Мистика дуэли спустя полтора столетия

  Мистика дуэли: спустя полтора столетия

В моём дневнике 28-летней женщины появляется первая запись, которая и стала началом той лавины, обрушившейся на меня тогда и навсегда меня поглотившей; лавины, именуемой пушкинианой:
 
«Пятница (строчка двенадцатая).
(А.С.П.) На Дворцовой площади они встретились, и рок их не остановил». Если следовать логике записей, то этот день – 27 октября 1982 года.  Далее в этом порыве, который у меня называется «Ни дня без строчки!!!» ещё одна запись по теме:

«Воскресенье (строчка четырнадцатая).
Она состоит из 46 строк стихотворения «Дуэль». Понедельник (строчка пятнадцатая). Ни строчки – чтение. В.Ф. Одоевский о Пушкине».

«4 ноября 1982. ...Все, что хотела сказать, сказала в стихах. Больше говорить не о чём. Стихам моим у меня цена не велика, хотя, когда писала, то думала, что новая Ахматова. А после того, как написала свою «Дуэль», все прежнее потеряло цену...»
(Стихотворение «Дуэль», просто так совпало, излилось на белый лист бумаги едва ли не в день 150-летия со дня гибели поэта. Уже, когда оно было написано, возник вопрос, а почему такая строка появилась: «На полтора столетия к Вам опоздала я».
К этому стихотворению так и просился сам собой  эпиграф из «Евгения Онегина»: - Ну что ж? - Убит!...

Спустя 23 года – когда решила освежить свои давние записи, натыкаюсь на почти полный текст воспоминаний Владимира Даля о смерти Пушкина и с изумлением читаю:

«В продолжении долгой, томительной ночи глядел я с душевным сокрушением на эту таинственную борьбу жизни и смерти, – и не мог отбиться от трёх слов из «Онегина», трёх страшных слов, которые неотвязчиво раздавались в ушах, в голове моей, – слова:
Ну что ж? - убит!

О! сколько силы и красноречия в трёх словах этих! Они стоят знаменитого шекспировского рокового вопроса: «Быть или не быть». Ужас невольно обдавал меня с головы до ног, – я сидел, не смея дохнуть, и думал: вот где надо изучать опытную мудрость, философию жизни, здесь, где душа рвётся из тела, где живое, мыслящее совершает страшный переход в мёртвое и безответное, чего не найдешь ни в толстых книгах, ни на кафедре!»

Вот, какие ассоциации вызывала и вызывает дуэль самого поэта. Эти ассоциации очевидны: они возникли у Даля, сидевшего у смертного одра поэта, они возникли и у меня, сочинившей своё стихотворение «Дуэль» сто сорок пять лет спустя. Неразрывны нити его личной судьбы с его творчеством, и появляется мысль о предвосхищении им событий в собственной жизни: как будто он сам себе это напророчил...
 
Рассуждения Владимира Даля я обнаружила в книге «Последний год жизни Пушкина» составленной В.В. Куниным, изданной в Москве в 1988 году, а свою «Дуэль» я написала в 1982 году. Получается, что эпиграф я выбрала правильно, мои не записанные об этих строчках мысли, ещё задолго до меня записал Владимир Даль. Но я не могла этого знать, потому что в то время, когда сочинялась моя «Дуэль», я ещё мало что читала о жизни Пушкина. А Даль – это и всегда, и прежде всего, «Толковый словарь живого великорусского языка», а потом уже его не слишком известное широкому кругу читателей литературное наследие.

И ещё одна деталь вдруг стала мною замеченной только накануне нашей с вами сегодняшней встречи. Эту «Дуэль» я написала 4 ноября 1982 года: за 146 лет до этого, 4 ноября 1837 года, Пушкин получил анонимные письма. Правда, события во времена поэта развивались по летосчислению старого стиля. Совпадение дат  вас не заинтересует, а мне это весьма важно, потому, что рассматриваю их, как указующие знаки.)

В то время я работала редактором в издательстве «Жазушы» в Алма-Ате. О своём увлечении я не могла молчать. Книг хороших, а о Пушкине особенно, почти невозможно было ни в библиотеке найти, ни тем более купить. Один из моих авторов, к сожалению, теперь уже покойный, Юрий Михайлович Герт, предоставил в моё пользование два редких Вересаевских тома «Пушкин в жизни» 1936 года издания. После тщательного прочтения Вересаева я написала рассказ об этом роковом для русской истории событии – о дуэли.

Мне очень скрашивало жизнь в Алма-Ате моё увлечение Пушкиным. Сказать, что я была ярой приверженкой его поэзии, не могу: в школе с трудом «проходили» «Евгения Онегина» и «Капитанскую дочку». (Проза как раз мне его нравилась больше). А из двух поэтов-классиков предпочтителен был Лермонтов. Наверное, в восьмом классе рановато начинать изучать такого глубокого поэта как Пушкин, сопровождаемого непременными цитатами из Белинского. В свои четырнадцать лет я была не готова ни к чтению одного, ни к вдумчивому анализу другого. Все, что нам старалась «вбить в голову» наша учительница литературы, никак не воспринималось. Я добросовестно зубрила всё, что требовалось, честно прочитывала всё, что было написано в учебнике русской литературы Флоринского, получала свою заслуженную «пятерку» по литературе, но поэт ближе мне не становился.
 
В университете, уже имея предвзятое (сформировавшееся в родной школе) отношение к поэту Пушкину: да великий русский поэт, ну и что, - особо не впадала в экстаз, читая его стихи. Я также честно зубрила историю русской журналистики, которая без этого имени была бы значительно беднее. То, что читалось на лекциях, мною игнорировалось: я и так знаю, что поэт - национальное достояние. Правда, со временем пришло восхищение лёгкостью его строки. Это, наверное, случилось в тот момент, когда сама не писать стихи не могла, но кривилась от какофонии звуков, издаваемых лирой собственной музы.

По-новому, с блеском в глазах, обратилась к Пушкину после спектакля  «Последние дни» по Булгакову. Но мои чудовищные пробелы в знании его биографии заставили меня оконфузиться. К тому же тот факт, что я впервые в жизни(!) попала в настоящий театр, пришлось переживать отдельно. Это само по себе было чудом, я в восторге рассматривала зал, сцену, бархат, хрусталь и позолоту присутствовавшие в изобилии в интерьере старого МХАТа. Для меня, выросшей в тупиковом Калаче, никогда ничего подобного не видевшей и не ощущавшей, само осознание того, что я сижу в знаменитом МХАТе, вскружило голову, и невозможно было следить за действием, происходившим на сцене. Эх, если бы я еще понимала, о чём там идёт речь, кто есть кто, и почему на сцене так и не появился Пушкин. Это теперь смешно, а тогда Пушкин как бы «отомстил» мне за длительное к нему моё равнодушие.  Мы были квиты. Летняя 1975 и 1976 годов поездка в Одессу и прогулка по Приморскому бульвару, его бюст на аллее уже мною воспринимались как паломничество в святые места. С тех пор мы старались прийти к взаимопониманию. 

Его рифма для меня стала образцовой, но моя на его фоне была больна косноязычием. Ну, чего проще:  надо бросить все эти поэтические бредни.  Что я и поспешила сделать. Махнув рукой на все отделы поэзии книжных магазинов, где я бывала, решила, что жизнь можно прожить и без стихов. Тем более что сборников с хорошими стихами почти нельзя было купить в государстве с хронической неутоляемостью книжного голода. Оказалось, что нельзя. И это так здорово, что кто-то когда-то понял особый смысл человеческих чувств и  попытался выразить это не простой будничной речью, а праздничными и мелодичными словами. Но Пушкин стал первым в России, кто придал поэтике речи этот понятный всем и восхитительно звучащий слог.

Любовь и поэзия неотделимы. А я, разочаровавшись в своём спутнике жизни, расставшись с ним, молодая и невостребованная женщина, искала любви.  И вот оно, объяснение всем моим неудачам:

Что я поистине крылата,
Ты понял, спутник по беде?
Но, ах, не справиться тебе
С моею нежностью проклятой.

У Цветаевой были не только эти, глубоко тронувшие строки «про меня». Где-то удалось купить её сборник стихов, а там был и «Мой Пушкин». Возмутили её нападки на Наталью Николаевну.

И Ахматова тоже возмутила. Во всём была виновата Наталья Гончарова. Чудовищная несправедливость! Имея такого мужа, как Пушкин, нельзя быть во всём ему послушной, нельзя позволять ему совсем не считаться с собственной женой. Что должна была делать Наталья, молодая, красивая, жаждущая любви и преданности, с таким увлекающимся мужем, несколько староватым для неё и невзрачным на вид, да к тому же ещё и напропалую воспевающим своих бесчисленных муз.  Тут всплывает в памяти картина художника Н. Ульянова «А.С. Пушкин и Н.Н. Пушкина на придворном балу перед зеркалом».

Он – маленький, значительно старше её, ревнивец, – озирается. Она, статная, белолицая, красивая, держит его под руку. (Но художник тоже пытается осуждать Наталью Николаевну – он наделяет Натали самодовольной и горделивой улыбкой. Наверное, сам поэт непременно бы сжёг такую картину. Я в этом не сомневаюсь. Пытаясь изобразить «правду» жизни поэта, художник Н. Ульянов, как мне кажется, нарисовал самую едкую карикатуру и на него, и на его жену. Я даже не буду спорить по этому поводу, поскольку считаю, что тот, кто самостоятельно и пристально изучает жизнь поэта, со мной согласится. А кто не согласен, тот имеет некий эрзац из официального «пушкиноведения», и тем горд.)

Все строчки этого сюжета для меня не простое буйство фантазии, а почти что точное отображение воспоминаний всех участников драмы. Единственно, что я позволила себе, так это попытаться понять психологию женщины, матери семейства, узнавшей, что из-за нее будет дуэль.

Ошеломившую меня версию подсказал мне профессиональный следователь Юрий Томаля. Это было в Ленинграде, куда я попала на экскурсию в качестве руководителя и сопровождающего лица алма-атинской группы. Я взяла эту поедку у знакомого в турбюро для того, чтобы проверить свои предположения о дуэли, самой посмотреть на те места, где всё это происходило. Одним из туристов был этот следователь, с которым мы часто общались на интересующую меня тему. Он-то и предположил, что Наталья Николаевна зная о предстоящей дуэли, как всякая умная и богобоязненная женщина решила предотвратить эту трагедию по-своему. Не к Мещерским за детьми она ехала, а навстречу с Дантесом, чтобы уговорить его, упросить отказаться от дуэли, но опоздала. И вполне понятно, почему, встретившись с ней на Дворцовой набережной, секундант Пушкина Данзас решил, что Натали не заметила мужа из-за своей близорукости. В том месте, где это могло случиться, надо быть слепым, чтобы не увидеть встречного транспорта и кто в нём едет. Мне кажется, что зная всю бесплодность затеи отговорить Пушкина от дуэли, она не стала даже его окликать, а поспешила короткой и наиболее вероятной дорогой навстречу Дантесу, чтобы отговорить его, умолить. Поэтому И.А. Тургенев не зря писал, что в это время Натали ехала к Мещерской. [«Дети Пушкина в четыре часа пополудни были у кн. Мещерской (дочери Карамзина), и мать сама за ними заезжала». А.И. Тургенев]. Место, где жила Екатерина Николаевна Мещерская [«В воскресенье А.О. Россет пошёл в гости к кн. П.И. Мещерскому (зятю Карамзиных, они жили в доме Вильегорских)...» Из рассказов А.О. Россета про Пушкина], и Пассаж, на одном пути, совсем рядом.  (В Пассаже жил Дантес).  [«Геккерн со своим усыновленником Геккерном-Дантесом и его супругою Екатериной Николаевной жили на Невском, в доме Влодека, где ныне Пассаж». П. Бартенев.]

Знала же Екатерина Николаевна, жена Дантеса, о дуэли, так отчего же ей не сказать было о том родной сестре.

Говорят, что два или даже три дня перед дуэлью муж и жена Пушкины не виделись.  Если это верно, то явно это была размолвка.

Я сама решила найти возможное и наиболее вероятное место встречи на набережной Пушкина с женой, исходив вдоль и поперёк все пути от Пассажа до площади Искусств, от Михайловского дворца до Мраморного, с набережной Мойки до Кировского (Троицкого) моста.  У меня хватало ещё времени вести записи о той поездке.
«5 марта

...все пошли по магазинам, а я стала искать дом, где жили Мещерские в 1837 году, на углу ул. Ракова и пл. Искусств.

Два абсолютно похожих дома, один напротив другого, Михайловский дворец и памятник Пушкину. Было мало времени, и не смогла пройти по его последнему маршруту. Но и конд. Вольфа тоже нашла.

Теперь [надо] установить, на какие горы ездили кататься, откуда возвращалась Нат. Ник. (Маленькая деталь: место, где жила Ек. Н. Мещ. совсем рядом с Пассажем, а в нем, как известно, жил в то время Геккерен, Дантес и его жена).

8 марта

С утра я сама отправилась погулять, пройти на возможное место встречи Н.Н. и Пушкина перед дуэлью, на Дворцовой набережной. Шёл снег, густой и мокрый. На Дворцовой площади было очень скользко и я упала. (Еще подумала о теме, которую хочу разработать, что вот так будет скользкая, и будут ещё падения.)

Я прошла по набережной Мойки, сделала вывод, что Пушкин мог пешком идти по ней в конд. Вольфа, т.к. очень длинный путь. Затем я пошла к Мещерским, от них пошла до Дворцовой набережной. Всё исключительно трудно теперь установить точно, т.к. облик города за полтора столетья изменился. Сегодня надо продолжить мои исследования».

Меня очень занимал вопрос, где, в каком месте Пушкины встретились. Я всего второй раз была в Ленинграде, и, конечно же, могла глубоко заблуждаться в своих изысканиях.
(Для этого хорошо бы иметь карту пушкинского Петербурга. Я даже где-то узнала, что нужна работа А. Яцевича «Пушкинский Петербург», но что-то не смогла найти по библиотекам.)

И вот, какая картина у меня вырисовывалась, после того, как я прошлась по центру Ленинграда в марте 1984 года.

Путь Пушкина:

из дому на набережной Мойки, 12 в кондитерскую Вольфа на Невском проспекте, 18.  Затем к Троицкому мосту по Каменноостровскому проспекту через Петропавловскую крепость на Черную речку. Это общеизвестный факт.  [«Условясь с Пушкиным сойтись в кондитерской Вольфа, Данзас отправился сделать нужные приготовления. Наняв парные сани, он заехал в оружейный магазин Куракина за пистолетами, которые были уже выбраны Пушкиным заранее; пистолеты эти были совершенно схожи с пистолетами д`Аршиака. Уложив их в сани, Данзас приехал к Вольфу, где Пушкин уже ожидал его». И далее: «Было около 4-х часов.  Выпив стакан лимонаду или воды, Данзас не помнит, Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и отправились по направлению к Троицкому мосту...» А.  Аммосов].
 
Мои уточнения таковы, что с Мойки через Певческий мост по Дворцовой площади Пушкин шел в кондитерскую Вольфа... [«Начал одеваться; вымылся весь, всё чистое; велел подать бекешь; вышел на лестницу. - Возвратился (По этому поводу следует вспомнить, что Пушкин был суеверен и не любил возвращаться, чтобы не испортить дела. См. у В.А. Нащокиной, а также о суевериях вообще в его жизни – о колечке с камешком, подаренном ему Нащокиным, но которого на нём не было на дуэли - Е.М.), - велел подать большую шубу и пошел пешком до извозчика.  - Это было ровно в 1 час».  В.А.  Жуковский.
 
Но «27 января Лубеновский {сосед} в воротах встретился с Пушкиным, бодрым и веселым: шел он к углу Невского проспекта, в кондитерскую Вольфа, вероятно не дождавшись своего утреннего чаю, за поздним вставанием жены и невестки». П.И.  Бартенев.], а оттуда через Дворцовую площадь на Дворцовую набережную по ул. Халтурина.

Путь Пушкиной:

С Гор? Из дому?

К Мещерским: Дом Вильегорского на углу Большой Итальянской и Михайловской площади (Кочкурова), там же и Вяземские жили.  Оттуда на Мойку.
 
Мои предположения: если Наталья Николаевна ехала с Гор, то через Троицкий мост, а с него съезд на площадь Суворова - только тут маленький участок Дворцовой набережной перед Мраморным дворцом, - где они могли встретиться.  (Пересечение путей на Дворцовой набережной - каким образом?  Возле какого дома: дома Салтыкова? возле Фикельмонши? Дворцовая наб., 4.) Далее по ул. Халтурина она поехала через канал Грибоедова, мимо Спаса-на-Крови, мимо парка (ограда!) Михайловского дворца, через Б. Конюшенный мост по ул. Желябова на Конюшенную площадь и далее на пл. Искусств (Михайловскую). На пл. Искусств музей-квартира И.И. Бродского. Здесь в 1833-1837 г.г. жил М.Ю. Вильегорский, а в 1844 г. он переехал в дом напротив №4/6, вошедший в историю как «дом Вильегорского».
Так, где же жили Мещерские, отдельно от Вильегорских, или там, где теперь музей-квартира Бродского?

Все мои изыскания делались и делаются только для установления справедливости в моём сугубо индивидуальном понимании. Ведь никто не давал нам права утверждать то, чему свидетелями мы не были, чего не знаем и никогда не узнаем.  Ворошить чужую жизнь и копаться в ней с праздным любопытством по меньшей мере безнравственно. Что движет исследователями жизни поэта? Их теперь огромное количество развелось, каждый пытается по-своему изобразить нашего поэта. Знал ли он, что так будет? Спокойно ли ему  т а м, и не способствую ли лично я некой "эксгумации" его праха, который должен покоиться с миром?

 Мне тоже хочется извиниться за то, что я затеяла свои изыскания о Поэте. Но, наверное, рано или поздно мы все к этому обращаемся. Я не виновата в том, что в детстве, в восьмом классе, моя учительница литературы, мир её праху, не научила меня любить Пушкина так, как я его теперь люблю. Она сама, как мне думается, не владела теми материалами, которые существовали в то время о поэте. И она в том повинна только в части собственной нелюбознательности. Это не такой уж и страшный грех. Но в том, что я и мои одноклассники спешно «проходили» Пушкина, так и не осознав его истинное значение в жизни каждого русского человека, - более того, у нас у всех появилось стойкое неприятие к его творчеству из-за бессмысленной зубрёжки и непременного сопровождения цитатами из Белинского, который для нас для всех был слишком «заумным», - в этом есть вина учителя, который сам не горел и учеников не зажёг, а только измучил. Эта зубрежка привела к тому, что во мне надолго пропала любознательность по поводу того периода русской литературы, который мы пытались изучать в школе. И когда это вредное кодирование моей памяти стерлось, я кинулась наверстывать упущенное с одержимостью. Вот откуда идут и мои изыскания в биографии поэта. Узнать и глубже понять его для себя я могу и таким небезынтересным для меня путем.

24 ноября 1986 года я сделала запись в дневнике:
«Увлекаюсь комнатными цветами... Летом привезла калы. Они были еще молодые. И я не надеялась, что в этом году они будут цвести. Таня [приятельница] еще спросила, зачем я такой цветок привезла. А я ей сказала, что хочу получить ко дню гибели Пушкина икебану «Дуэль», как у меня в стихах:

Роза на белом снегу лежит алая... 

И вот оно, чудо, наступило, правда, преждевременно (но бедный Пушкин в эти дни 150 лет назад уже был обречен - получение анонимки)...

Цветет амариллис - рыцарская звезда - выпустил сильный цветонос из шести цветков, ярких, алых. Сильный, прекрасный цветок. Пушкин! А рядом выпустила белую слабую стрелку кала. Дантес. (Белый человек, белая голова). Как только белый цветок распустится, то алый уже отцветет, завянет.

Белый словно убьёт алого. Дантес - Пушкина...»