Остров Химер часть вторая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
О подчинённом Времени,
О Порядке и Хаосе;
О занятой секунде;
О вечных снах Сладострастия
И топкой трясине Суеты;
О ненайденном третьем.




                7.Необходимая глупость.

     Разумеется, пусть они идут; эти часы никому не мешают. Беларион благополучно обошёл антипод Времени, который впервые появился раньше, чем сама Химера. Из страха перед Хаосом человек изобрёл Время. Но оно было всегда, - многое на свете есть, чего мы не знаем, ибо ещё не задумались об этом. Отличие Хаоса и Порядка лишь в том, что Хаос – это неопределённое время, а Порядок – это время, которое возможно измерять и фиксировать. Пространство и бытие – то, что мы можем не только видеть и проживать, но и помнить. Помнить можно только во времени, поэтому его и пытаются измерить, чтобы охватить пространство уже упорядоченным бытием разумных существ. Загнать Хаос в угол, образуемый стрелками часов, в песок, в капли воды, в единицу памяти, в частицу жизни, когда каждая частица начала приобретать всё большее значение.

     Беларион отчасти стремился вернуть сознание в первичное хаотическое состояние, был проникнут мыслью о Хаосе, как о полной свободе, - но слишком любил Время, которое способно утвердить степень этой свободы. Вот почему он и заставил песок отмерять новые секунды: он держал в руках эти диковинные часы. Помимо песчинок внутри, на крышке вверху оказался циферблат с римскими числами, а под дном, снизу, - с арабскими, и оба механизма тикали в такт друг другу. Кончиком плаща Беларион счищал вековую пыль с забавного временного комплекса: стрелки одних часов шли вперёд, а стрелки других – назад, таким образом, течение времени на Острове Химер отсутствовало. Только песчинки фиксировали обрывки памяти о происходящем, совершенно бесшумно ссыпаясь вниз. Долго ли беркариец разглядывал часы, нельзя сказать. Его заворожила эта удивительно хитрая конструкция. Но когда Беларион повернул голову вперёд, он увидел каменные ступени, которые зачем-то немедленно сосчитал, - их было ровно 24. И тут он опомнился и испугался: «Ну, всё, мне хана! Я ведь ко Времени пришёл! У Времени есть причины меня ненавидеть…»

     Эти ступени были высоки и вели к каменной двери наверху. Постройка здания напоминала храмы ацтеков: именно ацтеки первыми изобрели часы, посчитали дни в году и создали первый календарь. У них вообще было многое, что присуще высокой цивилизации, подобной мифическим Лемурии и Атлантиде. Все древнейшие цивилизации постигала одна участь – вырождение и погибель. Под сенью божьей благодати рождались новые люди и страны, они-то сделали всё, чтобы отжившие народы исчезли и освободили место в жизни. Суть в том, что в древнем мире было меньше гармонии и равновесия, и человек смог стать долговечнее в памяти, лишь устремившись к действию ума и сердца в унисон. Древние во многом ошибались и не понимали ошибок, слишком гордые для их признания, - но им и было чем гордиться в той жизни, в которую нам путь отрезан временем.

     Беларион аккуратно поставил часы на первую ступень и с неясным трепетом пошёл наверх, к истоку и обители Времени. Перед дверью сидел, подогнув по-кошачьи свои жёлтые лапки, маленький невозмутимый Сфинкс. Казалось, он был очень рад, завидев нового человека. Беркариец счёл нужным его погладить, и Сфинкс на это довольно заурчал. Дверь открылась сама собой с жутким грохотом, и после так же наглухо закрылась за спиной, когда он вошёл внутрь и сразу же увидел великую Химеру. Она сидела в центре огромного зала Храма на троне из того же гранита, величественно опираясь на подлокотники. Вместо икон в Храме повсюду висели на стенах и стояли на полках и столах сотни часов, и звуки, издаваемые ими, составляли странную душераздирающую мелодию. Все они показывали разное время. Время никогда не станет общим, как ни старайся. Нет двух одинаковых ощущений времени, как и нет совершенно идентичных друг другу жизней и характеров. У каждого в сердце тикают свои личные маленькие часики: и они всегда либо бегут, либо отстают от других, - хотя бы на одну секунду в столетие. У Белариона затуманился взгляд, и тут же неизбежно разболелась голова, - слишком противоречиво сочетался здесь покой Химеры с беспокойными стрелками.

     Диадема Химеры была сделана из оникса и усыпана алмазами, одежда её пепельного цвета сливалась тоном с волосами, и она была подобна металлической, посеребрённой статуе. На спинке её трона так же неподвижно сидела белая полярная сова, - гарфанг, - символ, имеющий три значения: страх, мудрость и хищная, жестокая сила. Время возникает из страха и способно его вселять. Оно наделяет мудростью тем большей, чем больше его прошло и чем сильнее человек стремится к обретению мудрости. Но сила времени может и отобрать пережитый опыт забвением, если время становится пустым и человек пассивен в его течении. И мы доверяем этой силе, если необходимо, зная: время лечит даже самые глубокие язвы души. Пусть Жизнь несёт всё большие терзания, пусть Смерть не сумеет дать нам покоя, - время готово восполнить утраты новообретением, время утешает наши чувства, пыл остывает, даруя покой ещё более глубокий, чем смертный сон. Потому-то самое тяжёлое испытание наших чувств – это испытание временем, и не все проходят его до конца. Если чувство есть продукт памяти, как сказала Химера Надежды, то Время – хранитель и одновременно палач этой памяти. Идейно Время возникло несколько раньше, однако Химерой стало тогда, когда человек впервые попытался его убить, обогнать или же проигнорировать его существование, которое он сам же и констатировал.

     Беларион пребывал в восторге и в то же время в тихом ужасе, - вдруг эта Химера припомнит ему все обиды?! Он понимал, что издевательство над временем не сойдет теперь  ему с рук просто так. Как-никак, это его первого посетила идея бороздить временное пространство и использовать силу времени как рабочую энергию без зазрения совести. И вообще, до того, как его угораздило попасть в этот мирок Острова, он считал, что сильнее Стражей никого нет и в помине, а Химера может быть сильнее кого угодно, если ей это позволить. И наконец, он приблизился и поклонился Химере:
 - Приветствую тебя, Время! Придя к тебе, у меня появилась возможность узнать, не обидел ли я тебя, преследуя свои цели?
Говорил он громко, перекрикивая шум от сотен часов вокруг. Химера ожила, встрепенулась, качнув нетопырьими крыльями, и внезапно звонко и добродушно засмеялась в ответ:
 - Ах, это и вправду ты! Мы квиты с тех пор, как ты надел своё одеяние и диадему. Кто знает, что станется теперь с твоей душой, если ты решишься вдруг переодеться и попытаться всё забыть? В твоих внутренних часах ныне зияет чёрная трещина, пробитая твоею же рукою, ведь ты вручил своей Судьбе меня, как орудие. Я не верю, что у тебя хватит глупости обвинять меня в своих бедах! Я не могу мстить, не умею. Тем более, меня нужно чрезвычайно уважать, чтобы обходить мои законы стороной, и понимать мою суть, - в этом твоя заслуга. Даже мои зверушки не держат зла на тебя, а я могу помочь тебе починить твои часы, сломанные волей Ила Эбры. Я лишь тех не люблю, кто прожигает всуе всё своё время. Ты хорошо поступил с моими сестрами, с Жизнью и Смертью, между которыми я обитаю вместе с Любовью. Любовь стремится стать вечной, как Время, и лишь потому постоянно меняется. Ты расширил моё пространство, и теперь я восстановлю свою власть, - ты меня преодолел, а сейчас нужно вернуть всё на круги своя, иначе будет только хуже.
 - А что будет дальше с твоими сёстрами? – поинтересовался Беларион.
 - Ничего особенного. Через некоторое время Жизнь подрастёт, а Смерть помолодеет. И та горлинка, что так тебе полюбилась, оживёт, воскреснет от дыхания хозяйки. Никто из нас, Химер, не претерпевает настоящего страдания, не чувствует реальной боли, что способны переживать люди и Стражи.

     Речь Химеры была на удивление проста и тиха, лишена высокомерия и визгливых ноток, и Беларион невольно усомнился: Химера ли это? Она оказалась слишком прямой и правдивой для иллюзии. Всем своим видом она демонстрировала, что вовсе незачем раздувать значение времени, в том нет никакой надобности: Время само твёрдо обладает величием власти, его отрицать невозможно. Легко порхнув со своего высокого трона на пол, она дружественно взяла беркарийца за руку и сказала:
 - Пойдём, я расскажу тебе про эти часы, чтобы ты никогда не повторил ни свои, ни чужие ошибки. Конечно, всё это глупость! Но это – необходимая глупость, что уже не позволяет поступать глупо со Временем! То, что ты здесь видишь, - Химера обвела рукой огромное пространство зала, - это далеко не всё. В моих залах есть абсолютно все часы, по одному механизму на каждого человека. Твоя задача чуть проще, я не заставлю тебя долго задержаться, - твои часы здесь и нужно их отыскать. Здесь я держу часы тех людей, личное понимание Времени которых мне особенно интересно либо дорого. Только господин Эйнштейн сумел забрать у меня свой элемент коллекции, да вот беда, - сошел с ума, пока искал!
 - Немудрено, - печально вздохнул Принц, потирая больные виски, - Здесь такой шум, что и мне впору рехнуться. Наверное, бедняга искал слишком долго. Не хотелось бы разделить его горький опыт.
 - Не в этом дело, - заверила Химера, - Эйнштейна оставил последний рассудок именно в тот момент, когда он их нашёл! Эти часы были для него неразрешимым парадоксом, он не смог принять истину, к которой шёл всю сознательную жизнь. Она оказалась до боли банальна. Тебе, как учёному, известно, что именно простотой пугает истина.
 - Да, верно, меня уже не раз пугала. Коллеги давненько считают, что я не в себе. А что же теперь стало с господином Эйнштейном? – спросил он, оглядывая полки с часами, мимо которых неспешно вела его дева Времени.
 - А шут его знает?! Бродит где-то с часами наперевес! Вот, погляди, какие замечательные! Опять остановились…

     Химера достала из кошёлки на поясе связку ключей и принялась заводить часы в форме сердца с изящными цифрами и позолоченными стрелками, очень красивый и оригинальный механизм, поясняя:
 - Это часы одной милой старенькой женщины. Она считает, что каждая минута обязательно должна быть посвящена служению чувствам, её привязанности светлы, и она старается успеть сделать как можно больше добра, отдавая всё время родным и близким, детям и внучатам. Но они не идеальны, часто её самоотверженность оскорбляют, причиняют боль, и в эти моменты стрелки часов замирают. Тогда она достаёт фотографию своей, давно умершей, матери, которая одна для неё идеальна, и доверяет ей свою обиду. А затем она будто просыпается, понимая, что обида – это остановка, и время уходит даром, когда человек теряет способность прощать. Она вновь прощает и снова начинает творить своё бескорыстное добро, да и что же ещё остаётся делать несчастной старушке! Так она служит одновременно Времени и Любви, познав их единство в вечности. Подобных экземпляров, увы, становится всё меньше, вот я и принесла сюда один из лучших, чтобы помнить, что такие любящие люди ещё не перевелись.
Беларион заметил рядом часы, сразу вызвавшие его живой интерес. Они постоянно отбивали три удара звонким колокольчиком, они слишком быстро шли, отбивая три часа каждый час на циферблате. И он спросил Химеру:
 - А это чьи?
 - Однажды этот человек пережил нечто серьёзное и страшное в жизни ровно в три часа дня. И когда его часы пробили время, он посмотрел на них, он поклялся никогда не забыть это значимое происшествие. Мысленно он навеки остался в определённом моменте. Когда память стала уже в тягость, он пожалел о том и даже выбросил такие же часы с колокольчиком, но ему это не помогло, он всё равно слышит этот звон. Я жду, чтобы хоть когда-нибудь эти часы изменили свой ход, но бывают такие раны, которые я не могу исцелить, ведь их запечатлело само Время! Из всего этого вытекает мораль: клянись хоть небом, хоть Богом, хоть собственной головой, но никогда не клянись Временем, - это может извратить в сторону зла силу Времени. Меня успокаивает лишь то, что его часы хотя бы идут! А вон те, к сожалению, идут только восемь часов в сутки, и я их постоянно подвожу. – Химера указала на соседние часы.

     Действительно, восемь красных делений на чёрном циферблате светились, а остальные деления были тусклы и безжизненны, почти не видны.
 - Этот человек, - продолжала дева, - чувствует Время очень точно, но лишь пока занят какой-либо работой. Когда работы нет, Времени для него тоже не существует. А ведь однажды я могу забыть их подвести, где он тогда раздобудет новое время? Этот бедолага скорее удавится, чем отыщет себе дельное досужее занятие. Он так привык убивать Время! Но когда-нибудь Время найдёт способ убить его самого…

     Беларион всё сильнее удивлялся: что ни часы, то диковинка. А вроде бы и глупость! Но, верно подметила Химера, что без этой глупости нам никак не обойтись. Большинство часов меняли скорость своего хода: то бешено бегут, то медленно ползут стрелки по кругу. Так как ощущение времени у большинства людей меняется в течение суток. Когда человек спит, он вообще не чувствует или почти не чувствует, как проходит время. Химера вела его по своей галерее, все мысли в сознании спутались, Беларион бросал на часы отрешённые взоры, как сомнамбула, - под гипнозом звуков и тактов. «Ну и занесло же меня по тихой-то воде…», - подумал он. Немного страшась за себя, беркариец тихо сожалел, что приплыл в это неизведанное Чистилище. Почему-то Беларион находил приключения именно тогда, когда меньше всего этого желал и ждал, - по тихой грусти, воистину.

     Дева показала ему даже секундомер: это время человека, уже погибающего и осознающего скорую гибель. Вот он второпях и завершает дела жизни, не смиряясь и не выжидая смерть. Пока есть время, нужно сделать его полезным, а не пустым, - хотя бы для самого себя, и Химера очень гордилась этим экземпляром! Были здесь и часы со стрелками, но без делений, - то было время постоянства: когда нам всё равно, сколько его ушло, была бы лишь достигнута цель, поставленная человеком перед собой. Ради благородного, или не очень благородного устремления стоит пожертвовать даже целой жизнью, не считая часов, месяцев и прожитых лет.

     Химера дотронулась рукой до белого пластмассового будильника:
 - Смотри, он так хорошо идёт, вовремя звонит, но слишком слабо тикает. Этот человек слишком внимателен ко Времени, он ест, пьёт и спит в одно и то же время уже много лет. Знал бы он, сколько упустил в жизни из-за порабощающего Порядка, чрезмерного внимания к Времени. Он ни разу не предал Время, он тысячу раз предал себя. Вот жалость! Но мне это даже льстит. Многие забывают, что Время дано не для того, чтобы ему следовать, как распорядку, а для того, чтобы им распоряжаться по-своему с максимальной выгодой. Время относится к человеку, как соподчинённый элемент, а не как условие догмата бытия…

     Вдруг в глубине галереи тяжело ударил колокол, и этот звук заглушил на миг общий шум. Беларион из любопытства обогнал Химеру: эти огромные стенные часы с маятником показались ему очень знакомыми и родными. В оправе из серого мрамора красовался циферблат, словно картина гения, а не просто круг цифр. Стрелок было шесть: две часовые, две минутные и две секундные. Один часовой комплекс шёл вперёд, а другой – назад, притом с одинаковой скоростью, что напомнило ему те песочные часы, что он оставил на ступенях в Храм. Беларион оглянулся на Химеру, - та стояла, будто заворожённая, но снова очнулась и сказала речь, которую Беларион уже вполне ожидал услышать:
 - За всё время своего существования, я не видела часов совершеннее этих. Этот человек, если его можно назвать человеком, одинаково ясно видит и прошлое, и будущее. Он изучает события прошлого, как самый одарённый историк. Он предчувствует события грядущих дней, как ясновидец, используя для этого лишь безупречную логику. А живёт он всегда здесь и сейчас, - не видя смысла в повторениях без изменений. Его настоящее сплелось из двух показателей, его решение может быть актуальным для противоположных действий и целей. Этот тяжёлый маятник подчёркивает динамику, а не статику, так легче и полезней сохранять внутреннее равновесие и стабильность. Ты и сам давно почувствовал силу этих стрелок, благо такого осознания себя во Времени, ведь это – часы твоего отца, главы Стражей Беркарии, вашего Императора. Он достоин своей Судьбы!
Белариону стало стыдно за себя перед Временем… Достоин ли он видеть столь высокую идею в образе этих часов? Имеет ли он право после стольких ошибок признать себя сыном того, от мировоззрения которого он ещё так далёк? Но что же великого тогда было в Беларионе, что он сумел стать свидетелем и двигателем тех событий, в которых бытовать и в которые проникнуть исторически и умозрительно не мог и не сможет его отец? Что же великого в преображении Белариона, что это могло потрясти даже такого отрешённого мудреца, как Оракул?
 - А есть ли у тебя часы погибшего атланта, известного, как Оракул из Колодца?
 - Есть, - ответила Химера, - Ты их уже видел. Давным-давно он помог Повелителю обрести безвременье, не теряя условного порядка на этом Острове, создав самые уникальные часы собственным бытием.

     «Вот оно что! – решил Беларион, - Вот откуда знает обо мне Повелитель! Они, наверное, старые добрые друзья.… Да, это кем надо быть, чтобы не пожелать благорасположения Оракула?» Два циферблата на песочных часах отрицали здесь течение Времени, а песок не позволял сюда войти абсолютному Хаосу. Внезапно дева слегка озаботилась:
 - Извини, но мне нужно ненадолго удалиться. Меня ждут часы из левого крыла Храма, все они там стоят, принадлежа тем, кто впал в небытие. Иногда мне удаётся завести хотя бы одни из них, возвращая человеку утраченное восприятие. Я тебе уже достаточно показала и рассказала. Ты пока займись поиском своих часов. Я знаю, ты с этим справишься, положись на интуицию. Главное, - не стой на одном месте долго! Здесь слишком опасно промедление и отсутствие движения! Желаю удачи в поисках, Человек в Красном.

     И тут же Химера испарилась, оставив беркарийца среди сонма разномастных часов, часищ и часиков. Беларион решил, что если есть Ад, то он уже в самом настоящем Аду, в страдании, единственном для всех и неуничтожимом ничем. Когда приговором вокруг звучит сплошной «тик-так», нельзя не заметить, как Время покидает нас, эта боль одинакова для смертных и бессмертных, но как старательно порой мы пытаемся позабыть о существовании этого Адского механизма, даже не вспоминая, что сами его создали. Беларион медленно продвигался в звенящем полумраке, и маленькие лампадки над отдельными группами часов освещали ему путь. Ад кромешный! Плен, как тьма египетская! «Нет, это не мои, -  полубезумно вглядываясь в ряды, шептал он, - И это не мои…». Долго ли искал, - неведомо, ему это показалось вечностью. И вот, наконец, взгляд наткнулся на железные, невзрачные часы с разбитым стеклом и треснутым циферблатом. По виду часы напоминали датчик скоростей или измеритель давления, Беларион едва не впал тут же в истерию: неужто только таких часов достойно течение его жизни?! Алая секундная стрелка, дергаясь, ползла назад! Но сразу же и срывалась вперёд с бешеной скоростью, волоча за собой минуты и часы. Беркариец понял, что сейчас часы уже начали исправляться сами, но им нужна была помощь. Постояв перед ними, он осознал, почему нельзя останавливаться: по мере движения, мелодия навязчивых звуков менялась, а если стоять непрерывно на месте, мозг попадает под контроль этой мелодии, - может, именно остановившись в созерцании, и спятил господин Эйнштейн? А как же сама Химера? Да, несомненно, она просто глуха, а при беседе читает мысли или понимает говорящего по губам. Или же её высокий трон окружен незримой преградой этим звукам, как бы иначе она сохранила и покой, и рассудок?

     Часы Белариона были сломаны в тот самый момент, когда его вырвало из настоящего и отбросило в далёкое прошлое.  Пружина часов резко размоталась и вновь сжалась, разбив циферблат изнутри. Слишком резкий шаг назад: он понимал, что ему угрожает ранняя старость, - часы пытались наверстать далёкие годы рывками вперёд, за день пробегая недели и месяцы. Что же делать? Можно ли заменить испорченную деталь? В полной растерянности, взяв часы, он крикнул:
 - Время, где ты?! Помоги, я их нашёл!
Химера тут же возникла перед ним, внезапно, как и исчезала. Она была взволнована и не на шутку расстроена.
 - Как жаль, - вздохнула она, - Сегодня ни одни часы не завелись! Не хотят-таки! Да ладно. Это уже не мои проблемы, моё дело – пробовать. А чем я могу быть полезна?
 - Я хотел спросить, можно ли разобрать собственные часы?
 - Конечно, ты их затем и искал. Но никаких запчастей нет, сразу знай! Могу дать только новое стёклышко, а циферблат должен сам исправиться, если ты всё сделаешь верно. Но чинить их советую пойти в Зал Тишины, идём же! Здесь чинить нельзя, понимаешь? Впрочем, у тебя есть выбор. Либо ты спасаешь своё Время, но теряешь его ощущение, либо не спасаешь Время, сойдя здесь с ума за считанные минуты.
 - А если я его всё-таки спасу?! – Беларион стал дерзок.
 - Всё равно останешься безумцем! – отрезала Химера, подав Белариону увеличительное стекло на глаз, наборчик отвёрток и новое стекло на циферблат, - Можешь приступать к работе!
 - Если б был рассудок, я побоялся б его потерять,… Но я отказываюсь от Зала Тишины!
 - Я знала, что ты так поступишь, – нежно улыбнулась дева Времени.

     Беларион сорвался с места и обошёл зал, и лишь потом быстро раскрыл свои часы. Ещё раз обошёл: вынул старое стекло и примостил новое. И снова обошёл: вынул пружину. На ходу затягивал её в тугой стальной комок, и вновь вернул её на место. Только не остановиться! Зажимая рукой то одно, то другое ухо, Беларион аккуратно собрал часы и поставил на место. Голова смертельно раскалывалась даже от коротких остановок, но беркариец был доволен собой.
 - Вот видишь, почтенная! Из двух зол можно выбрать и третье!  Из двух зол можно выбрать и третье! Надеюсь, теперь в моём полоумии найдётся хоть капля ума, - сказал он, повернувшись к Химере.
 - Я рада! – воскликнула она, ища подходящий ключ, - Ты сумел найти выход, твоё время отныне будет тебе покорно. Смотри!
Она завела починённые часы и вновь поставила на полку.
     Часы Белариона преобразились на глазах, в циферблате действительно исчезла зияющая брешь, железная оправа покрылась дивным золотым узором, выпуклое стекло излучало серебристый свет, и стрелки мерно отбивали свой такт. Дева Времени обняла беркарийца и сказала:
 - Помни, насколько человек уважает Время, настолько оно идёт на пользу человеку. Теперь я могу проводить тебя с честью. А вот тебе мой подарок! – она протянула малюсенькие золотые часики с крышкой и сверкающий кристалл на кожаной верёвке, - Когда я тебе пригожусь, заведи эти часики. А Камень брось в воронку Хаоса, и тебе откроется дальнейший путь. Против Хаоса всегда нужно иметь оружие!


                Время.

Моё Время, прощай!
Моё Время ушло…
Ты, Химера, летай,
Не ломая крыло.
Моё горе одно –
Стрелок медленный бег:
Вот, пройдёт только год,
А покажется – век!
Вот, пройдёт целый день,
А покажется – миг…
Как бледна моя тень –               
Этот образ возник.
Как удары плетьми,
И в тебе – земной Рай,
Да с часами-детьми,
Моё Время, прощай!

Моё Время, прощай!
Моё время – страдать…
Только ты обещай
Никогда не предать.
Только ты говори,
Если я замолчу,
Только ты сотвори
Всё, что я Захочу!
Страшно Время терять,
Разделив ночь и день;
Страшно в миг вечность смять, -
И бледна моя тень.
Под ударом плетьми
Мой потерянный Рай,
Да с часами-детьми,
Моё Время, прощай!

Моё Время, прощай!
Моё Время ушло, -
Никому не отдай
Циферблата стекло.
Моё счастье одно –
Остановленный ход,
Осушенное дно,
Колдовской оборот.
Вот, забуду о вас,
Ты – напомни про боль,
И считать каждый час
Мне в неволе неволь.
Здесь, как тень я возник –
Слишком бледен… Бывай!
Без досужей возни,
Моё Время, прощай!
 
                (11 сентября 2003 года).

;
                8. Чёрный Карлик.

     Как только Химера Времени выпустила его, и дверь её Храма закрылась за ним, на него яростно обрушилась хищная тишина. Беларион прошёл пару ступеней, зашатался и бессильно опустился на гранит, обхватив голову руками. Сфинкс, словно жалея, мурлыкал и тёрся о спину. Химера-Мать дико хохотала, выражая чувство Безвременья во Времени, которого так удачно избежал беркариец. Он ещё не осознал, как дорого ему это обошлось. А с неба упала тяжёлая глиняная маска, что раскололась натрое: и это было деление единого времени на прошлое, настоящее и будущее. Ныне эта путаница должна исчезнуть, всё бытие заново поделится в больном сознании Белариона. Он даже не смог поднять взор, чтоб увидеть это, но он знал внутри, что это есть.

     То ли деревья вдоль дороги и у Храма Времени поредели, то ли небеса увеличили призрачное свечение, но мгла рассеялась вокруг тёмной фигуры Принца-изгнанника, застывшего на крутой лестнице в неестественной, страдальческой позе. Он так и не решался открыть глаза, иглы боли впились в мозг беспощадными стрелками сотен часов, и тишина открыла ему это терзание. Между сжатых пальцев свисали тонкая золотая цепочка от часиков Химеры и плетёная кожаная верёвка, на которую был нанизан сверкающий холодным отблеском драгоценный камень, причудливо огранённый чьей- то умелой рукой. В Камне словно отражались Звёзды и Луна. Сфинкс тыкал жёлтой мордочкой в полюбившегося ему человека, мол, ты чего? – и жалобно мяукал, а то и скулил по-щенячьи. А Беларион всё сидел, чуть покачиваясь, и стонал от боли. Уже и не от муки физической, а от того, что всё забыл,… Видимо, остановив собственное время, он уже тогда впал в амнезию, но была ещё неуклонная цель спастись, покинув временной Ад. Но беркариец забыл: зачем и куда? Он помнил, что это – Остров Химер, но как он сюда попал и откуда пришёл? Он помнил, что привело его нечто, но что? Он помнил, что ищет, но что или кого ищет? И есть ли смысл искать, если не знать, в чём предмет поиска?

     Мысли понемногу прояснялись, тишина уже не мучила. Беларион наконец-то приласкал Сфинкса, спрятав золотые часики в карман, предусмотрительно застегнув булавкой, чтоб случайно не выпали. Разглядев кристалл, он вспомнил воронку Хаоса и часовой комплекс Оракула. Чтоб лишний раз не впасть в отчаянье, он сделал вывод, что был отправлен сюда Оракулом, даже заведомо чуя, что этот вывод – ложный. Но сознанию больше не за что уцепиться! И приняв ложь на веру, он вспомнил Химеру Веры, содрогнувшись от понимания основ её власти. Как от Химер не беги, всё равно возвратишься! Причём увидишь их снова – иными, на новых путях осознания сути. Отрицать Химер всё равно, что отрицать существование собственной тени, - ну да ладо, тени тоже не видны в ночи, и, пока не заметишь, можно утверждать, что их нет. Когда человек лжёт, понимая свою ложь, полезно обличать ложь, ведь для кого-то она может стать правдой. А заблуждение в силу невежества не стоит усилий заменить истиной: поданная правда станет в несовершенном уме новым заблуждением для невежд. Как сказал лаконичный Иисус, не мечите бисер перед свиньями. Всегда останутся злыдни, использующие во зло само добро, как и гордецы, нашедшие способ гордиться убожеством и даже самой показною кротостью, а пуще того – и униженностью. Похвально, если притом не гнушаться чужой высотой, хоть внутренне признавая поражение. Несомненно, тот, кому эти слова адресованы, узнает себя, прочтя. Ужасно никогда этого не признать! Высота ничего, однако, не теряет, - хоть плюй на неё, хоть почитай, - высоте всё равно. Божественные руки заставят отдать все долги без остатка, небеса лазурным взором смотрят на каждого…

     А взгляд Белариона тревожно искал часы Оракула на ступени, чтобы убедиться, что это на самом деле было, а не приснилось. Часов не было. Неужели всё это неправда? Да и больно-то нужен Оракулу этот проклятый Остров, и, тем более, разве мог он послать сюда на испытания того, кого пропустил до самого Дна священного Колодца, где покоятся тайны намного значительнее, чем тайны Химер? Тут-то Беларион и припомнил вдруг о существовании невидимого Повелителя, вмиг найдя хоть какой-то предлог для своего пребывания здесь. Подождав, пока в голове прекратится митинг, и сто раз перерыв содержимое карманов в поисках медикаментов, Беларион отправился в путь, озадаченный отсутствием средств первой помощи. В любую экспедицию он брал их с собой. Это могло означать, что его сюда принесло по случайности, но беркариец решил не ломать больше голову: бесполезные мысли только отнимают время, - а теперь его познание о Времени стало ещё глубже, и он боялся потерять хоть минуточку, проникнувшись проблемами хранительницы часов. Теперь он не позволит убивать Время ни себе, ни другим.

     Как только Беларион ступил на широкую дорогу, воронка заново образовалась и непобедимо затягивала внутрь его потерянную душу. Она была как бы указателем пути, без неё странник вряд ли вспомнил бы, в какую сторону идти. С силами Хаоса у беркарийца давно бытовал законный симбиоз: он пропускал частицы Хаоса в мир Порядка, взамен черпая из этой бешеной субстанции новую Силу. Но этот Хаос казался агрессивнее и явно не желал покоряться. А тот Хаос, которым владел Беларион, по сравнению с этой дырой мрака можно было даже назвать Порядком. Путник опёрся рукой на тонкий ствол дерева, не решаясь расстаться с многогранным Камнем: что-то он ему был дорог. А не осколок ли это его путеводной Звезды, о которой он никак не мог вспомнить? Не страшась опасности, так легко стоять лицом к лицу с небытием, созерцая абсолютный распад времени и пространства в двух шагах впереди. Завидное виденье! Не каждому оно дано, и потому Беларион не спешил его уничтожить. Так иногда очарование Смерти сильнее жажды Жизни: и на этом рубеже кажется, что познание мира до краёв заполняет разум, а новое восприятие даёт чувствам неведомую до того глубину. Мы восклицаем: «To be or not to be», - подобно Шекспиру. А не найдя ответа в нерешительности, шепчем безмолвно: «Остановись мгновение, ты прекрасно!", - подобно Фаусту Гёте. По ту сторону Смерти Беларион видел манящий свет Неторного Пути в Вечность… Но по ту сторону Хаоса нет уже совсем ничего.
 - To be, of course, to be! – усмехнулся Беларион спустя несколько минут и бросил драгоценность в глотку ненасытного Хаоса.

     А Шекспир, равно как и Фауст, никогда бы этого не сделали, - каждый, впрочем, по своей причине. Хаос жутко завопил, будто поверженный копьём зверь; воронка взорвалась тысячью огней. То было не бездушное образование элементов, то было нечто, испытывающее муку погибели, - Беларион зажмурился, чтоб не ослепнуть. Когда же он вновь открыл глаза, то на удивленье перед ним предстал низкорослый человечек.  Одной рукой он сжимал увесистый посох, на который опирался, а в другой держал часы Оракула. Лицо Карлика было некрасивым, выражение его – несколько глумливым, а глазёнки сверкали злобной наглостью. Карлик тихо посмеивался, и его странная радость делала его облик ещё омерзительней. Ветхая одежда клочьями болталась на неказистой сгорбленной фигуре, а под ногами в грязи лежал брошенный Беларионом кристалл. Беркариец поздоровался, но тот проигнорировал приветствие.
 - Здравствуйте! – произнёс Беларион, подойдя ближе, - Могу ли я пройти?
     Он попытался мирно обойти молчуна, но Карлик хмыкнул и преградил дорогу посохом. Беларион наклонился, желая подобрать свой подарок, но коротышка нагло толкнул его и наступил ногой на кожаную верёвку. Несмотря на рост, Карлик оказался силён. Беларион всерьёз рассердился:
 - Нехорошо отнимать чужое! А ну, отдай!
 - Чёрта с два! – хрипло ляпнул Карлик, отрешенно оглядывая окрестность.
 - Слушай, я тебя ничем не обидел, и прошу по-хорошему. Если Камень – твой, то оставь себе. Но кто ты такой, чтоб мешать мне пройти?!
Карлик, казалось, призадумался, а после глубокомысленно изрёк:
 - Так вот ты какой, Человек в Красном! Спрашиваешь, мол, кто я? С тебя достаточно знать, что я здесь живу, а ты всего лишь в гостях. Абсолютное же право на всё здесь имеет только Повелитель. Или ты полагаешь, что сам факт того, что он тебя ждёт, чем-то выделяет тебя среди иных?
 - Я – Страж, и в этом моя привилегия, - сказал Беларион, вновь забывшись.
 - Здесь, - напомнил Карлик, - даже у Богов нет никаких привилегий. Здесь правят Химеры, но и они существуют лишь по произволу Хозяина Острова, а я – его верный слуга.
 - Хотелось бы мне поскорей его увидеть! Именно поэтому я и желаю достичь его обители без всяких преград. Я думаю, нам с ним есть что обсудить.
 - А разве со мной тебе говорить не о чем? – вопросил Карлик, - Например, о том, как Владыка Синего Хаоса стал в мгновение ока рабом Алого Плаща?!  Да, со Временем шутки плохи, но шутить со мной ещё хуже.
 - Пусть так, но даже Время понимает, что эта шутка – не моих рук дело. Мне мнится, что речи твои лживы. И интересно знать, чем же ты способен мне угрожать? Ведь я – носитель Силы.

     Часы Оракула тут же исчезли из рук коротышки и оказались поодаль, за его спиной на обочине. Карлик снова глухо издевательски хохотнул:
 - Видишь ли, пока ты находился в Храме, песок в этих часах наполовину просыпался. Вряд ли ты сможешь их перевернуть, когда упадёт последняя песчинка. Твоя память исчезнет совсем, тебе не отнять эти часы у меня. Я их хранитель, ты можешь лишь попытаться меня убить!
 - Так ведь они же не принадлежат мне, как они могут влиять на меня?!
 - Я храню часы, часы хранят события нашего небольшого мирка.  Твоя память, да и твоя жизнь уже стали частью Острова, с тех пор, как ты вошёл во Врата, - спокойно констатировало это человекоподобное чудовище.
Беларион, внезапно осознав угрозу, - оставалась почти четверть, - ничего больше не сказал. Даже если Карлик лжёт, он явно напрашивается. Воин выхватил Атар. Конечно, было худо от мысли, что придётся убить этого суховатого маленького уродца, но Карлик с самого начала бросил ему вызов неизвестно зачем. Беларион уверенно замахнулся без предупреждения, и его меч остановил другой меч, как две капли воды похожий на его собственный! На него гордо смотрел знакомый взгляд, от противника струилась единосущная вечная Сила.

     Словно в кошмарном сне, ему предстояло бороться со своим двойником, а часы Оракула смиренно ждали исхода на траве у обочины. Его противником был он сам, - словно перед ним предстал Зрцадло Густава Майринка, который мог отразить собой самого Люцифера. Противники издали одновременно один и тот же боевой клич беркарийца. Эта дерзость несказанно возмущала!
 - Ты не знаешь, собака, - выругался Беларион, - насколько хорошо я себя знаю!
 = Так попробуй же себя превзойти! – его же голосом ответил Карлик, точнее, то было уже второе «Я» Белариона.
Это было гораздо более жестоко, чем может показаться на первый взгляд. Велик был плюс в том, что беркариец наизусть знал собственную тактику боя, и не будет ни одной неожиданной атаки. Но в этом же и минус: сам Беларион оказался не способным не быть заранее предугаданным в действии. Его титул Первого Меча Беркарии не придавал больше уверенности, его совершенное искусство потеряло свою цену. Беларион осознал своё бессилие с первого же взмаха: так мы можем защитить себя от себя же самих, но лишь защитить. Даже Идеал всегда может стать выше, а этот Карлик явился как символ той же идеи Химеры, что сидит на виселице. И больно поразить Идеал, а убив его, можно ли вынести погибель? Когда беркариец впитал новое знание здесь, его путь преградило прежнее мышление, ставшее несовершенным. Сходство наших врагов с нами сводит с ума сильнее времени, особенно когда человек сам себе слишком дорог, и личность инстинктивно отвергает всякие перемены. И без того шаткое сознание Белариона погрузилось в неутешную жуть, он слишком любил себя, он всегда считал себя неуязвимым, - лишь в силу этого убеждения он всегда побеждал.

     Теперь же, чтобы выиграть поединок, необходимо чем-то отличиться от двойника. А Время всё сыпалось, оно не ждёт никого, и Беларион, сжимая рукоять Атара свинцовыми руками, пытался найти разницу между собой и Карликом-Зрцадло. Но даже царапины одинаково кровоточили у обоих, и рассудок потерялся: «Кто же из нас настоящий?» Карлик обладал его мышлением, поэтому каждая придуманная на ходу атака также была известна, да и все выпады Карлика вытекали из того же умственного потока. Приобрести новое чувство, качество, - было бы уже лишним, да и откуда  взять? Выйти из боя он попытался, - не вышло. Что-то у самого себя отнять? Невозможно и регрессивно, и двойник может победить. Даже утрата личностного недостатка – тоже утрата, что повлечёт гибель целого из-за одного единственного элемента. И нужно совсем презирать себя, как правильно подметила леди Любовь, чтобы не ценить свои индивидуальные составляющие. Особенно здесь, на Острове Химер, одолеть которых способно лишь стабильное сознание. Властелином Химер может быть тот, кто заранее решил судьбу своих чувств и желаний. Но любое сознание претерпевает изменения во Времени, каждую секунду нас покидает часть старой памяти и наполняет часть новой. А эту секунду гнусный Карлик дерзнул отобрать у Белариона, заняв его место в будущей секунде, в которой должен быть беркариец, чтобы Время продолжило ход, чтобы дальше жить, не оставшись навсегда в одном моменте. Здесь движение властвовало над Временем, и так важно пройти ещё хоть шаг вперёд. А индивидуальное Время не останавливалось, пока сыпался песок в часах Оракула.

     Почти выбившись из сил, Беларион неожиданно нашёл выход. Коли нечего в принципе менять, можно сменить часть внешнего облика. А Химера Времени дала ему оружие, - и, сделав стремительный выпад, он подхватил рукой втоптанную в грязь драгоценность. Он надел амулет на шею, и, - о чудо! – Карлик не смог отразить на себе его странное украшение. Сила и скорость удара сменили качество, возможно, Камень просто уничтожил усталость, выводя беркарийца в будущее через занятую секунду. И в самый последний момент Беларион вонзил Атар в шею своего двойника и тут же подскочил к часам, заставив их отмерять новый отрезок бытия.

     Обернувшись, Беларион вместо самого себя, погибшего от собственного меча, или же пораженного Карлика, увидел живого юношу в монашеской сутане, лицо его скрывал широкий капюшон. Эта стоящая фигура привела беркарийца в трепет.
 - Ты победил, Человек в Красном. Я поздравляю тебя! – прозвучал до боли знакомый голос.
Беларион ринулся к нему:
 - Магистр! Ты ли это?!
Но юноша тут же исчез, растворившись во тьме, не сказав больше ни слова, но оставив ощущение теплоты в сердце. Беларион протёр меч от кровавых следов. А Химера-Мать слетела вниз из непроглядной тёмной выси и подобрала часы:
 - Теперь я послежу за ними, а ты иди и не печалься!
С тяжелой думой беркариец поплёлся дальше по дороге, ведущей в никуда из ниоткуда…








                9. Чары флейты утешения.

     Душа билась раненой птицей в груди: «А вдруг это действительно был Оракул? Не обидел ли я его чем-нибудь?», - Беларион уже долгое время считал Магистра лучшим другом, который один его понимал до конца. Как бы ни был горд и самовлюблён беркариец, на себя он был способен поднять меч, а на Оракула – нет. Пусть даже это боль на краткий миг, но это всё же – боль, которую Беларион мог и не причинять, если бы заранее знал, что это Оракул. Ещё ужаснее, если это кто-либо другой: принять облик Оракула смог бы только равный ему по силе небожитель, - тактичнее было бы отказаться от этой борьбы. Когда сильнейший становится побеждённым, тогда слабейший чувствует себя униженным, ведь поражение произошло по чистому желанию первого. А Беларион терпеть не мог, когда ему нарочно поддаются!  «Нет, это был не Магистр, - подумал Беларион, - ведь Карлик сказал, что здесь живёт, что он – один из хозяев Острова». И обмануть Оракул никак не мог. Впрочем, это уже не важно.

     Единственное, чего Беларион по-прежнему не знал, так это причину поисков, в душе понимая, что ищет вовсе не Повелителя. Хотя всё больше хотелось обругать его, на чём свет стоит! Но если судить объективно, Повелитель на то и Повелитель, чтобы ставить здесь свои личные условия, ни для кого не делая исключений, - в этом и есть признак самой стабильной власти, когда у одного разума имеется достаточно силы, чтобы не склоняться к чужому мнению и не раздавать привилегии, не скидывая с себя часть ответственности за содеянное. Чтобы держать власть, нужно либо давать каждому полную свободу, либо уж отнимать её у всех без исключения. Повелитель Острова Химер ничем не ограничивал действий Белариона, и здесь он был настолько свободен, что вынужден подсознательно искать ограничения, - а их не было! Просто Химеры говорили: «Иди!» Поэтому единственной целью здесь может быть лишь спасение от самообмана, - власть вседозволенности самая жестокая. Трудно сказать, чего здесь делать нельзя, если можно убивать, - всё равно всё иллюзорно, ничего не происходит на деле. Есть лишь переживания.

     Как правильно понял беркариец, лишь в силу ошибочных действий, приведших к страшным переживаниям, многие оставили здесь свой рассудок. Чтобы пребывать в абсолютной свободе, нужно быть либо сумасшедшим, либо слишком сильным. И только сильным эта свобода действительно нужна, а остальным нужен всего лишь покой… Со времён изобретения Времени у людей нашлось только два покоя, когда время перестало уходить лишь на борьбу за жизнь под солнцем. Пусть полная свобода никогда не была возможной, но обрести свой покой может каждый. Вопрос в том, как его обрести? Ни один из нас не способен просто застыть вне времени и пространства, - пусть на мгновение, но никак не навсегда. Долгий же покой тоже превращается в суету, в страх его потерять, когда к покою привыкаешь настолько, что не можешь его полно ощущать, а заново впасть в беспокойство становится страшно.

     Внезапно просека растаяла, и снова огромные деревья загородили собой далёкие горы. Перед Беларионом возникла развилка двух небольших троп, и он остановился в сомнениях. Беркариец среди двух путей всегда искал третий, согласно философии своего клана, - но третьего пути не было видно, а впадать в крайности всегда опасно. Но когда слева раздался звон множества колокольчиков, любопытство взяло верх над сомнением, и Беларион свернул туда. Вскоре ему открылась удивительная картина! Он вышел на поляну безупречной красоты. На деревьях и кустах вокруг поляны висели, будто капли росы, сотни маленьких колокольчиков из хрусталя, звенящих от дуновений лёгкого ветерка. Поляну украшали огромные благоухающие цветы, раскрывшие сверхъестественные бутоны вопреки ночи, излучающие нежный свет. От аромата закружилась голова. Посреди цветов ярким пятном алого цвета выделялся дивный маковый цветок – символ сна и забвения, «опиум духа, дающий нам крылья», как сказал бы в данном случае господин Бодлер, автор экстатичного «Искусственного Рая». Этот огромный мак возвышался над поляной, головка диковинного растения медленно лопалась, не созрев, и мутный сок брызгал на траву и опадающие лепестки, стекал по стеблю, знаменуя торжество страшного порока – сладострастия. Изнутри являлась Химера! Сначала вырвались хрупкие руки, затем голова, будто нимбом осенённая светлыми вьющимися волосами, спадающими на плечи; полная обнаженная грудь, демонстрирующая совершенную форму красоты, а за спиной трепетали огромные разноцветные крылья бабочки.

     Беларион, как завороженный, наблюдал её пробуждение. Потягиваясь ленивой кошкой, красивейшая Химера освобождалась из цветка и нежно улыбалась, созерцая красоту собственных, воздетых к небесам, кистей рук. Наконец она выпорхнула из своей необычной колыбели, шлейф, закреплённый алмазной брошью на шее, и широкая прозрачная юбка на бёдрах ещё сильнее выражали лёгкость бытия, развеваясь на ветру. Множество браслетов и ожерелья ярко блестели, тонкие пальцы были украшены кольцами, а в волосы её вплетены едва заметные жемчужные нити. Богатое убранство утверждало, что предаваться греху сладострастия могли себе позволять те, кому не нужно уже искать куска хлеба. Это была Жрица всех тех, кто находили покой в наслаждениях, когда стало оставаться слишком много времени, которое уж нельзя заполнить делами. Пребывая в полнейшем бездействии, любая душа устремляется сначала к удовольствию, помимо проблем выживания появилась проблема получения максимума радости от ставшей безопасной жизни. Когда-то человек находил радость уже в самом факте, что ему удалось прожить благополучно ещё хоть один день, да посчастливилось продолжить род. Теперь же, улучшив качество жизни, мы не думаем о смерти преждевременно.

     Впервые Сладострастие одолело сильнейших, когда было достигнуто величие человека. Величие над Природой отошло на второй план перед величием над себе подобными: всегда можно заставить одного решать проблемы другого, - но то ещё была не власть, а только лень. Эта леность заслужена: сильному вождю – Идеалу племени, не обязательно добывать пищу, когда это могут сделать несколько сильных мужчин, которые всегда в его распоряжении. Молодой вождь заранее «зарабатывал» себе право на покой, чтобы позже предаваться удовольствиям, выбирая себе лучших женщин, лучший кусок мяса, употребляя одурманивающие напитки и созерцая полноту жизни и довольство достигнутым положением. Достаточно единожды зарекомендовать себя, как сильнейшего, и уважение людей будет долгим. Однако, покой Сладострастия оказывался губительным, не требуя никаких усилий от человека, и однажды можно потерять способность вообще прилагать какие-либо усилия и, ослабев, лишиться высокого положения.

     Химера опустилась на землю и, сияя своей улыбкой, вопросила:
 - О, милый странник! Не трудно ли тебе в пути по нашей обители? Не мучает ли жестокая безысходность? Не пугает ли бесконечность познания Истины?
 - Здравствуй, почтенная дева. Трудней было бы идти там, где загораживают путь. Мучительней поиска нахождение неверного выхода. И страшнее оставаться во тьме невежества, чем понять неиссякаемость знания. Я ни на что не пожалуюсь: там, откуда я пришел, царят не менее грубые законы, тогда как здесь ничто не противоречит Природе, правильное видение которой мы, беркарийцы, возможно, частично утратили. И скорее всего, лишь поэтому мне сложно понимать всё происходящее.
 - Ради обретения простоты, погрузись в священное забытье! – воскликнула Химера, - Я могу дать отдых твоей беспокойной душе, чтобы она заполнилась новой силой.
Беларион по натуре своей был сладострастным, даже порочным, и ничуть не воспротивился предложению. Да ещё и любопытно стало. Химера взмахнула рукой, и перед её жилищем-цветком возникло уютное ложе. А ведь и правда поспать не лишне после пребывания в Храме Времени, и беркариец освободился от оружия, снял сапоги, в которых ещё чавкала вода, а Химера тотчас уложила его и укрыла мягким одеялом. Удивляясь и радуясь сговорчивости и покорности пришельца, дева подала Белариону грааль,  наполненный питьём с резким запахом. Это было странное зелье, совсем не такое, как на родине, ничуть не противное, совсем не сладкое, но вкусное, оставившее пряный привкус во рту. Сознание погрузилось в омут усталости, плоть впала в истому сна и, казалось, Рай земной был заново обретён, он позабыл прежние переживания, терзавшие его душу. У Времени он забыл цель, у Сладострастия он мог забыть даже средства. Химера сидела рядом и гладила Белариона по волосам. Состояние эйфории ничуть не пугало, а напротив, казалось слишком долгожданным, чтобы посметь отказаться или же жалеть об этом.
 - Зачем куда-то стремиться? И зачем деяние? – тихонько шептала Химера, - Оно лишь временно. А мой покой может быть вечным. Зачем быть пленником чувств? Они заставляют страдать и волноваться, они так скоро увядают под ударами судьбы и в течение времени. Зачем все метания и помыслы? Они чувственное страдание превращают в сознательную муку, что трудно превозмочь. Отчего менять покой на ту жизнь, что сгорает, будто книга, превращаясь в прах? Грешно умереть, не изведав глубины покоя.

     Беларион попытался возразить ей, так же тихо, сквозь сон:
 - Ничего нельзя отрицать. Если нет дела, чувства и мысли, невозможно познать цену покоя. Дело может стоить любых усилий, если оно не бесполезно. А чувства могут нести радость и счастье, тогда и мысли легки и светлы…
Химера усмехнулась:
 - Но даже в этом случае покой дороже, душа и радоваться устаёт. Сомневаюсь, что ты можешь быть счастлив в данный момент в своих мыслях. Ты уже сейчас устал настолько, что жаждешь уснуть навсегда и видеть сны, исполненные блаженства.
 - Быть может, ты и права. Но ведь не забвенья ради я сюда пришел. Как бы я этого ни хотел, я не могу себе позволить надолго заснуть, я не желаю стать ещё более уязвимым по слабости. Если слишком долго смотреть нереальные сны, открыв глаза, погибнешь ошеломлённым правдой бытия.
 - Я предлагаю тебе избежать прозрения, ведь я сама слишком зряча, и могу навек уберечь чужие взгляды от этой зрячести!
     Глаза Химеры Сладострастия действительно были очень живы, чересчур выразительны, невероятно глубоки, безмерно содержателен её взгляд, таящий гибельное очарование. Эти глаза сулили исполнение всех желаний. Заглянув в них ещё раз, Беларион осознал, что больше ничего не хочет, и крепко заснул… Душа оказалась в темноте и пустоте, что с ней бывало редко. Как мог беркариец поддаться чарам Химеры, как мог легко закрыть глаза на реальность в пользу бесконечных грёз? Ведь понятно, что все видения, навеянные Химерой, никак не могут быть правдой. Они кажутся реальными, но в них полностью исключается злой момент и всякая тревога, иначе заснувший проснется. И чтобы он не проснулся, дева поднесла к губам свою серебряную флейту и тихо заиграла, задумчиво и печально глядя на своего неординарного гостя. От этих звуков блаженная темнота и пустота задрожали и медленно рассеивались в восприятии Белариона.

     Эта флейта могла всё разрушать и создавать заново. Потому он не просто грезил, а осязал, обонял, видел и слышал, будто наяву, - словно в новой жизни, где возможно всё и ни на что нет запрета. Но это было ложное ощущение, ведь невозможно было взволноваться этой грёзой. Беларион вообще всегда был настоль свободен, чтоб взять от жизни всё, - но теперь он устал, слишком устал, чтобы к чему-то протягивать руки. Нужно, чтоб само всё пришло, и никогда бы не растаяло сладкое счастье новообретённого Рая. А в глубине витало понимание того, что всё это только снится, и возник парадоксальный страх пробудиться: всё, о чём могла болеть душа беркарийца, отчаянно сбывалось. Для счастья ему мало чего надо.

     Он видел небеса Беркарии, исчезла тоска по милой стране. Вот и невинное лицо Сабрины, одной-единственной возлюбленной, чтоб не мог по ней скучать, - и этот образ он лелеял. Видел и своих хмельных друзей, так давно отрёкшихся от его дружбы, без поддержки которых жить так тяжело. Как и прежде, Беларион с ними заседал в беркарийский притонах, плавился под бешеные танцы, как всегда проигрывал в бридж и выигрывал в преферанс. А ведь давно позабыты правила игры! Видел Вэнди Британскую, по обыкновению прячущую взгляд за тёмными очками. И даже Иашоду видел среди первобытной сельвы, чем-то она была ему дорога, видно, время прочно сплело его чувства с далёким прошлым, - если бы это прошлое было настоящим, Иашода заменила бы ему незаменимую Сабрину. Грезился ему и Великий Храм Беркарии, и милый падре, один из немногих оставшихся ныне на его стороне, что поджигал проповедью его экстатическое сердце и устремлял Дух к высшему и прекрасному, вечному и потому также исполненному покоя. Флейта Химеры не могла позволить Белариону увидеть самое лучшее, нет! И не вспомнить истинного Рая, где он долго пребывал вместе с Учителем, - а нет того больше в живых, и беркариец непременно расстроился бы, вспомнив его… Он видел, как Лорды Беркарии снова собираются на Совет, но напрочь забыл тот горький осадок обиды, что часто оставался после подобных собраний. Душа не лгала, чуть встрепенувшись: «Опять ведь оплюют!» Но азарт противостояния Лордам был радостным, как часть жизни, как моральная битва, длиною в жизнь. В грёзах совсем исчезло ощущение отсутствия реальности и полноты, Беларион уже принимал сон за явь. Но сквозь звуки флейты Химеры Сладострастия откуда-то врывался и тревожил его зыбкий звон колокольчиков. Вот что значит: слышать звон, да не знать, где он, - став жертвой маковой росинки. Колокольчики хрустально и почти беспомощно взывали: «Проснись! Проснись!» - вопреки вседовлеющей мелодии серебряной флейты.

     Да, в самом деле, покой нам только снится, что тогда в нём проку? Такой иллюзорный покой, кажется, никому и не нужен, - но сколько жертв принесено в дар дивной Химере! Их не счесть, этих прекрасных цветов на поляне, их звонких голосков. Этот комок светлых воспоминаний безоблачных моментов, который может стать комом в горле однажды, это подсознательное видение тьмы будущности, которая вполне заменима забытьем, - поглощает нас без остатка, когда мы отказываемся претерпеть препятствия, роняя в ночи слёзы. У Белариона впереди остался ещё клочок света, но он о том уже не помнил, - та Звезда, то дивное сияние. Воплощённая мечта о мире и согласии среди Стражей, - только чудо могло бы сплотить заново столь своенравный народ, беды больше неоткуда ждать, беда всегда была у каждого своя и не стоила того, чтоб ею поделиться. Тем более нелепо спасать друг друга, чужое горе неподвластно жесту чужих рук и трепету чужой души. А когда в самом деле душе покоя нет, туда отчаянно врывается этот хрустальный звон. И, приоткрыв глаза, Беларион увидел эти хрупкие искорки, напитанные лунным светом. Они будто летели друг к другу, сбиваясь в единую светящуюся массу.
 - Где-то я это уже видел, - подумал он вслух.

     Глаза Химеры выразили крайнее удивление и испуг, её взор вмиг стал вторым полюсом притяжения, борясь с воспоминанием, которого она никак не могла допустить. Но – не Судьба! Беркариец был беспричинно помешанным. Беларион заново пережил видение света, полёта и падения желанной Звезды, и тут же подскочил:
 - Ответь мне, найду ли я здесь свою Звезду?!
 - Какая там Звезда? Останься лучше со мною, - печально попросила Химера, - Я дам тебе сотню Звёзд…
Беларион окончательно стряхнул с себя чудесный морок:
 - Мне нужна лишь одна! Я сам когда-то  был Звездой, кометой, бороздящей небо. Мой Дух был также свободен и ярок в бесконечном полёте к родине души. Отпусти же меня в дорогу, а я подарю тебе секрет, ибо мне выгодно доверить тебе одну жуткую идею. Хочу помочь твоему делу.
Химера Сладострастия оторопела:
 - Губить людей?!
 - Именно!
 - Я вижу, ты чем-то оскорблён, если собираешься встать на мою сторону.
 - А почему бы и нет?! – хитро и коварно улыбнулся Беларион, решив подпакостить по случаю с удовольствием.
Как положено говорить секреты, он нагнулся к уху Химеры и прошептал то нечто, что когда-то чуть не сгубило его самого. Беларион все тайны открывал только шёпотом. Химера откуда-то взяла лист бумаги и перо и молча зафиксировала суть данной идеи, чтоб не забыть. Значит, сочла информацию ценной!
 - У нас, в Беркарии, панически боятся этих цифр: «3», «1» и «0», но здесь-то я могу об этом говорить. Авось, создание послабее меня за это продаст и душу!
Химера совсем обрадовалась и просияла:
 - Прав был наш Повелитель, что привёл тебя сюда! Мне приятно, что ты питаешь к нам дружеские чувства. Тобою движет отмщение, как когда-то стало оно и его навязчивой идеей. А мы давно были и есть орудие этой мести. И тебе поможем в любых замыслах, но всему – своё время…

     Дева внезапно впилась губами в рот беркарийца, настойчиво увлекая его обратно на ложе. Тот поцелуй сочетал сладость и боль безудержного желания. Он вновь покорился и отдал плоть в страстное объятие, вцепившись жадными руками в полные груди, сверкающие манящей наготой.
 - Я хочу тебя, Человек в Красном! – хрипло выдохнула Химера.
Беларион вообще не знал ни одной женщины, которая не пожелала бы его хотя бы втайне, но с Химерой было ещё веселей и оригинальней. И вернулось вновь почти непобедимое желание, искушение остаться, и отдыхать, пить нектар блаженства, забыв о том, что позади. Кто тогда за него изопьёт океан тягот жизни, помрачающий даже самые лучшие дни беспросветным мраком долга, совести и святого предназначения? Власть земная приходит и уходит, власть же духовная всегда жаждет быть проявленной, от Силы некуда деться. Не отдать же Силу Химерам. Беларион считал, что пока Сила есть, нужно её использовать, а не прожигать душу пороками до самого дна, каким бы притягательным ни был этот покой вечных наслаждений… Химера, однако, с лёгкостью бабочки возносила к небесам измотанную душу и изголодавшееся тело. Беркариец, не чувствуя течения времени, сладко постанывая, подмял под себя прекрасную плоть Химеры, пожирая горячими губами белую кожу, что казалась теперь сплошным огнём.

     Позднее, когда было испито слишком много ласки, чтобы пожелать ещё, чистая мысль в нём пробудилась, и Беларион даже вздрогнул, - он обманул Химеру! Хуже того, он сам жестоко обманулся, попустив лёгкому гневу перерасти пусть в незначительное, но всё же коварство, открыв Деве один из лёгких путей порабощения человеческих разумов. И беркариец, этот поборник истины и доброжелатель, испытал немой укор совести, - а вдруг один из этих разумов будет слишком ценен, чтобы сгинуть здесь, вот так, нелепо, притом же отрицая собственную гибель. Но с совестью всегда можно успеть заключить выгодную сделку, и Беларион тут не растерялся. Каковы были условия? Он не успел их и придумать, как напрочь забыл свой обман и самообман. В глазах вновь возгорелась Звезда. Уверив Химеру в том, что он целиком и полностью на их стороне, даже если это не так, он, возможно, пробил себе дорогу. Куда угодно легче войти другом и соратником, чтобы выйти живым, тем более к Химерам, таким ничтожным и одновременно таким могущественным!

     Чтобы не поддаться одной иллюзии, так мы создаём вторую, - и верим в неё до конца, даже если она невероятней очевидной. Долже же существовать Третий Путь! Мрачно, утомлённо накинув одежду и ножны со своим колдовским мечом, Беларион уже не слушал нежный лепет Химеры Сладострастия, - он не хотел заслушаться словами, что она может повторять каждому встречному. Но всё же он был благодарен.
 - К тебе, - ни с того, ни с сего процедил он, - быть может, я ещё вернусь.
 - Возвращайся! – и горький вздох Химеры пронёсся над сказочной поляной, утонув в звоне хрустальных колокольчиков на ветру.
Дева отчаянно вскинула руки, но ничто не могло ей помочь, - неведомая сила втягивала её обратно в цветок мака, пока рука, сжимающая флейту, не сгинула среди лепестков. С неба вновь упала маска, несущая на себе оттиск грусти, бесцельной скуки, когда человек, пресытившись удовольствием, не способен ничто любить, кроме своего прошлого, когда был ещё свеж и полон жизни, и не способен найти ничего нового, отрекаясь от старого. Становясь отшельниками жизни, так трудно найти иное очарование, - от самой жизни начинает веять духом смерти, но лишь для тех, кто эту жизнь испил до дна. Чувство пресыщения было очень знакомо Белариону. Пресыщенье любое лицо превращает в маску, но только не лицо беркарийца! Возможно, оттого, что беркарийцы бессмертны, и им ничего не остаётся, кроме вечного поиска новизны, впитанного с молоком матери. Или оттого, что этот беркариец был сумасшедшим, слишком безумным, чтобы придерживаться чего-то одного каждый момент. Беларион остался всем доволен и лениво побрёл в поиске пути дальше.


                Сладострастие.


Пусть мне луна в ночи шепнёт:
«Не прячься, не жалей…»
Мелодию мою сплетёт
С мелодией твоей!
Нас упрекает естество,
Что не познало блажь.
Манящей девы колдовство
Не купишь, не продашь…
Явилась! Грудь обнажена.
Туман течёт из глаз.
Она – подруга и жена
Для каждого из нас.
То зелье в кубке подаёт,
То – поцелуй к губам,
Чтоб отдыхал, кто устаёт,
Чтоб бдящий сдался снам.
Пусть возрастает изнутри
Желанье… Утоли!
В себя, в глубины посмотри –
Блаженство было ли?
Благоуханием цветов
Дурманит душу грех,
Пороки рвутся из оков,
Сменился плач на смех!
И флейта о мечте поёт
В руках Химеры сна…
Отрадно! Пусть навек придёт
В сознанье Тишина!
И насладиться всякий рад
Той песнею души,
Насмешкой жизни невпопад,
Руками, что спешат грешить,
И ложем, данным для двоих,
Застланным – одному,
И вереницей грёз твоих,
Не нужных никому…
Туманной пеленой небес
И влагою лесов…
Так много умолкает здесь
Хрустальных голосов!
Блаженствуй! Не страшись уснуть,
Не бойся чар чужих.
Здесь остановкой красен Путь,
Здесь страстью ночь дрожит,
И Время – не бежит.
                (7 октября 2005 года).;



               10. Погрязшие в трясине.

     Пока Беларион удостоверился, что за поляной нет продолжения тропы, и решался заново выйти к развилке, чья-то властная, мертвенная, нервно дрожащая рука сжимала маленькое круглое зеркальце, чьи-то иссохшие губы шевелились, шепча странные речи на неизвестном языке. А в зеркальце отразилась развилка дороги, чтоб заставить одинокого странника вновь свернуть влево. Повелитель улыбался, увидев, как легко Беларион поддался гадкому трюку мага-гения. Зачарованный и омороченный предыдущей Химерой, он не заметил, что свернул в ту же сторону, но, - вот диво! – поляны там не оказалось. Теперь она была скрыта от взгляда, и Беларион прошёл далеко сквозь неё, а лес опять сгустился. Это весьма удручало, беркариец никак не мог дождаться, когда же он выйдет из этого леса, чтобы не терять направление к горному массиву. Во-первых, как уже говорилось, Беларион предполагал, что там обитает Повелитель. Во-вторых, по его расчету, Звезда упала или между гор, или за горами, - иначе взрыв, того гляди, и смёл бы с корнями весь этот тёмный лес. А в-третьих, поднявшись на гряду, он хотел окинуть взором Остров с высоты, понятно, что Остров был невелик. Большое пространство непросто запрятать в мире Стражей, да ещё так, чтобы сами Стражи не имели о нём никакой информации. Слишком уж факт отсутствия хоть каких-нибудь данных о Химерах обескураживал Белариона. Мало, что ли, исследователей здесь проходило? Кто знает, сколько нужно силы и знания, чтоб обвести Стражей вокруг пальца? Само по себе, страшно.

     Узкая тропа, к великому разочарованию, заводила всё дальше в чащу. Беларион вдруг заметил, что впервые отчётливо видит собственную тень, ползущую чуть впереди, и насторожился. «Нет, - подумал он, - Луна никак не может пробивать лучами эти кроны. Сзади кто-то есть…» Он оглянулся. Никого! После тень заметно удлинилась, но за спиной снова никого не оказалось. Будь он в Беркарии, он сиганул бы в кусты и непременно выследил бы шутника, но здесь никто не шутит, а от неизбежного не скрыться. Будь он в Лабиринте, он бы остановился и подождал бы с мечом наизготовку, но здесь бессмысленно просто стоять на месте, и пытаться применять оружие, всё равно, что ткнуть спичкой в рёбра, - щекотно. После дуэли Жизни и Смерти и поединка с Карликом-оборотнем, это очевидно, и Беларион напряжённо смотрел только вперёд, следя за тенью. Шагов невидимого существа за спиной не было слышно. Деревья поредели, нос почуял до боли знакомый запах тины, напомнивший ему бескрайние топи Беркарии. С востока те болота угрожали смертью в трясинах любому войску, пожелавшему вторгнуться в страну, но всегда были любимым местом прогулок Белариона. Там тишина, там и дичь для охоты есть, и травы для благих сборов ради целительства, -  и его никому не понятную любовь к беркарийским топям считали также определённой степенью помешательства. Очень настораживает, когда наследный Принц вместо пребывания в дивных чертогах, надевает на себя всякую рвань и бродит по болоту один, неприкаянный, шепча неизвестное нечто каждой кочке и травинке, блаженно созерцая эту грязь и вдыхая такую вонь; возвращается домой вдохновенно, словно его озарил божественный свет. Пройти этот следопыт мог даже там, где ясно написано: «Осторожно! Елань!» - заботливой рукой какой-нибудь беркарийской ведьмы, которая решила предупредить своих товарок об опасности, если те отправятся на поиски редких компонентов зелья к проклятым болотам.

     Беларион был убеждён в том, что если один и тот же страх разделяют многие, значит, в этом страхе есть особенное чудо и привлекательность. Беркарийцы избегали пересекать Сонное море и исследовать Озеро Ртути, потому он сделал это с удовольствием, так и не найдя причин для страха, зато научился навигации. К Великому Океану тоже никто не отваживался путешествовать, больше из удалённости объекта, но Беларион всегда туда стремился и несколько раз бывал у побережья. Беркарийцы избегали спускаться глубоко в недра, загоняя туда лишь рабов и преступников, - а ему выпала неудача стать одним из каторжан по приговору, но Принц вошёл во вкус и впоследствии выкупил нескольких каторжников собою, проведя в шахтах лишних несколько лет и тщательно изучив структуры горных пород. Возможно, по топям он бродил в силу того же детского стремления познать, чем же болото так пугает всех остальных?

     Прежде, чем ступить вперёд, почувствовав, как почва проваливается под сапогами, на кочку, он обнажил меч, но не для боя, а для освещения. Иногда Атар заменял ему фонарь, сияя блеском Живого Огня. Ведь если за небольшим пространством заболотцы, что совершенно невозможным кажется в лесу, тропа обрывается, то к чему тогда его переходить? Просто невероятно, - встретить болотце на пути через такой лес. И только на миг забыл он о чьём-то присутствии, этого момента было достаточно, чтобы испугать странника: чуть ли не в кошачьем шаге от него, лицом к лицу возникла бледная, худощавая и печальная Химера. Беларион вздрогнул, шатнулся и с трудом перевёл дух. То было бы вполне органичное зрелище, если бы дева лежала трупом в гробу, - настолько мертвенной она выглядела, скрестившая руки на груди, прикрывшая ладонями тяжелую квадратную доску с неясными иероглифами, висящую на железной цепи на её шее. Эта таблица и излучала свет, подобный лунному, но с зеленоватым оттенком. Рядом с нею возник тяжёлый посох, воткнутый в вязкую землю. Беркарийца заворожило мученическое лицо, и её тусклые волосы, словно прилипшие к щекам и воротнику, и её изношенное грубое серое платье, и обтрёпанные небольшие, словно больные, птичьи крылышки, - подчёркивали муку, застывшую в скорбном взоре.

     Человек, стремящийся к земным удовольствиям, должен действовать гораздо продуктивнее, чем тот, который просто хочет выжить. В тот миг, когда человек застыл в своих деяниях и забыл о действительных целях своих деяний, и возникла эта Химера. В душе она несла совсем иной покой, покой, иногда рождающийся в человеке и при борьбе с собственной порочностью. Когда человек отказывался истлевать и терять свои способности к полноценной жизни, он начал истлевать по-другому, из поколения в поколение усложняя условия жизни. Что-то было создано ради комфорта, а что-то лишь по чистой инерции. Откуда эта инерция? Не будь у человека столь неумолимого Времени, он не стал бы ломать голову над тем, чем бы его занять, да и рабство оказалось бы невозможным, если бы покой был единым на всех. А оказалось, что в непрестанном труде из нужды и без нужды так же легко жить, как и в совершенном безделии, - ни первое, ни второе не требует от нас глубокой мысли, хотя давно пора бы её обрести. В древности чаще люди суетились из реальной надобности, а в современности мы можем видеть множество трудоголиков, и имя этому забытью – Суета.
     Химера печально склонила голову:
 - Пойдём, я проведу тебя сквозь своё обиталище. Даже днём с огнём было бы непросто миновать эту топь, а у нас вечная ночь.
 - Не волнуйся, я здесь легко пройду! – усмехнулся Беларион, - Это ведь моя стихия! А напугала ты меня зря, я зла тебе не желаю.
 - А кого не пугает простор непосильной работы, когда в неё ещё не канул с головой?! А что есть твоя стихия?
 - Болото, разумеется…
 - А здесь – не болото! – сурово пояснила Суета, - Это последний приют для многих, кто ещё пребывает в Третьей Тверди, и они даже после смерти могут не выйти к свободе жизни. Но, увы, мою топь невозможно обойти никому. Что, по-твоему, окружает эту трясину?
Беларион уже ни в чём не мог быть уверен, вглядевшись во тьму ещё пристальней:
 - Я полагаю, это лес вокруг.
Измученная дева напускала на себя всё больше суровости, Белариону было даже немного смешно, когда она говорила о своих владениях, словно взаправду пытаясь его запугать:
 - Мои владения ограждены высоким частоколом. Вопрос лишь в том, чему ты больше подвластен в жизни: долгу, желаниям или определенным целям, возникшим из светлых идей? И назад рваться бесполезно, ты окружён здесь моей живой стеной и сокрыт от всего остального.
 - Ну и что? – беззаботно вздохнул Беларион, - Я ничуть этим не огорчён, и даже буду рад, если ты одолжишь мне свой посох.
Химера немало удивилась наглости беркарийца:
 - Ну, ты странный! Как же я тогда сама пойду?!
 - А разве ты не можешь полететь?
 - Нет, мои крылья никогда не раскроются. Весьма тяжело оторваться от земли вот с этим грузом! – она указала на светящуюся доску, - Возможно, для кого-то это  легче пера, для меня же это – тяжелее свинца. Этим я сильна, своим назначением топить самых непотопляемых. И это так бережёт душу от вторжения мучительных чувств и ненужных мыслей. Это монолит вечного дела жизни! Хочешь, я тебе такую дам тоже?
 - Нет, благодарствую! – усмехнулся всё понявший Беларион,  - Кажись, у меня такая уже есть, но где-то глубоко в душе, весьма глубоко…

     Химера Суеты кивнула в направлении продолженья тропы и, тщательно нащупывая посохом почву, медленно побрела вперёд. «Зря, - подумал Беларион, - говорят, что ремесло – не коромысло, да плеч не оттянет. Оно ту3т того гляди и в трясину затянет!» Болото чавкало, зловоние клубилось дымкой, ошалевшая мошкара накинулась на беркарийца, как на тепло и запах новой, ещё не загубленной, но идущей по грани погибели, жизни. Гнус стервенел, словно помогая Химере… А из-под ног летели стоны заживо погребённых  людей, разменявших душу на засилье Суеты, - кое-где Беларион замечал их лица и руки у самой поверхности смердящей тины. Химера собою демонстрировала возможность правильного перехода, преодоления этой топи, - в некоей спокойной целенаправленности. А отчего мы порою так беспричинно торопимся в своих трудах? Как раз оттого, что любое дело, имеющее право называться делом, как правило, движется больно медленно, подобно несчастной Химере, ничуть не пуская вперёд, пока оно не завершено поэтапно.  Иногда бывает легче броситься в сторону и завязнуть, чем терпеливо следовать за своей целью, не отвлекаясь от выбранного пути.
Подходя к середине владений, дева почти что стояла на месте, что позволило Белариону заглянуть в топь попристальней:  вот, видение мечущейся в непрестанной спешке домохозяйки, у которой нет никаких целей. Вот, видимо, какой-то политик, давно проигравший в своей борьбе, но по-прежнему закинутый документами и писаными речами, работающий бесплодно день и ночь… Но страшнее всего, - девчонка-нищенка, творящая взрослую работу, и плача не по-детски о своей рабской участи, которую она сама себе никак не могла выбрать! Её маленькая ручонка всплыла на поверхность и жалобно искала помощи. У беркарийца сжалось сердце, и, не задумавшись особо ни о чём, даже не понимая риска, он ступил ногой туда, где твердь запросто могла провалиться, ухватился за руку и что есть сил рванулся назад.

     Ступня увязла, вот, незадача! Девчушка освободилась по пояс, отчего её рыданье стало пронзительно громким. «Не надо, дяденька!  Утопнешь, оставь!» - даже возгласы ребёнка были серьёзны. Но Беларион, вытащив бедняжку на кочку позади себя, неизбежно  увяз по колено. Химера злобно обернулась, шагнула к нему, сверкая глазами:
 - А ну, отдай ребёнка!
 - Вот так взял и отдал! – нагло  выпалил беркариец, загородив  собою  беспомощное тельце.
Негодуя, Химера попыталась столкнуть Белариона с тверди, пожелав заполучить новую жертву в возмещение утраченной. Над трясиной же всплыло лицо хрупкого молодого мужчины, который в порыве благодарности выталкивал увязшую ногу из топи. Образ девочки уже парил в воздухе,  её пленная душа уже обрела свободу, и она снова будет жить.
 - Спасибо за доченьку! – хрипло выдохнул пленник болота, - Совсем рано погибла она, красавица моя. Да что ж я мог поделать?!
В безмолвном плаче скорбящей радости молодой отец заново погрузился в мерзкую жижу. Химера проиграла… Она была одновременно потрясённой и озлобленной, и смотрела на странника взглядом, уже лишённым всякого доверия.

     Просто она никак не могла ожидать от Белариона жалости и блага, после его кажущегося-то союза со Сладострастием, судя по его отношению к людям, - вроде бы, он оскорблён ровно настолько, чтобы спокойно проигнорировать чужое горе. А он совершил противоположный по содержанию поступок, пойдя так легко на это незначительное самопожертвование.
 - Ты должен чем-то заплатить за вмешательство в мои дела! – гневно отрезала Химера, - Это неслыханная дерзость!
 - Я вмешиваюсь только там, где вижу явную несправедливость, - ответил он, - Вот этот человек на самом деле виновен в том, что слишком рано принял бремя отцовства, не имея средств  к существованию, не встав на ноги, как следует. А ребёнок же не виноват, было жестоко даровать девочке такую жизнь. Не она выбирала: быть ей в кабале труда или жить беззаботно, как другие дети. За неё всё решил голод, так судьба и растерзала детскую беспечность. Она не желала этой доли, просто другой доли не было.
 - Что ж она тогда сразу не погибла?
 - Жизнь-то всё равно дорога любому, пусть и ужасна, но дитя боялось её потерять, потому девочка прошла мимо Жизни и Смерти благополучно. Признай, почтенная, моя ведь здесь правда! – воскликнул беркариец.

     Но Химера развернулась, ничего не ответив, и продолжила своё воистину черепашье путешествие. Этот посох в её руке был Посохом Безвременья, который и делает дело несказанно тяжёлым, а носительницу этого дела, - невесомой. И только теперь заметил беркариец, что под ней кочки не продавливаются, зато под ним! – Ещё пара шагов, - и ухнет в болото, поминай, как звали! Химера нарочно продвигалась всё медленней. Беларион исхитрился приблизиться вплотную, стоя на шатких основах, и вырвать из рук её посох. Он вознамерился обойти её по другим кочкам.
 - Может, я и дурак, но не писаны мне ваши законы! Я пойду своей дорогой.
Внезапно Химера потеряла опору и дико завопила, плюхнувшись в собственный Ад:
 - Вытащи меня!
 - Обещаешь пустить меня вперёд?
 - Обещаю!
 - И не обманешь? – удостоверился Беларион.
 - Не обману! – пробулькала она уже по уши в тине.
Беларион протянул ей посох и, как только она выбралась на твердь, зашагал по кочкам с быстротой болотного следопыта, обгоняя любую идею, - новой, и одно дело, - другим, вовсе не ставя никаких целей и отказываясь тормозить перед обстоятельствами. Здесь он исполнил свой долг, восстановив справедливость и изобличив обманную тяжесть Химеры Суеты, - в Безвременьи она неощутима.

     Так скорость воплощения всех наших замыслов зависит от обстоятельств, данных здесь и сейчас, - но то, что впереди, мы способны сотворить сами. А чем больше обстояте6льства нас  задерживают, тем сильнее Суета врывается в жизнь, когда избежать плена уже не достаёт терпения. И в этой бездумной суете сует уже есть покой, уже – статика, невероятность движения дальше, невозможность повернуть назад. Каждый момент действия – очередная хлябь для того, кто слишком в это действие влюблён. Тем более, если дело выбрано не по силам, если цель нереальна, если она сама по себе не нужна, а то и вовсе не видна. И каким мучением может оскверниться светлый путь, если оступишься в двух шагах от заветного берега, одним лишь взглядом касаясь идола свершения!

     Белариону это никогда не грозило, он всегда производил впечатление бездельника, но жил в вечном осуществлении дела, в деле без начала и конца, своих многих целей добивался мастерски и лишь тогда, когда воистину нужно.  Деяние его не могло поработить, оно развивалось с его личным развитием, и Химере пришлось прибавить шагу, поспевая за ним. Само его развитие, собственно, и было его делом, - но он не спешил его закончить. Выйдя на твёрдую почву, он молча отдал посох владелице. Она положила руку на его плечо и сказала:
 - Я не забуду благородства! Никто меня не вытаскивал, когда я оступалась, из страха каждый проигнорирует мои просьбы и уйдёт… Ты сильный, Человек в Красном! Ты силён тем, что равнодушен к вещам, на которые могли бы многие купиться. И нужного ты не упускаешь. Но никогда не обрести покоя, за тобою твоя мятущаяся правда! Прав ты, что незачем искать покоя и оставаться в нём, он не имеет смысла. И стоит ему отдаться, как он быстро сможет одолеть и увлечь даже самых сильных личностей ко дну небытия.
Химера, уже без промедлений, спешно и деловито зашагала назад,  и вскоре её невзрачный силуэт растаял во тьме, унося на груди частицу света. Беларион, проходя через брешь в частоколе по узкой тропе, заметил повисшую на древесине скорбную маску, - одно в ней ощущалось: сожаление о безотрадно прожитой жизни. Часто человек ставит на себе крест во имя дела, а затем сожалеет, что не видел радостей посреди суеты и зря себе во многом отказал. Дело должно быть достойным жертв, чтобы жертвовать. Опустошёнными застываем мы, осознав, что золото чувства, возникшее и пережитое ранее, премного дороже покоя, что сравним со смертью. Давненько уже не слышно душераздирающих криков Химеры Страха, а лишь какое-то гнетущее молчание.

     Ради чего держать душу в оковах? Зачем запирать сердце на замок? Даже самый гениальный, сметливый и расчётливый ум станет бесполезным автоматом рассудка, если не питать его абсурдом, не ковыряться в нём скальпелем безумия, отрезающим гнилые атавизмы старого уклада в пользу прогресса.

     Беларион, довольный всем пройденным и окрылённый радостью за милую девчушку, не заметил, как быстро поредели деревья. И вот, - взору открылась степь, а в степи, к счастливому удивлению, вдалеке виднелась незнакомая Цитадель.
 - Ага! – обрадовался он ещё больше, - Крепость, что ли?! Там-то, наверняка, и живёт Повелитель!
Как ни странно, горы виделись отсюда ещё более далёкими, чем тогда, когда он приметил их с просеки. Цитадель у горизонта тускло сияла огнями, в ней явно чувствовалась жизнь. Приободрившись, странник уверенно зашагал по степи, - близко ли или не близко, а заблудиться невозможно.

     А из самого высокого окна самой высокой башни за ним неотрывно следили глаза того, кто и был Повелителем Острова. «Наш гость направляется сюда, - сказал он сам себе, - Значит, я поспешу отсюда убраться!» Дрожащая рука швырнула об пол своё зеркальце, и фигура Повелителя растаяла в дымном облаке, поднявшемся над осколками.



                Суета.


О том говорится лишь прозой,
И мне ли стихи слагать,
О тех, кому нужны розы,
Чтоб только шипы собирать?
О тех, кто голов не поднимут,
Уйдя в долгий анабиоз,
Шипы пусть, измучавшись, вынут
Из жизни, не трогая роз…
Вот разве мне спеть о той деве,
Что смрадный их плен стережет?
Страдание в этом напеве
Кому-то сердца обожжёт…
Она так сурова, велика
В предписанном шествии здесь!
О горестях – светлая книга,
Печаль измождённого лика,
И Путь, - поистоптанный весь!
Идём, Дева, цель мне известна,
Не кочки топчу, - колея!
Ты знаешь, как сердцу в ней тесно,
Святая Химера моя!
Идём, друг, жить – это работа,
Что выше всех будничных дел.
Идём, безвозвратно болото
Тому, кто пожить не успел.
Идём, я дойду, я не сгину,
Я розы вдохну аромат!
Пусть точит зловонием тина,
Идём, Путь отрезан назад.

                (30 сентября 2005 года).





                Конец  второй  части.;

;