Вторжение

Вторжение

(отрывок из романа «КРЕСТ ТРУБОРА»)


Обстановка на западной границе в последние предвоенные дни становилась все более тревожной и напряженной. В апреле и в мае через границу было совершено несколько прорывов крупных банд националистов, подготовленных офицерами Абвера для совер-шения диверсий и террора против местного населения, сотрудничавшего с «русскими ок-купантами».
На сопредельной территории немецкие военные инженеры и солдаты Вермахта без всякой маскировки оборудовали вблизи границы огневые позиции, наблюдательные пункты, вели дорожные работы, подвозили к рекам переправочные средства. Открыто проводилась рекогносцировка местности. С самолётов, аэростатов и подъёмных наблюдательных вышек осуществлялось наблюдение за расположением наших войск. Не встречая достойного отпора, немецкая авиация вела систематическую разведку и фотографирование приграничной территории. В наш тыл забрасывали вражеских парашютистов. Станови-лось всё более очевидным, что в ближайшие дни начнётся вторжение немецко-фашистских войск на территорию СССР.

1.
Гул сотен авиационных моторов наполнил ночное небо и стремительно приближался. Вот армада германских бомбардировщиков, пересекла Государственную границу Советского Союза. Лебедев посмотрел на свои новые часы, купленные взамен именных дорогих для него часов, так и оставшихся у Алекса Мяаге, который исчез в ночной метели ровно полгода назад.
Три часа сорок минут, – отметил время Лебедев, пытаясь разглядеть тёмные силуэты самолётов врага, шедших группами и эскадрами, как на параде. Так, в конце самой корот-кой в году ночи началось вражеское вторжение. Его ждали со дня на день, ждали с огром-ным напряжением.
Лебедев крутанул ручку полевого телефона. Трубка молчала, связи с комендатурой не было. Последний раз он звонил на заставу минут пять назад, говорил с лейтенантом Третьяковым. Не дожидаясь приказа, проворный боец-связист побежал по проводу искать место обрыва.
В окопах, вырытых вдоль границы в местах наиболее опасных, зашевелились бойцы-пограничники и стрелки из роты прикрытия, прикомандированные к заставе с середины июня. В остатках короткой июньской ночи красноармейцы пытались рассматривать ревущие могучими моторами германские бомбардировщики, летевшие над их головами на большой высоте.
Вторую неделю, вместо обычного патрулирования границы пограничными нарядами, каждый вечер прямо с развода в спешно оборудованные окопы и огневые точки уходила на боевое дежурство половина численности заставы и половина стрелковой роты прикры-тия. И так каждую ночь.
Ещё через пять-десять минут в нашем тылу загремели приглушенные расстоянием взрывы.
«Да что же это творится? Да ведь за это время они достигли Кретинги, Лиепаи и Шяуляя!» – растерялся Лебедев, мысленно пытаясь представить себе, что там сейчас происходит. Он ждал и всё ещё надеялся, что в быстро светлевшем небе вот-вот разгорятся воздушные бои, из УРов ударят сотни зениток и на землю десятками повалятся вражеские самолёты, но ничего этого не случилось. Наших самолётов не было видно, а залпы малочисленных зенитных расчётов не были слышны, заглушаемые разрывами тысяч бомб и снарядов – с германской стороны по нашим ближним тылам била артиллерия
«Как же так? Ведь началась война, а наши не отвечают? Что же случилось? Почему наша авиация не летит бомбить Мемель, Тильзит, Пилау и Кенигсберг», – мучился не находя себе места начальник третьей заставы старший лейтенант Лебедев. Он осмотрел окопы. Повсюду вертелись головы растерянных бойцов, по-прежнему пытавшихся что-то рассмотреть в быстро светлевшем небе, и очевидно задававших себе такие же вопросы.
Срочно было необходимо что-то предпринять.
– Слушай мою команду! Приготовить оружие к бою! – Встав во весь рост на краю окопа, ведущего к замаскированному наблюдательному пункту, прокричал он бойцам, и был едва не убит пулемётной очередью ударившей с той стороны. Сразу две или три пули изодрали планшет с блокнотом, картой и карандашами.
Лебедев пригнулся и спрыгнул в окоп. С нашей стороны по вспышкам из перелеска заработали два пулемёта – «Максим» и «Дегтярёв». Один у стрелков, другой у пограничников.
  – Почему открыли огонь без приказа! – промелькнула в сознании Лебедева нелепая мысль и тут же угасла. Заухали немецкие миномёты. Мины падали и разрывались возле окопов. Вскрикнул раненый боец из стрелков и в это время в окоп прямо на Лебедева сва-лился лейтенант Булавин. С группой бойцов-пограничников он бегом прибыл с заставы.
– Товарищ Лебедев! Застава горит! Артиллерией накрыло. Есть убитые и раненные! В нашем тылу орудует банда. Похоже, что шаулисы, обстреляли нас с тыла, лейтенант Третьяков убит! Связи с комендатурой нет! Что же это, Игорь?
– Война, Костя, вот что! Почему покинул заставу без приказа?
– С десятью бойцами и пулемётом прибыл к вам в помощь! На заставе окопались стрелки. С ними пехотный лейтенант и старшина Боженко с пограничниками!
Булавин глупо улыбался, вертя в руках автомат.
– Ты что Костя, с ума сошёл? Контужен? – закричал на лейтенанта Лебедев.
– Никак нет! Радуюсь, что старшина успел вывезти свою Полину с детьми и мою Дашу с сыном в Лиепаю. Там флот, туда немцы не сунутся!
Обстреляв пограничные заставы и комендатуры, немецкая артиллерия перенесла огонь по огневым точкам и окопам вдоль линии границ. Границу заволокло дымом и пылью. Под прикрытием артиллерийского и миномётного огня из леса, где накапливалась немецкая пехота, показались мотоциклисты. Специальные штурмовые отряды рвались через границу в заранее намеченных местах, где не было окопов. Несколько мотоциклов по-дорвались на минах, установленных сапёрами, другие прорвались через проходы, устроенные артиллерией.
Пограничники и стрелки развернули пулемёты в тыл и били по прорвавшимся через границу мотоциклам. В помощь пулемётам на пределе своей скорострельности хлопали мощные трёхлинейные винтовки – основное оружие красноармейцев сорок первого года.
Вид убитых врагов и опрокинутые горевшие мотоциклы вселяли в бойцов уверен-ность.
– Ура! Наша взяла! – кричали стрелки и пограничники.
Растерянность первых минут боя прошла. Лебедева охватил боевой азарт.
Ему уже грезилась стремительная контратака с винтовками наперевес с примкнутыми штыками. Руки чесались, как описано в поэме «Бородино»:

Чужие изорвать мундиры о русские штыки!

В его руках был новенький, хорошо пристрелянный пистолет-пулемёт, один из четырёх присланных на заставу две недели назад «ППШ», а рядом вещевой мешок, полный снаряженных магазинов.
Большая часть немецких солдат из штурмовых отрядов полегла под плотным, хорошо организованным огнём пограничников и стрелков, остальные повернули обратно. Бойцам, воодушевлённым первой победой, казалось, что ещё чуть-чуть и, встретив такой дружный отпор, немцы повернут. Войны не будет, и спишут всё на провокацию.
А как же самолёты? Ведь бомбили?…
Вновь с закрытых позиций загрохотала артиллерия, накрыв передовые окопы вместе с русскими солдатами и офицерами, посмевшими оказать сопротивление непобедимым солдатам фюрера.
Пограничники и стрелки, полуразрушенные окопы которых начальник заставы видел со своего хорошо замаскированного НП, оборудованного в ста метрах от границы, понесли тяжёлые потери. Сделав своё дело, пушки затихли, освобождая приграничное поле боя для новой атаки.
На этот раз из перелеска показались шесть танков и серые фигурки солдат, догоняв-ших бронированные машины и прятавшиеся за них от русских пуль.
Танки открыли прицельный огонь из пушек и пулемётов, заставив пограничников и стрелков, уцелевших после артиллерийского удара, присесть на дно окопов.
Танк пулемётом не возьмёшь. Если нет пушки, то подойдут гранаты – противотанковые или в связках по четыре-шесть штук. Противотанковую гранату или связку далеко не бросишь, надо ждать, когда танк подползёт. А за танком пехота. Если не попадёшь пехоте на глаза, уцелеешь и бросишь связку гранат, то шансов выжить на голом месте всё равно немного – автоматчики расстреляют.
На НП начальника заставы пробрался засыпанный с ног до головы землёй пехотный лейтенант – командир взвода стрелков. Лейтенант был только что дважды ранен, к сча-стью легко – кое-как, наспех перевязаны голова и плечо. Кровь сочится из-под бинтов, густо капает на землю.   
– Товарищ старший лейтенант, что будем делать? Здесь танки не остановить!
Надо отходить к лесу. У меня две трети бойцов убитые и раненые. У пограничников тоже не лучше. Всех вместе живых и здоровых наберётся человек двадцать! Уходить надо!
– Отставить, лейтенант! Нет приказа, отступить! – накричал на лейтенанта Лебедев.
– Товарищ старший лейтенант, не будет никакого приказа! – едва не плакал от отчая-нья юный пехотный лейтенант, всего как месяц в войсках после училища.
Вновь на КП появился Булавин с противотанковой гранатой в руках.
– Товарищ старший лейтенант! Нашли три противотанковые гранаты! Со мной двое добровольцев, попробуем подорвать танки! Разрешите выполнять?
– Отставить, товарищ Булавин! – опомнился Лебедев и посмотрел на страдавшего от ран пехотного лейтенанта. – Лейтенант прав. До танков вам не добраться, башку снесут! Есть ещё несколько минут. Берите раненых и скорее отползайте к лесу, возвращайтесь на заставу. Там примем бой, и будем стоять до подхода оперативников и наших основных сил!
Со мной остаётся сержант Агапов. Минут на пять задержим немцев и догоним вас. Выполняйте приказ!
– Товарищ старший лейтенант, разрешите остаться мне! – попытался возразить Булавин.
– Не разрешаю. Выполняйте приказ! – жёстко ответил Лебедев. Возможно, что он был не прав, но иначе поступить в данный момент не мог.
– Есть! – оба лейтенанта побежали по окопам собирать людей и плащ-палатки для раненых, которых придётся выносить по открытому месту волоком.
– Сержант Агапов! – позвал Лебедев земляка и лучшего пулемётчика на заставе.
– Я!
– Бери, Петро, станковый пулемёт и занимай позицию на третьей огневой точке. Я ос-таюсь здесь. Будем прикрывать отход товарищей. Когда все укроются в лесу, отходи сам. Удачи тебе!
– Слушаюсь! – Подхватив бесхозную сумку с ручными гранатами и низко пригибаясь, сержант побежал по окопу занимать позицию возле осиротевшего пулемёта – оба бойца расчёта погибли во время артобстрела
Лебедев осмотрелся и взглянул на часы. До танков было метров двести, и продвигались он не достаточно быстро, так чтобы не отстала пехота, а стрелки часов показывали четыре двадцать пять. Бой длился всего двадцать пять минут, но за это время рассвело, на востоке алела утренняя заря, и до восхода солнца оставалось с полчаса.
Лебедев отложил «ППШ» в сторону, припал к ручному пулёмёту, и, установив прицельную планку на двести метров, открыл беспокоящий огонь по пехоте и танкам. С третьей огневой точки чётко и размеренно, застучал станковый пулемёт сержанта Агапо-ва. Вражеские солдаты прижались к броне, и танки замедлили ход, прикрывая собой по-нёсшую потери пехоту.
Расстреляв неполную пулемётную ленту, сержант быстро заправил новую в безотказный, проверенный временем и многими войнами пулемёт «Максим». Вспомнив лихого чапаевца и своего тёзку Петьку Исаева, стрелявшего из такого же станкового пулемёта по белякам, прикрывая отход своего комдива, нажал на гашетку.
– Врёшь! Не возьмёшь! – приговаривал сержант последними звучавшими в фильме словами легендарного комдива, переплывавшего Урал, стреляя по танкам и пехоте врага.
– Не плачь, Алёнка, не возьмёт меня немецкая пуля! – под грохот «Максима» шептал он эти и другие тёплые слова верной, любимой девушке, ждавшей его возвращения. Отпуск сержанту или солдату полагался после двух лет службы, а отслужил Агапов только полтора, два будет осенью, но теперь война и что там впереди – не известно никому… 
Пули ударили в бруствер с тыла. Одна попала в каску, отлетела, и в ушах сержанта повис звон.
«Что там ещё?» – мотая головой, оглянулся Агапов. В лесу, куда отошли погранични-ки и стрелки, с ранеными бойцами, шёл бой.
«Вот и бандиты из шаулисов хотят немцам помочь!» – скрипел зубами сержант: «Да нет, бьют их наши!»
Агапов заметил с десяток бандитов-националистов с нашивками на рукавах, неосто-рожно вырвавшихся вперёд и метавшихся на открытом месте. Попав под огонь погранич-ников, отходивших с боем к заставе, бандиты понесли потери и залегли, беспорядочно от-стреливаясь из винтовок.
– Вот я поддам вам сейчас жару! – Агапов развернул перегревшийся пулемёт и несколькими длинными очередями со своей выгодной позиции навсегда пригвоздил к земле немецких пособников.
Вода в кожухе пулемёта, охлаждавшая ствол, закипела, пар рвался наружу сквозь щель водоналивного отверстия возле повреждённой пробки-винта.
– Потерпи, «Максимыч»! У нас с тобой ещё две коробки – полтысячи патронов, стрелять да стрелять!
Агапов взглянул на НП. Лебедев уверенно бил по танкам и пехоте из «Дегтярёва». Пулемёт – оружие правильное, а автомат старшему лейтенанту понадобится во время от-хода. Убедившись, что с Лебедевым пока всё в порядке, сержант оглянулся на тыл. Добив бандитов-националистов, пограничники и стрелки уже подходили к заставе, всего-то метров четыреста через лес, но и там шёл ожесточённый бой.
«Наверное, немцы провались на другом участке, и штурмуют заставу», – с горечью подумал сержант и вытер рукавом гимнастёрки пот, заливавший глаза.
«А у нас с товарищем Лебедевым порядок! Ещё пару минут и можно отходить. Жаль, что пулемёт придётся оставить, не вынести одному…»
В это время по оставленным русским позициям вновь ударила вражеская артиллерия. Сразу несколько снарядов обрушились на наблюдательный пункт старшего лейтенанта Лебедева, раскалывая брёвна и сметая с бруствера землю…

2.
– Вы хороший офицер, герр Лебедев. Ваши солдаты продолжают упорно оборонять заставу, отбивая непрерывные атаки батальона Вермахта. Это ваша заслуга, герр Лебедев. Но сопротивление бесполезно. Ваша застава окружена. Комендатура уничтожена с воздуха и прекратила сопротивление. Отдать приказ о сдаче или отходе некому…  – Начальник немецкой погранзаставы Оберлейтенант Флик чуть помедлил, посмотрев в глаза русскому офицеру, с которым был знаком около года. – Некому, кроме вас, герр Лебедев. За час утреннего наступления механизированные части наших доблестных войск преодолели до двадцати километров и уже ведут бои за Палангу и Кретингу. Сейчас четверть шестого утра, солнце только взошло, так что у нас весь день впереди.
Вам повезло. Вы живы и практически не пострадали. Так, лёгкая контузия и изорван-ная гимнастёрка. Вас засыпало землёй. Сержант не отступил, пытаясь помочь вам. Ему не повезло, – оберлейтенант Флик кивнул на безжизненное тело сержанта Агапова, уткнув-шееся лицом в землю.
– Один наш общий знакомый, пропавший, к нашему сожалению, в конце декабря, утверждал, что вы неплохо говорите по-немецки. Языку вас учит красавица-жена. Кстати, она сейчас на заставе? – прищурив рыжий прусский глаз, поинтересовался Флик.
Этот вопрос вывел Лебедева из оцепенения. Он распрямился и, покачиваясь, принял-ся вытряхивать землю их волос и из-под гимнастёрки. Посмотрел на иссечённое пулями тело Агапова, пытавшегося ему помочь, и застонал от беспомощности.
«Позор! Попал в плен! Не сумел даже застрелиться…» – Лебедев завидовал сержанту Агапову – земляку, которого ждёт и теперь уже никогда не дождётся славная девушка Алёнка из колхозной деревеньки под Старой Руссой…
– Что же вы молчите, герр Лебедев? – спросил Флик, рядом с которым стояли унтер-офицер и несколько немецких солдат-пограничников в непривычных для них касках, ко-торым теперь нечего было охранять и, по всей видимости, их скоро вольют в какой-нибудь батальон Вермахта.
– Впрочем, пока можете не говорить, но вот когда я передам вас в руки майору Брюннеру, у которого уже погибли больше ста солдат, вы заговорите и сделаете всё, что он вам прикажет! – угрожал оберлейтенант Флик. – Я послал солдата вперёд. Майор уже ждёт вас, так что поторапливайтесь.
– Пошёл! – рявкнул грозный унтер и замахнулся винтовкой, угрожая ударить русско-го офицера прикладом.
Демонстративно пошатываясь и изображая крайнюю физическую усталость, пытаясь хоть как-то выиграть время, Лебедев побрёл в сторону заставы. За неширокой полосой леса, в котором попадались трупы националистов и немцев, наших стрелков и погранични-ков, среди последних Лебедев узнавал своих погибших бойцов, шёл бой. С немецкой пе-хотой сражалась непокорённая застава. Лебедев различал очереди станковых и ручных пулемётов, стрельбу винтовок и разрывы гранат.
Вот на полянке небольшая группа пленных стрелков, Лебедев насчитал восемь крас-ноармейцев, под прицелом винтовок двух немецких солдат. Бойцы разуты, сидят на земле, заложив руки за головы. Среди них старшина. С помощью немолодого переводчика из на-ционалистов его допрашивает немецкий ефрейтор. Националист на плохом русском языке задаёт вопросы. Старшина не отвечает, и немец бьёт пленного прикладом винтовки. Голо-ва старшины залита кровью, старшина стонет. На серых лицах сидящих на земле босых красноармейцев страх. Похоже, что они ничего не видят кроме истязаемого старшины.
– Герр Лебедев, я вас уважаю, как хорошего офицера, ведь мы прослужили рядом ровно год. Не упрямьтесь, иначе майор Брюннер сделает из вас отбивную почище, чем этот ефрейтор. Мне будет вас жаль. Вы владеете немецким языком, ваша арийская внеш-ность не может не понравиться командованию. Вступайте в немецкую армию. Уже скоро мы будем устанавливать новые границы Рейха где-нибудь на Урале, а может быть и дальше, и тогда ваш опыт пригодится. Пожалейте, наконец, вашу юную красавицу-жену. Бывший капитан Жегалло, фамилию которого теперь можно не скрывать и с которым мы были хорошо знакомы ещё до вас, описал мне её. Вы счастливчик, герр Лебедев. Я на-слышан о красоте русских женщин. Очень скоро они смогут дарить свою любовь добле-стным немецким солдатам. От такой любви родится новое сильное поколение арийцев, способное завоевать весь мир! – философствовал оберлейтенант Флик, начитавшийся вся-кой популярной в Рейхе литературы.   
– Кстати, а куда подевался этот Жегалло? – перескочил с пятого на десятое словоохотливый оберлейтенант. – Пропал после Рождества, как в воду канул. Вы, наверное, знаете что произошло. Мы истратили на него немало денег, но он того стоил. Хорошо знал границу и провёл на вашу сторону немало наших людей. Рассказывайте, герр Лебедев.
– Его застрелил ваш агент Мяаге, – наконец ответил дотоле упорно молчавший Лебе-дев.
От неожиданности у Флика отвисла челюсть. Во-первых, русский, наконец, загово-рил, а во-вторых:
– Как! Вам известна его настоящая фамилия? Неужели его задержали? Жаль…
– К сожалению, ушёл, – ответил Лебедев, лихорадочно соображая, что ему делать. Времени оставалось мало. До заставы минут пять ходьбы, а по лесу всего ничего. Бой между тем затихал.
Очевидно, пограничники отбили очередную атаку, и немцы пытаются придумать что-нибудь новое, или жестокий майор Брюннер, потерявший, по словам Флика, больше ста солдат за первый час войны, ждёт – не дождётся русского начальника заставы, попавшего в плен, – пытался понять Лебедев. Он не имел права показаться на глаза своим бойцам в таком виде и под немецким конвоем. Лучше смерь!
«Бежать, попытаться скрыться в густом еловом подлеске? Не получится. Их много, догонят и свяжут, а пока хоть руки свободны… Что же делать? Бросится на оберлейтенан-та в надежде, что застрелят, а если нет?» – мучился Лебедев.
Флик закурил на ходу папиросу.
– Дайте курить, – остановился и попросил Лебедев.
Флик достал из коробки вторую папиросу.
– Вы же не курите? – удивился немец? – Вот видите, как мы много про вас знаем! – выпустив густые клубы дыма от отвратительного эрзац-табака, ухмыльнулся Флик, довольный тем, что удалось морально сломить русского оберлейтенанта.
– Раньше курил. Дайте, прошу вас.
Флик протянул ему папиросу и, щёлкнув зажигалкой, поднёс огонь.
«Была – не была!» – решился Лебедев, краем глаза заметив, что кобура на поясе Флика расстёгнута и из неё торчит рукоятка «Люгера», а унтер-офицер и солдаты останови-лись и прикуривали позади них, шагах в пяти. Лебедев был знаком с немецким пистолетом. На заставе был такой, изъятый у нарушителя границы. Он брал «Люгер» на стрель-бище, стрелял из него с правой и с левой руки.
«Двум смертям не бывать – одной не миновать!» – Будучи на полголовы выше Флика, он наклонился, делая вид, что прикуривает, резко выбросил левую руку вперёд, прижав горящую зажигалку к лицу немца, а правой выхватил «Люгер» из расстёгнутой кобуры.
Обожжённый Флик закричал от боли, солдаты и унтер растерялись, а русский офицер, убедившийся, что пистолет снят с предохранителя, открыл по немцам огонь, расстреляв за пару секунд всю обойму.
Прикрываясь Фликом, Лебедев отступил в еловый подлесок и отшвырнул от себя оравшего от боли немца. Не оглядываясь и мучительно ожидая выстрелов в спину, бро-сился в чащу.
Среди немцев, часть из которых получила ранения, в результате неожиданной и дерзкой атаки русского лейтенанта, который, как показалось, был морально и физически сломлен и уже заискивал перед Фликом, возникло замешательство, спасшее Лебедева.
Два – три неприцельных выстрела не причинили ему вреда, а преследование началось с запозданием, так что метров на тридцать он оторвался и побежал вопреки логике обрат-но в сторону границы, рассчитывая подобрать у убитых солдат ещё не собранное оружие.
Вот труп первого немецкого солдата, убитого в бою с отрядом лейтенанта Булавина, отходившего с боем к заставе. Из-под немца торчит «Шмайсер», за голенище широкого сапога заткнута пара неизрасходованных магазинов.
Вытащив из-под трупа автомат и из сапога магазины, Лебедев отскочил в строну и залёг под еловые лапы, опускавшиеся к земле.
Мимо проскочили разъярённый унтер и двое из не пострадавших солдат оберлейтенанта Флика, наткнулись на труп и встали, как вкопанные, тяжело дыша и озираясь по сторонам.
Из своего укрытия, едва сдерживая победный клич, Лебедев уложил всех троих одной длинной очередью. Прислушался. В стороне, где находилась застава, вновь вспыхнул яростный бой.
– Молодцы пограничники и стрелки, держатся! – ликовал начальник заставы, радуясь, что не поленились бойцы, окопы вырыли глубокие, в полный профиль, а блиндажи и огневые точки укрепили не только брёвнами, но и тяжёлыми валунами, связанными цементным раствором.         
Отложив автомат, Лебедев быстро раздел труп крупного унтер-офицера, натянул на себя немецкую полевую форму, затянул пояс с кобурой, уложив в неё «Люгер», повесил на шею автомат и покрыл голову каской.
Проще всего было отходить в глубину леса в сторону укрепрайона, где громыхало утреннее сражение, в надежде отыскать какую-нибудь нашу часть, но Лебедев не мог оставить заставу и своих бойцов.
То, что он вырвался из плена, было настоящим чудом. Не иначе как Ольга молила святого князя о спасении мужа…
Лебедев вспомнил жестоко избитого старшину и пленных босых солдат. Они были рядом, метрах в трёхстах, не дальше. Лебедев сориентировался. Он хорошо знал этот приграничный лесок и, выбрав направление, побежал, раздвигая руками лапы молодых елей.
Пленные и немцы оказались на месте. Тело убитого старшины лежало здесь же, а ефрейтор и националист избивали следующего пленного бойца, задавая ему какие-то вопросы. Боец не мог много знать, но, по-видимому, мучителям доставляло удовольствие истя-зать русского солдата.
– Хальт! – крикнул Лебедев.
Увидев унтер-офицера, оба солдата, ефрейтор и националист прекратили расправу и вытянулись в приветствии. Не поднимая автомата, прямо от пояса, длинной очередью, Лебедев расстрелял всех четверых. Ефрейтор был ранен в живот и с воплями корчился на земле. Только что истязаемый им солдат с трудом поднялся с колен, вытер рукавом гимнастёрки кровь с лица, подобрал винтовку и, ахнув, размозжил кованым прикладом голову своего мучителя. Взял автомат ефрейтора и сумку с магазинами, встал рядом с унтером-освободителем.
– Я русский офицер! – таким неожиданным образом представился растерянным бойцам Лебедев. – Быстрей обувайтесь, хватайте оружие и за мной! – приказал он, повернув в сторону заставы, где вновь яростно затрещали пулемёты.
Наспех, обутые без портянок на босую ногу, остальные красноармейцы похватали свои и немецкие винтовки и не жалея сил догоняли русского офицера в немецкой форме, уверенно расстрелявшего на их глазах четверых врагов и вселившего в них надежду.
Они вышли из леса в тот момент, когда усталые солдаты разнервничавшегося майора Брюннера при поддержке двух присланных им в помощь танков «Т-III», пошли в очеред-ную атаку на непокорную заставу, вся территория которой – сто на сто метров представ-ляла собой перепаханную снарядами и бомбами землю с грудами разбитых, горевших и дымившихся брёвен от разрушенных строений.
Начальство в грубой форме и не раз отчитало майора за большие потери и неспособность взять в течение полутора часов разбомбленную с воздуха и расстрелянную артиллерией русскую заставу, на ликвидацию которой отводилось по плану всего полчаса. Что было мочи в промытой шнапсом глотке, Брюннер подгонял руганью и угрозами своих солдат и младших офицеров.
Два автомата и шесть винтовок неожиданно ударили по немцам с тыла. Со своего временного КП майор Брюннер удивлённо разглядывал жёлто-зелёные фигурки красно-армейцев. Русские солдаты бежали за немецким унтер-офицером, стреляя на ходу в спину его солдатам.
«Сколько их там ещё в лесу?» – испуганно подумал Брюннер, которому сегодня ох, как не везло!
В это время под одним из танков раздался мощный взрыв. Танк подпрыгнул, внутри его ещё более мощным взрывом детонировали снаряды. Сквозь трещины в броне полых-нуло пламя, превращая в пепел и дым экипаж, а башня с пушкой отлетела в сторону, раз-давив всмятку залёгшего солдата Вермахта.
На поле боя всё смешалось. Второй танк повернул обратно. Обгоняя его, трусливо побежали немецкие солдаты.
– Ура! Ура! – Кричали стрелки и пограничники, поднимая вверх винтовки. Взлетали гранёные штыки, сверкая в лучах утреннего солнца. На одном из русских штыков расцвел победой красный лоскут.
Старший лейтенант Лебедев, в белой перепачканной землёй нательной рубахе, без скинутого на ходу немецкого мундира и без каски, а вслед за ним уцелевшие стрелки про-бились через расстроенные взрывом немецкие порядки и оказались в полуразрушенных окопах среди своих бойцов. 
3.
Начальник комендатуры капитан Колесников погиб в пятом часу утра, на исходе шестой минуты от начала войны во время артиллерийского обстрела. Не довелось капита-ну Колесникову воевать на этой войне…
Приказав укрыть раненых и женщин с детьми в подвале старого, оставшегося от ли-товской пограничной стражи здания, полуразрушенного немецкой артиллерией, началь-ник штаба комендатуры капитан Наумов принял согласно званию и должности командо-вание сводным гарнизоном комендатуры.
Уже в четыре часа двадцать минут утра, по дороге, ведущей от второй, смятой сходу заставы, по которой, ввиду удобной на её участке конфигурации границы, был нанесён главный удар, показались немецкие танки. Однако раздавить сходу комендатуру танкам не удалось. Поднятые по тревоге два отдыхавших отделения резервной заставы во главе с несемейным лейтенантом Калинкиным, бойцы хозвзвода комендатуры, полурота стрелков и два расчёта сорокопяток, присланные накануне в комендатуру из укрепрайона, снаряда-ми и гранатами отразили танковую атаку, подбив два средних и один лёгкий танк против-ника.
Танкисты, не ожидавшие такого отпора и потерь, связались по рации с артиллерией, и комендатуру вновь накрыл огненный шквал. Не смея снижать темпы наступления, утвер-ждённого генеральным планом, и, догоняя очередную волну бомбардировщиков, немец-кие танки помчались дальше штурмовать укрепрайон, предоставив право взятия коменда-туры подоспевшей пехоте.

*
В тесном полуразрушенном подвале здания комендатуры, превращённого вражеской артиллерией в руины, распоряжался военврач – начальник санчасти комендатуры старший лейтенант Петров. Два измученных санитара в забрызганных кровью халатах перевязыва-ли раненых. Из офицеров комендатуры уцелели лишь он и начальник штаба капитан Нау-мов. Лейтенанта Калинкина, отбившего вместе с расчётами сорокопяток танковую атаку, только что убил снайпер. Зам по тылу погиб от осколков, умер сразу, не мучился. Началь-ника связи прошила пулемётная очередь. Старшину хозвзода раздавило бревном. Зампо-лит подорвался со связкой гранат под танком… 
В тёмном, разделённом кирпичными перегородками переполненном помещении под-вала кричали и стонали раненые красноармейцы, крепились, стоически перенося боль, оба стрелковых лейтенанта, отбившие танковую атаку, а сами не уцелевшие, стенали, плакали две женщины: жена заместителя по тылу и жена старшины резервной заставы. В одноча-сье обе стали вдовами. Рядом ревели их дети, размазывая по грязным личикам горькие слёзы…
Не уехали женщины вслед за женами капитана Наумова и политрука, брали пример с Марины – жены капитана Колесникова, понадеялись бедняжки на извечное русское «авось».
Обняв правой рукой тихо умершего от ран начальника разведки лейтенанта Лобанова, плакала, убиваясь по мужу, его молоденькая бездетная жена Танечка. Нещадно коптили несколько керосиновых ламп, скупо освещая сырые стены подвала и его обитателей, а на-верху рвались мины и гранаты, трещали пулемёты, автоматы, винтовки.
В углу возле тела мужа сидела, как неживая, Марина Колесникова. У ног её пристро-ился на горшке, хныкал и грыз сухарик трёхлетний Николка. Ребёнок не понимал, почему папа – такой большой и сильный, лежит теперь неподвижно и не встаёт. Тёти плакали, и он плакал, хватая мамочку за руку.
При тусклом свете керосиновой лампы, не отрываясь и не моргая, Марина смотрела в открытые глаза мужа. О чём она думала? Кто знает…
Вот, наконец, дрогнуло её каменное лицо. Оттаявшие слезинки скатились по щёкам. Марина протянула руку и закрыла мужу глаза. Встала, достала из кобуры пистолет мужа с не расстрелянной обоймой, положила в карман жакета и обратилась к вдове лейтенанта Лобанова.
– Присмотри, Танечка, за Николкой. Пойду к раненым.
Сильная, красивая, не сломленная жена, а теперь вдова погибшего коменданта капи-тана Колесникова одела поверх жакета белый халат, встала рядом с военврачом Петровым и умело обрабатывала раны младшего сержанта, только что поступившего в подвальный лазарет.
Стиснув зубы, не теряя сознания, младший сержант стоически переносил боль и даже пытался улыбаться Марине.
Ваши руки, Мариночка, лечат лучше всяких лекарств, – морщась от боли, грустно шутил младший сержант. – Немного полежу и опять в строй!
– Как там, наверху, Володя? – спросила Марина.
– Боеприпасы из ружкомнаты кончаются, а те, что на складе – завалило. Ребята копа-ют, пока не нашли, а то нипочём нас не взять их пехоте!
Марина прислушалась. Наверху затихло. Бой шёл где-то далеко в стороне, наверное, в укрепрайоне и ближе к границе, на заставе старшего лейтенанта Лебедева.
«Слава богу, вовремя уехали с заставы Полина Боженко и Даша Булавина с детьми, а Оля уже родила и далеко в тылу», – с облегчением подумала Марина: «Выживут. Вот только уцелеют ли их мужья? Или же всем нам уготована горькая вдовья доля…»
Хотелось верить, что за укрепрайоном наши полки и дивизии побеждают и вот-вот на помощь комендатуре и сражающимся заставам придут наши танки, прилетят самолёты…
В подвал в сопровождении сержанта вбежал покрытый пылью капитан Наумов, ос-мотрелся, привыкая к сумраку, и обратился к старшему лейтенанту Петрову:
– Товарищ Петров! Я принял решение о сдаче комендатуры. Все средства защиты ис-черпаны, связи нет, помощи не предвидится. Только что немцы сделали нам предложение о сдаче, подогнав машину с динамиком. Сдача – единственный способ спасти жизни лю-дей! Мне срочно необходим кусок белой ткани, простыни или чего-то подобного!
– Товарищ капитан! Что вы говорите! Сдаться врагу? – вскричал обычно уравнове-шенный военврач Петров. – Я категорически против вашего решения! Вы не имеете пра-ва! Вся ответственность за этот позор ляжет на вас! Да вас расстреляют!
– Оставьте, эти слова для кого-нибудь другого, – сквозь зубы процедил капитан Нау-мов, и сплюнул набившийся в рот песок. – Ещё одной атаки нам не выдержать, а после этого может случиться поголовная резня! Я обязан спасти людей! – резко ответил воен-врачу начальник штаба.
– Сержант, Гнатюк, берите простыню и крепите к рейке! – приказал Наумов.
Марина молча следила за разговором офицеров на резких тонах. Руки её, залитые кровью раненного сержанта, сжимались в кулачки.
– Товарищ капитан! – в подвал влетел обливающийся потом боец в сдвинутой набек-рень каске, – Нашли! Откопали боеприпасы! Цинки с патронами, гранаты! Много! – Со-общив важную новость, боец побежал наверх.
– Есть боеприпасы! – Что вы на это скажите, товарищ капитан? – обрадовался Пет-ров.
– Приготовьте лазарет к сдаче, товарищ Петров! Приказы старшего по званию не об-суждаются! – впадая в ярость, повторил Наумов, вырвал из рук Гнатюка простыню и по-бежал по ступеням наверх.
– Что он делает! Его надо остановить! – закричал Петров, вытирая залитые кровью раненых руки о влажное полотенце.
– Гнатюк, что вы стоите, догоните его, остановите!
– Я догоню! – Марина опередила растерянного сержанта из хозвзода, скинула халат и, зажав в руке пистолет мужа, ступила на полуразрушенную лестницу, которая вела наверх, на волю.
Румяное утреннее солнце зависло над лесом. Шёл второй час войны, казавшийся бес-конечностью. Немецкие солдаты приближались к перепаханной минами и снарядами тер-ритории комендатуры, на которой не сохранилось ни единого строения, одни руины. Про-ворный капитан Наумов забежал далеко вперёд, привязав белое полотнище к шесту. Рас-терянные пограничники и стрелки, которых осталось в живых не больше двадцати чело-век, ошалело смотрели на капитана и приближавшихся немцев.
– Амба! – ахнул молоденький красноармеец из стрелков и вытер грязное потное лицо пилоткой.
Капитан Наумов был уже в нескольких шагах от немецких солдат первой цепи, воо-ружённых автоматами. Серые мундиры с погонами, засученные по локоть рукава, волоса-тые руки с часами, жирно блестевшие каски надвигались со всех сторон. Вот цепь солдат обогнал офицер с пистолетом в правой руке и левой в кармане. В губах его дымилась па-пироса.
Капитан Наумов привычно вскинул руку к фуражке, готовясь отдать германскому офицеру честь и сдать комендатуру.
Несколько пуль ударили в спину Наумову. Капитан зашатался, выронил белый флаг и упал лицом вниз под ноги германскому офицеру.
Красноармейцы разом обернули головы. Марина Колесникова продолжала стрелять уже в немецкого офицера, но промахнулась и попала в автоматчика. Тот споткнулся, за-драл вверх автомат, выпустил длинную очередь и стал оседать на спину. Немцы броси-лись в атаку, оставив за собой убитого капитана Наумова, раненного солдата и офицера, открыв плотный огонь из автоматов. В ответ запоздало застучали два пулёмета, и в наших окопах началась рукопашная схватка: русская винтовка и штык против кинжального огня немецких автоматов...
Бледная, без единой кровинки в лице Марина спустилась в подвал, молча приблизи-лась к телу мужа и вложила в кобуру ещё теплый, пропахший порохом пистолет с рас-стрелянной обоймой.

4.
Застава старшего лейтенанта Лебедева отбивала немецкие атаки до полудня, стойко обороняя в течение восьми с лишним часов маленький клочок земли, изъеденный снаря-дами и простреливаемый со всех сторон.
Давно прекратился бой в той стороне, где находилась комендатура, грозный гул вой-ны отступал от укрепрайона всё дальше на север и на восток. Ни советских танков, ни са-молётов, бойцы-пограничники так и не увидели. Напротив, со стороны Германии шли всё новые и новые группы бомбардировщиков в сопровождении истребителей.
К полудню, выставив заслоны из пулемётов, немцы отошли от заставы на безопасное расстояние. Подвезли обед, и голодные солдаты Вермахта из тех, кто уцелел, принимали пищу. Артиллерия заставу больше не обстреливала, беспокоили только два миномёта, время от времени слепо забрасывавшие мины на позиции пограничников и стрелков. По мере сил бойцы продолжали углублять и укреплять подсобными средствами свои оборо-нительные позиции и практически не страдали от такого неприцельного беспокоящего ог-ня.
К немцам подкрепления тоже не подходили. Очевидно, майор Брюннер, батальон ко-торого в первых приграничных боях потерял убитыми и ранеными до половины числен-ности личного состава и безнадёжно отстал от своего полка, сильно проштрафился у ко-мандования, а потому его оставили без дополнительной поддержки добивать упорную русскую заставу в то время, как полк и вся ударная дивизия пробили бреши в полосе ук-реплений УРа и развивали наступление в глубь советской территории.   
Выставив наблюдателей, Лебедев собрал бойцов. Из офицеров уцелели лишь он, лей-тенант Булавин и лейтенант стрелковой роты по фамилии Дёмушкин, раненый в обе ноги и не способный передвигаться без посторонней помощи. Лейтенант Третьяков погиб в са-мом начале боя, офицеры стрелковой полуроты погибли позже, да и стрелков осталось всего двенадцать душ из них половина раненых. Две пушки сорокапятки выведены из строя, расчёты погибли. Невредимых пограничников восемь, раненых девять, из них трое тяжёлых. Да ещё служебный пёс Урал, единственный уцелевший из четвероногих служа-щих заставы, высунув язык, ошалело бегал от бойца к бойцу по окопам. Лошади и осталь-ные служебные собаки были убиты во время артиллерийского обстрела, а во время танко-вой атаки героически, подорвав противотанковой гранатой танк, погиб старшина Божен-ко.
«Вот и осталась Полина вдовой с тремя детьми: старшей девочкой, живущей в дерев-не у матери, и двумя младшими – дочкой и четырёхмесячным сынишкой на руках. Слава богу – вывезли их вовремя вместе с женой и сыном лейтенанта Булавина в Лиепаю. Там мощные укрепления, там флот и немцам города не взять. А Оленька с доченькой Алёнкой, которой он ещё не видел, слава богу, далеко в тылу, в Изборске», – подумал Лебедев, от-влёкаясь от тяжелых мыслей, и посмотрел на перепачканного землёй и сажей, в изодран-ной и обгоревшей гимнастёрке, белозубого и невредимого лейтенанта Булавина.
– Как же нам быть теперь? Что думаешь об этом, Костя?
– Воевать мы научились! Заставу отстояли! Теперь сам чёрт нам не страшен! – отве-тил возбуждённый боем и улыбчивый Булавин. В нём в полной мере проснулся боевой дух русского воина, настоящий казацкий дух! – Выдохлись немцы, в атаку не идут, при первых выстрелах ложатся, вояки хреновы! Нам бы боеприпасов побольше, до вечера могли бы продержаться!
– Боеприпасы, Костя, на исходе. До вечера не хватит. Пока немцы обедают, надо нам идти на прорыв. Дальше будет поздно.
– Среди белого дня? – Булавин недоверчиво посмотрел на Лебедева. – До леса двести метров. Не дойдём, всех положат из пулемётов, да и в лесу засел снайпер. Надо ждать но-чи, товарищ старший лейтенант.
– До ночи больше десяти часов, не доживём, Костя, – вздохнул Лебедев. – Пойдём по окопам, благо мы их нарыли почти до самого леса.
– Но там же немецкие пулемёты?
– Будем пробиваться. Где штыком, где гранатой. Шансов конечно мало, но другого нам не дано. Попытаемся прорваться, пока немцы обедают и отдыхают. Иначе ударят по нам с флангов. Я, товарищ Булавин, пойду впереди. Как говорится: двум смертям не бы-вать – одной не миновать…
– Товарищ старший лейтенант, но впереди – это же почти верная гибель! – попытался возразить Булавин.
– Почти, Костя, значит ещё не верная! Я, товарищ Булавин, уже успел побывать в плену и вырвался, а сержант Агапов погиб, пытаясь разыскать и спасти меня. А ведь мог уйти. Теперь моя очередь, я в ответе за всех! Пограничники исполнили свой долг. Застава продержалась восемь часов. Флик говорил мне, что Брюннеру отводилось на взятие нашей заставы всего полчаса.
– Какому Брюннеру? – не понял Булавин.   
– После расскажу, если останемся живы. Собирай бойцов, а я поговорю с лейтенан-том Дёмушкиным. С ранеными нам не уйти, не вынесем.

*
– Не хнычь, Петро, будь солдатом! Товарищи твои раненые и то терпят. Терпи и ты, немного уже осталось. Или придут наши и прогонят немцев, или не дождёмся их и скоро отмучаемся, – то ли стыдил, то ли подбадривал лейтенант Дёмушкин своего солдата.
– А вот и старший лейтенант Лебедев пожаловал. Что скажешь, товарищ? – обратился лейтенант к пограничнику, принявшему бой на самой границе и пробившемуся с несколь-кими стрелками на заставу.
– Я к вам, товарищ Дёмушкин. Вот что, товарищ лейтенант, решил я пробиваться к своим пока немцы притихли. Пришёл с просьбой, – непросто было Лебедеву начинать та-кой разговор с раненым и потому обречённым лейтенантом, командовавшим оставшимися в живых стрелками.
– Раз пришёл, так проси чего нужно, – прищурив глаза от солнца, посмотрел лейте-нант Дёмушкин на старшего лейтенанта в другой своей изодранной, местами прожжённой гимнастёрке, найденной уже на территории заставы под руинами собственного дома.
– Прошу прикрыть нас, товарищ лейтенант…
– Прикрыть, говоришь, а мы то как? Неужели немцу сдаваться?
– Сдаваться, лейтенант, не советую. Сам видел, как немцы и националисты расправ-ляются с пленными. Здоровых твоих бойцов возьму с собой на прорыв. Окопами пойдём в сторону леса. Если пробьемся через пулемётный заслон, то шансы у нас есть. Не велики, но есть. Сам поведу бойцов.
– А нам что же прикажешь делать, застрелиться? – на почерневшем от гари лице ра-ненного в обе ноги лейтенанта заиграли желваки, а в чистых голубых глазах что-то забле-стело. Неужели горькие слезинки…
– Лейтенант, сами примите решение. Если откажетесь нас прикрыть – останемся и погибнем все до единого. Боеприпасы на исходе. Решайте, товарищ лейтенант. Те погра-ничники, что не смогут идти, останутся с вами. Ваших бойцов возьму с собой. Вам оста-вим три исправных пулемёта, с собой возьмём один. А там, как выйдет, – тяжело выдох-нул Лебедев.
– Решайте, лейтенант…
Дёмушкин снял каску, обнажив светлый ёжик волос, мучительно потёр лоб, собира-ясь с мыслями.
– Вот видишь, Петро, – лейтенант похлопал бойца по мокрой от пота спине в изо-дранной гимнастёрке, – не дрейфь, не так всё и плохо. Помнишь фильм «Мы из Крон-штадта»? Бери пример с героев-краснофлотцев. Ты не ранен и пойдёшь со старшим лей-тенантом на прорыв.
Дёмушкин поднял глаза на Лебедева.
– Решил я. Ничего не поделаешь, остаёмся, – в голосе лейтенанта Лебедев уловил го-речь. Не легко было Дёмушкину. К концу подходила его недолгая жизнь. Выходило ему умереть…
Стрелки стали делиться на две части. Шестеро здоровых потянулись к Лебедеву, шес-теро раненых к своему лейтенанту. Лишь двое тяжёлых остались недвижимы, будучи в бессознательном состоянии. Остальные бойцы – пограничники и стрелки, погибшие от пуль и снарядов и присыпанные землёй, наполняли полуразрушенные окопы. Похоронить их по-человечески, не было ни сил ни времени. А где-то на краю территории бывшей за-ставы возле разбитого танка осталось тело старшины Боженко. Вынести ближе не смогли, потеряли бойца.
Рядом крутился и тихо скулил, заглядывая начальнику заставы в глаза, служебный пёс Урал.
– Не возражаешь, лейтенант, если собаку возьмём с собой? – спросил Лебедев, погла-див пса по морде.
– Забирай, зачем пропадать животному. Нам собака ни к чему, а вам пригодится, – со-гласился лейтенант. – Вот что, товарищ Лебедев, оставь нам половину патронов и по гра-нате на брата, остальное берите с собой. Да пусть чирканёт, кто желает, записочку, а ты передай-ка те весточки родным, если сможешь. В пять минут управимся, а потом идите с богом. Авось, повезёт вам…
Молодой лейтенант, которому было года двадцать два или того меньше, расстегнул карман гимнастерки, достал измятый, пропитанный потом блокнотик и огрызок простого карандаша. Блокнот порвал на листочки, карандаш разломал, извлекая кусочки грифеля, раздал раненым бойцам, в измученные лица которых трудно было смотреть.
– Пишите, ребята, записки…
За двоих тяжелораненых написал сам по три слова и передал Лебедеву.
– Убери, братишка, подальше. Уцелеешь – передай в полк или в дивизию. Там разбе-рутся и перешлют дальше. Вот и я сейчас напишу.
Зажав ногтями кусочек грифеля, лейтенант Дёмушкин написал несколько слов:

Прощайте родные, мама, Клава и Настенька. 22 июня 1941.
 Лейтенант Михаил Евдокимович Дёмушкин.

– Клава и Настенька – жена и дочка, – пояснил лейтенант Лебедеву. – В деревне они под Тамбовом. Не пускай туда немца, старший лейтенант! Слышишь, не пускай! 

5.
Майор Брюннер, мрачный как грозовая туча, расположился за раскладным столиком против двух офицеров-пограничников и мелкими глотками пил из стакана шнапс, разбав-ленный лимонадом. После каждого нового глотка, он резко ставил стакан на столик и ру-гался, обращаясь главным образом к капитану Таубе и лейтенанту Флику, под глазом у которого наливался крупным волдырём ожог от зажигалки:
– Чёртова застава! Другие батальоны ушли далеко вперёд, а мы топчемся здесь! И не надо меня успокаивать, что пограничники – лучшие солдаты у русских, и что дальше не встретишь такого упорного сопротивления. Что за взятым укрепрайоном русская пехота сдаётся в плен целыми полками, а передовые части вермахта уже вышли к Либаве и раз-вивают наступление на Шяуляй! На границе и возле этой чёртовой заставы я потерял поч-ти половину своего батальона, а русские никак не сдаются! Заканчиваются мины, а артил-лерия передислоцировалась на другие позиции и больше нам не помогает!
В следующую атаку вы, Таубе и вы, Флик, лично поведёте своих солдат. Границ больше нет! Хватит им бездельничать и наблюдать со стороны, как гибнут солдаты Вер-махта. Пусть сами добывают победу!
А вы, Флик, хороши! Упустили русского оберлейтенанта, и теперь он руководит обо-роной своей заставы!
Флик покрылся краской и липким потом. Задёргался глаз, под которым красовался ожог. Ему нечего было ответить. Он недооценил своего противника оберлейтенанта Лебе-дева. Брюннер не шутит, он и вправду погонит его и вместе с пограничниками в атаку, а капитан Таубе – эта штабная крыса, посмотрит со стороны, как немецкие пограничники пойдут в атаку на русских пограничников. От таких перспектив по взмокшей от нестер-пимого полуденного зноя спине оберлейтенанта пробежал холодок.
В это время в окопах притихшей, но не сдающейся заставы, которую с большими ин-тервалами продолжали поочерёдно забрасывать минами два миномёта, вдруг бешено за-трещал пулемёт и пара автоматов, заухали разрывы гранат.
– Что это? – Вскочил и заметался майор Брюннер, опрокинув стакан с недопитым шнапсом, разбавленным лимонадом.
– Герр майор, русские подползли незаметно и, неожиданно закидав гранатами пуле-мётный расчёт, пытаются окопами прорваться к лесу! – доложил майору командир роты.
– Что происходит? Почему они покидают заставу, которую стойко защищали восемь часов? – плохо соображал Брюннер наверно после выпитого на жаре шнапса, которым пытался снять стресс.

*
Бросив тяжёлые каски и надев на головы родные зелёные фуражки, в которых уходи-ли на охрану Государственной границы, пограничники и не отстававшие от них стрелки в измятых сброшенными касками, пропитанных потом линялых пилотках, вырвались из ок-ружения.
Добив раненых и контуженых пулемётчиков штыками, русские бежали в сторону леса под пули снайпера, устроившего своё гнездо на опушке. Трое бойцов были убиты, но и снайпер, удобно устроившийся на раскидистом дубе, выдал себя.
Сменив на ходу диск горячего «Дегтярёва», и удивляясь тому, что ещё цел, что снай-пер не стрелял в него или же стрелял, но промахнулся, Лебедев открыл огонь по кроне ду-ба, двумя длинными очередями опустошив весь магазин.
Словно тяжёлый мешок, ломая сучья, сбивая листья и молодые жёлуди, раненый снайпер свалился на землю и пёс Урал, первым достигший опушки спасительного леса, вцепился в раненого немца, отчаянно боровшегося с собакой. Вслед за Уралом подоспел ефрейтор Ерохин и проткнул немца штыком, наматывая кишки на грани, как учили его командиры ещё на курсах молодого бойца. Ефрейтор жестоко матерился, Урал лаял, а не-мец визжал, словно резаный боров. Вырвав штык, Ерохин добил врага, проткнув ещё раз, и подхватив снайперскую винтовку с оптическим прицелом, очень пригодившуюся впо-следствии, догнал товарищей.
Обедавшие немцы побросали котелки и, подгоняемые офицерами, попытались отре-зать маленькую группу отчаянных русских от леса, но три пулемёта бойцов лейтенанта Дёмушкина отбили и эту атаку. Понеся потери, немцы залегли и открыли ответный огонь. Оставшиеся в живых пограничники и стрелки скрылись в лесу, и, стараясь не отставать от старшего лейтенанта, уходили в сторону укрепрайона.
Пробежав с километр, Лебедев упал в траву на небольшой полянке. В изнеможении, бойцы попадали рядом с ним.
– Булавин, ты жив!
– Жив я! – отозвался лейтенант Булавин. – Умирать не имею права!
Булавин тяжело дышал. В правой руке держал «ППШ», левой зажимал рану на голо-ве. Фуражка слетела, сбитая пулей, и лейтенант очень переживал потерю. Обидно поте-рять родную зелёную фуражку пограничника!
– Да ты ранен! – обеспокоился Лебедев.
– Пустяки, кожу сорвало с клоком волос. Сейчас залеплю смолой, заживёт! Фуражку жалко. Наши зелёные фуражки, что у бойцов, что у командиров – одно. Вот снайпер и бил наугад. Бойцов положил, гад! Но Урал молодец, порвал его, а Ерохин хорошо пригвоздил!
Булавин встал и, заметив на повреждённом стволе молодой ели свежую смолку-живицу, принялся соскабливать её пальцами и замазывать рану.
– Вот так, порядок будет! Издревле на Руси еловой смолкой останавливали кровь и заживляли раны. Заживёт! А нам надо уходить. Немцы не остановятся, будут преследо-вать.
– Подъём! – приказал Лебедев бойцам. Молодец Ерохин! пригляди-ка за лейтенан-том, чтобы не отстал.
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! – просиял ефрейтор-пограничник Ерохин, приложив перепачканную землёй и кровью руку к измятой, постепенно возвращавшейся к своей обычной форме фуражке, которую хранил во время боя в вещмешке вместе с про-чими ценными вещицами, копимыми к демобилизации.
– Это мы ещё посмотрим, кто за кем приглядит! – повеселел Булавин, убедившись, что смола и слипшиеся волосы приостановили кровотечение. Вот только сбитую пулей фуражку, которую не удержал разорвавшийся подбородочный ремешок, было жаль.
– Товарищ лейтенант, наденьте пилотку. У меня запасная есть, новая, – вдруг пред-ложил тот самый Петро, которого подбадривал раненый и обречённый лейтенант Дёмуш-кин, продолжавший оборонять то исковерканное снарядами место, где ещё ранним утром была застава.
«Не переживай, лейтенант. Не пустим немца к Тамбову!» – мысленно успокоил Дё-мушкина старший лейтенант Лебедев: «Не отдалим врагу на поругание твоих родных, мать, жену, дочку. Как же далеко до Тамбова, а Дёмушкин переживает», – поневоле уди-вился Лебедев, и ему стало страшно за Ольгу и маленькую Алёнку, которую ещё не видел. Изборск не Тамбов, по нашим российским меркам совсем близок к границе крохотный древний городок на пути к Ленинграду.
– Как твоя фамилия, Петро? – спросил Лебедев маленького стрелка, чей рост едва превышал полтора метра.
– Красноармеец Величко. Из-под Чернигова я, товарищ старший лейтенант, – доло-жил офицеру маленький боец, приложив по уставу руку к пилотке.
– Лейтенант Дёмушкин, не забывай его, наказал тебе долго жить и крепко бить немца за него и за всех погибших. Им мы поставим памятник прямо на заставе, когда вернёмся. А тебе, Петро Величко, следует подрасти и окрепнуть. Бери-ка, сынок, пока пулемёт и по-носи его. Патронов в диске нет, но бросать такое славное оружие не гоже. Патроны раздо-будем и он, родимый наш «Дегтярёв» ещё послужит, ещё положит немало немцев в рус-скую землю, – по-отечески одарил низкорослого стрелка весомым грузом старший лейте-нант Лебедев – начальник уничтоженной заставы. 
– За мной, не отставать! – крикнул Лебедев и, ломая мелкий подлесок, устремился в спасительную чащу, уводя за собой людей. Вместе с Булавиным их осталось в живых все-го семь человек: четверо пограничников и трое стрелков. Из тех стрелков, что побывали, как и он в коротком получасовом плену и прорывались вместе с ним на заставу, в живых не осталось никого.

6.
Небольшое лесное озеро в глухом, местами заболоченном лесу приютило четверых истерзанных женщин и голодных чумазых детишек в количестве пяти измученных ма-леньких душ. Истощённые и усталые дети выплакали все слезы, продолжая жалобно ску-лить, стонать и покряхтывать, как в конец затравленные зверьки или измученные старич-ки…
Огромный летний день подходил к концу. В этот страшный день женщины стали вдовами, а дети сиротами. Над несчастными жёнами погибших советских офицеров над-ругалась озверевшая от первой большой крови немецкая солдатня. Насилие могло закон-читься мучительной смертью, если бы уже немолодой немецкий капитан, пожалевший женщин, бивший морды насильникам крепкой рукой в кожаной перчатке, стрелявший вверх из пистолета и кричавший:
–Halt auf, Schweine! Schaenden den deutschen Soldaten! ( Прекратите скоты! Не позорь-те немецких солдат!)
Вмешательство офицера спасло жизни несчастным вдовам. Сорокалетний унтерофи-цер, которого распоясавшиеся солдаты боялись больше чем капитана, помог офицеру на-вести порядок, пустив в ход свои пудовые крестьянские кулаки.
Истерзанные и заплаканные жертвы насилия были отбиты, насильников успевших надругаться над молодыми русскими женщинами и тех, кто не успел этого совершить, за-гнали в маршевую колонну и погнали в сторону укрепрайона, догонять свой полк.
Офицер принялся раздавать дешёвые конфеты плачущим детишкам, сбившимся в клубок словно щенята. Дети, на глазах которых насиловали матерей, ревели, растирая ку-лачками слёзы по грязным щёчкам, от конфет оказывались и надрывно кричали, пугаясь «доброго дядю» в чужой фашисткой форме.
– Verzeihung sie diese Schweine, meine Frau! Denken sie nicht, dass alle Deutschen lumpe sind. Verzeihen sie, bitte einen schwierigen Tag, Uebrigens, er faengt nur an… ( Простите, фрау, этих скотов! Не думайте, что все немцы такие негодяи. Простите, фрау, у нас был трудный день. Впрочем, он только начинается…) – извинялся капитан перед Мариной Колесниковой, единственной из русских женщин, которая не плакала. Напротив, глаза её были сухи и страшны. В глазах молодой красивой русской женщины было столько нена-висти, что сорокалетний немецкий офицер, у которого была семья и дочь на выданье, бо-ялся в них смотреть.
Немцы ушли, закидав подвал с ранеными гранатами и погнав за собой нескольких красноармейцев, способных двигаться самостоятельно, остальных раненых добили. В противоположную от маршевой колонны сторону пока ещё близкой Германии двинулись грузовики с убитыми и ранеными фашистами, объезжая дымящиеся руины и тела погиб-ших красноармейцев, остававшихся там, где их настигла смерть…
Зажимая нос от гари, истерзанная Марина с большим трудом спустилась в разворо-ченный взрывами подвал. В кромешной тьме было пусто и тихо. У входа, куда проникал слабый свет, лежал мертвый старший лейтенант Петров. Марина с трудом опознала его.
– Товарищи, откликнитесь, есть кто живой? – спросила она и не услышала собствен-ного голоса, так был он слаб.
– Есть живые? – откашлявшись, громче повторила она.
В ответ молчание. Кто не погиб от разрывов гранат, тот задохнулся.
Тело капитана Колесникова лежало в самом дальнем углу подвала. Он не видел всех ужасов, которые довелось пережить ей. Колесников был мёртв.
Удушливые газы заставили Марину повернуть обратно. Она вышла на солнце, от-кашлялась и жадно вздохнула всей грудью.
Женщины продолжали плакать, но детишки уже крутились возле их ног, испуганно заглядывая мамам в глаза.
Пятилетняя Анечка Кузнецова – дочка капитана Кузнецова, заместителя начальника комендатуры по тылу, гладила маму Веру крохотными ручонками, всхлипывала и пыта-лась заглянуть ей в глаза. Наверное, понимала, что папы больше нет, и какая беда случи-лась с мамой, которую терзали страшные фашисты…
Её полуторагодовалый братик Алёша ухватил мамину ногу, тёрся об неё расцарапан-ным сопливым носиком и жалобно скулил.
Двойняшки-двухлетки Ванечка и Машенька – дети старшины Сидорчука уткнулись в разодранное перепачканное платье мамы Олеси и плакали. Олеся гладила их по светлым головкам и горько плакала вместе с детьми.
А Танечка Лобанова, самая молодая и больше всех пострадавшая от насильников, ле-жала, уткнувшись лицом в опалённую землю, на которой не осталось и травинки. Хрупкие плечики хорошенькой девятнадцатилетней женщины вздрагивали. Марина знала, что Та-нечка на третьем месяце и переживала за неё, как бы не случилась беда…
В стороне заставы старшего лейтенанта Лебедева, скрытой за изгибом леса, шёл бой, пограничники держались. Ещё одна вражеская колонна на грузовиках обошла не сдав-шуюся заставу и двигалась по дороге к дымящимся руинам комендатуры. Надо было не-медленно уходить.
Марина прошла по окопу, переступая тела убитых. За ней увязался Николка. Мальчик уже не плакал, всё понимал. От вида исковерканных окровавленных тел подступала тош-нота. Появились отвратительные мухи. Марина нагнулась над телом убитого лейтенанта Лобанова, сгребла рукой песок и нашла кобуру. Лейтенант воевал с «ППШ», который в качестве трофея подобрали немцы, а пистолёт с запасной обоймой так и остался в кобуре.
Николка потрогал пистолет.
– Как у папы. – Вскинул на маму синие глаза и спросил: – Мамочка, а где папа? Его больше нет?
Марина не ответила. Взяла сына за руку и быстро вернулась к женщинам. Склонилась над лежавшей на земле и плакавшей Танечкой Лобановой.
– Поднимайся, милая моя, надо уходить. Уходим, женщины, в лес. Берите детей на руки. Уходим, пока не появились новые ироды!
Сама взяла на руки двухлетнюю Машеньку Сидорчук.
– Бери, Олеся, Ивана. Дети сейчас самое главное. Сберечь их надо в память о наших мужьях. Сберечь и вырастить воинов назло нашим врагам. А когда товарищи наших му-жей придут в Германию, за всё отомстят! – блеснули ненавидящим огнём сухие воспалён-ные глаза Марины Колесниковой.
И повела Марина вдов за собой. Сама с Машенькой шла впереди маленького отряда, обняв задремавшую девочку левой рукой, с пистолетом в кобуре в правой. За ней едва по-спевал Николка, которого держала за ручку Таня Лобанова, за ними Вера Кузнецова с Алёшей на руках и Анечка, вцепившаяся в мамин подол. Замыкала маленький отряд Оле-ся Сидорчук с Ванечкой на руках.
Каждый шаг отдавался болью, терпели женщины. Больше не плакали. Шли за Мари-ной, а она вела их по лесу, ориентируясь по солнцу и моля, не ведая сама какого бога, чтобы не наткнуться в лесу на немцев или ещё хуже на националистов из шаулисов, по-вылезавших из своих щелей. Вела Марина маленький отряд к лесному озеру, где с месяц назад собрались на однодневный отдых свободные от службы офицеры комендатуры и за-став вместе с семьями.   

*
Кроваво-красное солнце, утомлённое страшным днём, скрылось за кромкой леса на противоположном берегу озера и всё видимое пространство стало наполняться багровыми тенями, вечерней прохладой и лесной сыростью.
На севере и на востоке не умолкала канонада. Шли нескончаемые бои. Время от вре-мени в тёмном небе появлялись бомбардировщики с чёрными крестами на крыльях. Через четверть часа, отбомбившись, они возвращались за новым грузом смерти, и ни один наш самолёт не воспрепятствовал этому страшному конвейеру смерти…
– Приведите себя в порядок, товарищи женщины, – распорядилась Марина Колесни-кова, раздевая жалобно скулившего Николку, измученного долгой ходьбой по лесу впри-прыжку, чтобы не отставать от взрослых. Детей следовало выкупать и хоть чем-то накор-мить.
Женщины узнали это место. В ещё недалекий и яркий майский день, когда цвела и благоухала весенняя природа, офицеры, наконец, выбрались с семьями на однодневный пикник, который решили устроить на берегу красивого лесного озера, покупаться, позаго-рать, порыбачить, посидеть у костра похлебать ухи и попеть песни – словом отдохнуть на природе.
Жёны офицеров загодя готовились к этой поездке и день, который долго не удавалось согласовать, не подвёл, был тёплым и солнечным. Сшили ситцевые сарафанчики для по-ездки на природу, напекли пирогов, прихватили прочие припасы. Мужчины обзавелись удочками и сетью для рыбной ловли, взяли в помощь несколько бойцов, ловивших рыбу на гражданке, и, конечно же, захватили вина и водки, но в меру. Не забыли баян с гитарой и патефон с набором пластинок.
Но больше всех поездке на озеро на грузовой машине радовались малыши, самому старшему из которых Сёмке Наумову, сыну начальника штаба, было девять лет, он учился в интернате и только что вернулся домой на каникулы, а самому младшему Ванечке Бо-женко всего два месяца. Малыш не понимал, куда его везут, но с мамой и папой ему хо-рошо было повсюду. И лишь старший лейтенант Лебедев был один, без семьи. Ольгу от-вёз в Изборск ещё в апреле и сильно скучал по жене и недавно появившейся на свет дочке, которую ещё не видел. Вырваться на несколько часов на озеро Игорь смог, оставив заста-ву на лейтенанта Третьякова, а вот съездить в Изборск пока никак не удавалось.
– Боже мой, как же это было давно! – вырвалось у Марины, и женщины с испугом по-смотрели на неё.
– Это я о поездке на озеро в мае, помните? – грустно улыбнулась Марина.
Женщины не ответили, вспомнили мужей, которых потеряли на рассвете и не смогли похоронить, и вновь залились горькими слезами. Не каждая выдержит то, что сегодня до-велось выдержать им.
– Плачьте, милые мои, плачьте, да дело делайте. Умойтесь, искупайтесь в озере. Смойте себя скверну. Детей помойте.
– Боюсь я Мариночка, как бы чего не вышло. Не понести бы от немца-зверя, – всхлипнула Олеся.
– А ты возненавидь насильника лютой ненавистью и сама природа тебе поможет, – ответила ей Марина, возненавидевшая омерзительного рыжего солдата, осквернившего её чистое, познавшее лишь мужа тело. От другого фашиста прыщавого и щербатого отби-лась, а тут и офицер появился. Враг, но спасибо ему. А то бы ей не жить и Николка пропал бы. Столько желавших её, насквозь пропотевших, вонючих и грязных, разящих шнапсом, выстроились в очередь…
Искупав детей, женщины разделись и окунулись в тёплое озеро, смывая грязь и скверну, растирая синяки. Марина поплыла, раздумывая над тем, как накормить голодных детей. Вдова коменданта была здесь старшей и на неё ложилась вся ответственность за жизнь женщин и детей.
Покидая озеро после замечательно проведённого дня, женщины комендатуры остави-ли до следующего раза в дупле дуба не съеденные консервы: тушёнку, лещ в томате, сгу-щёнку, шпроты и что-то ещё. Кажется, там оставались спички, и можно было развести костёр, согреться посушить постиранную мокрую одежду. Хоть и тепло, но просидеть всю ночь нагишом не просто, особенно детишкам.
– Разыщем дуб, достанем консервы. Доживём до утра, а там и наши вернутся. Не мо-жет быть, чтобы не вернулись! – Очень на это надеялась Марина, несмотря на ужас утрат и страшные муки первого дня вражеского нашествия.   


7.
После купания в тёплом неглубоком озере и стирки платьев, с которых, как и с тела, следовало смыть всю скверну, искупали малышей, постирали детское бельё, оставив деток обсыхать нагишом и надеясь развести костёр. Комары не давали покоя и ввиду отсутствия какой-либо иной одежды, женщинам пришлось натянуть на себя отстиранные влажные платья и терпеливо мёрзнуть, высушивая их теплом собственного тела. Мокрые голые ма-лыши, от которых ветками отгоняли комаров, тоже дрожали от холода, несмотря на тёп-лую ночь, однако постепенно обсохли, а когда их обрядили в штанишки, чулочки, платьи-ца и рубашечки, согрелись и успокоились на руках, обречённо почесывая укусы и жалоб-но заглядывая мамам в глаза.
Ни полуторалетний Алёша, ни двухлетки Ванечка и Машенька Сидорчук никак не за-сыпали. Прижались к мамам и при лунном свете терпеливо ждали, когда их покормят.
Старшая пятилетняя Анечка и трёхлетний Николка отправились с тётей Мариной ра-зыскивать дуб, в дупле которого месяц назад была устроена небольшая кладовая. Ходить босиком по ночному лесу было не просто, больно кололись прошлогодние ветки и прихо-дилось выбирать куда поставить ногу. С обувью положение было плачевное. Летние бо-соножки или домашние туфли, в которых женщин застала внезапная бомбёжка и артобст-рел, за день блуждания по лесу если и не развалились, то пришли в полную негодность, а потому были вымыты и оставлены сохнуть на утро. С детскими туфельками и сандалика-ми было лучше, но и их следовало просушить. А как это сделать ночью и без огня?   
Наконец отыскали заветное дерево. Припасы к счастью оказались на месте. Шесть полукилограммовых банок тушёнки и восемь банок рыбных консервов – целое богатство! Коробок спичек тоже нашли, пошарив как следует по дуплу, но спички отсырели, и гореть не желали. От костра пришлось отказаться и провести ночь в мокрых платьях.
Детишки не плакали, ныли от голода, да и у женщин за целый день без маковой ро-синки во рту подвело животы, а вскрыть консервы было нечем. Ни ножа, ни какого-нибудь иного металлического предмета кроме пистолета у них не было. Вынув патроны, Марина Колесникова пыталась продавить жесть и вскрыть банку краем пустой обоймы. Не получалось.
Внезапно вскрикнула Таня Лобанова, прижимавшая к себе Машеньку Сидорчук. Ма-рина оглянулась и метрах в тридцати от себя на берегу озера заметила чьи-то тени. Испу-ганные женщины пришли в движение, вскочили на ноги, заметались. Детишки заплакали. Бросив нераскрытую банку с тушёнкой и лихорадочно пытаясь наполнить обойму, расте-рянная Марина рассыпала патроны и присела. Шарила рукой по траве, не зная, что ей де-лать.
– Марина, это я Игорь! Со мной Булавин и пограничники! – донеслись до неё родные слова, и семеро вооружённых мужчин, узнавшие жён комсостава комендатуры, подбежа-ли к женщинам. Узнав Лебедева, Колесникова бросилась в объятья к старшему лейтенан-ту и разрыдалась, не в силах сдерживать слёзы.
– Мишу уби-и-ли! Капитана Кузнецова, старшину Сидорчука, лейтенанта Лобанова, старшего лейтенанта Петрова – всех уби-и-ли! Что же это делается Игорь! – заливаясь го-рючими слезами, причитала Марина.
– Война, Марина, это война! – внутренне содрогаясь от страшных слов, ответил Ле-бедев несчастной женщине, искавшей хоть какого-то утешения. 
– Почему не пришла помощь? Мы держались до последней возможности. Так почему же не пришла помощь? – вопрошала Марина – вдова капитана Колесникова, пережившая в течение первых двух утренних часов смерть мужа, гибель комендатуры, надругательст-во над собой и жёнами погибших офицеров и едва не помутившаяся рассудком. И только ответственность за Николку, страстное желание спасти его, удержало её от желания по-кончить собой и ничего больше не видеть...
Что мог ей ответить начальник уже не существующей погранзаставы старший лейте-нант Лебедев, потерявший почти всех своих людей и вырвавшийся из окружения с тремя пограничниками и тремя стрелками. Да и вырвался ли? Немцы разгромили укрепрайон, и ушли далеко вперёд. Теперь он даже не представлял, кто и где их остановит. Невзирая на наступившую ночь, чёрные стаи вражеские самолётов продолжали сотрясать воздух, уно-ся в своих чревах смертоносный груз, предназначенный для советских городов, воинских частей, гарнизонов и укреплений, железных дорог и мостов.
Николка прижался к маминым ногам и хныкал. Он узнал дядю Игоря, но о чём мог подумать в том миг ребёнок – поди узнай…
– Успокойся, Марина. Сама измучалась, Николка плачет. Слезами горю не помо-жешь… – Лебедев оглядел, несчастных вдов комсостава с малышами. – Детишки полуго-лые, голодные, замёрзли.
– Извини, Игорь, нервы ни к чёрту, – брала себя в руки Марина, – Ты прав, слезами горю не поможешь…
– А ну, снимай гимнастёрки! – приказал Лебедев, снимая свою, под которой остава-лась насквозь пропотёвшая изодранная рубашка нижнего белья. В свою гимнастёрку стар-ший лейтенант бережно завернул ребёнка. – Поноси пока, Николка! Побьём немцев, спра-вим тебе матросский костюмчик с ботинками.
Надо разыскать дуб и поискать в дупле консервы. Хорошо, что тогда оставили. Мы и шли к озеру ради консервов, да вот вас нашли. Теперь не пропадём, вместе будем воевать, детишек сбережём, – грустно улыбнулся Лебедев, обнимая Николку, забравшегося к дяде на руки.
– Уже нашли. Вот пыталась открыть банку. Не получается, нечем, – вытирая рукой слёзы, виновато ответила Марина. – Пыталась открыть обоймой, патроны вынула и расте-ряла, утром соберу. Вот они: шесть банок тушёнки и восемь рыбных консервов! – показа-ла Марина Лебедеву свои богатства. – Костёр бы разжечь, обсушиться, согреться. Только спички отсырели.
– Товарищи, кот курит? У кого есть спички? – обратился Лебедев к бойцам. Ни он, ни лейтенант Булавин не курили, да и не слышал его лейтенант, утешавший Таню Лобанову, подружившуюся с его Дашей, которая теперь в Либаве и ещё не известно, как обстоят там дела… 
– Вот спички, сухие, – достал из кармана коробок ефрейтор-пограничник Ерохин.
– И у меня есть, – предложил спички красноармеец Величко, снявший, наконец, с на-тёртой шеи пулемёт и прислонивший его к березе.
– Не выдал бы нас костёр? – забеспокоился Булавин, отвлекаясь от Лобановой, кото-рой стало чуть легче от слов сочувствия.
– Костёр разведём в ельнике, место здесь глухое, со стороны огнь не заметен. Жен-щинам надо согреться и обсохнуть, видишь платья на них мокрые. Воду согреем, заварим липовым цветом, попьём горячего, – перечислял Лебедев преимущества костра.
Закипела работа, и минут через десять на расчищенном среди елей пятачке задымил-разгорелся костёр. У бойцов нашлась пара котелков, которые наполнили водой из озера и поставили кипятиться на огонь. Ножами, без которых солдату не обойтись, вскрыли банки и разложили на «тарелочки» из крупных кленовых листьев кусочки ароматной тушёнки и рыбы в томатном соусе или в масле.
– Глядя с какой жадностью кушали дети, даже самые маленькие: полуторалетний Алёша и двойняшки-двухлетки Ваня и Маша, взрослым не лез в горло даже самый малый кусочек. Если разделить на всех – то, еды не так уж и много.
– Товарищ старший лейтенант! – по форме обратился лейтенант Булавин к Лебедеву. – Укрепрайон отсюда километрах в пяти. Там, похоже, бои прекратились. Поблизости не слышно ни сильной стрельбы, ни разрывов. Война, похоже, откатилась дальше…
– Разрешите сходить туда с бойцами, собрать пока темно боеприпасы, оружие, аму-ницию. Обмундирование поистрепалось, а женщины и вовсе почти раздетые и босые. В таком виде по лесам долго не проходишь.
На обратном пути заглянем на хутор. Есть такой. Если его не сожги – разживёмся продуктами. А? – Булавин вопросительно посмотрел на Лебедева и мельком на женщин, жавшихся к костру с засыпавшими на руках, завёрнутыми в солдатские гимнастёрки деть-ми.
«Хорошо, что Даша и Полина с детишками в Либаве. Там тоже не сладко – бомбят, но так, как истерзанные вдовы погибшего комсостава комендатуры, там не бедствуют. Эх, только бы живы были…» – подумал он и вспомнил героически погибшего старшину Бо-женко, о смерти которого Полина не знает. Впрочем, ничего не знает о нём и Даша. Как-то сложится их судьба в такое лихое время?
– Дело говоришь, товарищ лейтенант, – обдумал и одобрил предложение Булавина Лебедев. – С тобой пойдут бойцы покрепче, чтобы унести побольше. Вы, ефрейтор Еро-хин и вы – запасливый боец, – улыбнулся старший лейтенант. – Как ваша фамилия? – об-ратился Лебедев к рослому и крепкому стрелку, с которым ещё не успел познакомиться.
– Красноармеец Малышев! – представился хозяйственный боец, вынесший с заставы на своих плечах нелёгкий вещевой мешок с гранатами, шинельную скатку, ротный ручной пулемёт помимо своей винтовки и даже противогаз в сумке. На голове бойца, как прирос-ла, осталась помятая пулей тяжёлая каска, от которой у неопытного бойца с непривычки ноет шея, а на поясе висела сапёрная лопатка с четырьмя вместо двух подсумками с па-тронами. В экипировке остальных бойцов отряда отсутствовали не только шинельные скатки и противогазные сумки, но и тяжёлые каски, брошенные в лесу.
– Разрешите мне! – Вдруг заявил красноармеец Величко.
– Отставить, боец Величко. Фамилия у Вас конечно грозная, но красноармеец Малы-шев вопреки своей фамилии будет посильнее и принесёт на своих плечах побольше всяко-го имущества. Верно, товарищ Малышев?
– Так точно, товарищ старший лейтенант! – ответил боец.
Лейтенанту Булавину и Егорову с Малышевым вернули гимнастерки и собрали все имевшиеся вещевые мешки в количестве пяти. Булавин вооружился «ППШ» с единствен-ным наполненным патронами магазином, а бойцы пополнили патронами подсумки. У Ле-бедева и остававшихся с ним бойцов патронов было, что называется в обрез, зато с грана-тами, спасибо Малышеву – полный порядок.
Минутные сборы и Булавин с двумя бойцами скрылись в ночном лесу. Лейтенанту удалось сохранить компас, а окружающую местность он знал неплохо, рассчитывая к пяти часам утра вернуться к озеру.
Булавин прислушался. Несмотря на наступившую темноту на востоке и на севере продолжались бои. По отзвуку разрывов и орудийных выстрелов лейтенант прикинул, что наши части продолжали сражаться с врагом не ближе пятнадцати, а то и двадцати кило-метров от них.
«Далеко», – тяжело вздохнув, подумал Булавин. На северо-западе, где километрах в шестидесяти от них находилась Либава, было относительно тихо. Артиллерия в той сто-роне молчала или же стрельбы не было слышно. Это обстоятельство настораживало. Либо за день немцы ушли далеко вперёд, либо повернули на восток. Отсутствие вестей, как горьки они не были, переносилось особенно тяжело. Никак не хотелось верить, что нача-лась полномасштабная война, как прошлогоднее немецкое вторжение во Францию, что началась война Германии против СССР, в сравнении с которой бои с японцами в Монго-лии или война под Ленинградом с Белофиннами казались малыми конфликтами.

8.
Сидя на колких еловых лапах возле прогоравшего костра, втроём, тесно прижимаясь друг к другу и укрываясь просторной шинелью красноармейца Малышева, дремали со спящими детьми на руках несчастные офицерские вдовы, вздрагивали, стонали и плакали в тяжком и беспокойном прерывистом сне. Рядом с ними, положив на лапы голову, чутко дремал пограничный пёс Урал.
Бойцы: пограничник Степанов и низкорослый стрелок Величко притулились по дру-гую сторону от костра. Стрелок Нурдинов, закинув винтовку на плечо и прислонясь к де-реву, стоял в карауле, прислушивался к ночным шорохам и терпеливо ждал, когда его сменит Степанов или Величко. Старший лейтенант Лебедев и Марина Колесникова не спали, разговаривали шёпотом. Марина рассказала о смерти мужа, гибели комендатуры, о тех муках и надругательствах, которые довелось пережить…
– Кроме мужа у меня никогда никого не было. Это было ужасно, Игорь! Мы – четыре женщины, побывали в аду. Кругом смерть. Мужья убиты. Все офицеры погибли. Мы не смогли похоронить их, смогли только оплакать…
Страшные видения и сейчас стоят перед глазами. Рогатые тевтоны добивают тяжело-раненых бойцов, бьют прикладами, заставляют подниматься, гонят за собой тех, кто ещё способен идти. У женщин, у кого были серьги – сорвали серьги! У кого были кольца – со-рвали кольца! Плачут, надрываются дети. Нас насилуют вонючие прыщавые юнцы прямо на их глазах! Какой-то гад фотографирует… – Марина захлебнулась слезами. – В каких же чудовищ, в каких варваров, в каких скотов превратились немцы! Сил нет называть их людьми! Убивать, убивать и убивать! – Марина с силой сжала руку Лебедева. Слёзы не-много успокоили женщину. Устав, Марина положила голову ему на плечо.
– Устала я, Игорь, чуть жива…
– Усни хоть на несколько минут.
– Никак не могу. Счастливая твоя Ольга, не пришлось пережить ей таких мук, такого позора. Полину жалко, овдовела бедняжка, одна осталась с тремя детьми.
Что же случилось Игорь? Почему немцы посмели на нас напасть? Почему творят та-кие зверства? Неужели надеются победить нас? Ведь ни японцы, ни финны не вели себя так. Почему ты не отвечаешь? Почему молчишь, Игорь?
– Прости, Марина. Мне нечего тебе ответить, нечем оправдаться. Вчера я выжил чу-дом. Побывал в плену, бежал. Оборонял до последней возможности заставу, с боем про-рывался с теми бойцами, кто мог стоять на ногах. Нас прикрывали раненые. Видела бы ты их глаза, когда нас провожали. Чуть не сошёл с ума. У меня в документах лежат их пред-смертные записки, всего несколько слов. Мне нечего сказать тебе, Марина, – признался старший лейтенант Лебедев.
– Давай-ка лучше думать, как нам отсюда выбираться. Ты, Марина, жена командира. Ты сильная женщина, ты ответственна за жизни вдов и детей, а я отвечаю за ваши жизни и жизни бойцов.
– Хорошо, Игорь. Больше ты не услышишь от меня жалоб и не увидишь слёз. Знаешь, я всё выплакала, – попыталась улыбнуться Марина. Короткая лунная и звёздная летняя ночь была светлой, и Лебедев видел её красивое волевое лицо.
– Давай думать, Игорь, – тяжело вздохнув, согласилась Марина.
– К пяти часам утра ждём возвращения Булавина. Он человек слова. Если обещал к пяти, то обязательно будет. – Лебедев достал из кармана часы. Посмотрел на стрелки.
– Надо же ходят! Помнишь, Марина, мои прежние серебряные часы?
– Помню, подарок родителей.
– Так случилось, что теперь они у врага. Будет время, расскажу тебе всю нашу с Оль-гой историю, всё по порядку. Многое пришлось тогда скрыть от тебя, от Колесникова. Очень боялся подставить его, – признался Лебедев. – Теперь всё в прошлом, словно это была прекрасная сказка, словно это произошло с нами в далёком детстве.
С теплотой вспоминаю нашу старую заставу. На той стороне Изборск, Труборово го-родище, княжий крест и Ольга, читающая стихи…
– Какое городище, какой крест? – не понимала Марина.
– Расскажу, обязательно всё расскажу, – ещё раз пообещал Лебедев и посмотрел на часы. – Пока живу по этим часам. Надёжные, не отказали. Теперь война и очень надеюсь встретиться лицом к лицу с тем, у кого остался мой дорогой родительский подарок.
Сейчас половина второго ночи. Поблизости тихо. Место глухое, заболоченное. Нем-цы ушли далеко и сюда не сунутся.
Тебя и остальных женщин надо переодеть в красноармейское обмундирование. При-дётся обуть сапоги. Без них по лесу далеко не уйти.
– Где же раздобыть для нас обмундирование? – спросила Марина.
– Булавин с бойцами соберут.
– С убитых?
– С погибших, – подтвердил Лебедев. – Укрепрайон немцами взят. Делать им здесь больше нечего, пошли изверги дальше, разве что оставили похоронные команды, которым теперь работы на несколько дней…
Завтра начнут рыть братские могилы для наших бойцов, а сегодня лежат павшие рус-ские воины под ночным небом. Вот у них и возьмут боеприпасы и амуницию Булавин с бойцами, а на обратном пути зайдут на хутор, продуктами разживутся. Без этого нам не дойти, сил не хватит. Вот так-то, Марина.
Утром всё выстираете и залатаете. Иголки с нитками есть у бойцов, а у Малышева в вещевом мешке с гранатами оказались два куска мыла. Молодец, запасливый красноарме-ец!
День, если ничего не случится, пробудем у озера. Отдохнём, обсушимся, потом пой-дём догонять своих. Остановятся же они когда-нибудь! Вот и догоним. Вот как я думаю, Марина.
Иди к женщинам, укройся краешком шинели Малышева, которому следует объявить благодарность, за то, что сберёг такую нужную вещь, и поспи хоть часок. А я сменю Нур-динова и тоже чуток подремлю. Завтра нам силы понадобятся.

9.
 Часа через полтора пути по ночному лесу маленький отряд лейтенанта Булавина вы-шел на открытое пространство в районе первой полосы укреплений. Травянистая равнина, упиравшаяся в заполненный водой противотанковый ров и цепочку дотов, была изрыта снарядами, бомбами и гусеницами танков. Линию укреплений обороняли стрелки пехот-ного полка и артиллеристы, вынужденные отступить после ожесточённого утреннего боя под натиском превосходящих сухопутных сил противника и авиации.
На подступах к линии обороны начали попадаться тела мёртвых красноармейцев, хо-дивших в контратаки и полёгших под пулемётным огнём и гусеницами танков. Тяжелора-неных немцы добили на месте, тех, кто мог идти самостоятельно, угнали. Трупы своих солдат собрали и увезли, а тела русских оставили до следующего дня, когда прибудут по-хоронные команды, набранные из негодных к строевой службе солдат, соберут оружие и боеприпасы, а погибших зароют в воронках, образовавшихся от разрывов бомб и снаря-дов, чтобы не утруждать себя рытьём могил.
За рвом возле дотов, метрах в двухстах друг от друга бродили двое немецких часо-вых, изредка перекликаясь между собой. Идти дальше было не безопасно, и Булавин с бойцами принялись собирать боеприпасы у крайних погибших красноармейцев. Нашли автомат «ППШ» и несколько дисков к нему, пару пистолетов, собирали из подсумков не расстрелянные патроны, насыпая вещевые мешки, искали гранаты.
– Всё, хватит. Теперь обмундирование и сапоги, – приказал Булавин.
Тяжёлое это дело раздевать мертвецов, снимая с них гимнастёрки, шаровары и сапо-ги, подбирая пилотки. Прихватили несколько вещевых мешков, а вот шинелей не оказа-лось. День был жаркий, и бойцы ходили в атаку без скаток.
Приходилось ползать от трупа к трупу, замирая в те моменты, когда часовой за рвом, до которого было метров двести-триста, подавал голос, окликая соседа. Наконец собрали обмундирование и набили вещевые мешки.
– Простите, павшие воины, что потревожили ваш покой. Простите, что взяли у вас одежды… – Так или по-другому шептали лейтенант Булавин, ефрейтор Ерохин и боец Малышев – не суть. Оставались живые, оставались дети и женщины, оставались бойцы, которым ещё жить и воевать… 
– Отходим! – тихо скомандовал лейтенант и начал отползать в сторону кустарника, за которым начинался лес. Бойцы последовали за ним. Сколько же павших воинов лежало на этом поле боя никто и никогда не узнает.

*
В лесу бойцы поплотнее уложили собранные боеприпасы и амуницию, взвалили по несколько вещевых мешков на плечи и двинулись вслед за лейтенантом.
Булавин сверил направление движения по компасу. Чтобы зайти на хутор пришлось отклониться от прямого пути назад. Часы у Булавина не ходили, раздавил во время боя теперь уже и не помнил где. Не выбросил, надеясь когда-нибудь починить. У бойцов ча-сов не было, да и ни к чему часы солдату, живущему от команды к команде. Попозже, ко-гда научились бить врага, трофейные часы появились у всех, да и те, как правило, дрянь – дешёвая штамповка. А пока часов не было ни у кого и, посматривая на небо, лейтенант прикидывал время на глаз.
– Где-то половина третьего ночи. До хутора приблизительно час ходу. В запасе ещё полтора часа, к пяти утра вернёмся – планировал обратный маршрут Булавин.
Он побывал однажды на этом хуторе еще в апреле. Жили там две семьи. Держали ко-ней, коров, свиней, овец и домашнюю птицу. Засевали несколько гектаров земли рожью и овсом, выращивали овощи. Мужиков на хуторе человек пять. Старший из хуторян, креп-кий седобородый старик лет шестидесяти ещё помнил русский язык – служил в царской армии. С ним Булавин немного поговорил о жизни, но что за люди живут на хуторе и как они относятся к новой власти и русским, не понял. Тогда это не было столь важно как сейчас. Не знал лейтенант, есть ли на хуторе оружие.
Впрочем, до хутора надо было ещё дойти. Вдруг его разорили и сожгли немцы, или сбросили с самолёта бомбу. Одной бомбы хватит, чтобы всё разметать…
Лейтенант шёл нагруженный лишь одним вещевым мешком, так что почти налегке. Следом за ним, сгибаясь под тяжестью собранного имущества и едва не засыпая на ходу, тащились измученные бойцы.
Закончился лес. Впереди ржаное поле, за ним очертания двух просторных, таких же, как и в лесной России рубленных крестьянских изб. Между ними хозяйственные построй-ки.
Ночь тёплая, влажная. Душно, досаждают комары. Распахнутые окошки одного из домов тускло светятся. Слышатся песни. Громкие и не слишком хорошие песни. Так обычно поют пьяные мужики. О чём поют не понятно, но поют литовские песни.
– Чего это они распелись? Празднуют что ли? Чего празднуют? Начало войны, побе-ду! – догадался Булавин. – Вот они, шаулисы поганые!
– Снять мешки, аккуратно сложить! Вернёмся – заберём! – приказал Булавин бойцам.
– Готовь оружие. Идём к дому, поглядим, что там происходит. Похоже, что у хозяев гости. Много их что-то. Вот и посмотрим что это за люди. Вдруг разгулялись шаулисы, победу празднуют?
– Товарищ лейтенант, может быть обойдём? – засомневался ефрейтор Ерохин. – Мно-го их. Поднимут шум…
– Не обойдём, Ерохин. Еда нам нужна. Если в доме шаулисы – закидаем гранатами, покрошим из автоматов, а хутор сожжём, чтобы не принимали бандитов. Война, брат Еро-хин, война! Либо мы их, либо они нас. Да только мы их! – глаза лейтенанта зловеще блес-нули.
Русские прошли напрямик через поле высокой ржи, достигавшей еда не плеч, и вы-шли к хутору. Почуяв новых людей, залаяли собаки. Одна, очевидно кобель, сидевший на цепи, рвался, заливаясь, лаем. Другая собака, поменьше и не на привязи, бросилась на-встречу пришельцам. Не добежала, испуганно поджала хвост, залегла в кустах.
Дверь дома с раскрытыми святящимися окнами отворилась. Пошатываясь, на крыль-цо вышел крупный, по виду пьяный мужик. В руках держал пистолет. Замычал, заорал что-то, задрал вверх пистолет, принялся палить в темноту.
– Малышев, у тебя винтовка. Стреляй! – приказал Булавин. – Ерохин, приготовить гранату и за мной!
Грянул выстрел из мощной трёхлинейной винтовки и пьяный шаулис слетел замертво с крыльца. Собака на цепи завыла, а та, что была отвязана, залезла от страха куда-то под дом.
Булавин и Ерохин с гранатами в руках пригнулись и подбежали к дому. Из окон пока-зались стволы винтовок и гулявшие в доме принялись палить в темноту.
– Не мирные и не крестьяне, не немцы и не наши бойцы. Шаулисы – националисты, вот кто в доме! – Булавин швырнул гранату в окно. Ерохин бросил другую.
Один за другим прогремели два взрыва. Во двор вылетели стекла и рамы, из оконных проёмов потянуло едким дымом. Послышались дикие вопли. Булавин направил ствол «ППШ» в проём и прошёлся по горнице несколькими очередями. Криков поубавилось. В избе что-то загорелось.
Дверь другого дома отворилась и на крыльцо вышла дрожавшая от страха пожилая баба. Толстая, босая, в ночной рубашке.
– Матерь божья, защити! – закричала баба. – Не убивайте! И ещё что-то невнятное.
– Поди-ка сюда! – приказал ей Булавин, показавшись на миг из-за угла, занимавшего-ся огнём дома. Вспыхнул, наверное, керосин из разбитой лампы.
Кроме босой бабы никто в доме не подавал пока признаков жизни. Баба поняла, что шутить здесь не будут и если не подчинится, сожгут второй дом. Как была босая, провор-но, несмотря на немалый вес, сбежала с крыльца и упала на колени перед русским офице-ром в зелёной фуражке.
– Не убивай! Пощади! – молила офицера баба то ли по-русски, ужасно корёжа слова, то ли по-литовски, но понять женщину можно. Известно о чём умоляют в такой момент.
В тёмной избе заплакали дети, распахнулось окно, закричала другая женщина, на крыльцо вышел пожилой мужик, тот самый с которым Булавин познакомился в прошлый раз. В соседнем бревенчатом строении, то ли сарае, то ли конюшне с массивной дверью, запертой на железный засов, поднялся шум. Внутри стучали по доскам, кричали и матери-лись точно по-русски.
С другой стороны из занявшегося огнём дома пытался выбраться через окно раненый бандит с винтовкой в руках. Ефрейтор Ерохин, обходивший дом, расстрелял его из авто-мата, а тут и боец Малышев поспел, наставил винтовку на вышедшего из тёмного дома хуторянина.
– Не стреляйте, господин офицер! – узнал Булавина седобородый старик.
– Чужие люди пришли вечером. Свинью зарезали, самогон забрали. Баб и детей из дома выгнали, гуляли… – старик был в отчаянии.
– Красноармеец Малышев, откройте сарай! – приказал Булавин.
– Слушаюсь, товарищ лейтенант! – боец побежал к сараю, толстая дверь которого из-нутри не поддавалась, пнул по пути сапогом лаявшего пса на цепи, и выдернул засов.
Отворив дверь ногами, из сарая выбрались на лунный свет шестеро босых связанных по рукам и избитых красноармейцев в изодранных гимнастёрках.
Увидев русского офицера с автоматом в руках и двух бойцов, красноармейцы, как были босые и со связанными руками, попытались построиться и доложить о себе. Булавин опередил их.
– В плен сдались?
– Никак нет, товарищ лейтенант, – сильно волнуясь, принялся объяснять один из красноармейцев. На заготовку сена послали нас. Эти, которых вы, – красноармеец не знал, как назвать бандитов, – перебили, нас захватили безоружными, избили, сюда привели. Ра-ботниками, говорят, будете. Товарищ лейтенант, развяжите, возьмите нас с собой! – про-сил, умолял босой и побитый красноармеец.
– Ерохин и Малышев, развяжите бойцов! – приказал Булавин, отходя подальше от го-ревшего дома, от которого дышало жаром. Пламя выбивалось из дверных проёмов, и уже занялась соломенная крыша.
– А где сыны твои? – спросил старика Булавин.
Старик не ответил. Взглянул на разгоравшееся пламя и вытер руками слёзы.
– С бандитами пьянствовали! – догадался Булавин. – Чёрт с Вами, внуков твоих жал-ко, живите. Живо поднимай баб, поливайте водой второй дом, а то и он сгорит!

*
Очнулся задремавший старший лейтенант Лебедев от далёких разрывов гранат и ав-томатных очередей. Вскочил, осмотрелся. Светало. По небу определил, что примерно по-ловина четвёртого утра и вспомнил, что ровно сутки назад над границей появились ко-лонны вражеских бомбардировщиков.
– Товарищ старший лейтенант! – возник перед ним часовой боец Величко. – На север от нас идёт ночной бой! – доложил боец.
– Это Булавин на хуторе. Неужели напоролся на засаду? – встревожился Лебедев. Однако разрывы гранат и очереди из «ППШ», а Лебедев узнавал по звуку родные автома-ты, прекратились. Бой длился всего несколько секунд и грохота немецких «МГ-34», кото-рый по первому дню войны Лебедев запомнит на всю оставшуюся жизнь, не последовало. Это обстоятельство вселяло надежду, да и лейтенант Булавин был «тёртым калачом», его так просто не возьмёшь…
Проснулись женщины и дети, самые маленькие захныкали.
– Что это было, Игорь? – спросила Марина Колесникова.
– Похоже, что Булавин с бойцами на хуторе с кем-то разбираются, – ответил Лебедев и посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти четыре утра. В лесу просыпались и подавали голоса птицы.
– Что будем делать? – с тревогой спросила Марина.
– Ждать возвращения Булавина, – ответил Лебедев. – Быть в полной готовности по-кинуть стояку в любой момент.
В тревожном ожидании прошёл час. Окончательно рассвело. Поблизости было тихо, но далеко на востоке и на севере с рассветом возобновились притихшие после полуночи бои. Над головами вновь ревели колонны вражеских бомбардировщиков, сопровождаемые истребителями. Самолёты Люфтваффе летели бомбить советские наземные войска, и ни один наш истребитель так и не появился в утреннем небе приграничного Неманского края. Начинался второй день войны, которой суждено было стать для русских людей Великой Отечественной.