Исповедь столетней женщины

Зовут меня Мария Ивановна Кузнецова, родилась при царе ещё. Была младшей дочкой, любимой, помимо меня у родителей моих ещё девятеро парней было, все красавцы, как на подбор. Жили мы хорошо, помню, скотины много было. Работали не покладая рук, а раз работали, так и не голодали. Завидовали, правда, нам, что жили хорошо, но завидовали лентяи да бездельники в основном, из тех, кто и сам не работает, и других стращает от работы.
Когда исполнилось мне годков двенадцать – тринадцать, отдали меня в панский дом служить, им девки красивые надо были, чтоб перед гостями не стыдно было. Да ты себе представь только, что блюдо вкуснейшее тебе рябая или кривая девка приносит, мигом аппетит испортится. Вот то-то же. А я красивая была, ты не смотри, что сейчас смотрюсь плохо. Глаза голубые, коса светлая до пояса, щёки румяные, на меня, малую такую, все хлопцы деревенские заглядывались, уж это я помню. В прислугах я недолго ходила, пани взяла меня горничной, платья ей застёгивать, причёски делать. А уж платья – то какие были, загляденье. Богатые они были, да и мы жили неплохо, всё ж революция испортила. При царе сапоги кожаные пять рублей стоили, а при большевиках двадцать восемь, если вообще были. Ладно, отвлеклась я что-то. Так вот, служила я пани, работа приятная, да и подарки иногда ещё получала.
В шестнадцать годков ко мне гувернёр наш посватался, француз, детей панских учил грамоте да манерам. Красивый был мужик, статный, усы да волосы чёрные, завитые, а уж глаза-то какие были, чёрные, яркие. Тридцать пять годков было ему, доход хороший был.
Сыграли свадьбу мы в феврале, тогда женились в конце осени да зимой, потому что работы на полях не было, это не сейчас, молодые и мае женятся, с ума посходили. Господа нам домик маленький дали, недалеко от ворот, а нам счастье-то какое было. Вот и жили так. Через годок Стёпка родился, представь себе, Степан Жанович Мурье, умора-то. А что, я тебе не сказала, как мужа звали? Ну, прости, старуху, память не та уже нынче. Звали супружника моего Жаном Мурье, откуда родом был, не говорил мне, да мне и не интересно было. Так вот, ещё через годок родился Венька, за ним Ванька, за Ванькой Митька, а потом три года детей не было, я пугаться уже начала, что не будет больше, пошла к знахарке, она мне травок дала, и через год родила я девочку, да такую красивую, что пани Ангелой её назвала. Всё пророчила, что за панича замуж выйдет.
А потом большевики пришли, Ленин с его РСДРП, и жизнь нормальная закончилась. Поразграбили страну, поразорили, семью царскую загубили, изверги, детей поубивали. Царь-то хороший был, добрый, это чиновники его все воры да коррупционеры были. Господа мои сбежали во Францию, побросали маёнтки свои, и я тебе скажу, вовремя сбежали. Буквально через день пришли к ним, позабрали всё, меня всё расспрашивали, где прячутся, а я ж простая крестьянка, что я знаю. Так что хорошо, что сбежали, хорошие они были. Рассказывали мне, что видели, как убивали, а потом бриллианты срывали, с волос выдирали, да так, с волосами, за границу и отправляли. Пани меня с собой звала, да не поехала я, дети малые были. Вот и остались жить мы в той же деревне.
В двадцать пятом родила я близняшек, мальчика и девочку. Назвали Фёдором да Надеждой. А в двадцать девятом голод страшный был. Ты знаешь, некоторые и мертвецов на кладбище выкапывали и ели, некоторые даже детей своих малых. Беда не минула и нас. Сначала родители мои померли, нам все крохи отдавали. Видишь брошку? Мама мне её перед смертью подарила. Я всю жизнь ношу её в память о ней. За ними Федька помер, он слабенький был совсем, аж синий, а потом Митька от туберкулёзу. Остальные схудели совсем, но выжили. Одни скелеты, кожей обтянутые, остались. Потом жили мы несколько лет нормально, работали не покладая рук, сыновья уже помогали во всём. В тридцать первом родила я хлопца, назвали Никифором, уж больно муж мой до русских имён охоч был. В тридцать втором Жан стал учителем в деревенской школе, как сейчас говорят, кадров не хватало. Нравилось учить ему, расцвёл весь. Вот так и жили, бедно, но хоть не голодно. А в тридцать седьмом приехал воронок чёрный, да забрал Жанку моего любого. Старый он был уже, да разве меняет это что-то, любила я его крепко. Обвинили его в том, что враг народа он, пособничал капиталистам. Не видала я мужа своего больше, дети сиротами остались. А знаешь, как тяжко-то одной да с шестью детьми, пусть двое и совсем больших было. Не женились всё, мне помогали по хозяйству. Венька только в тридцать девятом женился, двадцать два года уже ему было. Жену себе хорошую нашёл, статную, румяную, а через годок внучок появился, Костик, а в марте сорок первого и внучка, Катенька. Ангела моя замуж в семнадцать лет пошла, за учителя, он на нашу девку красивую всё заглядывался, ездил за три села, а потом посватал всё-таки, свадьбу в феврале сорок первого сыграли. А в июне война началась. Я не скажу, что не ожидали, но до последнего надеешься на лучшее. Сколько людей безвинных полегло, сколько с голоду померло, сколько замучено! Не дай Бог ещё раз такое пережить. На первой войне, в четырнадцатом, два брата моих погибло. Эта война забрала у меня детей. Венька в первую неделю погиб, детки малые без папки остались, жена так потом замуж и не вышла, уж больно сына любила моего. Степан под Берлином погиб, не дожил два дня до победы. Ни детей не осталось, ни жены. А такой хлопец хороший был. Надюшка моя в сорок втором в партизаны подалась, да поймали скоро маленькую мою, расстреляли. Я потом сама её в саду хоронила, слезами горькими обливалась. Не дай Бог родителям детей своих хоронить, сердце не заживёт никогда. О Ваньке я долгое время не знала ничего, до шестидесятого года. Я тебе потом расскажу.
В сорок втором родила я ещё ребятёнка, уж не знаю как, от немца, Вольфгангом Шмидтом звали его. Он Никифору шоколад приноси, да и прятал, от своих же. Добрый мужик был, даром, что немец. Дочку я Александрой назвала, в честь матери своей. Со Шмидтом не знаю, что стало, погиб, скорее всего.
После войны жизнь, я тебе скажу, очень тяжкая была. Всё в руинах лежало, работать некому было, мужиков-то не осталось почти. В сорок шестом я с Сашкой да Никифором в город перебрались, без документов, без всего. Архивы сгорели, так мы себя за городских выдавать начали. Не шибко верили, да город восстанавливать надо было. Работала я сначала на строительстве, потом на молокозаводе. Хорошо работала, даже наград несколько получила. Работали за идею, как сейчас говорят, зарплату вообще могли молоком выдать. Зато от завода мне комнату в общежитии дали, девять метров. А через месяц да нас Ангела с мужем и сыном Андреем приехали жить, за ними и Анька, вдова Венькина. Вот так и жили вдевятером на девяти метрах. Правда, недолго. Ангелиного мужа, Васильку, взяли в школу работать, а через годок ему дом дали на две комнаты, недалеко от школы, вот они и съехали. Меня с собой звали, да не поехала я, чего жизнь молодым портить. Остались мы в общежитии. Анька готовила, убирала, с детьми сидела, пока в школу не пошли, а я по две смены на заводе работала. Никифор умным парнем оказался, взяли его на инженера учиться. Вот остались бы в деревне, такую голову бы загубили. Сам учиться хотел, соображал очень. А скоро внуки с дочкой в школу пошли, у Васильки учились. Хорошим учителем оказался, детей любил очень, как Жан мой. Понятно объяснял, да и слушать приятно было его. В пятьдесят первом у Ангелы дочка родилась, Ксенией назвали. Пани так тоже звали, хорошая женщина была. Мне тогда уже пятьдесят два было, да не важно, я себя на тридцать чувствовала. Ты знаешь, главное – правильный настрой. Это сейчас все болячки у себя ищут да морщины ранние, тогда не до этого было. К тому времени Аня уже на ткацкой фабрике работала, общежитие ей дали. Так мы и остались жить втроём. Через полгода Никифор женился на девочке – сироте, Нине, училась она вместе с ним. Сходили расписались, да потом у Ангелы с Василькой стол убогий накрыли. С продуктами знаешь, как тяжко было. Вот и вся свадьба. Остались молодые жить у Ангелы, те комнату им одну отдали. Вот так и жили.
В пятьдесят седьмом ко мне свататься солдат один стал, Мишка Кузнецов. Жена у него на войне погибла, остался один совсем. Я в пятьдесят восемь смотрелась хорошо, красивого человека старость не сильно портит, уж прости мне мою скромность. Так вот, всем хорош Мишка был: и работящий, и весёлый, и добрый, сам себе дом построил, и это не смотря на то, что на войне глаз ему выбило. Я рассудила, что не старая ещё от счастья отказываться, вот и пошла за него замуж. Дети как-то сразу папкой называть стали его, уж очень любил он их.
А в шестидесятом году письмо пришло, из Франции. От Ваньки. Всю войну прошёл, наград множество получил. Уже домой возвращался, да влюбился во француженку, так и остался. Построили дом себе в Тулузе, детей двоих родили. Писал, что живёт хорошо, а мне эти слова как бальзам на душу были. Самим-то ещё тяжко жилось, продуктов мало было. В том же году Александра моя замуж вышла, за академика, познакомились случайно на остановке автобусной. Квартира у него хорошая была, трёхкомнатная, по тем временам роскошью считалась. Через годок детки у них родились, Женька да Алеська. Я внуков нянчила, пока дети на работе были.
Ну вот, про детей всех я тебе рассказала, про внуков да правнуков до конца жизни рассказывать буду, да и в именах запутаешься. Я тебе одно скажу: внуков у меня тридцать, правнуков семьдесят пять, десять праправнуков. Видишь, какая я богатая.
Прожили мы с Мишкой двадцать лет, в семьдесят седьмом помер он. Плакала я сильно, но всё же не так, как по Жану. Долгое время одна жила я, кошку завела для компании.
А в девяносто втором, представляешь, Ванька мой приехал из Франции. Кругом разруха, союз развалился-то. Я тебе скажу, даже рада была: коммунистов всю жизнь не любила, прикрывались благими целями, а сами шиковали да на Роллс-ройсах  разъезжали, пока народ копейки считал. А все равны же быть должны были. Так вот, забрал меня Ванька во Францию. Мне уже девяносто три было, здоровье уже не то, но в маразм не впала. Сын Ваньки, Жан – Батист, коммерсантом стал крупным, жили они богато. Вот и я на конце жизни барствовать стала. А вот сейчас смеяться будешь. Соседями нашими дети господ моих бывших оказались. Пани Ксения померла ещё в шестидесятых, но дочка её, Наташа, вспомнила меня. Всё расспрашивала, как жили, как выживали, правда ли, что при коммунистах так жить ужасно было. Радовалась человеку из прошлого. А мне так непривычно было с дочкой господской на равных разговаривать.
Сегодня мне исполняется сто лет. Родилась в далёком тысяча восемьсот девяносто девятом году. Пережила две революции, две войны, три правительства. Вырастила достойных  детей. Натерпелась за свою жизнь с лихвой. Но я тебе скажу, что я поняла, проживши на этой земле целый век. Всё, что не делается – делается к лучшему. Уж можешь мне поверить.