Закодированный

Не надо было Генке в тот год свадьбу играть. Ему бы перетомиться без жены годик-другой, ан, нет, не послушался доброго совета мудрой родной тёти Моти. Настоял-таки на своём, и в середине августа под фанфары загремел в мужья любимой Клашки.
Колхоз, как водится, сразу же подарил молодым квартиру; ходившего в передовиках Генку перевели на новенький трактор, чтобы больше денег в семье водилось.
К тому дню никто в деревне не подозревал о скорой кончине советской власти, и аккурат к первому сроку проверки семейных Генкиных уз на прочность провалилась страна в тар-тарары, и на её месте стала новая старая власть строить неведомую заморскую райскую жизнь. На обновление фундамента той жизни разом отобрали у людей деньги, а из колхоза они и сами вскорости вышли вон.
И стали колхозники существовать бартером. Генка вместо денег то ненужную деталь от старого трактора принесёт домой и под куст черёмухи бросит, чтобы потом поближе взять, а то и честное пионерское слово от председателя, мол, через годик всю зарплату получит Генка вместе со всеми. Но пока пусть радуется и тому, что десять процентов от зарплаты получает.
Процентов тех было так мало, что мужики сразу сообразили: домой их нести стыдно, и вместе с дружками по бригаде проложил Генка дорожку к винной лавке. Стали они работать всё меньше, а пить всё больше.
Почуяла недоброе Клашка, а с Генкой ничего поделать не могла. Уж она и к знахарке ходила, и снадобья наговорённые одно крепче другого в щи Генке подсыпала, только с каждой такой новой порцией пуще прежнего заглядывал Генка в стакан. Поперёк колдовства, стало быть, пошёл.
На все Клашкины попытки узнать, по какому поводу Генка гуляет, тот всякий раз от прямого ответа увёртывался. То, скажет, первый понедельник на неделе праздновали, то седьмую пятницу на этой же неделе провожали.
Между тем на Генку с Клашкой надвигалась дата шестой годовщины их совместной жизни, за порогом которой и должны были начаться испытания на прочность.
И звонок прозвенел. В надежде на чудо сварила Клашка пельмени и стала ждать Генку. Тот про годовщину, конечно, не вспомнил, заявился по обыкновению в подпитии и прямо с порога потребовал его кормить.
Едва Клашка поставила на стол чашку с пельменями, как всем сердцем почуяла: лопнуло её бабье терпение.
- Какую пятницу на этой неделе обмывали? Или гуляли по поводу нерастелившейся соседской коровы? – Клашка неожиданно для себя повысила голос и бросила на стол вилку. Та жалобно звякнула, отражая росшее напряжение текущего момента.
- Не бузи! Не обмывали!
- А чего опять на рогах припёрся?
До селе всегда тихая, Клашка явно нарывалась на скандал. Он прямо-таки висел в воздухе.
Пропустив мимо ушей Клашкину реплику, Генка дал себе возможность дожевать первый пельмень и с третьей попытки спрятал во рту второй.
- Шёл домой - бросил он Клашке, - а меня дружки по дороге угостили.
Клашака, как могла, грозно подбоченилась, постояла секунду, потом вдруг грохнула кулаком об стол.
- Я тоже шла по дороге! Почему меня дружки не угостили?
И во второй раз грохнула кулаком об стол.
От такой Клашкиной наглости Генка едва не подавился. Глаза его округлились, кровь отхлынула от лица; он замахал руками, давая понять, что надо постучать по его спине.
Клашкина рука непроизвольно сжалась с такой силой, что стала каменной. Воспользовавшись неожиданно подвернувшимся удобным случаем, Клашка вложила в удар такую свою мощь - откуда только силы взялись, - что пельмень выскочил изо рта Генки, крутнулся у порога разок, гася скорость, и успокоился. Генка уже вставал со стула, опершись о край стола обеими руками, и тут догнала его запоздалая мысль.
Клашка сразу заметила эту Генкину перемену, насторожилась. Вдохновение, посетившее её в момент соприкосновения кулака с Генкиной спиной, вмиг улетучилось; кулак непроизвольно разжался. На всякий случай Клашка отступила за порог, в другую комнату.
Прижалась к косяку.
А Генка стоял, не шелохнувшись; догадка сковала всё его тело. Оказывается, Клашка саданула его по загривку не от любви к ближнему и не от желания спасти Генку, а как раз потому, что тот вернулся под бодуном. Да ещё неудачно ляпнул насчёт угощения по дороге.
Почувствовав, наконец, возвращение к полноценному дыханию, Генка на всякий контрольный случай сделал ещё два вдоха-выдоха, проверяя действия своих внутренних механизмов.
И тут лицо его вновь налилось кровью. Медленно, так что Клашка в испуге зажмурилась, Генка повернул голову, увидел съёжившуюся маленькую жену и… слёзы ручьём стали покидать его остекленевшие пьяные глаза. Хозяин даже не пытался их удержать, лишь через раз слизывал, водя языком налево направо.
Тут требуется уточнить. Когда Генка выпивал больше, чем в него входило, он непроизвольно высовывал язык, совсем, как охотившаяся на мошек лягушка. Высунет Генка язык, спрячет, оботрёт губы голой рукой, а через минуту снова да ладом. Через эту его привычку вся деревня знала: завтра Клашка опять на ферму явится с фонарём под глазом.
Не дождавшись удара о свою голову, Клашка не без мимолётно вспыхнувшей радости приоткрыла - на пробу - левый глаза. Увидела плачущего Генку и тут же, против её воли - сам собой - от удивления - открылся глаз правый.
Клашке дальше бы развивать свою радость, а она, бабья душа, тоже заплакала.
Так и лили слёзы Клашка с Генкой. Он от обиды за удар, а она из жалости.
Слизнув очередную слезинку с двухдневной щетины и не дождавшись новой, Генка зыркнул на всё ещё плачущую Клашку и закрыл входную дверь с обратной стороны. Потом приоткрыл её, просунул голову в проём и прямо из сеней буркнул:
- Ладно, пока твоя взяла. Но отольются тебе мои слёзы!
Поймал языком невидимую мошку и ретировался со двора в беспросветную темь.
Опрометью бросилась Клашка через дорогу, в дом к Генкиной тёте Моте.
- Всё! - заявила с порога! - убьёт меня теперь Генка! Ну-ксь, огрела так, что рука всё ещё горит.
Мудрая тётя Мотя сразу смикитила, в чём дело, но ни жалеть Клашку, ни причитать не стала. Усадила её за стол и заставила съесть чашку только что разогретых в русской печи щей.
И только когда Клашка сказала тихо «спасибо», тётя Мотя приступила к наставлениям племянницы на путь истинный. Все её недолгие выводы сводились к одному: непременно завтра, пока у Генки спина гудит, должна Клашка вылить щи на его пьяную голову.
- Чтобы язык его окаянный укоротить. Всех мух в деревне им переловил! - подвела черту под приговором тётя Мотя.
Клашка не верила своим ушам. Сказала, как отрезала:
- Убьёт!
Тётя Мотя выдвинула контраргумент:
- Ты сначала щи вылей-то! И пулей ко мне! Я тебя тут прикрою.
Генка явился домой затемно, и уснул, в чём был, на диване. Клашка в другой комнате лежала ни живая, ни мёртвая то ли от боязни за очередное буйство Генки, то ли обдумывая предложение тёти Моти.
На следующее утро приехав с фермы, Клашка принялась готовить борщ. Колдовала над ним как в первое утро после брачной ночи, и борщ получился что надо. Клашка осталась довольна, и даже сказала вслух:
- Ах, жаль такую вкуснятину на Генкину голову выливать.
Она очень надеялась, что Генка вернётся трезвым, и даже готова была расцеловать его в знак примирения.
Зря ждала и верила.
Генка пришёл мрачнее тучи, посидел молча за столом минут десять. И если бы не находящий покоя язык, Клашка готова была поверить в невероятное - Генка вернулся трезвым.
С замеревшим от страха сердцем Клашка налила борщ в тарелку, поставила перед Генкой.
Тот уставился на неё. Напряжение в доме нарастало.
- Что это? - Генкин голос не предвещал ничего хорошего.
- Сам же просил поесть.
- А почему в мелкой посуде? Не с курорта, поди, явился!
Клашка убрала тарелку и за Генкиной спиной перелила борщ в чашку; добавив ещё одну поварёшку.
Поставила на стол.
- А почему в синей чашке, а не в зелёной?
Генка очень хотел, чтобы Клашка начала спорить с ним.
Всё! Клашка вышла из себя! Как в тумане, боясь за последствия, она со всего маху опрокинула всё ещё горячий борщ на Генкину голову и тут же выскочила на улицу. Правда, Генкину трёхэтажную бранную речь она всё же услышала.
Мудрая тётя Мотя оставила ночевать Клашку у себя, а утром сказала:
- Теперь, Клашка, смело иди домой! Как шёлковый отныне Генка твой станет.
С того дня Генку будто подменили, он разом перестал пьянствовать, через что и прилепилось к нему прозвище «Закодированный». А Клашка, наконец, увидела свет в своём женском окне. Каждый день она начинала с молитвы за здоровье тёти Моти, которая, благодаря этому живёт уже 91-й год.
Иван СКОРЛУПИН.