Сага о критическом возрасте

(Диплом конкурса «Белая скрижаль».)

В России разразился очередной экономический кризис. Умные люди из телевизора объяснили его созданием демократии на скудном экономическом базисе. Серьезные экономисты связали его с ценами на нефть, которые устанавливают арабы. Где мы, и где арабы? Третьи, не менее высоколобые, обвинили во всем США и ипотечные займы там. А то!? На самом деле кризисы обрушиваются на нашу грешную землю с завидной регулярностью, но всегда неожиданно, как зимние холода.

Лежащий на диване Константин Алексеев кризиса не заметил. С одной стороны, как русский человек, он к таким ситуациям вполне привык, с другой, его собственный финансовый кризис был куда как глубже общероссийского. Тем более что политические и финансовые страсти, смена чиновников, какие-то марши протестов – все это кипело и бурлило в Москве, а Алексеев всю свою жизнь прожил в Вологде, откуда московские дела смотрятся в ином ракурсе. Провинция, как жила, так и живет по распорядку: утром чай, днем баян, вечером собрание.

В свою очередь москвичи знают, что по улицам Вологды разгуливают пьяные медведи в валенках. Этого достаточно. Их просвещают программы спутникового телевидения и интернет. Москва хорошеет и строится, и там даже выстроена уже вертикаль власти. Ну, другая у них страна, Бог им судья.

Четыре года безработицы научили Константина спокойно относиться к таким вещам, как падение рубля и рост доллара. К тому же, к настоящему моменту у него ни тех, ни других не было, и поступлений не предвиделось. От того, куда один падает, а другой растет, у Алексеева голова не болела.

К безработице привыкаешь так же, как к тяжелой болезни. Но нет-нет и шевельнется мыслишка, озвученная демократом-коммунистом-либералом Станиславом Говорухиным – так жить нельзя! И как тут не вспомнить не столь уж отдаленные времена, когда после работы можно было зайти в «гаштет» , выпить водочки, закусить бутербродом с сырокопченой колбасой, и все под хороший разговор…. И никаких беспокойств о будущем. Реформы в России никогда народной любовью не пользовались.

Алексеев, как всякий порядочный журналист, был человек пьющий.

« И славно же говорил один из моих студенческих приятелей, что нет безвыходных положений, есть безвыходные люди,- размышлял Константин.- Он, если мне не изменяет память, стал чиновником».

Честолюбивых планов не вынашивал в то же самое время и Алексеевский приятель Леха Комаров, поднимаясь по истоптанной лестнице к Костиной квартире. Он не мечтал о соснах некогда родного Рижского взморья, ни о поездке на Сейшельские острова, тем более, как бывший историк, знал о единственной партии Сейшел – прогрессивном фронте. Это нечто вроде КПРФ. Немного выпить и чуть-чуть закусить – был предел его желаний. Сторонний наблюдатель, наверное, отметил бы оцепенелое лицо и подавленный взгляд Комарова, да, и то, вряд ли: теперь такие лица не редкость. Иначе Лехино состояние можно было обозначить двумя словами – душа горит. Впрочем, это тема неисчерпаемая, щекочущая нерусским злорадством.

Несмотря на теплое время ранней осени, на нем были изрядно поношенные зимние ботинки, прозрачно говорящие о том, что финансовые проблемы Комара были еще глубже Алексеевских.

Естественно, устроились на кухне, обшарпанной, но чистой. Это неправда, что холостяки грязью зарастают. С уютом сложнее, хотя женщины к Косте иногда заходили. Из мебели были: стол, четыре табуретки, газовая плита и отключенный пустой холодильник «Бирюса» - старый и надежный. Комаров, пока трезв, по обыкновению, молчал, а Алексеев разгорячился после первой же рюмки:

- Нет, ты скажи, Леха, на хрена я всю жизнь вкалывал, как Лыско ? Из командировок не вылезал, гастрит заработал, зубы на государевой службе съел, а пары порток лишней нет! Безнадега серая! Ты, посмотри, что пьем? Это же почти ацетон! Куда исчезла наша замечательная водка, славившаяся по всей России, из-за которой ты, кстати, сидел, и почему мы пьем эту пакость? Почему так много говорят о вреде спиртного, но никто о вреде именно такого спиртного? Складывается впечатление, что нас просто намеренно травят. Тараканы, например, от нее дохнут успешно!

По горячности Кости было заметно, что при любой власти и любой погоде подобные огорчения для него оставались самыми болезненными. Ну, и конечно, некоторая склонность к риторике. Кто этим не грешен?

Комаров действительно отбыл положенный каждому второму мужику в России срок за вагон водки. Нет! Он не сплавил его налево. Если бы так, то не носил сейчас драные зимние ботинки. Просто, некогда, во время оно, решил Леня поработать экспедитором на ликероводочном заводе. На него и повесили украденный вагон. И срок. Обычное дело. А уж кто там этой водкой пользовался? Скорее всего, тот и стал сегодня владельцем завода по производству шипучих и не очень вин.

- В общем, жизнь наша дерьмо, и как-то надо устраиваться,- витийствовал Алексеев.- Глянь, старые Гольдберги и те в Бостон слиняли. Столетнюю Сару Захаровну вывезли. В Вологде, кажется, вообще один еврей остался, и тот Андрюша Слуцкус, русее русского. Моя любимая женщина оказалась немкой по фамилии Винтер и живет во Франкфурте. Ее предки, видите ли, при царе Горохе в России поселились. А мы по своей стране туристами бродим. Тебе-то не пора на родину, в Латвию независимую?


- Они национальность по отцу устанавливают. А он у меня русский  оккупант. Меня напротив Домского собора и повесят…

Лукавил Комаров, отвечая так. Посещали, конечно, его мыслишки об эмиграции. Но он догадывался, что по этой скользкой дорожке ходили многие, и не всегда успешно.

Впрочем, Костя его не слушал. Любил, грешным делом, сам поговорить:

- Я здесь одичаю и скоро начну вымирать. Дошел до того, что с телевизором беседую, преимущественно матом. И сечешь? Как раньше всех держали на коротком поводке, так и сейчас. Словно забыли там,- махнул рукой в сторону черно-белой заслуженной «Юности», размещенной тут же, на холодильнике,- что столь безжалостное отношение к собственному народу, приведет к очередному кровопусканию. Мы снова начнем лупить друг друга со страшной силой.

По мере того, как пустела бутылка осетинской водки, изготовленная на подпольном заводе из турецкого спирта, разглаживалось и оцепенелое лицо Комарова. Но со своим расчетом на более-менее приличную закуску он пролетел. Не было ее. Зато к нему приходило, так называемое, хорошее настроение, и он начинал соглашаться с Константином:

- У нас на зоне пацан один за поднос компота парился. Залез ночью в столовую и выпил тринадцать стаканов бесплатно. А сейчас что делается? И ничего, все при своих!

- Да я не об этом,- перебил Костя.- В России воровали, воруют и воровать будут. Скажем, крали большие чиновники и раньше, те же, например, Меньшиков при Петре I, или Потемкин при Екатерине II, но они не покупали себе островов в Атлантике, а в своей стране города строили…

Разговор становился все более сумбурным, как и следовало, а уж после того, как Комаров извлек из авоськи вторую бутылку, и тем более. И, если убогая обстановка квартиры известного в прошлом журналюги   Кости Алексеева глаз не радовала, то погода за окном, напротив, согревала душу. Низкое осеннее солнце ласково скользило по верхушкам уже желтеющих, пламенеющих деревьев, дробилось в мазутных лужах. Не замечать этого могли только люди, озабоченные сохранением-расходованием стабилизационного фонда.

А мужиков тянуло на волю. Природа шептала:

- Займи и выпей!

- Мы должны из-за своего благородства,- Продолжал Алексеев, не адекватно оценивая значение последнего слова,- торчать в этой глупой дыре! Вот она справедливость! И все потому, что не воры и не мошенники. А какая работа у меня раньше была: записывал как-то для радио колхозную доярку. Скажу предложение, она повторит, скажу следующее, снова повторит, да еще с матерком… Речи целые сочиняли. Потом она депутатом Верховного Совета СССР стала. И до сих пор была бы, не развались Союз нерушимый. Впрочем, и теперь, она, кажется, в лидерах партии «Справедливая Россия».

Погода продолжала оставаться прекрасной, поэтому суровый мужской разговор продолжался (невнятно местами) за линией грязно-серых бетонных гаражей у заброшенной железнодорожной ветки. Здесь было тихо, безлюдно и привычно.

Наверное, погода и тишина и вытолкнули на белый свет из затуманенной Алексеевской головы идею.

- Леха,- сказал Костя, мусоля «Приму» .- Леха, надо уезжать в деревню.

- Зачем?- спросил Леха.

- Как зачем? Начинать новую светлую жизнь.

Косте даже обидно было услышать такой грубый и однозначный вопрос. Будто каждый день такие мысли посещают голову! Но он подавил в себе справедливое чувство возмущения и продолжал:

- Купить дом с огородом, развести скотину…. Река, рыбалка…. Красота!

- Ага. Я в жизни лопаты в руках не держал.

- Зато я держал. И некогда учился в Ленинградском ордена Трудового Красного Знамени сельскохозяйственном институте. Теперь это академия. На факультете механизации. Были у меня даже права тракториста-машиниста широкого профиля. Вот так.

- И долго учился?- спросил Леха, причем в его, обычно ровном нейтральном голосе зазвучали несвойственные иронические тона.

Алексеев их не заметил:

- С третьего курса выгнали.

- И что ж ты сделал?

- Не о том речь. Главное определить цель и вперед.

- Чтобы купить дом, я думаю, деньги нужны. У тебя есть? У меня нет.

- И у меня нет. Что с того? Заработаем. Как говорил известный литературный герой всех времен и советских народов: «Если по стране ходят денежные знаки, значит, у кого-то их много».

Алексеев, как и Остап Бендер, ошибался. Денежные знаки по стране не бродили, они текли в одну сторону, в сторону столицы нашей родины. Так было всегда в России. Туда деньги – оттуда обещания. Опять же – воссоздание храма Христа Спасителя, реконструкция и строительство окружных дорог, нетленные (бронза!) творения Зураба Церетели. Из окон белого Дома страну не увидишь.

- Что нам стоит дом построить?- продолжал Алексеев.- Я хочу сказать, что нужно заработать…

О своей квартире, однокомнатной, полу общаговской, которую можно продать – ценность по нынешним временам, Костя пока молчал: не хотелось сдавать последний бастион.

- Я, например, знаю, одну деревеньку, так там летом дом продавали всего за пятьдесят штук.

- Пятьдесят чего?

- Рублей естественно. Там и их-то несколько лет уже не видели.

Есть три темы для разговора у русских мужиков, на которые они могут говорить, даже дав волю фантазии и не боясь быть уличенными во лжи: о бабах, простите, женщинах, о количество влитого в себя спиртного, и о том, какие бы горы они своротили, если б была возможность….

Самое смешное, что все это, почти, правда. Поэтому разговор на тему деревни иссяк. Комаров лишь успел согласиться:

- Ладно, но никакого криминала.

Уговорить его было просто, тем более под хорошую погоду сопутствующие ей ингредиенты. Решение о принесении счастья селу своим присутствием было принято и скреплено торжественным рукопожатием. В завершение агитации Костя вбил последний гвоздь – прочитал Лешке старые стишата собственного сочинения:

Сдали Киев половецким каганам, Суздаль захватила татарва, в Пскове фряги. В общем, пахнет ладаном, по полям пожухлая трава.
 Старый конунг почесал в затылке: (конунг – это древнерусский князь)
 - Это что же?- ну, и дальше ссылки в чью-то мать, и в чью-то коновязь!
- Что осталось? Спросим у Перуна.
 - Все растащат! Нам от редьки верх?
 - Не пойдет! Гадать тут, али думать!
 - На ушкуи! Боги сымут грех!               
 - И куда? Ты, старый, что удумал? В Пскове фряги, ниже нас мордва! Нам такого всыплют, полоумный, что не соберешь и на дрова!
- Ты нишкни! Пойдем вниз по Мологе, к чудь и весь – они, чай, не татар. Собирайтесь и трубите в роги, да рогожи шейте под товар.
И пошли. Разбили и развеяли. Под землею скрылись чудь и весь. А по берегам, но, жаль, что не на Тереке,  растеклась сия благая весть:
Русские, от нового, от города средь болот здесь основали твердь. Перешли, как говорится Рубеж Холода…. Никто больше не умел его терпеть.

От прежних благодатных времен у Алексеева остался предмет провинциальной роскоши – телефон. Нет, не навороченный мобильник, а старый «тесловский» аппарат, угловатый и надежный, по нынешним временам, вообще, экзотика. Потирая гудящую голову, Костя придвинул аппарат к себе, достал из-под него затрепанную записную книжку, в которой за годы скопились сотни телефонных номеров нужных и ненужных людей. Он хотел обозначить проблему добывания денег сравнительно честными способами, а еще надеялся, что кто-нибудь из старых знакомых пригласит его выпить пива. Увы! Пиво пить не звали. Не те времена. О деньгах и финансовых кризисах говорили много и охотно, но в долг не давали. Он уже совсем было потерял надежду получить хоть какую-то информацию, как вдруг один из старинных приятелей предложил:

- Есть одна фирма. Собирается издать справочник «Вся-вся Вологда». Можно тебя пристроить. Реклама тебе знакома? С каждой твои шесть процентов. Ты Слуцкуса знаешь?

- А как же. Кто его не знает?

- Вот он этим и занимается. Я ему отзвоню, а дальше уж ты сам.

Со Слуцкусом удалось встретиться в тот же день. Он и впрямь оставался все тем же своим парнем, разве что прибавилась некая доброжелательная вальяжность.

На стене помещения, которое, как и везде теперь, называлось офисом, в деревянной рамке под стеклом висела почему-то выписка из «Генерального регламента или устава государственных коллегий» Петра I от 23 февраля 1720 года, нарисованная корявыми буквами, отдаленно напоминающими славянскую вязь:

«Понеже его императорское величество, всемилостивейший наш государь, по примерам других христианских областей всемилостивейшее намерение восприятии изволил, ради порядочного управления своих дел и исправного определения и исчисления своих приходов и поправления полезной юстиции и полиции, такоже ради возможного охранения своих верных подданных и содержания своих морских и сухопутных войск в добром состоянии, також коммерций, художеств и мануфактур, и доброго учреждения своих морских и земских пошлин, и ради умножения и приращения рудокопных заводов, и прочих государственных нужд, следующих к тому потребные и надлежащие государственные коллегии учредить.
И в оных президентов, вице-президентов, и прочих, принадлежащих к тому членов и канцелярских и конторских служителей».

Еще там висели: репродукция шишкинских «медведей» на лесоповале, портрет последнего генералиссимуса и синтетический коврик с мусульманским орнаментом. Что все это означало, Костя понять не мог. Определенностью вкуса хозяин явно не обладал. Возможно, в «регламенте» Слуцкуса привлекло слово коммерция, но все остальное, наверное, можно было отнести к гевел гавволиш. 

Как бы то ни было, они нашли друг в друге взаимопонимание и заключили соглашение.

Поразительна была та легкость, с которой вся страна усваивала чуждые ей привычки, приемы и взаимоотношения. Тысячи полуграмотных придурков с нерастраченным задором румяных комсомольских вождей научились жить на комиссионные, приобрели независимость повадки и презрительность помойных котов.

Фирма «Катран» , адрес которой Алексееву для почина дал Слуцкус, занималась продажей мебели, но, судя по тому, как выглядели ее сотрудники, отнюдь не процветала. Костя решил было, что здесь ему ничего не светит, но ошибся. Мебельный президент охотно согласился на публикацию в новом справочнике, предоставив необходимую атрибутику, и пообещав заплатить после публикации. Костиных там набегало где-то тридцать у.е. - так стыдливо на принятом среди бизнесменов и налоговиков языке стали называть валюту вероятного противника.

Окрыленный первым, как ему показалось, успехом, Алексеев ринулся сразу на крупный завод, производивший после многочисленных конверсий вместо танковых прицелов плохие фотообъективы и дачную мебель из труб и пластика, называемую офисной. Это в краю лесов-то! А рабочие завода выживали тем, что клепали из отходов аккуратные могильные оградки. Оградки пользовались большим спросом.

И здесь Костя заключил договор. Ему даже подумалось: как это он раньше не обращал внимания на такую золотую жилу? Показалось, что и он мог бы быть человеком, который зарабатывает много денег. Ну да, мало ли кому что кажется!

Леха Комаров и забыл бы о своей скрепленной рукопожатием с Алексеевым договоренности, если б не подвернулась халтура. В поисках сотни он забрел к Сергею Ивановичу Хаеву, с которым некогда рос в одном дворе, и который изредка, по старой памяти, помогал Комару.

- Комар,- сказал он, презрительно оглядывая Леху.- Ты б хоть одевался приличнее. А то бомж – бомжом. 

Леха хотел обидеться. Все-таки он считал себя бичом , а не бомжом. Но передумал. К тому же, обращаться по имени-отчеству к приятелю детских лет ему претило, а называть детской кличкой и вообще было неловко.

- Ладно,- продолжал между тем Хаев,- я с тобой открыто говорю.- Денег я тебе не дам, но дам заказ. Теперь через меня проходит утверждение всех рекламных постеров в городе, для того, чтобы все вывески, плакаты соответствовали евростандарту. В двадцать первом веке живем! Работа в этом направлении ведется.

Как истинный чиновник, Сергей Иванович мерил все государственным масштабом, словно государство некая отдельная субстанция. Отдельная от мешающего ему народа. Он умалчивал лишь о том, сколько имеет сам с каждой вывески:

- Словом, ты же когда-то работал оформителем. Даю тебе шанс. Оформишь витрины магазина «Косметика LTD». Аванс на краски и материалы они тебе дадут. Я пробил.

Комар припустил в «Косметику», обдумывая по пути, как ему выкроить из аванса некую сумму для себя. Но до магазина он не дошел. Судьба сыграла с ним очередную злую шутку.

Людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы. У одних это получается лучше, у других хуже. Лидируют, естественно, бандиты и новые русские. Где-то даже бандит стал самым значительным персонажем нашего времени. Страсть обывателя к криминальной хронике сделала из него героя. Люди, что называют себя социологами, утверждают: рост преступности – прямое следствие социальных реформ. Пусть их! Мы-то, простые люди, знаем, что наше любимое слово – воля, то есть « дай мне жить, как я хочу». Испокон наш идеал – разбойник.

Конечно, Леха, следуя к манящим его денежным знакам, ни о чем таком не думал. Он даже не замечал происходящего вокруг. А вокруг шла милицейская операция «перехват-невод-бредень». После очередного заказного убийства, разбойного нападения, криминальной разборки, эта операция вступает в действие в любом городе. Считается, что преступники, совершив «противоправное деяние», срочно стараются покинуть место преступления, то есть сбежать от него как можно дальше. На самом-то деле они никуда не бегут. Тем не менее, милиция перекрывает все известные ей выезды из города, отправляет наряды в злачные места и на улицы, где проверяют документы у всех подозрительных, по мнению милиционеров патрульно-постовой службы. Считается, что они хорошие психологи.

Комаров наткнулся на такой наряд. А документов у него не было. Два патрульно-постовых сержанта смело скрутили Леху и загрузили в автомобиль. Через несколько минут он уже сидел в «собачнике» ближайшего отделения милиции. Что поделаешь, для установления личности имеют полное право задержать на трое суток.

Народу в камере набилось много. Впервые попавшие сюда шумели, требовали адвокатов и международного ссуда в Страсбурге. Опытные, такие как Леха, рассаживались на корточках вдоль стен и готовились к терпеливому ожиданию. Эти давно не верили правоохранительным органам и не допускали мысли об их человечности и гуманности.

Вооруженный сладким чувством власти, совсем молодой лейтенант, вел дознание. К тому времени, когда очередь на допрос дошла до Комарова, лейтенант немного устал от монотонной работы, но все еще был полон служебного рвения. После стандартных вопросов о личности задержанного, следовал основной:

- За что тебя взяли?

Если б человек знал! Поэтому Леха, как и другие, тихо ответил:

- Не знаю.

Ответ неизменно вызывал у лейтенанта изумление, переходящее в крик:

- Как не знаешь! Колись, падла! Мы зря не берем!

Допрашиваемый, конечно, терялся, тем более Комар, отягощенный судимостью.
       
Лейтенант, все более распаляясь, готовился обрушить на Комарова всю мощь отечественной юриспруденции. 
       
Будь на месте Лехи кто-либо более шустрый, конечно, события могли стать более интересными. Но Комар, в принципе, человек трусоватый, к тому же из бывших интеллигентов, растерялся и добросовестно стал излагать историю своего задержания.

Лейтенант делал вид, что слушает исповедь терпилы и, одновременно, критически оглядывал более чем скромную его одежду. Под короткой уставной стрижкой рождалась мысль: «Здесь взять нечего». А лейтенант уже носил под форменной рубашкой турецкую золотую цепь, а на безымянном пальце правой руки массивную «гайку». И еще он был красив той тупой, но мужественной мужской красотой, что часто встречается на этикетках мужских одеколонов и среди активных геев. Рожденная, наконец, мысль о пустых карманах задержанного, обрела определенность: к ночи Леху выпустили, голодного и униженного.
      
Хорошо, когда все дороги ведут в Рим. Комара дорога вела к Косте Алексееву. Да что лукавить? Алексеев жил неподалеку от ментовки, а тащиться к себе через весь город Лехе не хотелось. Он и здесь-то шел осторожно, прижимаясь к стенам домов, потому что район вокруг был мрачноватый: неподалеку от железнодорожного моста всю ночь работали киоски, в которых можно было купить абсолютно все. Вокруг постоянно тусовались местные обкуренные тинэйджеры, которые просто из развлечения и тяги к приключениям могли отметелить случайного прохожего с гарантией серьезных увечий. Повальная вседозволенность и безнаказанность развратили шпану и напрочь уничтожили гражданскую активность населения. Милиция сюда заезжать опасалась, а бандитская охрана «бизнеса» не интересовалась ничем, кроме торговли. Капитализм в совокупности с русскими традициями – весьма впечатляющ.

На этот раз приключения миновали Комара. Усталый и пессимистически настроенный он поднимался по знакомой лестнице.

Алексеев все еще пребывал в том радостном состоянии, когда не нужны собеседники, не интересует окружающее, и не болит голова. Редкостная удача по нынешним временам. Он вполглаза смотрел последний выпуск новостей по РЕН-ТВ, отмечая профессиональную работу телевизионщиков. Ребята, конечно, врали, но врали талантливо. «Новости – то, что хочет видеть и слышать человек, ничем не интересующийся»,- подумал еще не забывший о своей принадлежности к цеху Костя.

Надтреснутый голос дверного звонка покончил с Алексеевским благодушием.

Костя так и  не избавился от привычки открывать дверь, не спрашивая, кто там, поэтому распахнул ее настежь.

- Давно и не виделись!- негостеприимно встретил он Леху. Правая бровь его при этом изумленно приподнялась.

- Не прогонишь?- грустно спросил Комар.

- Ага. Дайте воды напиться, а то ночевать негде. Сами мы не местные… Откуда ты, прелестное дитя? Тебе не приходило в голову, что я нуждаюсь в одиночестве, как человек творческий?

- Да понимаешь, в ментовку забрали. Случайно.

Алексеев хмыкнул недоверчиво:

- Случайно? Ладно, проходи. Что с тобой поделаешь? Чаем, я тебя напою, а спать будешь на кухне. Мне казармы и общежития в юности надоели. Кстати, если это, только, кстати, ты обдумал мое вчерашнее предложение по поводу эмиграции в деревню?

О рукопожатии забыли оба.

Комаров, чтобы не выглядеть вовсе несерьезным человеком, сказал:

- А я и шел на заработки. Мне Серега Хаев халтуру подбросил…

- Это из мэрии что ли? Или из депутатов? Ну-ка, ну-ка, что за халтура интересно?

- Уличную рекламу для магазина оформить. Вывеска там, постеры…

- Смотри, какое совпадение. И я сегодня в рекламный бизнес включился. В этом что-то есть. Поневоле перестанешь сомневаться в провидении…

Могучий храп Комарова и тонкая фистула Алексеева завершили ночь. Им снились доллары, евро, фунты, и где-то даже иены с юанями…. Пусть солдаты немного поспят.

А пока они спят, почитаем газеты:
«Наверное, не многим американцам известно, что за пределами Соединенных Штатов их денег обращается больше, чем внутри страны. Из 450 миллиардов долларов в купюрах и монетах, содержащихся в бумажниках, кассовых аппаратах, банковских сейфах и матрасах, около двух третей, т.е. триста миллиардов долларов, находятся за границей».

Надо думать ни гринго, ни афроамериканцы по этому поводу не переживают. Зачем? С их справедливой точки зрения, крупный капитал, обращающийся в других странах, можно считать данным американскому правительству беспроцентным займом, который нужно возмещать товарами и услугами, что позволяет правительству экономить миллиарды, а Америке процветать. Если, конечно, они не пролетели с китайцами. Время покажет.

Нам-то что до них за дело! В стране, где долларов  больше, чем в какой-либо другой, они вредят, конечно, но не всем. Тем, среди кого доллары ходят, живется очень даже не плохо.

Наутро Комарова и Алексеева ждала несказанная радость.

- Встречайте дорогого гостя, который лучше татарина,- с порога объявил нежданный Сашка Смирнов, лесничий, егерь, а в прошлом однополчанин Алексеева.

Заспанный Костя, подтягивая трусы, таращился на возникшего в одноквадратнометровой прихожей Сашку. На кухне гремел чайником Комар.

- Ну-ка, подвинься,- отстраняя Алексеева, Сашка потащил на кухню тяжеленный рюкзак.

- Смирнов? Не знаю что сказать? – пятистопным ямбом забормотал Алексеев,- Не жали. Чуден мир. Откуда ты явился?

Но бесцеремонный, шумный Сашка, молча, ввалился на кухню и вывали на стол содержимое рюкзака. Изумлению Комара и Алексеева не было предела. Перед ними предстали: утки, уже готовые к употреблению, сало деревенское с мясными вкраплениями, овощи, не замеченные в нитратном насыщении…. Да какой смысл в перечислении! Натюрморт, конечно, бывает, хорош и на стене, но на столе лучше. А еще был КВН – самогон, настоянный на калгановом корне!

Мужики молчали. Вообще говоря, существует много причин для молчания, но основная заключается в том, что вам нечего сказать. А Сашка, вопреки времени, открытая душа, еще не приучил лицевые мышцы к серьезной неподвижности и поэтому улыбался.

У Алексеева при виде такого изобилия перед глазами сразу встала деревня Миндюкино с синей гладью воды, с декорациями темно-зеленых сосен и синеющих вдали елей, с пружинящим под ногой берегом реки, к которому сбегают тропки от изб и бань.

Видения Лехи Комарова были менее романтичны. Ему вспомнился разрезанный вдоль батон, купленный в зоновском ларьке, на который была намазана целая пачка масла.

Каждому свое!

Позднее, сидя за столом, где в благодатном беспорядке были навалены деревенские яства, Алексеев все-таки догадался спросить у Сашки:

- Ты зачем в город приехал?

- А я тебя на открытие охоты ждал,- не ответил Смирнов на заданный вопрос.- Красота. Вчера, например, любовался, как медвежонок на рябине качается…

Не зная Комарова, он явно не хотел говорить о тех проблемах, что привели его сюда.

- Да ладно, Комар свой человек, не темни! 

 Сашку привела в город история с лесом. Продал лесничий машину ельника заезжим гуцулам, было дело. Какой-то ретивый следователь, решил, что столкнулся с людьми богатыми. Нет. Не для того, чтобы справедливость восторжествовала. О какой справедливости говорить, если в России лес недавно отпускался по пятьдесят центов за кубометр, в Европе по десять долларов, в Финляндии по двадцать. Так что гоним кругляк за кордон. Следак решил с Сашки поиметь.

Право слово – уже стыдно писать в России о взятках. Сколько о них родимых написано! А куда деться? Все в один голос как минимум полтора десятка лет кричат о борьбе с коррупцией, и всё берут, всё воруют. Почти все, то есть те, кто могут. Может быть, попробовать на другом языке? Was ist loss?  Обидно, однако – язык побежденных. Впрочем, это так, к слову. Потому что обильно завтракавшие Алексеев, Смирнов и примкнувший к ним Комар, не могли знать, что у ретивого следователя уже стоит в кабинете скрытая видеокамера. И днем, когда они будут маяться расстройствами желудков, коллеги из другого ведомства возьмут «взяткобрателя» под белые руки и упрячут в сырую бетонную камеру. Есть и у нас еще энтузиасты права и закона. И даже покажут по телевизору. Что мы, хуже других что ли?

 Впрочем, сколь увлекательным ни был рассказ о самогоне, придется его прервать. Ибо в нашем повествовании нет героини. Конечно, она есть! Она весело цокает каблучками где-то рядом, за окнами. Среди многих других. И, конечно, она прекрасна, потому что еще Александр Сергеевич предупреждал: «Браните мужчин вообще, разбирайте все их пороки, ни один не подумает заступиться. Но дотроньтесь сатирическим пером до прекрасного пола – все женщины восстанут против вас единодушно – они составляют один народ, одну секту». Но самое главное, что им нет дела до загадочных интересов государства. Как только какая-либо становится государственницей – читай отходную – женщина исчезает, появляется нечто мужеподобное, страшное.

Алексеев накручивал телефонный диск. Поздний завтрак подошел к такому моменту, когда присутствие представительниц лучшей половины человечества становится необходимостью. Инстинкты, господа. Гормоны, опять же.

Комаров откровенно клевал носом, а Сашка скучал, лишенный слушателей.

- Алло,- радостно завопил вычисливший кого-то Костя,- Таня, мы тут скучаем. Присоединяйся… Тем более, и Надюху бери… Мне из деревни таких деликатесов привезли! С руками проглотишь! Как? Слуцкус? А что он? Ну, найдет, номер телефона знает, я, что обещал – сделал. А сегодня отдыхаем по полной программе…. Да, прихвати…

Сашка, услышав последние слова, стал наводить порядок на столе. Обрекать себя на жизнь в похвальном, но нудном аскетизме Смирнов не желал. Ему и в деревне хватало воздержания.

- Молодец,- похвалил его Костя,- женщины на подходе. Но учти, это тебе не по вызову. Так что к ним со всем уважением. Не забывай, что мы приличные люди, а не супервайзеры какие-нибудь. А ты, Леха, давай под душ, трезветь, вчера воду горячую дали.

Дамы прибыли так быстро, насколько это возможно для дам. Но стоит ли говорить о том, что было впоследствии? Все это знают. Небольшая интрига: дам двое, а мужиков трое? Ерунда. Комара быстро напоили…

Разомлевшие и довольные Смирнов и Алексеев сидели на кухне, гоняли чаи.

- Слушай, Саня, меня тут мысля посетила,- Костя вытер пот со лба не совсем свежим полотенцем.- Что ты скажешь на то, если я переберусь жить в твое Миндюкино?

Смирнов с крестьянской основательностью размял сигарету, прикурил и спросил в ответ:

- А что ты у нас делать будешь?

- Как что? Жить буду, просто жить. Здесь я совсем сопьюсь на фиг.

- У нас жить невозможно,- почти афоризмом ответил Смирнов,- У нас не выжить.

- Отчего же?

- Работы нет, денег нет, дрова воруем, а впереди зима.

Несколько скупых слов обозначили полную картину деревенской жизни. Но, поскольку, не каждый читатель в силах правильно ее воспринять, от себя дополню: некогда Миндюкино, как и любая наша деревня, было вполне пригодно для жизни. Неброские северные красоты округи, кондовые и автономные избы-пятистенки, хлева, набитые скотиной, а, главное, деревни полны были народу от старого до малого. Безжалостное время вкупе с неумными людьми деревню прикончили. Выехали, вымерли и измельчали люди, детское лицо там теперь не увидишь. Три-четыре старухи, ковыряющие огород, зажившийся на белом свете дед-алкаш, вот и все народонаселение. Кое-где, конечно, остались еще и села. Но как в них живут, я, право, не знаю.

- Что? Совсем жить нельзя?- после паузы продолжил разговор Алексеев.

- Ну, почему! Жить можно, но трудно. А так, хоть завтра поехали. Места у меня хватит, изба большая.

- Нет, ты меня не понял. Я хочу совсем переехать, домом обзавестись, хозяйством.

- Совсем ты дурак!

Алексеев его уже не слышал. В воспаленном воображении журналиста возникали образы пейзанок в кокошниках, парное молоко вместо водки, чудные виды лесов и рек.

«Черт побери,- размышлял он,- русские евреи мотают в Израиль и Штаты, русские немцы из казахских степей летят прямиком в Deutschland, а нам-то, сирым, куда податься? Счастливее они нас, у них есть надежда… Да… В России леса много, да счастья мало. Эх! Нет, я никого не виню. Сами виноваты, если не можем построить себе приличную страну, а другой нет. А что могут создать винтики? Приводные механизмы? Исполнители! Творческое начало уничтожено. Кураж потеряли. Жаль, выпивка закончилась! Задолбают вечные русские вопросы: Кто виноват? Что делать? С кого спросить?

К этому моменту и в малосемейке Алексеева поселилось уныние. Перестал шуметь бачок унитаза, притих спящий Комар, не трещали отклеивающиеся от стен обои, молчали Смирнов и Алексеев. Тишина и уныние были бы полными, если б не хлопанье дверей и топот ног в коридоре спешащих по своим делам соседей.

Отдельно, за окнами, жила по своим правилам другая Россия, в которой улицы искажались люминесцентным рекламным светом и вывесками написанных русскими буквами английских названий. Промоутеры, брокеры, дистебьютеры и менеджеры спешили строить новую жизнь, качать нефть и газ, ковать бабки. Иногда даже росли куда-то ВВП и рейтинг президента. Бдил за законностью в стране генерал-полковник Черток.
             
                ***