А родины-то и нет!

        На время летних отпусков в прежние времена в «Комсомолке» было принято пополнять штат за счет молодых журналистов из провинции. Так я временно попал в спецкоры этой газеты и был отправлен, кажется, в Курскую область. Могли послать и на Северный полюс – только привези материал! Неделю я колесил в свободном поиске по Черноземью и забрался уже в самую глубинку. Надо сказать, что любому представителю центральной прессы по традициям того времени полагался опекун, который старался не отпускать журналиста от себя ни на шаг.

        А тут провожатый вдруг сам предложил: «А хотите увидеть завтрашний день нашего сельского хозяйства?» Перед тем мимо нас проследовала кавалькада черных обкомовских «Волг». Выждав паузу, мы тронулись следом. И тут начались чудеса. Машину перестало трясти – мы выкатились на такой отрезок асфальта, какой и в областном центре был редкостью, - хоть боком катись! И так - до самой деревни. Деревня тоже вся в асфальте. И целая улица ладных похожих друг на друга, как капля воды, домов. «Домики, между прочим, из самой Финляндии», - со значением заметил провожатый.

        Мне показали издали молодую энергичную женщину. По виду, вполне городскую. Но близко не подпустили. Вокруг нее и так топталось много всякого начальства, которое, впрочем, старалось ходить на цыпочках. «Сам-то редко наезжает, - шепнул на ухо провожатый. - Большими делами занят в столице. Зато жену часто присылает. Для местных она дороже родной матери. Не забывает наш земляк родную деревеньку и там, у себя в столицах!»
 
        Позже я заглянул на машдвор и поразился: чего там только не было! Не поверите, даже дефицит из дефицитов по тем временам - легендарные немецкие «ешки», только начавшие тогда поступать в страну из-за границы умопомрачительные силосоуборочные комбайны, и те были здесь!

        Миловидная женщина оказалась женой тогдашнего главного аграрного начальника в партии Федора Кулакова, а село - его малой родиной. Так я вблизи познакомился с тогдашней традицией вышедших из народа в большие начальники людей – помогать по мере сил своей малой родине.

        Не знаю, чего в этом было больше - хорошего или плохого? Хотя асфальт, конечно, уже был сказкой. Вот за асфальт сельчане, утопая в зависимости от времени года то в грязи, то в пыли, благодарили совершенно искренне своих начальственных земляков. Пользу от другой помощи понимали, пожалуй, только местные начальники. Простой народ ограничивался констатацией приятного, в общем-то, факта: «Наш-то… не забывает…».

        Случай побывать в «номенклатурном» селе представился мне еще раз спустя много лет, но уже в Сибири. После чувствительного поражения в попытках стать вторым человеком в партии на XXVIII съезде КПСС Егор Кузьмич Лигачев, делясь своими планами на будущее, сказал, в частности, зарубежным корреспондентам: «Я рассчитываю провести некоторое время в краях, откуда я родом, посещу Новосибирск, Томск, свою деревню».

        Этот фрагмент сообщения французского телеграфного агентства «Франс пресс» вызвал в Новосибирске молниеносный краеведческий бум. Уже поделившиеся на демократов и консерваторов местные журналисты в то поистине судьбоносное для страны время ловили буквально каждое слово из Кремля. Но, как оказалось, лишь один человек во всей Новосибирской области, а именно журналист-ветеран Анатолий Черноусов, ныне покойный, еще помнил, где, собственно, эта улица, где этот лигачевский дом. Поскольку в бытность газетчиком, похоже, без устали мотался вдоль и поперек по новосибирской глубинке.

        Опередив, как всегда, собратьев по перу, первыми на поиски малой родины Лигачева выехали тогдашний корреспондент ТАСС (еще без ИТАР) в Новосибирске Виктор Ельмаков с тассовским же фотокором Анатолием Поляковым. Не буду лукавить, тассовцы прекрасно знали, что искомая в Чулымском районе деревня Дубинкино, откуда был родом Лигачев, уже давно дышала на ладан. И отправились туда в преддверии визита знаменитого земляка скорее всего не за помпезным репортажем в духе «Кубанских казаков». Хотя положение представителей главного телеграфного агентства страны было тогда щекотливым. По определению, тассовец всегда был рупором власти и не мог быть оппозиционером. А власть в стране тогда сильно шаталась, и каждый пишущий решал для себя сам, на чьей он стороне.

        И все же увиденное и запечатленное на фотопленку зрелище обескуражило даже готовых ко всему журналистов. При подъезде к селу издали был виден только сиротливый тополь-красавец. Он и помог сориентироваться в густом бурьяне, где было уже не различить следов выморочных подворий и покинутых пепелищ. Тополь этот да еще покосившиеся кресты на заброшенном погосте - вот и все, что осталось от когда-то людного (числом до семидесяти дворов) и вообще небедного сибирского села Дубинкино.
 
        В соседней деревне журналисты чудом отыскали последнюю живую свидетельницу тех времен. Перед ними предстала убеленная сединами крестьянская дочь белорусских переселенцев. Это ее мастеровитые деды поставили когда-то первый сруб на месте будущей родины Лигачева. Когда Анна Иосифовна Гергерт приняла фамилию мужа, волжского немца, определенного на житье в Сибирь не по своей воле, тот первый отчий дом уже раскатало по бревнышку безжалостное время.

        Дубинкино обезлюдело еще перед войной. Сибирские крестьяне никогда не знали рабства. С крепостным правом они впервые столкнулись под флагом коллективизации и бежали от него, как от чумы. И в дальнейшем «мудрая» аграрная политика очередных вождей неизменно обрекала тех, кто не успел уехать в город, в отличие от семьи Лигачевых, на бесприютность и долю вечных скитальцев. Из одной умирающей деревни в другую, а потом и дальше в неизвестность - по мере того, как окрестные села одно за другим зачисляли в неперспективные. Так и сгинули последние выходцы из Дубинкино на этом крестном пути в обещанное светлое завтра.
 
        Непрочно было и тогдашнее житье-бытье в Орловке Анны Иосифовны Гергерт, последней из дубинкинских могикан. Ровным счетом пять дворов, где сплошь пенсионеры – это, по сути, уже и не деревня. Но в официальной «тассовке», очевидно, никак нельзя было без оптимистичной концовки. Расстарались - придумали-таки. Приглядывается, мол, к пустырю с одиноким тополем справный механизатор из близлежащего совхоза «Рассвет» по имени Александр Насонов. Между прочим, кандидат в фермеры. С него, быть может, и начнется возрождение Дубинкино? А там, глядишь, не за горами и славное время, когда любого из бывших односельчан можно будет принять с подобающими почестями в родном селе, пригласить к застолью, завести душевный разговор… Где сейчас, интересно, тот совхоз «Рассвет» и тот жизнерадостный кандидат в фермеры?

        А может, он-то, арендатор этот, как раз испортил всю обедню журналистам? Уж слишком явный был антипод тогдашнему колхозному патриотизму Егора Лигачева. Во всяком случае упомянутая заметка так и не вышла на ленты ТАСС. Из недомолвок и полунамеков я понял, что судьба отдельно взятой покинутой деревни, хотя бы и родины бывшего члена Политбюро, вряд ли заинтересует главное телеграфное агентство страны, которое пеклось исключительно о злободневных событиях, представляющих интерес для массового читателя.

        Обнародовав тогда вкратце эту «историю с географией», я ни в коей мере, однако, не желал отговорить Егора Кузьмича Лигачева от запланированной поездки в «свою деревню». Напротив, и тогда, и по сию пору  полагаю, что такая поездка была бы крайне полезной. Если, конечно, Егор Кузьмич всерьез намеревался, о чем сообщало французское агентство, написать действительно правдивую книгу о политике, о нашей жизни и, в частности, о тех пяти последних годах, когда именно он стоял у руля страны, в том числе и большой аграрной политики.

        Вспоминаю об этом без тени злопыхательства. Строго говоря, лично на Лигачеве лежит лишь малая толика вины за порушенную малую родину. Их семья давным-давно покинула обреченное Дубинкино. В Новосибирске молодой Егор Лигачев был не на тех должностях, с которых можно было персонально «порадеть» своей малой родине. А из соседней Томской области, где он семнадцать лет был «первым лицом», не дотянуться было! К слову, там он спас от вымирания не одно такое Дубинкино. Более того, как признавали и недоброжелатели, разбудил целый край от вековой дремы.
      
      Впоследствии Егор Лигачев еще не один раз наведывался в Новосибирск. По старой памяти останавливался и встречался с людьми в Академгородке, где когда-то давно начинал свою карьеру. Кажется, там и прошла презентация его обещанной книги, которая, впрочем, не вызвала особого резонанса. В любом случае у меня была возможность спросить его лично, как он съездил тогда на малую родину. Но я примерно знал, что он ответит. И даже каким вопросом попытается «срезать» нахального корреспондента: «А что, разве сейчас лучше руководят сельским хозяйством?» И крыть мне будет нечем!

        Чего стоил один грубый слом колхозно-совхозного строя! По сути, насильственное уничтожение коллективных хозяйств не принесло сибирской деревне ничего, кроме бесплодной смуты и затуманивания мозгов. Деревня опрокинулась в наглую растащиловку и какое-то совсем уж отчаянное пьянство. Ну, сменили вывески на конторах, разделились на условные паи, которые многие тут же и пропили за бесценок. А дальше? Реформа по переименованию коллективных хозяйств в АО и ЗАО обернулась сворачиванием сельхозпроизводства в целых районах, а не только в отдельных селах. Под шумок стали выжуливать у крестьян остатки их последнего достояния – землю…

        И все же со словами о малой родине надо быть впредь осторожнее. И прошлым, и ныне действующим политикам. Вылетит нечаянно такое слово-воробей - ушлые журналисты тут же поймают. И тогда может случиться еще одна грустная история. Работал человек, отдавал всего себя политической борьбе, чертовски был занят и вот собрался в кои-то веки припасть к родным истокам. А родины-то и нет. Грустно, господа-товарищи!