Из жизни семьи

Наверно, на этот случай подошла бы весна. бесчисленные глаза на плоских лицах домов. Все окна  с зимы немытыми стеклами смотрят на улицу. Обилие грязной воды – так вот во что превратилась зима! Ползет переполненный транспорт. В потоке воды толпясь к остановке плещутся шины.
Она вздохнула. – Ты вот всегда так. Полчаса с тобой рядом сижу, а чем ты занят, не знаю, но это не обо мне. По-моему, ты обо мне забыл.
– Да, я не о тебе думал. Зимой все было вмерзшим, имело ледяные подножия, и чучело Дед-Мороза, и дома, и даже, мы долго стояли на остановке, ты помнишь, и снег валил, даже мы с тобой.
Торчала земная ось, направленная к Полярной звезде. И все было неподвижно. А сейчас все сдвинулось с мест. Все сразу, одновременно, везде. Ты посмотри.
– Да. А сейчас мы где? Что с нами сейчас?
– Где хочешь. Хочешь – дома сидим у окна, а хочешь, едем вместе в автобусе и нам стало ясно, что надо освобождаться от зимней одежды, хотя грязный снег еще и лежит кое-где.
– Я хочу оказаться в том классе, где я посещала школу последний год. и пусть там нет никого. Пусть солнце заглядывает в окно. А школа закрыта. Ведь мы уже были знакомы, да? Они оказались за партой недалеко от учительского стола. – Ты у меня как ребенок, - он ей сказал. – Ну почему? Почему! Парты были просторные, с вместительной полкой выше колена, окрашены в светлый мутнозеленый цвет. он ее обнял и притянут к себе. Она с готовностью налегла на него плечом. – Потому что тебя волнует, что я о тебе не думаю. Мы вместе, и ты замечаешь, что я не тебе уделяю внимание, занят чем-то другим. Да, я куда-то засматриваюсь, то что-нибудь вспоминаю, и это приходит так ярко, что забываешь, где ты сейчас, или я замечаю то, что вокруг и точно так же об этом сами приходят слова. Но эта свобода заглядывать куда захочу только тогда и доступна, если со мной ты рядом. Вот так, как сейчас. Верхняя их одежда была позади на парте. Свитер на ней был – с застежкой-молнией, он расстегнул ее на груди и коснулся левой рукой плеча внутри рукава. Рука заскользила по коже вниз и вверх, но рукав им мешал. Тогда она сказала: – Сними. Он подержал внизу за край рукава, она потянула наружу руку. Освобожденной рукой она обхватила его за шею. Потом они отстранились не выпуская друг друга из рук. Он заглядывал в маленькие глаза. В них отражалось блеклое небо. Они не таили забытых обид., в них не скопилось еще нанесенного жизнью сора, они не заманивали, не обещали.  В них была пустота, и это прекрасно. Окно было слева, под ним, напротив третьего ряда стоял учительский стол. В классе приходил отраженный свет от окон соседней многоэтажки. Ее мягкие губы стали ярче. Он осторожно поцеловал. Она закрыла глаза и спросила: – Вот так, как сейчас? Он встал и обходя их стол пошел к двери. – Я закрывала, - тихо сказала она. Он повернул щеколду замка и распахнул в коридор. – Они совершенно спокойны, - он ей сказал, - сигнализация в каждом окне по первому этажу.  А сторожа нет. На глянцевый пол в коридоре падал солнечный свет, не отраженный уже, а прямой. Он постелил на полу свою куртку, у самой двери. Сверху он положил ее куртку. Потом он привел ее. Все, что она снимала с себя, складывала в постель. Они стояли лицом друг к другу на этой постели. И островок тускло-русых, печально-русых волос на ее животе. Когда они вместе упали, им не понадобилось даже идти навстречу. Все началось у них, как только соприкоснулись. Они затихли, когда совсем обессилели.
– Это не нами решается, вы поймите! Прекрасная, тихая улица в центре. И современная планировка. Но есть же бюро по обмену, раз вы настаиваете! Нет, не могу вас понять. У вас все наоборот. Все улучшают условия проживания… Служащая жилищной конторы уныло клюнула носом. – А вдруг кого-то поселят? Но как там будут рассматривать, знаете… – Здесь устарелая планировка, панельная пятиэтажка. Да кто сейчас согласится? В мэрии есть комиссия по распределению фонда жилплощади, вот вам куда. Они же ордера выдают, а не мы. – Ага… вот это уже обнадеживает. Но вы, во всяком случае, помните, что есть горячо желающие. Они попрощались, но тут прозвучало: – Лариса Маркеловна, пусть зайдут! Из тесного тамбура дверь к этой служащей оставалась открыта, а по соседству еще одна приоткрытая дверь. – Максим Евгеньевич, - она зашептала, зайдите к начальнику… Максим Евгеньевич был крупный мужик с как бы затекшими от бездействия толстыми пальцами. Кабинет был совсем маленький. Он улыбнулся им расплющенными губами. – Вы насчет тридцатой квартиры? А как вы узнали, что там не живут? – А я соседа встретил по лестнице. – Так вы в этом доме уже проживали… Вот оно что. На родину возвращаетесь? – Да как-то так… Я же был младше на 10 лет, когда здесь жил. Решил вернуться на прежнее место. Авось и время восстановится прежнее. Так что на родину. Надо попробовать. – В общем, вы делайте, как Лариса сказала, а я туда еще позвоню. Вопрос к вам личного свойства: что вы пьете? – Понятно. Коньяк.
Был хмурый весенний вечер. – Вот это карьера, - он ей сказал, когда они вышли из ЖЭКа. Она на него обернулась: – Ты его знаешь? – А как же. Он из орлиной породы сантехников. Помню, как он в жилете оранжевом дворницком по двору вышагивал, в резиновых сапогах в мороз, и в танковом шлеме. Ну петух петухом. – А почему из орлиной? – Это они сами себя называют. Мы, говорят, орлы, не те, которые летают, а которые колбасу со стола хватают. Вообще-то я считал, что тот, кто родился сантехником, начальником никогда не станет. Начальников производят в других роддомах. Надо же. – И это к таким же нам завтра в мэрию надо? – Не думаю, что там повстречаются светлые личности. Наверно, к таким же. А ты не ходи! Давай я один схожу. – Нет, нет, я с тобой.
Завтра был день переезда. Он позвонил ей, сказал, что задержится. Не было во дворе ни единого человека. В тусклых весенних сумерках он шел по двору,  фонари, как обычно, запаздывали. Это ему было свойственно: если ему предстояло что-то серьезное, он приходил осмотреть эти места заранее. Посреди двора повстречался ему дебил. Он стонать и мял ладонями воздух, просил закурить. Пришлось ему дать сигарету. Но он продолжал загребать ладонями и стонал. Пришлось поднести и спичку. В красных прозрачных пальцах затеплилось электричество. Дебил был подросток, а лицо было старческое. И оно было радостное. Сворачивая на улицу он оглянулся. Двор оставался пустым. Больше никто там не появлялся.
– У нас тут своя еда только на дверце. Странно все-таки. Она заглядывала в холодильник. – Значит, у нас холодильник для кошек. Посмотри, холодильник загружен. И все это только для кошек. Она вздохнула. – Ну и что? – он отозвался из комнаты. – Так, значит, и надо. Нам же хватает? И гастроном напротив. Знаешь, у них сколько там для нас холодильников?
Этому разговору предшествовали некоторые обстоятельства. Они прояснялись в течение двух недель после вселения. Сначала он обнаружил, что замолчал телефон. – Он, правда, не очень нужен. – Схожу, пусть подключат. Номер же существует. ЖЭК был в соседнем доме. – Какие-то они там как в воду опущенные. Но они меня успокоили. Кабель был поврежден, но уже ремонтируют, - он ей сказал, когда вернулся из ЖЭКа. – У них тоже молчат настольные аппараты. Но дело не в этом. Ходят они, лица на них нет. Вскоре у них состоялся такой разговор: – Ты замечаешь? – он ей сказал. – Здесь из подъездов никто не выходит! Если двором проходят какие-то люди, он им удобен, как проходной! А вечером ни одно окно не горит. Фонари зажигаются, - ты замечала? – а в окнах темно. –Да, - она закивала, - сходи ты к ним снова, пусть объяснят тебе, что это значит! Опять он направился в ЖЭК. Ни голосов, ни писка компьютеров. Навстречу три дворничихи с лопатами, метлами, ведрами вышли в жилетах, – Ничего не знаем, ничего не знаем! – сказали и мимо прошли, но он ничего и не спрашивал. Он сразу шагнул в тесный тамбур. В обе комнаты двери были распахнуты. Прямо сидел в своем кабинете начальник. Справа бессмысленно руки держа над бумагами застыла Лариса Маркеловна. Он собирался заговорить, шагнул в кабинет, но потом стал присматриваться. Начальник сидел перед ним наклонившись и неподвижно. Увядшие лепестки телесной краски покрыли какую-то ведомость. С виска она облетела совсем. Он был изготовлен из серой дешевой пластмассы. Он вышел пожав плечами. Мельком взглянул во вторую открытую дверь. Служащая все так же нелепо держала руки. Чешуйки телесного цвета на бумагах лежали тоже. Прическа, кстати, из мелко завитой капроновой нитки, как у дешевых кукол. На волосы даже издали не похожи.
Дойдя до проезда между домами он повернул в свой двор. До своего второго подъезда ему два шага пройти, но он разглядел удаляющегося по двору того подростка-дебила.  Он волочил ступню левой ноги и скрюченной руку держал за спиной, а правую вскидывал выше плеча. « – Так все-таки он здесь живет? Куда он идет?» - он подумал, и пошел за ним. Когда он к нему подошел, подросток перед последним подъездом вроде кого-то ждал. С другой стороны – кто-то лет сорока в кепке с меховыми наушниками. Усы у него росли как бы в морщине над верхней губой, вперед торчали узкой полоской. Он быстро взгляд перевел с подростка: – Что от него вам нужно? – Да ничего мне не нужно. Хотел узнать… Вы что, в этом доме живете? Кажется, здесь никто не живет. – Я не знаю. Это мой племянник Коля Межов. Я его опекун. Как видите, он больной. Я к нему регулярно хожу. Он здесь один живет в однокомнатной.
Значит, единственным их соседом был подросток-дебил. Зато у подъездов сидит много кошек. Вот все и выяснилось.
Он сообщил ей все эти новости. – Ну и хер с ними, - она сказала. – Без них воздух чище. – Ну да. Знаешь, как дом называли, когда я здесь раньше жил? «Пьяным домом». Послушай, а как же кошки? – Что? – Чем же они питаются, если жильцы исчезли? Теперь у них холодильник наполнен куриными головами и мелкой дешевой рыбой. Котов они кормят раз в день, перед своим подъездом, вторым, и перед последним. Разбрасывают им еду по бумажной скатерти.
– Видишь… Вечером даже не остывает. А это ведь только май. Жарко, да? Они сидели вдвоем на балконе, который смотрит во двор. Солнце сейчас садилось с другой стороны. – Смотри, какое стадо котов и какая идиллия. – Да… - она заглянула через перила. – А ведь красиво, правда? Они потрудились, не упустили момент засадить весь двор одуванчиками. Ходили и расковыривали оттаявший грунт вокруг песочниц, внутри песочниц, вокруг скамеек и под качелями потерянным детским совком, а где-то просто разбрасывали. Семена были невидимо мелкие, серые, а теперь вот песочницы и скамейки с качелями затерялись в сплошном зеленом ковре. И на этом ковре видны были по всему двору разнежившиеся коты. – Значит, земля до сих пор не остыла, - он ей сказал. Балкон был уставлен форматами ДВП, они тянулись вдоль ограждения, застелен был ими пол. Между двумя кухонными табуретами поставили третий такой же, на нем была сковородка с яичницей, фужеры и бутылка вина. Он поднял вино в толстом, как линза бокале, полюбовался стеклом и темно-красным мускатом. Потом он сказал: – Сегодня серьезный повод, поминки по бывшим жильцам. За то, чтобы никогда о них больше не вспоминать. – Пошли они прахом и пухом, - она добавила. – что-то похожее говорят, я не помню. Она отпила и поставила, он выпил и снова наполнил. – Пошли они в жопу! – он поднял бокал. – Не делая исключений? – Все-все . не делая исключений. Последний раз о них вспоминаю. Она отпила и поставила, он выпил и снова наполнил. – Да ну их к ****ей матери! – он сказал и на всякий случай зажмурился. Когда он открыл глаза с бокалом в руке, она, его дожидаясь, кивала. – Фу-у… Знаешь, ну, отлегло… Без этого не обойтись. Официальная часть, будем считать, закончена. – Посмотри! Ей пришлось над перилами вытянуть шею. Они так сидели, что ей было видно в сторону дальних подъездов. Там начиналась дорожка, плутающая в гаражах, которая вела к скоплению общежитий за гаражами. Туда направлялась процессия. Все были одеты в белые балахоны. И солнце светило им в спины. Там больше нельзя, чем по двое и трое, они и идут, как детский сад на прогулке. Их балахоны на голове переходили в круглые шлемы, которые впереди нависали клювом, почти закрывая лицо. Фигуры напоминали пингвинов. Тем более, что короткие черные ласты пришиты между плечом и локтем. А вот в руках, которые возникали в прорезях впереди, многие несли транспаранты. Несли, например, такой: из позвоночника ветвились черные ребра, грудная клетка. Без черепа и без таза. Шли молча, путаясь в балахонах. Потом на полотнище просто написано: COLT. Затем появилось FORD. Затем двуглавый орел с красной звездой на груди, и т.д. – Все понял, - он ей сказал, - идут обитатели общежитий. Недавние городские жители, они проявляют активность. У них на щите сейчас плюрализм. Парад принимал дебильный Коля Межов, к колонне лицом стоял у подъезда. Можно было понять, насколько он был доволен.  Ребенок выскочил вдруг из колонны и разогнался во двор Пьяного дома. Возможно, потрогать кошку. Но мать его стремительно догнала и вернула в строй. Они постояли. Потом она, наконец, допила, а он наполнил и выпил. – Пойдем. Он ее тронул за руку. – Я в попку давно тебя не целовал. Она широко раскрыла глаза. Они все равно были маленькие. Они поставили рюмки. Открыли дверь комнаты, выходящей на улицу. Ого! Пронзительный свет уходящего солнца как копья нацелен в глаза. От них можно было ослепнуть, а можно прозреть. Попка была желтой, как слабо окрашенный плод, и безвольной. В ней не метались мышцы пойманной рыбы. Все было так соразмерно, и тело ее оставалось спокойным, и глаз от нее в наступающих сумерках было не отвести. До темноты они не залеживались, она внезапно села в постели и повернулась к нему: – А где же наш сын? Когда к нам приедет Гриша? – Давай дождемся, пусть когда сам захочет, давай? Не забывай, что это непросто: он ведь реален, а мы-то с тобой не очень. Ты ведь все знаешь? – Ну да. – Он старше тебя на неделю. Вы родились с ним в одном роддоме, на одном этаже. Он 18-го, а ты 25-го. Ровно неделя прошла. Пару дней вы там прожили вместе. Его не успели домой увезти, ты уже родилась. Она пожала плечами. – Он ведь твой сын. А значит и мой. Он молча ей любовался. Потом он сказала: – Цыганка мне обещала… Нет, ты послушай. Однажды остановила возле вокзала. « – Ты с молодой женой проживешь 35 лет», - она мне сказала. Нормальное было лицо, без этих восточных красот. А на щеках размазана грязь. Но вот я чему удивился: нос был в веснушках. Как это так – черные волосы и веснушки? – Сколько тебе за хорошую новость? – я говорю. – Денег можешь мне не давать. – А если хочу подарить? Ну, подарил. Так что за нас я спокоен. Она поднялась, пошла за посудой не одеваясь. Оттуда его позвала. – Иди посмотри! Как красиво. Он вышел за ней на балкон. Там розовая проступила луна. Они постояли, потом отступили в комнату. Она несла сковородку, он понес табуреты. В комнате задержались и посмотрели по сторонам. Она у него спросила: – Нам много заплатят?  – Много. Нормально. Под стенами и на полу нарезанные форматы картона и ДВП, лежали стопки бумаги разных цветов размером в газетный лист. В углу стоял телевизор.  – Как хорошо, что мы взялись аппликацией, правда? Ходили бы тут между банками с краской. Разнообразие все-таки. Ножницы, канцелярский нож. – Да, да. Жара не спадала. – Одеты мы, как в раю, - он ей сказал.
Премьер-министр и Президент России сделали заявление. Ученые рекомендуют слово «чудовище» вывести из употребления. Ни одно государство Евросоюза не согласилось оставить Лох-Несское Чудо на своей территории. Ученые в один голос подтвердили уникальность этого вида. Российские лидеры обещают животному гражданство и безопасность.
Комната окном и балконом во двор была мастерская. Там и просторнее, и это всю первую половину дня солнечная сторона. Полдня они провели там, полуодетые, босиком, молча переходили с места на место и возвращались часто к столу под стенкой напротив окна, работали. Стол был покрыт большой чертежной доской. На ней они резали аппликацию. На заготовленные листы картона выкладывались языки и волнистые линии вырезанных целиком растительных форм. Они были желтыми, голубыми, оранжевыми, светло-зелеными, алыми. Срезанные условно внизу, как люди, изображенные в бюсте, они развивались по вертикали. Когда высокое солнце оказалось над улицей, по другую сторону дома, через всю квартиру стал слышен с улицы гул. Он не был обычным транспортным гулом.
Улица в этом месте ощутимо шла на подъём. Что-то ползло по ней медленно и тяжело. И что-то напоминающее восторги толпы звучало на этом фоне. Они хоть и не были из породы зевак пошли посмотреть. На четырёх БМП, - нет, всё-таки на 8-ми, это им с одной стороны было вид но, в гору везли гигантское земноводное. Окраска белого брюха с серо-зелёными пятнами темнея к спине ползла на бока. Прохожие выходили на травяной газон с тротуара, возникла жиденькая толпа. – Добро пожаловать! – доносились крики. – Лох-Несскому Чуду – новую родину! Веллкам! Одобряем! Внезапно у третей машины порвался танковый трак, и гусеница взметнулась зигзагом. Машину немедленно развернуло вовнутрь. Животное порванной гусеницей полоснуло по брюху. Чудовище закатило глаза и выгнуло шею к спине. Из брюха посыпались крупные яйца. Раскатываясь по асфальту они лопались, из них появились фигурки в круглых скорлупках касок. Они удивительно были широкоплечие, при этом ростом по пояс взрослому человеку. Одеты в темно-зеленые гимнастерки и галифе. и начали автоматный огонь во всех направлениях. Кто-то метнулся на проезжую часть и тут же упал. Газоны покрылись убитыми. Мамаши спасались шагом испуганной курицы, тащили не не успевающих за ним детей. – Это правительственные войска, - он ей сказал и посмотрел на нее. – У них есть право стрелять без предупреждения. Цвет ее лица изменился. Она заскользила вниз. Он ее обнял, удерживая, но опускаясь почувствовал, что и сам теряет сознание.
Пол на балконе застелен соломенными циновками. И вот оказалось: они лежали в обнимку и черное небо над ними усеяно было звездами. – Что это с нами? – Тебе не холодно? – Нет, что ты. Уже не так жарко. Здесь как раз хорошо. – Может быть, в комнату? – Лучше потом давай еще так полежим. И они незаметно уснули и когда они снова проснулись снизу был слышен обычный уличный шум и как видно, день давно уже наступил. – Ну и поспали мы… Около суток, так получается? Давай вставать. – Что это было? Может быть, сон? – Сон? Они поднялись. Транспорт теснясь объезжал небольшое временное заграждение. Дворничихи внутри подбирали разнообразный мусор и наполняли им ведра. Им попадались: кожаные ремни, подметки сапог, клочья темно-зеленой ткани, а где-то за небольшого размера клочком тянулся целый рукав, ременные бляхи. – Верка, смотри! Вот они как, халтурщики в белых халатах! Вы, говорят, не волнуйтесь, всю биомассу мы увезем! – А что там? – Рука! – Да затолкай ты в ведро и тряпкой прикрой! Надо тебе вникать! Бурые пятна крови засыпаны были песком. Она у него за спиной в футболку вцепилась: – Что это было? – С нами? Защитная реакция организма. Шутка ли, двадцать часов проспать. – Нет, там! Он отозвался нехотя : – Не знаю я почему… об этом не думается. Я не хотел бы об этом думать. Лаже не так: не об этом хочу я думать. Пошли они прахом и пухом, как ты говоришь! Разве не так? –  Конечно! Пошли они на хер! –  Согласен! Достаточно этих карликов только увидеть! Вон, включи телевизор. В костюмчиках детских размеров. Пошли они к ****ской матери!  А знаешь, с кого у них все начиналось, какого они были роста? 165 и 166. –  Кто? –  Ленин и Сталин. –  Ниче себе! –  Теперь-то все кончилось? Ну и хватит! Похоже, нормальные люди их просто в клочья порвали, пока мы скучали с тобой. На чем мы остановились? Пошли работать. –  Сначала давай позавтракаем.  А разве нормальных так много? – Достаточно. У нормальных людей, к сожалению, есть один недостаток: они неохотно объединяются.
–  Мама, вставай! Ребенок приехал. Кто-то стараясь производить меньше шума ходил по квартире. Мог со своим ключом войти только сын. Сначала шаги вели в мастерскую и там прекратились. Оттуда какое-то время спустя на кухню. Там что-то с глухим стуком стало на стол. Потом в их дверь постучали. –  Да! – прозвучало одновременно. Она уже стояла в халате по ту сторону, он обувался на кровати лицом к двери. Сын отворил дверь, не вошел. –  Ну вот, как обещал вам… Выбрался наконец. А у вас тут когда подъем? Уже десять часов. – Да, мы что-то заспались. Заходил в мастерскую? Ну как? – Заходил. Впечатляет. – Это ведь знаешь, как возникает… сейчас, погоди… Алена, может, нам в мастерской позавтракать? – Нет, нет, - сын воспротивился, - я по нашей кухне соскучился! Единственное окно, где сразу смотришь на улицу! У вас на балкон надо выходить, и мастерская балкон, а там еще и во двор. – Хорошо. Так вот, обдумываем форму ростка, воткнешь возле нижнего края, а дальше трава на глазах растет.  Как во дворе сама. –  Куда это все? – Панели вдоль стен  под окнами детского сада. В группах. Эскиз в натуральную величину. Потом на стене работать удобнее, сам понимаешь. Она появилась с кухни: –  И дороже. Видно, что думал о папе. Он три бутылки привез. Пойдемте, готово. –  Куда три бутылки? Ты же не пьешь. –  Оставите на потом. – Пошли. Как раз между столом и окном оставалось место для стула и сын сел в этом углу. Родители сели рядом, у них за спиной был шкаф с застекленными дверцами. Правее, у выхода – мойка.  С какими-то сожалениями поглядывал сын в окно. Он локоть поставил на подоконник, другой держал на столе. Отец открывал бутылку. – Как много для нас означала здешняя жизнь. А главное, обещала. Казалось, она никогда не кончится. – Мы потому сюда и вернулись. Ты еще попробуй, какую яичницу мама готовит, плавленый сыр вместо соли. – Мне что же, Алену мамой теперь называть? – Она не против. – В каком-то смысле даже приятно. Попробую. – А мне это нравится, если ты наш сын. – Я и так ваш сын. Он повернулся к столу, принялся, наконец, за еду. – Такой большой, успешный уже человек.  Видно, что все у него получилось, а то если маленький, не знаешь, чего от него дождешься. – Я не могу одного понять, наверное, я был дезинформирован. Я так себе представлял, мартини – это коктейль, вермут с виски половина на половину, и охладить. А тут на бутылке надпись: мартини. Это если бы кофе варили и торговали в бутылках, или долитое водкой пиво с надписью: «Ёрш», вот так по моим понятиям. Алена, тебе налить? – Давай попробую. – Не знаю, но это очень приличное зелье. – Тебе добавлять? – Нет, я чтобы отдать должное не больше. Он доедал яичницу с белой булкой. – Я лучше едой займусь. Стол у нас… это да. – а клубника откуда? – Это Гриша принёс. Стояла большая розетка с клубникой, залитой сгущенкой. – Кексы! – Гриша, сегодня что, день намечается серенький? – Ну да, облака там небо покрыли полупрозрачные. Сын оглянулся. – Солнце не так печёт. – Гриша, тебя домой хоть когда-нибудь тянет? Редко у нас появляешься, и то на часы. Ты хоть не забывай, что пока только здесь у тебя своя комната, мы там с Алёной спим пока ты отсутствуешь. Вон над удобствами с антресоли видел, торчит матрас? Мы и без надобности его на полу в мастерской иногда расстилаем. Просто нам захотелось. Если купить не очень большую кровать, нам будет только лучше. Возле окна в мастерской поставим. Это просторная комната. – Что ты имеешь в виду? Конечно, в отпуск могу. Ну, на неделю, на две. Правда, на отпуск всегда возникают идеи корпоративные. Ну хорошо. Я бы не прочь тут поваляться и помечтать. Не спорю, у нас есть темы на которые в этих стенах нам думать удобнее. Но что бы вот так вернуться как ты говоришь, - это как понимать, что я откатился, не выполнил никаких своих планов? Нет уж, давайте я замок сначала куплю! Будет понятно, что это я захотел, а не вынужден, если домой приеду! – Да, я согласен. Если в каких-то попытках их цель еще не достигнута, их нельзя прекращать. Или не прояснилось, что делать усилия надо в другом направлении. Алена сказала: – Он молодой человек и не может всего что необходимо там найти, где стоит. Он правильно рассуждает. Молодой человек для этого должен искать.
Ненастное мокрое утро смотрело в окно, « – Ну вот, - он подумал, поднимая голову от подушки, - все это опять потерялось, 30-е августа, вот все и кончилось и нет теперь одинаковых летних дней, высокого неба с плывущими облаками…» Он встал, потянулся к мятой домашней одежде. Оранжевый огонек ночника, который горел бесполезно каждую ночь под ногами казался теперь личиком домашнего божества. Она запрокинув голову спала на боку, сложила под щеку обе ладони. По теплому полу он побежал на кухню. «Это ловушкой квартиры пойманное тепло… оно сохраняется… но будет все меньше и меньше». Он прикасался к полу босыми ногами. Они то и дело по этому полу ползали на коленях, подметали его сухой тряпкой. Паркет их всегда был таким, хоть щеку к нему приложить. Его посещение кухни было бессмысленным. Он вылил остатки вчерашнего кофе и бросил кусочек сахара. Размешивать сахар не стал. Отпил из чашки, поставил. Он отступил в прихожую. Во все помещения этой квартиры двери вели из прихожей. Налево, как только войдешь, была небольшая вешалка. Две двери прямо – это удобства. Направо дверь в кухню, с ней рядом – спальня с балконом во двор. Налево вход в комнату с балконом на улицу, мастерская. Домашние светлые брюки он зацепил на стене за вешалку, влез в черные джинсы и ноги, не надевая носок, сунул в ботинки. Уже запирая входную дверь, он попадал в рукава. Было, ну, полдесятого. Улица оказалась необъяснимо пустой. Где-то, пока невидимый, полз на подъем мотор. Прохожие кое-где были, и все на таком расстоянии, что их и не рассмотреть. Асфальт был в редких пятнах веснушек впитавшегося дождя. Пейзаж согревали огни гастронома напротив. Растянутая витрина горела во всю длину. Два маленьких угловых окна соседнего здания, сберкасса и почта, тоже горели. Он двинулся на подъем, до бортика подземного перехода. Переход монотонно был выложен плиткой цвета черного кофе. По длинному переходу никто не шел. Зато стоял под стенкой мужик завидного с виду здоровья в заношенном черном костюме. Перед собой он держал небольшую коробку а на груди белела бумажка. Мимо нищего он прошел не читая его этикетки. В сберкассе он попросил: – Счет… (он назвал номер счета), я только хотел убедиться, что деньги за выполненную работу уже поступили, можно? Снимать я не буду. В окошке спросили: – Вы помните, сколько на вашем счету до этого поступления? – Да, - он сказал, и назвал. В окошке ответили: – Да поступили. Он повернулся и шагнул уже к выходу, но тут обнаружилось, что ради него задержался и хочет вступить с ним в контакт старичок, который, как было понятно, уже до него обслужился и вот он стоял, бросая веселые взгляды повсюду и собирался сказать заготовленные слова. Роста при этом он можно сказать был детского. Он был с аккуратной бородкой, подкрашенной перекисью. В лице его что-то имелось все-таки странное. Оно хоть и становилось благодаря бородке узкое по-козлиному, бросались в глаза просторные скулы, как это бывает в монгольских лицах. – Что скажете?! – радостно закричал старичок. - Куда подевались наши ограждение? – Да, странно. Погода испортилась, может быть потому? – Да-да! Конечно! Погода! Погода! Они же чем дальше, все больше теплолюбивые! Они же как только солнце спряталось в облаке, уже прогулки с детьми отменяют! А знаете, как у нас в месяц растет население? Десять-двенадцать тысяч! Минус! Да! Смертность превышает рождаемость. А остальные разъедутся. Нельзя же не сокращать развлечения и снабжение, раз население убывает. Скоро тут будет пусто, увидите. – Не все же разъедутся из-за этого. Кому-то, наоборот, понравится. – Ах, вот вы о ком… Те, кто останутся… Отмытое золото… Пусть, значит, мусор сдувает, уносит, вместе с их радостями в красивых обертках! Мы-то останемся… Старик вдруг злобно сощурился. На нем было старое замшевое пальтецо и из кармана пальто вдруг пополз дым. – Что это вы, горите? – Ах… как я забыл… уголек, вернее, окурок… Спасибо, спасибо… Старик зашарил нервно в кармане, а он наконец шагнул и вышел наружу. Между домами узкий проезд во двор, и он прошел по широким ступеням к дальнему входу. В общем-то, незачем было сюда ходить. Даже светильники под потолком горели через один. Площадь торгового зала пустовала как улица. В зале контейнеры были наполнены кавказскими минеральными водами, взвешенной в нитяных авоськах картошкой, консервами и т.д. В дальнем конце  у пирилавка тощая дама в темном пальто глупо твердила о качестве разливной сметаны. Он побродил, замечая по сторонам фигуры бездействующих продавщиц. Все они были как бы невыспавшимися. И все одинаковой масти и стати: черноволосые, низкорослые, полные. Это таких спозаранок мужья (экскаваторщики, водители, крановщики) припоминая: « – Ей на работу, а у меня выходной! Общегосударственный праздник»! крепко ухватывают за жопу. – Дай в туалет хоть схожу! – но он уже затолкал и с вдохновением дергается – Обоссусь! – Терпи! Ох… «–Да, но сегодня всем с утра на работу… что они все тут ходят такие…» Так бы он и ушел, ничего не выбрав (не покупать же без надобности), но тут он на кассе заметил столбик концентратов какао и кофе. Они представляют собой обыкновенный сахар-песок, спрессованный с пылью кофе или какао. Брикетик чуть больше спичечного коробка. Оба они, он и она одинаково их любили. Собственно, эти брикетики, да еще концентрированное молоко, ими ценились выше всего. Они просто грызли их как конфеты. Он взял 30 штук. – В пакетик? – спросила кассирша? – Не надо, я так. Он загрузил их в карманы куртки и пошел к переходу. Вставляя ключ в прорезь он ожидал что она на ногах и что входя он ее сразу увидит. Но квартира молчала.
Он на кухонный стол выгрузил со стуком брикеты. – Ты пришел? – он услышал из спальни. – Я принес эти… концентратики. Вставай, будем грызть. Она молчала. Он нехотя от кухонной двери два шага сделал до спальни. Уже было серое утро, но ночник горел. К пустующему рядом месту она на левом боку все так же лежала, но сложенные ладони держала в коленях. Он подошел и ее укрыл. – Мотька… я заболела, и я боюсь… Он отошел и куртку на спину сдвинул с плечей. – Чего ты боишься? Что? – У нас ведь все хорошо и лучше потом не будет. Поэтому я не боюсь умереть. Но я никогда себя так не чувствовала. – С чего ты взяла, что лучше потом не будет? Дура! – Не получилось. Я не это хотела сказать. Не злись. – Что с тобой? – Я хотела сказать, пусть будет так, как сейчас. Мне лучше не надо. Он сбросил за спину куртку, стал на колени и приоткрыл одеяло. Поцеловал ее в задницу. – Не надо. – Чего ты хочешь? – Я не хочу сегодня вставать. Ни двигаться, ни работать. Мне можно? – А еще? Он завернул ее в одеяло, посадил к спинке кровати: – Мечтай! Картошки горячей хочешь? С маслом! Я сварю. – Да. Только не разминай. На кухне он брался одновременно чистить картошку, яйца варил, заваривал чай ( не будешь же заедать картошку кофейными концентратами). Тревога не проходила. Она его позвала опять: – Принеси мне что-нибудь из мастерской. Полистать. – Что-нибудь? Он принес ей Дега. – вот, они там движутся плавно… это тебе как раз. У Лотрека там уже побольше резких движений. Да, я вот сейчас домой когда возвращался, у Дебила – что бы ты думала! – керосиновая лампа горела в этом окне, которое на торце. Он же теперь единственный наш по дому сосед. Ты когда-нибудь видела? – Да, в детских каких-то книжках видела на картинках, и у родителей зачем-то была. – Интересно так! Красный такой язычок, как свеча, и колба мерцает. А еще… Да, деньги наши приехали! Я же туда ходил. Со мной там вступил в разговор… он, главное, очень хотел на себя обратить внимание. Кто он – козел прямоходящий, или мутант? Я так и не понял. И он мне втирал, что скоро откатится сфера обслуживания к 1980-му году, что только любители любоваться разрухой и наслаждаться на пустырях, а жителей здесь поэтому не останется… – Правда? Но ты, если это произойдет, меня обязательно разбуди! – Я что-то тебя не понял. Мы что, разве не вместе с тобой ложимся? – Матвей! Ну, я прошу. – Ну хорошо, хорошо! – Называй меня дурой почаще. – Ну ладно. Там у меня картошка готова, воду солью и давай завтракать. Он вложил ей в руки Дега, ушел на кухню.
Когда он снова к ней заглянул, ее бедро волной поднималось под одеялом. Она согнувшись спала, спиной привалившись к подушке и голову положив на Дега. Одновременно он удивился, что даже как бы больше стемнело. Он поднял с пола свой телефон включил оранжевый циферблат. Нет, время назад не шло. 12.01. и тут им овладело отчаяние. Вторгаться сейчас в ее сон и окликать ее было нельзя. Сын был в другом городе. Да и звонить ему, не разобравшись в проблемах, не было в правилах. Он сделал то, что ему было свойственно, когда догадался, что остался один. Он быстро сунул ноги в ботинки, сорвал со стены свою куртку, коричневую на светлой подкладке, и запер квартиру. Да хоть бы там ждал пожирающих всех дракон. Он должен был разобраться.
«– Может быть, солнечное затмение? Послезавтра в школу детей отправлять! Что они в самом деле?» Он бежал по двору. Нельзя было отрицать, что стало темнее значительно. «– Я же почти не включаю их ****ское радио… Может, и правда затмение?»  Еще во дворе темноту было чем объяснить, все-таки ряд старых лип тянулся вдоль водозаборной станции и это была граница двора. Но вот он свернул в пространство между домами. Огонь в окошке Дебила погас. Не то чтобы ночь, но стало в два раза темнее. Огни гастронома напротив и той же сберкассы все так же горели, но стали тускнее, как уплывающий берег. Направо теплилась лампочка на бортике перехода. «– Какого черта», - он раздраженно подумал. Откуда-то наползла небывало черная туча, она навсегда воцарилась на небе. Теперь уж прохожих не было видно и издали. «– Какого черта…» Стояла полная тишина. Он по поверхности пересек двойное шоссе левее, чем на угол гастронома. Там была поперечная улица (Костюкова), по ней он пошел. Хоть выколи глаз. « – Кто таков – Петр Костюков? *** с тобой, Петр Костюков». Он дважды споткнулся, на въезде в какой-то двор о бордюр, и на ступеньках, где резко менялся уровень тротуара, около рыбного. «– Вот они, - он подумал, - это те, кто остался». Изредка на невидимых зданиях неподвижно горели окна. «– На 3-4 многоэтажки пара форм окон! Зато теперь сможем по улице как по квартире ходить. Ведь все теперь будут друг к другу доброжелательны. Общаться не обязательно. Все это и так будут знать. Но что это я размечтался. Не все ведь останутся из идейных соображений. И брошенных стариков, будет достаточно, и брошенные больные.» Он обратил вдруг внимание, что слышит лишь собственные шаги. Он остановился, послушал. Звуков других и не было. Он вел себя автоматически. Не было ясности в том, что ему делать. Следовало услышать подсказки, совет, может быть, даже случайно что-то найти. Это поможет. Для этого он продолжает идти. Куда? Он оглянулся: как нарисованная светилась металлоконструкция телевышки. Нижняя треть хорошо была освещена и в изобилии висели на ней железные юбки, решетки и полусферы антенн, и она в темноту продолжалась пунктиром красных сигнальных огней. Но она была над недвижным черным массивом торгового комплекса « Дома торговли», а значит, он сам не заметил, как проскочил территорию телецентра, и вот уже сколько он пробежал, и дальше идет. Внезапно он словно очнулся. И всем его существом завладел страх. Ей позвонить он не мог. Если ее телефон не ответит, не было у него плана действий. Он был от нее далеко и не было способа перелететь, оказаться там сразу. Могла и она ему позвонить, но телефон молчал. Он должен был делать шаг и не думать, насколько от этого расстояние сокращается. И еще один. И потом еще. И стало казаться, что эта дорога лежит через долгую темную ночь и в ней ему предстояло идти до рассвета, но если в ней остановишься, если на месте стоять, она никогда не кончится. Он шел. Безостановочно и осторожно. Безостановочно и осторожно, почти не видя дороги. Не раз он подумал, что пройденное сгоряча за минуту теперь, на обратном пути превращается в час. Но вот постепенно что-то стало меняться. Какие-то замелькали детали, служившие доказательством приближения к дому. И, главное, сами они проступали, чем дальше, тем больше. И вот уже мимо скользит, и нет ни единого огонька, ни единой искорки витрина соседнего ювелирного, и он понимает, что хоть и не виден рассвет, но цель уже им достигнута, и направляясь к панельной пятиэтажке пересекает безмолвный проспект не глядя по сторонам.
Поднявшись в расстегнутой куртке в квартиру и закрыв за собой дверь он посмотрел на часы. 14.01. в окне была ночь. Он изо всех сил старался не допустить неточных, нетерпеливых движений, он двигаться и вести себя принудил как в самый обычный день. Вошел сначала на кухню. На светлом просторном столе разбросаны брикетники концентратов, у стенки стоят кофемолка, заварочный чайник. Кофейные чашки и ситечко на проволочной держалке. Еще керамическая тарелка, в ней горкой лежали крупные сливы. «– Как я забыл? Да. Сливы.» Это домой возвращаясь из гастронома он на ступенях застал уже двух старух. И вот у одной из них, с космами из-под платка в черную и зеленую клетку,  и красноносой, он купил эти сливы. Больше нельзя было медлить. Не находилось предлога. И он вошел в спальню. Она тихо дышала открытым ртом и спала в той же розе. Куртку, ботики, штаны, и майку с длинными рукавами, все он с себя содрал и свалил в одну кучу. Он выглядел так, как будто только сейчас добежал и задыхался после долгого бега. Не давая ей выпрямить ноги перевернул ее на коленях к себе спиной и ей овладел… … … – Что ты? – Ты же просила тебя разбудить как только город покинут и все это нам останется.
Потом они долго сидели за завтраком, зато за это время вполне рассвело. Подобное чаще бывает зимой. Проснутся люди, допустим, пораньше, чтобы длиннее был выходной. В 8 часов утра окно еще синее. Пока, никуда не спеша, сидели за завтраком, день наступил. Но не 30-го августа это возможно, и на часах, между прочим, 15 с минутами, начало 4-го часа! И все-таки день наступил. И даже в конце концов пробился солнечный свет и все за окном по-иному окрасил. – Мотька, я думала, мне конец. Я так испугалась. Я никогда так не думала раньше, что я могу умереть. А тут вдруг подумала… – Когда ты мне это вбила в голову, в глазах у меня ночь наступила… я думал, обратной дороги не выдержу… еле-еле дождался… вот только сейчас рассвело. – Ты опять уходил? –  Ну так гулять мы пойдем? – Конечно. За считаные минуты они собрались. Алена в коричневой юбке из джинсовой ткани, белая кофта. Он все то же, во что был одет с утра, только куртку повесил. Юбка не длинная и не короткая, какой-то обычной длины. « – Надо же, - он покосился, - вот просто обыкновенно ровные ноги, что тут еще скажешь, а ведь можно и правда ум потерять, если глаз не сводить».  Они спустились по лестнице. На улице стало светло и дышать легко. – Мы что вообще тут одни остались? – она спросила. – Нет, этого не обещаю. А ты бы хотела? – Да. Видны были на асфальте следы небольшого дождя. Когда он прошел, они не заметили. Они перешли по поверхности двойную проезжую часть. Зачем им теперь переход? Ну, разве что прятаться от жары. Или дождя.
Движения транспорта не было. – Смотри! – сказала она, когда шли на другую сторону. Обширными коржами лежал разбитый асфальт. Между ними в зияющих просветах песка росла трава. – Это что, всегда так было? – Не знаю… может быть, БМП так разворотили. Помнишь, тогда. Они дошли до витрины на дальнем от входа углу. Здесь начинался ведущий вдоль здания асфальтированный проезд, дающий возможность маневрировать грузовикам. Справа стояла большая клетка, ну, павильон, но стены не из стекла, а из плетеной из проволоки сетки. Он был до самой кровли внутри заставлен штабелями лотков. А ближе ко входу два полных лотка битых арбузов. Висел снаружи тяжелый висячий замок. Поставили клетку под старую иву, и длинные гибкие ветки качались от ветра, скользили по сетке металлических стен. – Вокруг обойдем? – он на нее посмотрел вопросительно. Гастроном был пристроен к жилому 10-этажному дому. Это бы означало обойти его двор и на угол гастронома выйти ко входу, с другой стороны. – Ой, нет, почему-то не хочется. Тогда они пошли на дальний угол ко входу. Тут в поле зрения попал человек. Мальчишка лет 12-ти на подростковом велосипеде. Он падал попеременно плечом то за левой, то правой ногой, рисуясь, он навалился на руль как гонщик на треке, одолевая подъем. За дверью косо висела табличка: «Перерыв с 13 до 16.» - Вот оно, подтверждение бешеных ритмов нашего века! – он сказал. – «Безумный, безумный, безумный мир» и тому подобное. Они могут два часа поработать до перерыва, и два часа после. А перерыв у них три часа. И все население будет обслужено. Мальчишка опять показался на середине проезжей части. Теперь он катился с горы под уклон. Он руль отпустил и руки раскинул крестом. Лицо выражало восторг первобытного человека. А зрителей, кроме этих двоих на ступеньках не было у него. Поэтому им он послал торжествующий взгляд. – Откроют уже вот-вот, минут через 20. Постоим подождем? Мы купим что-нибудь? – Да ну, - она отмахнулась, - я просто хотела взглянуть, что там за обстановка. Не нужно нам ничего. – Ходят зевают. Но им это нравится больше, чем перегрузки. Я же сегодня там был. – Пошли! Они повернули за угол. Он вспомнил, как два с небольшим часа назад он здесь шел в полной тьме. Когда прошли ювелирный, она сказала: - Пошли и мы посреди дороги! Как этот мальчишка! А что? Они пошли как по дич пересохшей реки. У них под ногами был солнечный свет. Они нарочно шаркали, скребли по асфальту ногами. Они шли рядом, раскачиваясь, размахивали руками. А иногда взявшись за руки. – Мальчишка лихач. Ты видела, как у него глаза горели? – Еще бы. Теперь ему все это принадлежит. Если вдруг нам мотор какой-то навстречу, он ведь издалека будет слышен? – Если вдруг. – Что? – Услышим, услышим. Можно с полным доверием относиться к любому, кто попадется навстречу? Ты понимаешь, остались ведь те… им нужно такое… - что кроме них никому не нужно. Народные массы как ветром сдуло. Я думаю, от грузчика до академика это все понимают. Уж если он здесь остался. – А! Слышишь? Он шел и разглядывал под ногами разводы осевшей пыли. – Да… а чувствуешь – да, тепло, а греет уже не совсем по-летнему. Какое-то оно остывающее. А это – ближайшая поперечная улица, далеко… там что-то проехало. Но звук был такой… меня это ставит в тупик. Так мог бы звучать мини-трактор, а корпус из кровельной жести. Скандал, невообразимый грохот… - Да ладно, он, может быть, ехал с лозунгом на боку, он должен был привлекать внимание. – Его и не слышно давно, а мы все о нем. Давай лучше вон… давай дойдем по дворам до трубы котельной. Они повернули вправо, пошли на подъем. Труба возвышалась над застекленным, с высокими потолками одноэтажным корпусом. – Там прачечная самообслуживания, - он ей сказал, - когда-то была. Давай ко входу хоть подойдем. – А разве такое сейчас работает? Он оттолкнул сварную тяжелую дверь, она без труда отступила. – Открыто! Они ступили в просторный зал, где властвовал фабричный дизайн. Ходила между стиральными агрегатами и гладильными установками женщина в белом халате с кулаками в карманах, она из невзрачной темноты помещения вышла к ним и спросила: - Хотите у нас обслуживаться? – она дружелюбно уравновешенно, спокойно себя вела. Темные волосы завязаны кое-как пучком на затылке. – А вы продолжаете, будет так же как раньше? – Конечно, - она улыбнулась, - приходите, сами стираете, сами гладите, платите за места. – Мы только хотели узнать, как вы работаете. Придем, обязательно к вам мы придем! Немного еще прошли в ту же сторону, куда они шли по улице, но уже дворами. И скоро дошли до бетонного ограждения телецентра. Направо лежал пустырь. Нормальная городская застройка возобновлялась за ним. А прилегающая к пятиэтажкам часть пустыря покрыта была самовольно затеянными огородами. Они повернули, пошли обратно. Под стенами пятиэтажек, вдоль пустых с засохшей ботвой огородов. А впереди поднялись корпуса новой многоэтажной застройки. Они изнутри вошли в этот угол. И здесь на углу огородов застали странную сцену. Стоял наклоняясь голубой BMW. Все дверцы машины были открыты. А рядом пяти-шестилетние дети работали дружно, и даже нервно. Их было не меньше десятка. Они обрывали с треском кожу с сидений, крушили приборы, наваливались вчетвером-впятером на дверцы, срывали, швыряли в сторону. – Отвертку дай! – сердито сказал один, и вытянул руку за длинной отверткой. – Ребята, - он нерешительно к ним обратился, - а что это вы… что у вас тут? – Работаем! – неохотно ответил другой, с размазанной копотью на круглых щеках. Только сейчас он подумал о том, чему почему-то не удивился вначале. Одеты ребята все были кое-как, но за плечами у каждого покрытые белым пухом короткие крылья. Один из них подошел к ним вплотную и голову задрав улыбнулся: - До темноты закончим. Отремонтируем полностью к ****ям собачьим. Другой в это время поднялся на некоторую высоту поодаль, перед машиной. Оттуда как с горки он съехал по воздуху вниз и высадил пятками лобовое стекло. Отсюда Алена и Мотя пошли домой. Дошли до широкой, мощеной плиткой аллеи и пошли по ней. Сейчас далеко впереди над спортшколой низко висело солнце. Оно было красным как наполненная соком вишня. Она почему-то вспомнила и сказала: - А здесь устанавливали когда-то большую елку зимой. Обычные электролампы, покрытые разноцветными лаками горели, гирлянда. Большие игрушки из пенопласта, фольга. Ты помнишь? – Еще бы, конечно. Я Гришу вечером в меховом конверте смотреть эту елку носил. Как раз в декабре ему было полгода.