Синетравье

Над моим полем всегда гуляет ветер. Теплый, с запахом весенних цветов, он никогда не меняется; и сколько бы я не искала цветы – не могла их найти. Ни одного.
Только трава, густо-синяя, высокая - по пояс, покачивается, как волны, под легкими дуновениями. Бесконечное море, до самого горизонта.
Небо над головой всегда голубое, чуть белесое; лишь у самой линии горизонта оно темнеет, и ровную гладь иногда прорезают извивы молний. Я мечтаю, что иногда гроза подойдет ближе, и тогда в землю вонзится злая, резкая, отливающая кровью и серебром, линия. И синетравье загорится, вспыхнет, и по волнам побегут красные искорки. Но гроза никогда не подходит – дразнит, и только.
По огромному куполу неба путешествуют эскадры облаков. Мне нравится думать, что белоснежные силуэты – корабли, и что однажды один из них спустится и заберет меня. Прочь от синих трав.
Мимо меня постоянно идут люди. Бесконечный поток, из разрозненных песчинок, текущий из неоткуда в никуда. Они просто… приходят. И идут к горизонту, чтобы исчезнуть, уйти из необъятного синетравья.
Они не видят меня, не слышат, не чувствуют…
Их было так много и так долго, что я уже не обращаю на них внимания, и могу лежать между высоких колосьев, глядя в небо, а рядом чьи-то босые ступни будут прижимать траву.
Не знаю, сколько я себя помню. Может, секунду, может, вечность.
Бесчисленное количество молний - и бесчисленное количество босых ног немых людей. Дети, взрослые, старики, низкие, высокие, красивые, уродливые… Их так много, что пустые лица, обращенные в себя, уже перестали быть для меня чем-то важным. Они просто есть. Как небо. Как молнии. Как трава.
Когда я смотрю облака, то в памяти яркими, крохотными искорками мелькают образы. Белые снежные хлопья, запах прелой листвы, серый камень стен, ночное небо, вкус спелой клубники. Все это исчезает, едва возникнув, и я ощущаю лишь горечь во рту. Если у меня был и запах чая, и колкий мороз, и речной, влажный ветер, то почему сейчас – нет?
Синетравье молчит. Оно молчит, даже когда я в исступлении кричу, срывая голос, когда с яростью рву стебли, когда кидаюсь на идущих мимо. Они не видят меня, не слышат. Не ощущают, и кажутся такими тяжелыми, даже дети, что я не могу сдвинуть их с места. Люди смотрят на меня и не видят. Эти взгляды направлены внутрь, где есть только бесцветная и зыбучая пустота. Молчаливый, безразличный поток, идущий в неизвестность.
Я сплю на траве и помню, что так не делают, что должна быть крыша над головой, кровать и белоснежная, ломкая от чистоты, постель. Смутные образы выскальзывают из рук, как мокрая рыбёшка, и от бессилия хочется плакать. Я кажусь себе фигуркой, заключённой в шар из стекла, застывшей и позабытой; может, кто-то придумал это синетравье, придумал меня, а потом забыл, увлекшись чем-то другим?
Мои слезы – соленые, и это правильно.
Соленые, как морская вода, как белоснежная, рассыпанная по столу, соль, как капли пота на коже, как снятая с солнца рыба.
Моя жизнь – бесконечная капля, растянувшаяся от невидимого края жизни – до другого края, теряющегося в неизвестности.
Моя жизнь – облака, вереницы людей, далёкие молнии, браслеты из синих стеблей, нерушимая тишина…
… и зеленовато-карие, с золотистым ободком, глаза, в окружении светлых, словно выгоревших, ресниц.
Я не помню ни лица, ни фигуры… Ничего, кроме глаз, пристально, испуганно смотрящих на меня, и собственного отражения в черных точках зрачков. Это длится секунды, мгновения, годы? Дольше?
Но потом неумолимый поток уносит этот взгляд, и я бегу, всматриваясь в пустые лица, пытаясь найти этот цвет, похожий она оттенок лесной чащи, пронизанной солнцем в летний день.
Ничего.
И снова – одиночество.
Но теперь – я ищу. Лица сливаются передо мной в неразрывный гобелен, и пустота глаз оживает и сплетается вокруг меня, но золото, зелень и отблеск теплой древесной коры манят; мне кажется, что в паруса моего облачного корабля подул ветер, и что вот-вот меня вынесет к неведомым берегам. А пока я натыкаюсь только на оскалы рифов – ловлю краем глаз, кончиками пальцев собственно отражение в испуганных глазах… И не могу удержать в руках.
Капли вечности, бесконечные секунды; я живу от взгляда к взгляду, и больше нет ничего. Стекло моего шара трескается, линии ползут, ветвятся…
Меня тоже ищут, я знаю. Раз за разом попадая в немую вереницу, лесной взгляд стремится отыскать – мой.
Молниями ползут трещины. Мы смотрим друг на друга.
Стекло разлетается осколками, когда сухие пальцы дуновением ветра касаются моей ладони.
Синих трав больше нет.

Над изжелта-зеленой травой гудят пчелы, и дрожит марево горячего, раскаленного летнего воздуха.
Я собираю клубнику; осторожно срываю темно-красные капли, складываю в корзинку. На губах и языке у меня влажный и сладкий привкус. Солнце печёт затылок.
Через тридцать пять лет я закрою глаза в последний раз; это будет длинный прыжок в темноту, из которого я вынырну, ничего не помня…

Речной ветер треплет волосы. Пахнет тиной, дождем, влажной землей, серо-синими волнами, лижущими холодный песок. Босые ноги озябли, но я иду по топкому берегу, собирая мокрые листья – они бурые, с неуловимыми оттенками зеленого и бардового.
Я засну в последний раз через двадцать семь лет; смутный сон из обломков синевы. Проснувшись, я буду искать до следующего холодного сна растения, чьи стебли отливают лазурью и кобальтом.

Уличный свет падает акварельными пятнами на мокрый асфальт, растекается, заполняя собой все пространство под ногами. Мир вокруг шумит и смеется, подмигивает окнами , тусклыми звездами и росчерками машинных фар. Пахнет березовыми почками.
Мой последний вздох приподнимет грудь через десять минут; и под босыми ногами будет влажная трава, а на обратной стороне зрачка останется смутный образ. Весь следующий миг, от первого до последнего вздоха, я буду любить тех, в чьих глаза солнце пронизывает дубовую рощу.

Лента пара вьется над чашкой чая медленно и лениво. Я слышу запах корицы, миндаля и карамели, а за тронутыми морозными паутинами окном снег превращает мир в белоснежные развалины. Я грею руки о ярко-раскрашенную глину.
Глоток, ставший последним, я сделаю через три недели; успев посмотреть в глаза, заполненные моим отражением, я буду немо кричать от ярости, когда безмолвный поток унесет меня к темноте и холоду.

Простыня, ломкая и хрусткая от чистоты, обнимает прохладой и запахом свежести. Я нежусь в постели, вытянувшись, и чувствую, как отдых бежит мурашками по всему телу. Белизна и тишина обнимают со всех сторон, и я с наслаждением тону в них.
Шаг в темноту я сделаю через девять лет.
И пальцы будут такие же сухие, а в глазах солнце расплавит зелень и стряхнет с ладони немного дубовой коры. Тогда синетравье растает, и белесое небо упадет на землю.
И больше можно будет не искать.