Набоков и бедная девочка

                Часть первая

«Счастье в изгнании»

Жизнь Владимира Набокова была сродни шахматной задаче. Своих литературных персонажей, рожденных в угаре бесприютной тоски, он  расставлял на шахматной доске бытия по законам, ведомым лишь ему одному. Его рассказы, стихи, проза, создавались из материи особого свойства, диковинный рецепт которой Набоков изобрел ТАМ, у других берегов, потеряв свои, родные. К русским читателям с «других берегов» Набоков «вернулся» в конце 80 годов, благодаря «Лолите». Но мало кто знает, чем на самом деле была для него эта «бедная девочка»…

 

Рождение Лолиты    

Отправляя свой роман  в очередное издательство, Набоков к рукописи «Лолиты» приложил записку: «Не хотите ли опубликовать бомбу замедленного действия…?».

Впервые «Лолита» была напечатана в 1955 году парижским издательством «Олимпия Пресс» в виде двух томиков с огромным количеством опечаток. Редактор издал ее нехотя, в надежде на то, что «полупорнографическая книжонка» поспособствует увеличению продаж. Сразу видно, господин редактор не удосужился толком прочитать «Лолиту». Особым успехом она не пользовалась до тех пор, пока ее из потока действительно порнографической литературы не выловил известный критик Грэхам Грин. Его благосклонный отзыв способствовал повышению интереса к книге.

В 1959 году «Лолита» была издана в лондонском издательстве Вайденфельда и Никольсона.  С тех пор «Лолита» многократно переиздавалась практически во всех странах мира. Восприняли ее очень по-разному: одни отнеслись к ней как к «современной классике», другие увидели в ней «порнографию для элиты», третьи – критику «уродливо нелепой «мотельной» цивилизации американских автострад…». Но в понимании большинства критиков «Лолита» до сих пор осталась повествованием «бытия дорог», на фоне которых  разворачивается странная история - история любви-страсти мужчины к девочке-подростку по имени Ло…

Сам же Набоков относился к «Лолите» с неистовой любовью, схожей с  отцовской привязанностью. Даже, переболев Лолитой, он так и не распрощался с ней до самого  последнего дня…  Писал он роман гораздо дольше, чем принято считать.  «Первую пульсацию» «Лолиты» он почувствовал в 1939 году, спустя год написал рассказ «Волшебник», сюжетно во многом предвосхитивший «Лолиту». Вынашивание этого сюжета продолжалось одиннадцать лет. И лишь в 1954 году набело переписанная «Лолита», а точнее, заново рожденная, была выведена автором в свет. Набоков бросил в жизненную бурю ту, которую  так трепетно любил. Он подверг ее страшному испытанию – мнению нечутких и отчужденных лиц, не пожелавших в строках о маленькой «бедной девочке» услышать, прежде всего, плач по канонической любви.

Но критики видели в «Лолите», что угодно, только не любовь. Некоторые додумались до того, что «Лолита» - это попытка показать любовь через ее изнанку, через насмешку и издевательство над ней…. В подобной точке зрения проступает намек на «эстетику уродства», получившую распространение в живописи и кино конца ХХ века. Мнимые «уродство души» Гумберта и развращенность Лолиты  - это признаки совсем иной болезни, рознящейся с художественным «даунизмом» так же, как живопись эпохи Возрождения и кубизм. И в этой завзятой испорченности обоих героев «Лолиты» есть нечто притягательное.

Среди западных критиков также встречалась мысль, что «Лолита»  - роман-мораль. Увидеть мораль в набоковской «Лолите» было бы слишком просто, она не заслуживает такой примитивизации. Произнося слово «мораль», Набоков еле сдерживает своей издевательский смех.  Это не просто ирония Автора, это его вызов, брошенный всем, в чьих руках окажется эта книга – сердце его чресел. Он играет со всеми нами по правилам шахмат, - делая, казалось бы, простой ход, он наполняет его уловками, минуя которые, читатель вынужден будет вернуться к первой странице книги (к чреслам Гумберта Гумберта).

Геометрия любви…

«Лолита» – это книга-перевертыш, в которой начало отражает искаженный зеркалами конец. Смакуя имя Лолита, напитанное природой соблазна изначально, как бы освобождаясь от его библейской природы, он сокращает его, видоизменяет, играет им, - Ло-ли – та, - чтобы проследить путь его рождения во рту человека. Затем  возводит сей именной образ в ранг иконы для чуткого душой и телом Гумберта: «…Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло.Ли.Та…».

В трехступенчатости имени Лолита – три фазы осмысления жизни и любви Гумберта-Набокова: Ло.. – зарождение, восхождение,  обитающее в том отделе мозга, что отвечает за ощущения  наивысшего блаженства  - оргазм, восторг, эйфория; Ли.. – протяженность, Continuous, смакование; и, наконец, Та…- тупик, финал, необратимость … Это фабульная структура романа, путь Гумберта от Лолиты живой к Лолите бессмертной…

В «Лолите» же есть что-то от тюремной поэзии Жана Жене. Перевернутое сознание, не «эстетика уродства», но «романтика греха». Как изящно и неотвратимо из милой лгуньи с теннисной ракеткой в руках Лолита превращается в Венеру Боттичелли, рыжеватую, с завершенными формами. И пусть она не любит Гумберта, зато получает право из рук своего создателя  следовать по тропинке иной формы бытия (нежели человеческая жизнь)  дальше, без запинок и остановок…

Почему же Набоков называет Лолиту «бедной девочкой», почему так явно, но не уничижающе жалеет ее? Уютно ли ей в набоковском мире, рядом с таким оголенно-безудержным Гумбертом, для которого жизнь не представляет ценности? Сам Набоков называл свою «Лолиту» трагедией и даже не потому, что там все умирают, но и потому, что в нашем мире, телесном и традиционном, нет места «гумбертам» и «Лолитам». Этих людей не существовало в реалии, в то время, как наша коммунальная мировая квартира населена извращенцами, испытывающими низменную страсть к демоническим бутончикам женского пола, - нимфеткам.

Нимфетка –  слово, выведенное Набоковым, словно редкий вид бабочек. Но еще до него оно существовало в ином смысле, не имеющем ничего общего с пороком: нимфа – богиня, невеста, дитя природы;  и нимфа  – одна из стадий кокона, из которого волею судьбы и биологических процессов рождается бабочка.  Набокову, скорее всего, было ближе второе. Он любил бабочек, за их хрупкость и недолговечность…

Подобно тому, как Ева,   изгнанная из рая вместе с Адамом,  становится первой женщиной, родившей своих детей в муках,  так же и Лолита, потеряв мать и дом и возможность рассчитывать на маленькое земное подобие рая, пускается в долгое путешествие в никуда вместе с Гумбертом, которого ей не дано понять, услышать и полюбить. Она, как и Гумберт, - беспомощна, не разврат ведет ее к концу, а человеческая потребность в убежище. Они оба - изгнанники, но не из рая. Там, откуда они пришли, уже существовал грех. Он был рожден уже до них, и взращён, и выпестован веками.

 

Жизнь во грехе…

Тема греха прочитывается с первых же страниц книги. Помните?:  «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя...»…   Грех и душа  в образе Гумберта, - для Набокова одно целое. Оно неразделимо, ибо находится друг с другом в священной связи. Душе греховной дано видеть мир преображенным, трактовать и понимать его с иных, неведомых другим, сторон.  Существо греховное в своих  вечных поисках истины, имеет шанс ее найти более, нежели благонравные служители богов и законов.

Грех, как темная подоплека человека, рождает Двойника героя. Это одна из самых любимых тем Набокова.  Вот и на этот раз Двойник пробирается в структуру романа, чтобы испытать главного героя. Этим черным двойником Гумберта стал Куильти, - его призрак, а иначе говоря, самая темная и грязная сторона его души. Убийство Куильти – абсолютно театральная сцена, наполненная презрением Гумберта к самому себе. Фактически, он убивает не грязного пошлого писаку, а самого себя, свою изнанку, все это время, глумившуюся над ним. Сцена убийства Куильти не менее сексуальна, чем все предыдущее повествование, - по своей органике и драматургическому построению, она сходна с половым актом. И не только потому, что лишена спасительных кавычек, но еще и потому, что, как и весь роман, как вся жизни и любовь Гумберта, как чарующее имя – Лолита, - она состоит из трех слогов-этапов: «Ло…» -  приход Гумберта в дом к Куильти - (начало акта, прелюдия, развитие), «…Ли…» - беготня по дому, маразматический фарс (развитие, ласки, нарастание экстатического состояния)  и «…Та.» - развязка, убийство, крушение образов и трактовок, смысловая точка, сопряженная с кульминацией - стремление Набокова покарать Гумберта за его грех, за то, что не удержал Лолиту (пик наслаждения, разрядка). После убийства Куильти Гумберт заключает самого себя в темницу своего сознания. Он осуждает свою больную, страдальческую натуру, так и не сумевшую найти идеальную пропорцию сосуществования греха и любви.

Любопытно, что извращенность Гумберта на протяжении всего романа подпитывается женоненавистническим синдромом. Эта ржавчина у некоторых особей мужского пола зарождается еще в отрочестве, если не в детстве, с годами разрастаясь, она постепенно покрывает душу своим скользким затхлым налетом. Гумберт совершенно неосознанно отталкивался от этого чувства (он не помнил матери, а череда неизменно милых любовниц отца создала ощущение размытости моральных границ). Лолита для него  - анти-женщина, своеобразный эмбрион, из ткани которого нарождается  мучительное наслаждение пороком. В своем пороке Гумберт не одинок, но разве это может утешить его, так страстно желавшего вырваться из серого, пошлого, безликого бытия, где «нимфеткам» нет места, и где даже порок не может развернуться в полную силу…? Все, что вращается вокруг него, - «дебелые женщины», грузные тупые мужчины, уродливые машины,  все – отвратительно, все искажено. Гумберт приходит к Лолите из мира, который всем сердцем ненавидит. Он существует в, как бы, застывшей реальности, оттого некоторые его воспоминания приобретают неживой, черно-белый оттенок, но эти воспоминания не связаны с Лолитой.  Лолита – это цвет, сочность, жизнь Гумберта вне рамок мира, именуемого Лолитой.

Набоков представляет нам роман о любви, как бы, запечатленный в фотографиях, фотография же это – онемевшее  и умершее на миг событие; cмерть живет в каждом миллиметре этой тонкой батистовой ткани, надорванной по краям, именуемой романом «Лолита». Гумберт мертв с самого начала, пусть метафорично, но мертв. В пошлом мире традиционной действительности он – мертвец (почти как у Джима Джармуша, где Джонни Депп путешествует с пулей в сердце) и лишь приход Лолиты преображает его. Мертвы в «Лолите» и все остальные, чье бытие на страницах романа, наделено малейшим смыслом. Набоков умерщвляет всех, кто мог бы впоследствии стать невольными свидетелями его слабости к Лолите, - мать Гумберта, его первую любовь – Аннабелл Ли, первую и вторую жену – Валерию и Шарлотту, Куильти, и, наконец, самого Гумберта и Лолиту. Он лишает их всех жизни, чтобы больше никогда не иметь с ними дела, отнимая у них право говорить и беспокоить его; Гумберт умирает в тюремной психиатрической клинике, Лолита, спустя сорок дней, словно его душа, без которой его существование оказывается немыслимым.

 
Предвкушение «Лолиты»

Сказать, что Набоков был одержим Лолитой всю свою жизнь, не сказать ничего. Но мало, кто знает, откуда пришел сам сюжет, Кроме уже упомянутого «Волшебника», до официального рождения «Лолиты» у писателя был еще один предвкушающий «импульс», а именно - книга, озаглавленная «Исповедь Виктора Х». В  1912 году некий Виктор Х., русский дворянин с Украины, учившийся в Турине, предложил известному сексуальному психологу Хавелоку Эллису для публикации свою исповедь, изложенную крайне вольным языком.  Однако, американские издатели книги  Х. Эллиса  «Исследование психологии секса» всячески воспротивились изданию книги; они предупредили ученого, что она не увидит свет, если он приложит к содержанию «Исповедь Виктора Х». Но по неведомым нам причинам, сей литературный текст все таки вошел в шестой том книги Х. Эллиса (во французском издании).

«Исповедь Виктора Х»– это покаянный рассказ мужчины сорока лет. Неудачный сексуальный опыт привел его к саморазрушению, мыслям о самоубийстве и самоопустошению, начав с ярко выраженной педофилии, он вскоре становится онанистом, а в конце концов – гомосексуалистом, выставляющим себя напоказ в общественных туалетах… Вскоре эта книга попала на полки публичной библиотеки в Нью-Йорке, где и попалась на глаза Набокову.

Если сравнивать эти две вещи – «Исповедь Виктора Х» и «Лолиту», то можно обнаружить между ними сходство по ряду многих моментов, - например контраст между родной страной и чужбиной, ( в «Лолите» – Россия и Америка, в «Исповеди…» – Италия и Франция).  Также Гумберт и Виктор являются пленниками своих детских   впечатлений и раннего сексуального опыта. При сравнении же их характеров возникает впечатление, что они – братья, - оба хорошо образованы, предрасположены к эксгибиционизму, оба пожираемы губительной страстью, поначалу мало напоминающей любовь. Схожи они также и умением развивать в себе способность видеть себя со стороны, запоминать мельчайшие подробности, смаковать их, прокручивать в сознании до тех пор, пока  воспоминание не станет ярче, чем само событие…

Но более пристального внимания по данному вопросу заслуживает рассказ «Волшебник», который по сюжету, построению и основной линии максимально приближен к «Лолите». Обратимся к воспоминаниям самого Набокова: «…первая маленькая пульсация «Лолиты»  пробежала по мне в конце 1939-го или в начале 1940 года, в Париже, на рю Буало… Рассказ был  озаглавлен мною как «Волшебник»…». Рассказ вскоре затерялся, и Набоков неожиданно нашел его лишь в 1959 году.  6 февраля этого же года в письме  Уолтеру Минтону, президенту издательства «Патнам» он описыавет «Волшебника» как «своего рода «пре-Лолиту» и предлагает его для публикации. Минтон с готовностью отозвался на предложение Набокова опубликовать «Волшебника», но  так и не получил рукопись, быть может, потому, что как раз в этот период Набоков увлеченно работал вместе с Кубриком над сценарием фильма «Лолита».  Впервые «Волшебник» увидел свет в 80-е годы на Западе, у нас же – в 1991, в третьем номере журнала «Звезда» с предисловием известного русского критика Ивана Толстого.

Осторожно ступая по крутым ступенькам фраз «Волшебника», мы сразу же ощущаем знакомую речь, логику и мальчишеский запал Гумберта. Его двойник  – Артур очень последователен, философичен и речист, почти так же, как и его будущий «сынок». Мы блуждаем по диковинным лабиринтам артуровых мыслей, которые по своей структуре и направленности напоминают знаменитый диалог Раскольникова из «Преступления и наказания» с самим собой: Артур задается вопросом, - имеет ли он право на осуществление своих педофильских желаний. Проще говоря, львиную долю всего «Волшебника» занимают красиво оформленные угрызения совести главного героя.

И еще одно, коль мы заговорили о разности этих двух произведений. В «Лолите» Гумберт не является центральным персонажем, как нелепо это не звучит, - доминирующей точкой приложения чувств самого Набокова, конечно, является Лолита. Она прошла через жизнь Гумберта красной нитью, став смыслом его бытия, его душой, умирающей на сороковой день после физической смерти ее обладателя. В «Волшебнике» же все наоборот, у предмета вожделения  Артура – милой француженки, со светлыми глазами, цвета неспелого крыжовника, даже нет имени (явный признак второстепенности). Как бы выезжая из-за угла жизни в  стремительно-легкомысленном раскате роликов, она, в течение всего повествования, так никогда и не остановилась около страдающего по ней героя…Для Артура  она, как заветная мечта, долгое время покусывавшая его за душу, и при первом же приближении его к ней тут же бесследно испарявшаяся с его пути…

Но как ни странно, хотя француженка чище Лолиты в духовном смысле, она проще и примитивнее ее. Это реальная, неизмеримо плосковатая девочка сходна с отшлифованным кусочком стекла, в котором только один прохожий увидел волшебство. Она нужна Набокову в «Волшебнике» только для того, чтобы Артур мог страдать, кружась на месте от безысходности, и в конце концов, одним отчаянным освободительным толчком выброситься под твердокаменные колеса неповоротливого, дребезжащего и гремящего убийцы-грузовика…

В «Лолите» же все иначе - Для Гумберта эта девочка – старая знакомая, он уже встречался с этой нежной распущенностью, гибкостью и упругостью молодого тела, ее звали Аннабелл Ли, и она вернулась к нему с небольшими жизненными поправками. Любовь Гумберта к Лолите – это стихийное бедствие, землетрясение, наводнение. Но утопающий, гибнущий от любви к своей нимфетке Гумберт, не просит помощи или пощады. Да, он действительно любит свою Лолиту, не просто вожделеет, а именно любит, этот сумасшедший, одержимый Г.Г. И даже если когда-нибудь наши потомки забудут это  шероховатое, твердое, как корка сухого хлеба, глуховато-тревожное, как стон колокола, имя – Гумберт Гумберт, все равно, останется его эхо, его след,  в виде математической формулы любви, в которой всего три неизвестных: Ло. Ли. Та…

 
И снова «Лолита». Последняя страница, финальные строки: «…Говорю я о турах и ангелах,  о тайне прочных пигментов, о предсказании в сонете, о спасении в искусстве. И это - единственное бессмертие, которое мы можем разделить с тобой, моя Лолита…»…  Набоков как всегда оказался прав: его «Лолите» было суждено бессмертие не только на страницах романа, но и за его пределами…

 

                Реинкарнации «Лолиты». Жизнь на экране»

 

Стэнли Кубрик – 1962 год.

Спустя шесть лет после опубликования «Лолиты», идея экранизировать скандальный роман Набокова осенила одного из метров американского кинематографа – Стенли Кубрика. На дворе был 1960 год - расцвет культуры хиппи, благодатная пора для «новой французской волны», разного рода манифестов и наркотической распущенности.

До, во время, и после съемок «Лолиты» Кубрик ухитрялся работать над «Спартаком» с Керком Дугласом. Работа шла тяжело, постоянно прерываясь на выяснение отношений, то между режиссером и студией, то между режиссером и актерами. Тем не менее, именно в этот период  Кубрик успел прочитать «Лолиту», а затем, заказал сценарий Калдеру  Уиллингему, после отказа самого Набокова браться за это. Нельзя сказать, что Набоков испугался, просто как любой «отец», он с опаской относился к тем, кто хотел приблизиться к его «бедной девочке». В это время (1960-1962 гг.) Набоков, только что переехал в Швейцарию с семьей,  где все летние месяцы с удовольствием проводил в «Гранд-отеле» в Лугано. Именно туда ему телеграфировал Кубрик, возмущенный финалом сценария Калдера Уиллингема (где главные герои – Гумберт и Лолита – женятся, - что можно придумать нелепей): «Убежден, что вам справедливо не нравится женитьба. Книга – шедевр и ей надо следовать, даже если множество людей и правил будут это осуждать. Если финансовые условия приемлимы, пожалуйста, свяжитесь со мной…».               

Набоков обещал подумать. Он понял, что необходимость делить Лолиту еще с кем-то – неизбежна. И в марте 1961 года, он вместе с женой вернулся в Голливуд. Его встречи с Кубриком на студии «Юниверсел» стали частыми. Они подолгу обсуждали перепетии сценария, и  именно теперь стало ясно, что роман «Лолита» не ляжет в рамки экранизации без ущерба для сюжета. Все начиналось с того, что найти актрису, в силах и возможностях которой будет воплотить образ Лолиты таким, какой он был создан Набоковым, - нет возможности.  Набокова мучила недоговоренность, Кубрик не хотел отступать от романа, в довершении чего, когда фильм был снят и смонтирован, оказалось, что от романа Набокова там, практически ничего не осталось. И проблема была даже не в том, что Сью Лайон было – 15, а Лолите Набокова - 12, просто в последний момент Кубрик лишился явной  поддержки писателя, который уже понимал, что ему придется проститься с его «бедной девочкой», - оказавшись в иной, нелитературной среде, Лолита утрачивала свои чары, если не сказать душу.

В качестве продюсера  был заявлен Джеймс Харрис, который практически сразу заявил:«…мы не будем связываться со склонностью Гумберта к девочкам. Нас не интересовали извращения…». Так соль «Лолиты», ее смысл и бурное подводное течение, были утрачены с самого начала. Как можно описать психическое или сексуальное отклонение так, чтобы все окружающие не воспринимали его, как отклонение? Для этого надо быть Набоковым. Для этого надо сдружиться с чем-то бредово гениальным, отделенным от жизни морально-традиционной, соединив в едином миксере хрупкую невинность батистовых крыл  и садистскую жестокость энтомолога, накалывающего эту бабочку на булавку в угоду своим научным и эстетическим потребностям. 

Кубрик понял, что проиграл. Он понял, что не может сдержать обещания, данного Набокову, - сохранить его роман в целости и сохранности. В итоге Кубрик  воплотил на экране  эту страшную пропасть между экранной и литературной Лолитой. Он наделил Лолиту  хищной сексуальностью, в то же время, смягчив цинизм и болезненную деспотичную страсть Гумберта. И не цензура одна была виновата, нет. Просто история Лолиты соблазняющей была предпочтительнее для американского кинематографа, нежели история соблазняемой  Лолиты.   

И все-таки Кубрик мучался. Набоков отдалялся от него все больше и больше. Работа над сценарием уже была закончена, а Кубрик, еще не отсняв и половины фильма,  пытался предугадать хотя бы примерную реакцию общественности и профессионалов от кино на будущий фильм.  Позже, выработав, более или менее, верную концепцию, Кубрик решился гласно определить суть своей работы: «Речь идет об аутсайдере, чужаке, который со страстью преступает общественные нормы…Это преступник, маньяк, поэт, влюбленный, революционер…». Однако, спустя шесть лет, Кубрик резко изменил свою точку зрения, выдав высказывание о Гумберте, как об аутсайдере за рекламный трюк, служивший усыплением бдительности цензуры.  Позже он уже говорил о том, что действительно являлось приоритетным для него в период работы над «Лолитой»: «…Фильм должен бы обладать такой же эротической силой, как и роман. Хотя в фильме сохранялась психология персонажей и настроение романа…в нем не было столько эротики, сколько можно было бы вложить сейчас…»..

О чем говорил Кубрик, что он пытался выразить? То, что так и не смог донести до зрителя суть набоковского романа? Что же, в свою очередь, было сутью литературной «Лолиты»? Патологическая болезненность Г.Г., нашедшая выход в любви к малолетней нимфетке или же изначальная болезненность писательского воображения, наделившего воспоминания Гумберта столь пластически-закодированным языком? А может Набоков, болея «Лолитой» чуть ли не с самого начала своей писательской карьеры, реализовал в ней своего маленького демона, своего «черного двойника», наделив его саркастическим прозвищем – Гумберт.

Кубрик действительно хотел сделать фильм таким же эротичным, как и сам роман, забыв о том, что именно в восприятии людей роман обрел довольно шокирующую окраску, на самом же деле, в нем не больше эротики, чем в действиях мастурбирующего под одеялом подростка.  Режиссеру не удалось увидеть в литературном источнике множество смысловых оттенков, благодаря которым роман балансирует на грани фарса и всепоглощающей  иронии.

Тем не менее, купив права на экранизацию за 150 тысяч долларов, имея на руках сценарий самого Набокова, Кубрик приступил к набору актерского состава.  Сначала Кубрик видел Лолиту в актрисе Тьюзди Уэлд, которая в свои семнадцать лет уже имела богатый кинематографический и жизненный  опыт, включая десяток фильмов, несколько передозировок от наркотиков и, практически, конечную стадию алкоголизма. Это был фальстарт, от которого Кубрик  перекинулся на модельные агентства, бродвейские закрома и рекламные передачи, населенные «ангелочками от кино».

По ходу дела свои ремарки вносил Набоков. Однажды он сказал Кубрику, что роль Лолиты должна играть не девочка-подросток, а существо взрослое, но с лицом подростка, например, карлица. Кубрику стало плохо от такой идеи, он не сразу проник в идею фальшивого детства, которую ему довольно навязчиво предлагал Набоков. В конце концов, было решено на роль Лолиты взять малоизвестную актрису, что обусловило большие проблемы с поиском актера на роль Гумберта. Здесь была нужна настоящая «звезда», ибо для съемок фильма требовались дополнительные финансовые вливания, которые невозможно было бы получить, не умаслив при этом студию актером, чье участие в проекте обеспечивало бы хорошие сборы.

Сначала Кубрик остановился на англичанине  Джеймсе Мейсоне, который в свои 52 года сам состоял в интимной связи с молоденькой актрисой. Эта роль могла спасти его умирающую карьеру,  но погубить фильм.  Мейсон предложил на роль Лолиты свою взбалмошную дочь Портленд, от чего Кубрик отказался сразу же, дав, однако, обещание подумать.

Параллельно работе над «Лолитой», велись съемки «Спартака» и, набравшись смелости, Кубрик предложил опасную роль Гумберта Лоуренсу Оливье. После важного обеда, последний дал согласие, но, спустя два или три часа, Оливье сообщил Кубрику, что отказывается. Это было ударом, ибо продюсер фильма Харрис уже праздновал победу.

Чтобы получить хоть какие-нибудь финансовые средства для поддержания кинопроекта, Харрис и Кубрик даже окунулись в азартные игры, - биржа, бега, карты, казино, - реальная довольно крупная денежная сумма существенно помогла им. И все-таки именно Джеймс Мэйсон выиграл поединок с такими признанными мастерами, как Питер Устинов и  Лоуренс Оливье, за роль Г.Г.  Он стал им, вопреки всему, даже вопреки недовольству Набокова, - не таким  тот  видел своего «двойника»  и соперника.

Тем не менее, Мэйсон был утвержден на роль, а в июне 1960 года Харрис сказал Кубрику, что нашел Лолиту. Ею оказалась рыжеволосая, фигуристая актриса с годичным опытом работы на ТВ. Ей было четырнадцать лет, и звали ее Сью Лайон. Кубрик сомневался на ее счет, но все-таки отправил ее фотографию вкупе с фотографиями других претенденток Набокову, который сходу указал на нее, сказав: «Это – она…». Участь Сью Лайон была решена. Впоследствии она так и осталась заурядной актрисой, не вырвавшейся за пределы дешевых сериалов и рекламных роликов, но в истории американского кинематографа она осталась как Лолита Стенли Кубрика. С приходом Сью Лайон  все пошло своим путем. На остальные роли, - Шарлотты и Куильти, - были приглашены Шелли Уинтерс и Питер Селлерс. Съемки «Лолиты» начались в октябре 1960 года на студии «АВРС» недалеко от Лондона.   

Первой же ошибкой Кубрика стало то, что во главу угла он поставил борьбу двух мужчин – Клэра Куильти и Гумберта -  за право обладания Лолитой. Вторым промахом режиссера стало «гипертрофированное взросление Лолиты», включая розовые очки-сердечки, отсутствие возрастных прыщиков, детских ссадин на коленках. Лолита была уже сформировавшимся женским характером, начиненным известными уловками сексуально-эротического свойства. В ней не было той диковатой угловатости девочки-звереныша, постигающего секс ради интереса, а не ради наслаждения.

Надо заметить, что, режиссеру удалось преодолеть ту дорожную однообразно-статичную монотонность, которой пронизан роман Набокова. Кубрику удалось многое, но ему не удалось главное:  душа набоковской Лолиты так и не посетила фильм. Любопытно, что когда спустя почти десять лет после выхода фильма на экран Набоков опубликовал сценарий «Лолиты», то выяснилось, что он сам был готов пожертвовать многим ради экранизации. Другое дело, что Кубрик этой жертвы не принял, внеся собственные изменения.   

 

«Лолита»  Эдриана Лэйна

Когда в конце 90-х годов среди американских кинорежиссеров прокатился слух, что один из их коллег, а именно – Эдриан Лэйн собирается экранизировать «Лолиту» Набокова, то им стало дурно. Первой же мыслью, страшившей их необычайно, было: «А как же педофилия…?» Взяв то, что, как им казалось, лежало на поверхности, то есть, развращение двенадцатилетней девочки-подростка тридцативосьмилетним профессором литературы, они мысленно переложили  это на язык экрана. Получилось пошло, да к тому же непозволительно, ибо подписанный в 1996 году Биллом Клинтоном «Превентивный акт против детской порнографии», не просто запрещал уже один только намек на секс с подростками, но и представлял существенную угрозу, как порнографическим поделкам,  так и фильмам подобный лэйновской «Лолите» и шлендорфскому «Жестяному барабану».

Тем не менее, невзирая на немой протест своих коллег, Лэйн твердо решил взяться за «Лолиту». Еще бы. Ведь он заболел этой идеей еще в начале 90-х и даже поделился замыслом с продюсером Марио Кассаром. Тот согласился, правда покривив при этом душой, - ему понравился не сам замысел, а режиссер, чей фильм «Роковое влечение» 1987 года получил семь номинаций на «Оскар».  Выучив роман Набокова наизусть, и выкупив права на экранизацию, только теперь уже не за 150 тысяч, а за 1 миллион долларов, Лэйн приступил к отбору актеров.  Параллельно с этим шла работа над сценарием, за который взялся Стивен Шифф, в прошлом критик и журналист, ныне же, известный эссеист,  пишущий о людях кино.  До Стивена за написание сценария брались такие, довольно известные сценаристы, как Дэвид Маммет и Гарольд Пинтер, которых Лэйн решительно отверг при прочтении первых же страниц.  Когда сценарий был более или менее готов, Лэйн уже окончательно приступил к отбору претендентов на роли Гумберта и Лолиты.

Лэйн с самого начала видел в роли Гумберта британского актера Джереми Айронса, с отточенной техникой, врожденным аристократизмом во взгляде, и странной порочностью в лице. С  претендентками на роль Лолиты дело обстояло гораздо хуже. Лэйн сбился с ног, разыскивая «некрасивое,  но живое лицо». Вот уже число потенциальных «лолит» перевалило за две тысячи, а той, единственной, все не было. Лэйн уже готов был согласиться на компромисс, взяв «не совсем то, что надо», когда вдруг однажды утром агенты передали ему видеокассету, на которой некая Доминик Суэйн довольно раскованно читает фрагмент из набоковской «Лолиты». Она записала его у себя дома, пока ее мать отдыхала на Гавайях. Спустя некоторое время, она была приглашена режиссером на пробы, на которых, помимо нее, Лэйн отсматривал еще одну актрису, обладавшую довольно большим кинематографическим опытом. За плечами же Доминик был только один фильм-триллер «Хороший сын».  Тем не менее, увидев их рядом, Лэйн мгновенно понял, кто из них станет его Лолитой. Он прекрасно понимал, какие трудности ожидают его, выбери он несовершеннолетнюю Доминик, но набоковский роман уже тек в его жилах, зримые фрагменты будущего фильма заслоняли действительность.  Итак, Лэйн решился…На момент начала съемок  Доминик Суэйн было 15 лет…

Эдриан Лэйн все время восхищался Доминик, невзирая на те кошмарные условия съемок, в которых ему приходилось работать из-за постоянного контроля за несовершеннолетней актрисой: «…Она свежа и эксцентрична. У нее очень подвижное резиновое лицо сорванца, который любит корчить рожицы. Она удивительная девочка. В одно мгновение ей нельзя дать больше одиннадцати, а через секунду она уже выглядит шестнадцатилетней…».

За «эксцентричным сорванцом» по съемочной площадке бегали ее мама и специальный агент из комиссии по правам несовершеннолетних;  а один из ассистентов режиссера должен был специально следить за тем, что бы во время тесных контактов между Доминик и Джереми подкладывалась специальная подушечка, не говоря уже о том, что в особо «опасных сценах» Доминик подменяла 19-летняя дублерша. 15-летнюю Доминик все эти предосторожности отчаянно веселили. Второй продюсер картины – Джоэл Майклс был категорически против Доминик, так как считал ее слишком молодой, но Лэйн напомнил ему про Сью Лайон, которой в период съемок кубриковской «Лолиты» было столько же, сколько Доминик – 15 лет.

Первый показ «Лолиты» состоялся в городе Пассадене в 1996 году, на котором присутствовал Дмитрий Набоков. Кинотеатр был набит до отказа. Лэйн трясся от страха, боясь выглянуть в зал. Он даже не позволил распространить анкетные листы, боясь отрицательной реакции. Тем не менее, когда фильм закончился, по результатам небольшого устного опроса выяснилось, что больше половины зрителей считают, что фильм должен выйти на большой экран. Реакция Дмитрия Набокова была эмоциональной: «Потрясающе!».

В 1997 году фильм Эдриана Лэйна «Лолита» официально был представлен на 45-м международном кинофестивале в Сен-Себастьяне, вызвав большой, в основном, скандальный резонанс.  Осенью 1997 года Джон Келли, авторитетный кинопромышленник, президент «Юнайтед Артистс»,  посмотрев «Лолиту», назвал фильм «безоговорочно выдающимся», однако, спустя некоторое время, решительно отказался его закупать, мотивировав это сомнительной окупаемостью «Лолиты» в «теперешнем политическом климате».   

Критика, относящаяся к Лэйну, как к режиссеру коммерческому, прославляющему на экране культ секса, отзывалась о «Лолите» в довольно жестких выражениях. Если американцы не могли простить Лэйну своеобразное предательство («он посмел экранизировать антиамериканский роман Набокова»!), прикрываясь разговорами о развращающем эффекте «Лолиты», то русские критики, благоговея перед романом Набокова, всячески отрицали удачный вариант его воплощения на экране.

Эстетика, а также художественный почерк, Лэйна и Набокова безусловно рознятся, но, по крайней мере, Лэйн не свел все к примитивной любовно-мелодраматической истории, как это сделал в свое время Стэнли Кубрик. На самом деле, суть не в дерзости Лэйна, а в том, что он сумел прочувствовать роман Набокова, поднять его на собственный чувственно-сознательный уровень,  - это помогло ему выделить то, основное, чего не заметил или не захотел заметить Кубрик.    Основной промашкой Лэйна стало то, что он поменял местами сексуальную окраску героев, наделив эротической агрессией Лолиту, а не Гумберта. Лолита Набокова иногда была вульгарной, распущенной, несдержанной на язык, но она не была похотлива и развратна, как Лолита в фильме Лэйна. В рамках фильма Гумберт становится ее жертвой, а не она – его.  О совращении малолетней тут даже речи не идет. Лэйн всячески, чуть ли не с первого кадра, демонстрирует нам «взрослость»  Лолиты, ее отказ от детского мира, погубленного кем угодно, только не Гумбертом. Однако, тут же рядом, он вкрапливал детали, указующие на ее ребячество, - раскованность поведения, жевательнаяконфета во рту, поедание продуктов у раскрытого холодильника.       

Однако, при явной патологичности героев романа «Лолита» нетерпение плоти лишь выявляет больные стороны личности Гумберта., - настоящей остается  безутешная интонация, которая сквозит во всей исповеди Гумберта. И в этой безутешности содержится разгадка того, почему при явной сложности и неоднозначности истории, порок в ней  обозначен почти невидимым штрихом…  Быть может, это и есть  загадочное набоковское «подводное течение», придающее вещам, казалось бы ясным и однозначным, совершенно новую неожиданную окраску. Лолита и Гумберт – порочны, порочны и несчастны, но каждый по-своему. В то же время, Гумберт – не развратник, а Лолита – не молоденькая шлюха. Смысл ускользает, но потом возвращается в совершенно ином качестве. В гумбертовском вожделении Лолиты есть что-то самоуничтожающее и губительное, и этот мотив (душевного самоубийства) совершенно отчетливо возникает в лэйновской «Лолите».

Гумберт, подобно отважному камикадзе, идет на отчаянный шаг, - испытание духа и плоти грехом. Его страшит не осуждение толпы или тюремные стены, а тот факт, что его драгоценный опыт может быть утрачен после его физического исчезновения. А значит, он тешит себя мыслью, что со смертью телесной оболочки его бытие не завершится. И в самый последний момент он дерзко произносит слово «бессмертие», словно магическое заклинание, обещающее ему отпущение самых непростительных грехов.  Гумберт действительно готов к этому новому испытанию, именуемому бессмертием, ибо какая-то неведомая сила повлияла на него, наделив в его понимании обычный акт совокупления особым, неподдающимся анализу, смыслом.

         Сегодня «нимфетизм» разгуливает по экранам в самых различных своих проявлениях. Роман Набокова обследован  досконально, препарирован и проанализирован, но рецепт волшебства остался неясен. Скорее всего, мы никогда не сможем понять губительной красоты этого литературного шедевра. Точно так же, как непостижима для человеческого разума та любовь и одержимость, с которой энтомолог разыскивает редкие виды бабочек, а, найдя, пришпиливает их на булавку, в благоговейном восторге, смиренно затихая перед загубленной красотой…