Тиф

 Я проснулся рано. Во сне меня преследовала какая-то мрачная туча,клубясь и догоняя меня за что-то. Проснулся по нужде: нужно было ехать по договоренности с моим приятелем к его страдающему от сыпного тифа племяннику.Приятель мой - человек,между нами сказать, очень интеллигентный и чрезвычайно,до крайности даже, порядочный и любезный.
  Ехали мы долго: часов семь. В купе с нами сидела милая женщина в красном жакете и чепчике, с ножками танцовщицы,очень складно сложенными, впрочем,и сама она казалась очень складна. Большую часть дороги она была увлечена чтением, а потому мой приятель,как всякий молодой человек,оставшийся без внимания дамы,затосковал, я же уставился в окно с каким-то нарастающим осадком и трепетанием ожидания.
 Атмосфера была какая-то английская,полуостровная,что мне мерещилось временами,что состав нас несет куда-нибудь в хорошие,светлые страны, и пахло какой-то немецкой водой. Прошел час, два, три. Наконец,вошел какой-то человек и предложил горячее вино. Мы: я, приятель  и женщина в красном жакете     и   чепчике переглянулись, а она даже порозовела и сняла на время головной уборок,чтобы поправить на нем алую ленточку. Разумеется, мы отказались.
  Когда ходили наливать чай, мой приятель тихо прошептал  на ушко о последствиях, которые могли бы произойти с нашей спутницей в случае, возьми мы алкоголя.
  "Ох и сняла бы она чепчик!"-подпрыгнул от какой-то нездоровой радости мой приятель. Я улыбнулся и сказал ему, что он врач, а врачу говорить о таких вещах недостойно.
   В пути я расспрашивал моего приятеля о болезни, а в ответ услышал целую лекцию о том, что такое кремальера зубчатая и как ее используют, о том, как десятки найденных трупов эксплуатируют в хирургии для начинающих и прочие кошмары.
   -А что такое тиф?-тогда спросил я,желая переменить плоскость разговора.
   -Инфекция с помутнением сознания.-был ответ.
   -Но не смертельно?
   -Признаться, я вообще очень удивлен, что Егор это умудрился подхватить.
   Мой приятель рассказывал еще, перейдя к женскому вопросу, желая купить внимание женщины в чепчике, которая никак не показывала,что хоть сколько-нибудь слушает. Наконец, он нашел нужную фразу:
   -После тридцати,если найдешь у себя бородавку под мышкой, умрешь.
    Женщина тут же бросила свои журнальчики и перевела на него вопрошающий взгляд. Они проговорили все оставшееся время пути, и выяснилось,что спутница наша живет почти на соседней улице проспекта, куда направлялись мы.
    На выходе я стукнул в плечо приятеля:
   -Ты женат.
   -И что? - весело отретировал он.

   На станции спутница прощалась только с приятелем. Они отошли подальше и сказали друг другу о чем-то,чего я не различил.
   -Ах, и хороша! - повторял он мне. - Бежевые губки, лисий носик, талия-гитара, волосы-медузы, ягодка просто...
  Мы взяли такси. Мимо фабричных домов и березовых рядов шел наш маршрут.Наконец, приятель выставил палец и объявил:
    -Вот,вот сюда.
  Нас уже заждались. Стоял дядя Толя и смачно курил. Он, нахмуривая полупьяные брови,сказал,употребив в том числе непозволительно грубое словцо, что "Егорка совсем плох, а Таня от него вшей отгоняет". Я-таки не понял, шутка это, или же нет. А может, и то,и другое. Приятель ничего не объяснил.
  Мы поднялись на самый верхний этаж закуренного и пахнущего во всех углах хлоркой подъезда, и нам открыла дверь маленькая женщина с жидкими волосами и лицом, напустив в подъезд запах какой-то старой тряпки и давнишнего уксуса.
 -Кобели пельмени есть будут? - сказал дядя Толя,скидывая намозоленными ногами клетчатые красные тапки. Это привело меня в замешательство,уже второе за четверть часа.
 -Будут. - с улыбкой и как-то особенно звучно отвечал приятель. -показывайте сначала Егорку!
 -Плашмя, вона он.-встал напротив соседней комнаты дядя Толя.
   Мы вошли в комнату, сначала приятель,потом я. Я замер у шкафа с пальто. На кровати с настенным ковром лежал бледный,в пятнах, худой человек лет семнадцати и смотрел расплывчато и ленно, и в то же время неодобрительно в дверной проем.
  -Где ж тебя цепанула вошь, дружище?
  -С батей ездили в деревню к тетке, там от нее и подцепили. - зло бросил дядя Толя и ушел.
  Егорка говорил слабым, редким голосом, а приятель доставал из сумочки склянки и колбы. Я всё время молчал и чувствовал,что голод взбирается по моему желудку вверх все стремительней.
   Наконец, посидев еще с дороги два часа в гостиной, дядя Толя сказал:
 -Пельмени доешьте подите.
 Эта манера меня очень удивила и заставила усомниться в правильности моей поездки уже сейчас. Но это были еще семечки.
  На кухне хлопотала тетя Таня, сверкая своим холодным лицом то туда,то сюда.На столе была вареная картошка, а в уголке у окна - Пресвятая Богородица. Мы уселись, я взял ложку и едва принялся за еду,как  тут же понял,что еда совсем без соли. Тетя Таня села рядом с приятелем,напротив меня, и,задав со странной улыбкой, натянутой на зубы,как простыня на канат, три вопроса к жизни приятеля,затянула рассказ о себе и о Егорке. Говорила она,что сын ее совсем от рук отбился:
- Школу прогуливает,когда последний год уже идет, курит, подружку нашел, да и домой когда не приходит, родителей мучает. Мы с отцом мучаемся! А дальше-то что будет, господи! Метель-то,тьфу! Поганец! Всю жизнь нам загадит!
   Между делом я наблюдал, как приятель начал жевать медленнее,как будто что-то сообразив, лицо его приобретало тона,которые приливают тогда,когда ничего нельзя поделать, и от этого смущен до крайности.
  Затолкав через силу картофель, я трижды благодарил, а приятель,который еще только доедал, до незаметности кривя лицо, похолодевшую еду, был втянут в разговор. В коридоре, темном и с выключенной лампочкой, я столкнулся с дядей Толей:он шел на кухню.
  -Эй!- послышался знакомый голос.
  -Да.-ответил я. Это был Егорка.
 Сперва я предположил,что его "эй" было адресовано мне,но шагнув на порог темного угла и различив мучения на его дрожащем лице, я понял,что я ошибся, и решил лучше уйти.
 Не успев удалиться, я был вынужден повернуться: он звал и, кажется,звал всё же меня.
 Когда я приблизился, то не сразу разглядел в его свешенной, расстегнутой на манжете руке кусочек свечки. Егорка что-то всё хотел произнести, глядя будто на какую-то точку перед собой. Он мучительно изгибал шею, стремясь приподняться на кровати.Он дышал горячо и прерывисто: за одним глубоким вдохом могли следовать пять коротких,как телефонные гудки; почему-то подобное заинтересовало меня куда больше,нежели то обстоятельство,что в руке его -свечка. С кухни тут донесся смех моего приятеля. "И что они там торчат? Парень умирает!"-подумал я, как тут же появился дядя Толя, пережевывая что-то и держа,очевидно,это в руке.
    -Курить хочет. - качая обветшалой головой,как ведром с молоком,сказал он сквозь зубы и зло глядя на меня, как бы наказывая за то,что я стал свидетелем его семейной истории,чего он искренно не желал, и был очень не рад, что в доме его появился посторонний, пусть даже приятель его родственника. - семки.-добавил он зачем-то,по-видимому, чтобы мне ничего не пришлось говорить.
  Ба! И тут я вспомнил,что еще давеча купил подарок Егорке: волан и ракетки для игры в бадминтон. Но где же они? Я посчитал неприличным пройти без разрешения мимо дяди Толи,к тому же он, по всему видимому,взял меня на прицел,на мушку, словно я чего-то хочу натворить. Я заключил,что пока я в этом доме, дядя Толя - лиса,точнее,старый лис, а я овца, молодая овца. Ну, и, заключив,что оправдываться,зачем я иду в коридорную было бы странно и вызвало мгновенные подозрения, я остепенился и повернулся к мальчику.
 -Вот каково иметь сына! - указал дядя Толя,перемалывая семечки,как жернова, и говоря тоном,предшествующим душевному срыву. На миг мне показалось,что я могу попасть под раздачу,если что-нибудь не скажу или не соглашусь с ним. - Так был-был сын, а потом раз!-он взмахнул резко рукой.-как гильотиной отрезало.
  Я чувствовал,что противоречие волной захлестывает мое горло.
 -Его можно лечить.-тихо сказал я, и вышло сочувственно и шепотом, но как-то не мое, чужое - от этого мне стало вдвойне неприятно. Но так или иначе,я прогадал.
 -Это тебя лечить надо! - уверенно  и негромко сказал, подымая и опуская грудь, приближаясь к постели сына, дядя Толя.- ты пришел в чужой дом, смотреть на чужое горе,ладно хоть без подарка еще, а то я бы тебе размозжил харю-то.
 Я стоял,как мальчик, уставившись в ковер и не зная, что в такие случаи говорит,потому что выходило,что виновен я. Я преступник. Зачем я согласился ехать? Зачем вздумал беспокоить эту семью? Мое ли личное дело?
  Минута тянулась очень долго,и я уже не надеялся выйти из комнаты, не получив предварительно обещаемое. Но,очевидно,вторая часть речи дяди Толи дошла до кухни,откуда и прибежала, как будто только потому,что ее уговорил мой приятель, такая же холодно-безучастная, тетя Таня. Она бережно взяла старика под левый локоть, и в это время я взглянул в лицо дяде Толе. Это было лицо несчастного,раздавленного горем старика,терзаемого муками о сыне, который вот здесь,лежит как наполовину зарубленный боров, как помешавшийся до чертиков мальчик.
  Потом тетя Таня сказала мне,чтобы я больше не беспокоил никого своим присутствием и посадила меня в кухню. Приятель ушел к Егорке в комнату, где был под надзором хозяйки, уложившей на постель в дальней левой комнате дядю Толю. Было слышно,как она успокаивала его своим деревянным голоском. Очевидно, она тоже изрядно страдала и мучилась душой за всю свою жизнь и теперь, но жижеватые муки ее оформились в тугую, закаленную, смолистую сталь.
  Я сидел один,в полумраке выключенного света,не имея смелости тратить на себя,нежеланного гостя, энергию, за которую нынче нужно выкладывать пени,останавливая изредка глаза на Пресвятой Богородице и размышлял: "За грехи ли даются страдания? За что семье этой такие страдания? Сколько же человек во всю свою жизнь проливает слез,чтобы потом жить счастливо? И как же мало я знаю,что не могу ответить на эти вопросы.И икона здесь же, символ спасения. И как это странно: возможно ли улучшить свою жизнь, только лишь полагаясь на веру. Вот поставите икону в углу, и пусть она покроется пылью, пусть пятнами, но это ли не язычество? Это ли не идолопоклонство?"
  Мне почему-то ясно представилось,что в своей навеянной обстоятельствами мысли я прав.
  Вошел приятель и спустил закатанный рукав правой руки.
  -Едем утром, в шесть утра. Потом скажу. Тебе в коридоре, рядом с Мемфисом постелят.
  -Кто этот Мемфис?
  -А, да котяра... - растягивая слова, произнес он, как бы преуменьшая роль сказанного, как если бы котяра был какой-нибудь подушкой.
   И действительно, постелили на матраце, правда, зачуханном, в желтых пятнах, без простыни, с кукольной подушечкой, на которой я провел ночь очень тесно: она постоянно уходила из-под затылка, так что,наконец,отчаявшись,потому что без подушки я не мог представить сна, уснул так, на матраце. Мемфис вышел забавным котом: предоставил мне для глажки свое белое пузо, но я гладил его и успокаивался, только когда уверился,что тетя Таня наверняка ушла дремать. Приятелю постелили в гостиной.
   Перед ночью я долго проматывал пленку прошедших сегодня событий и вообще не понимал, как я смогу уснуть. Даже в том, чтобы теперь уснуть в этом доме, я чувствовал за собой вину. Я незваный гость. И зачем же я все-таки поехал? А продолжать гладить котовское пузо я всё же продолжал,слушая его сладкие похрюкивания. Наконец,гладить мне приелось, и я начал мучить затылком подушку, если не сказать,что подушка -мучить мою голову. Выбросив же это комок пластилина,я как-то усну, и остаток ночи прошел быстро, Между тем снился сон,опять тот самый, только в этот раз я был уже не один,здесь были люди: мы шагали медленно, по какому-то лесу, но за нами плыло всё то же мглистое облако, клубясь и словно готовясь к чему-то.
   Проснулся я от мерзкого звука: оказалось,что тетя Таня наступила на Мемфиса, и  я полагаю,что это было намеренно, поскольку подушка была в ее руках.
   -Ну, проснулся...-то ли утвердила она,то ли спросила, нов так или иначе - холодно. - вот и хорошо.
  Приятель и дядя Толя оказались еще спящими, и пока тетя Таня чем-то гремела на кухне, я заглянул в щель к Егорке, но ничего не увидел и не различил.
   -Друг твой с нами еще на неделю останется, по обстоятельствам, сам знаешь каким, а ты сейчас езжай. - появилась тетя Таня, глядя на меня пристально, пронизывая каждую клеточку моего лица  и будто бы расщепляя меня своим взглядом,сейчас каким-то желтым,словно вытертым полотенцем, меня, ненавистного гостя.-не уйдешь, Толя тебя за шиворот спустит, понял?!
   Как-то не думая, глядя на ее деревянное,без жилки,лицо, я дал согласие и хотел было благодарить за пищу и ночлег, но тетя Таня снова исчезла."Так ли всё или не так?"-подумал я.
   Тут же оделся,глянув на сложенный мною матрац, и случайно взгляд мой попал как раз на уголок кухни, где стояла икона: иконы не было. Кажется, в этот момент, в этот самый момент я что-то понял. Точнее, я предположил, и от этого мне стало страшно, жутко. Бедная семья. Но неужели невозможно было различить, что мальчик болен совсем не той болезнью, совсем не тифом, а,возможно, даже двумя болезнями. И вот теперь ничего уж нельзя сделать. Если бы раньше и если бы только раньше, жизнь могла бы быть спасена. Мне стало стыдно и мерзко за товарища, который,пока умирал его племянник, охмурял новоиспеченную любовницу.
   Зачем я вообще приехал? Над страданиями людей смеяться?
   Меня терзали противоречивые чувства: хотелось одновременно убежать,чтобы меня,вора и наблюдателя чужих драм, более не видели никогда в жизни, и хотелось обнять старушку,посмотреть ей в глаза, поцеловать ее,утешить. Я ждал десять минут, стоя один в затихшем коридоре, и пыл мой угасал. Я подумал,что слушать ненавистного человека,тем более исповеди и сочувственные речи от него, очень искусственно. И,прежде чем покинуть этот дом навсегда, я  перерешил: написать записку,содержимое которой следующее:
  "Тетя Таня и дядя Толя, я искренне сожалею,что пришелся свидетелем этой истории вашей жизни. Я имею возможности помочь вам, если понадобится, поэтому,зная,что сами вы не обратитесь,буду спрашивать у Г*(я назвал имя приятеля),как вы и что. Сочувствие - для тех,кто в нем нуждается, а не для слабых. И сильным оно необходимо.Прощайте".
   Я всунул записку в настенный лапоть с ключами, пожалев,что писал записку;пожалел и о том,что хочу помочь, и том, что сочувствие им нужно. Они ничего не примут.
   О вещах я забыл, так и уехав на станцию.
   В электричке со мной ехала какая-то молоденькая брюнетка, не стройная, но с чудесным ангельским личиком,с воротником,пышным и вьющимся,как гармошка. Мы не разговаривали: она читала "Бедные люди" Достоевского Ф.М.
   Нравственность,как учил Достоевский, вот на что следует быть направленным страданию человеческому. Нельзя оставить страдание, иначе затвердеет оно, и станет не человек, а деревянная скоба, скарабейная цепочка. Страдание следует принять в себя самого.
    В пути, три часа как мы тронулись, вошла женщина и предложила пиво. Девочка, взглянув на меня, мило и смущенно улыбнулась,как улыбаются еще девочки средней школы при виде чего-то запрещенного,но что им очень уж хочется при удобном случае вкусить, и порозовела,что у меня невольно появился вопрос: не болен ли и я чем-нибудь?