5. Пленники Омоля

1.

Вот она, охотничья избушка! То немногое, что осталось от давно покинутого скита. Еще в начале тридцатых здесь теплилась жизнь; десяток пожилых старообрядцев коротали свой век в приземистых избах близ лесной речки. Новая власть обнаружила в среде мирных староверов «контрреволюционный заговор». Последние насельники сгинули в утробе гулаговского Молоха. Скит постепенно разрушался. Еще в шестидесятых можно было видеть руины часовенки, без креста и деревянной луковицы, которые сшибли ретивые бойцы НКВД. Но однажды в ней заночевала компания охотников. Ребята «обмывали» добычу и заснули, забыв погасить огонь, разожженный в импровизированном очаге посреди бывшего храма. Ночью часовня заполыхала. Задохнулись и сгорели двое из троих незадачливых охотничков. Потом кто-то, видимо, таким же Макаром спалил две их трех остававшихся изб.  Говорят, после войны здесь находили немало антикварных редкостей: образки и складни Выговского литья, иконы старого письма, книги… Многое растащили бывавшие здесь лодемские мужики, что-то вывезли туристы. Осталась одна-единственная разоренная и обветшавшая изба. И легенда. Старинное предание повествовало о старце Евстратии Лодемском – кудеснике и чернокнижнике, примкнувшем к старообрядцам и оставившем грядущим поколениям некую книгу, которую и поныне мечтают обрести  любители старины и искатели тайн.
Дмитрий Ваганов искал загадочную книгу там, где ее меньше всего ожидали обнаружить.
Помните Эдгара По: письмо нарочно было спрятано на видном месте, где никто не догадается его искать. Так и здесь: казалось бы, за прошедшие десятилетия скит был перевернут вверх дном любителями русских древностей. Но что-то подсказывало Дмитрию: копать нужно в скиту. Только здесь обретешь искомое!
… О «Бесогоне» Дима узнал несколько лет назад от вузовского товарища, давно переехавшего в столицу. Здесь Андрей (так звали его) вошел в некий кружок поклонников исконно русского мистицизма. С новыми знакомыми он за десять лет исколесил пол-России: побывал и на Алтае, и в кержацких селениях близ Байкала, и в знаменитом «колдун-городке» на Урале, где, по его собственным словам, принял посвящение от прямого потомка летописного Пама. Многое Андрей, конечно, привирал. В последние годы он был занят розыском «отреченной» книги, именуемой «Бесогон Поморский, писаный  рабом Божьим Евстратием в лето 7276 от Сотворения Мiра…» Далее шло еще не меньше двадцати слов, адресованных читателям сего сочинения. Труд Евстратия был составлен, по его же словам, «ради распознавания прелестей бесовых». Впрочем, по свидетельствам немногих, державших в руках эту книгу, написанное в ней скорее привлекало внимание читателя ко всякого рода чертовщине, нежели отваживало от нее.
… Дмитрий, нагнувшись, вступил в избушку: потолок изрядно перекосило, и за порогом темечко высокорослого Димы уперлось прямо в притолоку. Он нагнулся снова и сделал несколько шагов. Разогнул спину: теперь макушка головы чуть-чуть не доставала до потолка. Было темно. Два маленьких окошка почти у самого пола, с кое-как вставленными в них обломками стекол, основательно залепленных лесной грязью и закопченных от дыма и курева коротающих здесь ночи охотников, едва пропускали свет. Распахнутая дверь открыла нутро избы прохладным лучам осеннего солнца. От порога к дальней стене пролегла белая дорожка. Высветился многолетний мусор: окурки, пробки от пивных бутылок, патронные гильзы, рыболовная блесна, смятый спичечный коробок, клок газеты, желтый, как осенний лист. Вся мебель заброшенной избы состояла из колченогого стола,
поставленных на попа ящиков, заменявших стулья, и двух железных кроватей в углах.
               
2.

Предание об Евстратии Андрей услыхал в Сибири. Где именно, он не счел нужным уточнить: то ли на Алтае, то ли от забайкальских семейских староверов, то ли еще где. На то они и эзотерики, чтобы скрывать тайны от непосвященных. Однако саму историю поведал Диме в электронном письме во всех подробностях.   
… Парфений Бежецкий был знатным елизаветинским вельможей, вхожим в петербургский высший свет. Хотя в северную столицу он выбирался довольно редко, предпочитая безвылазно обитать в своем имении где-то близ Твери. Слыл Парфений большим любителем азартных игр, изысканных вин и весьма охочим до юных крестьянок. В общем, ценил вкус жизни. В свои неполные сорок лет успел отличиться в двух военных кампаниях – турецкой и польской. Янычарская сабля прорисовала дугу на его левой щеке.
Сим украшением мужа-воителя Парфений чрезвычайно гордился. Своему крепостному живописцу настрого повелел изображать себя на парадных портретах всенепременно со шрамом. И Федька-художник старался: шрамище выходил внушительный, с пурпурным оттенком. Когда Парфений  достиг средины жизни, в его биографии случилось нечто, благодаря чему стезя благородного дворянина вскоре круто изменила свое направление.   
Храброго офицера и знатока фортификации Парфения Бежецкого направили с инспекционной поездкой на Север России. Ему поручалось проверить состояние острогов на обширной территории от Печенги до Печоры, чтобы на случай новой войны со шведами русские гарнизоны встретили неприятеля во всеоружии под надежной защитой крепостных стен. Поначалу Парфений истово взялся за дело: устраивал показательные разносы комендантам крепостей, грозился принять решительные меры и отправить горе-воителей на сибирские границы. Но скоро военно-инспекторская деятельность наскучила
жизнелюбивому воеводе. Череда дней прошла в праздности и пьянстве. Однажды Парфений высказал желание поближе познакомиться с легендарными лапландскими шаманами – нойдами. Дважды или трижды ездил он из Колы в тундру, где общался с духами в компании лопарей-двоеверцев. Эти вояжи к «поганым язычникам» послужили поводом к жалобе, которую кольский священник отправил архиерею. Тем временем Парфений благополучно отбыл на восток. Его знакомство с языческими культами продолжилось на берегах Печоры. Наш герой и раньше-то был неравнодушен ко всяческой мистике, охотно верил в приметы, гороскопы и гадания, а тут и вовсе погрузился с головой в мир таинственного.
Вскоре по прибытии в Пустозерск разузнал Парфений о загадочном племени, издревле кочующем в печорских тундрах. За многие века до прихода самоедов эти аборигены, коих местные жители полушепотом, с заговорщицким видом называли «сихиртями», были полновластными хозяевами тундровых просторов. Их язык не походил ни на один из бытующих в империи. Появлялись «сихирти» ранним утром, выбирая те часы, когда
над равниною и речною гладью еще не рассеялся белесый туман. Их отношения с самоедами, зырянами и русскими поселенцами сводились исключительно к меновой торговле. Покончив с торгом, сихирти исчезали так же внезапно, как появлялись. Никогда нога «сихиртя» не ступала на деревянные мостовые Пустозерска, общение их с местными жителями происходило исключительно в тундре, за городскими стенами. Говорили, что загадочные первообитатели тундры – стойкие язычники, кои поклоняются нечестивому идолу Омоля. Никто никогда не видел их молений. Иногда в тундре находили деревянных божков-истуканов, выпачканных кровью. Ни православные, ни раскольники, ни даже
упорствующие в шаманском суеверии самоеды не решались подходить близко к этим
«болванам». Утверждали, что прикоснувшийся к идолу впадает в опасное безумие.      
               
3.

Дмитрий с фонарем в руке обшарил каждый сантиметр пола избы. «Где-то здесь должен находиться вход в подпол», - лихорадочно думал он, сдвигая с места скрипучий стол, отбрасывая ногой ящики. Наконец, он оттащил обе кровати, чьи железные решетки были накрыты вместо матрасов драными куртками. Под одной из коек был сплошной пол; под другой оказалась грубо сколоченная крышка, столь плотно пригнанная к доскам пола, что
поначалу различить ее было невозможно. Он с трудом сдвинул тяжелую крышку с места. 
Пахнуло сыростью, плесенью, гнилым деревом. Он посветил вниз. Лесенка с пятью ступенями вела внутрь и упиралась в земляной пол. Аккуратно ступая по ветхим ступенькам, искатель сошел в квадратный погреб. Здесь невозможно было распрямиться в полный рост; Дима ползал по влажной земле на коленях, одновременно шаря фонарным лучом по углам небольшого помещения. Пусто! Вероятно, последнее выгребли еще царские слуги или НКВД, периодически устраивавшие рейды по староверческим скитам.
Гнилостный дух кружил голову. Брюки промокли насквозь. Левая рука месила грязную почву. Внезапно ее большой палец уперся во что-то твердое. Камень? Доска? Он стал разрывать грязь одной рукой, другой тем временем направляя луч фонаря. Еще одна крышка! Четверть часа ушла на то, чтобы счистить многовековой слой почвы со старого, но еще крепкого дерева. С неимоверными усилиями он сдвинул ее. Лестницы не было.
Зато внизу, на глубине примерно двух метров, на таком же земляном полу лежал то ли ящик, то ли сундук – нечто массивное и прямоугольное. Дмитрий спрыгнул вниз, больно ударившись локтем об угол тяжелого предмета. Да, это был окованный железом сундук.
Старинный замок проржавел насквозь, однако же, не поддавался. У искателя в кармане куртки имелся молоток, которым он тотчас же принялся наносить яростные удары.
Сначала скоба замка только погнулась; после шестого или седьмого удара молотком замок треснул и рухнул к ногам. Дмитрий поднял тяжелую крышку. Боже мой! Десятки складней Выговского литья, потертые лестовки, старинный псалтырь, богослужебная утварь. Дмитрий осторожно достал старую ржавую кадильницу. Под ней оказалось нечто, завернутое в грубую холстину. Посветив в недра сундука гаснущим фонарем, Дима извлек
наружу что-то увесистое. Развернул ткань. Книга! Он вытер пальцы о куртку, с величайшею предосторожностью открыл потертую кожаную обложку. На него смотрели поблекшие от времени буквицы полуустава. «Бесогон Поморский» - едва прочел он. Свет фонаря еле теплился; жаль, что он не позаботился сменить вовремя батарейку. Итак, загадочная книга в его руках! Надо торопиться, пока фонарь окончательно не потух.
Дима успел прихватить с собой только рыжее медное распятие и литую иконку, изображавшую Вход Господень в Иерусалим. Остальное – в следующий раз.
Старообрядчеством он заинтересовался под влиянием старого друга Андрея. Впрочем, были тут и личные мотивы - его бабушка принадлежала к филипповскому толку, от нее остались некоторые предметы культа, которые наш герой по молодости и глупости продал антиквару еще в середине девяностых: он остро нуждался тогда в деньгах, его фирма обанкротилась, надо было срочно раздавать долги. Он продал все, что мог: от дачного участка с домиком до хранившихся в шкафу старопечатных книг и древлеправославных реликвий. Теперь Дима Ваганов горько пожалел об этом. Но прошлого не вернешь.
Он не без труда пролез в узкий лаз, встав на сундук и подтянувшись. Фонарь погас.
               
4.

Парфений упорно добивался контакта с сихиртями. После бог весть какой по счету попытки, он отправился в тундру с проводником-самоедом, предварительно пообещав тому в благодарность за посредничество подарить новехонькое ружье. За чаркой «огненной водицы» старый самоед охотно согласился. Он обязывался отвезти Парфения далеко в тундру – туда, где среди скудного кустарника высятся страшные идолы. Невдалеке от них Парфений и его спутник должны был дождаться утра; завтрашнее утро обещало быть туманным – значит, сихирти непременно появятся. Говорили, что, прежде чем отправиться в торговую факторию на берегу Печоры, эти загадочные инородцы посещают свое вековое капище и приносят там жертву богам. Едва заслышав звон бронзовых колокольчиков сихиртских упряжек, самоед должен был немедля ехать прочь, пока сихирти не заметили его. На следующий день самоед вновь явится к капищу и заберет Парфения. При этом высадить и забрать его проводник должен был на расстоянии видимости от  капища – абориген тундры панически боялся приближаться к чужим богам.
Едва самоед довез Парфения до излучины небольшой тундровой речки, откуда хорошо видны идолы, как, вопреки уговору, опрометью погнал олешков назад. Сам облик богов внушал ему ужас. Ночь в тундре пришлось провести в одиночку. Выли волки. Парфений развел огонь: дважды он отгонял их выстрелами из ружья, которое намеревался подарить трусливому проводнику. Всю ночь он не сомкнул глаз. Рано утром, когда туман заволок тундру, послышался мелодичный звон колокольчиков. Едут! Задремавший было Парфений протер глаза. Из тумана выскользнула оленья упряжка,  затем еще одна. Они направлялись к идолам. Внезапно один из сихиртей, разлегшийся на нартах, пронзительно закричал что-то на своем языке. Он заметил непрошеного гостя…
В этот раз сихирти явились к фактории чуть позже обычного. Ихний шаман вез с собой закутанного в малицу Парфения. Тот блаженно улыбался. Как позже объяснял он своим близким, перенятый от лопарских нойдов язык жестов сослужил ему хорошую службу – почти сразу удалось наладить общение с сихиртями. С тех пор Парфений стал частым гостем у них. Он немного освоил их язык, попытался научиться искусству ворожбы у старого шамана. Сихирти вскоре стали почитать его почти за своего. Зато местные жители шарахались от знатного гостя как от прокаженного. Он часто уезжал с сихиртями в тундру и возвращался через два-три дня своим ходом. Говорили, что тундряные волки обходят его стороной, ибо Парфений перенял от сихиртей заговорные слова против хищников. А однажды Парфению довелось участвовать в странном обряде, о котором он не любил распространяться. Сихирти привезли в капище девушку-зырянку, которая собирала морошку в тундре, да и заблудилась. Ее привели к идолам. Что было дальше, не знает в точности никто. Возможно, это была какая-то древняя языческая оргия и, зная наклонности Парфения, нетрудно предположить, что тот принял в ней самое активное участие. Девушку потом ее родичи так и не нашли. А священник, теперь уже пустозерский, наябедничал архиерею о непотребном поведении Парфения. Тем временем прошло несколько месяцев. Пора было возвращаться. Пока жалобу батюшки доставили преосвященному владыке, Парфений был уже далеко. Не заезжая в родовое поместье, он отправился с докладом в Санкт-Петербург, был благосклонно принят самыми высокими чинами империи, и, поговаривали, имел аудиенцию у матушки-государыни.
Отныне Парфений стал чаще бывать в столице, а в своем имении – лишь наездами. В ту пору в моду вошли медиумические сеансы. Зарубежные прохвосты и отечественные мошенники лихо дурили сановных простофиль, обещая им общение с духами. Но скоро их заткнул за пояс провинциальный аристократ Парфений Бежецкий, демонстрировавший
петербургской элите истинные чудеса. Бывший игрок и кутила отныне, по возвращении своем из северных пределов, редко прикасался к вину, картам и костям. Зато стал завсегдатаем многих мистических салонов Петрова града. Он очаровал великосветскую публику тем, что далеко превосходил своими необычными талантами оккультную дребедень, которой потчевали петербургских дворян новоявленные «кудесники». В их ставшие уже привычными магические ритуалы он добавлял что-то свое, доселе неведомое
ни российским, ни заморским творцам чудес.
Как уже говорилось, в своем имении Парфений бывал нечасто. Барин брал уроки рисования у своего же художника-самоучки Федора и даже обещал ему в награду за науку дать вольную. Об обещании, впрочем, благополучно забыл. Однажды он изобразил на холсте старого человека с густой седой бородой, маленьким лицом, напоминающим пятиугольник, острым носом, мохнатыми бровями и всклокоченными седыми волосами.
Ничего примечательного не было в портрете старика, если бы не пронзительный недобрый взгляд светлых, холодных глаз и коварная ухмылка прикушенных губ. «Вот. Федька, тот колдун, с которым свела меня судьба в Пустозерской волости», - произнес Парфений, демонстрируя своему учителю холст. «Свят, свят, свят!» - побледнев, истово перекрестился тот и в явном страхе отвернулся от портрета. «Что, испужался?» - рассмеялся барин. «Хорошая картина, вашество», - только и проговорил крепостной художник и стремглав бросился вон из мастерской. Парфений лишь руками развел:
- До чего ж народ у нас на Руси суеверный! А не скажи я, что это колдун – не затрепетал бы и не удрал.
В поведении Парфения Бежецкого все чаще стали наблюдаться некие странности. Бывало, ночами он исчезал, и появлялся лишь под утро, в бессилии валясь на кровать. Он велел своим ловчим привозить ему из лесу пойманных зайцев и волчат. Их долго холили и откармливали крестьяне, которым Парфений поручал заботу о зверях, а потом звери внезапно исчезали. Иногда их окровавленные тушки находили в дальнем углу усадебного парка, под огромной елью, похожей на лохматого и бородатого великана.
Животным были нанесены смертельные раны, и они истекли кровью. Нередко по ночам дворовые слуги слышали отчаянный визг и всхлипы зверей, доносившиеся из того отдаленного уголка парка. Всех напугал визит в усадьбу Бежецких седого старика, по внешнему облику и одежде, несомненно, инородца. Он говорил по-русски с каким-то визгливым акцентом, иногда  же начинал лопотать на своем непонятном наречии. Гость провел в имении три дня, и исчез так же внезапно, как и появился. Никто не знал, как и когда он уехал. А через неделю молодая жена Парфения, происходившая из небогатых тверских дворян, пропала, не оставив даже записки мужу. Все ее вещи остались нетронутыми – выходит, убежала, в чем была. С той поры Парфений стал мрачен как филин. Так прошло несколько лет. Отныне почти не выбирался в Санкт-Петербург, о нем и его медиумических экзерсисах стали понемногу забывать. И вот однажды – это было вскоре после воцарения на престоле Екатерины – он вновь напомнил о себе.
Явление Парфения было воспринято как триумфальное возвращение победоносного полководца. Все наперебой зазывали его к себе. Он дал два сеанса в присутствии самого графа Григория Орлова, о чем фаворит новой императрицы не замедлил доложить ей.
Все ждали, что со дня на день блистательный маг будет принят во дворце. Но высочайшая аудиенция не состоялась. Вскоре после одного, наделавшего особенный фурор сеанса, Парфений впал в буйство. Он изрезал горничную трофейным черкесским кинжалом. 
Доктора признали убийцу опасным безумцем. Был отправлен запрос в Архангельскую епархию о поведении Парфения в бытность его на Севере. Стало известно, что он не раз якшался с шаманами, и о его предосудительном поведении доносилось архиерею. Когда
Парфения допрашивали, он твердил лишь одно: «Омоль пленил мой разум». Кто такой Омоль, не ведал никто.
Парфения отправили в один из северных же монастырей «для вразумления». Не прошло и двух месяцев, как в хмурый октябрьский вечер Парфений выбрался из кельи, оглушив и связав монаха, приносившего ему пищу, перелез через монастырскую стену – и скрылся в ближайшем лесу. Бежать из заточения ему было не впервой: однажды тем же способом он сумел удрать из неприятельской крепости, где пребывал в плену.
Архиепископ вызвал в свои покои настоятеля монастыря и совсем не по-христиански наорал на него, только что матом не бранился. Игумена после этого хватил удар.
Проблуждав с неделю по лесам, Парфений, еле живой, голодный и простуженный, явился в староверческий скит. «Каюсь в грехах! От синодальной церкви отбился, а истинной веры доселе найти не смог. Шаманским идолам кланялся, требы им клал и еще много всяческих непотребств совершил в моей недостойной жизни». Уставщик Тимофей мрачно оглядел новоприбывшего, и хотел сперва прогнать его: «Много тут вас шатается по лесам.
Может ты разбойник али холоп беглый?» «Из дворян я. Парфений Васильев Бежецкий. В монахи меня против воли постригли, а я бежал. Готов истинную веру принять». Он сложил вместе два перста и осенил главу свою. Уставщик все так же настороженно глядел на него. Неизвестно, как сложилась бы судьба Парфения, если бы скитники не упросили наставника своего взять странного человека в их общину. Он принял древлеправославную веру и стал отныне именоваться Евстратием. За несколько лет обучился он книжным премудростям староверов. На четвертый год скитской жизни решил Евстратий написать книгу про то, как прельщали бесы его, и как он одолел козни диавольские. Чтоб, дескать, заповедать юношеству: храни веру святоотеческую, избегай прелестей сатаниных  - и сим спасешься. Попросил у Тимофея перо и бумагу. Тот дал, хотя и с большой неохотой.
Попытку Евстратия излагать на бумаге свою борьбу супротив бесов светскими буквицами Тимофей пресек сразу же:
-  Пошто исконную православную грамоту отвергаешь, еретическими письменами зазря бумагу переводишь? – и отобрал перо и бумагу у незадачливого Евстратия. С великими мольбами, при содействии братьев-скитников он упросил наставника вновь выдать ему все, потребное для письма. Тот смилостивился. Евстратий изучил полуустав, и скоро стал
мастерски выводить затейливые буквы – даже обычно суровый Тимофей не мог скрыть улыбки. Иногда он читал уставщику написанное, советовался с ним, что-то переделывал.
Евстратий написал книгу в три года. Тимофей умер, не дождавшись окончания его труда. Скоро по завершении книги скончался и ее автор. Он покинул мир не по-христиански:
ночью, когда скитники спали праведным сном, ушел в рощу, прихватив с собой лестовки, которые шили на продажу насельники скита. Соорудил из них петлю и повесился на древе. «Самоубивство – грех тяжкий и неискупимый», - рек сменивший Тимофея уставщик Феофил. «Коли так, значит и мученики палеостровские, истинной веры ради живота себя лишившие, суть есть великие грешники?» - вопрошал мудрого старца юный
насельник Лодемского скита Серафим. «Они веры истинной ради, а сего мужа бесы прельстили, како бывало с ним и прежде», - решительно возразил Феофил. Братия вручила наставнику писаную Евстратием книгу. Целую ночь напролет Феофил читал ее, все больше мрачнея. А наутро велел запереть ее в сундук, спрятав от любопытных глаз.      
               
5.

Дмитрий  едва протиснулся в узкое отверстие – мешал  заплечный рюкзачок с тяжелой книгой. Теперь только тусклый лучик света из избы освещал верхний подпол. Он плотно закрыл нижний лаз, замазал его землей. Меж пальцев копошились невидимые во тьме черви и мокрицы. Бр-р! Он приподнялся, едва не стукнувшись о потолок, сунул в карман «умерший» фонарь и поспешил наверх. Когда его нога оторвалась от последней ступеньки, внизу раздался хруст и треск. Дмитрий вздрогнул и обернулся. Обломки лестницы попадали на земляной пол верхнего этажа старообрядческого «подполья».
«Так даже и лучше!» - подумал он, накрыл отверстие в полу крышкой, поставил сверху железную койку. Подумав, подобрал с полу немного мусора – все эти патроны, окурки, пробки, ветошь – и разбросал под кроватью. Чтоб никаких намеков на потаенный вход!
Он был дома спустя пять часов, Вымыв руки, тотчас развязал ремень на рюкзаке и бережно достал оттуда книгу. Первые полсотни страниц «Бесогона» пролистал, не читая.
«Столпы веры поморской», «О перстосложении», полемика с «никониянцами» относительно обрядовых тонкостей – все это было ему прекрасно известно. Некоторые страницы были украшены миниатюрами. Не зря крепостной художник Федька давал уроки своему барину. Патриарх Никон, наущаемый бесами; избиение Соловецких старцев солдатами воеводы Мещеринова; блаженство праведников в раю и вечные муки еретиков в адских котлах – все это было изображено весьма реалистично и не походило на традиционную старообрядческую графику со всеми ее неизбежными условностями.
Вот! То, что он искал. «О призвании бесов нечестивцами». При свете настольной лампы обладатель раритета внимательно читал написанное Евстратием. О разумных тварях, созданных прежде человека, и возгордившихся мудростью своею. За их гордыню непомерную Господь низвергнул сих созданий на дно окияна-моря, где и поныне пребывают в вечной тьме аки бесы в аду. Но, когда исполнится срок, покинут бестии отведенные им Богом пределы и горе тогда погрязшему в грехе человечеству!
Писал Евстратий и о мохнатых людях, проклятой ветви Адамовой, скрывающихся в лесах.
О великом царстве, существовавшем на Севере за много веков до появления в этих краях русского племени. И этих гордецов отправил Творец прямиком на дно. Волны плещутся над руинами их городов, и скользят сельдяные косяки, преследуемые белухами. И были еще племена, поклонявшиеся истуканам из камня и древа, и орошали их кровью невинною. Тогда прогневался Бог и наслал на них иные народы. И рассеялись идолопоклонники, так что и следов их не отыщешь. Далее повествовал автор о нечистом духе, Омолем нареченном. Тщетно взывали к нему преследуемые пришельцами язычники, но бес отвернулся от них. Здесь Евстратий приводил слова древней молитвы:
Иллаук  хыныр Омъяль ис ярих
Омъяль сугут тьяс хыныры
Юфир зел Омъяль курус
Ас курус темил сугут тум.
Немеякен хини ильс
Немеякен имрин офл
Омъяль су офл хугр
Офлокен зел семмар заникте.
- Интересно, это заклинание еще действует? – Дима сосредоточился, сделал строгое лицо и громким голосом начал зачитывать слова неведомого языка.
               
6.

Феофил носил ключ от заветного сундука в коробочке, что скрывал под рубахой. Никто не допытывался о содержимом сундука, рискуя навлечь гнев наставника. Чувствуя приближение смерти, он подошел к реке и выбросил ключ в омут. На следующий день Феофил отошел в лучший мир. Еще через десять дней нагрянула воинская команда. Со староверами обращались грубо, несмотря на  то, что в екатерининскую пору возобладала
либеральная линия во взаимоотношениях с «раскольниками». Преемника Феофила Валаама даже притащили в пытошный каземат, требуя признания: где его единоверцы хранят «сокровенную книгу»? Хотели было нещадно бить старца кнутом, но
ведший следствие чиновник из Петербурга махнул рукой:
- Оставьте его! Этот и на костре не сознается. Лучше обыщите скит.
Валаама выдворили прочь. Скит прочесали, рылись и в избе, где два с лишним века спустя побывает Дмитрий. Перевернули все вверх дном. Обшарили подпол – и ничего не обнаружили. Откуда только прознали царские слуги про книгу? Вот тогда и прошел слух, что не одну-то книгу написал Евстратий, а есть еще две или три копии. А подлинник-то
староверы или уничтожили, или где-то в лесу закопали.
Тем временем усадьба бездетного Парфения за неимением прямых наследников отошла его брату Павлу. Тогда вскрылись жуткие подробности ночных радений бывшего хозяина.
У корней богатырской ели откопали множество останков животных: зайцев, молодых волчат, хорьков. Нашли и полусгнившее тело крестьянского мальчика лет одиннадцати от роду. Вспомнили сразу, что однажды у жительницы одной из деревень, принадлежавших роду Бежецких, пропал сын. Ребенку были нанесены тяжкие раны, от которых он и скончался. На шее мальчонки нашли порванную тонную веревочку, на которой должен был висеть крестик. Креста, однако, не обнаружили. Немного ранее в Санкт-Петербурге объявилась женщина, выдававшая себя за жену заточенного в монастырь и бежавшего затем оттуда Парфения Бежецкого. Она утверждала, что происходит из тверских дворян, и что тайно покинула мужа, ибо он принуждал ее участвовать в богомерзких полуночных церемониях. Ей мало кто верил, пока не были обнаружены кости умерщвленных зверей и несчастного мальчика. Женщина закончила свои дни в приюте для умалишенных.
Павел Бежецкий живопись не жаловал, и велел всю «мужицкую мазню» вместе с
ученическими рисунками своего беспутного брата запереть в старом каретном сарае.
Весной 1918 года усадьбу спалили. В огне погибли и хранившиеся там произведения искусства. Впрочем, утверждают, что некоторые из них были заблаговременно вывезены владельцами за границу: потомки Павла Бежецкого эмигрировали из России.
Вернемся к судьбе книги Евстратия. Вновь о ней вспомнили в эпоху Николая I, когда на старую веру обрушилась очередная волна гонений. И снова прочесали скит в поисках
«крамольного» сочинения. Николаевские держиморды «наградили» наставника Корнилия
зуботычинами и оплеухами, невзирая на его преклонные лета. Но дед мрачно молчал.
С той поры и стали распространяться сведения о некоей богохульной книге, лишь по форме напоминающей старообрядческое сочинение, а на деле представляющей собой
пособие по черной магии и волхвованию. В начале ХХ века ее якобы видели на квартире одного известного московского мистика, собиравшего средневековые сочинения. Спустя какое-то время жилище оккультиста сгорело дотла по невыясненным причинам.
Другой след «отреченной» книги вел в Сибирь. О ней упоминал известный областник Виталий Чердынцев в своей переписке со сподвижником по убеждениям Александром Адриановым, вскорости расстрелянным чекистами. Часть переписки Адрианова оказалась в руках знаменитого Глеба Бокия, ведавшего в «конторе» всеми околооккультными делами. В письме Чердынцева Адрианову, отправленном адресату незадолго до его трагической гибели, рассказывалось о том, что в 1905 году Виталию Чердынцеву довелось держать в руках некую «странную мистическую книгу», хранившуюся в частном собрании рукописных книг у одного купца-кержака из Барнаула. Жившего в Тобольске Чердынцева немедленно разыскали «компетентные органы», он был доставлен в кабинет
товарища Бокия. Получив необходимую ему информацию, чекист-оккультист распорядился отправить выдающегося патриота Сибири в расход вслед за его другом по переписке. Одновременно он распорядился отправить в Барнаул целую бригаду людей в кожанках. Три недели они наводили страх на мирных обывателей сибирской глубинки.
Книгу найти не удалось. Говорили, что купца убили в Гражданскую какие-то анархисты, а библиотека была разграблена дочиста. Бокий был в бешенстве. Наконец, году в двадцать восьмом до него дошли известия из надежного источника, что «Бесогон Поморский» хранится у некоего владимирского букиниста. Перепуганный книжник готов был расстаться со старинным сочинением, лишь бы не расстаться с жизнью. «Бесогон» изъяли, владельца книги за «контрреволюционные речи» отправили на Соловки.
Там же, на Соловках, если верить воспоминаниям одного их выживших узников СЛОНа,
в одну из ветреных и дождливых ночей присланные Бокием чекисты совершили жуткий ритуал. В стволе старой сосны руками скульптора-арестанта была вырезана жуткая морда.
К ней привели трех человек, отобранных произвольно среди тысяч заключенных. Автор воспоминаний, опубликованных вскоре после его смерти в одном из частных издательств (дело было на излете перестройки), знал всех троих лично. Знаменитый московский налетчик Сашка Козырной Туз, сектант Георгий Мелентьев, проповедовавший среди односельчан скорый конец света и гибель безбожных большевиков в геенне огненной, и офицер-каппелевец, подполковник Евгений Прокопьев, осужденный за участие во мнимом «монархическом заговоре», были приведены к сосне и здесь умерщвлены. Их закололи штыками, предварительно сорвав кресты. При этом сектант Мелентьев яростно сопротивлялся, и, прежде чем истыкать штыком, его пришлось застрелить, а уж затем сорвать крест и пустить в ход смертоносные лезвия, которые кромсали уже мертвое тело.
Об успехе операции доложили Бокию. «Все, как велит ОН», - якобы произнес поклонник древних мистерий, долгие годы сочетавший веру в магию и марксизм. Бедолагу-резчика, который видел все совершавшееся под сенью древа, хотели было расстрелять, но потом махнули рукой, только пригрозив: «Проболтаешься - получишь пулю». Незадолго до своей смерти от скоротечной чахотки он проболтался соседу по нарам – терять-то было уже нечего. Сосед, мальчишка-беспризорник, вырос, выжил и стал мемуаристом.
Когда Бокия арестовывали, у него требовали какую-то древнюю книгу с заклинаниями.
«Я в эти бредни не верю», - повторял вчера еще всесильный чекист-оккультист. Бокия расстреляли; в поисках запретного сочинения, санкционированных лично Ежовым, арестовали несколько десятков человек. А еще прежде, в дни всеобщей коллективизации,
молодчики Бокия наведывались в Лодемский скит под предлогом поиска скрывающихся  будто бы там кулаков. Еще искали «контрреволюционную литературу», под которой разумели «Бесогон». Бокию непременно нужен был второй экземпляр книги.               
 Книгу не нашли. Пятерых скитников, самому старшему из которых было уже лет 80, ОГПУ отправило все в тот же Соловецкий лагерь как «врагов трудового народа».
             
7.

Дух упорно не желал являться. Может, оттого, что вместо «Омъяль» Дима пару раз произнес «Омоль», а непонятное слово «семмар» - с одной «м». «Что за чертов язык, - гадал он, - я, конечно, не лингвист, но  мне любопытно было бы узнать, к какой языковой группе принадлежал он? Древний язык, воспроизведенный старовером Евстратием. Не исключено, что слова, подобные этим, звучали из уст древнейших жителей Европы – бродячих охотников, населявших ее просторы за много веков до того, как с блаженных берегов Средиземного моря прибыли строители каменных кругов; задолго до того, как нахлынули из черноморских степей  бесстрашные всадники-арийцы. Наверное, «сихиртя» были последними осколками этих древнейших племен. Коми и ненцы частью искоренили физически, частью ассимилировали дофинское население Северной России».
В третий раз он прочитал заклинание слово в слово, максимально сосредоточившись на тексте книги. Все посторонние мысли отступили прочь. Дух, явись же! Где ты, наконец?!
Он уже готов был захлопнуть фолиант. И тут в углу его холостяцкой каморки (жена покинула Дмитрия два года назад) заклубилось неясное серое облачко. Оно быстро сгущалось, пока не приняло очертания отчетливого овала. Дима с замиранием сердца следил за происходящим. С восторгом и страхом одновременно он беззвучно шептал: «Началось!»  Овал вскоре стал явственно напоминать человечье лицо. Лицо старика.
Он был похож на аборигена тундры и, одновременно, чем-то неуловимо отличался от классического ненца. Блеклые глаза смотрели с недобрым прищуром. Борода словно струилась и переливалась оттенками серебристого цвета. То же и длинные спутанные волосы. Восторг вытеснялся безотчетным страхом. Дух неотрывно смотрел на него.
«Следуй за мной», – прозвучало в мозгу Дмитрия Ваганова. Именно в мозгу, потому что в комнате было тихо, если не считать гудения назойливого комара у лампы. Он вздрогнул – и провалился в небытие, сон без сновидений.
… Очнулся наш герой часов в шесть утра. Ранняя осень. На дворе уже светло. Он лежал, небрежно распластавшись на старом диване. Был он в одежде, включая ту самую куртку, сырую и замызганную, которую так и не успел постирать после своей «экспедиции» в скит.  Дмитрий был не только одет, но и обут; на подошвах ботинок чернела свежая глина.
Что за маразм? Он засыпал во всей одежде, только будучи мертвецки пьяным. Но это случалось очень редко. Он взглянул на рукава куртки, мокрые и липкие. Боже мой! Бурые пятна явственно напоминали кровь. Такие же пятна испачкали камуфляжные брюки.
Наконец, правая рука его тоже была окровавлена. Он одним движением скинул куртку, спустил брюки и внимательно осмотрел свое тело. Ни единой царапины! Тогда откуда же кровь? И что он, черт возьми, делал этой ночью?! Чья кровь? В голову лезли прочитанные
когда-то в научно-популярных и фантастических журналах истории про лунатиков, сомнамбулов, которые ночами бродят по крышам, совершают немыслимые при свете дня дела, в том числе тяжкие преступления. «А если и я?… Мне померещился вчера вечером этот гнусный старик… Потом небытие… Все это время я бродил по спящему городу и. наверное, совершил что-то. Меня ищут. Если найдут, то признают невменяемым? Или нет? Сидеть долгие годы в тюрьме или лежать на койке психбольницы», - таков был ход мысли Дмитрия Ваганова. Он метнул взгляд на книгу. Она лежала в точности на том же месте, где он оставил вчера. Дмитрий тщательно отмыл руки с мылом, вымыл и начистил до зеркального блеска ботинки. А потом весь вечер стирал куртку и брюки, изведя на них    
весь свой запас стирального порошка. Он не смел более прикоснуться к зловещей книге.  описанное евстратием.ампы обладатель раритета внимательно читалитывал старинные строкики своему барину. о "____________________   
               
8.

Каждый день со страхом он садился перед экраном телевизора смотреть местную криминальную хронику, ожидая новости о каком-нибудь жутком убийстве. Из дома почти не выходил, разве только за хлебом, при этом поминутно оглядывался по сторонам. Благо он оформил отпуск на две ближайших недели, и спешить было некуда. Чтобы жуткая книга не смущала его, завалил ее стопкой старых газет. Совершенно случайно Дмитрий обнаружил пропажу ножа-хлебореза. Он обыскал всю кухню, обшарил каждый уголок
своей двухкомнатной квартиры. Похоже, его страшные догадки подтверждались.
На пятый день по телевидению показали портрет пропавшей девушки. Оказалось, что она ушла из дома к подруге вечером того же дня, когда Дмитрий вступил в контакт с духом Омоля.  Ирина Сергеева, 22 года, студентка технического университета, одежда, приметы, просьба ко всем, что-либо знающим, сообщить по телефону…. С экрана на него глядело лицо «красивой, двадцатидвухлетней». Он вздрогнул. «Этого не должно было произойти… Случайное совпадение», - бормотал он сам себе. Не может быть, что его руки 
обагрены кровью такой красавицы. Она, наверно, сбежала из родительского гнезда с возлюбленным. Или ее похитили. А может, несчастный случай?» Руки мелко дрожали.
Через два дня мертвое тело нашли в сарае на окраине Поморска. Ему стало не по себе, когда пресса сообщила леденящие душу подробности преступления. Девушку истыкали острым ножом. Лезвие со страшной силой было вбито в голову; из пролома в черепе вытек застывший мозг. Перед этим то же лезвие злоумышленник всадил ей под левую грудь и рассек сердце. Кроме того, нож полоснул по животу, оставив глубокий разрез.
С шеи девушки была сорвана цепочка с крестом, которую нашли в углу сарая при тщательном осмотре места преступления. Кто-то из газетчиков предположил вывод, что убийство может быть делом рук какой-то секты сатанистов. Следов сексуального насилия обнаружено не было, из чего другой корреспондент делал вывод: орудовал маньяк-импотент, вымещавший злобу за свое бессилие на невинных жертвах. Дима, по-прежнему озираясь по сторонам, спустился в лифте, вышел из дому и купил еще несколько газет.
Все журналисты акцентировали внимание на странном способе убийства. Один автор отметил, что картина преступления напоминает какой-то первобытный ритуал.
Потрясенный Дмитрий вспомнил, что в архаических культах живот служит олицетворением физического существования, сердце – вместилище души, а мозг, как нетрудно догадаться, разума. Стакан с чаем дергался в его руках, забрызгав газету.
Через день после кошмарной новости он отправился на вечеринку к друзьям с твердым желанием напиться. Он не прикладывался к рюмке уже полгода, впервые ему предстояло «оттянуться» на полную катушку. Поначалу он отговаривал себя, опасаясь, что спьяну проболтается и… Однако, человек от природы молчаливый, он никогда, каким бы пьяным ни был, не говорил лишнего. За что, кстати, его уважали друзья и знакомые.
В компании собутыльников, с которыми не виделся давно, он довольно быстро захмелел. 
Водка сменяла пиво, потом опять наступал черед ячменного напитка. Кто-то принес пятизвездочный коньяк. К полуночи он основательно нагрузился. «Тебя подвезти?» - участливо произнес один из приятелей. «С-сам дой-ду, д-два ква-р-ртала», - с трудом выговаривая слова, ответил он. Ему помогли накинуть пальто. Дохнуло осенней сыростью. Он брел, пошатываясь; дабы сократить путь, прошел по диагонали через два двора. Вот и родной подъезд. Лифт не работал. Ругаясь, он поднялся на пятый этаж. 
               
9.

Дома его, вопреки обыкновению, не развезло окончательно. Он скинул пальто, сбросил на пол кепку. Поднял ее и швырнул на тумбочку. Прошел в свой рабочий кабинет, бывший по совместительству спальней. Включил компьютер. Электронной почты не было. Он давно не связывался с Андреем Печниковым, своим бывшим сокурсником и всегдашним собеседником, какое бы расстояние их не разделяло. А ведь в тот вечер, когда он радостный прилетел с «Бесогоном» домой, хотел немедля связаться с Андрюхой. Теперь же гнал прочь эту мысль. Что он расскажет ему? Шальная мысль мелькнула в пьяной голове: я вызову Омоля немедля и скажу ему все, что о нем думаю. И пусть убирается вон из моей жизни! А потом я уйду в староверческий скит, монастырь или что там у них…
Однажды, пару лет назад, когда он всерьез заинтересовался этими правопреемниками Древней Руси, то наведался в их молельный дом на окраине Поморска. Тогда общения с ними не получилось. Безбородый, пропахший куревом и перегаром человек, вызывал опасения: уж не подосланный ли властями гость к ним пожаловал? Эта всегдашняя настороженность была естественным следствием трехвековых гонений царского, а затем советского периода. Зато с той поры он перелопатил горы литературы по истории и современному положению исконной русской веры… «Итак, я рискну вызвать Омоля».
Он смел газеты прочь, стал лихорадочно искать нужную страницу. Пролистал машинально страницы, посвященные вероучительным вопросам; пробежал те места книги, где рассказывалось о дочеловеческой цивилизации, изгнанной на дно морское; с каким-то нелепым остервенением перебирал листы, повествующие о бесах, искушавших пустынножителей в олонецких кущах во времена расцвета Выговской обители. Вот оно, мерзкое заклинание! Четырежды он сбивался, произнося все эти «хыныр» и «семмар» - хмель брал свое. Наконец, с пятой попытки, в углу комнаты стала сгущаться некая эфирная субстанция. Однако лица Омоля ему не довелось увидеть. Что-то серое и овальное колыхалось над полом. «Сейчас не время», - отчетливо отпечаталось в его возбужденном алкоголем и предвкушением откровенного разговора с духом мозгу.
Субстанция стала быстро улетучиваться. «Ах, не хочешь разговаривать. Сволочь!» - рявкнул он. И снова, размеренно и отчетливо, насколько это вообще возможно в пьяном состоянии, произнес заклинание. «Хватит!» - плетью хлестнуло по мозгам. В одно мгновение овальное пятно растаяло. А потом он, обессиленный, уснул прямо за столом.
Ночью ему снились кошмары. «Мальчики кровавые» мерещились сквозь алкогольный туман. Он очнулся в поту и ознобе. Было без десяти четыре. Он вскочил с кресла, оглядел и ощупал себя. Крови нет. Выглянул из комнаты: верхняя одежда – пальто, куртка, плащ-дождевик - висит в коридоре, кепка покоится на тумбочке. Значит, никуда не отлучался. До утра он не сомкнул глаз. В девять отправился в магазин за опохмелкой. Когда откупорил четвертую бутылку «Балтики», блаженное тепло разлилось по телу. Хорошо! А что, если он никого не убивал? Он приехал, донельзя усталый, из лесу, сел за  письменный стол, углубился в интересную книгу – и заснул. Ему приснился какой-то языческий бог, требующий от верных ему адептов человеческих жертв. Ночью он куда-то ходил: наверняка страшная усталость вызвала приступ сомнамбулизма. Где-то месил ботинками желтую грязь, выпачкался в краске. Потом целый день отмывал ее – до чего ж липкая оказалась, зараза! Нож он мог взять с собой в скит: он помнил, что собирался упаковать в рюкзак тьму нужных вещей. Наверное, среди них был и кухонный нож. А там, в избе, он невзначай его выронил. Да и не мог он прирезать таким зверским способом эту девчонку!
Труп обнаружили на окраине Поморска, а его квартира находится почти в самом центре города. Он что, через весь город перся глубокой ночью в поисках случайной жертвы?
               
10.

Прошло три дня. Пресса, живо обсуждавшая подробности страшного убийства студентки, переключилась на другие «горячие» новости. Киллер ранил известного предпринимателя. Арестовали чиновника по обвинению в получении крупной взятки. Бутылку с «коктейлем Молотова» какие-то негодяи швырнули в витрину дорогого супермаркета, ущерб оценивается в сотни тысяч. Разоблачена банда мошенников, предлагавших старушкам «чудодейственный эликсир» по пять «штук» за бутылочку. В подгороднем селе ограблена церковь. Воры позарились на старинные иконы. «Креста на них нет!» - воскликнул Дмитрий  и вздрогнул от неожиданной ассоциации. На убитой девушке не оказалось креста! И опять страшные догадки и подозрения нахлынули на него. И он решился!
Был вечер. Закатное солнце послало в окно последний привет. Сумерки сгущались. Он был трезв как стеклышко. Слова заклинания звучали торжественно. «Дух не явится! - почти уже уверился он. – Первый раз Омоль возник во сне, второй раз я был крепко пьян».
Его стало трясти в ознобе, когда в том же углу в третий раз стало сгущаться сероватое облако. «Уходи! Вон уходи!» - орал он, махая руками. И опять перед его взором возникло из ниоткуда лицо бородатого старика. «Коли уж вызвал – не гони», - пронеслись в голове чужие слова. Дремота стала одолевать его. Он тщетно щипал свою ладонь, тер виски, кусал до крови губы. Лицо Омоля, казалось, злорадно ухмылялось. И он «отключился».
Очнулся он в половине десятого утра. Было пасмурно. Он лежал на паласе, в пальто и сапогах. Крови было меньше, чем в тот роковой день. Из кармана пальто торчал нож для резки мяса, вымазанный свежей кровью. О, ужас! Он схватился руками за голову. И сразу твердо решил: «Чистить одежду не буду. Пусть берут со всеми уликами. Наверное, у меня шизофрения. Я схожу с ума. Суд определит мне принудительное лечение, и тогда есть надежда, что я не свихнусь окончательно. Но, боже мой, кого же это я сегодня ночью?..»
Ответ пришел тем же вечером. Ведущий криминальной хроники бесстрастным голосом сообщал, что в подвале дома №…, корпус 2, по улице N… найдено тело мальчика одиннадцати лет. Приникший к экрану Дмитрий не запомнил фамилии убитого; отметил только, что имя его тоже Дима. А вот подробности убийства он слушал жадно. Жестокие удары ножом – в сердце, в голову, располосованный живот. С шеи был сорван крестик. Почерк убийцы, говорилось далее, до мельчайших деталей напоминает недавнюю расправу с девушкой… Дмитрий резко нажал красную кнопку на пульте, экран погас. Он оглядел нож, которым несколько часов назад терзал трепещущее тело тезки. Как ни силился, он не мог вспомнить, ни как оделся и покинул дом, прихватив нож, ни как шел по ночному городу в направлении железнодорожного вокзала – место преступления располагалось недалеко от вокзала - ни как волочил сопротивляющегося пацана в подвал.   
Наверняка тот сопротивлялся («На теле обнаружены следы борьбы, рубашка разорвана»), пытался кричать, звать на помощь, а он затыкал мальчику рот. В голове его созрело между тем решение. Он окинул прощальным взором комнату, сбросил на пол окровавленное пальто, переоблачился в ветровку. Затем взял обеими руками зловещую книгу и направился на кухню. Он включил газ, зажег горелку и поднес к пламени богохульное сочинение трижды проклятого Евстратия. Теперь он понимал: скрывавшийся в скиту аристократ не стал старовером; втайне он продолжал поклоняться чудовищному богу сихиртей. И книга была написана им исключительно для прельщения праведных умов и умножения кровавых жертв. Ему хотелось найти могилу нечестивца (наверное он похоронен не на погосте, а где-то по соседству за оградой, как самоубийца). Разрыть ее и выкинуть останки… Книга вспыхнула в его руках. Он уронил горящий фолиант на пол.
               
11.

Двое лодемских безработных, Витька и Шурка, собирали клюкву. Это был едва ли не единственный источник их доходов. Ягоду сбывали на местном мини-рынке. Промышляли еще грибами, но сей год выдался неурожайным на грибочки. Выручки от проданных даров леса хватало и на выпивку, и на закуску. А выпить парни любили. Частые и неумеренные возлияния отпечатались на лицах ягодников. Им было лет по тридцать, но выглядели они старше, чем на полвека. Виктор тащил два пластмассовых ведра, полных клюквы, его напарник – корзину, вынесенную из поселкового магазина год назад и используемую для хозяйственных нужд запасливым Шуркой. Он любил «приватизировать» все, что плохо лежит, за что уже имел конфликты с законом.
Впереди показалась поляна, на краю которой чернела замшелая избушка с перекосившейся крышей. «Зайдем, отдохнем?» - Витька поставил на пенек одно ведерко, другое передал напарнику и направился к древнему дому. Подходя к входу, почуял резкий запах. Дверь распахнута, изнутри несет вроде как мертвечиной.  Ну и аромат!
Он стукнулся головой о притолоку, ругнулся, переступил порог. Боже, какая вонь! Может, лесной зверь тут сдох или приблудный пес? Следом за ним, зажимая ноздри, вошел и Шурка. Он поставил корзину на стол, который угрожающе заскрипел. В избе было темно.
-А-а-а-а! – истошно завопил вдруг Витька и отшатнулся назад. – В углу!
- Черт с похмелья померещился? Или домовой? Чего орешь-то? – толкнул его в плечо Шурка. И обомлел… В углу, там, где покатый потолок находился на максимальном расстоянии от пола, на ремне болтался человек. По запаху было ясно, что висит он так не один день. Под ногами валялся старый ящик. К воротнику куртки булавкой была приколота какая-то записка.
- Слышь, уйдем! – запричитал Витька. – Нельзя нам здесь оставаться.
- Покойника испугался? – спросил Шурка. – А чего его бояться? Ты живых остерегайся.
- Сам повесился или убили, а потом вздернули? – Витька искоса глядел на труп, страшась подойти. Мимо прошмыгнула мышь-полевка. Он вздрогнул.
- Надо сообщить  в ментовку… Чтоб его сняли и похоронили по-христиански, - произнес Шурка и, все так же зажимая ноздри, подошел ближе.
- Ты че, спятил совсем? – накинулся на него напарник. - Нам ли с ментами связываться, с нашими-то судимостями? (Витька год назад был осужден условно за кражу цветного металла, Шурка тогда же – за злостное хулиганство). Мигом отягчающее убийство на нас
навесят. И, поди, потом докажи! А если он самоубийца, то их «по-христиански» не хоронят. Раньше таких за оградой кладбища закапывали. Грешники они перед Богом.
- И все ж таки человек ведь! – Шурка подошел еще ближе, напялил на правую руку грязную перчатку («Чтоб «пальчиков» не оставлять», - пояснил он) и открепил записку.
- «В мой смерти виновен Омоль», - прочел он на свету. – «Омоль» - это, видать, кликуха.
Довел кто-то парня до петли. Жалко.
- А говорят, что если человека до этого самого довел, - Витька провел ногтем по шее, - то за это тоже статья есть и срок полагается?
- Вроде есть. Ты на себе не показывай. – Шурка достал из кармана бэушный мобильник, приобретенный на выручку от сдачи ягод, бутылок и бесхозного металла, который, бывало, тырил вместе с напарником да сам никогда не попадался. Набрал 02…

12.

Труп вынули из петли, двух собирателей ягод допросили и отпустили. Признаков насилия на теле мертвеца обнаружено не было Чистой воды суицид. Сообщили родственникам.
В тот же день выяснилось, что самоубийца – хозяин выгоревшей дотла квартиры. Дней пять назад в центре города, в одном из окон девятиэтажного дома бесновались языки огня.
Пожарным стоило большого труда погасить неистовое пламя. Жилище гражданина Ваганова Дмитрия Михайловича, 1967 года рождения, превратилось в пепелище. Соседские квартиры пострадали меньше, и не столько от огня, сколько от воды, которой
бравые огнеборцы заливали пожар. Выяснилось, что источник возгорания находился в углу кухни – там обнаружили основательно обгоревший кожаный переплет какой-то старой книги. Оттуда пламя распространилось по кухне и соседним комнатам.  К счастью, покидая помещение, виновник пожара отключил газ – иначе последствия могли быть куда трагичнее. А вот зачем-то подожженную книгу почему-то не затушил. Огонь быстро перекинулся на  кухонные занавески, скатерть, накрывавшую обеденный стол…
Гораздо позже следователи выяснили причастность гражданина Ваганова к двум жестоким убийствам. По какой-то необъяснимой случайности главная улика – запачканная кровью куртка – почти не пострадала от огня. На погорелой кухне нашли набор ножей, в котором из шести предметов не хватало двух. Все это сопоставили. Эксперт-психиатр проанализировал найденную на трупе записку. Было очевидно,  что потрясшие город убийства совершил человек, находившийся в состоянии стойкого бреда.
Долго выясняли, кто такой Омоль, пока вызванный из Москвы на допрос друг убийцы-самоубийцы Андрей Печников не объяснил, что так звали какого-то грозного языческого бога, культ которого в древности бытовал у северных народов. На вопрос, не причастен ли гражданин Ваганов к какой-либо деструктивной секте, его друг ответил отрицательно.
Нашлись свидетели, утверждавшие, что видели человека, похожего по описанию  на Дмитрия Ваганова, на остановке автобуса. В руках у него был кулек, из которого торчал черенок лопаты – видимо, направлялся на дачу. Мужчина был чем-то озабочен, постоянно оглядывался. Через несколько часов его заметили на окраине  старого лодемского кладбища, в том уголке его, где прежде хоронили местных староверов. Он останавливал прохожих и расспрашивал их про какого-то Евстафия, который должен покоиться в этих местах.  Вид у парня был полубезумный, люди сторонились его, кто-то пригрозил вызвать милицию, если назойливый горожанин не перестанет приставать с глупыми расспросами.
Лопату нашли все в той же лесной избушке, рядом с ней валялись две старинные медные иконки, позеленевшие от времени. Местные жители вспомнили, что некогда здесь был староверческий скит, и еще после войны охотники и грибники находили среди развалин вековых изб иконы старого письма, складни, писанные затейливыми буквами книги.
Дело закрыли. Слухи о секте сатанистов, творившей в областном центре свои черные дела, на пресс-конференции развеял новый начальник УВД.

Анатолий Беднов