Живой факел гл. 3 фатима

               

ЖИВОЙ ФАКЕЛ
Гл.3./Фатима./


       Сердце разрывалось от волнения, сомнения терзали душу, но ноги вели её сами  по тропинке к роднику с кувшином за плечом.   Она  и сегодня не зашла  за Селминат, как  договаривались на днях.  «Я иду только к роднику за водой.  Он, может быть, и не придет или не сможет придти…, а  может быть, там, у родника  будут ещё  женщины, как часто и бывает. Тогда, заполню  кувшин водой и  сразу пойду   с  ними»,   -  рассуждала Фатима, пытаясь, успокоиться.    «Что  здесь особенного? Мне нечего бояться»! «Почему так поздно и почему одна»? - спрашивал  другой внутренний голос.    «Но мало ли какие  могут быть причины. На огороде работала и  задержалась, например.  И  вообще: кому, какое дело»?  –  отмахивалась она от мыслей.
       «Где это видано, чтобы в  ауле девушка ходила на свидания к джигиту? Говорят,  раньше бывало, девушек крали и то это было часто показное: все об этом заранее знали. Шум-гам, бегство, погоня, стрельба из холостых патронов, скорее всего это устраивали как развлечение, баловство, устраиваемое по соглашению родни, дань обычаям. Украсть девушку, конечно могут. Это еще пол беды!  Но, чтобы она сама пошла на свидание! Такого не бывало!  И если в ауле узнают, то житья не дадут!», - размышляла она.    
       «Какое свидание? Я иду за водой, как всегда»! – защищался другой голос.    «А почему же нарядилась, как невеста?». - «Все наряжаются так, когда идут на родник: и замужние женщины и, даже старухи одеваются  в самое лучшее, что у них есть»!  - сопротивлялась другому голосу первый,   спускаясь по хорошо проторенной годами  тропинке, с кувшином за плечом к роднику.
       «Приходи одна и попозже, к вечеру», - сказал он, помнила она.
      
       Два дня  она все делала наоборот: раньше стала ходить к роднику, когда по тропинке, женщины, вереницей шли  за водой. И она шла, пристраиваясь  к ним.   Думала над его словами и старалась не ходить одной,  и  это ей пока удавалось.   В эти дни  Кирима на майдане с мужчинами  не было видно.  «Он, видимо, ждет  «там», - думала она.  И  у родника он тоже не показывался ей, – она бывала не одна.
       
       Но сегодня она пошла одна, хотя думала, может быть, кто-нибудь  встретится  по пути и тогда, и сегодня  все обойдется,  встреча отменится сама собой или он сам не придет. 
      Два дня и две,  почти  бессонные ночи,  провела она в раздумьях.   «Он назначил мне  свидание….   Но  это же безумие! Что люди скажут, если увидят…? Помоги мне, Аллах!…, как быть и что же мне делать?», -  мучительно пыталась она найти ответ, оправдание своему поступку и желанию, всё-таки, решившая идти на это рискованное свидание. 
    Сомнения и тревоги терзали ей душу. Желание встретиться и боязнь последствий боролись в ней. Она стала задумчивой,  избегала встречи с подругами  и даже  с Селминат, замкнулась в себе,  побледнела, в глазах отразилась печаль и тревога, которые она пыталась прятать от окружающих и особенно от матери.
      Не переставая, занималась домашними делами, удивляя мать стараниями, пытаясь уйти от терзающих душу мыслей, не зная на что решиться. Пыталась  представлять в своем воображении, как все это может случиться. Что он  может сказать ей  и, как ей себя вести, и что ответит, если они  всё же повидаются. А что, если  вдруг кто-либо увидит их вместе? И что тогда будет?…
      Лежа в постели с закрытыми глазами, она представляла ужасные картины, как джигиты будут показывать пальцами на нее и смеяться  над ней, когда она будет


проходить за водой мимо майдана, а подруги все отвернутся от нее, не будут с ней разговаривать и шушукать вслед, и смеяться.
        А старухи! О!!! Они  разнесут по аулу невероятные  сплетни, позорящие ее, и…., ужас!!!…. Все это, конечно, дойдет до матери и отца!  Она покрывалась холодным потом, представляя, как все это  воспримут они.      
- Фатма, что с тобой дочка? Ты не заболела? Не ешь, не пьешь, бледная вся!  Всё
время работаешь, всё возишься,   – беспокоилась мать, когда вечером семья собиралась за ужином.         
- Нет, ничего мама, я здорова..., – не хотела она давать и повода для  продолжения
дальнейших вопросов, сказав, что, мол, голова болит или еще  что-либо придумать.
-  Тогда иди, ложись пораньше, отдохни! Ты, наверное, не досыпаешься….
       Душа рвалась к нему, но она не решалась, боялась. А  вдруг,  кто увидит их вместе, и узнают о  свидании.  И что  потом?   Потом, пойдут по аулу сплетни, суждения, - вертелось в голове бесконечные мысли….
    
       Но сегодня,  казалось, ноги сами  против ее воли, вели к роднику...  Весна во всей своей красоте была в разгаре. Вся природа звала  на простор и  свободу.  Все вокруг буйно росло, цвело, благоухало.
      Не переставая, даже ночами, были слышны соловьиные трели за аулом в лесу и в садах.  Природа пробуждалась во всей своей красоте, и весна настойчиво вступала в свои права. Склоны гор, словно застеленные цветными коврами радовали глаз, притягивали к себе словно магнитом, звали на прогулку  вдыхать чистый горный воздух, радоваться жизни, любить. Зеленые, нежные побеги деревьев и еще только что сбросившие цвет яблони и сливы в садах, нежные розовые ветки цветущих гранатовых кустов и инжира,  и не сметное количество полевых цветов в садах, полянах и косогорах, наполняли  воздух нежными ароматами.
          Ласточки строили гнезда, прилепляя их доверчиво к карнизам саклей. Они как искусные мастера строят их из глинистой  грязи в виде полу шаров прилепленных к стенам или деревянным конструкциям крыш домов. Строительный материал находят порою издалека и неутомимо приносят в клювах  и строят свое жилье для вывода птенцов и  продолжения вида.    Дети не смеют разорить их гнёзда и к ним в аулах воспитываются   особое уважительное отношение. Ласточки это что-то святое. Они прилетают каждую весну и их ждут как радостную весть, приход весны.   
        Голова кружилась от всего этого и  была полна противоречиями, мечтами и грезами.   Хотелось  любить и быть любимой.  И  как созревший   плод в соку,  готовый вот-вот сорваться с ветки, и как  роза, распустившаяся в саду и манящая ароматами своих духов, она созрела  и расцвела, и   ждала прихода своего принца, который позовет ее за собой в волшебный, еще  не ведомый ей  мир любви и счастья.  Она ждала и мечтала, что он придет  и позовет ее за собой в райский сад,  где растут розы,  поют соловьи и  где вечно царит  счастье и любовь….
         Как садовник срывает зрелый  плод, он уведет  ее,  обнимет и прижмет  к своей груди, поцелует в нежные губы и поведет за собой…. Сердце сладко щемило от этих мыслей, страхи на время покидали её, грезы уносили в неведомую даль. 
      И …., вот ОН! Завет на свидание!   
     Ей  казалось, что, наконец, пришел этот долгожданный принц  и  из  многих красавиц  аула  он выбрал ее и зовет с собой…. 
    
     Но  в отличие от созревшего  фрукта и беззаботной розы, которым только остается ждать, когда  и кто-либо  их сорвут,  свою судьбу ей  надо было  решать   самой  и, не



откладывая - он ждал ответа.  Ей надо было решать, сделать выбор, преодолеть сомнения и страх,  идти против запретов родителей, национальных обычаев, традиций и 
условностей, отсталых  взглядов,  граничащих порой с невежеством или выбросить из своей головы  всё «это» и ждать  неизвестности, ждать, покорившись судьбе!
      
       Занятая своими мыслями, спускаясь по тропинке  мимо валунов и кустарников и  не замечая  целое море красных маков, цветущих на склоне холма, и  не чувствуя  их аромат, Фатима  уже подходила к роднику, все еще надеясь, что встреча, может быть, и не состоится, как вдруг  увидела его  около родника, возле плакучей ивы.      
     - Здравствуй, Фатима!  Я боялся, что ты не придешь и сегодня,  -  он стоял, теребя  в руке ветку ивы, и  сам, волнуясь и оглядываясь по сторонам - нет ли кого на тропинке,  боясь, что она не станет с ним  тогда говорить.          -  Мне надо с тобой поговорить...  Мне много чего  надо тебе сказать...  Может быть...,  будет лучше, если мы отойдем немного от родника... Я  не хочу, чтобы нас увидел кто-нибудь, вдруг, если кто придет за водой...  Пойдем, не бойся! Без твоего согласия...,  я тебя... не украду! – пытался он пошутить.
        Лицо Фатимы всё залилось краской. Она первый раз в жизни пришла на свидание  с джигитом.  Она знала, что уже этого достаточно, чтобы ее осудить, а брат, если он был в ауле и узнал бы об этом, взялся бы за кинжал, чтобы кровью смыть нанесенное таким образом оскорбление  сестре и их дому. И  до сих пор бывали случаи, когда сестра выходит замуж, даже согласно обычаям гор, брат в этот день, бывало, уходил  из дома, из чувства какой-то не понятной  ревности.
      Фатима, оцепенев, не могла сказать и слова, но инстинктивно, боясь, что здесь их могут увидеть, пошла за Киримом.  Они остановились за кустом дикой малины и зарослями шиповника недалеко от родника, - дальше простирался яблоневый сад.  Он  остановился и  повернулся к ней и неожиданно  для себя  взял ее руку в свою.
      – Ты не должна меня бояться.  Мы только поговорим. Позволь мне поговорить с тобой…. Если ты не захочешь после этого увидеть меня, даю слово джигита, ты меня больше не увидишь.
       Прикосновение его  ладони, словно огнем обожгла все ее тело  и, испугавшись, хотела отдернуть руку, но он держал ее  руку  крепко в своих ладонях.
   – Опусти кувшин на землю, он же тяжелый,  – сказал он и  помог снять его с ее плеча, отпустив ее руку.    - Я знаю,   наши семьи не ладят между собою. Поверь мне, все это не так. Мой брат не  был виноват в том. Он  тогда...  ничего не решал.   И не мог помочь ничем. Время же было суровое! Шла проклятая война! Как бы он ни  старался, следователь, чтобы спасти свою шкуру, и  чтобы не отправили его самого на фронт, обвинил  твоего брата в воровстве и мой брат ничего тогда не смог сделать.  За что же его винить? Он же не был  большим  начальником, а просто был бригадиром!   
- Моя мама не верит. Ее не переубедишь! – наконец произнесла Фатима,
немного облегченно, ожидавшая  услышать  совсем другие слова и другой разговор.
- Я постараюсь ее убедить. Но сначала я хочу поговорить с твоим отцом. А он, тогда
сумеет  убедить и твою маму. Но...  раньше всех, я хотел поговорить с тобой и знать, как ты сама ко мне относишься? Неужели и ты считаешь меня своим врагом?
- Нет, нет! – поспешно ответила она, - я не знаю, что и как это было... Но все равно,
не ты же  виноват в том, что случилось?  И  не должен отвечать за него, - взглянув,  ему в лицо, сказала Фатима, которая все боялась смотреть на него, так близко стоя и стесняясь глядеть ему в глаза.
- О, Аллах! Как я рад это слышать! Я так боялся. Думал, может быть, ты ненавидишь
меня...   Тогда, я поговорю с дядей Абдулла и постараюсь развеять эти  сомнения между нашими семьями, -  с облегчением произнес Кирим, не отводя взгляда от  ее лица.


- Подожди...   Не спеши... Я не уверена, что тебе удастся  так просто его
убедить. И, потом..., когда мы были соседями...,  они тоже ругались, помнишь?
- И... я не знаю, что он подумает и ..., зачем тебе это надо? – испугавшись, и,
наконец, глядя ему в глаза, спросила Фатима.
- Как зачем...?  Я..., я  люблю тебя!  И...  хочу жениться на тебе! – и сам,
покраснев, Кирим  выпалил слова, которые тысячи раз повторял про себя, как он их скажет ей, но не знал где и когда.  И вот произнес сегодня, неожиданно, и для себя, и так скоро. Вышло как-то само собой. Вопрос «Зачем тебе это надо?» подсказал ему, что это, может быть, и есть ответственный,  и подходящий момент в его жизни, когда надо не задумываясь долго, проявить мужество и ответить, зачем ему это надо. Он хотел еще что-то сказать, но Фатима,  не ожидавшая такого признания, покраснев  вся  как  мак, до кончиков ушей, радостная в душе и возбужденная, но и сильно испуганная, взяв кувшин, поспешила к роднику.
  -  Я пойду! Уже поздно! – поспешно подняв кувшин на плечо, она направилась к роднику. 
        Кирим остался на месте, не смея больше испытывать судьбу. Он был возбужден и взволнован не меньше ее. Он испытывал огромное чувство облегчения.  Он был счастлив тем, что она сама не возражала. «А,  с родителями – разберемся позже», - думал он.   
      Начинало смеркаться. Фатима, заполнив кувшин родниковой водой, собралась уходить.
     - Я буду ждать тебя здесь, каждый день, – сказал Кирим, подходя поближе к роднику, но тут же удалился, услышав голоса женщин, подходивших к роднику. Он смотрел им вслед, оставаясь ими не замеченным.  Фатима еще с двумя горянками медленно поднимались по тропинке ведущей к аулу.
      
      На следующий день Кириму не удалось встретиться с Фатимой у родника. Она приходила, но была с Селминат - с соседкой. Еще прошли несколько дней в ожидании встречи. То он не мог, занятый на работе до позднего вечера, то она шла не одна. Только на следующей неделе он сумел увидеть ее одну, и то  только на  минутку и успел вручить нескольких  исписанных листов из ученической тетради.
- Здравствуй, Фатима! Никак не удается мне с тобой увидеться и поговорить. И
опять...  я вижу,  уже идут сюда женщины. Вот..., возьми! – он протянул ей сложенный листок бумаги из ученической тетради и поспешно удалился  за иву. Фатима взяла и спрятала письмо в разрез платья на груди.

- Ты куда так быстро убежала, как быстроногая лань? Не догонишь!  Мимо же шла,
могла бы и крикнуть! Вместе бы пошли,  – подходя к роднику, сказала Селминат, когда Фатима заполняла кувшин водой.
- Так, ты же сказала, что будешь теперь ходить одна.
- Вай!… Когда это было?! Ничего из той затеи у меня не выходит. Я уже две недели
все хожу  одна.  И ни одна  собака даже не смотрит в мою сторону.
- Я, кажется, догадываюсь, почему? – улыбаясь, сказала Фатима.
- Неужели? И почему же?
- Все джигиты знают, что у тебя есть уже, как ты говоришь «собака», и что, он пока
учится и скоро приедет, и что вы помолвлены, и поэтому бояться к тебе подходить.
- Я же тебе  уже тысячи раз сказала!  Я не выйду замуж за родственника! Тебе это 
понятно? Он мой брат, хоть и двоюродный, понимаешь? – Селминат изобразила на лице разочарование, что подруга ее не понимает, и жестикулировала еще руками. 
- Да.  Мне ты говорила!  Но, им же ты не объявляла об этом! Они же не знают! Ты



скажи им тогда, что ты хочешь другого «собаку» - засмеялась Фатима, не обращая внимания на то, что она казалась сердитой.
    - Да, ну тебя!  Я гляжу, что-то ты веселая сегодня! Ну,  рассказывай. У тебя, наверное, есть  хорошие новости!  Сколько  мы с тобой не виделись? Целых три дня!  У меня тоже куча новостей! Но сначала, давай твои. Рассказывай!
- О чем? –  прикинулась овечкой Фатима.
- Как о чем? Обо всем! И по порядку. Кирима видела? Узнала что-нибудь? Что-то я
его давно не видела, и на майдане он  не бывает в последнее время.
- Мне нечего особо рассказывать.  Лучше,  я  послушаю тебя. Видела, как дядя Юсуф
к вам с письмом заходил. Что он пишет? –  лучше пусть она сама расскажет, подумала Фатима.  Ей очень хотелось поделиться со своими переживаниями и событиями последних дней, но она боялась  –  ей нельзя ничего говорить, язык как метла,  разболтается, весь аул будет знать.
      Пока  шла  и  слушала одним ухом болтовню Селминат, Фатима думала все о своем. Спрятанное письмо на груди слегка шуршало и терлось  о  платье, напоминая о себе. Очень хотелось побыстрее узнать, о чем он в нем пишет.
      Селминат все еще рассказывала, когда они  дошли к  калитке её дома, и Фатима попрощалась с ней, не останавливаясь, несмотря на  ее возражения, сказав:  – Ладно, остальное, расскажешь завтра, на работе! – и поспешила к своей сакле, а подруга смотрела ей вслед в недоумении. Никогда раньше она так не торопилась… 
 
   Опустив кувшин на пол в сенях, Фатима  торопливо зашла в свою комнату,  достала письмо и перепрятала его на книжной полке, еще сохранившийся со школьных лет.   Только переодевшись в домашнее легкое свободное платье,  стала читать:
      «Здравствуй, Фатима! Видимо, нам не удастся встретиться и поговорить обо всем наедине.  Наши обычаи еще не позволяют нам свободно увидеться. Кроме того, я не хочу навредить тебе, не хочу, чтобы какие либо разговоры шли по аулу. Я вынужден скрывать пока свои чувства от посторонних людей, но я не хочу больше скрывать их от тебя. При нашей короткой встрече я сказал тебе  о них и теперь повторяю вновь: я люблю тебя! Но я не знаю, как ты ко мне относишься? Я уже рад хотя бы  тому, что ты, не считаешь меня своим врагом. Моя мама тоже считает, что зря все эти ссоры затеяны между нашими семьями. Я думаю, что мы должны преодолеть эти недоразумения со временем,  и  я все сделаю для этого, если, конечно, ты  не будешь возражать. Не хочу тебе навязывать свою любовь, если у тебя нет ко мне никаких чувств, или если тебе нравится другой. Мне будет очень тяжело смириться с этим, если это окажется так, но я пойму и найду в себе силы перенести эту боль. Сейчас, слава Аллаху, другие времена. Девушки имеют такие же права выбора любимого, как и джигиты. Я уважаю такие законы. Чтобы ты не решила, и как бы не поступила – это твое право.   Но я не мог, не сообщить об этом тебе и буду ждать твоего решения.  Увидимся еще раз  там же, если ты не будешь возражать. Тогда  я буду думать,  как и где мы могли бы  с тобой встретиться и поговорить обо всем подробно». 
    
      Прочитав, Фатима опять спрятала письмо на полке и задумалась.
      - Бедный. Он совсем не знает, а  как я его люблю! – еле слышно произнесла Фатима. Чувства переполняли ее сердце, и оно тревожно колотилось. Радость и тревога смешались и переполняли всю душу. Не верилось, что это случилось именно с ней.  «Я  люблю тебя!»,  - слаще меда казались ей эти слова.   А она, сколько переживала в эти дни и думала о нем?! - «Да я готова хоть на край света идти с тобой», - думала она, когда услышала голос матери.
    -  Фатма, принеси отцу воду, руки мыть! Чего ты там спряталась?   
   

- Сейчас, мама! – и выбежала из комнаты, радостная и возбужденная.
- Налей, дочка! – протянув руки над медным  тазом,  сказал отец, намыливая руки. - Ты
сегодня  кажешься веселой, а то ходила вся хмурая такая! – заметил он.
     Фатима не нашла, что ответить ему, только стала все чаще наливать воду из кумгана на руки и мысленно была где-то далеко.
- Хватит! Подай теперь полотенце, дочка. Воду надо экономить! Сама ведь носишь
издалека! –  сказал отец, протирая руки.
       За ужином Фатима  слушала разговоры отца и матери о хозяйственных и домашних  делах и о новостях в ауле,  не вмешиваясь в разговоры родителей, машинально разливая кипяток из самовара, и добавляя заварку из пузатого с  цветастыми боками  чайника.           Голова была забита своими мыслями. 
- Фатма, завтра после работы, приходи тоже на усадьбу дочка, - сказал отец. -  Надо
прополоть, а то кукурузу уже не видать из-за травы. А потом я ее полью, пока  река еще  не высохла и по арыку течет вода.
- Хорошо, отец. Я отпрошусь у бригадира, и приду пораньше.
- Ну, если придешь пораньше мы за день, может быть, и закончим!
- И я тоже подойду после полудня. Принесу  поесть, что-нибудь. Только, тогда
придется  завтра утром  сходить разок за водой, дочка, а то вечером, -  не успеешь, – сказала мать. 
     - Хорошо, мама, - «Значит, завтра я не смогу вечером сходить к роднику», - пронеслось в голове у Фатимы. «Может это и хорошо…, а то я  еще и не знаю, что ему ответить и как ответить», -  уже убирая скатерть, после ужина подумала Фатима.  -  «Но он будет ждать «там» и будет думать - раз не пришла, значит – не хочет и не любит!» - она испугалась этой мысли. Она прошла в свою комнату, достала письмо и прочла еще раз и задумалась….      
       Потушив керосиновую лампу на комоде, легла, пытаясь заснуть. Но  перед глазами чередой проходили  одна за другой события последних дней  ее жизни. Мысли теснились в голове,  перескакивали с одной  на другую, возвращались обратно, мешались с давними событиями.  Раньше об этом, она  и не задумывалась.  До войны    была еще маленькой; потом война и похоронки  то в одной семье, то в другой, арест брата и  послевоенные, все еще тяжелые  голодные годы. Хлеба  досыта бывало не ели.  Работа на колхозных полях и на своем участке. В колхозе работали в основном женщины, старики и дети – подростки. Основная еда -  кукурузные лепешки да каши, иногда с  молоком.  Им  помогала  кормилица - буренка пестрая, ну и фрукты летом.
      Тогда, она еще не понимала, как тяжело было людям там, где прошла, разрушительная и кровавая  война.  И  особенно там,  где  фрукты  вообще не   растут, а скотину  угнали  враги,  поэтому  молока-то у них тоже не было и с хлебом положение  не лучше. Ее мир не выходил за пределы аула, долины с садами и виноградниками, да горами вокруг, и кусочком моря вдалеке у горизонта. С высоких скал в ясную погоду, можно было разглядеть кусочек  ровной,  синей полосы   на горизонте.   Говорили, что это – море и оно находится  где-то всего - то в тридцати километрах от аула. Но она не была там,  еще ни разу и не видела близко его и не могла себе представить, как оно шумит и  плещется о берега.  Она ничего больше не видела и нигде больше не бывала.  Даже в соседних  аулах на расстоянии трех и пяти километров, и в районном центре  не приходилось еще побывать - не было необходимости. Ее кругозор не выходил за рамки  видимого горизонта,  школьных знаний и укладом жизни горного аула.  В ауле еще не было даже радио. Известия или сообщения, в том числе о войне, передавались из уст в уста или по единственному телефону в правлении колхоза, а также от  почтальона, который раз в неделю на лошади ездил в районный центр. Он  привозил и отвозил почту. Нет, взрослые



 аксакалы тоже постоянно ездили на арбах и телегах в районный центр через крутые горные перевалы. Вывозили и сдавали государству хлеб, скот,  хлопок, молоко, яйца и прочее сельхоз заготовки по Госплану установленному колхозу сверху. Но Фатима из аула далеко ни разу не отлучалась.         
       Но теперь хоть и медленно,  жизнь в ауле начинала налаживаться. Раны войны рубцевались. С лиц людей уходила печаль. На полях,  когда отдыхали под тенью деревьев, слышались песни и веселый смех молодых горянок.  Жизнь все равно брала свое. Горянки все больше говорили о свадьбах и женихах, мечтали о детях; шушукались тихо, обсуждая, кто кому нравится и когда намечается  свадьба.  Женихов явно не хватало. Взрослых отняла война, а мальчики еще не подросли. Героев, которые выжили на войне, было мало и на вес золота. Невест в ауле было гораздо больше, чем женихов.   
    
      Фатиме еще с детства нравился мальчик, который тогда жил с родителями по соседству.  Она осторожно, чтобы он не заметил, заглядывала на него через окно, когда он, бывало, долго стоял у калитки, то и дело тоже поглядывая в их окна. Он был в смешной папахе, сшитой из кусков овечьей шерсти разных цветов: черной и белой. Их взгляды иногда встречались, она, стесняясь, быстро пряталась за занавеской. Она замечала, что и в школе, он часто поглядывал больше  на нее. Он был очень стеснительным. Никого из девочек за косички не дергал, даже ни к кому и близко не подходил, как это иногда позволяли себе другие.   
          Потом...  потом они не виделись много лет. Теперь, он вернулся в аул уже взрослый, статный, красивый. А, как поет на концертах художественной самодеятельности?   Какой голос? И  видный  жених...!  Все горянки аула, кажется,  влюблены в него!  И каждая, может быть,  спит и  видит его,  мечтает, чтобы он сватался к ней. Селминат,  кажется,   тоже стреляет на него взглядами ….      
         Но сегодня особенно ярко стояли  перед  глазами события последних дней, неожиданно ворвавшиеся в ее жизнь, о которых она не могла даже мечтать, события,  тревожившие ее сердце, пробудившие в ней чувства до сих пор так  еще  не волновавшие ее. Эти чувства  как будто проснулись теперь, ворвались в душу внезапно, как ураган среди ясного дня, чувства,   о которых она раньше не знала и не ощущала, которые  до сих пор, может быть, дремали в ней, но  ждали какого-то толчка.  Их было слишком много и сразу.  Они переполняли ее сердце,  голова не успевала их осмыслить и спокойно принять правильное, благоразумное решение. 
         Делиться с этими чувствами очень хотелось, радость и тревога теснились в груди, переливаясь через край, и требовали выхода на простор.  Но она боялась, не могла дать волю чувствам. Их  приходилось прятать от всех: от  родителей, от подруг, от Селминат и от «него» тоже. Она понимала, что  все их прячут в той или иной мере, что это весьма деликатная тема,  о них в ауле не было принято,  открыто говорить или выставлять их на  показ. К тому же вековые традиции   таковы, что, о ее чувствах, нравится ей или нет,  девушку  и  не спрашивают, когда  горянку выдают замуж.  Бывало так, что девушка узнает о помолвке после того, как родители уже решили сами и узнают как уже совершившийся факт. А о  чувствах можно говорить после помолвки и то очень осторожно или бывает заметно позже по поведению девушки: нравится ей жених или нет. Но, если ей  и не нравится, что часто и бывает, то считается, что перечить родителям  она не станет: погорюет «малость» и   успокоится, а потом может быть и полюбит!    Ее, как правило, вообще не спрашивают. Только родители, главным образом отец решает, за кого выдать дочку замуж или на ком женить сына. 
        Фатима оказалась одна со своими чувствами. С подругами делиться, она не могла.  - «Селминат – болтушка, ей нельзя доверять – разболтает, и весь аул будет  знать, да и сама, может быть,  «глаз положила», интересуется Киримом тоже» - думала она.
      

      Появилась и это чувство – «мое»! «Он мой, и только мой»!  - шептал ей внутренний голос. - «Он любит меня»!
- «А  я»? - она пыталась разобраться  в своих чувствах. – « Что же это такое со мной? 
Болезнь, какая или дурь в голове,  естественное влечение к мужчине вообще, как к предмету  противоположного пола или   просто девичьи  мечты и грезы,  а может  влияние весны, благоухание цветов и трели соловьев у опушки леса сказывается?  Что это?» - задавала она себе вопросы, не находя, однако ответов. 
      Она  боялась признать, что это – любовь!.   Это чувство ей  еще не было раньше  знакомо.  Слово, конечно, - знакомое, подругами многократно повторяемое, иногда и не только к мужчинам, и в обыденной жизни при разговорах, тоже.
     Но, теперь сердце билось иначе: щемящие сладостные ощущения; томительные минуты ожидания неизвестности; тревожные чувства боязни всего  нового; волшебные краски весны с  ароматами; теплые  косые лучи солнца, встающего на горизонте над горами; нескладный хор пения птиц в мелком лесу у аула; жужжание пчел в ульях на террасе, - все это, казалось, раньше не было, а появилось только теперь, этой чудесной весной, когда в ее жизни появился «он», точнее вернулся тот стеснительный  мальчик в смешной тогда,  косматой папахе.
       И всему этому причина  - «Он». Как будто «Он» открыл ей глаза и говорит: «Смотри и  радуйся! Мир прекрасен! Он принадлежит  нам! Мы хозяева этого Мира! Есть Ты и Я, и весь Мир – создан  для нас! И  все вокруг только для нас!»... « Прочь запреты и традиции! Да здравствует свобода и любовь!»….
        … Проснулась, когда во дворе замычала корова, и слышны были кудахтанье кур, а  солнечные лучи  освещали комнату через единственное окошко в ее комнате.  Хотелось еще спать.  Вчера, видимо заснула  только за полночь. Сладко потянувшись еще лежа, решила, что надо вставать, когда в комнату вошла мать.   
- Вуув!… Бесстыдница!  Ты еще спишь? А, я то думала, наверное, думаю, она за
водой  пошла, что-то тихо у нее!  Ой, аллах! Лучше бы я родила камень, чем девочку! Никакого толку от нее все равно нет! Спит…! Уж,  скоро и полдень на дворе, а она еще спит! – мать  любила  преувеличивать, чтобы таким образом показать, как она сильно возмущена.
- Мама! Еще и  шести часов  нет..., я уже встаю...
- Что ты смотришь на часы? Ты встань и выгляни во двор! Солнце  уже над головой
стоит и жаром пышет! Все люди в ауле уже на ногах, и только мая дочь лежит в постели! Отец давно ушел на работу, а она -  спит!
      Абдулла сегодня ушел еще раньше обычного. Вчера, оставив на ночь воду для орошения в колхозном поле, чтобы и ночью не прекращался полив, он торопился туда, чтобы управлять  поливом.  «А то вода пророет себе канал сама и выйдет, как ей вздумается, туда, куда и не надо», - размышлял он, шагая по тропинке в предрассветном тумане с матерчатой самотканой сумкой перекинутой через плечо.
    - Сейчас, мама! Я все сделаю, не беспокойся, – она оделась и выбежала из комнаты.   Домашние заботы отвлекли ее на время от сердечных переживаний.  «Пеструшка» мычала в хлеву, ждала, когда её подоить и отгонит в стадо. Надо было нацедить молоко и кипятить, умыться, завтракать и собраться   на работу в колхозное поле.
    
      Селминат ждала ее у калитки.
- Доброе утро! – поздоровалась Фатима, приветливо. – Пошли, скорее!
- Доброе утро подруга! Ты чего это  опаздываешь, сегодня? Бригадир будет не
доволен. Что это с тобой случилось? На роднике вчера тебя не видела. Пропадаешь где-то!
    - Ничего не случилось. Пошли! Если поторопимся не много, то успеем еще вовремя!
      


        Обходя отвесную скалу по тропинке изгибающейся  над ней, затем, выйдя на улицу и спустившись по крутому  спуску, они направились в долину и напрямую через сады к хлопковому полю, пытаясь, сэкономить время. Фатима в пол уха слушала подругу,
 занятая своими мыслями. -  «Он будет ждать ответа», - думала она  и боялась выдать свое состояние, пыталась поддержать разговор, пока шли. -  « Нельзя,  чтобы Селминат узнала.  Но,  как от нее скроешь? Она всё мне рассказывает о своих сердечных делах, а я всё скрываю от неё», укоряла она себя.
        Но больше всего её заботила о том, что она скажет ему. Разве у нее хватит смелости сказать, что она тоже его любит? Хотя всем сердцем чувствовала непреодолимое желание к нему. Она думала, что сгорит от стыда, произнося такие слова! Она слышала много раз, как Селминат произносила их. Она то и дело говорила: «Я сгораю… Я так люблю его! Я умру,  не доживу до свадьбы!».   Но это как-то не воспринималось всерьез, хотя она произносила  так сладостно, мечтательно и нежно, что можно подумать девушка  просто уже умирает от любви, если не выйдет за него замуж немедленно, и – сегодня же!  Но  на следующий день она бывала опять веселая, радостная и уже, оказывается, забывала то, что вчера так страстно произносила о любви.
…

        Напрасно Кирим ждал ее в этот день. Фатима не появилась на тропинке. Уже стало темнеть. В голову лезли  тревожные мысли. - «Она, может быть, не любит меня» - думал он. - «Пока меня не было в ауле, она могла полюбить другого.  А  может, родители уже дали слово и она уже посватанная.  Эти   обычаи все еще существуют». - «Нет, не может быть! Я бы уже услышал об этом! В ауле об этом узнают все и довольно быстро. Это и не скрывают.  А может быть причиной и ссоры между нашими семьями? Может быть, и вовсе все очень просто – я ей не нравлюсь. Тогда должна же она так и сказать? Пусть так и скажет. Ничего не поделаешь! Бывает: он любит ее, а она – другого   и - наоборот!», - охваченный сомнениями, не дождавшись Фатимы,  Кирим побрел к аулу.
       Весь следующий день он провел на МТС колхоза, точнее,  в небольшой ремонтной мастерской по ремонту колхозной техники, где он  недавно был назначен  бригадиром. Работа  ладилась плохо. Мысли  блуждали  далеко,  и  всё рисовалось в мрачных тонах.
      До вечера оставалось еще много времени. Раньше являться на место свидания  не было смысла.  Даже если она и придет, поговорить не удастся. Женщины, как муравьи, так и ходят туда, сюда, на родник. Надо позже, когда все уже пройдут. -  «Я должен знать  причину, если она не хочет» -  думал он, заканчивая, однако по раньше работу и направляясь в сторону родника вдоль берега мелководной  реки, обходя цветущие кустарники и валуны в её пойме.  -  «Буду ждать и сегодня, и завтра, сколько надо будет, пока не получу ответа» - решил он, ожидая издалека и просматривая тропинку, когда дошел до родника.
       А между тем, движение уже прекратилось, солнце закатилось за холм. Вечерело.  А она  все еще не показывалась на тропинке, и он думал, наверное,   и сегодня свидание не состоится, как вдруг  увидел спускающуюся по тропинке фигуру женщины, и сердце сразу забилось учащенно. Сомнений не было, это была Фатима.
      Покинув свой наблюдательный пост, он тоже направился к роднику, на то место, где женщины набирали студеную родниковую воду из деревянного желоба, подставляя свои кувшины.
- Здравствуй, Фатима! Я... так боялся... Думал, что ты и сегодня  не придешь... Не
бойся, никого уже нет! – увидев, что она испугалась, сказал Кирим. Фатима не сомневалась, что он будет ее ждать, но, увидев его, невольно вздрогнула  испугавшись.               
- Вчера... я не смогла. Мы до вечера пололи кукурузу на усадьбе,  – опустив, кувшин
у ног,  отведя взгляд от него, сказала она, тихим голосом.
      

       Кирим вздохнул облегченно.  «Не смогла» еще не могло означать, что она  отказывает ему в чем-то, значит,  надежда еще оставалась. Все его сомнения и переживания, видно были напрасными,  и он  зря мучился в эти дни и решительно подошел к ней.
   - Уйдем в сторонку. Вдруг кто-нибудь еще придет и, взяв кувшин в одну руку, и протянув вторую  ей, он пошел вперед, обходя родник за ивой. Фатима, как околдованная, подала руку и пошла за ним. Они остановились подальше от родника на небольшой поляне, густо покрытой густой и высокой травой и полевыми цветами. Вокруг до самых скал росли кустарники, а с другой располагался  яблоневый сад.
-  Фатима! Что ты мне скажешь...?    Я  не сплю ночами...,  о тебе все время думаю...  – Кирим с надеждой смотрел на нее.
- Я...., не знаю, что сказать, – после долгого молчания, тихо сказала она. – Моя мать
не согласится на нашу свадьбу!  Мне нельзя встречаться с тобой! Меня... отец убьет, если узнает!   Ты же знаешь, наши обычаи,  -  теребя в руках платок, произнесла Фатима, краснея все больше и больше.
      Кирим в порыве радости  двумя руками обнял ее за плечи,  выслушав ее.  Из сказанного ею, он понял, что все его волнения и сомнения были напрасны,  серьезных препятствий, которые могли бы им быть вместе, нет. И главное, она не сказала «нет»!  А  то, что ее семья может  не согласиться, его  беспокоило меньше  всего.
     - Любимая! Клянусь тебе..., я преодолею эти преграды. Я... упаду на колени...  перед твоей матушкой и твоим отцом. Главное то, что мы любим друг друга!  Я люблю тебя..., и главное, если и ты любишь меня! Все остальное – уже не так важно, – он вытер рукой слезу,  текущую  у нее по щеке и поцеловал в щечку, а затем прижал ее голову к своей груди.
     -  Не бойся, ничего!  В крайнем случае – я  украду тебя, конечно, с твоего разрешения,  и уедем из аула. Страна большая, времена другие, механизаторы везде нужны. Устроюсь на работу – проживем! Я уверен! Это у нас в ауле все еще дикие обычаи. За перевалом, в районе, совсем уже, иная жизнь,  -  он говорил горячо, уверенно и торопливо.
      -  Не надо плакать, вытри слезы, сегодня наш день, наш праздник.   Счастье мое! Любовь моя! Жизнь моя! – он обнял ее, их тела слились, как единое целое. Горячие и влажные губы коснулись в страстном и долгом поцелуе.  В эти минуты оба забыли обо всем на свете. Только одно желание,  быть неразлучными, отдаться  душой и телом друг другу.
        Отключился разум... Ничто более не могло удержать их от страсти охватившей обоих, все запреты шариата, обычаи, последствия, которые могли быть, вылетели в эти минуты из головы. Отключился рассудок, только безрассудные  чувства владели ими...
            В страстном изнеможении, он аккуратно уложил ее на зеленый ковер трав. Она не в состоянии сопротивляться своим чувствам, сгорая желанием всем телом, трепещущая  от его соприкосновения, мысленно готовая уже на все грехи мира, понимая, что когда-то это должно  случиться, и не сопротивлялась. Ей уже давно, бывало,  проснувшись и лежа еще в постели,  рисовались мысленно объятия, поцелуи и как в ее мягкое тело войдет упругая, горячая плоть.  В эти минуты, представляя это только в своем воображении, она ощущала сладостный трепет всего тела. Это желание уже давно и ежедневно напоминало о себе и особенно этой весной. Молодое, цветущее тело, как бутон розы готовой распуститься и радовать своей красотой окружающих, тонким и нежным ароматом привлекая к себе насекомых, как зрелый плод граната, покрасневший под лучами южного солнца, налитый  соком и ждущий, когда его сорвет садовод, - ждало с нетерпением и трепетом, тревогой в сердце.  Не в силах устоять соблазну,  насладиться любовным жаром,   впервые коснувшись такого же горячего тела, но инстинктивно, легко упираясь ему в грудь руками и извиваясь всем телом, она  повторяла только:  «О, мамочка, нет..., нет..., нет», но слабея с каждой минутой, все тише и… тише….
      

       Но Кирим уже не владел собой, охватившей страстью. Все произошло спонтанно.  Они  и не думали и не предполагали, что  «это»  так быстро произойдет. Молодые и горячие сердца этого хотели, об этом в душе мечтали, но что это произойдет сегодня, сейчас, стало неожиданностью для обоих.
       Возбужденная и трепеща всем телом под его ласками, Фатима уже не сопротивлялась, когда  ощутила прикосновение горячего  и твердого члена у себя между ног, а в следующее мгновение почувствовала проникновение и его плоти. Легкая боль и неописуемое наслаждение почувствовала она. Оба забились в трепетном оргазме, отключившись от всего внешнего мира,  растворившись,  друг в друге, продлившегося несколько сладостных мгновений, за которые порой, теряя голову, говорят, отдают и жизнь.
       Удовлетворенные,  несколько секунд они лежали в горячих объятиях, затем Кирим возобновил страстные поцелуи любимой и  движения молодого организма, желая продолжить наслаждение….
      Но Фатима очнулась от боли и руками стала отталкивать его. – Отпусти, меня! Боже мой! Что я наделала? – освободившись от его поцелуев, с тревогой выговорила она. Кирим, отрезвев от этих слов, поспешно встал, в растерянности, сообразив о случившемся. Фатима, бледная и  в слезах, приведя себя в порядок со словами «О, аллах! Что я наделала?», взяв кувшин, поспешно пошла к роднику. Кирим хотел идти вслед за ней, но она обернулась, и  в слезах сказала:  - Прошу тебя, не ходи за мной! Ты опозорил меня! Нас могут увидеть! Что теперь будет? – и скрылась за кустами.
     Кирим долго стоял в растерянности, затем сел на помятую ими траву и стал  размышлять о случившимся…         
       
Продолжение следует