Отсвет пушкинского взгляда

У известного пушкиниста Николая Алексеевича Раевского была прабабка Софья. В молодости на балу она увидела Пушкина. И это мимолетное видение поэта передала правнуку как творческий талисман.
 
– Вот, Колечка, когда подрастёшь, то узнаешь, кто эти люди.

Она ещё училась и у Гоголя, который был преподавателем литературы в Патриотическом институте. О Гоголе она сказала, что «человек он был прекрасный, а вот преподаватель никакой». Каким же был её отзыв о Пушкине – тайна.
 
И теперь я думаю, что незримая связь времён принесла и мне далёкий привет от Пушкина: от творческого талисмана, переданного прабабкой Николаю Алексеевичу, досталась мне малая толика. Это – как свет далёкой звезды – отсвет пушкинского взгляда. То мгновенье, когда был этот бал, и прабабка Раевского Софья рассматривала поэта Пушкина, чтобы запечатлеть в своей памяти его образ навечно, высветилось мне 8 февраля 1984 года – когда взгляд Николая Алексеевича Раевского скользнул и по мне тоже…

Наверное, я была недостаточно проворна. Я только начала изучать жизнь Пушкина. Мне ещё не было тридцати лет. Казалось, что тот фарт, который выпал в начале трудового моего пути, будет вечным, и если и будет меняться то только по законам эволюции: от низшего к высшему. Поэтому когда в редакции издательства «Жазуши» появилась некая дама по фамилии Бабусенкова, я не придала значения её визиту. Кто такая, что ей надо? Много разных людей приходило к нам тогда в надежде что-то издать.

После того, как посетительница ушла, моя коллега Анна Павловна Тимофеева пояснила мне, что это бывший редактор этого же издательства «Надежда Бабусенкова, которая за Раевского вышла замуж». Опять же, мне это ни о чём не говорило. Я в Алма-Ату недавно приехала, в издательстве работы много, авторы разные: есть интересные, есть серые. Что-то там эта Бабусенкова показывала из журнала «Огонёк», где были портреты жены Пушкина и других её современниц. Говорила о переиздании по случаю юбилея Раевского. Разговоры для меня интереса не представляли, так как мне тогда показалось, что я о Пушкине знала больше, того, что говорила посетительница.
 
А тут назревал интересный выпуск сказок Пушкина с оформлением художника Альберта Анатольевича Гурьева. И мне показалось, что куда увлекательнее и престижнее выпустить сказки поэта полумиллионным тиражом с оформлением, какого ещё не было, чем заниматься переизданием «сборной солянки» из двух томов. Если о Пушкине, так о Пушкине. А в двухтомник так же включались ещё и две повести: «Джафар и Джан» и «Последняя любовь поэта», к Пушкину отношения не имеющие.  К тому же бывший редактор Бабусенкова просила свою бывшую приятельницу, младшего редактора Тимофееву, курировать издание. Получалось, что меня не позвали. Совершенно не понимая, чего я не дополучу, если не издам Раевского, я была всецело занята работой с другими авторами, книги которых были в производстве, а также сказками Пушкина. Когда вышел первый том сочинений А.Н. Раевского, я взялась за подготовку «Сказок».
 
Правда, после мне удалось двухтомник приобрести, при том чудовищном дефиците на книги, которые были в нашей стране. Раевскому и его двухтомнику повезло в том плане, что выпускать его взялась моя коллега Анна Павловна Тимофеева, та самая приятельница Надежды Михайловны Бабусенковой. Более добросовестного корректора и искать не нужно было. И как младший редактор она была прекрасным специалистом. Младший редактор – это как секретарь в редакции, он всю техническую работу делает: расклейку оригиналов, если идёт переиздание, предварительный подсчет объёмов, приём рукописей, их учёт и хранение. В данном случае было переиздание уже ранее издававшихся книг Раевского. На это издание, что весьма редко бывает, дали ещё и второго редактора. Видно, всё же Николай Алексеевич просил о более внимательном подходе к его книгам. Быстренько, быстренько рассоединили переплеты тех книг, с которых предполагалось делать переиздание, всё расклеили, страницы пронумеровали, репродукции собрали и... отправили в набор. Кому непонятно, то поясню, что в типографию в то время обязательно надо было предоставить оригинал, глядя в который, наборщик и набирал текст. Для этой цели можно было разобрать книги на отдельные листы, то есть их отделить от переплёта – попросту разорвать. Книги рвать – кощунственно, но была такая технология. А дальше пошло-поехало:  бесконечная читка корректур, правка, сверка, выпуск в свет.  К сожалению, – от этого никто не застрахован –несколько  опечаток в книге есть, и в серьёзной исследовательской работе это надо учитывать. Ведь на протяжении двух десятилетий, как мне известно, труды А.Н. Раевского не переиздавали, за этим двухтомником до сих пор пушкинисты охотятся.
   
Что же касается личной встречи с таким известным человеком, как Николай Алексеевич Раевский, то могу сказать, что недавно я нашла старую записную книжку, где записано:
 
«8 февраля 1984 года.  Раевский у А.И.  [Александра Ивановича Егорова, главного  редактора по русской литературе в издательстве «Жазушы»]».
 
Но этот факт как-то очень смутно вырисовывается в моей памяти:  радостный, как младенец, старичок-толстячок, который видит только боковым, периферическим, зрением. Я долго сомневалась, что было это воочию, относила на счёт моего воображения. Оказывается, видела гения пушкиноведения, что и подтвердила случайная запись в блокноте.

Вместо него хлопотала по переизданию трудов его жена, которой тогда было 45 лет, звали её Надежда Михайловна Бабусенкова.  Как мне рассказывала моя коллега Анна Павловна Тимофеева, они с нею некоторое время вместе работали в нашей редакции. Надежда Михайловна, якобы «положила глаз» на престарелого писателя ещё с тех пор. А он являлся тогда в издательство и демонстрировал свою давнюю офицерскую выправку: щелкал каблуками и целовал руки дамам. Вот такие легенды я слышала. Конечно, следует при этом отделять «зёрна от плевел». Анна Павловна, сама одинокая женщина, могла быть слишком пристрастной к своей прежней коллеге, у которой жизнь сложилась более удачно.
 
А сама лично могу говорить, что рассматривала семейные снимки, которые Надежда Михайловна всем показывала. На них она была изображена рядом с Николаем Алексеевичем, мне особенно запомнился один: в траве среди майских одуванчиков полусидя-полулежа изображен был старичок, тоже «божий одуванчик», и рядом с ним, едва ли не в бантиках, женщина, которая выглядела его внучкой.  Мне было отчего-то неловко смотреть на такое фото, но не хотелось обижать Надежду Михайловну, которая всем показывала снимки и с гордостью говорила:

– А это чета Раевских.

Надежда Михайловна рассказывала, как они с Раевским хотели переехать в Москву, как, взошедши по трапу самолета, они резко развернулись и спустились назад:

  – Разве можно такую красоту, как у нас – эти горы, эти ели тянь-шаньские на Москву менять?

Это было правдой. В одном из писем к сестре, написанном сразу после ссылки в Минусинский край, Раевский нашёл убедительные слова:

«Чем ближе к Тянь-Шаню, тем живее становится природа, а у самой Алма-Аты – великолепие Южной Украины, богатейшие поля, колонны пирамидальных тополей и все это на фоне чудесных гор с заснеженными вершинами. Очарование, да и только...»

И далее:

«Ночи в Алма-Ате мне напомнили Грецию – такая же ласковая теплынь... Город совершенно удивительный – сплошной старинный парк... Ты знаешь, я помню цветники царских резиденций, видел цветы Версаля, Праги, разных чешских магнатов, но Алма-Ату в этом отношении можно сравнить с чем угодно. Площадь цветов в центре города и главный цветник городского парка совершенно изумительны!»

…И «молодая» сорокапятилетняя жена большого писателя-пушкиниста с увлечением рассказывала, как они с дочерью ездят на «Волге» на рынок, как собрались делать ремонт в квартире, как заказывали для Николая Алексеевича новые стеллажи. И эти стеллажи, и сам кабинет писателя чётко представились мне по Пушкину:

Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый...

Или:

Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.

Надежда Михайловна подробно рассказывала, что у писателя до сих пор полки задергиваются ширмой, а это пыльно, нужны были новые стеллажи с дверцами.  Шкафов он не любит, потому что надо, чтобы книги были в один ряд... и т.д. и т.п. Такой простой житейский разговор.
Всё это говорилось, как мне представляется, только с той целью, чтобы как-то раззадорить женщин в нашей редакции, подчеркнуть свою принадлежность к избранному кругу и оправдать свой неравный во всех отношениях брак. А то, что брак был таковым, это видела даже я, тогда ещё молодая и неопытная в таких делах сотрудница. Надежда Михайловна не произвела на меня впечатления особо одаренной интеллектом женщины, её суждения о Пушкине мне показались весьма заурядными, она даже не смогла по достоинству оценить Работы такого интересного пушкиноведа, как Раевский, волею судьбы на старости лет оказавшимся её мужем. Её занимали гонорарные ставки и планы будущих денежных трат, впрочем, как и многих других писательских жён.

Может быть, что я глубоко заблуждаюсь в своих суждениях о вдове Раевского (он умер, когда я жила уже в Воронеже, да и она тоже покинула наш мир: как мне написала писательница Надежда Георгиевна Поведёнок, моя добрая алма-атинская знакомая, что Надежда Михайловна Раевская-Бабусенкова не так давно умерла от рака). Очень может быть, что именно в ней Николай Алексеевич в конце жизни обрёл помощницу и понимающего друга, ведь она приняла на себя роль его секретаря. Он почти уже ослеп к тому времени, а Работать не прекращал.  Думаю, если он улыбался рядом с этой женщиной, значит, ему было хорошо. Но впечатление от её посещений нашей редакции, – а она не раз приходила, пока двухтомник был выпущен в свет, – оказалось не совсем благостным. Можно только добавить в защиту Надежды Михайловны, что мало кому удаётся создавать приятное впечатление при частых посещениях и пустой болтовне. Что было, то было.

Когда занят ежедневно работой, когда почти ежедневно происходят интересные встречи, то недосуг особенно изучать биографии всех посетителей, даже если они не рядовые в Казахстане писатели. К тому же по молодости мне казалось, что такая работа будет всегда, что это – будни, текучка. Так надо ли особо отмечать каждый день. И тут, конечно, я сделала промашку. С Раевским надо было и пообщаться, и взять автограф. Ведь только потом, с годами, пришло понимание, что Николай Алексеевич сделал неоценимый вклад в науку о нашем великом поэте.
 
Мои коллеги мало тогда его почитали. На него, прежде всего, смотрели как на бывшего белого офицера, который пошел против Советов, да к тому же не известно где отсидевший войну. В то время каждый был комсомольцем или коммунистом. Теперь это смешно и глупо, а тогда никто не мог по-другому смотреть на писателя Раевского, как на человека с тёмным прошлым, отбывшего свой срок где-то в Сибири и поселенного навечно в Алма-Ату.
 
О нём нигде не писали. В Большом Советском энциклопедическом словаре есть эстрадная певица Алла Борисовна Пугачёва, есть политработник, автор книги очерков «Уголь, железо и живые люди» Лариса Рейснер, но нет пушкиноведа Николая Алексеевича Раевского. К счастью, у меня оказался справочник «Писатели Казахстана» за 1982 год. Да, Николай Алексеевич был членом Союза писателей СССР, куда его приняли в весьма преклонном возрасте. Только в 71 год он издал свою книгу «Если заговорят портреты», материал для которой собирал с 1934 года. В этом справочнике ничего особенно не разъясняют его составители. Родился, учился, защитился, написал... Только в предисловии к юбилейному двухтомнику Николаю Алексеевичу позволили написать о себе «почти всё». Наверное, исключительно из уважения к его почтенному возрасту. Ведь ему исполнялось тогда 90 лет. А он строил планы на ближайшее десятилетие. «Если судьбе моей будет угодно распорядиться так, что я доживу до ста лет, то буду, пожалуй, единственным русским писателем, достигнувшим столь почтенного возраста». Да, он пережил по возрасту даже Толстого. Умер на 94-м году в Алма-Ате, как мне представляется, на руках у Надежды Михайловны.
 
Олег Карпухин, опубликовавший свой очерк о писателе в журнале «Наше наследие», сокрушался:
 
«Чем глубже я вникал в эту долгую и удивительную жизнь, тем больше печалился тому, что нет книги об этой жизни... В судьбе этой, между тем, есть всё, чтобы на её основе воссоздать, без преувеличения, историю двадцатого века со всем блеском, трагедиями, величием, потерями и обретениями».

Только одно хронологическое описание событий его жизни займёт много места в любом справочнике.

1894 год – рождение в семье судебного следователя первого сына Николая в городе Вытегре Вологодской области.

В 1913 году в Каменец-Подольске закончил гимназию и поступил на естественный факультет в Петербургский университет. Два года он учился и увлечённо занимался лепидоптерологией – разделом энтомологии о бабочках. Начавшаяся первая мировая война изменила планы на будущее. Молодой человек оставил любимое занятие и учебу в университете и поступил в Михайловское артиллерийское училище.

В ноябре 1915 года закончил его, получив чин подпоручика.

И уже летом 1916 года он участвовал в знаменитом брусиловском прорыве. Осенью этого же года поручик Раевский в Карпатах командует 25 пушками, хотя самому ещё 22 года.
 
Дальше наступает момент истины. В мае 1918 года собирается вся семья Раевских.  В последний раз все вместе. А после брат Дмитрий ушёл в Красную Армию, Николай встал под белые знамёна.

В 1920 году капитан Раевский – Николай Алексеевич – с остатками разбитой армии барона Врангеля покидает Россию. Жил в Греции, Болгарии, а потом надолго переселился в Чехию. Уже в тридцать лет он решает продолжить своё занятие бабочками и поступает в Карлов университет в Праге, где с увлечением разрабатывает свою научную теорию. Не имея гражданства и оказавшись лицом без подданства, он совсем не имел шансов получить работу.

 А как же жить? Поэтому параллельно с учёбой в Карловом университете, он посещал курс литературной секции Французского института, сочтя, что хорошее знание французского языка ему ещё пригодится. И после его окончания он получает возможность на месяц съездить в Париж. (Вот откуда в его письме к сестре появилось упоминание о Париже – «Видел цветы Версаля»!)

Пушкин пришёл в его жизнь неожиданно. Занимаясь в библиотеке своими научными изысканиями по биологии, он получил книгу Модзалевских с новым изданием писем Пушкина. Это произошло случайно. Потом он всю ночь читал письма. А после мысленно не раз обращался к ним. Стал искать время для занятий в библиотеке уже темой Пушкина. Ну, а дальше, наверное, каждый, кто увлекается историей жизни нашего поэта, знает, как это бывает, когда с головой погружаешься в изучение жизни и творчества любимого Пушкина.

Даже когда в 1930 году Раевский, приняв академическую присягу, получил диплом доктора естественных наук, это уже не имело для него того первоначального смысла. Отказавшись вновь засесть за микроскоп и оставив место в лаборатории, он сказал себе: «Довольно зоологии, да здравствует Пушкин!»

Вначале это была разработка темы «Пушкин и война». Опираясь на статью Михневича «Пушкин – как военный писатель», он делал свои открытия. Хотя подобных работ в пушкинистике ещё долго не было. Здесь я хочу особенно задержать внимание читателя на том, что исследовательскую работу по Пушкину Раевский начинал делать, опираясь на уже существующую статью. Очевидно, не всё в этой статье ему было понятно, не во всём он был согласен с её автором. Получается, что сомнение – это первый толчок к исследовательской работе.

Оставив свою должность в лаборатории, Николай Алексеевич вынужден был искать средства для жизни. Тут и пригодились ему знания языков. Он занялся переводами для научных журналов с чешского на французский. Для Пушкина времени почти не оставалось. Но тема «Пушкин и война» всё же была озвучена. К печальной дате 100-летия гибели поэта Раевский решился сделать двухчасовой доклад перед очень небольшой, но вполне компетентной аудиторией.
 
Нельзя пройти и мимо такого факта в жизни Раевского как его знакомство с Владимиром Набоковым. Крупный  писатель Русского зарубежья также в своё время очень серьёзно увлекался бабочками, он даже заведовал отделом насекомых в одном из американских университетов и опубликовал несколько научных статей. Раевский любил его повесть «Пильграм» об ученом-энтомологе.

«Нет на свете большей услады, чем занятия литературой и ловля бабочек», – это изречение принадлежит именно Набокову.

Как-то Николай Алексеевич решил показать Набокову выставку художника Зарецкого «Пушкин и его время». Они отправились в Пражскую публичную библиотеку. Увидев портрет баронессы Вревской, Раевский вспомнил, что Пушкин называл Зизи Вульф – в замужестве Вревскую – «кристаллом души» своей. На портрете же была изображена большая пышная женщина в возрасте. На что Набоков сказал:
 
– Теперь это не кристалл, а целый сталактит.

«В жизни Пушкина малозначительного нет», – так всегда считал Раевский и постоянно расширял поле своих изысканий в пушкинистике. В 1934 году он стал искать потомков Александры Николаевны, сестры жены Пушкина. И только в 1938 году обнаружил их родовой замок в Бродзянах. Побывал там. Потом хотел туда съездить ещё, так же, как и в Теплице, родовое гнездо Долли Фикельмон, но война смешала все планы. Его даже арестовало гестапо как русского, небезопасного для немцев. Через два месяца он был отпущен с подпиской о невыезде. Всю войну он занимался темой «Пушкин в Эрзрумском походе» и практически написал монографию. Но потом все его материалы были утеряны во время боевых действий в Праге.

13 мая 1945 года его арестовали снова, но теперь это были советские власти. 5 лет исправительно-трудовых лагерей и 3 года поражения в правах.  Работа для него нашлась только в Минусинске, где ему пригодились познания в биологии. Там он работал в клинико-диагностической лаборатории местной больницы.
 
Это надо себе представить: человек, внёсший в зарубежную пушкиниану свою значительную лепту, сидел в Минусинской  больнице и «ковырялся» в анализах. Ну, в какой же ещё стране такое можно встретить, как не в сталинском Советском Союзе? А, впрочем, пути Господни неисповедимы. Наверное, в той ситуации важнее был не Пушкин и родственники его «заблудшей» жены, а воздаяние Раевскому за то, что он когда-то примкнул к белым, и ушёл с ними, бросив своё Отечество в тяжёлые времена.

И как знать, если бы Николай не покинул Россию, то сумел ли он сделать свой такой оригинальный вклад в пушкиниану? Ведь сам поэт при жизни и не подозревал, что когда-то его «дух» будет витать в чужеземном замке в Бродзянах. Думаю, что если и возникает вопрос о «предательстве» Н.А. Раевским своей Родины, то вопрос этот ничтожен в сравнении с тем вкладом в науку о нашем великом поэте, который сделал Николай Алексеевич. Раевский и за рубежом был предан своей Родине и её истории. Но его жизненное кредо не совпадало в тот момент с государственным строем Советского Союза. И куда честнее было открыто признаться в этом и покинуть свою страну, чем жить на родине с камнем за душой.

В 1961 году Алма-Ата становится третьим после Петербурга и Праги родным городом для Николая Алексеевича Раевского. Здесь он и жил: работал библиографом и переводчиком в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии до семидесяти лет, удачно сочетая свои профессии биолога, переводчика и литератора. В Алма-Ате выпускал  книги в издательстве «Жазуши», где довелось работать и мне. Книг, правда, не очень много, но зато со своими открытиями в пушкиноведении: «Если заговорят портреты», «Портреты заговорили», «Друг Пушкина – Павел Воинович Нащокин»… 

И не случайно, что Алма-Ата стала для него родным городом. Здесь же, на 94-м году – в 1989-м – он закончил свой трудный, насыщенный событиями и встречами, земной путь. Долгая и непростая жизнь, интересная судьба. Он сам как-то сказал:
 
– На моём могильном памятнике напишите только три слова: артиллерист, биолог, писатель...

2005 г.