Софочка или отрывочные хроники...

                Софочка
            или отрывочные хроники ничем не примечательной жизни.
               
                Предисловие  автора.
     Я хочу извиниться, многоуважаемый мой читатель, что повесть эта получилась совсем не радостной, и возможно даже  злой и скучной. Но жизнь самых обычных наших людей не редко бывает таковой. И зависит ли это от них самих, от времени в котором они живут, или еще от чего-то, решать только вам.  «Как жизнь?» - задаем мы вопрос товарищам или знакомым, которых встречаем на улице, и часто слышим в ответ: «Нормально! Работа- дом, дом – работа!»…
 В конце восьмидесятых  годов прошлого века художественный фильм «Маленькая Вера» произвел на многих из нас неизгладимое впечатление, и показал нам: «Так жить нельзя!». В своей повести я хотел показать вам многоуважаемые читатели, ту обыденную жизнь, которой живут многие из нас, и спросить ( в том числе и у себя): «А так жить можно?».  И пусть каждый из Вас, кого заинтересует мое повествование, попробует ответить на этот вопрос.
   Все названия, события  настоящей повести, а так же наименования мест, предприятий, и имена ее героев являются вымышленными, и совпадения с реальными именами и реальными названиями и наименованиями являются чистой случайностью.
                1.
   Софочка была человеком легким в общении и добродушным. Во всяком случае, она сама так думала. Горячо любящая мама называла ее с самого детства неизменно только Софочка, непривычным для деревенских жителей именем, и вначале это вызывало у детей и  взрослых смех или насмешки,  но со временем в селе все привыкли называть Софочку именно так.
  Родилась она в деревне под Воронежем, окончила десятилетку  почти круглой отличницей. Единственный предмет, который она так и не смогла зазубрить, был «Химия», и старый седой учитель с большим сожалением поставил ей «хорошо» в аттестате, хотя  она не знала и не понимала его предмет даже на эту оценку. После окончания школы, Софочка, в отличие от многих своих сверстников, естественно собиралась поступать в институт. Две ее старшие сестры, такие же серьезные, такие же симпатичные и, со слов мамы, такие же умные, уже успешно учились в институтах в Воронеже.
  Софочка была увлечена кино, а так же чтением и сочинением собственных  стихов. Ее классный руководитель, учительница  литературы, Зинаида Петровна, как многие педагоги в поселках и деревнях периода «застойного социализма», была не просто педагогом, но и руководителем драмкружка, организатором всех школьных и сельских праздников, а так же «красных майовок», и концертов к годовщине Великого Октября. Естественно, что Зинаида Петровна души не чаяла в Софочке, которая постоянно принимала участие во всех организуемых ею мероприятиях. Софочка была  самой активной участницей драмкружка, и на праздниках она не только читала стихи Маяковского, Есенина, Баратынского и Некрасова, но еще прекрасно пела под   расстроенное с потрескавшейся лакировкой  школьное пианино, на котором аккомпанировала Зинаида Петровна, и участвовала почти во всех танцевальных номерах. Все село знало о Софочкиных талантах и, конечно,   со слов Зинаиды Петровны пророчило ей большое будущее.
 Все одноклассницы Софочки, которые бывали в ее родительском доме, приходя в ее комнату, попадали  в  картинную галерею из ярких портретов известных киноактеров, которые Софочка вырезала из журнала «Советский экран» и обклеивала стену над своей кроватью, торцы шкафов и даже внутреннюю сторону двери в комнату. Кроме того в ее комнате был проигрыватель «Сириус», и большое количество пластинок, которые ей привозили сестры из Воронежа, когда бывали на каникулах. И пластинки эти были самыми модными и современными так, что девочки всегда были  рады зайти к ней на минутку и побывать в почти городской обстановке, которую их родители бы «не потерпели не в жизнь».
 После окончания десятилетки встал вопрос поступления в институт и, конечно, мама и Зинаида Петровна в один голос уверяли, что Софочке обязательно нужно ехать  в Москву для поступления в театральный институт.
 Как не странно, но сомневалась почему-то только  Софочка, она вдруг испугалась большого города. Но по настоянию той  же, Зинаиды Петровны, которая смогла убедить Софочку  и вселить еще больше оптимизма в Софочкину маму, в  Москву Софочка в сопровождении мамы все-таки поехала. Правда, только через год так, как время ушло на убеждение Софочки, на накопления денег  для поездки в большой город, а так же на уговоры директора колхоза отпустить двух человек в разгар уборочной кампании.
Надо сказать, что сделать это было совсем не просто. Из дома пришлось забрать все сбережения, и даже деньги отложенные отцом на покупку нового мотоцикла с коляской. А все эти деньги достались семье нелегко, и откладывались по не многу после того как вся семья, впрочем как и весь колхоз, дружно, каждый на своем месте, работали на уборке хлеба с утра и до утра. Отец,  в уборочную, дневал и ночевал за комбайном, а мама и Софочка работали  на  зерновом току.
Мама Софочки была в селе уважаемым человеком, работала в конторе секретарем директора колхоза. Но,  так  как и все, в уборочную, во время «битвы за хлеб», как тогда писали газеты, покидала свой важный пост для скорейшего сбора урожая.
 Колхоз, в котором жила Софочка, считался крепким, зажиточным, и платил за уборочную колхозникам не только зарплату, но и мешками с зерном, которое потом использовалось ими всю зиму для подсобного хозяйства.
 Перед поездкой в Москву, мама Софочки и Зинаида Петровна, выпросили на целый день у председателя колхоза грузовую машину, бортовой ГАЗ, на котором съездили в Воронеж, и успешно продали на городском рынке несколько десятков кур, гусей, уток. По тем временам это считалось почти что подвигом, но пробиться на рынок помогла записка председателя к директору рынка. Заведующая клубом Алевтина Ивановна, снабдила маму Софочки адресом своей московской родни и уверила, что их примут на несколько ночей.
 Можно сказать, что собирали Софочку в Москву всем селом. Она же это время только шила себе платья под руководством бабушки, и формировала альбомы со своими стихами, расписывая их красивым почерком,  и сопровождала их яркими рисунками, которые она рисовала акварелью.
 Мучительное и удивительно прекрасное путешествие в Москву осталось в Софочкиной  памяти навсегда лишь яркими всплесками, как щелкающие слайды детского фильма на белой стене, заменяющей экран. Начиная от  поездки в поезде, знакомства с попутчиками, огромным Курским вокзалом и посещением Красной площади, метрополитена и других достопримечательностей столицы конца  60-х годов прошлого века; и кончая яркими, всегда освещенными московскими улицами в центре,  чаем  со сгущенным молоком  вприкуску с галетным печеньем, вкусом шпрот, видом Бородинской панорамы, ГУМовскими высотными этажами и переливающимися волшебным цветом потолками, от необычайно вкусного мороженного, у Софочки постоянно кружилась голова, и впечатления сливались в одну яркую сплошную радугу.
 Но столица столицей, а время и деньги были под контролем Софочкиной мамы, стараниями которой им удалось устроиться, после нескольких проведенных ночей  у родственников Алевтины Ивановны, в доме Колхозника, т.е. в гостинице для тружеников села, и наконец-то перейти к главному. А главным естественно было найти театральный институт и поступить туда.
 Несколько дней ушло на то, чтобы объехать всю Москву и узнать какие из театральных институтов ведут прием абитуриентов, на каких условиях, какие нужны документы ит.п. Потом несколько вечеров Софочка с мамой промучились в гостиничном номере в спорах, в какой же  институт подавать документы. Основываясь на опыте просмотренных кинофильмов и информации почерпнутой ей в журнале «Советский экран» Софочка настаивала на поступление в ГИТИс, но мама, изрядное время проведшая в беседах с родителями мальчиков и девочек, поступающих в театральные ВУЗы, толпами снующих вокруг самих заведений, советовала поступать в театр-студию Щепкина. В ее выборе присутствовала практическая сторона вопроса, а именно информация о  количестве поступающих  на одно место, о которой она умалчивала при Софочки, чтобы не обидеть и не испугать ее своими расчетами.
 В конце концов, мама, конечно,  убедила Софочку, и документы подали. Потом долго ждали назначения экзамена и репетировали в номере стихи и песни. В назначенный день, дергаясь при каждой объявляемой фамилии, и изнемогая  в толпе поступающих , Софочка наконец-то услышала свое имя, и у нее подкосились ноги, но быстрое вмешательство мамы привело ее в чувства и она вошла.
Когда она вышла лицо ее сияло. Она прочитала все стихи, которые приготовила, и даже несколько своих. Она спела, все песни и ее ни кто не прерывал. По опыту, уже  появившемуся у них с мамой за время стояния в очереди, они знали, что многих прерывали, недослушав, и это было плохим знаком, как говорили в толпе будущих актеров.
 Но как это и бывает, предчувствия были обманчивы, и  Софочкина фамилия не значилась в списках тех, кто поступил. И хотя возмущенная Софочкина мама, оставив ее плакать в прилегающем к училищу сквере, ходила куда-то «искать правду», решение  осталось неизменным так, как Софочка увидела маму через час поникшей и расстроенной не меньше чем она.
 После «траурного вечера» в Доме колхозника  со слезами, валерианой, а потом бесцельной прогулкой по яркой и шумной ночной Москве, Софочка и мама отправились домой. И так как  путь их лежал через город Воронеж, а так же в связи с тем, что плохое настроение не позволяло им так быстро вернуться домой с плохими вестями, да   в конце концов, была возможность проведать  дочек, то Софочкина мама решила заехать к  старшим дочерям поделиться горем, и продлить паузу перед возвращением в родное село.
Старшая Софочкина сестра Галя, училась в медицинском институте на  предпоследнем курсе, имела отличную комнату в общежитии, совместно с еще двумя девушками, и поэтому первым делом Софочка с мамой направились к ней.
  Софочка с мамой как говорят, попали как раз ко времени. В  комнате, где проживала Галя,   шло бурное приготовление к вечернему «банкету», посвященному  окончанию курса и успешной  сдаче  экзаменов. Несмотря на дневное время, почти все участники будущего праздника уже присутствовали в комнате, и Софочкина мама, в связи с ее пышными габаритами, с трудом протиснулась внутрь комнаты, чтобы обнять свою старшую дочь. Однако женской половиной присутствующих, она тут же была вовлечена в приготовление блюд и закусок, за что Софочкина мама взялась с удовольствием и энтузиазмом, всегда присущих ей. Это было воспринято почти всеми будущими участниками вечеринки, отвыкшими от домашней пищи приготовленной руками родителей, одобрительными криками и возгласами восхищения.
 Софочка тоже была привлечена к процессу, но уже мужской половиной намечающейся вечеринки, как будущий участник музыкальной части, потому, что Софочкина мама еще в процессе встречи и знакомства с присутствующими, успела громко рассказать про  все  таланты  Софочки.
  Время шумного и веселого застолья, прошло так чудно, и весело, что никто, и опомниться не успел, как наступил вечер. При этом все были великолепны, великодушны и добры.
 Софочкина мама и глазом не моргнула, когда на столе кроме красного вина появился еще и разведенный водой медицинский спирт, в прозрачной пузатой мензурке, довольно внушительных размеров, чем заслужила еще большее доверие и уважение особенно среди мужской половины молодежи. Софочка пела и играла на гитаре. Потом пели все хором, не совсем в такт, но с большим желанием.
 В конце вечера, когда Софочка настолько развеселилась, слушая и внимая разноголосой  компании студентов, а так же постоянно весело танцевала, то с одним, то с другим кавалером, что забыла на время свое несчастье, ее вызвала в коридор сестра и с серьезным видом начала разговор о дальнейших  планах Софочки на ближайшее время. Галя  начала убеждать  Софочку, что терять целый год глупо. Она уверяла, что необходимо поступать в институт. Например, в Политехнический институт, в котором училась их средняя сестра Даша. Конкурс на одно место там небольшой, и Софочка  вполне успеет подготовиться к экзаменам за неделю, а она, Галя, ей поможет. Театральный же институт, от нее никуда не денется. В восемнадцать лет вся жизнь впереди и можно успеть очень многое, в том числе, и закончить еще один институт. Набравшись жизненного опыта, можно поступать в театральный, и через три года, а можно и через пять, если ей этого захочется.
В подтверждение своих доводов Галя спросила: «Разве в театральный поступали только такие  как ты,  молодые, только  что окончившие школу?». И Софочка действительно вспомнила, что среди поступающих было довольно много уже взрослых, по ее мнению, людей. «Откуда ты знаешь?» - удивленно спросила Софочка, и получила очень убедительный ответ. «У нас тоже самое! Можешь поговорить с ребятами из  моей группы. Многие из них поступили со второго или с третьего раза, а это время работали. Но тебе лучше получить высшее образование. Потому, что человек с высшим образованием, я так думаю, в театральном институте будет оцениваться уже как серьезный человек, принявший серьезное решение».
 Наверное, если бы этот разговор завела Софочкина мама, или если бы Софочка не была в таком приподнятом настроении, да просто в восторге от студенческой компании, вызванного толи самой атмосферой их общения, толи вином и весельем,  все могло бы сложиться и  по-другому. Но обдумав на утро слова сестры, она сказала матери, что будет поступать в Сельскохозяйственный  университет. На удивленный вопрос матери, почему именно туда, Софочка резонно ответила, что это самое близкое из того что она знает. А еще возможно это даст больше шансов на успех, т.к. на подачу документов и подготовку к экзаменам ей осталось очень немного времени. А ей главное сейчас, не пропустить эти два или три года впустую потому, что отказываться от своей мечты стать актрисой она не собирается.
 Если сказать, что после слов Софочки ее мама была в шоке, то это не сказать ничего. Софочкина мама просто заплакала, вдруг поняв, какими взрослыми стали ее дочери.
               
             2.
Прошло два года. Софочка с успехом окончила  два курса Сельскохозяйственного университета по специальности «Технология пищевой промышленности», и за эти два года казалось, стала постепенно забывать о поездке в Москву, и о своей давней, как теперь казалось мечте.
  Софочка принимала активное участие в общественной жизни университета, как говорили тогда. Она была заместителем комсорга курса, и ведала сбором комсомольских взносов в размере 7 копеек с каждого комсомольца. Так же как и в своем родном колхозе, она участвовала во всех праздничных концертах, читала свои стихи на молодежных вечерах, и так же обклеивала  яркими портретами известных киноартистов стену над своей кроватью в общежитии, как и дома. Она так же была исполнительницей всех главных женских ролей в театральном кружке университета, и имела огромный успех у студенческой театральной аудитории. Софочку знал весь университет, все преподаватели, но она не пользовалась своей славой артистки, училась добросовестно и оценки получала заслуженно высокие. И, в общем-то, учиться  Софочке было легко, и жилось в окружении подруг по комнате в общежитии, и в студенческой среде, совсем так же, как она жила в своей родной школе. С одним отличием, что все, что происходило с ней теперь, казалось ей, да, наверное, и было намного серьезнее, намного увлекательнее и уже не было той беззаботности и той мечтательности. Времени на все дела часто не хватало так, что даже стихи Софочка сочиняла редко, в выходные или в редкие свободные вечера.
  Но за это время еще кое-что поменялось. У Софочки появился друг Леша, ее сокурсник. Он, правда, был старше Софочки почти на семь лет, но как  не странно это казалось самой Софочке, общий язык с Лешей, который казался ей вначале таким взрослым и недоступным, они нашли быстро. Помогло то, что Леша до службы в армии успел окончить два курса техникума и неплохо разбирался в запутанных и нелюбимых для Софочки предметах: физике и химии.
  Вначале они встречались с Лешей на переменах, между занятиями. Потом она стала помогать ему по русскому языку и литературе, а он ей по физике и химии. Но через некоторое время они уже ходили вместе после занятий, гуляли в скверах, и даже вместе сходили в кино на вечерний сеанс.
 Через год их прогулки вечером в любую погоду стали обыденным делом. Иногда, в выходные дни, Леша заходил к ним в женское общежитие, с благоволения вахтерши тети Вали, которая, как и все в общежитии очень хорошо относилась к Софочке за ее скромность и приветливость.
 Но зимой встречи стали редкими, и как-то Леша пригласил Софочку в гости к своей родной тете, которая жила в городе, на чашку чая. Конечно, Лешиной тете Софочка очень понравилась, и она приглашала приходить ее в гости еще. И Софочка с Лешей стали изредка, раз в неделю заходить навестить тетю. А однажды, когда зашли как-то вечером, Леша сказал, что тетя работает в ночную смену, и они проведут вечер вдвоем. И Софочка осталась на этот вечер. А со временем им обоим  понравилось проводить вечера в тетиной квартире, когда она работала в ночную смену. Самим хозяйничать, стряпать из принесенных продуктов нехитрый ужин, вместе смотреть телевизор, сидя в обнимку на мягком диване, целоваться…
 Все что произошло дальше, было для Софочки полной неожиданностью.
На третьем курсе, под Новый год, прямо на новогоднем студенческом концерте Софочке стало дурно, и она упала в обморок. Хорошо, что это произошло за кулисами, но плохо, что прямо перед выходом Софочки на сцену. И поэтому об этом скоро стало известно всем. В концерте получилась пауза, однокурсники  бросились открывать окна, и тушить тайно зажженные сигареты, а девушки организовали ребят и перенесли Софочку и положили за сценой на диван, являющийся одной из декораций драматического кружка.
 Обморок был долгим, и после него Софочка чувствовала себя плохо, и поэтому на следующий день обратилась в медицинский пункт университета. Но фельдшер, осмотрев Софочку, посмотрел на нее как-то странно и направил ее в поликлинику.
 Известие о беременности привело Софочку в ужас, и она естественно побежала в общежитие к Леше. Софочка  плакала, а Леша смеялся, и обнимал ее и целовал на виду у всех в многолюдном вестибюле мужского общежития. А потом он увел ее, и они прогулялись по морозному воздуху, и как когда-то, еще на первом курсе, они зашли в кафе-мороженное. И Леша взял себе мороженного, а Софочке сока. Он успокаивал ее, улыбаясь, говорил, что теперь они обязательно поженятся. Что он переведется на заочное отделение и пойдет работать на стройку потому, что там сразу дают общежитие, а им как семейным будет положена комната в семейном общежитии. И ему показалось, что Софочка успокоилась.
Но Софочка не могла успокоиться. В начавшиеся через несколько дней новогодние каникулы она поехала домой, и в первый же вечер все рассказала маме.
 Софочкина мама, недолго думая, уложила Софочку спать и сказала, укрывая ее теплым домашним одеялом, что  вначале  нужно выспаться, а утром они обязательно что-нибудь придумают. Потому, что она, мама, конечно, лучше знает, что нужно делать в таких случаях.
 Но на утро Софочкина мама сказала, что не до конца все обдумала, что время есть, и за это время Софочке нужно отдохнуть, больше лежать и кушать. Беспокоится не о чем, сказала она. Они с отцом старше, больше видели всякого, и они решат все пока она будет дома на каникулах.
Софочка успокоилась от маминой уверенности как всегда. Впереди было две недели каникул, и Софочка верила маме. Мама никогда не обманывала ее ожиданий.
 Софочка тогда не знала, что тайно от нее отец ездил в город и разговаривал с Лешей, а после этого привез его с собой и поселил у одних из многочисленных родственников на другом конце села. Только после этого мама рассказала все Софочке.
 Свадьбу организовали  в течение недели, за которую Софочка никогда не оставалась одна. Около нее всегда была или мама или сестры, которые тоже приехали на свадьбу, или многочисленные тетки, или бабушка, а иногда даже Зинаида Петровна. Софочка то мерила свадебное платье, которое мама шила сама, то помогала сестрам и теткам готовить на кухне, то просто разговаривала с Зинаидой Петровной.  Иногда по просьбе всегда толкущихся в доме женщин, она пела или просто играла на гитаре. Послушав ее пение, женщины иногда сами затягивали  тягучие деревенские песни, потом начинали шумно вспоминать свадьбы своей молодости. А иногда будто спохватившись, или сестры или мама, вдруг среди дня отправляли Софочку отдыхать к себе в комнату, и если она отказывалась, то почти насильно запирали ее в комнате на ключ. И Софочка оставшись одна, ложилась на свою кровать и, рассматривая пожелтевшие фотоснимки киноартистов, которые так и висели в ее комнате до сих пор, как напоминание чего-то далекого и приятного,  прислушивалась к суете в доме, и  постепенно  засыпала.
  Свадьба была многолюдной и шумной, такой как себе и представляла Софочка. Она с детства присутствовала на всех свадьбах, проводимых в селе, как и все его жители. Единственное, что Софочка не помнила так это, чтобы свадьбы играли в селе зимой, и вначале ее это беспокоило. Но когда все началось, бабы загорланили песни, под окнами дома замелькали красные от мороза лица детворы, и в ожидании жениха в дом стал стекаться народ с шутками и прибаутками, Софочка успокоилась.
 Приехали родители Леши, и Софочка, робея, вышла к ним знакомиться. Но после того, как отец Леши, маленький, лысый, пожилой мужичонка с пышными  седыми усами, одетый в овчинную безрукавку и в валенки, как будто их сосед по улице дед Федор, вдруг привлек ее, обнял и рассмеялся тоненьким бабьим смехом, то зашумели все разом, а Софочка испытала такое облегчение, что даже пустила слезу.
   На председательском ГАЗике, молодые ездили в районный центр, в загс. Водитель Сашка, двоюродный брат Софочки, кинул на заднее сиденье пару овчинных тулупов, но Леша свой отдал Софочкиной маме, которая уселась рядом с водителем. Мороз был сильный, снегу намело много, и Софочке казалось, что они едут куда-то через бескрайнюю белую пустыню, т.к. в замерзшие окна ничего нельзя было разобрать. На ветру брезентовая крыша ГАЗика  трещала, а машину мотало в снежной колее так, что Леше пришлось крепко прижать к себе Софочку, и она вдруг почувствовала спокойствие и близость его присутствия, которые не чувствовала уже казалось что целый год.
А сзади, дядя Вася, родной брат Софочкиной мамы ехал за ними на своих «Жигулях» и сигналил, но потом отстал, видимо застрял в снегу. Но гости в основном ехали на четырех санях, которые тащили разномастные колхозные лошади, и поэтому благополучно добрались до места вместе с молодыми.
 Регистрация прошла быстро в маленькой комнате с зелеными шторами и большим деревянным гербом Советского Союза,  прибитым прямо над  столом, который  занимал  половину  маленькой и узкой комнаты.
 Стоящая за столом пожилая тетка, кутаясь в шерстяной платок, вначале произнесла строгую напутствующую речь о семейных узах и о заботе государства, но потом  разулыбалась, сбилась, и уже своими словами пожелала им счастья и «побольше   детишек». Софочка с Лешей попеременно расписались в большой амбарной книге, потом расписались свидетели, Сашка-водитель и  старшая сестра Софочки Галя.
Свадьба была по-деревенски всеобщей, дружной, веселой, с большим застольем, обычной сельской пьянкой, катанием на санях, дракой парней и танцами до глубокой ночи, и продолжалась два дня.
 На третий день утром, Софочкина мама собрала позавтракать и похмелиться самых  близких родственников, человек пятнадцать, включая теток и дядек как со стороны Софочкиной мамы, так и со стороны отца. Завтрак был тут же превращен Софочкиной мамой в семейный совет, на котором решалась дальнейшая судьба молодых. После громких тостов и длинных неторопливых  разговоров, было принято всеобщее решение, озвученное Софочкиной мамой к концу завтрака, который незаметно перешел в обед. Решение было простым и сложным, по-деревенски щедрым и расчетливым, с прицелом на будущее.
 Молодым запретили переводиться на заочное обучение. Получение комнаты в семейном общежитии брала на себя Софочкина мама, заранее заручившись поддержкой директора колхоза. Софочка должна была взять академический отпуск после окончания третьего курса, а Леша должен был продолжать учиться, как учился. Бюджет только что образованной семьи был рассчитан помесячно с учетом помощи всех родственников, и отец Софочки завершая речь жены, поднял очередную рюмку, чокнулся с отцом Леши и сказал: « И все тут, ни каких возражений не принимается!».
 Однако родители Леши все-таки вмешались, они тоже не собирались оставаться в стороне и поэтому обсуждение  и обед продолжился до вечера и закончился всеобщим братаньем, и протяжными деревенскими песнями женщин. Решение же было в основном  поддержано и закреплено большим количеством выпитого самогона.

                3.
  Насыщенные многими волнительными и радостными событиями незаметно прошли еще три года. По коридорам семейного общежития расположенного недалеко от университета уже бодро шлепала сандалиями маленькая копия Софочки – Танечка. Молодые жили хорошо, дружно. Учились и отдыхали вместе. Ходили в кино и театр, а иногда просто гуляли по улицам и скверам, или  ходили в гости в оставшееся родным для Софочки общежитие университета, провести вечер с друзьями, если соседка соглашалась посидеть вечером с дочкой.  Они встречали многочисленных Софочкиных родственников из ее родного села, которые почти каждый месяц, по заведенному Софочкиной мамой порядку, приезжали к ним в гости.  Гости непременно привозили подарки: сало, крупу, курей, гусей, овощи и фрукты, яйца, и это  не считая всяких мелочей вроде вязанок лука скрученных длинными связками, вина собственного приготовления, или бидончика малосольных огурцов. 
 В долгие зимние вечера, когда Софочка не была занята домашними заботами вроде стирки или уборки,  они слушали, уютно уместившийся в одном из углов  их большой и просторной комнаты, музыку  по проигрывателю «Сириус»,  или читали что-нибудь, каждый свое. Так же Софочка любила петь дочке  студенческие песни, подыгрывая  себе на гитаре, или шила ей что-нибудь на старенькой бабушкиной швейной  машинке «Зингер», с тяжелым чугунным постаментом и такой же узорчатого литья тяжелой ножной педалью хода. Леша, ремонтируя постоянно слетающий резиновый ремень привода или головку  подачи иглы, шутил, что видимо бабушка, отбила эту машинку у  австрияков  в  Первую Мировую войну.
 Софочка продолжила свое участие в драматическом кружке университета, но теперь скромно, брала лишь те роли, которые ей предлагали, понимая, что ее звездное место уже занято молодыми студентками. Она не забывала университет, даже находясь в академическом отпуске. Участвовала все  так же в праздничных концертах, пела под гитару и читала стихи, пока подруги за кулисами качали, а потом уже и водили за руку маленькую Танечку.
 На Земле опять наступила весна, и однажды днем Алексей пришел из университета и сообщил, что его «распределили» как молодого специалиста и их путь лежит на Урал.
  Молодые восприняли это легко, знали заранее, что Леша подлежит распределению, и распределение на один из крупнейших мясокомбинатов во всей стране считали удачей. Но весть эта привела в панику Софочкиных родных, особенно маму. Она примчалась в город немедленно, и сказала, что подключит все связи председателя колхоза, что ехать на край земли, в какую-то  Оренбургскую область, с ребенком на руках, от уже устроенного быта, это верх несправедливости. Софочкина мама суетилась и как всполошившаяся клушка  бегала по комнате общежития, говорила, что прямо сейчас пойдет в райком партии и добьется отмены распределения, что ребенку нужен покой, что это почти Сибирь, и ребенок  там будет болеть, что неизвестно где они там будут жить и тому подобные высказывания. Но здесь   неожиданно в разговор вмешался Леша. Он сказал, что этой трусости и  позора он не допустит, что все ребята едут туда, куда их посылает страна, и он не намерен отказываться от распределения.
«Как же я смогу потом смотреть в глаза своим товарищам?» - спокойно заключил он свою короткую речь. Во второй раз в жизни Софочкина мама была в шоке. Она никогда не слышала от тихого и спокойного зятя таких речей, но это куда бы, ни шло, если бы Софочка полностью не была на его стороне.
«Люди едут на БАМ мама» - сказала Софочка. «И там, на строительстве БАМа, в глухой Сибири, в тайге, возводят поселки, строят железную дорогу, и, между  прочим, женятся и рожают детей. А ты боишься отправить нас в Оренбургскую область. Да еще недавно, люди ехали туда поднимать Целину! Это тебе не Сибирь. Нас направляют на один из крупнейших мясокомбинатов страны. Представляешь, сколько народу там трудится и живет? Или ты думаешь,  мы приедем в палаточный лагерь строителей?».
 Софочкина мама расплакалась и сдалась. Она начала готовиться к отъезду «детей на чужбину», как она говорила в селе.
 Софочке пришлось перевестись на заочное отделение, и последний курс она закончила лишь в следующем году. А пока молодая семья при помощи Софочкиной мамы и средней сестры Даши, которая после окончания института осталась работать в Воронеже, стала собираться на новое место жительства.
 Сборы были не долгими, но такими же деловыми и суетливыми, как при поездке Софочки в Москву. Вещей и продуктов в дорогу Софочкина мама  насобирала столько, что они с трудом вместились в председательский  ГАЗик, на котором она, как всегда, приехала провожать молодую семью. Софочка была растеряна, не знала, как все это поместится в вагон поезда. Леша хмурился, но молчал.
  Проводы на вокзале были долгими, со слезами Софочкиной мамы и Даши, с беготней по перрону Танечки, за которой не успевал следить Леша, и поэтому Софочка постоянно дергалась на резкие гудки или скрежет вагонов. Она тоже плакала, но без причитаний, тихо, скрытно, будто стесняясь. Софочкина мама говорила безумолку. Она наставляла, давала последние указания, просила писать, и требовала, сразу по приезду дать  срочную телеграмму с   сообщением, как  доехали.
 Когда все, наконец-то, закончилось, и  поезд, повизгивая, покинул вокзал, а Софочкина мама и Даша, бежавшие сбоку уходящего поезда, исчезли из вида,  Софочка  печально глянула на уставшего от долгих проводов мужа, прижала к себе вырывающуюся Танечку,  и вдруг заплакала громко в голос. Сосед по купе ушел курить в тамбур, и Софочка плакала в относительном одиночестве, рядом были только муж и Таня, отгороженная от всего вагона нагромождением лежащих в дверях их плацкартного купе  кучей  вещей, все же поместившихся в вагон по настоянию мамы. Софочка плакала, вдруг поняв, что мама, Даша, ставший за эти годы родным Воронеж, односельчане, и само ее родное село остаются в прошлом, что  уезжают они навсегда и далеко, так далеко, что  теперь им больше  не на кого  будет  надеяться кроме самих себя. Ей никто не мешал, и через какое-то время она стала плакать  все тише и тише, и вдруг спросила у Леши: «Как же мы теперь одни совсем, Леша?» Муж поморщился от ее слов и сказал как всегда спокойно: «Да где уж там одни? Народу столько, что устанешь еще!» И как всегда, Софочке показалось, что она не поняла, или не до конца поняла его. Такой уж был он не слишком разговорчивый.
 Поезд шел через всю страну, и долго стоял на больших и малых станциях так, что Софочке казалось это путешествие  нескончаемым. Леша был как всегда внешне спокоен, а Танечка была просто счастлива. Она сразу подружилась с соседом по купе  и часто залазила к нему на колени. Мужчина был пожилой и с удовольствием общался с девочкой, а на извинения Софочки за беспокойство, уверял, что у него самого двое внуков и ему это совсем не в тягость. И вообще с соседом они подружились быстро. Софочка угощала его закусками, фруктами и всем, что в большом количестве мама насобирала им в дорогу, а он не отказывался. В первый же день, в обеденное время он достал из своей сумки бутылку водки и очень вежливо поинтересовался у Софочки, непротив ли    она того, что мужчины, по не многу выпьют за знакомство. И только потом предложил выпить и Софочке, но она отказалась.
 В ходе застолья и беседы выяснилось, что мужчину зовут Семен Павлович, что он тоже едет в город Орск – домой, где работает слесарем на Машиностроительном заводе. Про Орский мясоконсервный комбинат Семен Павлович, конечно, слышал, но «бывать не бывал», как он выразился. С его слов в городе оказалось  большое количество маленьких и больших заводов и предприятий.
«Город-то весь по поселкам разбит - рассказывал Семен Павлович, - Что не завод, то вокруг него дома настроены. Значит по-нашему поселок. Есть поселок мясокомбината, есть поселок завода тракторных прицепов, есть Соц.город – это значит центр города. Там у нас и Площадь комсомольцев, и Драмтеатр, и Парк культуры и отдыха, ну и дома машиностроительного завода, потому как  проходная завода в двух трамвайных остановках».
Софочка с Лешей слушали внимательно, всем им было интересно, и поразительно. Особенно удивилась Софочка, что в городе есть театр, как в настоящем большом городе, и она спросила, что есть еще из  культурных заведений.
«А чего только нет – засмеялся Семен Павлович, - Домов культуры только штук восемь по всему городу, там вам и танцы и кружки для ребятишек разные. В каждом поселке свой Дом культуры». И он погладил по головке сидящую у него на коленях Танечку.
«Да вы не волнуйтесь, у нас город большой. Дома строятся каждый год по нескольку штук зараз. Молодежи сейчас много. Я-то сам с двадцать восьмого года, маленьким меня сюда привезли родители, не помню. А вот отец рассказывал, что еще до войны, там, где сейчас Драмтеатр стоит, чистое поле было, кустарником поросшее. И он, отец, на том месте на зайцев с ружьем охотился. Так что город растет. Может  и не такой большой как ваш Воронеж, но и не деревня конечно».
 После рассказа Семена Павловича, Софочка успокоилась окончательно, и даже стала с нетерпением ждать приезда, чтобы увидеть все, что он рассказывал. Но поезд шел медленно. Останавливался на небольших прожженных июльским солнцем полустанках, пустынных  и не многолюдных. Через некоторое время, после того как на второй день поезд прошел по огромному и длинному мосту через Волгу, из окна постоянно виделась бескрайняя иногда холмистая, а иногда ровная как стол степь. И Софочка, привычная  с детства  к лесам и перелескам родного края, смотрела на эти природные картины с унынием и страхом чужого этому краю человека.
 И когда наконец-то Семен Павлович сказал: «Ну, вот и подъезжаем!», Софочка заволновалась и  приникла к окну, в котором действительно стали появляться двухэтажные и даже пятиэтажные дома, и целые жилые массивы.
 Поезд остановился на небольшой, похожей на те, многие, которые уже проезжали ранее, станции, с длинным покрашенным в неприятный темно-зеленый цвет зданием вокзала. Началась суета выгрузки и выхода пассажиров, и они оказались на узкой асфальтированной платформе покрытой водянистыми мазутными пятнами, которые темно-фиолетовой радугой блестели под палящим солнцем.
 Потом они прошли через пыльную ровную площадь и долго ждали на автобусной остановке, возле которой с ними простился Семен Павлович. Сложив вещи в кучу, они долго стояли на автобусной остановке вместе с другими приезжими. Мимо по дороге проезжали грузовые машины, а вокруг действительно было оживленно и многолюдно. За дорогой  плотно друг к другу стояли двухэтажные дома, рядом с которыми во дворах росли незнакомые Софочки деревья с мелкой  темно-зеленой листвой. Во дворах домов суетились люди, что-то кричали, бегали дети, на растянутых веревках сушилось белье.
 Они ждали так долго, что Танечка устала бегать, и прилегла на кучу их тюков и чемоданов, и постоянно просила пить. Проезжающие мимо автомобили поднимали столбы пыли, которые развеивались и повисали в воздухе сплошной пеленой, почти не оседая обратно на землю. И Софочка поглаживая, жалобно постанывающую от жары Танечку вспоминала маму и думала, что судьба действительно забросила их в пустыню, где вместо земли жесткая и сухая корка на которой не растет даже трава.
 И, кажется, в тот момент, когда ожидание стало невыносимым,  неожиданно к остановке подъехала грузовая машина ЗИС, с громыхающими, расхлябанными тряскими дорогами, деревянными бортами, и чумазый шофер, высунувшись из кабины, крикнул: «Кому на Мясокомбинат? Залазий! По пятьдесят копеек с каждого».

                4.
  Люди говорят, что счастливые часов не наблюдают. И это значит, время идет для них незаметно.
  Если бы Софочку спросили, счастлива ли она, наверное, она не знала бы что ответить потому, что никогда не задумывалась над этим. Но время, которое не было для ее семьи таким уж легким, пролетало для нее стремительно. Работа на комбинате сменялась для нее ежедневно домашними заботами, и заведенный годами распорядок дня менялся редко, только в праздники или беды, которые проходили, и как и праздники сменялись буднями, так и беды, такие как болезни Танечки,  размолвки с мужем или неприятности на работе  опять заслонялись повседневными заботами. 
 И так на первый взгляд совсем незаметно с момента, когда Софочка с семьей прибыла  в этот  городок на Южном Урале, прошло уже более  пятнадцати лет. За это время изменилось многое, начиная от самой страны, в которой они жили и, кончая окружающими людьми. В стране началась Перестройка, а еще до этого на месте  старых лачуг и домиков,  которые окружали комбинат, появился большой парк, с одноэтажным, но просторно раскинувшимся в его центре дворцом спорта. А за парком вырос новый микрорайон с пяти и даже девятиэтажными домами, который назывался шестым. В один из таких пятиэтажных домов лет десять назад и переселилась Софочкина семья, получив наконец-то  просторную, отдельную двухкомнатную квартиру, которая полагалась им с мужем как молодым специалистам уже давно. Но, однако, первые пять лет жизни на новом месте им пришлось жить в коммунальной квартире. Это была  «сталинская» двухэтажка, где они проживали в одной просторной квартире с еще тремя такими же  молодыми, семьями, и занимали одну большую комнату в четырехкомнатной квартире. И эти пять лет не прошли  ни для кого из них, ни для Софочки, ни для Леши, ни для Танечки, бесследно.
Это было веселое, как казалось теперь    беззаботное  время, когда    денег
часто не хватало даже на хлеб, но зато в квартире всегда было и мясо и колбаса, которую производил комбинат в больших количествах. С самого начала Леше, как комсомольцу, и даже  члену комсомольского комитета комбината не очень нравилось такое положение. А когда Софочка, которая  быстро подружилась со всеми обитателями большой коммунальной квартиры, преподносила Алексею на ужин мясо или колбасу,  которыми с Софочкой вначале охотно делились соседи, он хмурился и выговаривал Софочке.  Он говорил, что сам борется с   мелким воровством и «несунами», как говорили тогда, но «вынужден, есть продукты, которые они украли». Но со временем, оглядываясь на то, как живут другие, как ведут себя «старшие товарищи», Алексей многое стал понимать, и относиться к таким вопросам «проще». Именно так, как с самого начала и просила его относиться к этому Софочка.
 Но естественно Леша стал относиться к этим вопросам проще не после просьб Софочки, а после того как отработав на комбинате года два понял, что каждый кто работал на нем, начиная с директора и кончая последним слесарем-ассенизатором, никогда не уходили домой с пустыми руками. Да, и это было не удивительно при таких  условиях работы, учете и  количестве  крупного и мелкого скота которые поступали на комбинат. Одна из улиц частного сектора, которая примыкала к комбинату, и вдоль которой тогда  стояли только рабочие бараки вместо нормального жилья, называлась Перегонной. Именно по этой улице, особенно в летнее время к комбинату прямиком из Казахстанских степей, начинающихся буквально в нескольких километрах за забором комбината, сплошным потоком гнали нескончаемые, казалось стада коров, лошадей, овец.  Все лето на улице стоял страшный рев и шум от прибывающего скота, а  в воздухе сплошным туманом стояла пыль поднимаемая сотнями тысяч  мелких и крупных копыт. Зимой картина менялась мало. Стада гнали реже, но из-за того, что и это количество скота не успевали перерабатывать, стада стояли  под забором комбината по нескольку дней. Животные гибли от голода и холода, они разбредались в поисках пищи в близлежащий поселок и считались  всеми жителями поселка утерянным или ничейным скотом, который использовался ими по собственному усмотрению. Летом этого скота было больше, зимой меньше, но картина не менялась из года в год.
 Кроме того, работать Алексея определили сразу в цех «Холодильник», который представлял собой огромное трехуровневое здание, высотой около двадцати метров,  состоящее из огромных семиметровой высоты холодильных камер, как состоит улей из множества сот. Все пространство между камерами занимали огромные коридоры с подвесными балками, на которых грузчики перевозили полутуши скота поступающего из убойного цеха по камерам. Но чаще всего подвесные балки бездействовали, а грузчики перетаскивали туши мяса вручную. Потому, что почти постоянно не только сами камеры, но и коридоры между ними были забиты замороженным мясом так, что  представляли собой лишь  узкие тропинки между сложенных до самого потолка мясных туш.  А уже на второй год работы, Алексей  и  сам, теперь как мастер участка, неоднократно бегал в убойный цех и требовал и просил прекратить, или приостановить убой скота. Складировать его было уже некуда, а консервный и колбасный заводы отказывались  брать продукцию в связи с тем, что мясом были завалены все проходы в этих заводах.
 Работа убойного цеха останавливалась, бедные погонщики скота с мольбами осаждали заводоуправление, но сделать было ничего нельзя так, как карды для приемки живого скота, раскинувшиеся на территории комбината, тоже были забиты так, что яблоку некуда было упасть. Перерабатывающие цеха работали в четыре смены беспрерывно, но все равно не успевали.
 Однако, все это нисколько не влияло на заработки людей, и на полки магазинов, расположенных рядом с комбинатом, да и во всем городе, и наверняка в области. Вся производимая продукция уходила из города, грузилась в машины, в железнодорожные рефрижераторы и вагоны, и  исчезала в многочисленных направлениях, которые заранее были известны только  работникам железнодорожного цеха.
 В такие перерывы в работе Алексей, выходя из своего холодного и удушливого, от утечек аммиачной охладительной системы, цеха, и наблюдал, как скот из переполненных кард растекается по всей территории комбината. Как свободные от работы грузчики помогают  отлавливать и заталкивать в курсирующие по комбинату тепловозы-«кукушки» свиней, овец, а то и просто уже готовые полутуши мяса. Как милиционеры вневедомственной охраны торгуются с погонщиками скота, и те отдают им несколько голов, для того чтобы сдать свой табун или  стадо раньше других, или для того чтобы его  просто загнали на территорию комбината, и можно было бы получить желанную подпись в документах о сдаче определенного количества голов. Он слушал  разговоры рабочих, куда и сколько деликатесов мясной продукции ежедневно отправляет директор за досрочную поставку вагонов, за списание потерь мяса протухающего в летние жаркие дни под открытым небом. А так же  про визиты городского и областного начальства, их шумные застолья и их путешествия на природу в пьяном виде, про откровения водителя директора о том, кто из них чего сколько и когда берет или требует привезти.
   Алексей был парень не глупый, но выводов из всего увиденного и услышанного сделать не спешил. Он продолжал заседать в комсомольском комитете и бороться с «несунами», он не изменил себе и не  тащил с работы продукцию так, как делали все остальные. Но в один из дней он сказал Софочке, чтобы она не брала мясную продукцию у соседей, а покупала ее «на стороне» по явно «бросовым» ценам, за которую многие открыто, торговали ею прямо во дворах и подворотнях поселка. Это помогало сводить концы с концами, и в тоже время не бросало тень ни на него, ни на Софочку, которая работала уже в заводоуправлении, в плановом отделе и пользовалась благами комбината только в рабочее время, как и все остальные.
 По всем этим причинам молодые жили скромно, но все также, дружно и весело. В коммунальной квартире, с такими же, как и они, молодыми парами они встречали и праздники, и дни рождения, и делились последним, если это было нужно. Софочка, конечно, была душой и главной запевалой на всех праздниках и на комбинате, и  в коммунальной квартире, и со временем ее избрали членом профсоюза, нагрузили общественной работой и комсомольскими поручениями. Софочка все это  воспринимала с большим энтузиазмом, организовывала вместе с мужем  молодежные субботники, распределяла флаги и транспаранты в первомайскую и октябрьскую демонстрации.  Софочка организовывала музыкальные вечера на комбинате, участвовала в организации праздничных мероприятий. Она была первой, кто стал организовывать новогодние елки для детей в большом спортивном зале недавно построенного  Дворца спорта комбината, не рассчитывая на приглашение детей работников комбината на новогодние елки в Дом культуры железнодорожников, находящийся по соседству, или в кинотеатр «Октябрь», куда нужно было ехать несколько трамвайных остановок. Да, и детей с комбината пригласить на эти елки могли не всех,   лишь по установленному лимиту, а  на елку организованную, как говорили «при комбинате», мог попасть любой ребенок, любого жителя  их поселка.
 Время шло, Танечка подрастала, жизнь становилась  для молодых все более привычной и  более устроенной. Софочка писала маме часто и много, и подробно рассказывала все, что у них происходит. Уже менее загруженная домашними заботами и получив наконец-то место в детском саду для Танечки, она опять стала выступать на новогодних вечерах и на праздничных концертах со своими песнями, а потом и сама предложила организовать молодежный театральный кружок при комбинате. И сама пошла к директору комбината, и также как и с новогодними елками смогла добиться выделения средств на этот кружок.
 Софочку и Лешу знал уже весь комбинат, так же как и они знали почти всех жителей поселка. И размеренная их жизнь ничем не предвещала перемен, но перемены это такие события которые проходят или медленно и не заметно или приходят как снег на голову.
 На пятом году  их жизни и работы на комбинате произошла смена руководства. Пришел новый директор, строгий молодой и с непривычной звучной  фамилией Гейдер, который сразу же взялся за искоренение воровства, за культурную жизнь, за производительность  труда, и за наведения порядка в поставках скота и производственном процессе. И толи потому, что был он молод, не старше сорока лет, а может быть по тому, что сам был энергичен и любил людей энергичных, но сразу же,  по приходу он  сместил многих руководителей цехов предпенсионного возраста, и стал выдвигать на руководящие посты молодых.
      Вот так через пять лет,  в  течение  одного  месяца  Алексей  был  назначен
 заместителем начальника своего цеха, а Софочка была избрана  заместителем председателя профсоюзного комитета всего комбината, и перешла работать профсоюзным работником уже на профессиональной основе. А, кроме того, в этом же году молодая семья получила отдельную двухкомнатную квартиру в только что сданной строителями пятиэтажке в тогда только строящемся еще  шестом микрорайоне, находящемся в десяти минутах ходьбы от центральной проходной комбината.

                5.
 После пятилетнего рубежа проживания молодых на Южном Урале, после получения квартиры, и  назначения их обоих на более ответственные  должности перемены в  их жизни продолжались. Может быть, были они не так стремительны, не так заметны для них самих с самого начала, но  они  были так явны и недвусмысленны, что  потом, вспоминая это время, Софочка оценивали их как непрерывную цепь  событий, которая происходила с ними в один из периодов времени.
  Все началось с того, что кроме товарищей по работе и друзей по коммунальной квартире, на новоселье к молодым приехала Софочкина мама. Она давно хотела увидеться, посмотреть, как живут молодые, и постоянно жаловалась Софочке, что очень соскучилась и особенно  по внучке. Как всегда, не привыкшая обременять  никого своими заботами, она не назвала детям дату своего приезда так, как не хотела беспокоить их и была уверена в своих силах и знании людей, «чтобы не заплутать в этой огромной стране».
 Как это часто бывало с ней, Софочкина мама сразу «попала с корабля на бал». Она приехала и самостоятельно нашла молодых уже на их новой квартире, да кроме того именно в ту, не часто выпадающую по тем временам не рабочую субботу, день на который было назначено новоселье. Все были дома, готовились к встрече гостей, и Софочкина мама, не успев расцеловать любимых  и родных, с которыми так долго не виделась, тут же заняла, как это и можно было ожидать место возле новой  четырехкомфорочной плиты. Она отложила даже вручение подарков на потом, а сразу распаковала только те продукты, которыми она была нагружена так, что их вносил частями таксист, с которым она приехала и за недолгие десять минут езды уже  подружилась  и просто покорила  его и разговорами и  щедрыми подарками.
 Пока она восхищалась новой квартирой и новой плитой,  она успевала  замешивать тесто, шинковать капусту, разговаривать с внучкой выспрашивая ее о ее школьных успехах и задавать вопросы молодым по поводу их жизни на новом месте. Все это получалось у нее легко и будто бы играючи так, что Алексей заметил со смехом, «что мама совсем не изменилась», чем вызвал  слезы умиления, и новый взрыв объятий и поцелуев.
    К тому моменту, когда стали собираться гости, стол молодых был уставлен
не только колбасой и деликатесами комбината, но и деревенскими подарками вроде меда, сушек, варенья, соленой капусты, маринованных грибов и многого другого, что  привезла с собой Софочкина мама. А так же, конечно, всем, что она успела, приготовит и испечь на новой плите, обновив  еще ни разу не используемую Софочкой за неделю проживания на новом месте, духовку.
 Софочкина мама перезнакомилась со всеми друзьями и товарищами Алексея и Софочки и буквально с первых минут органично и без всяких вступлений стала частью их компании, частью ее веселья, и буквально очаровала всех гостей  своей неподдельной энергией, словоохотливостью, заразительным смехом, добротой. А  в середине вечера она сразила наповал мужскую половину компании, когда   в условиях наступления неизбежного момента русских праздников, а точнее когда горячительные напитки подходили к концу, неожиданно водрузила на стол двух с половиной литровую бутыль с деревенским самогоном первачом.
 Именно в этот кульминационный момент праздника, под взрывы восторга и смеха, под всеобщее веселье и произошло то событие, которое  определило дальнейшую составляющую жизни Софочкиной семьи.
  В дверь раздался звонок, на который обратили внимание не все. Но, когда смущенная  Софочка ввела в зал, где продолжалось оживление и разговоры, нового директора комбината, все смолкли.
- Вот, - сказала Софочка – Иосиф Францевич зашел поздравить нас с новосельем, но почему-то не хочет проходить.
- Я извиняюсь за вторжение, – басом извинился  гость  - я не собирался даже раздеваться, но Софья  Михайловна настояла, чтобы я зашел. Здравствуйте, товарищи!
 После такого приветствия, все присутствующие тут же очнулись от минутного оцепенения и стали шумно  здороваться и приглашать почти хором гостя за стол. И гость ничуть не смутился, занял место рядом с Алексеем и, подняв стакан с самогоном, пожелал молодой семье счастья в новой квартире. Он приговаривал, что раз он опоздал, то ради исполнения  всех желаний новоселов придется выпить до дна, а потом  осушил стакан,  не торопясь и без всякого звука и мимики, какую издавали и изображали обычно, многие из тех, кто выпивает  «штрафные» бокалы и стаканы. После такого жеста гости полностью расслабились и уже не были столь скованы, как в самом начале визита высокого гостя. А он оказался  простым и обыкновенным человеком.  Однако, держался весь вечер подчеркнуто серьезно и чуть отстраненно, но нисколько не смущал своим присутствием, а наоборот поддерживал веселые разговоры, улыбался, и даже пошел танцевать, когда бывшая Софочкина соседка по коммунальной квартире Гульнара, пригласила его на танец под заведенную Софочкой пластинку с лирической песней.
          Гости  продолжали праздновать допоздна,  и уже в  вечерних  сумерках,
распахнув во всю ширь окна на четвертом этаже,  с  таким же размахом, громко и протяжно, пели песни  про «молодого Хазбулата», про «коня, гуляющего на воле при знакомом табуне», и  про  «бродягу, который подходит к Байкалу».
В это время директор уединился на кухне с Алексеем и разговаривал с ним не менее получаса, но тихо и будто бы даже специально приглушая свой
 заметный басовый баритон.
 Об это на следующее утро Софочки рассказала на кухне ее мама, которая все всегда замечала и многому придавала значение так, как долгое время проработала рядом с председателем своего колхоза и многое понимала в разговорах и переговорах  своего начальника и с партийными и с непосредственными начальниками. Софочка же посчитала это менее значительным и сказала, что знает директора уже хорошо так, как часто встречается с ним на производстве и решает с ним многие вопросы. Она тогда была уверена, что директор человек прямой и честный и вести какие-то разговоры,  с ее Алексеем  касающиеся работы за бутылкой водки не станет. Потому, что он настоящий руководитель и авторитетный человек, а Леша пока еще числится молодым перспективным специалистом, которых на комбинате не так уж и мало.
 Софочкина мама, как всегда нежно,  но убедительно сказала дочери, что если она занимает сейчас пост более высокий чем ее муж, то радоваться этому не стоит. А стоит наоборот сделать все, чтобы  Алексей продвинулся вверх по служебной лестнице, и внимание директора, конечно, к ней как к одному из секретарей профсоюзной организации нужно использовать именно для этого.
- Мы с тобой женщины, милая – поучала мама Софочку – и нам должности и посты не так нужны как нашим мужьям. Наше дело это дом и дети, а уж с остальными вопросами пусть мужчины разбираются сами, но под нашим надзором и контролем. Ты уж поверь мне, я отработала рядом с руководителями района долгое время, и знаю что к чему.
 Неизвестно, как бы закончилась их беседа так, как Софочка уже отвыкла от маминой опеки, давно привыкла иметь свое мнение, и считала себя не плохим организатором и руководителем, а поэтому не желала быть только   женщиной подающей борщ мужу. Но  в это время проснулся Алексей, а за ним и Татьяна, и все сели завтракать. И  после того, как теща накрыла на стол и налила по рюмочке, и после того как они обсудили вчерашнее застолье, Алексей вдруг неожиданно для Софочки, которая уже привыкла к его не многословию и скрытности, рассказал о вчерашнем разговоре с директором. Оказывается, он предложил ему пост  начальника цеха, но взамен потребовал полного подчинения, поддержки всех своих начинаний и нововведений по реорганизации производства, и  просто предложил дружбу, сославшись на то, что Алексей понравился ему сразу еще после его прибытия на комбинат.
 Вот так все и решилось! Больше всего все эти события, кажется, понравились Софочкиной матери, которая уехала через неделю домой совершенно счастливая, и огорченная только лишь разлукой с внучкой.  На вокзале она взяла с Алексея торжественное обещание, что следующим летом во время отпуска они обязательно приедут все вместе к ней в гости хотя бы на неделю.
Алексей  обещал и божился, и говорил ей спасибо, где-то в глубине души  отдавая должное тому, что возможно разговор с директором состоялся благодаря той неповторимой  атмосфере, которую могла создать  его теща на любом празднике. Это он запомнил еще со времени их с Софочкой свадьбы, и других праздников  на которых ему в свое время приходилось присутствовать в одной компании с тещей.
 И опять  начались рабочие будни, которые сменяли праздники, и на смену лету пришла осень, а потом зима. И новогодние елки проходили уже под полным руководством Софочки, как для детей, так и для взрослых. Но «новогодние елки для взрослых» проводились  не для всех конечно, а для руководства комбинатом, и приглашенных гостей из  райкома и горкома партии. И среди руководства комбината уже неизменно присутствовали и Софочка и Алексей, и это, как показалось им вначале, перестало быть со временем странным. Потому, что дружба Алексея с директором крепла день ото дня,  и  через год Алексей уже называл его просто по имени в отличие  от многих, и в том числе и заместителей директора.  А Софочка считалась  одной из подруг жены директора, с которой они совместно решали многие вопросы, в том числе и касающиеся принадлежащего  комбинату детского сада которым и руководила жена директора.
  Алексей с Софочкой уже привычно продолжали трудиться каждый на своем месте, а летом иногда ездили отдыхать в Сочи, а потом заезжали обязательно к Софочкиной маме, чтобы побыть недельку в деревне. И там ходили в лес за грибами, купались в реке и дурачились. Алексей ходил на рыбалку с тестем, а  мама  каждый год убеждала Софочку, что им пора уже родить второго ребенка.
 И толи под действием уговоров матери, толи  по собственной воле или по любви и стечению обстоятельств, но в тридцать два  года Софочка родила еще одну дочь и для нее начались времена, которые она, кажется, уже забыла.
  До появления новорожденной на свет, Софочка думала о том, что им казалось, что  взрослая, уже десятилетняя Татьяна,  была взрослой всегда.   Что они с мужем стали как-то отдаляться друг от друга, и что вторая беременность дает ей намного больше и чувств и радости чем первая. И хотя это возвращение   было и мучительным, и нервным и полным сомнений, но в тоже время оно было настолько радостным, как возвращение в собственное детство. Как вспоминание чего-то прекрасного, но забытого, как что-то, что вдруг дало им обоим, и Софочке и Алексею, новые отношения, и новую, какую-то устоявшуюся и прочную нежность друг к другу.
И для них, как и в молодости, дни опять начали течь не так быстро. И каждый
день приносил значимые события, которые были связаны теперь с маленьким, новым членом семьи, которую  Софочка назвала Анжелой, а Алексей называл ласково Ангелом.
 И в это же время, как-то в один из вечеров, когда Анжела заснула, а Татьяна занималась уроками, Алексей пришел с работы задумчивый и  был молчаливее, чем обычно. Софочке, как всегда, удалось «разговорить» его.  И  он рассказал ей, что Гейдер заражен идеей  написания диссертации, для получения степени  кандидата сельскохозяйственных наук. Что  горком партии будет выдвигать его на должность депутата городского совета, и он уверен, что для этого или в укреплении этого доверия партии ему нужно защитить диссертацию. Но так как времени у него на это нет, то он просит помочь в этом вопросе его Алексея, умоляет, давит на дружеские чувства и настаивает ненавязчиво как руководитель комбината.
- Ты знаешь, – грустно говорил Алексей – Я понимаю, что должен ему помочь. Но как? Я почти все позабыл за эти годы, я стал просто руководителем, как и он. И достать трубы для  замены аммиачной системы Холодильника мне легче, чем опять возвращаться к тому, чему нас учили в  университете.
 Вот тогда-то, через столько лет, Софочка и вспомнила слова своей мамы. Толи  от того, что она находилась в декретном отпуске, и немного отошла от рабочей суеты, и нескончаемых дел, которые ее окружали все последние годы.  А может быть от того, что их отношения с Алексеем стали опять такими же близкими как в молодости, но Софочка подумав, сказала Алексею, чтобы он не беспокоился и шел отдыхать.
- Может быть, – обнадежила она его – я смогу подсказать тебе решение этого вопроса. Моя мама как-то сказала мне, что вы мужчины должны заниматься своими делами под нашим женским контролем. И я думаю, что она была права, когда говорила, что ваши успехи, это и наши успехи тоже.
Алексей знал, что его жена никогда не бросает слов на ветер, и поэтому  про-
сто благодарно поцеловал ее, уверенный, что теперь выход будет найден.

                6.
 Пятнадцатилетие жизни на  Южном Урале семья встретила весело двойными праздниками. Вначале зимой, праздновали сорокапятилетние  Алексея, и одновременно  назначение его на должность заместителя директора комбината по производству. Праздновали шумно, в ресторане, с большим количеством приглашенных гостей, своих комбинаторских, а так же из райкома партии и даже горисполкома.  После этого, уже весной, праздновали  получение новой, четырехкомнатной квартиры там же в шестом микрорайоне,  в новой, только что построенной, девятиэтажке. События эти  совпали с выпускным балом Танечки и ее днем рождения -   восемнадцатилетнем. На этот праздник приехали Софочкины родители, которые души не чаяли почему-то именно в Танечке.
 Кстати, все эти даты, и пять и десять, и пятнадцать лет которые они прожили на Урале никто из них, конечно, не помнил. Это только потом Софочка вспоминая всю свою жизнь, примерно восстанавливала в памяти эти даты, «привязывая» их к хронологии событий которые ей особо запомнились.
  Но, к сожалению, жизнь не состоит из одних только праздников, и это Софочка уже знала и тогда. Она после декретного отпуска, после долгого сидения «на больничных» с Анжелой, которая часто болела простудными заболеваниями, и вообще росла более слабой и более хрупкой, чем Татьяна, отошла от своей работы не только в плане редкого присутствия, но и в плане личной заинтересованности, которая всегда отличала ее в любом деле. Работа стала для нее делом второстепенным, и произошло это как-то обыденно и незаметно. Теперь Софочка работала обыкновенным сотрудником профсоюзной организации, однако как раз одной из тех, для кого это было основным оплачиваемым делом, или как тогда говорили «высвобожденным работником профсоюза». Вернуться к своей основной работе в плановом отделе, как когда-то в молодости,  она уже не могла и не хотела. И поэтому по  просьбе мужа директор поставил вопрос и ввел еще одну ставку на работника профсоюзного комитета, которую Софочка и заняла, оставив пост председателя и даже не желая быть заместителем председателя профсоюзной организации. Теперь ее больше интересовали и волновали домашние заботы, дела мужа, здоровье детей, и обеды и семейные ужины стали для нее намного важнее, чем все комбинатовские проблемы и профсоюзные заботы. Но она все еще оставалась такимже усердным работником, все также активно выполняла свои обязанности профсоюзного работника, все так же всегда готова была  помочь каждому обратившемуся в профсоюзный комитет за помощью.
   Когда родители на праздники и новоселье приехали  в гости, а Софочка хлопотала на кухне или подавала на стол, или просто встречала и занимала гостей разговорами, она стала все больше напоминать  близким свою мать. Как-то в один из таких вечеров Софочке в течение одного часа сказали об этом и ее муж,  и старшая дочь, и даже отец.
 - Ты становишься так похожа на маму – сказал ей отец вечером, после того, как  разошлись одноклассники Татьяны, которые конечно же сидели  в их большой квартире после выпускного,  до того момента как ушли встречать рассвет на берег Урала.
- Ты уже третий – грустно ответила Софочка – Третий человек, который мне говорит это сегодня. Это плохо или хорошо, папа?  И Алексей, и Татьяна, и ты, вы все говорили одно и то же с разной интонацией, и мне кажется с разным подтекстом.
- Ты всегда знаешь, о чем я – поцеловав дочь, сказал отец и ушел  в комнату к Анжеле, где бабушка  о чем-то уже давно увлеченно разговаривала с младшей внучкой.
  Несчастье пришло как всегда неожиданно и  с той стороны, с которой его  никто не ждал. В  Холодильнике, в разгар рабочего дня, произошла авария, разрыв аммиачной системы. Именно в это время здание было полно народу, и грузчиков, и мастеров, и уборщиков, и слесарей.  Как обычно и холодильные камеры и проходы были завалены мясом, а пожарные и запасные выходы были закрыты, а некоторые  даже  прихвачены газосваркой для предотвращения воровства и сохранения режима холода в летнее время. Само здание постройки 1938 года было спланировано так, что в отдельные камеры можно было попасть только  путем прохода через другие камеры. Проще говоря, все произошло в такое время суток, в такое время года,  и в таком помещении, которое  будто бы специально было выбрано провидением  для  того чтобы не только погибли люди, но и жертвы были многочисленными.
 Конечно, такие ситуации прорабатывались под руководством начальника гражданской обороны комбината  на учениях, но насколько серьезно к ним относятся наши люди, говорит лишнее. Учения  по гражданской обороне или по возникновению аварийных ситуаций всегда были для наших людей лишь игрой и поводом для того чтобы отдохнуть от основной работы, и не более того. Наверное, так уж мы русские устроены, что никогда не допускаем в мыслях плохого, что может случиться с нами, и поэтому все несчастья, которые с нами случаются всегда для нас неожиданность и почти всегда чья-то оплошность или разгильдяйство. А проще говоря, неотъемлемая черта национального характера, который емко отображается в нашем языке непереводимым словом «авось».
 Однако  часто такие случаи,  как и этот, кончаются относительно благополучно из-за  природной смекалки наших людей, из-за их самоотверженности, готовности броситься на помощь тому, кого никогда не знал или даже тому, кому еще вчера готов был «глаза выцарапать». И к счастью эта авария не стала исключением.
 Почувствовав запах аммиака, люди находящиеся на верхних уровнях успели спуститься вниз, но газ уже заполнил все коридоры и почти все камеры на первом уровне, и людям ничего не оставалось делать, как запереться в одной из глухих, то есть не проходных камер. Они стаскивали с себя одежду затыкали ею щели в воротах и так довольно герметичных створок камеры, для того чтобы газ не проник в помещение. Люди оставались в холодных камерах почти раздетыми.
 В газовую морозную  ловушку попали около пятнадцати мужчин и женщин, большинство из которых, к их счастью, как и многие кто работал на комбинате, проработали на нем всю жизнь, как их отцы и матери.  Они сообразили, что бежать к выходу по заполненным газом коридорам верная смерть, и выбрали наилучший способ защиты. Уже через несколько минут те, кто успел выскочить, криками заставили остановить насосы компрессорного цеха поддерживающего циркуляцию аммиака в системе Холодильника. А еще через  полчаса группа мужчин во главе с Алексеем, ворвавшись в заваленный разным старьем и поломанной мебелью  кабинет Гражданской обороны, уже облачилась в противогазы и кинулась вовнутрь помещения для помощи пострадавшим. Ими и было установлено, что те, кто не успел выскочить на воздух , заперлись в одной из камер и ждут помощи.
 Алексей, взяв координацию действий на себя, сразу же организовал  доставку из механического цеха большого передвижного компрессора с комплектом отбойных молотков.  По его заданию, инженеры из технического отдела точно определили место, где нужно долбить стену с наружной стороны, чтобы попасть в камеру к отрезанным от внешнего мира людям. А в это время люди из всех имеющихся шлангов   поливали водой вытекающий из коридоров цеха аммиачный дым, чтобы осадить его и не дать распространиться по территории комбината. Позже подоспели пожарные, и  эта работа стала более интенсивной. Но даже при остановленных насосах аммиачной системы газ продолжал поступать в цех в неизвестном пока месте порыва, и жизнь людей запертых в камере холодильника оставалась висеть на волоске.
  Люди, которые видели в этот день Алексея, которые беспрекословно подчинялись ему при ликвидации аварии, потом в один голос говорили о том, что если бы  руководство по ликвидации аварии возглавил  кто-то другой, наверное, спасти запертых в  «аммиачном плену»,  не удалось бы.
 Люди отбойными молотками и просто кирками и лопатами лихорадочно долбили и вгрызались в бетонную монолитную стену цеха, понимая, что каждая упущенная минута может значить жизнь или смерть для тех, кто остался внутри. Место, на которое указал Алексей, люди за один час непрерывной остервенелой работы кажется, должны были разворотить до основания, но монолитный бетон, сделанный энтузиастами первых пятилеток, поддавался с трудом  ценой огромных усилий, и расстояние до внутренней стороны камеры было пройдено только наполовину.
 Алексей будто бы предвидел такое развитие событий и заранее отправил в поселок Мясокомбината и в шестой микрорайон несколько автобусов с приказом срочно собрать здоровых мужчин, которые находились дома после ночной смены или должны были заступить  на смены ближе к вечеру. Он  просил шоферов и особенно Софочку найти и привезти как можно больше грузчиков Холодильника. Он понимал, что это физически самые сильные люди на комбинате, а кроме того, это люди которые лично знают тех, кто находиться внутри. Он возлагал  все  свои надежды на них, и как оказалось не напрасно. Через час, когда люди ломающие стену уже стали уставать, и обливаясь потом, задыхаясь от ядовитых паров, уже кажется, начали терять не только силы, но и надежду, прибыли автобусы  с людьми, за которыми посылал Алексей.
 Новый стремительный порыв людей с отбойными молотками и кувалдами стена не смогла выдержать и получаса.  Обрушивая внутреннюю кирпичную кладку люди,  ворвались в камеру к спасенным, сразу проделав дыру величиной с нормальную дверь. Все оказались живы, но кареты Скорой помощи с воем сирен увозили тех, кто падал от напряжения, тех, кто задыхался или травмировался в результате неистовой борьбы с бетоном или надышался ядовитых паров аммиака.
 В те времена начала гласности и перестройки, гласность все же не была еще такой, какой мы знаем ее сейчас. Аварии и катастрофы не принято было обсуждать ни по телевизору, ни в газетах, и  поэтому людей за то, что они совершили, никто не наградил.  Возможно, это и правильно потому, что спасение людей было  сотворено теми же руками, которые могли бы предотвратить эту аварию если бы…
 Не будем говорить чтобы было если бы, и что нужно было сделать для того чтобы аварии не было. Эта тема скучная, рутинная, да и мало имеет отношения к нашей истории.
 Алексей все же получил ожог верхних дыхательных путей, а кроме того уже после госпитализации и сердечный приступ, который  врачи смогли  вовремя локализовать. Может быть поэтому, а может быть, все же признавая его заслуги в  борьбе с последствиями аварии и спасении человеческих жизней, он был единственным человеком из руководства комбината, который не понес никакого наказания. В отношении всех остальных были приняты очень жесткие меры и по партийной линии и  по линии соответствия их занимаемой должности. Гейдера, конечно,  сняли с поста директора комбината, и Софочка больше никогда не видела этого человека.
 Впрочем, тогда ее интересовало только здоровье Алексея, и все остальное она узнала уже потом. Она была благодарна  судьбе, что  ее родители оказались рядом, и что она может не беспокоиться о детях. И поэтому пропадала целыми днями в Железнодорожной больнице, которая находилась рядом с шестым микрорайоном, и  ухаживала за Алексеем сама, что не вызывало большого сопротивления у медицинского персонала так, как санитарок в больницах  всегда не хватало, да и за эту женщину хлопотали из горздравотдела города, просили пропускать ее в любое время.
  Софочке казалось, что Алексей выздоравливает  долго, тяжело так, как первые двое суток в реанимацию ее не пускали к нему, а ночами когда ей удавалось проскальзывать, договариваясь с дежурным врачом, Алексей  во сне часто бредил и все звал ее, не понимая, что она рядом. Однако уже через несколько дней он пошел на поправку, стал разговаривать, правда, с трудом, и когда не видели врачи, стал кушать  и даже садиться на кровати. Но, разговаривая с ним, Софочка видела, что мучается он больше от собственных мыслей, которые его тревожат, а не от травм телесных. И приходя из больницы, она сидела на кухне, и когда дети засыпали, то  впервые  после стольких лет опять плакала у мамы на груди от страха и от того, что все что казалось ей прочным и непоколебимым рухнуло вдруг в одночасье. От жалости к Алексею, к себе, к детям и к тем людям, которые пострадали во время аварии.
 А мама как всегда успокаивала ее и говорила, что все будет хорошо. Что главное, что все живы, и что они с отцом могут теперь после  недавнего выхода на пенсию, пожить у них какое-то время и помочь или просто быть рядом. И как всегда мамины слова опять вселяли в Софочку уверенность, и спокойствие и надежду, что все действительно образуется, и они заживут так, как жили и раньше.

                7.
   Процессы  Перестройки общества и страны, объявленной  в стране под руководством Коммунистической партии, и те  перемены в стране, которые были связаны с этим процессом; и  все, что  постоянно показывали по телевизору,  начиная от Съездов народных депутатов и кончая начавшимся образованием кооперативного движения и демократизации; никак  не коснулись, ни Софочки и ее семьи, ни комбината, ни людей работающих на нем. Единственное, что изменилось в их повседневной жизни, так это то, что должность  директора комбината стала называться по-другому – «генеральный  директор»,  а  назначен был на  эту должность новый человек  по фамилии  Филимонов.
  Софочкина мама как всегда оказалась права. После двух лет прошедших после аварии  все постепенно забылось, люди стали жить, как и жили до аварии, и в семье Софочки все шло своим чередом.  Родители жили теперь  в просторной квартире у Софочки с Алексеем в комнате, которая освободилась после того, как Татьяна поступила в Уральский Политехнический институт в Свердловске и жила  и училась теперь в этом большом городе.
  Как когда-то ее мама, Софочка, конечно же, сопровождала  дочь  при поступлении в  ВУЗ.  Но поездка была в этот раз намного комфортабельнее и  без всяких материальных проблем. Для поездки председатель профсоюзного комитета Девятова смогла договориться о выделении служебной комбинатовской  «Волги», а Алексей через  свои знакомства в Горкоме партии заранее договорился, чтобы  с ректором института поговорили о поступлении его дочери в этот престижный ВУЗ. Сам он объяснял Софочке, что это поможет Татьяне не попасть в число тех, кто иногда не добирает один  или два бала или  не проходит по конкурсу.
  Почти весь день пути  Софочка и Татьяна проговорили о предстоящих экзаменах,  пока к ночи не уснули, так и не дождавшись конца пути длиной в восемьсот километров. Но все их дорожные  беспокойства были напрасны так, как Татьяна сдала все  экзамены на «отлично». 
    Софочка,  оставила  дочь в съемной комнате, в которой они жили все время экзаменов. Она заплатила хозяевам квартиры за три месяца вперед, а так же получила заверение в институте, что в ближайшие месяцы дочери выделят комнату в институтском общежитии, и уехала домой с измучившимся за две недели ночевок в автомобиле шофером, почти со спокойной душой.
 И опять начались будничные дни с обычными заботами, ожиданием междугородних переговоров с Татьяной и с сидением вечерами с Анжелой, которая уже начала писать в тетради первые буквы.
  Однако уже через год жизнь неожиданно начала меняться. В магазинах стали пропадать продукты первой необходимости, и то, что раньше доставалось «по блату» теперь просто продавалось у нужных людей за большие деньги. Алексей злился первое время, когда Софочка просила его хоть как-то помочь ей с домашними заботами, достать кое-какие продукты, вещи, мебель или то, что было необходимо по ее  мнению для семьи. Но потом смирился и стал привозить домой на своей персональной машине, которую ему теперь выделили, все то, что она просила, а так же, все то, что нельзя было достать в магазинах. Софочка сама знала, что к Алексею ходит много людей, которые готовы за продукцию комбината, которая в основном отгружалась в Москву или в столицы союзных республик вроде Киева, Ташкента или Минска, предложить многие блага не говоря уже о деньгах. Но Алексей никогда не говорил с ней на эту тему, он не любил, когда Софочка задавала такие вопросы и поэтому уже давно Софочка не затрагивала в разговорах с мужем эту тему. Ей было достаточно того, что со временем Алексею уже не надо было напоминать, что и когда купить для стола и дома. Часто его водитель Андрей привозил все, что нужно домой в то время, когда они с Алексеем были на работе, и передавал все это Софочкиной маме. Мама воспринимала все это легко, она не мучилась страхами, как это иногда бывало с Софочкой.
«Господи Софочка!» - говорила мама, когда дочь делилась с ней своими мыслями « Я жила еще при Сталине, и даже тогда любой начальник, секретари райкомов партии или директора колхозов пользовались, как ты говоришь своим служебным положением. Да, извини, и глупо было бы не пользоваться! Разве от того, что у нас на столе будет хорошая еда, а в доме будут хорошие вещи, кто-то может пострадать? Да, и потом не думай о своем муже плохо! Алексей никогда ничего не крал! Он просто помогает людям, а люди помогают ему. Поверь мне, той, которая всегда была рядом с руководителем, это обыкновенные дела. Даже в мои времена работники ОБХС приходили к нашему председателю на рюмочку водки, и никогда не уезжали без подарков, что же говорить про сегодняшние времена, когда в магазинах вообще нечего купить и все что имеется в нашем городе это то, что производят наши же предприятия. Успокойся, у Алексея такие связи в горкоме партии, что я думаю, ему может что-то угрожать, лишь если резко смениться все руководство городом. Но в сегодняшние времена даже новое руководство, думаю, само будет заинтересовано в близком знакомстве не только с директором комбината, но и с твоим мужем тоже. Он, как-никак, самый старый из тех, кто остался в руководстве комбинатом с незапамятных теперь времен, и его знания многих проблем комбината выше и глубже, чем знания самого директора, который на комбинате без году неделя».
  После разговоров с матерью Софочка успокаивалась, но ненадолго. И как
 оказалось, беспокоилась она не напрасно. Как-то темным апрельским вечером, когда в доме все уже спали, Алексей вернулся с работы довольно поздно. Софочка, услышала, что он открыл дверь ключом так, как никогда не засыпала крепко, пока муж не вернется с работы, и готова была уснуть снова так, как это было делом обычным. Но ее привлек шум в коридоре, было ощущение, что Алексей пришел не один. Она подумала, что возможно, что зашел кто-то из товарищей по работе или друзей Алексея, и нехотя накинув халат, вышла встречать гостей.
 Алексей был один. Он сидел на тумбочке для обуви и пытался стащить с себя туфли. Лишь через несколько минут разговора с мужем Софочка поняла, что он сильно пьян. Она была очень удивлена так, как муж вообще не очень любил спиртное, кроме того его последние годы стало мучить повышенное давление, и он вообще не пил даже на банкетах, юбилеях и днях рождения детей. Софочка помогла мужу разуться, и вынуждена была быстро сопроводить его на кухню, чтобы он не разбудил всех домочадцев.
  Какое-то время она слушала бестолковые, веселые и безсвязанные речи мужа, но потом перебила его.
- Что случилось, Алексей? – напряженно спросила она, заглядывая ему в глаза. И муж сразу как-то поник, перестал смеяться, а потом попросил подать ему его портфель. Из портфеля он вынул большой сверток, обернутый толстым картоном и перевязанный  бечевкой крест-накрест.
« Возьми!» – просто сказал Алексей  и сунул Софочке сверток « Я долгое время держал это в своем сейфе, но сейчас стал опасаться. Филимонов, хоть и сам давал мне это с каждого отправленного в нужный адрес железнодорожного вагона, но человек не надежный. Я это сегодня понял, когда он крепко выпил и стал распускать язык, да еще и шантажировал меня. Говорит, мы с тобой одной веревкой повязаны так и молчи, не строй, мол, из себя святошу».
 Софочка трясущимися руками разорвала пакет и из него посыпались на стол  упаковки денег, перевязанные банковскими ленточками, не тронутые, новенькие, будто бы действительно только из банка.
- Надо где-то спрятать, – тихо почти трезвым голосом попросил Алексей, и вдруг почти закричал – «И не смотри на меня так! Ты же ничего не знаешь! Ты думаешь можно жить спокойно, работать с ними и быть совсем другим, чем они?» «Нет, Филимонов в чем-то прав – уже более спокойно сказал он - все мы повязаны одной веревкой. А те, кто не хочет тот или дурак или слишком смелый человек!»
 На крик Алексея прибежала Софочкина мама.
- А вот и мать! – пьяно улыбаясь, встретил тещу Алексей. Софочка беззвучно плакала от страха, а мама быстро подхватила Алексея под руку, и что-то говоря ему спокойным ласковым голосом, повела его из кухни.
Через полчаса, которые Софочка провела все так же сидя на табуретке, и безучастно глядя в одну точку, мама вернулась. Она тут же собрала рассыпанные деньги в тряпичную хозяйственную сумку. Быстро разорвала пакет и высыпала туда же все остальные пачки с деньгами. Потом она быстро ушла и так же быстро вернулась.
- Посмотри на меня! – строго сказала Софочке мама, и когда она подняла голову она очень спокойно, но твердо, с нажимом на каждое слово сказала: «Ничего не было! Ты поняла меня? Ты ничего не видела, Алексей просто пришел домой пьяный, это бывает с мужиками. Все остальное забудь немедленно!  Я побеспокоюсь обо всем остальном, а ты на-ка вот выпей сразу три таблетки валерьянки и ложись немедленно спать. Я все устрою, ты веришь мне?
- Мама! – упала ей на грудь Софочка – Я так хочу тебе верить! Ты, правда, все устроишь?
- Ты что сомневаешься в своей маме? – чуть насмешливо спросила мать – А ну-ка немедленно в кровать! И забудь, ничего не было, а пакет можешь считать находящимся на дне моря. Спать, спать…
 В эту ночь Софочка долго не могла заснуть и все прислушивалась к шуму ветра за окном  и к тяжелому дыханию и жалобным стонам Алексея, давно спящего сном неспокойным, видимо, с продолжающимися проблемами дня.
Утром она встала с головной болью, вся разбитая и все же более спокойная, чем ночью. Но первым  делом она пошла в спальню родителей.
- Все нормально, милая – с порога бросилась успокаивать Софочку мама – Алексея я накормила завтраком, и он уехал на работу. Мы с ним все решили, можешь не беспокоиться. Иди, корми Анжелу, ей пора в школу, и ни о чем не думай, иди на работу. Все будет по-прежнему.
 И крепко обремененные бытовой суетой, или делами, которые Софочкина мама называла «погоней за куском хлеба», дни опять потекли серой будничной чередой. Но с той  памятной ночи отношения Софочки с мужем «надломились». Нет, они не ссорились, просто потому, что не ссорились никогда до этого, и это было для них привычным. Они просто стали меньше говорить друг с другом, меньше оставаться наедине, меньше стали делиться друг с другом своими заботами и волнениями, и уже не говорили ничего друг другу перед сном кроме «Спокойной ночи».
  Все это продолжалось несколько месяцев пока однажды, в начале лета
 Алексей не приехал с работы раньше обычного и сказал Софочке, что ему нужно поговорить с ней. Когда они уединились в своей комнате, Алексей скинул пиджак на спинку стула, быстрым движением сорвал с себя галстук и нервно зашагал по комнате. Софочку била мелкая, противная дрожь, она ждала плохих вестей от мужа или еще от кого-то все это время и это ожидание камнем лежало в ее душе.
- Ну, не молчи же Леша! – взмолилась она – Говори что произошло! У тебя начались неприятности?
Алексей остановился, удивленно посмотрел на Софочку и подсел к ней, так же как и она на край кровати, обнял ее за плечи и широко улыбнулся.
- Ну, что ты милая? – ласково спросил он – Я обещаю тебе ни каких неприятностей, касающихся того что ты думаешь не будет. По крайней мере, не сегодня, не в этом году, и не при этом руководстве. Вопрос чисто житейский! Он кстати уже однажды обсуждался. Это было несколько лет назад, и ты можешь не помнить его. Я имею в виду то время, когда мы говорили о  кандидатской  диссертации Гейдера.
- О господи! – облегченно вздохнула Софочка – Ты так напугал меня! Разве можно так! Я уже подумала черти что!
- Ну, успокойся – Алексей прижал Софочку к своей груди – Я думал, что ты уже все забыла…
- Я уже забыла, – резко сказала Софочка – И так ты говорил о диссертации…?
- Да – Алексей опять вскочил на ноги – Наш Филимонов тот еще овощ, ты знаешь. Ему мало что он депутат горсовета, что он друг первого секретаря горкома, и всего прочего  ему тоже мало! Он раскопал где-то в столе записи Гейдера,   в которых тот, видимо, указал, как думал  написать кандидатскую диссертацию. Он хочет быть кандидатом наук, и естественно, что в этом ему должен помочь я так, как уже обещал это бывшему директору. Ты понимаешь? Это не Гейдер, это скорпион! Он требует результата немедленно и ставит конкретные сроки выполнения! Я молчу, я слушаю его, я ничего не могу ему возразить!
Алексей опять сел рядом с Софочкой и обхватил голову руками.
- Не стоит так переживать, Леша – попыталась успокоить его Софочка.
- Да пойми ты! – вскочил на ноги Алексей – Дело не в диссертации, и не в том, что я не смогу ему ее написать. Дело в том, что я Алексей Воронов, превратился в черт знает что! В молчаливого холуя, в мальчика на побегушках…
- Все! – выпрямившись, решительно прервала мужа Софочка – Сделанного не воротишь! Объясни, что он хочет увидеть в диссертации, ему важна тема или это второстепенно? И еще, сколько он дает тебе срока на подготовку диссертации…
                8.
    Как   и у  Софочкиной   мамы, а  в  свое  время, наверное,  и  у   Софочкиной
бабушки, у Софочки был маленький чемоданчик, который со временем, из-за его старины и истертости, Софочка поменяла  на кожаный саквояж, который ей подарили подруги на  один из ее дней рождения. В этом кожаном саквояже хранилось много интересных и совсем не интересных для посторонних вещей. В нем лежали веревочки с бирками из зеленой клеенки, которые были на ручке и ножке у новорожденной  Татьяны и точно такие же принадлежащие Анжеле. Там были спрятаны истертые с поломанными углами черно-белые фотографии  из детства и ранней юности Софочки, где были запечатлены молодые мама и папа, маленькие сестры, друзья детства и сама Софочка совсем маленькая и уже школьница. Еще там было много разных безделушек, поломанных игрушек, маленьких шкатулочек и еще  потертые, с загнувшимися углами общие тетради со стихами Софочки, которые она писала в молодости. Но кроме всего прочего,  в саквояже  хранилась канцелярская  папка для бумаг, на хлопчатобумажных, потрепанных  временем,  завязках, в которой  Софочка хранила листы со своими институтскими записями. И в том числе записи  для своей будущей кандидатской диссертации. Об этом саквояже знали почти все в семье Софочки, так же, как сама Софочка знала о тайной сумочке мамы, но никто не знал, что хранят эти женские тайники.
  Весь вечер Софочка читала свои записи и вспоминала, как куратор  их курса профессор Карабутов читал ее записи еще на третьем курсе института и настаивал, что ей просто необходимо остаться после института и учиться в аспирантуре. Она вспомнила, что в конце разговора он сказал тогда, что это для него очень удивительно, но у Софочки уже готово две третьих от диссертации, что ее даже переписывать  не надо, а остальное нужно только доработать.  Софочка дочитала свои записи до конца и решила, что если нужно будет Филимонову, то пусть он сам и подрабатывает, а она на это не будет тратить время, которого и так не хватает за домашними делами.
«Ничего – со злорадством, вообще-то не свойственным ей, думала Софочка о Филимонове  – Если захочешь, сам разберешься и переделаешь как тебе надо. А нет, значит, оставишь все как есть, но к моему Алексею тебе придраться будет не за что!».
 Уже на следующий день Софочка выбрала время во время рабочего дня и незаметно проскочила в узкий пенальной формы  кабинет, находящийся на одном этаже с кабинетом Профкома, на двери которого было написано «Машинописное бюро». Ни о каких компьютерах тогда еще на комбинате не слышали и в помине, только может быть, кто-то из начальства знал, что это такое по командировкам в Москву. Все бумаги на комбинате составлялись    вручную, а потом передавались именно в этот кабинет, чтобы  приказы, распоряжения и другие разные бумаги комбината были отпечатаны на двух пишущих машинках. В Машинописном бюро  работало две машинистки, одна из которых была в возрасте Софочки, а другая совсем молодая девушка, чуть старше Татьяны. Софочка выбрала время, когда молодой, Веры, не было, и забежала  к той кого хорошо и давно знала по работе на комбинате.
- Зиночка! Милая! – обратилась Софочка к знакомой машинистке – Мне очень нужно, чтобы ты напечатала мне  около ста страниц текста в течение хотя бы недели.
- Ой! – испуганно вздохнула Зина – Софья Михайловна! Вы же знаете, как мы загружены…
- Я все понимаю, – перебила ее Софочка – Но это не по работе! Вот держи…
И Софочка вручила Зиночке литровую банку сгущенного молока, которое она заблаговременно выпросила у начальника «сладкого цеха», как называли на комбинате цех по производству гематогена.
 Зиночка моментально спрятала банку в стол и, не тратя слов на благодарность, а может быть, считая такие подарки  в порядке вещей, принялась разглядывать принесенные Софочкой страницы рукописного текста.
- Почерк у Вас хороший - сказала Зина – Останусь после работы если что!
- Только одно непременное условие Зиночка, – попросила Софочка – Об этом никто не должен знать.
- Обижаете, Софья Михайловна, – спокойно сказала Зина и вдруг, хитро прищурившись, спросила – Вы вот знаете что-нибудь про то, кто меня когда-то приносил печатать или  какие люди и что приносили?
 Таким образом, вопрос с диссертацией был почти решен. Вечером этого же дня Софочка  не упустив ни одной подробности и в том числе из  прошедшей молодости, рассказала все мужу.
 Алексей выслушал ее, молча, и после еще сидел несколько минут в задумчивости, что очень поразило Софочку. Он как будто бы не был рад.
- Нужно было сказать мне, – наконец-то после длинной паузы сказал он – Я бы нашел машинистку на стороне.
- Чего ты боишься? – возмутилась Софочка – Зиночка человек надежный, я ее не первый год знаю.
- Не в этом дело, – мотнул головой Алексей – Впрочем, не все потеряно. Когда Зина напечатает тебе, ты принеси все это мне. После этого  я узнаю через своих людей на комбинате, не пронюхал ли чего Филимонов, и тогда уже пойду к нему.
- Я тебя не понимаю! – удивилась Софочка.
- Все очень просто, – широко и по-доброму, как когда-то в молодости улыбнулся Алексей – Если Филимонов ничего не узнает, я расскажу, что диссертацию готовишь ты. Он и так предлагал мне дополнительный оплачиваемый отпуск, а теперь я скажу, чтобы он выписал на тебя командировку в Воронеж. Скажу, что это якобы нужно чтобы ты смогла собрать материал в нашем университете, мол, у тебя там остались связи и так далее.  На Анжелкины каникулы, поедете  домой  за государственный счет, на целый месяц. Да, и родители твои наверняка не откажутся, они уже давно по дому скучают, я замечаю.
 Несколько минут Софочка сидела с пораженным видом и внимательно смотрела на Алексея, а потом вдруг в порыве нежности обняла его за шею, крепко, как  когда-то давно.
- Да, что ты! – громко и счастливо смеялся Алексей – Надо же ребенку показать нашу родину и город нашей молодости. А потом, не ты первая, у нас из заводоуправления кто не лень пользуются всякой возможностью съездить за казенный счет то в Москву без особого дела, то на родину, якобы по проблемам комбината. Будете жить шикарно! В гостинице! А в родную деревню съездите на несколько дней, там старики останутся, а вы уж с Анжелкой там жить я думаю, не будете. Ребенку не интересно там долго будет, а кроме того нужно же появляться в гостинице, командировочные отмечать. Поводишь ее по городу, сама отдохнешь…
- Ой! – опять испуганно воскликнула Софочка – А как же мы укажем в командировочном удостоверении, цель командировки?
- Да ты что? – опять засмеялся Алексей – Об этом пускай Филимонов голову ломает, это ему нужно. Тебе-то какая разница, что он там укажет, лишь бы все получилось…
 И все действительно получилось. Но пока оформлялись документы, Софочка вся измучилась. Ей казалось, что все работники бухгалтерии, которые оформляли ей командировочные расходы, не говоря уже о главном бухгалтере, вредной и грубоватой тетке, смотрят на нее с подозрением или с все понимающей улыбкой. Даже секретарь директора Татьяна Николаевна, которую Софочка знала еще в те времена, когда она была просто Таней, и для детей которой она в свое время постоянно «пробивала» путевки в санаторий, на лечение; даже она, оформляя командировочное удостоверение, как бы невзначай порадовалась за Софочку, что командировка совпадает с ее родными местами, и что теперь ей можно и в отпуск не ездить в родную деревню, мол, и так там побывает.
- Стервы, конечно, – согласился с женой Алексей, когда вечером Софочка рассказывала за ужином о своих «хождениях по мукам» всем домочадцам, собравшимся за ужином – Главный бухгалтер Нестерова, постоянно в командировки ездит куда надо и куда не надо, но считает что это только ей можно, королеве. И Танька тоже обнаглела  под крылом Филимонова. А с другой стороны, с таким директором разве нормальная женщина сможет работать, он сам как баба ехидный, его не каждый вытерпит.
- Все это не важно – вмешалась в разговор Софочкина мама – Главное мы едем! Правда, Миша! – обратилась она радостно к мужу.
- Конечно, – согласился отец – Ты Софочка не бери все близко к сердцу, я тебе об этом уже, сколько лет говорю. Бери пример с мамы, она у нас всегда была спокойной и доброжелательной, и у нее всегда все получалось легко.
 Но еще больше чем родители рада поездке была девятилетняя Анжела. Все дни перед отъездом она была радостно-возбуждена, бегала по квартире с громкими криками, донимала Софочку разными вопросами и просьбами о том, что ей можно взять с собой, путалась у всех под ногами и даже пару раз заслужила от Алексея шлепки по «мягкому месту», когда чуть не сбила его с ног. Однако, и это все закончилось, и после недолгих,  но суетливых сборов Софочка с родителями и дочкой оказались в купейном вагоне поезда идущего на  Запад.
 Уже в поезде в спокойной обстановке Софочка обдумала то, что замечала во все предотъездные дни, но не придавала этому значения из-за суеты и сборов в дорогу, из-за разных забот связанных с месячным отъездом из дома. Она вспомнила, что в эти дни Алексей особенно часто уединялся для разговоров с мамой то на кухне, то в одной из комнат их квартиры. И так как было в этом что-то не естественное, не похожее на прежние отношения мужа с мамой, то Софочка, конечно же, обратила на это внимание.
- Мама – обратилась Софочка, выбрав время, когда отца не было в купе – А что вы постоянно обсуждали с Алексеем перед нашим уездом? Мне показалось, что вы что-то от меня скрываете.
- Ну, что ты милая – грустно улыбнулась мама – Мы не скрываем, просто бережем тебя от ненужных забот. Я думаю, что ты не будешь обижаться на нас с Алешей, если мы кое-какие материальные вопросы решим с твоим мужем без тебя. Мы оба хотим одного! Оградить тебя от не нужных волнений, которых у тебя и так много.
 Софочка все поняла и больше не стала задавать вопросов  маме. Она поняла что, скорее всего все, что от нее утаивали муж и мама, было связано с их расходами во время поездки, а главное как-то связано с теми деньгами, которые Алексей принес в апреле. И она, догадываясь и боясь думать об этом, теперь была благодарна им обоим, что они оградили ее от этого. Она не знала, и не хотела знать, зачем людям нужны такие большие деньги, но больше всего она не хотела знать, как ее Алексей мог оказаться среди этих людей. Она старалась не думать об этом, она запрещала себе об этом думать, и работа и домашние дела помогали ей в этом. Но больше всего конечно, ей помогла мама, которая своим спокойствием и уверенностью, своим приказом поставила ее в  положение отстраненности от сложных житейских проблем так, как умела только она.
 Поезд уходил все дальше и дальше, рядом всегда под рукой о чем-то своем «щебетала», как любил выражаться Алексей, о чем-то своем Анжела. Мама уже хлопотала в купе, перекладывая на столе запасенные в дорогу продукты, от веселого и помолодевшего отца вернувшегося из тамбура пахло сигаретами и тройным одеколоном, запахами так знакомыми Софочке с детства.  Летнее утреннее солнце светило в окно радостно, а впереди были родные места и город ее молодости. Совсем не хотелось в такое время и в такой обстановке  думать о плохом, и  о проблемах, которые, казалось, навсегда остались позади убегающего вперед поезда. И Софочка тяжело вздохнув, вдруг неожиданно поняла, что с ее плеч упал тот груз, который давил ее все последние месяцы, с той самой апрельской ночи, когда Алексей пришел домой пьяным и несчастным.
«Мама как всегда права, – подумала с радостью Софочка – Все пройдет, все беды минут и опять все будет по-прежнему».

                9.         
  Первая неделя пребывания вначале в родном селе, а потом и в Воронеже для Софочки с Анжелой пролетели весело, празднично и почти незаметно. Софочка встречалась в селе с друзьями и подругами молодости, сама встречала гостей и ходила в гости с дочерью. Родители не допустили ее до уборки родного дома, который стоял без хозяев закрытый почти три года. Они приехали в село раньше Софочки с дочерью и к приезду ее и внучки уже привели дом в относительный порядок, но от помощи Софочки в подкраске и белении потолков отказались наотрез.
- Нет уж – строго сказал отец – Это пока еще мой дом, и здесь порядки буду устанавливать я. Своди лучше Анжелу на речку и к подругам, а когда мы освободимся, то сами  ей покажем нашу деревню.
 Софочка даже обиделась вначале на отца, но потом поняла, что он просто думал об Анжеле и не хотел, чтобы она крутилась возле взрослых и смотрела на их скучные для нее дела.
 И так, первая неделя пролетела незаметно, а потом Софочка с дочерью вернулись в Воронеж и пробыли там еще неделю. Софочка водила дочь по памятным ей местам: паркам, площадям, улицам. И гуляя по городу,  они        ели мороженное в летних кафе; ходили в  кинотеатры, конечно, только   на детские сеансы; и обедали  в диетических столовых, где всегда кормили дешево  и сытно.
   Софочка и узнавала и не узнавала знакомые места. В городе построили много новых зданий, на площадях появились фонтаны, знакомые тихие улицы  и проспекты обновились и были наполнены машинами и народом.
  Возвращаясь как-то с дочерью вечером в гостиницу, на одной из площадей  возле большого фонтана, Софочка обратила внимание на скопление молодежи. Это были совсем молодые пятнадцати или шестнадцатилетние ребята и девчонки, но одеты они были вызывающе ярко. Обращали внимание особенно девушки, которые были  так размалеваны косметикой, что казались куклами из магазина «Детский мир». Но кроме этого в этой толпе были ребята с прическами, которые вызывали у Софочки просто шок. На бритых головах торчком стояли гребни высоких волос выкрашенные в неестественно-ядовитые цвета, ярко зеленые, бордовые, фиолетовые так, что их головы напоминали картинки из учебника древней истории изображающих Римских легионеров. Рядом тут же были бритые наголо одетые в черные куртки с металлическими заклепками и обвешанные массивными металлическими цепями парни, похожие на живых покойников. Вся эта разношерстная толпа громко разговаривала, пила прямо из горлышек бутылок дешевое вино, кто-то тут же ездил по кругу на доске с роликами, громко играла неприятная ударная музыка.
 - Господи, – вырвалось у Софочки – Что же это такое?
- Ты что мама? – удивленно дернула ее за руку Анжела – Мы же смотрели с тобой в передаче «Взгляд», это неформалы.
- Да? – удивилась Софочка и будто бы стала что-то вспоминать – Но по телевизору они выглядели не такими противными. И потом, там показывали Москву…
 - Вот эти, которые с гребнями – это панки –  не  обращая  внимания  уже   на
возмущение матери, стала перечислять Анжела – Которые с цепями - это металлисты, они любят слушать электрическую музыку, которая оглушает…
 Софочка поспешила увести Анжелу от этой толпы быстрее, но Анжела наоборот не хотела уходить. Она просила  подойти поближе и совсем не боялась этих раскрашенных и видимо пьяных подростков.
«Нас уже, наверное, давно ждет бабушка – сказала Софочка – Пойдем, ты так скучала по ней, а теперь хочешь, чтобы она сидела на ступеньках возле гостиницы?» И это помогло.
Да, Софочкину маму уже давно все привыкли называть бабушкой. Иногда так ее называла даже Софочка и Алексей тоже. Точно так же как Софочкиного отца почти все называли дедом, и в первую очередь к этому привык Алексей. И для полного понимания изменений, которые произошли в Софочкиной жизни за это время, мы тоже будем теперь называть их так.
   Бабушка на удивление Софочки действительно дожидалась их в гостиничном фойе. Она приехала навестить их и осталась ночевать в их просторном двухкомнатном гостиничном номере, и в первый же вечер, когда Анжела уснула, затеяла с Софочкой осторожный разговор.
- Ну, как вам тут отдыхается?
- Ой, мама! Я домой хочу! Все думаю как там Алексей. Танюшка, наверное, звонила уже, должна на каникулы приехать…
- Да – грустно засмеялась бабушка – Конечно, твой дом теперь там. Да и наш, наверное, тоже.  Мы с отцом это  почувствовали вчера. Сидим вчера вечером и говорим о том, чтобы сейчас было, если бы мы были там на Урале. Приросли мы как-то там душой. Вы там, внучки тоже…
- Вот и хорошо, мама – радостно воскликнула Софочка – Вместе и вернемся!
- Да куда же мы на старости лет-то от своего дома? – удивленно спросила бабушка.
- Да туда же где и жили эти годы мама! – уверенно ответила Софочка – Сама же говоришь, что приросли так чего еще нужно? Места Вам мало что ли? Или плохо вам было все это время?
- А дом как же? – удивленно спросила бабушка – Да и зачем тебе обуза такая? У тебя  дети на руках! С получением пенсии тоже проблемы…
- Ой, мама – засмеялась Софочка – Для тебя это разве проблемы?
- Ну, ладно – задумчиво  пробормотала бабушка – А вообще-то я хотела с тобой поговорить не об этом.
- Я слушаю тебя – удивилась Софочка.
 Бабушка вынула из своей сумочки большие синие билеты.
- Это билеты для тебя и Анжелы на  теплоход. Теплоход отходит из Саратова и рассчитан на путешествие до Астрахани. Каюты первого класса – быстро сказала  бабушка, подавая билеты Софочке  - Билеты заранее заказал и купил Алексей, я, конечно, была в курсе, но посоветовала ему не говорить тебе ничего раньше времени…
- Мама! – удивленно воскликнула Софочка, – Какой теплоход? О чем ты?
- Это будет увлекательное путешествие девочка моя – с каким-то затаенным чувством вины промолвила бабушка – Когда еще удастся и тебе и Анжеле совершить такое путешествие, так отдохнуть?
- Мама! – тихо, опустив голову, обратилась Софочка – Это куплено, на те деньги?
- Билеты  на поезд до Саратова я уже вам купила, – продолжала бабушка, будто не слыша Софочку – Поезд отходит завтра вечером, а завтра с утра мы идем на рынок и по магазинам, купим все необходимое. Кстати, тебе нужно купить пару новых приличных платьев, да и Анжелу тоже нужно приодеть…
- Мама! – повысила голос Софочка
- Вот что Софья – строго сказала бабушка – Пора взрослеть моя милая! Оглянись, пожалуйста, по сторонам, посмотри, как живут люди. И после этого скажи мне: разве так должны жить жена и дети заместителя генерального директора одного из самых крупных  в стране мясокомбината? Разве моя дочь и мои внуки хуже других? Или может быть, ты считаешь, что Алексей за свой многолетний добросовестный труд не заслужил того, что он сейчас имеет?
- Мама я не узнаю тебя! – пораженно прошептала Софочка.
- Тебе сорок три года милочка, – так же строго сказала бабушка – Я в твои годы уже знала все: чем, как и когда занимается наш председатель колхоза. Я уже встречала гостей из горкома и обкома, которые приезжали в наш процветающий колхоз, и я видела, как живут эти люди. Вспомни, какая была свадьба у вас с Алексеем! Ты думаешь, что это было бы возможно без помощи колхоза? А ты никогда не думала, почему колхоз помогал мне?
Бабушка тяжело перевела дух и заговорила уже спокойнее.
- Посмотри вокруг, люди пытаются заработать себе хорошую жизнь, и это уже поддержали на самом высоком уровне. Во времена моей молодости все эти хозрасчеты и кооперативы были просто невозможны, а сейчас люди сорят деньгами и никто уже не спрашивает их, где и когда они их заработали.
Алексей заработал деньги, которые он имеет. Заработал своей головой, заработал своим опытом руководителя.
- Мама! – взмолилась Софочка, и слезы брызнули у нее из глаз.
- Все, все, все! – торопливо сказала бабушка – Все я больше не буду с тобой говорить об этом. Но уж и ты обещай, пожалуйста, что подумаешь над моими словами, а главное как и раньше просто поверишь мне на слово и будешь воспринимать все так  как, и положено  воспринимать взрослому человеку.
- Господи, мама! Зачем мне этот пароход?
- Да что ты видела Софочка в этой жизни кроме работы, нашей деревни и двух поездок в Сочи за всю жизнь? – уставшим и каким-то бесцветным голосом спросила бабушка  - Алексей так старался. Анжела очень умная и восприимчивая девочка, ей это будет очень интересно.
- Хорошо! – решительно и резко сказала Софочка, отрывая руки от залитого слезами лица – Но я хочу только спросить тебя! Как ты думаешь, как я буду чувствовать себя в этом путешествии? Ты же сама знаешь, что насильно сделать человека счастливым нельзя…
- А это милая не только для тебя – все тем же тихим голосом ответила бабушка – В твоем возрасте уже пора думать о детях. Сделай это ради Анжелы…
- Да я-то как раз и думаю о ней – почти закричала Софочка – Что я скажу ей, если с Алексеем что-то случится?
 Бабушка молчала. Толи она устала от этого разговора, толи ей нечего было сказать, что казалось Софочке невероятным, но теперь, когда она заметила, как постарела ее мать, то думала и об этом тоже.
- Я все думаю – через некоторое время опять заговорила бабушка – в кого ты у нас такая? Давно думаю! Еще с тех времен, когда ты так хотела стать актрисой. Не было  ни у отца, ни у меня в роду, таких как ты. Может быть предки, какие-нибудь дальние.
- К чему ты это сейчас мама?
- Ты совсем не меняешься с годами, – грустно улыбнулась бабушка – Ты каким-то образом смогла остаться такой же наивной и такой же честной девочкой, какой была и во времена нашей поездки в Москву.
- Значит я глупая? – просто, без обиды и без всякого выражения спросила Софочка.
- Нет, милая! Ты не глупая, а во многих вещах ты давно уже умнее меня. Но я никак не пойму, как ты смогла остаться такой же, на своей профсоюзной работе. Ты,  как и я когда-то, общалась часто с друзьями Алексея, с руководством города, из горкома партии из горисполкома. Ты решала крупные вопросы по своей линии для комбината, ты должна хорошо знать этих людей, знать, как они живут, как устраивают своих детей...
- Ну, мама – уже  спокойно  перебила  бабушку  Софочка –  Все  конечно
пользуются связями и своим положением, своими должностями, но это же
совсем другое…
- А! – опять грустно улыбнулась бабушка – Значит, ты считаешь, что все, что они имеют, приобретено ими без денег. Да, конечно, квартиры там, гаражи, места детям в институтах это, пожалуй, достается им бесплатно, хотя тоже    недаром. Но, однако, ты  бывала у них дома! Ты видела, какая у них мебель, какие украшения на их женах и дочерях, это не твоя бижутерия. Ты видела их автомобили, личные автомобили, а не служебные. А подарки, которые они дарили  на юбилей Алексею? Ты хоть представляешь, сколько стоят эти подарки если их перевести на деньги?  Или,  может быть, ты думаешь, что эти подарки они тоже достали по телефонному звонку...?

                10.
   И опять, день за днем, неделя за неделей прошло еще четыре года. Эти годы были такими стремительными, такими насыщенными разными мелкими и крупными  событиями, что пролетели для Софочки почти незаметно.
 Они принесли много забот, волнений и в связи с тем, что в  магазинах  исчезли последние продукты, и была введена карточная система, и в связи с тем, что деньги обесценивались стремительно, и на заработную плату обычного работника можно было купить не многое.  Нельзя стало купить свободно ни мыла, ни водки, ничего вообще кроме хлеба. И смотря на то, как стали жить соседи и люди, работающие рядом на комбинате, Софочка переживала больше конечно за них так, как в ее семье этих проблем не было уже давно, и общее обнищание ее ни как не коснулось. Проблемами семьи с обеспечением продуктами и товарами первой необходимости  уже давно и привычно занимался Алексей поэтому, для семьи Софочки это время, в отличие  от большинства семей живущих рядом в их девятиэтажном доме, не было, ни голодным, ни вообще сопряженным с какими-либо трудностями. Все продукты в течение  дня теперь ежедневно доставлял водитель Алексея. Он же привозил раз в неделю  и остальное необходимое, а так же ставшие дефицитными товары, например, такие как косметика для женщин.
  Однако переживая за рядом живущих людей Софочка уже спокойно привычно, и даже ревностно относилась к материальному благополучию своей семьи. Она изменилась за эти годы и внутренне и внешне, и сама чувствовала в себе эти перемены, сама ощущала, что стала другой, более спокойной, менее эмоциональной, какой-то погруженной в себя. Она иногда ловила себя на том, что разговаривая с людьми на работе, совсем не слышит их так, как раньше.  Она стала более спокойно воспринимать людские беды и горести, с которыми люди приходили в профсоюзный комитет, уже не торопилась решать их проблемы, не бросалась как раньше им на помощь «сломя голову». Ее теперь больше беспокоили проблемы личные, которые тоже неожиданно стали появляться одна за другой.
  Вначале у Алексея обнаружили сахарный диабет, и эта новость была для нее почти шоковой. Но пробегав месяц по врачам, после того как Алексей отлежал в больнице положенные две недели, она поняла, что это не смертельное заболевание. Первое время она постоянно заходила к нему в кабинет, справлялась о здоровье и самочувствии, пыталась готовить ему диетическую пищу, предписанную врачами. Но со временем как-то успокоилась, видя, что Алексей и сам может о себе позаботится.
  Уколы инсулина в течение дня Алексею колола медсестра, которая приходила к нему в кабинет из медпункта комбината. В столовой комбината, где руководители отделов и цехов обедали в отдельном от рабочих зале, для Алексея специально  готовили диетическую пищу. Раз в месяц, в выходной день, из подведомственной комбинату больницы, домой  к ним приходил врач, который осматривал Алексея,  брал у него анализы, для контроля  за его состоянием здоровья. Уже через полгода все это стало привычным, Софочка перестала нервничать, а Алексей любил подшучивать над собой и своей болезнью в кругу семьи.
 Кроме того за последние два года Софочка сильно располнела, и это тоже было для нее не меньшим ударом. Ей пришлось почти полностью поменять свой гардероб, и даже все зимние вещи не говоря уже о летних платьях и всем остальном. Однако все близкие успокаивали ее и отнеслись к этому намного легче, чем сама Софочка. Татьяна, которая, окончив институт, теперь тоже работала на комбинате и превратилась из интересной девушки в стройную и красивую женщину, была рада позаимствовать из маминого гардероба многие вещи, и в ответ на Софочкины вздохи и переживания, смеялась и говорила, что ничего даром не пропадет. И в самом деле, почти все Софочкины вещи ей подходили идеально так, как Софочка до недавнего времени оставалась стройной и подтянутой для своих лет, что было всегда предметом ее гордости. Женская гордость Софочки теперь страдала, но душу успокаивала материнская гордость, когда Софочка видела дочь в  ладно сидящих на ней своих платьях и жакетах.
- Не расстраивайся старушка, – подшучивал над Софочкой  муж, особенно вечерами, когда Татьяна вертелась возле зеркала, собираясь на встречу с друзьями или своим парнем – Смотри, какое наследство  ты оставила дочке!  В сегодняшнее время за такие вещи девчонки готовы душу отдать, а твоей Татьяне все даром досталось.
- Да и не век же тебе все девчонкой быть – уже серьезно поддерживала Алексея бабушка – Многие твои ровесницы еще лет десять назад уже кобылы кобылами были. А тебя и вторая беременность лишь вначале округлила, и сколько еще лет после этого все бегала худющая да заводная.
  Родители Софочки  прожив два года в своей деревне, начиная с того момента  когда Софочка с Анжелой приезжали к ним в командировку на месяц, все же вернулись  и жили теперь опять в просторной квартире вместе с детьми и внуками. Этого Софочка с Алексеем добились, приехав к ним ровно через два года в отпуск. Но решающим обстоятельством стало не то, что жизнь с каждым днем менялась к худшему, не то, что об этом говорили и Софочка и Алексей, пытаясь убедить стариков вернуться. Решающим оказался, как бы  это и не выглядело странным и нелепым голос Анжелы.
 Софочка и Алексей  так никогда и не узнали, что же говорила младшая внучка дедушке с бабушкой, когда оставалась ночевать в их комнате все  время, пока они жили в родительском доме. Какие слова она могла найти, и искала ли она их, было непонятно. Но, однако, когда и Алексей, и даже Софочка через неделю убедительных разговоров уже готовы были смириться, что старики останутся доживать век в деревне так, как решительность, с которой они обои отказывались переезжать, была непреклонной, они вдруг неожиданно согласились. Согласились одновременно, в один из вечеров, за несколько дней до намечающегося отъезда на Урал. При этом, присутствующая при разговоре Анжела, торжествующим  смехом и своими стремительными перемещениями от  дедушке к бабушке, во время этого тяжелого и волнительного для стариков признания, всем видом своим давала понять, кто является главной причиной и  движущей силой поменявшей решение, которое казалось уже не измениться.
 Таким образом, волнительные для всей страны события 1991 года, и последующий развал Советского Союза, семья встретила вместе и опять, как и Перестройка, эти события мало изменили и жизнь семьи, и ритм работы комбината. В 1992 году началась приватизация предприятий и Орский, дважды орденоносный,  мясоконсервный комбинат, попал в число приватизируемых видимо одним из первых. Филимонов, забросив все дела, и в том числе и уже почти готовую диссертацию занимался только вопросами приватизации, акционирования, распределения акций между рабочими. И Алексей, который помогал ему в этих вопросах, был загружен до предела. Кроме этого Алексей занимался еще непосредственным контролем над строительством новых жилых домов, которое  начиналось, и продолжалось видимо по инерции, финансироваться из государственного бюджета.
 Как-то одним из летних вечеров, в выходной день дедушка с Алексеем сидели перед телевизором, и смотрели уже в который раз,  документальные кадры расстрела танками Таманской дивизии  здания Верховного Совета в Москве и бурно обсуждали действия Ельцина,  Хасбулатова  и Руцкого. Софочка как всегда что-то готовила на кухне к ужину, бабушка с Анжелой ушли гулять во двор, а Татьяна вертелась перед зеркалом, собираясь на свидание.
 - Слушай Танюша! – вдруг громко обратился Алексей к старшей дочери
-Твой Серега вообще собирается делать тебе предложение, или так и будете год из года мотаться по вечеринкам и ресторанам?
- Что собственно тебя беспокоит папочка? – подчеркнуто вежливо спросила Татьяна, но по ее тону Софочка сразу поняла, что дочь очень разозлил вопрос отца.
- Меня беспокоит, что в ближайшее время будет сдан последний дом, и квартиры уже распределяются – спокойно ответил Алексей – Если вы не собираетесь регистрироваться, то будет сложно выбить тебе даже однокомнатную квартиру. Их, видишь ли, мало, а половину мы должны отдать еще городу. А если вы поженитесь, то так, как вы оба работники комбината, молодые специалисты, тогда можете претендовать на двухкомнатную квартиру. Это будет уже проще.
- Ты предлагаешь мне  сделать самой ему предложение? – с закипающей злостью спросила Татьяна, и Софочка сразу же метнулась к дочери.
- А ты не мог бы поговорить вначале со мной? – строго спросила Софочка у мужа.
 - А чего говорить? – преувеличенно спокойно ответил Алексей – Мужику уже давно за двадцать пять, встречаются они уже два  года, пусть решают сами. К ним ведь не подступись, ничего не посоветуй, все воспринимают в штыки или переводят в шутку.
- Пойдем – дернула за руку Софочка дочь, и когда они вышли в другую комнату она тихо заговорила.
- Мы никогда не вмешивались в твои отношения  с Сергеем. Но папа говорит все верно. Ты видишь, какие времена! Сергей взрослый человек и должен понимать…
- Мама! – громко, со слезами в голосе  перебила мать  Татьяна – Вы все что сумасшедшие, или  вы рехнулись только что? Я никак не пойму, что вы хотите от меня?
- Я понимаю тебя милая, – обняла дочь Софочка – но и ты пойми нас. Мы же беспокоимся о тебе. Пригласи в ближайший выходной Сергея в гости. Скажи что у дедушки юбилей, что отмечать громко не те времена, будут только свои. И что это, ненадолго. Зайдете,  посидим, чуть выпьем, и папа поговорит с Сергеем. Ты знаешь, он умеет говорить  очень понятно и без всех этих излишеств, которых иногда позволяет себе в отношении к тебе…
 Татьяна плакала, и говорила, что теперь уже никуда не пойдет. Софочка успокаивала ее около часа, а Алексей отвечал на звонки по телефону и Софочка и Татьяна понимали, что звонит Сергей.
 Еще через час Сергей пришел за Татьяной домой и Софочка с дочерью слышали, как Алексей и дедушка громко разговаривают с ним о чем-то, скорее всего о политике,  или еще  о каких-то пустяках.
 - Мама! – вся в слезах говорила Татьяна – Если только отец посмеет что-то сказать, тогда я не знаю, что я сделаю! Я уеду!
Софочка продолжала успокаивать дочь и иногда выходила из ее комнаты, где Татьяна помещалась совместно с Анжелой, а по возвращении рассказывала Татьяне, что происходит в зале.
- Мужики пьют коньяк и говорят о политике. Я сказала, что у тебя разболелась голова, и ты пока не можешь выйти. Все очень хорошо, не беспокойся. Не хочешь выходить, не выходи.
- Как я выйду мама, – взмолилась Татьяна – Ты посмотри на меня.
 Вид у Татьяны был действительно не парадный. Прическа растрепалась, косметика была размазана слезами по всему лицу, и ее  широко открытые глаза так блестели и глядели так жалобно и испуганно, что у Софочки разрывалось сердце.
 Когда в конце вечера хлопнула дверь, уже немного успокоившаяся Татьяна опять заметалась по комнате.
- Это он ушел мама, я знаю – чуть не кричала она – Что вы наделали. Почему вам не живется нормально?
 Истерика с Татьяной опять повторилась и Софочка бегала вокруг нее как растревоженная клушка и думала лишь об одном, скорее бы пришла бабушка. Однако, когда через полчаса раздался звонок в дверь и Софочка  со вздохом облегчения пошла встречать бабушку и Анжелу то, она ошиблась.
  В дверь комнаты Татьяны постучали,  она вздрогнула и испугалась. В их доме не принято было стучать в дверь. Отец с дедушкой просто громко спрашивали можно ли войти, а все остальные ходили по квартире как хотели.
- Кто там? – испуганно вскрикнула Татьяна, и тут же обмерла, когда в комнату чуть приоткрыв дверь, протиснулся Сергей. Он широко улыбался, а в руках его был огромный букет гладиолусов.

                11.
  Свадьбу молодых справляли через два месяца в одной из столовых  недалеко от Комбината.  За окнами стоял сентябрь, и все вокруг было усыпано желтыми и красными листьями кленов и  тополей. Дни выдались солнечные, яркие  и теплые.
   Софочка измученная предсвадебными заботами, и    счастливыми  пережи-
ваниями и хлопотами,  с утра, в  день  торжественной  регистрации  Сергея  и
Татьяны еле стояла на ногах от недосыпания и волнения.
- Что же у них все так сложно-то, Господи – вздыхал Алексей, в который раз уже за это утро капая в стакан тридцать капель валерьянки для Софочки – В наши времена жили мы беднее, и нам самим меньше надо было, и у нас, наверное, поэтому все было проще.
- Нет, Леша – возражала бабушка как всегда спокойная и бодрая на вид – Тоже все было не просто! Но тогда вы родителей больше слушались, нос не задирали, а теперь все они самостоятельные. Я ничего не хочу сказать плохого про нашу Татьяну, или упаси меня про Сережу, но они такие, как все сейчас.
 С улицы послышались громкие сигналы нескольких подъезжающих автомобилей, и Софочка еще не успела понять, что случилось, как в зал ворвалась Анжела.
- Мама! – орала она во всю глотку – Мама едут!
Анжела выросла за эти годы, ей было уже четырнадцать лет, и была она высокая не по годам, и тонкая как былинка.
- О, Боже мой – воскликнула бабушка, затыкая уши.
- Что же ты орешь! – злобно закричал Алексей – Что ты постоянно орешь? Я тебе сколько раз говорил, прекрати орать!
- Ой, Леша да хоть сегодня не трогай ты ее – взмолилась Софочка – Пойдемте встречать жениха!
- Это бес какой-то, а не ребенок – все еще нервно дергался Алексей – Ну в кого они  сейчас такие дурни! Во дворах орут, как будто их режут, как только стемнеет. Смеются во всю глотку, как помешанные, дерутся, ломают все. Во дворе уже ни одной целой лавочки не осталось, ни одного целого фонаря нет, детские площадки, и те все изгадили…
- Прекрати, пожалуйста, Леша! Не сейчас, – суетилась возле него Софочка.
- Папочка, можно мне хотя бы на свадьбе поорать и посмеяться? – язвительно спросила из-за спины Софочки Анжела.
- А ну брысь отсюда! – шутливо прикрикнула на внучку бабушка и сразу обратилась к Алексею.
- Не нервничай Леша, тебе нельзя. Сахар подскочит, а у тебя сегодня еще куча обязанностей как у отца невесты.
 Молодежь уже заполонила  все лестничные пролеты от входа в подъезд и до самой двери в квартиру. Софочка хотела спуститься вниз, но услышала, что внизу подружки Татьяны уже громко разговаривают с дружками жениха и требуют выкуп за то, чтобы пройти на один лестничный пролет.
- Ну, это надолго – проворчал Алексей – Пойдем лучше в квартиру, тут и без нас разберутся.
- А я побегу – сказала Анжела и правда побежала по ступеням вниз мимо «заградительных постов» выставленных друзьями и родственниками. На последнем рубеже одним лестничным пролетом ниже стояли непосредственная начальница Софочки – председатель профкома Мария  Ивановна и жена Филимонова  Светлана Петровна. Рядом с ними были  уже взрослые сыновья Марии Ивановны, года на три постарше Анжелы. Они-то и попытались оставить Анжелу в своей компании, но та смесь вырвалась и побежала дальше.
- Софья Михайловна! – размахивая уже распечатанной бутылкой водки, громко кричала в гулком подъезде Мария Ивановна – Мы здесь, через нас просто так не пройти!
 Алексей засмеялся, и потянул  за руку,  что-то отвечающую  ей Софочку,  в квартиру.
- Пойдем мать, наше место рядом с дочерью!
 В зале было уже убрана вся лишняя мебель, вроде громоздких кресел и журнального столика. Большой стол был разложен  и заставлен закусками, шампанским, нарезанными фруктами и коробками  конфет. За столом в воздушном белом платье сидела сосредоточенно прислушивающаяся к шуму снизу Татьяна в окружении самых близких подруг.
- Ну, где же вы пропали? – испуганно воскликнула Татьяна – Они уже поднимаются, а вас все нет. Давайте садитесь за стол.
 Софочка с колотящимся сердцем села рядом с дочерью и повертевшись на стуле, обратилась к мужу. Когда он нагнулся, она попросила его дать ей таблетку элениума. «Всю колотит, никак не могу успокоиться» - пожаловалась она. 
 После выпитой таблетки Софочка еще все подскакивала то поправить  Татьяне сбившуюся набок фату, то одернуть скатерть, то переставить что-то на столе. Но когда шумная толпа ввалилась, наконец, в квартиру она успокоилась.
 Все что происходило потом, Софочка плохо запомнила. Она уже спокойно наблюдала за тем, как шумели гости, как друг жениха в борьбе с подружками невесты украл один  Татьянин туфель, как жених пытался пробиться на свободное место за столом рядом с Татьяной, но его задерживали, требовали выкуп и он, вздыхая доставал из кармана купюры и ложил их на стол. Гости кричали, что за такие деньги ни за что не отдадут такую красавицу, и тогда дружки жениха сыпля  купюрами на стол стали подталкивать и пропихивать его к невесте силой. Завязалась шуточная борьба, Анжела висела на шее у одного из дружков жениха, загораживая ему дорогу, все громко кричали, смеялись, и голова у Софочки шла кругом.
 Наконец-то раскрасневшегося и запыхавшегося Сергея дружки пропихнули вперед, и он занял место рядом с Татьяной. Все начали успокаиваться, родственники с обеих сторон начали брататься и раскупоривать бутылки. Кто-то сразу стал выкрикивать тосты, среди толпы плотно забившей комнату неожиданно заиграл баян, кто-то затянул песню. Шум и галдеж продолжались до тех пор, пока со своего места с бокалом в руке не поднялся Алексей. Он постоял немного, ожидая тишины, и тишина начала наступать постепенно, кто-то стал шикать на самых громкоголосых  гостей.
- Давайте выпьем за молодых – спокойно сказал Алексей и тут же тише спросил: «В загс не опаздываем Сергей?»
- Так, немножко – виновато улыбнулся жених, и тут же среди гостей опять началась суета. Все стали торопливо выпивать «по  последней» и закусывать, а потом комната стала пустеть под властными криками дружков жениха, что пора ехать.
 Когда уже в опустевшей комнате Сергей и Татьяна поднялись из-за стола, Татьяна вдруг забеспокоилась и завертела головой.
- Валера – крикнула она одному из друзей жениха – возьми к себе в машину бабушку с дедушкой.
- Нет вопросов Танюша – крикнул уже из коридора парень – Скажи им пусть подходят к моей машине.
- Да, что ты дочка – успокоил Алексей Татьяну – Стариков мы в мою, служебную посадим.
- А вы возьмите Марию Ивановну и тетю Свету Филимонову – распорядилась Татьяна. И Софочка заметила  как уверенно и по-хозяйски стала распоряжаться дочь, как она изменилась за этот недолгий час, с тех пор как Сергей был рядом. Молодые вышли из комнаты, и стало совсем тихо.
 Софочка вдруг заплакала, и Алексей склонился к ней.
 - Ну, что ты мать? Все же хорошо!
- Не забыла про деда с бабушкой, а? – сквозь слезы с какой-то гордостью спросила Софочка.
- Ну, она же самая любимая у них. Как же она их забудет? – грустно улыбнулся Алексей.
 Свадьбу гуляли два дня, народу было приглашено много, и шумная круговерть веселья пролетела быстро. Софочка к концу дня развеселилась, танцевала вместе с мужем и с молодежью, выпила немного больше чем обычно, и к вечеру поздравляла молодожен стихами собственного сочинения. Все хлопали и хвалили молодую «тещу», и Софочка почувствовала себя опять молодой, уверенной и счастливой как в молодости. Молодые к концу второго дня устали, задаренные подарками и вниманием, и уже еле стояли на ногах. Алексей  ближе к середине второго дня увез на своей машине домой Филимонова, который неожиданно для всех напился на второй день «в стельку». До этого он был всегда на виду, поздравлял молодых, подарил им стиральную машину от руководства комбината и швейную машинку, современную, с электроприводом, от себя.
 Вечером уже лежа в постели, Алексей, смеясь, рассказывал Софочке как доставлял пьяного директора до дома, как возмущалась его жена и взрослая дочь, и как тот пытался грозно покрикивать на них.
 Софочка слушала, закрыв глаза, и думала о том, что теперь Татьяна  уже никогда не будет в их доме своей. Девочка выросла и ушла, и они с Алексеем сделали все, чтобы ушла она как можно быстрее. Квартира молодых была отремонтирована и обставлена еще до свадьбы, и Софочка сама подбирала туда и мебель и даже постельное белье. Таня казалась тогда равнодушной ко всем этим мелочам, они с Сергеем только помогали ей, и все время затихали, когда Софочка уходила в другую комнату.
 Софочка вспоминала Татьяну то маленькой, шлепающей сандалиями по коридорам общежития в Воронеже, то  уже взрослой, стоящей одиноко  на шумной улице большого города и машущую ей рукой, когда она оставляла ее на учебу одну в незнакомом городе. А то вдруг  виделось ей как Таня, совсем маленькая плачет и не отпускает ее, крепко хватаясь за подол, во дворе детского сада.
- Ну хватит тебе уже, – ворчал Алексей, как всегда угадывая ее настроение – Ты так не переживала, когда ее в Свердловск отвезла учиться на несколько лет. А тут уж что? Жить будут в десяти минутах ходьбы, не за тридевять земель. Анжелка, вот кто рад-то!
 Алексей опять засмеялся: «Говорит мне: я, говорит папа теперь самый счастливый человек, я тебе обещаю жить как мышь, никого не беспокоить. Я говорю, как это ты так сможешь. А она говорит, я теперь застелю всю свою,  (слышишь, свою), комнату пледами и мягкими вещами, Танькины наушники одену, музон  на всю и буду танцевать, так что вы меня не услышите даже».
- Эту уж  я никуда не отпущу – всхлипнула Софочка – Такая квартира большая и будет скоро совсем пустой.
- Прекрати, пожалуйста – серьезно сказал Алексей – Что ты городишь, какая пустая.
- Ой! – тяжело всхлипнула Софочка – Что действительно какая-то чертовщина лезет в голову. Я и сама не думала, что так буду переживать. Почему так Леша?
- Выспаться тебе надо – просто посоветовал Алексей – Давай! Я выключаю свет.
 - Леша! – уже в темноте осторожно позвала Софочка.
- Ну что ты?
- Я за последние дни даже ни разу не спросила тебя, как ты себя чувствуешь – тихим шепотом обратилась к нему Софочка – И совсем забыла про родителей. Я к ним в комнату за эти две недели ни разу не заходила. А раньше всегда желала им спокойной ночи.
- Ничего – полусонным голосом ответил Алексей – Анжелка за эти дни от стариков не вылазила. Распустила ты ее, а она, кажется, у стариков деньги постоянно просит. Зачем ей деньги? Это в четырнадцать  лет-то?
- А как думаешь, они уже спят?
- Когда я ходил на кухню, кстати, пил свои таблетки, и в отличие от тебя не мешал их со спиртным, у стариков горел  ночник.
- Я схожу к ним, – подхватилась Софочка.
- Угу! – пробурчал Алексей – Только не буди меня, пожалуйста, больше. Мне
завтра на работу нужно выйти. Вдруг Филимонов не сможет, нужно хоть кому-то селекторную перекличку провести…

                12.
 Странно это или нет, но вспоминая прошлое, Софочка считала почему-то те пять лет, которые прошли  сразу после свадьбы Татьяны самыми счастливыми годами в своей жизни. «Действительно странно,- думала она,- была же молодость, любовь, время надежд и время желаний. Были годы, когда они жили так спокойно и так размеренно, что их никак нельзя было сравнивать с этими пятью годами. Почему же в  памяти эти пять лет остались такими яркими и запоминающимися?».
 Это были трудные годы для всей страны, это были годы, которые позже начали называть «лихие девяностые», смутное время всеобщей свободы от всего, безвластия и обнищания большинства народа. Но для Софочки эти годы запомнились совсем по-другому.  Они запомнились ей тихим семейным счастьем, ее спокойными семейными заботами среди летящего куда-то в бездну и сошедшего кажется с ума мира. Это было время, когда Софочка бывала у старшей дочери и зятя почти каждый вечер, время хлопот по устройству быта в их новой квартире, волнением по поводу беременности Татьяны, радостью в связи с рождением внука, и установившегося, после нескольких  лет переживаний и волнений, спокойствия на комбинате.
 Волнения на комбинате начались уже давно сразу же после того, как появились слухи, что комбинат будут приватизировать. Никто точно не знал что это такое, что это может значить для каждого, и что за этим последует. Но люди, привыкшие вначале за несколько последних лет к карточной системе, потом к обесцениванию денег, и начинающие привыкать к многомесячным задержкам заработной платы ничего хорошего не ждали. Про предстоящую приватизацию ходили жуткие слухи, говорили, что собственником станет какой-то местный Оренбургский миллионер, и тогда-то он «точно выпьет все соки из народа».  Люди не ждали ничего хорошего, волновались, работали все хуже, пили горькую на работе, прогуливали и увольнялись. Воровство продукции на комбинате «приняло массовый характер», как докладывал на селекторном совещании начальник отделения милиции  стоящего на охране периметра, и территории комбината.
 Рабочие и  работники заводоуправления зачастили в профсоюзный комитет, и Софочка целыми днями беседовала с людьми пытаясь успокоить их, разъяснить механизм приватизации, но видела, что ей не верят, видела бесполезность своих усилий. Однажды  в обеденный перерыв к Софочке в кабинет зашла одна из старейших работников комбината  начальник отдела труда и заработной платы Лидия Петровна Сазанова.
- От этого нового профорга Машки Девятовой, толку мало совсем – как всегда, строго и напористо говорила Лидия Петровна – Я тут на своем месте не одного директора пережила,  и можешь мне поверить это пустельга. Пора тебе Софья Михайловна  возвращаться на свою законную должность, я с Филимоновым поговорю…
 Софочка говорила Сазановой, что этого ей не нужно, что она уже не потянет, не сможет работать по-старому.
- Ты же знаешь, Лидия Петровна у меня внук только родился. Я теперь занята, мне Татьяне надо помогать…
- У меня двое внуков и ничего, работаю – резко перебила Сазанова – Ты мне лучше расскажи, что там такого затевается? Чего народ шумит? Твой Алексей, что говорит?
 Софочка не могла ответить ничего определенного. Алексей был все последние месяцы занят. Постоянно где-то пропадал вместе с Филимоновым, и говорил, что они готовят документацию для приватизации комбината, и еще что собственниками комбината «будем мы все».
- Кто все? – удивленно восклицала Софочка, пересказывая свой разговор с Алексеем – И как это мы будем вдруг собственниками? Получается, что государство нас бросило? Я сама ничего не пойму! Откуда они деньги будут брать? Продукцию кто у нас будет забирать? Раньше все в Москву да в республики отправляли, а теперь что будет? Ничего не понятно, Алексей ничего толком не объясняет, и мне людям сказать нечего!
- Да! – тяжело вздохнула Сазанова и сморщила, как от боли свое мужеподобное волевое лицо – Меня Филимонов вызывает сегодня на три часа, после обеда. Думала, может, у тебя чего разузнаю! Ну, теперь сама с директором буду разговаривать…
 Однако через несколько месяцев всеобщего напряжения и волнений все стало успокаиваться. Заработную плату на комбинате задерживали на месяц или в особых случаях на два, и это было по сравнению с другими предприятиями города совсем неплохо. На других предприятиях задержки заработной платы достигали полугода и больше, или же зарплату выдавали продуктами или товарами не самого лучшего качества, которые завозили в магазины, появившиеся теперь у проходной каждого большого завода или фабрики. Люди были вынуждены брать то, что давали в этих магазинах, чтобы прокормить семью, чтобы обменять их на что-то необходимое, просто чтобы не работать за цифры  в  расчетных листках.
  После нескольких месяцев неопределенности Филимонов назначил общее собрание трудового коллектива комбината в громадном актовом зале нового бытового корпуса, который успели построить на государственные деньги буквально несколько лет назад. На развешенных по всем заводам и цехам большим  рукописным объявлениях, сочиненных конечно под руководством Софочки, говорилось, что главным вопросом повестки дня является приватизация предприятия. И успокоившиеся было люди, опять заволновались, опять поползли слухи, а в назначенный день на собрание повалили огромной шумной толпой, и народу в большой зал набилось столько, что яблоку негде было упасть. Сидячие места занимали по двое, а в проходах стояли вплотную, так, что в актовом зале стало так же душно, как в наполненном водяными парами автоклавов заводе комбината по производству консервов. Кроме того атмосфера была  «накалена»  громкими голосами и почти ощутимо повисшей в воздухе тревогой  предстоящих сообщений. Воздух пропитался запахом спецовок, потом, мазутом и запахами специй добавляемых при производстве колбасы.
 На этот раз люди мучились не долго, буквально через несколько минут появились Филимонов в сопровождении нескольких человек из руководства комбинатом. Софочка с тревогой смотрела на хмурое осунувшееся за последние месяцы лицо мужа, пока он вслед за Филимоновым проходил на сцены и усаживался за стол президиума собрания.
 Без всякой раскачки и предварительных процедур, как это было раньше на всех собраниях,  в которых Софочка участвовала неоднократно, слово сразу взял Филимонов. Он говорил долго и много, объяснял доходчиво медленно и терпеливо, что такое приватизация предприятия, отвечал на вопросы и даже на выкрики из зала, что раньше в других условиях строго пресекал и требовал дисциплины. Он сотни раз повторил, что комбинат становится Акционерным обществом открытого типа, что собственниками будут теперь работники предприятия, а право на собственность будет подтверждать акции предприятия, которые будут розданы бесплатно всем работникам, проработавшим на комбинате более пяти лет.
- Мы изберем комиссию по распределению акций - кричал Филимонов, стараясь перекричать общий гул – В эту комиссию войдут люди, которых предложите вы. Но я считаю, что в нее должны войти представители от каждого завода и даже от каждого цеха. Именно комиссия будет решать, кому положено, и в каком количестве акции. Большее количество акций получат те, кто проработал на предприятии дольше всего, а так же руководители предприятия, это мое предложение! Но комиссия может принять и другое решение, если представитель одного из цехов предложит другой механизм распределения акций и за него проголосует большинство членов комиссии.
 Филимонов неустанно отвечал на вопрос, что такое акция. Он терпеливо повторял, что это маленький кусочек комбината и сравнивал для наглядности ее, то со столом, то со станком, то со зданием какого нибудь цеха. Он настойчиво повторял,  что никто  из работников не должен получить больше чем пять процентов акций, и что это будет гарантировать, что никто не сможет повлиять на решения, которые будут приниматься на общем собрании акционеров. Он так же предложил, что по пять процентов акций должны получить колхозы и совхозы, которые являются постоянными поставщиками скота для комбината, и что руководство предложит на рассмотрение комиссии такой список, но решение опять же зависит от решения комиссии.
 Все это продолжалось более двух часов до тех пор, пока люди не начали уставать. Софочка чувствовала, что большинство из них так ничего и не поняли из объяснений Филимонова, но спорить и кричать, уже не было сил, ни у кого.  Именно в этот момент Филимонов предложил избрать комиссию и сказал, что руководство комбинатом решило предложить свой список, его огласит заместитель генерального директора Воронин.
 После этих слов Филимонова Софочка вздрогнула, а люди слегка примолкли, и Софочка опять, уже в который раз, почувствовала, каким уважением среди работников комбината пользуется ее Алексей.
  Филимонов сел, и поднялся Алексей.
- Ну, что дорогие товарищи, или как теперь принято говорить господа – пошутил с самого начала Алексей и зал поддержал его одобрительным гулом – А если еще точнее то господа акционеры! Сейчас я оглашу список тех, кто по нашему мнению должен войти в комиссию, но вначале хочу сказать, чтобы не было потом обид и лишних вопросов. Мы включили в список  в большинстве своем руководство комбината, начальников цехов и директоров заводов. Всех нас вы хорошо знаете, знаете своих начальников и директоров, думаю, что они никого из вас в обиду не дадут и никого не забудут при распределении акций. Я зачитаю весь список из тридцати фамилий, а потом каждый из вас может заявить, что он против кого-то, либо желает, чтобы добавили в состав комиссии кого-то, кого мы упустили. По все фамилиям, которые вы не захотите видеть в этом списке или, наоборот, по всем кого вы захотите в нем увидеть, будем голосовать. А подсчет голосов, если таковой будет необходимым, думаю,  мы поручи работникам нашего профкома, их всех вы знаете. Вы верите им? Мы можем доверить им подсчет голосов?
 Одобрительный гул голосов заглушил последние слова Алексея.
- Ну, вот и хорошо, – довольно засмеялся Алексей – Зачитываю фамилии медленно…
 Собрание в тот день закончилось, когда совсем было темно на улице. Комиссию, предложенную руководством комбината, приняли единогласно, хотя кто-то вначале возмущался и выкрикивал против отдельных фамилий в списке, но потом так никто официально не высказался, ни против одной из предложенных фамилий. На вопрос Алексея проголосовать всем списком все шумно согласились, и дружно подняли руки так, что Софочка с Марией Ивановной побегав по залу, признали голосование единогласным.
  Люди начали расходиться, а к  столу президиума начали подходить люди выбранные общим голосованием в комиссию по распределению акций. Софочка, понимая, что как член комиссии Алексей должен будет еще задержаться подошла к нему в толчее, и образовавшейся паузе после завершения собрания. Но пробиться к Алексею было не просто, вокруг него уже столпились несколько человек с какими-то производственными и новыми, приватизационными вопросами.
- Иди, – махнул Софочке рукой Алексей – Не жди меня! Моя машина возле входа стоит, Андрей  тебя отвезет. Не ходи пешком, уже темно.
 Софочка кивнула Алексею и пошла к выходу.
« Вопрос с освещением дороги  через парк до шестого микрорайона стоит на повестке у профкома давно – думала Софочка – Люди идут на работу чуть свет и дорога не освещена. Уже есть несколько случаев, когда отнимали у женщин в темноте сумочки, и  шапки снимают с женщин какие-то юнцы. От милиции толку нет, а Филимонов говорит, что средств не хватает на зарплату, не то, что на освещение, которое все равно разобьют через несколько дней. Нужно что-то делать, а то живем, как в рассказах  о гражданской  войне. Уличные фонари не горят и на улицы  с приходом темноты люди выходить бояться»…
                13.
  Минуло три с лишним года  со дня свадьбы Татьяны, и за это время Софочка успела привыкнуть к тому, что Алексей редко появляется дома. Он приходил только ночевать, и уходил на работу чуть свет. Софочка, которая теперь работала в профкоме одна, и за председателя и  за его членов, тоже часто задерживалась на работе. Она понимала, как много работы у  мужа, и какие нелегкие времена настали. Однако  когда Алексей впервые за три года  не появился в один из воскресных зимних дней на дне рождения внука, Софочка расстроилась.
- Да ладно тебе мама, – успокаивала ее Татьяна, когда праздник закончился и гости разошлись – Ты же знаешь, как он сейчас занят на работе.
- Да! – тяжело вздохнула Софочка – Мне кажется, что он становиться занят  все больше и больше с каждым днем.
 И как раз в это время в дверь позвонили.
- Папа! – радостно воскликнула Татьяна и бросилась открывать.
Софочка слышала,  как  Алексей шумно топтался в коридоре, как целовал Татьяну и внука, как здоровался с зятем и как проходил в комнату. Она не торопилась выходить из кухни, и тогда за ней прибежала Татьяна.
- Устала я – призналась Софочка – Покорми отца сама, да нам уже и пора. Поздно,  Ванечке  спать пора, и нам на работу завтра.
 В этот день они с Алексеем шли домой по заснеженным, заваленными сугробами  тротуарам микрорайона и молчали. Софочка не спрашивала ничего, чувствуя, что у мужа не то настроение, а Алексей молчал как всегда, когда был уставшим  или не в настроении.
  Еще  через  две недели, Алексей приехал домой  поздно  после   длительной
командировки. Он  ездил  по  колхозам, по  каким-то делам,  связанным    с
 поставкой скота  на комбинат.
 Пока Алексей ел на кухне, разогретый на скорую руку Софочкой ужин, она, молча, сидела рядом. Она смотрела на постаревшее за последние годы и осунувшееся от усталости лицо и думала о том, что, скорее всего Алексей забывает про свои таблетки, которые он принимал теперь вместо уколов инсулина. А это очень опасно, в любой момент уровень сахара в крови может повыситься   и вызвать приступ.
- Тяжело нам будет! – сказал, наконец, муж, отодвинув тарелку – Колхозы
разваливаются, поголовное пьянство, да и председатели чего-то все кроят в свой карман. Баринами   какими-то становятся. Золото на пальцах, машины у всех новые, заграничные. Андрей говорит, называются «Лендкрузеры» что ли. Скотины с каждым годом все меньше и меньше, и ту частные перекупщики забирают, ценой берут. Филимонов был у губернатора области, но пока кроме обещаний и слов заверения в поддержке ничего нет. Сейчас у нас половина людей по полнедели работает, а если так дальше пойдет, то вообще половину увольнять придется. И объемы выработки продукции придется сокращать вначале на бумаге, конечно, но если сократим на бумаге, то  на прежний уровень будем выходить несколько лет. Остановить производство всегда легче, чем потом его поднять на прежний уровень.
- Ой, Леша! – вздохнула Софочка – Страна разваливается, армию совсем по домам распустили, в телевизор уже глядеть страшно. А ты говоришь про колхозы. Что будет дальше?  И губернатор наш какой-то не серьезный. Молодой совсем, бывший комсомолец. Что он может?
- Да все сейчас не слишком серьезно – согласился Алексей – Даже в Москве все будто бы понарошку делается. А вот я в Башкирию заезжал, там знаешь на удивление колхозы крепкие. Нигде  ни одного разрушенного или разграбленного коровника или свинарника не найдешь, везде председатели правят твердой рукой, и народ работает так же как десять лет назад, но цены у них не подступиться. Только для республики свои расценки, а для нас, из России, как они говорят, все втридорога.
 Алексей принялся пить горячий чай, а Софочка думала, что понимает переживания мужа, но сама в последнее время смотрит вокруг себя намного спокойнее. Может быть, привыкла уже к тому, что вокруг происходит а, скорее всего, просто за все последние годы привыкла верить и надеяться на мужа. Она знала теперь твердо, что муж обязательно найдет выход из любого трудного положения, обязательно сделает все, чтобы оградить семью от всех тех бед и трудностей которые встанут на их пути.
- Даст Бог все образуется со временем – вздохнула Софочка.
- Вот-вот! – как-то запальчиво вдруг воскликнул Алексей – Теперь все только на  Бога,  и надеяться, больше не на кого.
- Тебе нельзя так волноваться – осторожно сказала Софочка.
-Уверенности ни в чем нет – проворчал Алексей. Он встал, вытер руки и губы
полотенцем и, нагнувшись, поцеловал Софочку.
- Спасибо! Извини, изнервничался я весь, вот и рычу на всех как собака.
- Таблетки не забудь на ночь выпить. В командировке-то не забывал пить?
- Когда как, – признался Алексей.
- Не понимаю, почему ты так переживаешь? – осторожно начала Софочка – Работы тебя никто не лишает, на комбинате тебя все уважают. Теперь горком уже не снимает за плохие показатели, сами себе хозяева…
- С горкомом легче было – вздохнул Алексей – С Филимоновым как теперь жить? Видела, как он на последнем собрании акционеров перед народом лебезил? Настоящий демократ…
- У тебя с ним что? Поссорились? – испуганно спросила Софочка.
- Нет, не беспокойся! Разве он с людьми сейчас ссориться? Он ест их теперь живьем. Но я ему нужен, и надеюсь, что нужен буду еще долго.
- Ну,  так, тем более! – радостно  воскликнула Софочка – Столько лет с ним отработал бок обок, а теперь-то в такие времена тяжелые общий язык должны найти. Ему кроме тебя, да еще пяти–шести самых опытных человек на комбинате и опереться-то не на кого будет.
- Не знаю! – пожал плечами Алексей – Вроде и так, а с другой стороны все так стремительно меняется, что непонятно, как оно завтра будет. Мы же его теперь депутатом Законодательного собрания области выбрали, и он ищет поддержку у Оренбурга, там связи налаживает. Наладит, мосты наведет и тогда ему вообще никто может не понадобиться.
 Алексей опустил глаза и увидел испуганный взгляд Софочки.
- А впрочем, устал я просто вот и все! – добавил он уже с грустной ободряющей улыбкой – Права ты, куда он без нас. Сам что ли работу нашу потащит? Пупок надорвет!
 Алексей ушел спать, а Софочка начала убираться на кухне и мыть посуду. Ей вспомнилось последнее  общее собрание акционеров.
  На собрании, которое проходило как обычно в большом зале, битком набитым народом, Софочка сидела в первых рядах рядом с дочерью. Всем раздали бюллетени для голосования, в графе кандидатов на должность генерального директора стояла всего одна кандидатура – Филимонова.
- Зачем тогда тайное голосование, если кандидат один – спросила Татьяна у Софочки.
В ответ Софочка как когда-то в детстве погрозила Татьяне пальцем, и показательно обвела глазами забитый народом зал.
- Наше дело милочка детей воспитать – тихо сказала она – А уж мужчины пусть сами думают, как их кормить.
 Софочка сказала это довольно внятно и прекрасно знала о том, что ее слова обязательно передадут Филимонову. Что такое происходит постоянно, было уже не раз проверено и обсуждено женщинами, которые иногда собирались в профкоме попить чай.
 «Ну, вот – вспоминая, думала Софочка – я и заговорила мамиными словами. Интересно, что она думала на самом деле, когда говорила мне подобное? Хотя, теперь это уже не важно. Важно, что мама думала, о моем  благополучии и счастье, так же как я думаю о безопасности Татьяны,  о  ее дальнейшей благополучной работе на комбинате».
 Филимонов был избран генеральным директором сроком на пять лет единогласно. И после этого жизнь на комбинате потекла как-то более спокойно и размеренно. Успокоилось руководство комбинатом, успокоились и рабочие. Единственное что беспокоило теперь всех без исключения так это своевременность выплаты заработной платы, которую последнее время задерживали то на один, а потом уже и на два месяца. Рабочих еще беспокоило, как бы им отоварить бесплатные ежемесячные талоны, которые ввел Филимонов из-за задержки заработной платы. На талоны давали говяжьи или свиные кости, на которых  впрочем, было достаточно мяса, и очереди за которыми в магазин комбината перед проходной, выстраивался после рабочего дня длинной  извивающейся змеей.
 Изо дня в день люди привыкали к новым обстоятельствам и реалиям жизни, начинали дорожить своим местом работы так, как знали, что на многих других предприятиях города заработную плату не платят вообще. Или  же там заводят товарные книжки, по которым люди  отовариваются в заводских магазинах, чем попало, лишь бы не пропадали и не копились заработанные деньги, да и есть что-то людям было нужно.
 Много как раньше никто уже не говорил и не предлагал то, что удалось вытащить через забор так, как Филимонов приказал увольнять всех, кто попадался хотя бы со ста граммами мяса даже на территории комбината, не говоря уже на проходной или при попытке кражи «через забор». Однако воровать стали больше так, как людям было чем рисковать, да и привычка к этому не могла исчезнуть в одночасье.
 Милиция, а точнее работники вневедомственной охраны продолжающие охранять комбинат, фактически получали заработную плату от комбината, хотя и через местное  УВД, и поэтому практически больше подчинялись теперь непосредственно Филимонову. Да, кроме того, милиционеры, занимавшие все посты при вывозе и ввозе товара на территорию, никогда не были  «обижены» теми, кто всеми способами пытался вывезти или наоборот завести на территорию какие-то продукты или материалы в своих целях. Руководство знало об этом, но вынуждено было закрывать на это глаза потому, что кроме милиции доверить охрану комбината все равно было не кому, а подобие порядка они все-таки поддерживали.  Филимонову было это выгодно еще и  по своим личным мотивам, машины по его распоряжению пропускались всегда беспрепятственно. И теперь он командовал охраной комбината, которая беспрекословно подчинялась любому его приказу, не вдаваясь в его суть, и фактически зависела от него больше чем от своего руководства.
 - Все!  Дожили! – через неделю после командировки  завел разговор Алексей, когда они остались вечером с Софочкой вдвоем  - Сегодня меня Филимонов приглашал к себе в кабинет для дружеской беседы с нашим местным уголовным авторитетом. Мило пообщались!
- С кем?- не сразу поняла Софочка.
- С руководителем нашей местной поселковой  преступной группировки, по фамилии Свояков, а в среде своих просто «Свояк».
- И что? – испуганно спросила Софочка.
-Ничего, – криво улыбнулся Алексей – Как говорят по телевизору, поделили сферы влияния. Филимонов пообещал не увольнять кое-кого из работников комбината, и закрывать на их действия глаза. А за это получил от Своякова уверения и гарантии в личной безопасности и в  невмешательстве местных в работу комбината. Свояков еще просил одну мелочь! Денег! И не мало! Но Филимонов сторговался с ним на том, что будет ежемесячно передавать ему несколько машин с колбасными изделиями и деликатесами. Короче договорились!
- Господи! – ахнула Софочка.
- Вот именно! – подтвердил  хмуро Алексей, но тут же, засмеялся.
- Легко можно сказать отделались! Но Филимонов молодец! Жук еще тот!     Невзирая на то, что у этого уголовного «пахана» на комбинате куча своего народа работает, наврал  ему с три короба.
- Как это, своего народа? – опять удивленно переспросила Софочка.
- Как, как! – проворчал Алексей – Сама, наверное, видела, в Холодильнике грузчиками работают, и в консервном заводе тоже. Здоровые такие, как шкафы. Сейчас все в золотых цепях и в печатках ходят, даже на работе, не скрываясь.
- Да! – задумавшись и вспоминая, ответила Софочка, и сразу спросила – А это опасно, Леша?
-  Тоже так думал, – смущенно пробормотал Алексей – но Филимонов меня разубедил. Говорит, у них мозгов не хватит, чтобы комбинатом управлять, но вполне хватит на то, чтобы понять, что разорять его не в их интересах…
 В этот вечер Софочка долго не могла заснуть. Ее одолевали кошмары и страхи за Алексея, Татьяну и зятя Сергея, и даже за Анжелу. Но странное дело, все ее страхи постепенно исчезли  уже через несколько дней. Она даже начала думать с гордостью, что раз Филимонов доверяет Алексею такие тайны, значит, ему ничего не может угрожать. А раз ему, то и им всем, его семье тоже.

                14.
  В марте 1997 года,  как раз через месяц после того как ее правнуку исполни-
  -лось четыре года, умерла Софочкина мама.
    Бабушка  заболела  сразу  после  Новогодних   праздников,  и  Софочка   по
 первым же симптомам определила, что у нее грипп.  Врача из-за таких пустяков, конечно, никто не вызывал, и вообще ни у кого вначале не было ни каких сомнений, что подвижная и всегда активная бабушка будет на ногах уже через неделю.  Однако прошла неделя и вторая, а бабушке лучше не становилось.
  Когда через две недели бабушка перестала выходить к ужину, а вставать стала только с помощью дедушки, совсем ненадолго и так, чтобы никто не видел, Софочка впервые почувствовала  что-то не ладное. Как-то вечером она вернулась от  Татьяны  и, заглянув в комнату стариков, поняла, что они прервали  разговор, который вели без нее.
Она села перед кроватью матери, а отец в это время незаметно вышел из комнаты.
- Тебе плохо мама, я чувствую – сказала Софочка – Наверное, нужно полежать недолго в больнице. Алексей обо всем договориться, знакомых врачей у нас теперь много.
- Нет, Софочка, – грустно и виновато улыбнулась дочери старуха – время мое пришло. Не надо канители…
 Но конечно, Софочка не послушалась, и в этот  вечер позвонила на работу Алексею. И «канитель» началась…
 Врач появился в квартире уже наследующий день и стал приходить   ежедневно. Он прописал уколы, и дорогие лекарства, которые доставал Алексей. Софочка взяла отпуск за свой счет и сама делала уколы и ухаживала за матерью. Но уже еще через две недели у Софочки состоялся разговор с отцом.
 Они сидели на кухне днем, после обеда. Бабушка заснула после укола и приема лекарств, а отец зашел на кухню, когда Софочка заканчивала там уборку.
- Чаю, папа? – привычно спросила Софочка и стала наливать отцу чаю в его большой бокал.
- Знаешь дочка, - усаживаясь за столом, начал отец медленно с трудом подбирая слова – я тут говорил с мамой, и она просила меня переговорить с тобой.
 Софочка села напротив отца, и чувствуя его волнение, вдруг почему-то вспомнила, какой он был веселый в молодости, как отчаянно плясал во дворе их дома  на майские праздники под баян, на котором играл сосед дядя Аким. Вспомнилось еще, как летними вечерами он садился за руль своего мотоцикла и кричал дочерям, совсем молодым девчонкам школьницам: «Поехали купаться!».
  «Сильно сдал отец за последнее время» - подумала Софочка, внимательно
смотря на морщинистые темные складки на его лице и на шапку седых, совсем белых волос.
- Только ты не перебивай меня дочка, – попросил отец, пряча глаза – я и сам собьюсь.
- Хорошо папа, - пообещала Софочка, нервно комкая в руках полотенце, которым вытирала тарелки.
- Помнишь тот день, когда ты вызвала этого доктора? 
- Да, папа.
- В тот день маме было совсем плохо. Она уже прощалась со мной, а потом говорила, что чувствовала, как у нее начали холодеть ноги.
 Софочка уже больше не сдерживаясь, опустила голову, и слезы закапали на сцепленные замком руки, и на полотенце, зажатое между ладонями. Отец положил свою руку сверху ее ладоней и несколько слез упали и на его пальцы  тоже.
- Она просит тебя не продлевать ее мучения. Она хочет, чтобы врач ушел. Она устала от всего этого: от уколов, от этого лечения. Пойми, ее силы кончились…
- Я поняла так, - всхлипнув, резко заговорила Софочка – ты хочешь, чтобы я просто смотрела, как она умирает?
- Ее уже почти нет, - тихо прошептал отец – Она приходит в себя всего-то на несколько минут утром, днем после уколов и вечером. Ты не знаешь, девочка, как она мучается, когда приходит в себя. Мы просим тебя, не зови больше врача, не надо больше ничего…
 Через неделю после этого разговора бабушка тихо умерла, а на следующий день с утра приехали Софочкины сестры. Софочка предупредила их заранее, и послала каждой большую многословную срочную телеграмму.
 Растолстевшая, совсем не похожая на себя Даша плакала в прихожей, не раздевшись с дороги,  успев только сесть на табуретку, вовремя подставленную Алексеем. Она протяжно, по-бабьи причитала и заламывала руки, заходясь в плаче. И от этого плача болевшее всю ночь сердце Софочки почему-то успокоилось, было неудобно, и стыдно, как будто она присутствовала при чужом горе. Даша очень переживала, что не успела застать мать живой.
 Галя приехала с мужем, угрюмым молчаливым мужчиной, который кивал всем головой, начиная с отца и кончая Анжелой, и говорил только два слова: «Здравствуйте. Колесов».
 Софочка не видела сестер, наверное, более семи лет, с тех самых пор, как была в Воронеже с Анжелой. В то лето они пробыли у Даши целый воскресный  день, вместе ходили гулять в городской парк. Младшие дети у них оказались с одного года рождения, и дочка Даши, Майя, быстро нашла общий язык с Анжелой, пока они сидели в парке на лавочке и вспоминали былое, рассказывали друг другу о прожитых годах. Дети бегали по парку, а Даша все кричала им, чтобы они не убегали далеко. Она уже тогда была раздобревшей, и напоминала Софочке наседку, которая постоянно смотрит за шаловливыми цыплятами.
 Встреча с Галей тогда была напряженной,  и короткой. Они встретились вечером на ее квартире и долго сидели на кухне пили чай. Ее единственного сына Софочка тогда так и не увидела.
- Двадцать лет будет, – вздыхала Галя – Дома редко появляется. Живет у какой-то женщины, да еще с ребенком.
 Галя преподавала в том же медицинском институте, который когда-то окончила с отличием. С мужем была в разводе уже лет десять, и жила одна в большой трехкомнатной квартире, которая тогда показалась Софочке шикарно уставленной дорогой мебелью, и почти полностью застланной мягкими коврами. Обои в комнатах были какие-то необычайно красивые, объемные, на стенах висели картины, но чувствовалось в этой просторной квартире какое-то запустение…
 Когда наконец-то все разделись и прошли в квартиру, Софочка позвала всех на кухню, завтракать. Там все сидели тихо, слушая все те же причитания Даши, а Софочка с уже сухими глазами хлопотала вокруг гостей, собирая на стол и угощая прибывших родственников.
«Странно, - думала она – Галя вышла замуж второй раз уже после пятидесяти. И это с ее трудным характером можно сказать подвиг! Больше пятнадцати лет прожила одна и вот теперь – Колесов. Он совсем не похож на врача. Впрочем, почему он должен быть врачом? Галя сама уже давно не врач, а преподаватель. Это ее первый муж был врачом. А какой он был я уже сейчас и не помню».
 В свои пятьдесят пять лет Галя была все такой же худой, подтянутой и даже стройной, с таким же, как и раньше непроницаемым лицом. Она всегда была очень строгой и сдержанной даже в общении с родными. И это проявилось сразу, как только она заговорила.
- Зачем вы отправили маму в морг? – строго спросила Галя – Можно же было взять справку от лечащего врача. Что у нее было? Рак?
- Да! – коротко ответила Софочка, сдерживая подкатившие слезы. Слова Гали больно ударили ее в самое сердце.
- Вы извините Галина, - осторожно начал Алексей, который стал еще более хмурым после слов Гали – Но мы отдали ее в руки специалистов. Они ее обмоют и приведут в порядок. Я имею ввиду чисто внешне… Почему я должен вам все это объяснять? Вы же сами врач!
 Галя ничего не ответила Алексею, будто  не расслышала его слов. И Софочка посчитала это самым жестким ответом, который могла сказать ее сестра.
  Когда после похорон все разъехались, в один из вечеров после ужина Софочка зашла в комнату к отцу. Он уже видимо собирался спать, горел ночник, была полутьма. Отец читал старую, затертую и  затрепанную Роман-газету.
- Лежи, лежи, - попросила Софочка отца, когда он начал вставать ей навстречу – Я просто так! Можно я посижу с тобой?
- Садись, дочка, - пригласил отец – Я рад, что ты нашла время зайти.
- Знаешь, папа, - сразу заговорила Софочка о том, о чем думала – мне вспомнилось почему-то, то время, когда мы с Алексеем уезжали сюда, а мама не отпускала нас. Ты помнишь?
- Помню, конечно, - чуть слышно ответил отец.
- Тогда мы действительно верили, что нужны своей стране, что едем ради большого  общего дела. Мама сама никогда не стремилась к этому, но она поняла тогда нас. Она нас отпустила. Она жила ради нас и умерла так, чтобы не помешать нам, быть счастливыми.  Она и ты, вы всегда были рядом со мной. А теперь я не знаю, что мне делать в этой образовавшейся пустоте.
- Тоже что и мама, – спокойно, не задумываясь, ответил отец   – Живи  для счастья своих детей, внука. Для нее это было главным. Она любила тебя больше других, но для каждой из вас делала все что могла…
- Неужели смысл только в этом? Мама была права, нужно жить ради своих детей?
- Ты считаешь этого мало? – вздохнул чуть слышно отец – Возможно, что и мало. А возможно, что это слишком много. Сделать все для счастья своих детей разве это малый труд?
- Да, наверное, папа! Что еще остается. Я смотрю иногда телевизор и ловлю себя на мысли, что просто счастлива, что у меня дочери. И что их никто не заберет на войну в Чечню, или еще куда-то. Видишь как все теперь…
- Ну, не так уж все это и ново, – чуть заметно улыбнулся отец – Мы вот с матерью никогда не думали об этом, однако Галя сама завербовалась и работала хирургом в Афганистане три года.
- Как? – удивленно воскликнула Софочка.
- Да! Мама не говорила тебе, и запрещала мне говорить об этом. Слава Богу, Галя вернулась. А  решилась она  на это, когда от нее ушел муж.  Кольку, сына, она тогда оставила его родителям. Они хорошие люди! А с этим Колесовым они, кажется, и познакомились там, а вот жить начали вместе только теперь, когда Николай уже женился и внуков ей подарил.
 Софочка молчала, пораженная услышанным, и внимательно слушала рассказ отца. И ей  все вспоминалось  строгое, неулыбчивое лицо Гали.
- Мы тогда тоже думали, - продолжал неторопливо отец – что та война далеко от нас. А она оказалась так близко. Мама в то время, поэтому и не хотела переезжать к вам. Мы хотели быть ближе к Коле, и к письмам Гали, которые приходили на наш поселковый адрес.
- Господи! – воскликнула Софочка – Почему же вы ничего не сказали мне? Почему Галя мне не писала?
- А разве от этого кому-то стало бы легче? – спросил отец – Нам было бы тяжелее и тебе тоже. А Галя сама просила никому не говорить. Даша узнала уже, когда она отслужила почти полтора года. А потом, когда Галя вернулась, то и говорить было незачем. Когда ты приезжала с Анжелой в Воронеж, Галя уже лет пять, как вернулась. Ты виделась  с ней, и понимаешь, что она не любит рассказывать  про это.
- Да! Но я тогда  и подумать, ни о чем не могла. Да и она выглядела как обычно, всегда спокойная. Говорила тогда, что работает теперь преподавателем в медицинском институте.
 Они помолчали, и Софочка качая головой, опять заговорила.
- Я помню в наш микрорайон приходил цинковый гроб из Афганистана. Мать мальчика работала на комбинате, и мы тогда в профкоме помогли ей, чем смогли. Правда, похороны были за счет военкомата, и… Я помню, как мать кричала и билась в приемной директора, когда ее оповещали.
 - Сейчас убивают в подворотне за горсть мелочи – вздохнул отец – И  по
телевизору об этом показывают, и старики об этом возле подъезда говорят. Так было сразу после войны. Той большой войны. Все повторяется, все идет так же, как и было раньше, а потом опять все наладится. Мама никогда не говорила об этом, но мне кажется Софья, она понимала это много лучше, чем кто бы то ни был.
- Ничего дочка, - обнял отец Софочку за плечи – Все будет нормально. Лишь бы все наладилось, и вам молодым было бы легче. Нам старикам уже умирать пора. Эту жизнь нам уже не понять.
 Отец вдруг неожиданно засмеялся слабым, но веселым смехом.
- Анжела тут как-то,  в феврале, кажется, когда бабушка уснула, затащила меня в свою комнату. Знаешь, она пыталась мне объяснить, как работает видеомагнитофон.
- Подожди! – воскликнула Софочка – Так это она тебе кричала, что ты тупой? Я думала, она по телефону разговаривает. Вот, стервоза…
- Да что ты! – испугался отец – Девочка просто шутила, мы с ней смеялись. Она конечно немного резковата, но мне кажется сейчас вся молодежь такая, и время другое. Приходили как-то к ней днем двое парней в гости, так они, по-моему, без мата вообще разговаривать не могут. Я на них прикрикнул, а они ничего извинились, смеются.
- Ой, папа – прошептала Софочка – Что-то она последнее время совсем от рук отбилась. Придется, видимо, Алексею все рассказать.
- Не надо! – попросил отец – Он уж больно круто с ней.
- Да! – вздохнула Софочка – А с другой стороны надо что-то делать. Я уже думала об этом. Грубит последнее время, пропадает за полночь. Носит только эти черные джинсы и кожаную куртку с цепями. Табаком от нее стало пахнуть!
- Я тоже заметил – промолвил никогда не куривший отец.
- Я ходила в школу – поделилась  Софочка – Учитель говорит они все сейчас такие. Одиннадцатый  класс, все курят и пьют вино, ругаются. Ваша Анжела говорит еще послушная по сравнению с другими. Переломный возраст, говорит.
- Не знаю, – выдохнул отец – Тебе решать. Так-то она ничего, иногда ласкается.
- Когда деньги у тебя просит? – пряча глаза, спросила Софочка.
- Бывает, – вздохнул отец.
- Ладно, папа! – вдруг встрепенулась Софочка – Давай-ка я тебе давление
померю. Что-то ты какой-то квелый!
- Ну, давай, – согласился отец – Да я уж и так сегодня пил таблетку от давления. Голова к вечеру разболелась…

                15.
       Вспоминая, Софочка теперь точно знала, что все беды в их семью пришли
после  смерти ее матери. Бабушка ушла и как будто забрала мир из их всегда крепкой  и дружной семьи.
  Осенью, через полтора года после смерти жены, в один из воскресных дней,  умер отец. И если к смерти бабушки в семье все уже были внутренне готовы, то старик умер в одночасье, неожиданно и скоропостижно. Он шел на зов Софочки к ужину и даже успел ей ответить, что идет, а потом просто упал в коридоре, не дойдя до кухни двух шагов. Когда Алексей и Софочка подбежали к нему, то отец был уже мертв. Анжела крикнула протяжно и испуганно, а потом  спряталась в своей комнате на кровати и, зарывшись под одеяло так, как делала это в детстве, на все вопросы Софочки отвечала односложно.
 - Да оставь ты ее в покое! - прикрикнул тогда Алексей на Софочку – Пусть полежит успокоиться. Что ты ее опекаешь, будто ей пять лет…
 Софочка на следующий день дала срочные телеграммы и Даше и Галине, но на похороны отца никто не приехал. Сестры не позвонили, и вообще от них не было никаких  вестей, пока через две недели не пришла телеграмма от Даши. Даша писала коротко, что выехать на похороны ни она, ни Галя не могут. Всего две строчки, телеграмма обычная.
Только прочитав ее несколько раз, Софочка вдруг подумала о том, что, скорее всего, у сестер нет денег, как и у многих в этой стране сегодня, на такое длинное путешествие. Вечером, она показала телеграмму Алексею и поделилась с ним своими догадками.
- Можно было бы выслать им денег, если бы ты догадалась раньше – пожал плечами Алексей.
- Да, можно было бы! – согласилась Софочка резко, злясь, толи на себя, толи на мужа – Но я не знаю, как бы они к этому отнеслись! Особенно Галя!
 А от Гали через месяц пришло письмо. Это было необычно уже само по себе, но еще необычнее было то, что письмо было на пяти листах исписанных мелким плохо разборчивым почерком. Это длинное письмо просто  поразило Софочку, но его содержание еще больше запутали все ее  чувства, предположения и ранее укрепившиеся мысли и представления о сестре.
«Спасибо тебе, Софочка - писала Галя – что ты была с ними всегда. Мы с Дашей очень благодарны и тебе и Алексею, что мама и папа нашли у вас настоящий дом, что они не остались на старости лет в одиночестве. Ваш дом смог заменить им наш деревенский дом детства. Мама всегда любила тебя больше всех на свете, а отец больше всего волновался и переживал за меня. Я чувствовала это! Всегда! Именно поэтому  мне, вдвойне горько, что я не смогла приехать на папины похороны, но еще больше горько теперь, что не смогла быть как ты с ними рядом все последние годы.
 Но так уж сложилась жизнь! Не беспокойся за нас. И у меня и у Даши все более или менее хорошо.  Надеюсь на скорую встречу! Мы обязательно приедем к вам, как только будет такая возможность, и обязательно сходим на кладбище поклониться им обоим…».
 Прочитав письмо, Софочка плакала в течение всего следующего дня. И утром, и на работе, и вечером когда читала письмо Татьяне. В этот вечер она засиделась на квартире у молодых, и долго говорила с Татьяной, когда внук давно уже спал. Этим вечером Софочка впервые согласилась с уговорами Татьяны и осталась ночевать у дочери и зятя.
 Она позвонила домой предупредить домашних, но трубку никто не взял. Алексей как всегда был на работе, а Анжела последнее время приходила домой редко до двенадцати часов ночи, а иногда и  под утро.
- Анжелы еще нет, - тихо вздохнула Софочка.
Татьяна, которая что-то вязала для ребенка, оставила спицы в кресле и подсела к матери на диван.
- Я хотела спросить тебя мам, - заговорила она, пряча глаза – давно хотела. Скажи, почему Анжела,  не стала поступать в институт? Почему вы с отцом не настояли? Почему техникум, да еще и нефтяной? Там же учатся в основном одни парни.
 Софочка виновато улыбнулась дочери.
- Ты же знаешь, – ответила она со вздохом – Анжела всегда училась не очень прилежно.  И когда она сказала, что ее подруга и друзья со школы идут учиться в этот техникум, то отец сразу согласился. Я не стала ничего говорить, я Танечка не понимала, что Анжела  хочет, и получение хоть какого-то образования, хоть какой-то профессии для нее на тот момент было выходом. Да, и для нас с отцом это тоже было и неожиданно, но и как-то приятно, что ли. Мы с ним никогда не разговаривали на эту тему, но мне кажется, что он обрадовался такому решению Анжелы.
- Может быть, отец тоже боялся за Анжелу, и не знал, чего она хочет, и что будет делать? – осторожно спросила Татьяна.
- Да и это тоже конечно! – закивала дочери Софочка – Отец как-то, когда  Анжела училась в школе последний год, побывал там несколько раз по делам комбината. Ты же знаешь, что школа сейчас практически зависит от финансирования и материальной помощи комбината. Так вот он приезжал тогда всегда расстроенный. Прямо о чем-то он мне не рассказывал, но я поняла, что ему очень не нравилось все, что он там увидел. Или не все, но что-то, отчего он потом весь вечер бывал мрачным.
- Скорее всего, наш папа представлял себе школу такой, как она была еще в те времена, когда училась я, – грустно улыбнулась Татьяна – А с того времени
многое  изменилось…
- Да, наверное, ты права, – согласилась Софочка – Кажется, еще совсем недавно в школе всегда был порядок, и чистота, и дети были послушными учителям. И одевались все в единую школьную форму, и никто из учеников не позволил бы себе курить в открытую на крыльце школы, никто не ругался матом во весь голос в коридорах школы  на переменах…
- Наш папа совсем отстал от жизни, - опять грустно улыбнулась Татьяна – А я еще давно хотела сказать тебе. Я последнее время очень боюсь за Анжелу. Вокруг столько наркоманов ее возраста. У нас в подъезде повадились какие-то малолетки собираться вечерами. Так вот после них в подъезде и шприцы валяются, и какие-то ампулы пустые…
- Не надо! – вскрикнула Софочка – Не говори об этом. Пожалуйста! Я просто боюсь об этом думать, а говорить с Анжелой последнее время становиться все тяжелее…
 Недели через две после этого разговора, таким же вечером, когда Софочка дома ждала мужа и дочь, и как всегда готовила, не торопясь, на кухне ужин, зазвонил телефон. «Наверное, Татьяна, - подумала Софочка – Больше некому. Алексей никогда не звонит, Анжела тем более…».
 Но в трубке раздался голос Алексея.
- Что делаешь? – спросил муж спокойным, и даже каким-то безразличным голосом.
Софочка была удивленна непривычным в такое время  телефонным   звонком, и ответила, запинаясь, что готовит ужин и ждет его.
- Что-то случилось, Алексей? – обеспокоенно спросила Софочка – Ты хорошо себя чувствуешь?
- Так ничего особенного,  - ответил вяло Алексей – Я сейчас приеду, устал что-то.  Анжелка не появлялась?
- Нет! Наверное, как всегда с друзьями после техникума задержалась. А что? Ты ее видел? Почему ты спрашиваешь?
- Сейчас приеду, - просто, не отвечая на вопросы жены, повторил Алексей и повесил трубку.
  Этот непривычный для Алексея и для нее телефонный разговор взволновал Софочку не на шутку. Она забеспокоилась, еще не понимая, чего она беспокоиться, и даже не представляя, что может случиться. Мысли метались от здоровья мужа к его вопросу о младшей дочери. Вспоминался недавний разговор с Татьяной, в голову лезли всякие кошмары  и страшные мысли.
 Ожидая приезда мужа Софочка не находила  себе места и поэтому бегала из кухни, где на плите все кипело и жарилось, на балкон, где было видно подъехала ли машина Алексея. И все же она не уследила, когда Алексей приехал. В дверь позвонили, и от привычного мелодичного звонка Софочка вздрогнула как от выстрела, и чуть не выронила тарелку с нарезанным луком, которую держала в руках.
 Уже подбегая к двери, Софочка услышала на лестничной клетке перед входной дверью необычно громкие голоса и забеспокоилась еще больше. Она распахнула дверь с замиранием сердца и сразу увидела Алексея. Муж с искаженным  злобой лицом стоял в дверях и что-то громко говорил Анжеле. И только после этого Софочка обратила внимание, что муж держит Анжелу грубо, за шиворот ее кожаной черной куртки, а дочь, отвечающая ему грубым и развязанным тоном, висит на его руке безвольной тряпичной куклой, кулем.
- Получай! – скрипучим гневным голосом выдохнул Алексей и грубо толкнул дочь через порог. Анжела упала в Софочкины объятья, ткнулась в нее головой, и тут же оттолкнула ее руками в грудь так,  что Софочка попятилась и уперлась спиной в стену коридора. Расширенными от испуга глазами Софочка увидела всклоченные волосы Анжелы, слежавшиеся космами, и сквозь эти спадающие на лицо, не убранные волосы растянутое в непривычной, не естественной улыбке лицо. На Софочку пахнуло винным перегаром, сигаретным духом, и еще чем-то затхлым, будто из распахнувшегося, давно заброшенного погреба.
- Хорошо, что из милиции друзья позвонили нашему начальнику вневедомственной охраны комбината майору Гречину, - все так же возбужденно и громко говорил Алексей,  проталкиваясь в квартиру мимо застывшей в изумлении Софочки – а то бы твоя доченька до сих пор сидела бы в камере, для задержанных милицией, в городе.
- Господи! – свистящим шепотом наконец выдохнула Софочка – Что случилось?
- А ничего особенного, - злобно глянув на дочь, все так же громко отвечал Алексей, захлопнув с шумом входную дверь так, что посыпалась откуда-то  штукатурка.
 – Наша любимая дочь, с еще двумя паршивцами  и двумя такими же, как она девицами легкого поведения, напились по случаю совершеннолетия одного из них прямо на перемене между занятиями, и устроили скандал на уроке. Капитан, который разбирался по этому делу после того как их всех доставили в отдел милиции, узнал у нашей дочери ее фамилию, а так же чья она дочь, и сразу позвонил майору Гречину. Этот капитан оказался милым человеком, не злым. Я бы сказал даже слишком добреньким к этим подонкам!
- Чего расселась! – закричал Алексей на дочь, которая  пока он говорил, уже уселась на корточки, опершись спиной о стену – А ну быстро в ванную, чучело огородное!
Анжела только пьяно улыбнулась на слова отца, и тяжело опершись руками прямо о грязный пол, выпрямилась. Стоя, ее заметно покачивало, и она продолжала так же глупо улыбаться.
- Ты папочка, известная в городе личность, - заплетающимся языком сообщила Анжела, направляясь в ванную комнату – Как только я назвала фамилию и адрес, нас с ребятами стали обхаживать как родных. Уже не пихали и не пинали, разговаривали вежливо, на «будьте  Здрасте», а Толяну даже деньги отдали.
 - Вот стерва! – выкрикнул Алексей, хватая стоящую в коридоре швабру.  Он
замахнуться, и успел ударить Анжелу по спине так, что она отлетела от дверей ванны в комнату. Софочка закричала пронзительно, хватаясь руками за голову, а Анжела вдруг резко подскочила и бросилась к дверям в свою комнату. Алексей стремительно догнал ее и не дал ей захлопнуть дверь, они ввалились в комнату Анжелы, и Софочка услышала там шум борьбы, грохот падающих стульев, крики и громкие ругательства.
 Софочка была поражена как громом, и все стояла в коридоре, прижимая руки к лицу до тех пор, пока в комнате не раздался громкий звон разбившегося стекла, и не раздался истерично-протяжный, и как показалось Софочке, жалобный крик дочери. Вот тогда она заметалась, влетела в комнату дочери с одним желанием повиснуть на руках Алексея, загородить Анжелу, но увидела мужа спокойно сидящим в кресле рядом с перевернутым журнальным столиком. Он тяжело дышал, и смотрел из подлобья  куда-то в угол.  Там в углу Анжела, уже без куртки в кофточке с оторванными пуговицами стояла на подоконнике окна. Холодный ветер выхватил из комнаты занавеску и трепал ее за выбитым окном. Подоконник под ногами Анжелы был усыпан битым стеклом, ее волосы развивались, и сама она нагнулась головой в открытое окно и даже подалась туда плечами.
- Ты что думаешь, я не прыгну? – каким-то чужим совсем незнакомым голосом орала во всю мощь легких Анжела, обращаясь к отцу – Мама! Если он не уйдет, я спрыгну вниз, я не шучу!
- Анжела, Леша! Боже мой… - Софочка рыдая, протянула руки к дочери и медленно, будто во сне, стала осторожно  подходить к ней.
- Прыгай, прыгай, - хрипел, усталым голосом говорил в это время Алексей, вытирая одной рукой пот с лица, а другой, держась за сердце, знакомым Софочке жестом засовывая ее за борт пиджака.
- Мне дочь наркоман не нужна! – продолжал хрипеть Алексей – Да! Да! Не удивляйся Софья, у нее нашли в куртке пакет с анашой. Наша дочь пьет крепленое вино, как мужик, употребляет наркотики и ругается матов в адрес своих учителей. Прыгай!  Если бы я знал раньше, сам тебя выкинул бы из этого окна…
- Леша-а! – пронзительно и страшно закричала Софочка и тут же опять протянула руки к дочери.
- Анжела! Доченька, – все тем же диким криком взмолилась Софочка – Слезь, я прошу тебя, уйди от окна. Ты так молода, ты еще так не разумна…
- Да  вы  что ли  разумные? – зло, с  остервенением  закричала  ей  в   ответ
Анжела – Только и знаете, что торчать на работе с утра до вечера. А что вы видели в жизни? Что вы можете вспомнить за то время что живете? Свой комбинат, от которого по выходным несет тухлятиной, когда включаются диффузоры в цехе переработки кости…
       Софочка  подошла  в  это  время  вплотную  к  дочери и одним прыжком
ухватила ее за плечи. Через секунду  они, обнявшись, уже боролись, а потом
с грохотом упали на пол…
 Через час «Скорая помощь» увезла Алексея в больницу с сердечным приступом и «зашкалившим», как сказал доктор, сахаром в крови. Измеритель сахара в крови, который Алексею подарили на один из его день рождения его друзья, иногда бывающие за границей, вызвали у доктора «Скорой» не просто восторг, а какую-то до слез печальную зависть. «Да! – сказал грустно доктор – А у нас вот». И он слегка дернул резиновую трубку стетоскопа у себя на шее.
 Пока  его несли на носилках вниз по лестнице, Алексей лежал с полузакрытыми глазами, и держал руку Софочки, которая пыталась семенить рядом.
- Прости меня, - твердил Алексей как заклинание – Прости меня, Софочка!

                16.   
   Как-то  незадолго до Новогодних праздников Софочку вызвал к себе в кабинет Филимонов.
- Заходи, заходи! – чуть поднялся он из-за своего большого стола, заваленного бумагами. Он показывал Софочке на ближайший  стул, один  из целого ряда стульев стоящих вдоль стола совещаний, который образовывал с его собственным столом большую букву «Т».
- Садись поближе и рассказывай, - повелительно, так, как он  разговаривал со всеми последние годы,  потребовал   Филимонов. Его голос гулко отдавался в огромном кабинете.  И Софочка, которая давно уже не приходила на оперативные совещания так, как не была больше руководителем профкома, и вообще редко за последние годы бывала в кабинете генерального директора, почувствовала себя в этом просторном и как будто пустом кабинете, неуютно и скованно.
- О чем,  Виктор Петрович?  –  удивленно  спросила  Софочка.  Она      вообще
не  могла  вспомнить, когда   Филимонов вызывал ее к себе последний раз, а
тем более интересовался ее работой.
-Хорошо! – нетерпеливо подскочил со своего места Филимонов и подошел к Софочке вплотную – Я буду говорить, как говориться сразу по делу. Ты знаешь, что скоро выборы в Законодательное собрание области. Я уже зарегистрировался  как кандидат, и конечно буду избираться по нашему, местному округу. Кроме того, я уже решил вопрос, и председателем избирательной комиссии будешь назначена, как и четыре года назад, ты.
- Виктор Петрович, - удивленная его словами перебила Филимонова Софочка – Вы же знаете о моем семейном положении…
- Знаю! – резко перебил Филимонов и нервно зашагал по поскрипывающему под его ногами блестящему паркету кабинета – Я Софья знаю одно, что в прошлый раз ты как председатель избиркома прекрасно справилась со своими обязанностями. Благодаря и тебе тоже я был избран депутатом.
- Вас избрали люди, - тихо заметила Софочка, но Филимонов как будто и не заметил ее слов.
- Я хочу и прошу тебя опять взяться за эту работу. Ты должна понимать, как это важно для меня именно в сегодняшних условиях…
- Виктор Петрович! – отчаянно воскликнула  Софочка, перебивая начальника – Вы же знаете, что Алексей болеет, и что у меня не все в порядке с младшей дочерью…
Софочка осеклась на полуслове, но Филимонов тут же, подхватил ее слова.
- Алексей твой уже приходит в порядок, - все тем же бодрым голосом заверил он – Я к нему на днях во время обеда заезжал. Да! Не смотри на меня так! Я не говорил с ним о работе, я просто проведал больного товарища. Чувствует он себя уже хорошо, и даже сам просился на работу, но я, конечно, сказал ему, что ему нужно еще отдохнуть, пусть догуливает свой отпуск. А на посту председателя мне нужна именно ты!
- Да не смогу я! – чуть не плача воскликнула Софочка – Возьмите Марию Ивановну, она же была председателем  профкома.
- Твоей Марии Ивановне мозгов не хватает, - процедил сквозь зубы с раздражением Филимонов – А потом я хочу доверять человеку в таком деле полностью.
 Софочка молчала и вспоминала выборы, состоявшиеся четыре года назад.
 Тогда известие о назначение ее председателем  избирательной комиссии очень взволновало ее. Софочка считала, что на нее возложили и почетную и в тоже время ответственную работу. Работу, от которой зависело многое. И уважение людей, и ее, казалось бы,  уже неприметная должность на комбинате должны были опять, как и раньше  повыситься, хотя она и не мечтала об этом. Она, как и в бытность свою, когда была председателем профкома комбината, опять оказалась в гуще людей и важных событий. Так ей казалось!
 Организационные  проблемы избиркома, собрания и совещания по поводу предстоящих выборов тогда полностью захватили ее. Софочка тогда очень волновалась и взялась за обязанности председателя лишь после долгих уговоров Филимонова и мужа. Она опять почувствовала себя как в молодости в  центре больших  и важных событий, и это на какое-то время отодвинуло в сторону даже волнения и заботы  по поводу Татьяны и новорожденного внука.  И она видела, как переживал и волновался Филимонов, как он просил ее согласия, и говорил о необходимости ее помощи, хотя два его соперника по избирательному округу были   людьми  в
городе  малоизвестными, и шансов у них было намного меньше чем у Фили-
монова.
В день голосования, когда все волнения уже давно  улеглись, и Софочка находилась  в нормальном рабочем состоянии на избирательном участке, произошло событие, которое на многое открыло ей глаза. Во второй половине дня на избирательный участок пришла Дина Алексеевна Коваль. Многие годы она занимала должность директора магазина расположенного возле проходной комбината, и Софочка, конечно же, знала, какое положение занимает Дина среди иерархии руководства комбинатом.
 Дина предложила тогда Софочке поговорить наедине, и они прошли в  один из пустующих классов школы, в здании которой и находился избирательный участок. В этом кабинете члены избирательной комиссии отдыхали, пили чай, оставляли свои вещи. Когда они зашли в этот кабинет Дина спокойным, но властным движением забрала у Софочки ключ от входной двери и заперлась изнутри. И только после этого она начала раздеваться, снимая с себя тяжелую до пят, норковую шубу и такую же, казавшуюся тогда массивной норковую шапку.
«Даже в такие тяжелые времена, - думала Софочка, смотря на унизанные золотыми перстнями пальцы Дины, на ее драгоценности на груди – торговки умудряются жить не только шикарно, но и с показной вальяжностью, будто бы с вызовом всей той нищете, которая царит вокруг. Хотя именно эти времена для них, наверное, самые прибыльные. Сейчас еще хуже, чем в Советские времена,   когда было много дефицитных товаров. Сейчас дефицитом  являются деньги,  а не товары, и поэтому товарообмен или бартер, как сейчас говорят, делают торговцев первыми людьми. Однако, как они не понимают, что вызывают презрение и ненависть у простого народа, у рабочих всем этим своим показным благополучием и богатством».
- Вот Софья! – протянула Дина лист бумаги, когда наконец-то неторопливо разделась – Здесь Филимонов подробно описал все. Ты читай, а потом я заберу эту бумагу с собой.
 Даже сейчас, через столько лет, Софочка будто бы видела и помнила наизусть исписанный Филимоновым лист бумаги. Это была подробная инструкция и руководство к действию. В ней Филимонов  описывал, как нужно поступить Софочке для обеспечения его победы на выборах, что сделать с неиспользованными бюллетенями, а так же описывал действия каждого члена избирательной комиссии в отдельности.
- Я не буду этого делать! – решительно заявила Софочка,  прочитав инструкцию до половины. – Это уголовное преступление, нас предупреждали об этом – глядя строго на Дину, восседающую в единственном в кабинете кресле, добавила она возмущенно.
- Ну, смотри! – спокойно  ответила Дина. На ее лице не дрогнул ни один мускул, она не улыбалась и не возмущалась. Дина как всегда была невозмутима как статуя.
- Тебе жить, - добавила без всякого выражения Дина и поднялась – Что мне передать ему?
- Скажи, что он и так выигрывает, - торопливо заговорила Софочка – Я могу гарантировать ему, что большинство людей голосую за него. Я же общаюсь с ними. Они сами ко мне подходят, и большинство откровенно смеется над фамилиями других кандидатов…
 Софочка и сейчас с отвращением вспоминала, как тогда она долго и усердно оправдывалась перед Диной. А все потому, что каждый на комбинате знал, что моложавая тридцати шестилетняя Дина Коваль является одной из многочисленных любовниц Филимонова, но в ряду многих она всегда была первой. Из-за этой связи она даже развелась с мужем, с которым прожила почти десять лет. Впрочем, другие говорили, что муж все равно бы бросил ее так, как хотел детей, которых у них не было, и скорее всего по вине Дины. Толи она не хотела детей, толи не могла по здоровью иметь их, уж этого точно никто не знал. Дина была скрытным, безэмоциональным и малообщительным  человеком.
 После выборов, даже когда стали известны результаты безоговорочной победы, которую предсказывала Софочка, Филимонов еще долгое время здоровался с Софочкой только кивком головы, и никогда не заговаривал с ней ни о рабочих, ни о житейских делах так, как он это делал раньше всегда. Тогда, Софочка конечно рассказала все Алексею, но он сказал ей, что все это не важно.
- Главное, что ты поступила так, как считала  правильным. Он победил, и ты в этом не обманула его. Позлится и перестанет. А вообще, он имеет в виду, только конечный результат, успех или неуспех. Я его хорошо знаю! Все промежуточные этапы он потом забывает, остается только конечный результат. Если он положительный то, никому ничего не грозит. Так, что успокойся.
 Софочка думала, что на этом ее работа в избиркомах навсегда закончена, и была даже рада этому. Она больше не хотела переживать того унижения, и тех неприятностей, которые принесла ей эта показавшаяся на первый взгляд и так захватившая ее в самом начале работа. И вот теперь сидя в кабинете Филимонова, она была и поражена, и испуганна и полностью обескуражена всем что происходило. Все это было и нелогично, и как-то по-глупому, по-детски не настоящим, как будто искусственно придуманным опять для непонятных и чуждых ей действий.
- Вы же знаете, я не справлюсь! – уже слабо и безнадежно отбивалась от уговоров Софочка.
- Справишься! – уверенно воскликнул Филимонов – Справишься! Обязательно справишься! Иначе, зачем мне нужен лишний работник в профсоюзном комитете? И это заметь при сокращении числа рабочих мест на комбинате. И сокращаем мы ни кого-нибудь, а рабочие специальности, которые при достаточных объемах производства нам просто были бы необходимы. И в будущем будут необходимы, когда мы выйдем из этой черной полосы. А вот ваш профсоюз людей уже беспокоит, многие не хотят платить профсоюзные взносы и так с мизерной заработной платы. А, кроме того, со слов Алексея я понял, что от второй группы инвалидности он отказался. Заметь: не рабочей группы!  Но ты-то знаешь, что отказаться он может, но признать его неспособным выполнять свои обязанности по состоянию здоровья может и наша аттестационная комиссия.
 Филимонов, сцепил руки на пояснице и говорил спокойно, стоя спиной к Софочке, и казалось, что-то внимательно разглядывал за одним из больших окон, из которых состояла одна из стен его большого кабинета. В такт словам он покачивался с пятки на носок, и Софочка заворожено смотрела на его новенькие лакированные туфли и идеально отглаженные брюки, и постепенно начинала осознавать  смысл, который он вкладывает в каждое слово.
- Да и Татьяна твоя, – продолжал Филимонов – тоже  одна из первых в списках на сокращение. Отработала она на комбинате меньше намного, чем любой из работников ее планово-экономического отдела, а это, как ты понимаешь, по коллективному договору является одним из первых и решающих условий при решении вопроса о тех, кто в коллективе подлежит сокращению в первую очередь…
- Ты мне угрожаешь? – вырвалось у Софочки возмущенно и удивленно одновременно.
Филимонов обернулся через плечо. Его холеное, чуть надменное лицо расплылось в широкой и добродушной улыбке, и даже неожиданное обращение на «ты» он как-будто бы пропустил мимо ушей.
- Что ты Софья? О чем ты? – спросил он с неподдельной искренностью в голосе – Я просто хочу тебе напомнить о том, как все мы в этой жизни зависим друг от друга. Мы зависим от нашей дружбы, от нашего отношения друг к другу, от взаимовыручки. Ты одна из немногих, кто знает, что значат для меня эти выборы, а соперники у меня в этот раз в тысячу раз серьезнее, чем четыре года назад. А поэтому я надеюсь именно на тебя. На твой ум, решительность, умение найти общий язык с людьми, на преданность интересам комбината, которому ты отдала всю свою жизнь. А в комиссии будут те же люди, что и четыре года назад, ты всех их прекрасно знаешь.
 Филимонов нервно зашагал по кабинету.
- Я никому другому не могу доверить такое деликатное  и ответственное дело. Все они могут ходить по цехам и убеждать людей проголосовать за меня. Они умеют давить на них, уговаривать, запугивать самых вредных, но они не способны делать дело так деликатно как ты, без скандала и шумихи.
- Кстати! – воскликнул Филимонов, резко оборачиваясь к Софочке – Весной, нужно будет ехать защищать кандидатскую диссертацию в Оренбург. Сейчас ученые степени опять становятся актуальными, а в будущем я уверен, будут еще актуальнее. И там, в Оренбурге ты тоже будешь нужна мне. Я ведь знаю, что никто не знает мою диссертацию лучше тебя. Поэтому я без тебя как без рук, а ты говоришь, что я могу тебе угрожать.
 Филимонов резко подошел сзади,  и обнял за плечи, сгорбившуюся и закаменевшую  на стуле Софочку.
- Ну, куда я без тебя и без Алексея? Один в поле не воин! – доверительно прошептал он, нагнувшись к уху Софочки…
 Вечером после работы Софочка застала дома Алексея и Анжелу играющими в шашки. Последнее время они много времени проводили вместе. Играли они в какую-то свою игру, которую называли «уголки», и делали это всегда азартно, спорили, смеялись, а иногда даже нешуточно злились друг на друга. Как обычно  они расположились на ковре  посреди зала, и как обычно был включен телевизор, который громко вещал на всю квартиру. Они оба поздоровались мельком, продолжая игру, а Анжела сказала быстро, что они уже ужинали, и что ужин для нее на столе.
 Софочка раздеваясь в коридоре, смотрела за их игрой с грустной улыбкой и думала, что Алексей действительно выздоравливает, и выглядит с каждым днем все лучше. Анжела после того как отец попал в больницу дежурила у его кровати несколько суток, пока Софочка категорически не прогнала ее домой. Она очень изменилась за эти два месяца. Похудела, еще больше вытянулась и стала выглядеть намного старше своих восемнадцати лет.
 «Нет! – подумала Софочка, отвечая себе на вопрос о том, рассказывать ли о случившемся мужу – Теперь моя очередь защищать их. И делать это лучше, молча. Так, как  всегда делал Леша…».

                17.
    Во  всех  бедах и  переживаниях постигших Софочку  за последние два года 
 единственным светлым пятном в ее жизни был и оставался внук – Иван. Она старалась последнее время как можно больше проводить с ним времени, тем более что это не составляло большого труда. Татьяна с Сергеем часто и сами просили Софочку побыть с Иваном, когда уходили вечерами то к друзьям, то  на праздники и дни рождения. Софочка часто забирала внука к себе на выходные дни, и эти выходные дни для них с Алексеем заполнялись полностью интересами внука, его играми, заботами о нем, и вообще наполняли их дни каким-то новым весомым смыслом.
 Ваня уже подрос, сам ходил, ел, и довольно бойко разговаривал с бабушкой и с дедом, и Алексею, который редко выходил из дома из-за болезни, особенно было приятно целыми днями копошиться с внуком. Софочка, часто  занятая  на кухне приготовлением обедов и ужинов, и вообще домашними делами, всегда с радостью прислушивалась, как Алексей и Иван играют вместе и как Алексей смеется и подыгрывает внуку. В такие моменты он будто бы забывал о своей болезни, и это было еще одной радостью, это было еще одним моментом, который вселял в Софочку надежду  не только на выздоровление мужа, но и  вообще надежду на что-то светлое и хорошее, что еще ждет их впереди.
 Со временем, привыкнув  к тому, что Ваня всегда будет в надежных руках, Татьяна и Сергей стали  все больше забот о внуке оставлять на Софочку. К моменту, когда Ване исполнилось  пять лет, Софочка уже сама каждый день водила его в детский сад по утрам, и сама забирала его, даже если Татьяна вечером приходила и забирала внука домой. А, кроме того, молодые могли свободно уезжать на несколько дней с друзьями на природу, в летнее время ездили на море на собственной машине, и все это время Ваня был в доме Софочки и Алексея.
 Зимними вечерами, когда Алексей копошился с внуком, а Софочка что-нибудь шила или штопала в углу под торшером, она смотрела на «своих мужчин», как она теперь ласково называла их и  вспоминала маму. «Все будет хорошо » -  всегда повторяла ее мама, - «Все образуется и опять все будет хорошо».
  Время шло, прошли успешно выборы, в которых Софочка была председателем избирательной комиссии, а потом закончилась еще одна зима. Алексей, окрепший за последние месяцы, вышел на работу, и опять стал пропадать на комбинате целыми днями и в том числе и в выходные дни. Однажды, в мае,  солнечным  воскресным  утром,  в дверь квартиры позвонили.  Софочка, удивленная ранним визитом, встретила на пороге  Светлану Филимонову.
- Ну, вот, – всплеснула  руками,  Софочка – В какие веки зашла, Света, проходи! Проходи! Рада, что зашла!
- К внуку собираешься? – с порога спросила Светлана.
- Нет! – засмеялась счастливо Софочка – Мои молодые еще вчера уехали на природу, на шашлыки. Алексей уже на работу вышел, сама знаешь. Так что Ванька у нас со вчерашнего вечера, сейчас завтракает. Пойдем с нами!
- А где Анжела? – осторожно спросила Светлана, снимая плащ в коридоре.
- Анжела со вчерашнего дня пишет диплом в квартире у Татьяны – бодро ответила Софочка, но тут же, неудержавшись  вздохнула – Учится теперь почти на одни пятерки, читает что-то, книги какие-то. Мы с тобой в молодости таких книг  и не видели никогда. Вообще изменилась сильно, из дома теперь редко куда выходит, хотя осталось в ней что-то. Курить, говорит, не брошу,  и не упрашивай...
- Как мой говорит: – тихо, будто про себя, сказала Светлана – «Вам бабам не угодишь. И плохо – плохо, и хорошо тоже плохо».
- Может и верно, - опять вздохнула Софочка – Может быть, мы требуем от них слишком многого.
- Ну, а вообще все не так плохо, - встрепенулась Софочка – Все вроде бы при деле. Ванечка поздоровайся с тетей Светой!
  - Да какая я ему тетя! – засмеялась Светлана, входя в кухню – У меня у самой
трое внуков…
- Ну, и что? – протестующее воскликнула Софочка – Ты моложе меня лет на семь или десять даже…
- Ладно! – как-то сразу помрачнев, перебила Светлана, и потрепала по голове подбежавшего Ваню – Когда в школу герой? Через год? Ну, вот уже совсем взрослый!
- Садись, - суетилась вокруг гостьи Софочка – Чай только заварила, сейчас попьем. Иди Ванечка в комнату, раз уже поел.
- А у меня к тебе разговор, - все так же мрачным голосом сообщила Светлана, усаживаясь за кухонным столом.
- Ну, конечно, - согласилась Софочка – Раз уж пришла, то конечно не без дела. Сейчас редко кто просто так заходит. Толи мы постарели, толи так жизнь изменилась, как говорит моя Татьяна.
- Татьяна у тебя – голова! Умная девчонка, мой-то  говорит, что, наверное, ее назначит скоро начальником отдела. Говорит, нет сейчас экономистов у нас нормальных, все еще в старые времена учились, и в экономике ничего не смыслят…
- Ну, и твои девчонки тоже вроде ничего, - торопливо перебила Софочка.
- Старший зять, Петька, пьет сволочь, – тут же поделилась откровенно Светлана – Моя Иринка с ним извелась уже. Мой-то его хотел на более приличную должность воткнуть, да потом плюнул. Говорит, зачем он мне, только позорится с ним. Да! Ты, наверное, и сама знаешь!
- Да уж! – извиняющимся тоном согласилась Софочка – У нас тут в микрорайоне все на виду, как в аквариуме.
- Вот именно, -  хмуро, опять каким-то мрачным голосом согласилась Светлана – Я как раз и пришла поговорить с тобой о твоей поездке с моим в Оренбург.
- Да? – удивилась Софочка – А что случилось?
- Да, все тоже, - недобро улыбнулась Светлана – Кобеля моего ты знаешь! Он ни одной юбки не пропустит.
- Мне это к чему? – посуровевшим тоном спросила Софочка.
- Да к тому, что не хочется мне еще одну подругу терять – с досадой сказала Светлана – Ты баба молодая, муж у тебя больной, а мой к тебе в этой поездке обязательно клеиться станет.
- А вот ты о чем, - засмеялась Софочка, с одной стороны пораженная откровенностью Светланы, а с другой понимая нелепость этого разговора.
- Ну, с этой стороны можешь беды не ждать. Мне Света уже пятьдесят, а у твоего Филимонова и помоложе  женщины под рукой.
- Да в том-то и дело, что ему все равно, как тому кобелю, молодая или не слишком – злобно воскликнула Светлана – ему всю территорию комбината надо своей спермой пометить. Спортсмен чертов!
 Софочка после ее слов засмеялась уже с облегчением.
- Да, - уже непринужденно и иронично заговорила Софочка – Откуда он у тебя такой взялся! Не мужик, а мечта одиноких баб! Зимой на лыжах, летом бегом по дорожкам парка…
- Тебе смешно? – со злобой спросила Светлана.
- Извини, - стушевалась Софочка – Я думала, что ты уже к этому относишься с юмором.
- С юмором, – выдохнула Светлана, и задумалась о чем-то своем, будто не замечая Софочку, которая суетилась вокруг, наливая чай и расставляя на столе посуду со сладостями.
- Мы-то с ним родом из нашего, мясокомбинатского поселка – вдруг заговорила Светлана, улыбаясь – Ты-то, наверное, и не знаешь, но мы выросли с ним здесь, а потом уже  уехали в Ульяновск, поступили там в институт.
- Да ты что? – неподдельно удивилась Софочка.
- Да! Нас в поселке все старики знают, да и мы помним многих. Мы же с ним все детство босоногое здесь возле комбината пробегали. В Ульяновске учились в институте, потом работали, а потом его сюда назначили. Мне кажется, он сам этого добивался. Черт нерусский!
- Что это ты так его, - удивилась опять Софочка – Какой он нерусский? Что он у тебя татарин что ли, или башкир.
- Чех он или венгр по отцу, – спокойно ответила Светлана – Сейчас уже не узнаешь, а в детстве нам ни к чему было.
- Вот тебе и на! – засмеялась Софочка.
- Да, - закивала головой Светлана – Он же в сорок пятом родился. А мать его похоронку на его отца еще в сорок втором получила. Ну, вот и стала жить с одним военнопленным. Мы его звали дядя Геша. По-русски он плохо совсем  говорил, мужик был здоровый, широкоплечий, но скрюченный какой-то. Может после ранения или что. Филимониха, как звали в поселке его мать, нарожала Геше троих детей, все пацаны.  Может быть, поэтому он в свою Венгрию или Чехию так не вернулся, когда военнопленных отпускали, так и  жил у нас в поселке. Хотя прожил не долго. Я помню, похоронили его, когда мне лет двенадцать было. Витька мой средним был, а Сашке младшему его брату тогда и семи лет не было. Их у нас в поселке долго еще «немчурой» звали. Это уж потом я поняла, вспоминая, как он с нами иногда разговаривал, что дядя Геша не немец был, а кто по национальности непонятно.
- Господи! Чего только на свете не бывает, - вздохнула Софочка.
- Вот и мой, наверное, в отца своего нерусского пошел. Тот  всю жизнь болел, загибался, работал все столяром, а потом и вообще сторожем, а детей клепать не забывал. Да говорили еще, к другим бабам вдовым в поселке заглядывал! – зло закончила Светлана.
- Света! – Софочка присела рядом со Светланой – Ну, ты же знаешь меня, чего ты беспокоишься? Диссертацию он без меня действительно не защитит. Я уже пыталась говорить с ним об этом и поняла, что он собственно даже и не прочитал ее толком. Он надеется на свои связи, но конечно опасается разных случайностей…
- Да знаю я все это, - перебила Софочку Светлана и неожиданно поднялась – Пойду я Софа! Ты уж извини меня, но что-то с нервами у меня не все в порядке последнее время. Как-то муторно все на душе, а чего муторно не пойму. Вот, еще раз посмотрела как вы с Алексеем живете, и вроде бы самой стало легче. Живут люди, значит и нормально, а я как подумаю: сорок с лихвой лет прожила, а чего видела? Детский сад, свой! Вначале нянчилась с младшей группой, потом доводила их до выпуска и все сначала. И так до тех пока не стала директором.
- Ну, тебя же все женщины в округе знают, - воскликнула Софочка – Тебе все благодарны, и мои дети у тебя в саду выросли и Ванечка вот теперь…
- Да я не про то, - перебила Светлана – Ты вот со своим Алексеем живешь-то нормально, а я чуть ли с самой нашей свадьбы за своим кобелем бегаю. А чего бегаю? Все они, в общем-то, кобели! Но мой особенно! Может мне любовника тоже завести?
 Последнюю фразу Светлана сказала так спокойно, но с каким-то надрывом, что Софочка вздрогнула. Подумалось, что действительно Светлана, видимо, доведена до отчаяния и держится из последних сил.
- Ну, что ты, Света? – обняла ее за плечи Софочка – Ты держись, мне тоже последние годы  пришлось нелегко. И смерть родителей и Алексей, и Анжела…
- Да! Я знаю!  – встрепенулась, будто очнувшись, Светлана – Ты уж прости меня, видимо, я действительно не по адресу. Нервы ни к черту! А знаешь…. Мой–то  со своей Диной уже в открытую на служебной машине разъезжает, и к ней домой и в рестораны…
- Пойду я! – резко прервала сама себя Светлана – Извини еще раз!
 Светлана быстро собралась и, не слушая больше того, что ей пыталась ободряюще сказать в дорогу Софочка ушла быстро, резко прикрыв за собой входную дверь.
- Ба-ба! – протяжно заголосил Ваня  - Ты где? Ты не ушла?
- Здесь я Ванечка! Здесь сынок! – громко ответила Софочка, смотря в закрытую дверь перед собой.
«У всех своя судьба, свои радости и свое горе – думала Софочка – Мне уже пятьдесят, и  я тоже так и не знаю, свою ли я прожила жизнь, или ту, что мне была предназначена. Может быть, если бы в молодости я поступила бы в театральный,  моя судьба изменилась бы? А может быть, что все было бы так же, только в другом городе и с другими людьми. Мы не можем изменить часто даже свою собственную жизнь, а еще нам нужно как-то влиять на жизнь наших детей. И мы пытаемся влиять, а может быть, делаем только напрасные усилия, и судьба каждого уже заложена в нем самом. Что же тогда значат все наши волнения, наши усилия, наши стремления, если мы не можем повлиять даже на собственную судьбу, не говоря уже о судьбе наших детей? Получается, что каждый из нас ведет свою собственную «группу», как Света, от ее рождения до ее выпуска, а потом все начинается сначала. И все это в один из дней заканчивается  той просьбой, что высказала моя мама: «Дайте мне уйти!». Стоит ли тогда все те усилия и страдания того, что мы имеем в конце жизни?»
- Ба-ба! – опять громко позвал внук и Софочка обернулась. Ванечка нес в руках огромную пластмассовую машину, которую ему подарил Сергей и удивленно смотрел на нее.
- Баба, колесо отвалилось, а тебя нет! – удивленный, что Софочка не бросается на первый его зов пробурчал внук.
- Ну, это мы сейчас поправим Ванечка, – быстро заговорила Софочка, подхватывая из рук внука тяжелую игрушку – Сейчас я тебе помогу…
«Нет! – продолжала думать Софочка, копошась рядом с внуком на ковре в комнате  – Есть еще что-то, чего я не понимаю. То, что заставляет меня любить Ванечку так как, будто я никогда никого не любила. Так сильно, и так безгрешно, без всякого своего «я», даже без всякой мысли о себе в тот момент, когда он рядом. Может быть, в этой загадке есть что-то, что объясняет все вопросы и наполняет смыслом все предыдущие наши беды, мечтания, наше счастье и наши разочарования. Это должно быть так! Иначе, зачем тогда все вообще? И пусть эта загадка всегда остается неразгаданной…».
 
                18.    
  С наступлением осени Алексей совсем оправился от болезни и опять стал пропадать  на работе целыми днями. Он часто бывал в командировках, разъезжая на своей служебной машине почти по всей России, и договаривался о сбыте консервной продукции комбината, пытаясь наладить  ее продажу, как и в прежние Советские времена, крупными вагонными партиями. Кроме сбыта продукции, Алексею приходилось заниматься многими вопросами  производства, а также переговорами с администрацией  города по урегулированию постоянно растущих  цен на  газ, воду и электроэнергию.  Когда Филимонов отсутствовал на комбинате, что было делом не редким, исполнять обязанности руководителя всегда приходилось Алексею, и, наверное,  поэтому он  давно привык, что почти все вопросы комбината входят в его компетенцию. И поэтому добросовестно брал на себя решение всех текущих вопросов комбината по ремонту цехов, выплате заработной платы, заключении  и подписании договоров на продажу продукции и на покупку сырья. Новые экономические отношения уже привычно вошли в жизнь каждого работника комбината и ставили перед руководством комбината каждый день новые задачи и проблемы. И решение этих проблем было всегда основано только на умении учиться новому, приспосабливаться и привыкать к новым отношениям, быть готовым всегда пойти на компромисс не только с властью, но и с поставщиками, и особенно с покупателями. Деньги вперед за продукцию никто платить не хотел, и приходилось верить на свой страх и риск, и отдавать продукцию с отсрочкой платежа. И приходилось  постоянно сталкиваться с мошенниками, с задержками оплаты, а потому самому приходилось изворачиваться, и из-за отсутствия денег  тоже  не платить в срок  за поставленный колхозниками скот, за газ, за электроэнергию, и тянуть до последнего с уплатой налогов.
 Алексею теперь приходилось много лично ездить по колхозам области, и объясняться с председателями по поводу не своевременной оплаты за скот, и лично обещать, что оплата будет, и договариваться о бесперебойных поставках скота на фоне всех этих непростых отношений.
 Софочка знала все это со слов Алексея  и, сталкиваясь в профкоме с людьми, которым задерживали заработную плату по нескольку месяцев, тоже старалась объяснить им трудное положение комбината, успокоить, подбодрить или добиться выплат для того кто нуждался в деньгах немедленно, таких как инвалиды или многодетные семьи.
Слушая как-то за ужином рассказ мужа об очередной командировке, Софочка не удержалась от вопроса.
- Слушай, Алексей! А чем занимаются на комбинате все остальные? Ты же не единственный зам у Филимонова? Ты отвечаешь и за производство, и за своевременный ремонт оборудования, и за продажу продукции, и за покупку скота, и с Администрацией города решаешь вопросы по отсрочке выплаты налогов…
- Да что ты? – устало, хмыкнул Алексей – Вопросов столько, что всем хватает работы. У нас одних долгов по налогам накопилось уже двенадцать миллионов. А это почти два железнодорожных  состава с  тушенкой. Продать–то мы  продаем и больше, но вот деньги пока поступают по крупицам. Селиванова, новая главбухша, чуть ли не каждую неделю в налоговую инспекцию с подарками ездит, а толку-то. Налоги увеличиваются, пеня накручивается, называется отсроченная казнь. Филимонов злится, пытается решить вопросы и с губернатором и с Областной налоговой инспекцией, но положение  сложное…
  Недели через три после разговора с Алексеем в обеденный перерыв в профком зашла начальник отдела труда Сазанова.
- Привет Софья! – с порога загремела своим громким почти мужским голосом Лидия Петровна – Тихо у тебя! Хорошо!
 Она уселась напротив Софочки за столом, где обычно садились посетители профкома, отказалась от предложенного Софочкой стакана чая, и спросила сразу, без обиняков, как всегда напрямую.
- Ничего не слышала у Алексея насчет того, что наш комбинат хотят купить новые хозяева?
- Как купить? - опешила Софочка.
- Обыкновенно. Да ты что! Ничего об этом, не слышала что ли? Весь комбинат об этом уже две недели говорит.
- Так я же брала отгулы на неделю, - сообщила Софочка – С Анжелой ходила, на работу ее устраивала.
- Ну и как?
- Нормально. Устроили на НПЗ на Чкаловский завод в заводоуправление. Алексей еле смог договориться! Представляешь, молодую девчонку без опыта работы, даже со связями Алексея не могли устроить почти месяц. Господи! Что о других-то говорить. Где молодым работать-то?
- Да! Теперь уже «челноками» работать не модно, и не прибыльно. А молодежь все равно в торговлю вся идет. Вон мой племянник тоже со своим товарищем поскитались по разным работам, и даже у нас на комбинате я их тоже пристраивала в консервный завод. А потом денег накопили, да заняли где-то еще и купили ларек возле вокзала у армяшки какого-то. Теперь торгуют. Сестра говорит, пока ничего не зарабатывают, но сами говорят, так сейчас многие начинают…
- Подожди! – спохватилась Софочка – Ты говорила насчет продажи комбината? Кто покупает, кто продает, и как это может быть вообще?
- Да, - поморщилась Сазанова – Говорят, какие-то типы каждый день трутся у проходной и предлагают купить у рабочих акции комбината. За пакет акций рабочего предлагают чуть ли не десять тысяч, а за пакет акций ветеранов         ( им же больше акций выдели), почти двадцать тысяч. А десять тысяч это по новым деньгам почти  четыре месячных оклада рабочего, или почти три получки.
- А, кто такие? Это не «Свояка» люди? Не бандиты эти?
- Нет. Эти не местные. Одеты прилично, и разговаривают вежливо. Молоденькие такие,  мальчики-колокольчики.
- А это не те, что нам на «горб сели», что два кабинета у нас на втором этаже заняли, не ООО «Капитал–ЛТД». Алексей говорил, что Филимонов продал им часть акций, а они за это взялись реализовывать нашу тушенку в Москве.
- Тоже нет! – махнула рукой Лидия Петровна – Я же их директора, Сашку Лихачева знаю. Говорила с ним, он тоже волнуется, и тоже гадает: кто такие?
- Тогда даже не знаю! – испуганно прошептала Софочка.
- А эти говорят, уже несколько десятков рабочих соблазнили, – со вздохом сообщила Лидия Петровна – Купили акции как положено, в город возили, к нотариусу сделку заверяли. Спроси у Алексея, ладно? Может он знает чего.
Софочка пообещала и в тот же вечер, когда Ванечка уснул, она рассказала свой разговор Алексею.
- Знаю – устало прокряхтел Алексей уже укладывающийся спать – Да это не страшно! Пока, по крайней мере. У рабочих  и ветеранов на руках примерно двадцать процентов акций. Страшно то, что они уже по колхозам ездят с тем же предложением. Во всех колхозах более  тридцати процентов акций. Вот если им акции продадут половина всех наших рабочих, да еще  и колхозы тоже, вот тогда конец. Они будут хозяевами комбината. Но пока председатели колхозов все как один заверяют Филимонова, что акции чужакам не продадут и, мол, понимают, какие последствия влечет для них переход комбината в другие руки. Так мы у них скот покупаем, хоть и платим не своевременно, и задерживаем долго, но новые хозяева вообще неизвестно что могут придумать. Например, мясо будут возить из других регионов, где дешевле, или где у них свои колхозы.
 Да, и знают их колхозники. Эти люди от московской агрофирмы «Берендей». Название-то какое-то дурацкое: толи бандитское, толи  по-детски глупое.
 Так вот, «берендеи» эти уже скупили кое-что в нашей области. Элеватор купили построенный в конце восьмидесятых, новенький, в Светлинском районе, и цены на услуги по приемки зерна сразу взвинтили. А колхозникам куда деваться, не хочешь на этот элеватор зерно сдавать, вези больше чем за сто километров на другой, ближайший. Но тогда на один бензин нужно столько денег, при ходке  машин туда и обратно, что зерно становиться золотым.
  Алексей скомкал газету, лежащую на коленях, поверх одеяла и поднял на
лоб очки.
- Что твориться! – вздохнул он – Все большие предприятия в городе московские денежные тузы покупают. Говорят, пухнет столица от денег, девать их некуда, вот и скупают столичные «дядечки» все предприятия в глубинках, из которых можно еще «сок давить». Никелькомбинат уже москвичи купили, кондитерскую фабрику тоже.
- А Филимонов знает? – спросила Софочка, с испугом глядя на мужа.
- Знает! Он предложил собрать общее собрание на ближайшую среду, и разъяснить рабочим, что продавать акции это значит пустить на комбинат новых хозяев, которые будут вести другую политику. Говорит, люди должны понять нас и поддержать, но я не согласился. Пытался объяснить ему, что народ сейчас обозлен постоянными задержками заработной платы, и все уговоры в пустоту. Буза получится!
- А он что?
- Да, наорал на меня, да и только! Орет: « Вы все хотите моей смерти!». Совсем уже иногда кажется, что он как будто не в себе.
- Ты бы ему не перечил, Леша! – осторожно попросила Софочка.
- Пусть делает что хочет! – ухмыльнулся печально Алексей – Я сказал, что еще раз объеду колхозы. Буду уговаривать их не продавать акции. Я не хочу на этом собрании присутствовать. Все это бестолково, все равно люди акции продадут. За такие деньги продадут обязательно! Люди сейчас жить хотят. Их и так семьдесят лет кормили светлым будущим, а получился общественный  сортир. А им денег не хватает, чтобы детей в школу собрать, накормить их получше, и одеть поприличнее…
  Алексей оказался прав, и Софочка лично убедилась  в его правоте не более чем через месяц. В ноябре, буквально в двух шагах от их девятиэтажного дома, где находилось в  их микрорайоне почтовое отделение, с самого утра люди выстраивались в живую очередь для того чтобы продать свои акции. Часть территории огромного почтового отделения, которая теперь в основном пустовала, люди из московской агрофирмы сняли в аренду, поставили там столы, и каждое утро привозили туда трех нотариусов  на своей машине, которые и оформляли договора покупки акций с каждым желающим. Но, несмотря на то, что очередь шла в три потока, примерно две недели очередь к почтовому отделению только увеличивалась и увеличивалась с каждым днем.
 Филимонов собирал общее собрание коллектива два раза в неделю, и говорил пламенные речи, но очередь не уменьшалась. Каждый день, проходя на работу утром, Софочка наблюдала, как люди занимают очередь с самого раннего утра и мерзнут, стоя на промозглом ноябрьском ветру. К концу второй недели Софочка заметила, что очередь состоит в основном уже из одних пожилых или совсем  старых людей. Это могло значить только одно,
что ветераны комбината, на которых так надеялся Филимонов тоже встали в
очередь для продажи акций.
- Они уже на меня по телефону выходили, - как-то выслушивая сбивчивые речи Софочки по поводу очереди возле почты и людей, на которых нельзя надеяться, вставил свое слово  Алексей.
- Кто выходил? Зачем?
- Они! «Берендеи» эти! Предлагали продать им свои акции, – улыбнулся Алексей.
- А ты? – удивленно выдохнула Софочка.
- Ты о чем? – взорвался выкриком Алексей – Ты слышишь, что я тебе говорю? Они уже внаглую действуют. И уже два колхоза продали им пакеты своих акций. И это только те колхозы, про которые мы знаем точно.
- Ладно, Леша! – спохватилась Софочка – Ты только не нервничай! Ладно!
- А! – махнул рукой Алексей – Хоть нервничай, хоть нет…
Вдруг он засмеялся хрипло и как-то горько.
- Что Леша? – уже с опаской спросила Софочка, кляня в душе себя за свой язык, и смотря внимательно за землисто серым безжизненно-усталым лицом мужа.
- На почте три нотариуса не успевают регистрировать сделки продажи акций. Вчера Филимонов бегал по кабинету и ругался как сапожник. Ругал ветеранов, которые уверяли его, что не продадут комбинат и будут «стоять насмерть, как  под Сталинградом». Ругал председателей колхозов, которые уверяли, что не продадут акции, и продают их «Берендеям» по-тихому.  Говорит, что акции продают даже ИТР и кое-кто из руководителей цехов и заводов комбината, которые первые вылетят, будут заменены москвичами на своих людей. Я знаю, кого он имел в виду, когда говорил, что от некоторых мог ожидать этого, но от некоторых не ждал этого никогда. Знаешь, кто продал свои акции? Дина! Да! Да! Не смотри на меня так!
 Но это еще что! От его секретаря я узнал, что сам он через два дня летит в Москву к этим «Берендеям». Думаю, что будет торговаться с ними насчет своей будущей судьбы, и возможно и продаст на хороших условиях свой десятипроцентный пакет акций, который у него есть совместно с женой дочерями и зятьями.
- Господи! – всплеснула руками Софочка – Неужели это конец? Придут московские хозяева и что же тогда будет? Но тогда и нам надо продавать свой пакет. Хотя бы деньги не пропадут…
- Продавай, если хочешь – спокойно ответил Алексей. Он лег, накрылся одеялом и отвернулся к стене.
- Гаси свет! Все! – раздался его резкий голос, выводя  Софочку из тревожного оцепенения…

                19.
   Этот  Новый  год  они  встречали  вдвоем. Впервые  их  большая   квартира
показалась Софочке пустынной и неуютной. Но так уж случилось, что к Татьяне с Сергеем должны были прийти их друзья, и Татьяна впервые за последние годы запротестовала.
- Нет, мама, - осторожно сказала она – Ваня останется с нами. Придут дети, его ровесники, друзья, и ему будет интереснее с ними. Ты прости! Я не понимаю, почему вы с отцом отказываетесь прийти к нам?
 Софочка не советовалась с мужем, но ответила Татьяне, что они останутся дома.
- Все правильно, - выслушав Софочку, кивнул Алексей – Чего нам там старикам тереться среди них. Анжела с Пашкой,  кажется, обещали зайти.
- Она сказала, что не раньше трех ночи, – печально обронила Софочка.
- Нормально,  - обнял жену Алексей – Этого и надо было ожидать. Мы же не сможем держать их возле себя всю жизнь. Они выросли Софа! Этот новый парень Анжелы вроде бы ничего, а?
- Паша, хороший парнишка, - улыбнулась Софочка –  В  выходные   приходит 
всегда раньше, чем Анжелка проснется, и сидит со мной чай пьет на кухне, ждет ее. Разговаривает со мной, развлекает, пытается быть не скучным, но так осторожно очень. Хороший парень!
- Да! – улыбнулся Алексей – И не курит и не пьет, а нашу курилку обхаживает.
- Ладно тебе Леша! – укоризненно посмотрела на мужа Софочка – Вон у Марии Ивановны, у бывшего нашего профорга, сын Ленька,   сколько лет назад от наркотиков умер. И девятнадцати лет не было парню. А с Анжелой у нас дай Бог, все обошлось.
- Ладно! – поднялся из кресла Алексей – Уже десять часов, Новый год скоро. Пойдем, помогу тебе на стол накрыть. Лучше чем в ящик этот глядеть. Надоел он мне за целый день…
 Софочка командовала, а Алексей носил закуски, салаты, бутылки и фужеры на маленький журнальный столик, который был застелен их праздничной ярко-красочной клеенкой свернутой в четверо. Большой полированный стол, за которым обычно в праздники собиралась вся семья, остался стоять возле окна, и Софочка сервируя стол и, поправляя расставленные в беспорядке  бокалы и тарелки, печально бросала на него взгляды. Когда собирались все, стол раскладывали во всю длину, и всегда выносили на центр зала, и праздничная клеенка застилала его во всю ширину и длину, и переливалась под светом большой хрустальной люстры с массивными гранеными «висюльками», как называл их Алексей. «Висюльки» всегда колыхались и нежно позванивали, когда бегали дети, когда суетились женщины, или гости пускались в пляс.
- Ну, что ты? – спросил Алексей, ловя печальные взгляды Софочки – Не грусти, мать! Завтра днем, когда выспятся после новогодней ночи, они все будут здесь, все прибегут. Куда они денутся-то? И стол твой будет стоять на  месте, и выпьем тогда и повеселимся, а сейчас считай что так, репетируем.
 Алексей аккуратно подтолкнул Софочку и усадил ее в кресло рядом с маленьким  журнальным  столиком.
- Я сейчас открою шампанское, и мы с тобой проводим старый год! – сказал муж, берясь за бутылку.
 Софочка вздохнула и благодарно и нежно посмотрела на мужа. И действительно, что это она загрустила? Первого января дети и гости всегда устраивали такой шум, за накрытым ею столом, что к вечеру у нее часто болела голова, и она мечтала о тишине. Софочка смотрела на Алексея, который кряхтя и сопя, пытался снять с бутылки шампанского пробку без шума и  выплесков, и вспоминала, как легко он открывал шампанское на их свадьбе.
« Совсем седой, - думала Софочка – Пополнел сильно, щеки обвисли, лоб весь в морщинах. А какой был стройный да красивый парень…».
- Поднимай бокал мать! – скомандовал Алексей бодро, перебивая мысли Софочки – И давай выпьем за тебя!
- Почему за меня?
- Потому, что – Алексей, кряхтя, вдруг  начал подниматься из кресла, в которое только что сел.
- Потому, что Софья – повторил он, поднявшись – что ты, это единственное, что  всегда есть и остается у меня неизменным. Все остальное вокруг меня постоянно течет и меняется. Меняются люди и рабочие места, растут и взрослеют наши дети. Вокруг все меняется, дома строятся, люди приходят и уходят. Только ты для меня остаешься всегда такой, какой я встретил тебя однажды тысячу лет назад. Оставайся такой как ты есть всегда!
 У Софочки навернулась слеза. Она никогда не слышала, чтобы Алексей говорил ей что-то подобное. Он всегда, все эти прожитые вместе годы был не слишком болтлив, и болтунов терпеть не мог.
«Стареет мой Леша!» - промелькнула мысль у Софочки.
- Я думаю, что ты и наш дом, – тем временем неторопливо продолжал Алексей – это главное что у меня есть сейчас и было всегда. Просто раньше я никогда не задумывался над этим.  И ты сделала все, чтобы я задумался об этом как можно позже. Человек, который понимает, что он в чем-то счастлив, наверное, не такой счастливый,  как в то время, когда  просто не думает об этом потому, что счастье у него всегда под рукой.
 Алексей нагнулся и звякнул своим бокалом о бокал Софочки, а потом впил его до дна.
- Ты аккуратнее, - засмеялась Софочка – а то напьешься с непривычки, и будешь буянить.
- Обязательно напьюсь! – преувеличенно весело воскликнул Алексей, усаживаясь в свое кресло.
 Софочка понимала, что Алексей хорохорится, но на душе у него «кошки скребут». Последний месяц в этом году был для него нелегким.  В начале декабря на комбинат пожаловали  новые  хозяева. Приехали из Москвы целой делегацией одним декабрьским хмурым утром, и сразу заполнили собой, шумом, смехом и разговорами, всегда просторную и тихую приемную генерального директора комбината.
 Весть о прибытии  разнеслась по комбинату моментально, и заводоуправление, во все три этажа гудело как растревоженный улей. Каждый старался побывать на втором этаже и заглянуть в приемную, поглядеть на «новых начальников». А эти новые, рассевшись на стульях, выстроенных вдоль окон, громко разговаривали, или расхаживали по приемной и вообще выглядели какими-то молоденькими мальчиками, одетыми во взрослые официальные костюмы.
 Софочка тоже забежала на минутку в приемную, найдя какое-то бумажное дело к секретарю Филимонова Татьяне Николаевне. Разговаривая с ней, Софочка заметила, что из восьми человек приезжих, только двое старше сорока лет, а остальные молодые ребята, не достигшие и тридцатилетнего возраста, по-детски розовощекие и белозубые. Они говорили задорно и так же задорно  хохотали и обменивались шутками. Однако в их напускной непринужденности чувствовалась напряжение, и даже их яркие галстуки и модные официальные костюмы будто бы сковывали их движения.
- Дети совсем, – склонившись к уху Софочки, прошептала Татьяна, и скептически скривила свои тонкие профессионально-презрительные и строгие губы. Софочка ничего не успела ответить Татьяне так, как  в это время шумно распахнулась дверь, и в приемную вышел широко улыбающийся Филимонов. Он громко и радушно начал приглашать москвичей к себе в кабинет. Пока вся делегация, столпившись в дверях кабинета Филимонова, пожимала ему руку, Софочка незаметно прошмыгнула мимо них к двери в кабинет Алексея, которая тоже выходила в приемную.
 У Алексея, как и всегда, сидел кто-то из производственных начальников и специалистов, и он, глянув мельком, на просунувшую в приоткрытую дверь Софочкину голову, махнул ей рукой. Мол, иди не до тебя. Тогда Софочка и подумать не могла, как все измениться через какие-нибудь десять дней.
 А изменения начались сразу же на следующий день. Вначале начали освобождать  кабинеты для новых начальников на втором этаже заводоуправления, рядом с приемной генерального директора. Первую переселили на третий этаж помощника генерального директора Евгению Федоровну Болдину. Она была одним из старейших работников комбината.  Софочка всегда помнила ее только взрослой, грузной и всегда строгой женщиной, которая занималась общими вопросами, часто пересекающимися с обязанностями профсоюзного комитета, а теперь еще и вела реестр акционеров комбината. Ей выделили место и стол в просторном кабинете профкома, рядом с Софочкой.
- Вот Софа, - грустно улыбаясь, сказала Евгения Федоровна, входя в кабинет
профкома – я теперь к тебе на подселение. Софочка улыбалась тоже, и ободряюще,  притворялась довольной таким подселением, и     говорила, что очень рада, и  что ей теперь не будет так одиноко одной  в большом  профкомовском кабинете. Но в душе  Софочка была, конечно, не слишком рада соседке. Она не раз сталкивалась с Евгенией Федоровной, и знала ее не простой характер, и то, что в заводоуправлении ее все называют «личным шпионом Филимонова». Евгения Федоровна была женщиной строгой, неуживчивой и до самозабвения принципиальной. Она действительно сразу же докладывала обо всех происшествиях и непорядках на комбинате  Филимонову, и никогда не скрывала этого. Из-за этого ее сторонились и боялись все работники ИТР.  Знали, что любое тайное  мероприятие, такое как день рождения кого-то или приход на работу с похмелья, будет известен Филимонову сразу же, если только об этом узнает Болдина.
 За этим событием началось «великое переселение народов», как назвала его Лидия Петровна Сазанова, которая в эти дни частенько заходила попить чайку  в профком, а заодно и  поговорить о происходящих переменах  с Софочкой и Евгенией Федоровной.
 Следующими за Болдиной выселили из арендованных кабинетов работников  ООО «Капитал ЛТД», которые уже судились с новыми хозяевами. Они подали в Арбитражный суд заявление о признании сделок о покупке акций Агрофирмой «Берендей» не действительными. Как однажды сказал Алексей, «бьются за свой кусок хлеба, новым их услуги не нужны будут». Потом забрали кабинет у заместителя главного бухгалтера, а ее саму отправили на первый этаж в большой кабинет общего отдела бухгалтерии. А еще через несколько дней Софочка узнала от Болдиной, что шум и грохот на первом этаже связан с тем, что там в срочном порядке люди из строительного цеха ремонтируют один из заброшенных кабинетов для ее Алексея.
- Теперь рядом с Витей, – сообщила Болдина, всегда панибратски называющая Филимонова по имени – кабинет будет занимать этот…   Как его? Бородатый такой, которого выбрали Председателем Совета директоров комбината.
- Коноваленко, – упавшим голосом подсказала Софочка.
- Вот, вот – кивнула Евгения Федоровна.
 Весь день после этого известия Софочку пробирала нервная дрожь, и она никак не находила себе места, но встречи с мужем не искала и даже боялась ее. Боялась за него, за его здоровье, и переживала до самого вечера. Однако вечером Алексей пришел домой раньше, чем обычно  и даже в приподнятом настроении.
- Ну, как дела мать! – спросил он, обнимая Софочку в дверях и заглядывая ей в лицо – Да, не переживай! Разве можно было ожидать чего-то другого? Да, и что нам старым пожарным  коням? Нас давно пора на тушенку отправить.
Софочка почувствовала в словах мужа скрытую горечь и порывисто обняла его. И сразу сквозь морозный дух и запах снега почувствовала непривычный запах спиртного.
- А «Волгу» мою отдали этому бородатому «Берендею»- Коноваленко. Так, что мы с Андрюшей выпили сегодня прямо в машине и попрощались так сказать…
- Сегодня, в Новогоднюю ночь, - засмеялся Алексей, отвлекая Софочку от воспоминаний – сам Бог велел, как выражается наша младшая, расслабиться!
- Давай теперь выпьем за уходящий год, - уже серьезно предложил Алексей.
- И за уходящий век, - уже тише добавил он, поднимая фужер – За наш уходящий двадцатый век.
- Тогда уж и за уходящее тысячелетие, - вздохнула Софочка.
- Да? – удивленно воскликнул Алексей уже опять бодрым голосом – Конечно, и за уходящее тысячелетие! Когда еще придется за такое выпить?  Я   думаю,
 что это важно! Важно, что новый век, и что новая жизнь.
 Алексей вдруг замолчал на полуслове и уставился невидящим задумчивым взглядом в  розовые  занавески, которыми было задернуто окно в зале.
- Чего ты Леш? – тихо спросила Софочка.
- А? А-а!  Я  решил  больше  не  выходить  на  работу  Софья.  Все!  Трудовая
деятельность Алексея Воронова закончена.
- Да что ты? – воскликнула Софочка – Как  же ты без комбината?
- Легко! – с напускной веселостью ответил Алексей – Мне все равно летом уже на пенсию, а это значит, что новые хозяева или попросят или пинка наладят. А так пойду к тому доктору, который мне предлагал направление на ВТЭК, и буду оформлять инвалидность.  Все наработался!
- Господи! – со слезами в голосе воскликнула Софочка – А как же мы? Мне еще три года до пенсии! А Татьяна? А Сергей?
- Ну, ты можешь уже и сейчас не работать, - спокойно ответил Алексей – Три года не срок! Сбережения у нас есть, с голоду не помрем, а за тунеядство сейчас не сажают. Половина страны тунеядцы! Да, тебе и по дому и с внуком работы хватит. А насчет Татьяны и Сергея я не беспокоюсь! Татьяна занимает свою должность в планово-экономическом отделе по праву. Если ее увольнять как плохого спеца, то всех остальных в ее отделе можно вообще в разнорабочие переводить. Ну, и Сергей тоже начальник компрессорного цеха, каких еще поискать! Там аммиак, дисциплину нужно держать, да и вредность тоже. Не каждый сможет. Да если новые эти, кого-то своего и толкнут, то будет замом или опять пойдет мастером. Не пропадет!
- Ой, что-то мне не верится в это Леша, - уже более спокойно, лукаво прищурившись, сказала Софочка – Как же ты уйдешь? Что делать будешь?
 - Ну, коттедж, как Филимонов строить не буду! – засмеялся Алексей – Денег
жалко, да и не нужен он нам. Что-нибудь придумаю! Да хоть в политику пойду! Как Филимонов стану депутатом. Что я хуже его что ли?
 Софочка понимала, что Алексей шутит, старается не падать духом, и поэтому разговорчивый такой. Она думала о том, что действительно мужу летом исполниться шестьдесят лет. Странно! Уже шестьдесят! Большая часть жизни позади, и сама она уже бабушка.
«Быстро как прошла жизнь – подумала Софочка – Еще совсем недавно было мне  пятьдесят лет, и все меня поздравляли, и несли в кабинет цветы, и Филимонов пришел с большим букетом, и говорил комплименты, и чувствовала я себя такой молодой…»
- Давай-ка Софа, - скомандовал Алексей – включай телевизор.  Он разливал опять шампанское по фужерам.
- Сейчас нас с тобой новый Президент будет с Новым годом поздравлять!  Молодец мужик! Молодой, энергичный и знающий! Есть в нем что-то! Этот на «Берендеев» не похож. Те больше языком молотят, как прежний наш, а дела не видать.
- Да, какой он новый? – со вздохом поднялась Софочка из кресла – Год уже как Президент.
  - Вот именно год, - все таким же бодрым голосом согласился Алексей –
Только год, а уже успел,  и поставить себя как надо, и характер проявить, и знания…
-  Ни тебе, ни людям пока от этого не легче, - чуть слышно проворчала Софочка,  щелкая выключателем телевизора…

                20.
 В начале июня случилось событие, которое и переломило жизнь Софочки на две половины. Смерть Алексея разорвала  жизнь Софочки надвое, навсегда оставшись для нее невидимым  барьером, разделяющим  все, что было   «до этого» и  «после этого».
  Одним обычным июньским днем Алексей умирал от инфаркта у себя в новом кабинете на первом этаже заводоуправления, в полном одиночестве. Он не дожил до своего шестидесятилетия около месяца то есть, до того момента когда он должен был достигнуть пенсионного возраста. Хотя лично самого Алексея  немало бы удивило, если бы ему сказали то, о чем потом часто говорили люди с сожалением, а  именно о том, что он не дожил до пенсии. Выхода на пенсию он не ждал, и старался вообще не думать об этом, хотя и думал, конечно.
 Все последние месяцы он работал,  так же как и работал всегда, старался предотвратить многие губительные, по его мнению нововведения, которые пытались внедрить в работу комбината новые хозяева. И хотя его отстранили сразу же от многих вопросов, таких как сбыт продукции, контакты  с крупными покупателями, договорные цены на продукцию, и на закупку скота и мяса, но оставшихся проблем, которых кроме него никто пока решить не  мог, оставалось еще много. Алексей все так же решал вопросы стабильной и бесперебойной работы производства, руководил инженерным блоком ИТР, занимался контактами с Администрацией города по договорным ценам на воду, газ, и с поставщиками  аммиака. Однако с каждым месяцем новые люди, те самые молодые ребята постепенно брали на себя все большее количество вопросов, решению которых они учились у Алексея. Учились усердно: ходили к Алексею в кабинет, присутствовали на проводимых им совещаниях,  спрашивали, записывали, советовались и постепенно учились, или,  говоря словами Алексея « нахватывались вершков, часто не видя ни глубины проблем, ни их объема, а осознавая лишь  их очертания, по началу проблемы и ее конечному результату».
 Прошло всего несколько месяцев, и новый, всегда  наполненный людьми кабинет Алексея стал постепенно пустеть. Вначале он почувствовал это когда совещания, которые он проводил с директорами заводов и цехов стал проводить другой человек и его стали приглашать туда как одного из многих, а потом постепенно, его перестали вообще приглашать на эти совещания. К майским праздникам  на двери его нового кабинета появилась новая табличка, гласившая «Главный инженер», которая заменила уже привычную - «Первый заместитель генерального директора», и в его косвенном подчинении фактически остались лишь механики цехов, да технический отдел инженеров и конструкторов в составе восьми человек.
 Теперь Софочка часто во время работы заходила в кабинет Алексея и заставала его одного, и она, чувствуя настроение мужа, стала заходить  и в обед и ближе к окончанию рабочего дня. Она всегда теперь находила повод поговорить, спросить о здоровье, о том, принимал ли он таблетки, или просто поинтересоваться, когда он придет домой. Впрочем, домой Алексей теперь приходил  всегда в тоже время, что и Софочка. Постепенно он перестал задерживаться на работе, но приходя домой продолжал думать о ней и высказывал теперь уже все свои мысли и соображения Софочке. Видимо понимая, что больше они уже не нужны ни кому.
 Последнее время он очень переживал по поводу принятия новыми хозяевами решения о сворачивании консервного производства, и сосредоточении всего их внимания на производстве колбасных изделий.
- Как они не могут понять, - возмущался Алексей в разговорах с Софочкой – Само построение производства сделано так, будто бы под новые экономические условия. На колбасном рынке сейчас появляется много частных мелких заводов и заводиков, которые уже сейчас начинают составлять нам  конкуренцию и забирать часть сегмента рынка. Дальше будет еще хуже, они заберут свою долю рынка и ни качеством, ни количеством своей продукции мы эту долю не удержим.
 Консервное производство всегда может быть страховочным вариантом, если его развивать в правильном направлении и вкладывать в это силы и средства. Да, и вообще,  может возникнуть такая ситуация, что консервное производство может стать главным, а колбасное будет страховочным. Все будет зависеть от того, как будет развиваться ситуация в стране и на рынке, что будет пользоваться большим спросом и приносить большую выгоду.
 Однако, всегда можно будет недобор средств по продаже колбасы покрывать, хотя бы частично продажами консервов, и наоборот. Если будет провал с продажей консервов, можно будет покрывать его продажей колбасы. Рынок продаж не стабилен, ни кто не может пока предугадать, что будет через год, два года, через десять лет.  И все это мне кажется понятным и простым. Почему же они не слышат меня?
 Софочка, как могла, успокаивала мужа, но с каждым днем он становился все мрачнее и обозленнее. Свою новогоднюю угрозу уйти он, конечно же, не осуществил, а теперь и вообще не думал об этом, он все еще надеялся повлиять на что-то, как-то исправить положение, которое складывалось по его словам «убийственно для комбината». Он работал до последнего, ходил к новым начальникам пытался убедить их в своей точке зрения, и видел, что его не хотят слышать. Он до последнего жил интересами комбината.
 Софочка знала это. Знала, что без своего дела, дела всей его жизни, Алексей жить не смог бы. Но оказалось, что смерть пришла именно оттуда, откуда казалось, Алексей черпал всегда силы, и исцеления от своих болезней. От работы!
 Обнаружил Алексея, лежащего на полу в полубессознательном состоянии,  около одиннадцати часов утра, зашедший к нему начальник технического отдела, и сразу же вызвал «Скорую помощь». Он был еще жив, когда Софочке сказали, и она прибежала на первый этаж. Алексей громко стонал, когда его несли к выходу на носилках трое работников комбината и один санитар, но уже на голос Софочки не реагировал. Софочка все пыталась позвать его, она, кажется, кричала что-то сквозь заливающие лицо слезы, но Алексей лежал с крепко зажмуренными глазами и только стонал, покачиваясь на носилках в такт шагов тех, кто его уносил на выход.
 Когда Софочка бросилась к  синему медицинскому  УАЗу, вслед за носилками, ее грубо оттолкнул мужчина в белом халате.
- Уйдите, - жестко сказал он и захлопнул дверь прямо перед ее лицом. Софочка слышала, как внутри машины суетились, что-то громко говорили, и она, думая, что сейчас машина уедет, отошла в сторону и застыла на крыльце заводоуправления. Но даже за несколько шагов она слышала громкие голоса.
- Укол немедленно, три кубика! Включили? Ток есть? Внимание разряд!
 Вся, дрожа и захлебываясь слезами, Софочка стояла на крыльце в одиночестве, заламывая руки на груди.  А мимо проходили люди, толкали ее плечами, или обходили стороной, протискиваясь мимо в двери здания.
« Почему они не уезжают? – билась в голове Софочки единственная мысль – Нужно немедленно в больницу! Почему они медлят?».
- Ну, ну, Софья, успокойся,- раздался сзади грубоватый голос Сазановой, и она подошла и обняла Софочку за плечи, прижала ее к себе. Грубоватое, но такое необходимое в этой пустоте и неразберихе сочувствие Лидии  Петровны совсем расстроили Софочку, и она зарыдала в голос, прижимаясь лицом к могучей груди начальника отдела труда.
- О, Господи! – вздохнула Лидия Петровна – Помоги ему!
Через несколько десятков невыносимо долгих  минут, пока Софочка плакала и все оглядывалась удивленно, что машина «Скорой помощи»  еще стоит на месте, неожиданно дверца в машине распахнулась, и оттуда вышел врач. Он вытер пот со лба и со свисающих темно-русых усов тыльной стороной ладони, сдернул с оказавшейся лысой головы белую шапочку, и вытащил из кармана  халата пачку сигарет.
 Смотря на его неторопливые  движения, сердце Софочки вдруг заколотилось в бешеной пляске, а потом неожиданно замерло и чуть заметно трепыхалось в груди, как пойманный в силки голубь. Наверное, она уже поняла все, но просто отказывалась верить, не хотела терять надежды до последней минуты.
- Поздно! – подняв глаза на замерших женщин, пыхнул сигаретным дымом врач – Поздно вызвали нас.  Мы его в морг отвезем...
 Софочка вцепилась пальцами в ладонь Лидии Петровны и закричала громко и пронзительно, так, что с торчащих в голубизну неба свечевых  тополей с карканьем и гомоном шумно поднялась большая стая черных ворон…
 Все два последующих дня Софочка пребывала в болезненном, отрешенном от внешнего мира состоянии. Казалось, что она уже ни о чем больше не думала и ни о чем не беспокоилась.
 Татьяна, которая все это время была рядом с матерью, поила ее валерианкой, что-то   постоянно говорила ей, пыталась обратить ее внимание или услышать ответ Софочки, но так ничего и не добилась. Временами Татьяна плакала и тогда Софочка будто бы просыпалась, но   ненадолго. Она гладила дочь по руке и все так же молчала, глядела, будто бы хотела что-то сказать, но так ничего и не говорила.
 Когда приходили люди, и  в эти два дня и потом, когда гроб с телом Алексея уже стоял посреди зала, Софочка только кивала на их приветствия. Взгляд ее был постоянно устремлен куда-то глубоко, сквозь всех людей и все предметы, на которые он падал.
 Организацией похорон занимался Сергей, и Софочка слышала, как он суетился, приходя в квартиру, как о чем-то шептался на кухне с Татьяной, и как громко, напористо разговаривал по телефону. А после его ухода Татьяна опять присаживалась к Софочке на диван и рассказывала ей, что Сергею на время похорон дали на комбинате «папину Волгу», и теперь они с Андреем мотаются по всем организациям, в похоронное агентство, в морг, чтобы проследить как «обколят отца» и красиво оденут. Она говорила так же, что новое руководство комбинатом, особенно Коноваленко, но и другие тоже, очень быстро решили вопрос с Москвой о выделении средств на похороны, и теперь все затраты понесет комбинат. В строительном цеху уже почти сделали гроб, Сазанова и Болдина занимаются покупкой цветов и венков, и вопрос с автобусами и другим транспортом для похорон решен, и могилку уже роют. Однако  ни одно из ее слов, кажется, никак не разбудило интерес Софочки, не тронуло ее, и тогда она, со слезами на глазах,  начинала упрашивать Софочку,  что-нибудь поесть.  И Софочка не спорила, шла за ней на кухню, но только водила ложкой по тарелке, ела мало и неохотно, и все также не слышала половину того, о чем ее просила дочь.
  Уже на второй день к вечеру, когда должны были привезти гроб с телом, и Татьяна все бегала к окну, ждала приезда Сергея, она как бы случайно рассказала Софочке об Анжеле. Анжела, оказывается, взяла отгулы на работе на целую неделю, и теперь все эти дни жила в квартире Татьяны вместе с Ваней. Татьяна звонит им постоянно, но вообще-то не беспокоится за нее и за сына. С ее слов Анжела держится хорошо, старается не плакать, видимо при Ванечке, но иногда в ее голосе Татьяна слышит скрытые слезы. И еще она панически боится приходить сюда в квартиру родителей.
 Слушая старшую дочь, Софочка вдруг будто бы очнулась, ее взгляд стал осмысленным, и она даже спросила, как там Ваня. Но потом она опять замолчала, и Татьяна уже обрадовавшаяся  голосу матери, опять закачала головой, грустно и безнадежно, продолжая, однако рассказывать, говорить, чтобы не оставаться в этой одинокой тишине большой родительской квартиры надолго.
 А Софочка слушая и не понимая слова старшей дочери, вспоминала о том, как в марте месяце Анжела заявила как-то вечером им с отцом, что она вышла замуж, вещи уже собрала и уходит прямо сейчас с Пашей, который ждет ее внизу, на съемную квартиру.
- Свадьбы не будет! – сказала тогда жестко Анжела, будто пресекая всякие вопросы застывших  от неожиданного ее решения родителей.
- Ну, не будет, так не будет, - внешне спокойно отреагировал первый на слова дочери  Алексей – Однако хотя бы после регистрации вы, я надеюсь, к нам зайдете?
В вопросе Алексея, может быть помимо его воли, проступили нотки недовольного раздражения.
 - Регистрации пока тоже не будет, - уже поворачиваясь к двери и подхватывая сумки с вещами, бросила на ходу Анжела. Она открыла входную
дверь и уже вышла на лестничную площадку, когда вдруг обернулась.
- Мама, мы зайдем в выходной, вечером – сказала Анжела, хмурясь и стараясь не смотреть в умоляющий о чем-то взгляд матери.
- Вот и хорошо! – радостно, с облегчением воскликнула Софочка – Мы тогда будем ждать вас в субботу вечером.
 Дверь за Анжелой закрылась, и Софочка, стоя в коридоре, еще долго прислушивалась к удаляющимся шагам младшей дочери. И когда подъездная дверь хлопнула, Софочка торопливо пошла за Алексеем, который ушел уже давно на кухню. И войдя туда, она успела заметить, что Алексей торопливо, видимо, скрываясь от нее, глотает какие-то свои таблетки и запивает их водой.
- Боится она меня что ли? – спросил каким-то убитым тоном, совсем не похожим на свой голос Алексей – Или все простить мне не может того случая? А мне казалось, что мы нашли с ней общий язык, когда я после больницы дома валялся целых три  месяца. Но видимо, что-то у нас опять              не  заладилось…
- Ты только не расстраивайся, Леша! – взмолилась Софочка – Она просто боится, что ты будешь не доволен. Что ты их неправильно поймешь…
- А ты их правильно понимаешь? – обернувшись, строго спросил Алексей уже 
своим обычным голосом…
«Зачем все это было? – устало и отрешенно думала Софочка – Что они хотели доказать друг другу? Может быть, они и сами не знали. Анжела знала, что отец будет недоволен ее решением, но как потом выяснилось из рассказов Паши, она сама настояла на том, чтобы не было, ни свадьбы, ни регистрации.  Паша был готов ради Анжелы на все, и в тот же субботний вечер, когда они пришли в гости к родителям, оставшись наедине с Алексеем, все честно рассказал ему. А потом, когда молодые ушли, пересказывая их разговор  Софочке, Алексей возмущался.
- Никак не пойму я ее! Да теперь уже и не хочу понимать! Что она обо мне думает, это ее дело, но мне всего-то и надо было, что только знать, что у них все хорошо, что жить будут дружно. А Пашка-то, меня весь вечер все успокаивал, говорил, что любит ее, и никогда ее не обидит, и что готов в загс хоть завтра. А потом под конец, говорит, что если ребенок появится, все равно они зарегистрируются, мол, без этого нельзя тогда будет, и Анжела тогда упираться перестанет.
 Всю эту ночь, сквозь сон, Софочка слышала, что Алексей вздыхает и ворочается, до тех пор, пока сама не уснула под утро неспокойным  крепким сном…

                21.
 «Берендеи» устроили  Алексею  пышные похороны, как говорила потом, намного позже Татьяна Софочке. Коноваленко и Филимонов говорили над могилой речи, хвали заслуги Алексея Воронова перед комбинатом, и распинались, каким он был прекрасным человеком. А люди в толпе окружавшей могилу шептались, что Витька Филимонов предал Воронова «Берендеям», отдал его на «заклание», чтобы самому усидеть в кресле генерального директора.
 Софочка слушая дочь, возилась как всегда на ковре с Ваней, и виновато улыбалась Татьяне. Она будто бы извинялась своей грустной улыбкой и вздохами, за то, что ничего не видела, не слышала и как-будто бы отсутствовала на похоронах. Она действительно почти ничего не могла вспомнить из того, что было на кладбище. Тогда Софочка  тихо плакала, и  с трудом стояла на ногах, поддерживаемая подруки  комбинатовскими женщинами, да крепко  держалась рукой  за край гроба.
 Она и после похорон еще долго находилась в состоянии беспредельного горя и тоски, так, что Татьяна около месяца вынуждена была с Ваней жить вместе с ней, в квартире родителей. И весь этот месяц Софочка делала только то, что говорила ей дочь и плакала, прижимая внука к себе, чем пугала его, и успокаивалась лишь после того, как Татьяна начинала строго выговаривать ей, почти кричать. И от крика дочери сознание временами возвращало ее в действительность, но через какое- то время она опять впадала в отрешенность и тоску.
 Однако время шло, и прошел месяц, а потом еще один, и полгода и опять настал июнь. И однажды Софочка поняла как-то, что живет без Алексея уже почти год.
 За этот год произошло много событий и на комбинате и семье Софочки.
 К Новому году генеральным директором комбината назначили какого-то молодого мужчину, приехавшего из Москвы, и не слишком торопящегося знакомиться со своими замами и руководителями подразделений комбината. Филимонов еще какое-то время восседал в своем кабинете, и люди часто по привычке приходили к нему решать возникающие ежедневно многие рабочие вопросы,  но в один из дней он ушел и больше не появлялся на комбинате никогда.
 А еще через неделю приехал на комбинат какой-то лощенный и очень представительный мужчина лет сорока пяти, который созвал общее собрание руководителей цехов, отделов и заводов, главных специалистов комбината и уже на этом собрании представил всем собравшимся нового генерального директора комбината – Ковалева Геннадия Олеговича. Этот новый, был еще молод, лет тридцати пяти, но выглядел намного старше из-за  высокого роста и довольно мощной, если не сказать могучей комплекции. Однако, при первых же словах его вступительного слова, по его добродушной улыбке, и по-детски напускной строгости, большинство из присутствующих на собрании, которые по возрасту были намного старше нового начальника, поняли, что человек он мягкий, и даже не много застенчивый. А присущая всем «Берендеям» бесцеремонность или даже грубость в его словах, никого не ввела в заблуждение насчет характера нового начальника.
- Вот и Алексея твоего уже нет, - вздыхая, говорила Болдина Софочке попивая чай после окончания собрания – а теперь и Витя ушел не попрощавшись. Обидно конечно, но видимо ему еще обиднее, поэтому и убежал так. Вот я и думаю, что пора и  мне, пока не попросили. Самой надо уходить пока им не до меня, и внимания на меня никто не обращает. Я была только помощником у Вити, а этим молодым моя помощь не нужна, да и обидно будет, когда поросят, или еще хуже того, просто на дверь укажут. Мне уже шестьдесят восьмой год, пора на покой…
 Так Софочка опять осталась в своем просторном кабинете одна. И теперь к ней еще чаще, почти каждый обеденный перерыв, стала заходить Лидия Петровна Сазанова.
- Болдиной-то что, - качала головой сокрушенно Лидия Петровна – давно на пенсии, да и зарплата у нее была последние годы такая, что можно было на коттедж денег отложить, с ее-то показной скромностью проживания. А нам Софа, лет пять еще работать надо, как минимум. Внуки маленькие, детям помогать надо. И хоть заработную плату эти вроде бы стали платить почти вовремя, но с таким ростом цен, тех денег, что нам сейчас платят, через год, ни на что хватать не будет.
  Сразу после Новогодних праздников Сазанова предупредила Софочку, что заработную плату многим снижают, а ей урезали почти в два раза.
- Я Софа, на этом совещании пыталась сказать что-то. Но ты-то знаешь, разве они нас слушают. Так, покивали, а потом  сказали делать так, как решили.
 Однако Софочка совсем не расстроилась этому известию, и сразу же сказала об этом Лидии Петровне. После смерти Алексея она стала смотреть на этот мир, людей и житейские проблемы совсем другими глазами. Смотреть так, как будто это она, а не Алексей простила всех и все вокруг и сама попросила мысленно прощения у всех кого знала, и у живых и у мертвых.
 Во время долгих новогодних праздников, оставаясь вечерами дома одна Софочка часто выключив свет, смотрела из окна на ночной двор, и на виднеющийся вдали город, на веселье молодежи, на фейерверки и яркую иллюминацию, и думала о чем-то, что не смогла бы потом пересказать ни себе, никому другому. Перед ней проходили воспоминания прожитых лет, и видения молодой мамы и отца, и часто мысленно она возвращалась в свой дом в деревне, который всегда вспоминался ей в лучах заходящего солнца. Так, как однажды в детстве она увидела его, возвращаясь с сестрами из леса. Она видела и Галю, и Дашу. Молоденькие, в одинаковых бязевых платьицах, с венками из ромашек на голове они бежали впереди нее и смеялись, что-то кричали ей, и дразнили. А она, сбивая о кочки босые ноги, совсем еще маленькая, пыталась догнать их, и плакала от боли и обиды, и смеялась сквозь слезы под заразительный смех сестер.
 В один из таких вечеров, Софочка встала, зажгла свет и, усевшись за большим столом, написала сразу два длинных  и подробных письма. Одно письмо Даше, а другое Гале. В письмах она просила извинение за долгое молчание, и подробно рассказывала, что случилось за последние годы.
 Именно после того, как утром на следующий день, Софочка сходила на почту и отправила письма, и возвращалась домой по заваленным снегом улицам микрорайона, она впервые  после  похорон Алексея почувствовала, что к ней возвращаются постепенно прежние чувства. И краски бледного зимнего утра, и белизна снега на газонах не подернутая еще черной пылью выбросов городских заводов, и ощущение морозного обжигающего воздуха  увиделись и почувствовались ей   будто бы заново, как в новом свете, и впервые за последние месяцы Софочка  подняла голову в хмурое пасмурное небо и улыбнулась.
 Как-то уже в начале мая, секретарь генерального директора Татьяна Николаевна сообщила по телефону Софочке, что ее «вызывает сам». И Софочка, не предчувствуя ничего особенного, взяла свой ежедневник, куда всегда записывала самые острые и текущие вопросы, требующие разрешения, вошла в кабинет к генеральному директору.
 Ковалев усадил ее на стул рядом со своим, доставшимся ему по наследству от Филимонова столом, и начал разговор о насущных проблемах. Но потом, неожиданно перебивая доклад Софочки, заговорил совсем на другую тему. Он сказал, что недавно разговаривал  по телефону с руководством холдинга, куда теперь входила и Агрофирма, и что руководство холдинга остро ставит вопрос о сокращении ненужных расходов, и в частности со следующего полугодия планирует прекратить финансирование деятельности профсоюзного комитета, и в том числе по заработной плате.
- Понимаете, Софья Михайловна, - бесшумно неся свое полное тело по мягкому ковру, расстеленному возле стола,  негромко говорил Ковалев – Профсоюзный работник должен быть работником комбината, а профсоюзным делом заниматься на выборных началах, за какое-то обоснованное коллективным договором вознаграждение. Это вознаграждение не будет попадать в отчет для Москвы по строке заработная плата, и тем самым не будет раздражать наших с вами хозяев.
- Другими словами деятельный профсоюз новым хозяевам не нужен, - просто, без апломба и всякой интонации уточнила слова Ковалева Софочка.
- Можно сказать и так, - отстраненно и вежливо улыбнулся Ковалев.
Софочка вздохнула, вспоминая имя и отчество нового генерального директора.
- Геннадий Олегович, - начала Софочка неторопливо – Представители Агрофирмы после  похорон моего мужа обещали мне всемерную поддержку и заботу. Может быть, Вы сможете все же объяснить нашим хозяевам, что слово нужно держать. Народ на комбинате, хотя и молчит пока, но все видит и замечает. И если я останусь без работы за один год и три месяца до пенсии, то это будет еще один удар по доверию работников комбината его руководителям. Я думаю, что моя месячная заработная плата не является такой уж большой статьей расходов  на фоне общих затратных статей комбината. Расходы же, которые мы проводим через профсоюз для помощи работникам, можно проводить, например, как материальную помощь на основании решения Совета директоров. Это будет уже другая статья расходов, и возможно она не будет так привлекать к себе внимание. Но главное я очень надеюсь, что Вы учтете все, что я сказала, и дадите мне доработать до пенсии, не оставите меня без средств существования на целый год, да и на размере пенсии отразится если я останусь без работы сейчас. Вы же понимаете, что найти работу в моем возрасте в городе просто невозможно.
 Все это Софочка сказала ровным спокойным голосом. Она не хотела ничего просить, просто пыталась быть вежливой, защищая себя.
- Да! – воскликнул, немного помолчав, Ковалев – Сразу видно, что Вы профсоюзный работник с большим опытом.  Он улыбнулся  и   продолжил.
- Я думаю, Софья Михайловна мы решим все эти вопросы именно так как Вы и предлагаете. Не беспокойтесь ни о чем. Идите, работайте, и извините меня, если я был вынужден сказать вам не совсем приятные вещи…
 Пока Софочка медленно поднималась к себе в кабинет на третий этаж,  на пути  ей несколько раз встречались молодые парни и девушки, которые пробегая мимо, вежливо здоровались. И отвечая им, Софочка вдруг ловила себя на мысли, что большинство этих молодых лиц ей просто незнакомы.
«Все меняется слишком быстро,  - думала Софочка, входя к себе в кабинет – или же я стала воспринимать все перемены как слишком быстрые. Прав был, наверное, Алексей, когда в шутку, а может быть и в серьез, говорил что нас старых пора уже отправлять «на консервы». Много непонятного вокруг, много нового вдруг сразу хлынуло в наш городок.  Вот, Татьяна купила мне сотовый телефон на день рождения, и стала учить, как с ним обращаться. А я испугалась и стала отказываться. Хорошо, что вовремя опомнилась, и взяла подарок, чтобы не обидеть ее. А зачем он мне? Я постоянно путаюсь в этих мелких клавишах, и постоянно забываю телефон на столе в кабинете. Дочери звонят вечером мне на домашний телефон, и говорят, что звонили мне, и что ждали, что я перезвоню, когда увижу их звонки. Они волнуются за меня! А я тоже хороша! Совсем что-то поникла, остарушилась, в парикмахерской не была тысячу лет, с внуком вижусь раз в неделю. Надо бы мне встряхнуться…».
 Но прошел май, а Софочка все продолжала жить и работать так же, по инерции. Она привычно ходила на работу, возвращалась домой, а потом после нехитрого ужина недвижимо сидела в темноте возле открытого окна, слушая звуки дворовой жизни, крики детворы и шум проходящего транспорта.
 На годовщину смерти отца Татьяна заказала маленький зал кафе «Магистраль», в котором было всего несколько столиков.
- Я пригласила мама только самых близких, и еще друзей папы – рассказывала Татьяна – Ну, кроме того только тетю Свету Филимонову, и Лидию Петровну Сазанову. По-моему у тебя близких подруг нет, а они все же самые близкие.
- Это очень хорошо дочка, - согласно кивнула Софочка – Чтобы там люди не говорили, а то, что ты пригласила Свету это правильно. Ну, а Лидию Петровну, конечно, я все равно бы пригласила.
- День выпадает на пятницу, - продолжала быстро и по- деловому Татьяна – так что я всех предупредила, чтобы люди смогли отпроситься с работы после обеда или взять отгул. Большой пьянки никто устраивать не собирается, но неудобно,  если людей после поминок задержат на проходной комбината с запахом алкоголя. Дойдет до «Берендеев» могут возникнуть проблемы и у людей, да и у меня. Это они только себе позволяют на работе гостей встречать коньяком и бренди, а нам простым смертным надо о себе самим заботиться.
 Да, кроме того, сейчас идет компания по сокращению штатов, и людей увольняют любыми способами лишь бы не платить компенсации за официальное сокращение. Они все-таки подлые, эти москвичи в таких вопросах…
«Совсем уже взрослая, - слушая дочь, думала Софочка – и становиться все больше,  похожа на Алексея. Он сказал бы наверняка, деловая и энергичная. Да! Уже тридцать лет, уже не девочка. Даже уже тридцать один было месяц назад. Пора бы ей уже о втором ребенке подумать…»
- Ты дочка, - перебила Татьяну Софочка – не собираешься второго рожать? Время уходит быстро.
- О чем ты мама? – удивленно воскликнула Татьяна – Зачем нищету плодить! Нам и так денег не хватает постоянно. Да и куда его? Мы втроем в нашем двухкомнатном трамвайчике носами сталкиваемся.
- Правильно! – задумчиво кивнула Софочка и мысли ее вдруг понеслись в голове, быстро перебивая одна другую. Она неожиданно почувствовала, что то, сонное состояние, в котором она пребывала с самой смерти мужа, в одночасье улетучилось.
- Давно вам пора переезжать в нашу четырехкомнатную квартиру, – быстро заговорила Софочка – а в вашу нужно определить Анжелу с Пашей, нечего им по съемным углам мотаться. Я, надеюсь, что вам с Сергеем не помешаю. Квартира большая, два балкона, а мне хватит и маленькой комнаты. Я же только в ней и  живу постоянно теперь, вся квартира пустая.
- Ну, знаешь, мама! – почему-то возмутилась Татьяна – Так разве серьезные вопросы решают. Это же квартира где вы жили с отцом, ты привыкла быть там хозяйкой, а мы хоть и не чужие люди, но тоже жить привыкли по-своему…
- Твой папа сказал бы: « Только так!» – тихо вставила слово Софочка, отводя глаза в сторону.
- Ну, хорошо мама, - помедлив, ответила Татьяна и взяла в свои ладони руку Софочки – Все равно нужно подумать и с Сергеем посоветоваться.
- Посоветуйся, - согласилась Софочка – Только учтите, что если что, я к себе возьму Анжелу с Пашей. И не улыбайся, пожалуйста, так! Я смогу найти слова для Анжелы! Ей рожать осенью…
- Мама! – с мольбой в голосе воскликнула Татьяна – Давай вначале проведем поминки, а потом поговорим об этом. Нельзя же все сразу валить в одну кучу…
 Софочка еще раз обвела глазами узкое и темное помещение кафе и еще раз издали кивнула, прощаясь со Светланой и Лидией Петровной, которые стояли в дверях на выходе. Они уже и прощались, и поцеловались, прежде чем уйти, и вот теперь все еще оглядывались в дверях.
« Вот и все – подумала Софочка, смотря,  как располневшая от беременности Анжела ходит между столами и собирает не тронутые, початые бутылки с водкой в ящик – Вспомнили Алешу, а теперь все разъехались и разошлись. Татьяна что-то решает с поварами на кухне, наверное, по остаткам продуктов. Многие не смогли прийти, человек десять точно».
 Софочка поднялась и прошла к выходу из душного помещения. На крыльце Софочка увидела, что внизу рядом с кафе стоит  Сергей, прислонившись плечом к кирпичной стене. Он курил и внимательно наблюдал за Ваней, который бегал вокруг лавочек и деревьев возле автобусной остановки. Рядом на дороге в сторону дальнего микрорайона «Новая Биофабрика» поднимая пыль, пролетали с шумом  легковые автомобили и грохотали грузовые машины.
- Ты на машине Сережа? – спросила Софочка. Она знала, что зять никогда не пьет водку.
- Конечно, - кивнул Сергей и, откинув сигарету, посмотрел на Софочку вопросительно.
- Ты не мог бы меня сегодня на кладбище отвезти, - попросила Софочка – Годовщина все-таки…
 Сергей задумчиво хмыкнул, и почесал щетинистый подбородок.
- Лучше прямо сейчас! – предложил он – Вечером у меня кое-какие дела. Мы с ребятами рано утром на рыбалку собрались.
- Как же сейчас? – удивилась Софочка – А Ваню, что с собой? Да и Татьяна еще не освободилась, там Паша и Анжела…
- Ванька! – резко крикнул Сергей и быстро достал из кармана сотовый телефон, защелкал на нем клавишами.
- Ты где? – спросил он громко в трубку – Ага! Я тебе Ваньку отправляю, встречай. Сам поеду, мать на кладбище отвезу. Ну, думаю за час, полтора обернемся, тут рядом. Лады!
- Едем! – сообщил Сергей, и подтолкнул в спину подбежавшего к нему Ваню – Беги к тете Анжеле и от нее ни на шаг, пока мама не появится.
Софочка еле успела погладить по голове пробежавшего мимо нее внука.
- Мне же надо что-то на голову надеть, цветы, наверное, надо купить, и к маме с отцом на могилу зайти, – задумчиво и нерешительно говорила Софочка.
- Ну, значит, вначале я Вас домой завезу, а потом за цветами! – быстро сказал Сергей и, звякнув ключами, пошел к машине.
- Господи! – вздохнула Софочка, с трудом протискиваясь на сиденье автомобиля рядом с зятем – Какие же вы сейчас быстрые и резкие. Живые, как говорила моя мама.
- Живым – живое! – улыбнулся Сергей, заводя автомобиль – А время деньги!
«Живым – живое! – повторила про себя Софочка – Это очень верно! Это правильно! И мне нужно начинать  думать больше о живых. О тех, кто рядом со мной…».

                22.
   Сентябрь был в разгаре, и красно-желтые листья кленов пестрели по всему кладбищу, будто освежая яркими красками пасмурный будничный день.
 Софочка в теплом, уже потертом, драповом пальто сидела на краешке лавки рядом с могилой Алексея, и глубоко засунув замерзшие ладони в рукава, сгорбившись под холодным ветром, смотрела на пожелтевшие листочки молоденькой рябины, посаженной Сергеем еще в прошлом году прямо рядом с могильной оградой.  Ее привлекли чьи-то шаги в тишине кладбища, и она долго прислушивалась к ним, пока не поняла, что голоса удаляются.
«Так вот Леша, - продолжила Софочка прерванную мысленную беседу с мужем – Ваня пошел в школу, и я ходила вместе с Татьяной провожать его. Татьяна его, конечно, нарядила, и был он у нас красавец, просто жених. Люди знаешь, живут все по-разному, и первоклассники  одеты были тоже кто очень хорошо, а кто и бедненько. Сейчас вот по телевизору слышала, что будут вводить опять единую  школьную форму, как в наши времена. Тогда не так все это будет бросаться в глаза, да и нужно это для самих малышей, для дисциплины. Они сейчас знаешь, какие бойкие, да шкодливые…
 А в основном у нас все по-прежнему. Татьяна работает теперь начальником планово-экономического отдела. Сергей на своем месте, и новый директор, Ковалев этот, люди говорят, ими доволен. А я теперь буду провожать, и встречать Ванечку со школы, как раньше водила и приводила из детского сада. Да еще нужно днем как-то успевать помогать Анжеле. Паша работает теперь заготовителем скота, и постоянно мотается по командировкам и днем и ночью. А ей малышку Алесю тоже нужно на кого-то оставлять. То в больницу надо сбегать, то в магазин, то в аптеку или в сберкассу. Так, что дел у меня сейчас не меньше чем когда-то на работе, и дни проходят так быстро, что не успеваешь оглянуться, а неделя уже прошла. Но главное, что теперь я всем им нужна здоровая и веселая. И я стараюсь, часто вспоминаю маму, и делаю так, как сделала бы она на моем месте.
 Иногда вспоминаю, что давно не была у тебя и у мамы с отцом, но всегда обнаруживаются какие-то неотложные дела, то у Татьяны, то у Анжелы, и я должна остаться, то с Ванечкой, то с малышкой Алесей.
 Таня очень напоминает мне тебя манерами и голосом так, что я всегда вспоминаю тебя. А Сергей тоже в последнее время напоминает мне о тебе манерой разговора и шутками так, что они теперь всегда рядом со мной, и забывать тебя мне не дают.
 Сергей вчера за ужином, когда я сказала, что пойду на кладбище, ответил мне шуткой.
« Не торопитесь мамаша на кладбище, у вас еще и здесь дел уйма. Вот внука жените, да Алеську еще надо будет замуж выдавать, а потом уж и присматривайте  себе местечко».
 И я тогда подумала, что вот также ты всегда шутил над бабушкой моей и над мамой, и они, кажется, понимали тебя, и никогда не обижались…
 Да, я все время вспоминаю, и прости, иногда плачу. Прижимаю к себе  Ваньку и думаю, что наши с тобой внуки будут жить лучше. Они должны жить лучше и быть счастливее нас. Может быть, они проживут свою жизнь более осмысленно и  бесстрашно…»

                КОНЕЦ.