Подарки

ПОДАРКИ
/новогодняя история/
В бывшем своём подъезде Каблуков поспешно натянул дедморозовскую шубу,  дрожащими руками приладил пышные запорожские усы и бороду, лихо сдвинул набекрень шапку из тусклого зайца и неуверенно позвонил в бывшую свою квартиру. Дверь приотворилась, и в набегающих сумерках Каблуков разглядел мальчика лет пяти, худенького, в небрежно надетых и потому перекошенных штанишках, и хотя прежде никогда не видел сына, узнал его сразу, как узнают далёкую мечту.

– Привет! – Каблуков старался держаться бодро, однако не выказывая преждевременной радости. – Похоже, меня ты не ждал!

– Здравствуйте,– тихо ответил мальчик.– Я думал вернулась с работы мама. А вы кто?
– Не узнал?– Каблуков поспешно выдвинулся из тени, чтобы сыну легче было его разглядеть  в невнятном свете электрической лампочки, освещающей подъезд. – Я — дед Мороз!
– Это я вижу,– кивнул мальчик.- Не видно только, кто под ним человек.

Каблуков не ожидал столь трезвого взгляда на естественные, казалось бы, для детства вещи и почувствовал запоздалое раскаяние в том, что из-за вынужденной разлуки не имел возможности всерьёз заняться воспитанием сына.

– Под ним никого нет,– пояснил Каблуков, с опозданием оценив глупость ответа. Поправив сползающие усы, он, тем не менее, продолжал гнуть своё:– Я самый что ни на есть всамделишный. Подарки тебе принёс.– И приподнял, в подтверждение сказанному, небольшой, но вместительный  дорожный саквояж.

– А где же ваша Снегурочка?
– В лесу. Где же ей ещё быть! Вся в предновогодних хлопотах. Но нам и без неё скучать не придётся.– И,  заметив нерешительность мальчика, быстро добавил:– Может всё- таки впустишь меня, а то по дороге к тебе я озяб преизрядно.
– Заходите,– посторонился мальчик.– Мама на работе и не велит пускать посторонних, но ведь дед Мороз не бывает посторонним.
– Резонно!– одобрил Каблуков, не переставая удивляться ходу мыслей ребёнка.– Под Новый год никто никому не посторонний.– И вслед за мальчиком прошёл в небольшую двухкомнатную квартирку. Оглядевшись, он осознал, как давно здесь не был. Поспешно отступая под натиском противостоящих семейному счастью обстоятельств, Каблуков, вместе с обидой, незаметно для самого себя, унёс и прочно осевшие  в подсознании воспоминания, не имевшие, как выяснилось, ничего общего с действительностью. Она оказалась меньше, беднее, а, значит, и хуже. И только присутствие маленького человечка скрашивало разочарование настоящим и, не исключено, что и будущим.   

Каблуков взгромоздил саквояж на покрытый вылинявшей скатертью кухонный стол и с видом фокусника  принялся извлекать праздничные дары, ничуть не сомневаясь в производимом на ребенка впечатлении: конфеты в красочных разноцветных обёртках; словно сошедшие с телеэкрана шоколадные батончики и кокетливые бутылочки кока-колы; внушительная стопка жевательной резинки — искомый джентльменский набор рекламного благоденствия, без которого немыслима по нынешним временам  неуютная ребячья радость. И то ли по наитию, то ли по подсказке души и сердца пополнил общепризнанное великолепие  личным выбором — полной цветовой гаммой фламастеров / в тайной надежде, что сын когда-нибудь пойдёт по его стопам художника/ и роскошной широкополой шляпой, о которой и сам мечтал, но так и не домечтался в детстве.

– Ковбойская?– догадался мальчик.
– Она самая,– подтвердил Каблуков, разделяя с сыном радость узнавания.– Ну, как подарки,
нравятся?
– Нравятся. Наверно, ни у кого нет столько всего сразу. А вы всем детям дарите?
– Всем не получается, – признался Каблуков.– Приходится выбирать лучших.
– А как вы догадались, что я хороший?
– Такое не скроешь. Да и дед Мороз, как все старики, умный. Его на мякине не проведёшь.
– Мой папа тоже умный,– вдруг сказал мальчик.
– Почему ты так решил?– просиял Каблуков.
– Я не решил, а знаю.
– Мама сказала?
– От неё дождешься,– мальчик недовольно засопел и заговорщицки приблизился к Каблукову.– Когда злиться на меня, обязательно ругает папу. Называет его эгоистом и говорит, что нам такой не нужен.
– А какой нужен, не разъяснила?
– Добрый, честный, смелый и красивый.

«Точно обойма с четырьмя патронами,– подумал Каблуков.– И ни одной осечки». С некоторой, свойственной не только художникам, самоуверенностью, Каблуков воображал себя знатоком прекрасного пола, а потому всякий раз искренне удивлялся поджидавшим его сюрпризам. То, что женщины способны изменять, а не изменяться, он знал, но ловкость,  проявляемая ими  при этом, его озадачивала. Однако от комментариев, готовых сорваться с языка, поостерёгся. Духа хватило лишь на то, чтобы спросить:
– И ты так думаешь?
– Нет, нет,– запротестовал мальчик.– Мне другого папы не надо. Мне нужен мой, как у всех. – И, словно опасаясь вспугнуть тайное тайных, прошептал:– А вы бы не смогли, вместо подарков, привести папу?   

Столь очевидный знак доверия тронул Каблукова до слёз, а потому ближайшие свои усилия направил на то, чтобы сохранить веру ребёнка во всемогущество провидения, а стало быть, своё. При том, едва удержавшись от укоризны, что папу легче потерять, чем найти, буквально на грани фола осознав, сколь неуместна мораль, предназначавшаяся не виновнице, а такому же страдальцу, как сам. Зато образ жены, подновленный было разлукой, на сей раз поблек окончательно.

Что же касается «папиного возвращения», то Каблукову, уверенному в развитии событий, по крайней мере, в  общих чертах, ничего не стоило пообещать ребёнку то, на что не решится ни один дед Мороз в мире, несмотря на сказочное всемогущество. Пусть и с оговорками и не без  бахвальства, уверил маленького донкихота, что добудет ему папу хоть из-под земли, что называется, «тёпленьким», не учтя, что  доверчивость ребёнка ограничивается его же логикой.

–Тёпленьким?– удивился мальчик.– Это когда, летом?
– Возможно и раньше,– пробормотал Каблуков.
– Раньше было бы лучше,– согласился мальчик.– Летом вы растаете.

Немало лгавший на своём веку сначала для спасения прожиточного минимума, потом — ради обретения  общественного максимума, Каблуков впервые поразился тому, до какой степени в его лжи отсутствует фантазия. Ребёнок  нуждается в легендах и мифах Древней Греции, а не в жалких сказочках, где сама реальность худосочна, будто страдает малокровием. Пришлось пойти на крайнюю меру, ещё раз решительно подтвердив, что появление отца — вопрос, решенный в принципе, а возможные помехи / намёк был столь прозрачен, что не требовал занудного топтания вокруг да около/ — не более, чем способ отстрочить неизбежное, однако, не помешав ему.

– Если вы о маме,– догадался мальчик,– ничего не выйдет. Я же говорил, она хочет, чтобы у нас был другой папа.
– Смелый и красивый… Ален Делон и прочая бельмундистика.  А вы кто такая?– удивился Каблуков, разглядев в дверях невесть откуда, а, главное, некстати  возникшую молодую женщину. Поспешно отряхивая с шубки капли новогоднего дождя, она испуганно уставилась на незнакомца, как на преступника или… снежного человека. Каблуков же, за недостатком отпущенного ему времени, не успел прочитать на милом испуганном личике, целую повесть, наверняка  бы, его заинтересовавшую. Но никакая другая мысль, кроме как о страшном недоразумении, не приходила ему в голову.

– Для начала я предпочла бы выяснить вашу личность,– вздёрнулась женщина, и её бледные от волнения щёки покрылись красными пятнами непримиримости.– Ворвались в чужую квартиру, как к себе домой, и ещё интересуетесь, что в ней понадобилось хозяевам.

Невнятные объяснения мальчика, бросившегося на выручку пришельцу, только больше запутали ситуацию.
– Мама, мамочка, не ругай деда Мороза. Он приведёт папу.
– Какого ещё папу?
– Моего.
– Только этого нам и не хватало: твоего папы с его подарками,– она кивнула на разложенные по столу сокровища.– А что потребуется от нас взамен?– женщина решительно отстранила мальчика, не упуская из виду Каблукова.– Не уверена, что к происходящему имеет отношение мой бывший муж, но что в наших краях  появился мелкий  /она запнулась/ сказочник, можно считать вполне доказанным. 

Распалясь, она утратила чувство опасности и сама перешла в наступление:
– Вот что, уважаемый, не знаю, как тебя  называть, парень из тайги или из другой, не менее разбойничьей местности, нам зубы не заговаривай. Мы и безоружные за себя постоим. Отвечай честно, что тебе понадобилось в нашей квартире, или я так закричу, что своих не узнаешь. А ты, Владик, помалкивай,– набросилась она на ошеломлённого и совершенно потерявшегося мальчика.– Впустил в дом неизвестно кого, а мне забота его спроваживать.

– Кажется, я ошибся…  Моего сына зовут не Владик.
– Ваши семейные подробности никого не интересуют.
– Простите за беспокойство… – трясущимися руками Каблуков стянул с себя новогодние доспехи, небрежно сунул их в саквояж и, пугливое озираясь, словно опасаясь предательского удара в спину, стал продвигаться к выходу.
 – Суд простит, а Бог подаст.

И вдруг Каблуков заплакал. Чувствительная душа художника  не выдержала столкновения с реальностью, которую так старательно избегал в своём творчестве.   Нескольких мгновений хватило, чтобы изменить мировоззрение, казавшееся незыблемым,  но сколько времени понадобиться, чтобы выпутаться из  нелепейшего положения, в котором оказался по собственной глупости, не имел ни малейшего представления. Подумать только. принял чужого ребёнка за собственное дитя. Каблукова душила обида  на судьбу, столь коварно подставившую ему подножку, поместив в до боли знакомые декорации, но подменив действующих лиц. А эта женщина, со змеиным ядом вместо сердца, доконала его окончательно. И чтобы хоть как-нибудь оправдаться то ли перед собой, то ли перед нею, сказал, не веря в то, что будет услышан и понят:
– А ведь эта квартира когда-то была моей.
–  В милиции или в психушке, откуда, наверняка, сбежал, твоё место жительстава установят точно.
– Поймите, наконец,– оглушенный  напористостью и сарказмом женщины, предпринял очередную попытку оправдаться Каблуков,– произошло недоразумение, суть которого для меня непостижима. Именно отсюда я был изгнан много лет назад, хотя тогда, как и сейчас, не чувствовал за собой вины. Неужели единственное, что мне остаётся, добровольно отправиться к психиатру, чтобы получить официальное подтверждение, что я, Николай Каблуков, именно тот, за кого себя выдаю, а не псих, страдающий к тому же клептоманией.

Видимо, в монологе незнакомца некоторые факты показались рассерженной женщине, если и не убедительными, то, по крайней мере, правдоподобными, поскольку в её поведении уже не просматривалось ни прежнего напора, ни решимости. Зато мальчик, глядевший то на мать, то на разоблачённого деда Мороза, решал для себя нечто такое, с чем детский его мозг не мог бы справиться без посторонней помощи. Но буря в стакане постепенно сменилась штилем, а затем и попыткой заполнить опустевшую ёмкость чем-то более существенным.

– Судя по вашему лепету,– улыбнулась женщина и лицо её, как бы подсвеченное изнутри, изменилось до приятной  мужскому глазу неузнаваемости,– вы именно тот Николай Каблуков, с женой которого Анастасией я имела сомнительную честь познакомиться при отягчающих её женскую вину обстоятельствах.

Не догадываясь  о чём речь, но понимая, что прощён, Каблуков радостно кивнул, угодливо добавив при этом:
– У меня и документы в порядке.
– Глаголай не глаголай, а виновен Николай,– развеселилась женщина.– С документов и следовало начинать, а не притворяться матерью Терезой /кивок на подарки/. Мы люди бедные, но гордые. Сами кого угодно способны осчастливить. Правда, сынок? А вот вас, Николай, порадовать не получится. Ребята ваши подсуетились и сыскали себе нового папу, по иронии судьбы прежде принадлежавшего нам. Если папу уводят в горы, значит, папу украли воры. Ворам повезло в том смысле, что мы с Владиком не жмоты и готовы поделиться последним. И если бы не многоступенчатый квартирный обмен, можно было бы считать, что вышли из этой истории с наименьшими потерями. И очень надеемся, что дьявол насытился, а Бог угомонился. Так что давайте знакомиться. Меня зовут Вика. Да вы, Николай, не стойте, как соляной столб. Мы гостям рады. Правда, сынок?

Несмотря на разительные перемены, происшедшие на его глазах, мальчику, в отличие от мамы, не всё казалось столь же простым и ясным. Не умея относиться к реалиям жизни с той долей иронии, без чего они, как еда без приправы, не вкусны, а то и непереносимы, он из всех своих детских силёнок пытался соотнести прежде слышанные обещания со стремительно развивающимися событиями. И, понимая это, Каблукову пришлось вновь напялить на себя изрядно поднадоевшую маску, столь же неудобную, сколь и бессмысленную. К счастью, надобно много  приложить усилий, чтобы подорвать веру ребёнка в чудеса. И пока существует дед Мороз,  пусть и без  Снегурочки, самая неправдоподобная сказка всегда может обернуться былью.
Борис  Иоселевич