Медиум 28

Мышь заскреблась под дверью в пятом часу утра. Я, кажется, дремал, потому что последние два часа проскочили как-то совершенно незаметно.
- Войди, - позвал я мышь. – Войди, я не сплю.
Она вошла. В сером халате – несколько у неё, что ли, на каждое настроение свой? Волосы собраны в конский хвост, как и у меня, только лента пошире.
- Как ты здесь дышишь? – сморщила нос она. – Сплошной табачный смог, как над промышленными районами Йорка.
- Подними раму на пару минут, - посоветовал я. – Прости, я не подумал о том, что тебе, наверное, вреден табачный дым... сейчас.
Рука, протянутая к задвижке рамы, зависла в воздухе.
- Ты... знаешь?
- Я говорил с твоим врачом и с этой... Илси Балатон.
- Но они сами не...
- Рона, не унижай ни меня, ни себя пустой болтовнёй, - попросил я. – Ты собиралась рассказать о чём-то, а потом передумала, так? Почему?
- Ты говорил о сати, и я подумала, что вы оба, в общем, продукты викторианства, а Джон, пожалуй, ещё в большей степени, чем ты.
Я молча ждал.
- Видишь ли, – она усмехнулась, - я совсем не уверена в том, кто отец этого ребёнка.
- Отдаёт дешёвой мелодрамой, - заметил я. – Или чем-то вроде Понсона дю Террайля.
- Только не притворяйся, что ты его читал, - фыркнула Рона. – Я-то знаю, что твоя библиотека – уголовный «подвал» «Таймс». Слушай, как дело было: после того сеанса, на котором Джон был, а я нет, он мне, конечно, обо всём рассказал, вопреки запрету медиума. Ну ты знаешь: Джон – скверная могила для тайн, у него язык управляется спинным мозгом, причём автономно.
- На месте Уотсона я бы обиделся, - серьёзно заметил я. – Хотя то, что ты сказала, не совсем чистая клевета.
- Пожалуйста, - так же серьёзно попросила Рона. – Оставайся на своём месте. Если вы будете то и дело меняться местами, я лучше помолчу.
- Он, кстати, спит? – спросил я обеспокоенно. – Если этот разговор дойдёт до его ушей, всё очень осложнится.
- Всё и так достаточно сложно. Но он спит – я бросила ему в вино таблетку... Ничего, это даже на пользу, не то у него опять кровяное давление высокое. Пусть спит.
- Ну хорошо, продолжай. Что же случилось после того сеанса?
- Сначала я разозлилась – я ведь не знала, что он пойдёт с Кленчер.
- Да? а, когда я спросил об этом, ты реагировала так спокойно...
- Через пол года. И тогда, когда Кленчер вот-вот выйдет замуж за Мэртона. Но реагировала, - она выделила голосом это слово, - я и тогда спокойно. Я разозлилась внутри. К тому же, чувствовала себя неважно, меня тошнило, и я готова была злиться на весь свет. Я сказала Джону, что хочу прогуляться, потому что душно, а на самом деле мне хотелось уединиться и вдоволь пообижаться – знаешь, у беременных женщин бывают такие причуды. И я пошла в Ковен-Гарденс. А там мне стало плохо. Я сидела на скамейке и старалась глубоко дышать через нос – иногда это помогает. Он подошёл и сел рядом.
- Гудвин?
- Тогда я ещё не знала, что он Гудвин. Просто мужчина, очень красивый, моложе Джона, но уже тоже не мальчик. Меня, несмотря на его красоту, досада взяла – сам понимаешь, я не была расположена к знакомствам. Но он сказал – спокойно и веско: «Просто скажите «да», и я помогу». Тогда я посмотрела на него внимательнее.
- Можешь не продолжать. И подпала под его обаяние, разумеется.
- Да, подпала, - с лёгким вызовом сказала она. – Но не до такой степени, понимаешь? Я сначала вообще ему не поверила.
- Но сказала «да»?
- Да, сказала «да». А почему нет? Мне действительно было плохо.
- А потом стало легче?
- Ты задаёшь наводящие вопросы, - рассердилась она.
- А ты забываешь, что я немного знаком с мистером Гудвином.
- Тогда сам рассказывай, а я послушаю.
- Пожалуйста, - согласился я без претензий, отлично понимая, что в её положении говорить «да» и «нет» неизмеримо проще. – Тебе вдруг сразу стало легче, но ты и тогда не поверила, решив, что это совпадение или самовнушение, не так ли? И тогда он, наверное, представился, а потом, думаю, дал понять, что и тебя прекрасно знает.
- Да, он сказал, что очень сожалеет о том, что меня не было на сеансе. Он сказал, что это может иметь непредсказуемые последствия.
- Во что ты тем более не поверила?
- Я просто спросила, какие именно. Он ответил, что пока не знает. Потом он спросил, что я сама думаю о спиритизме и о передаче мыслей на расстоянии. Я сказала, что считаю всё это чем-то вроде публичной демонстрации фокусов. Мы заспорили. И он нравился мне всё больше, потому что спорил умно и корректно, да и предмет явно знал не понаслышке. Наша беседа затянулась. Наконец, я спохватилась, что Джон ждёт меня и волнуется, и я сказала об этом вслух. «Знаете, что? – попросил он и выглядел при этом смущённо. – Не говорите вашему мужу о нашем знакомстве».
- Почему, интересно? – не удержался я.
Рона кивнула головой.
- Я тоже так спросила. А он засмеялся и сказал, что пожилые мужья всегда страшно ревнуют своих молодых жён, даже если сами не без греха, а, впрочем, в последнем случае ещё и чаще. «Доктор симпатичный человек, - сказал он, - но в плену предрассудков. Зачем расстраивать его и давать повод для беспокойства – тем более, если мы хотим продолжить знакомство».
- И ты, конечно, вспомнила Мэрги Кленчер? - понимающе покивал я.
- Ну... да. А потом, Джон действительно мог неправильно понять... В общем, Гудвин немного проводил меня, и я ничего о нём не сказала.
- И вы втайне продолжали знакомство?
- Ты знаешь, нет. До ноября мы с ним больше не встречались ни разу, а потом Джон привёл его к нам и представил. У меня как раз были проблемы, ты знаешь. Джон старался оберегать меня, но так неуклюже, что меня это только злило. А когда появился Гудвин... Я боюсь рассказывать дальше, потому что мне кажется, ты неправильно поймёшь...
- Ты рассказывай, - попросил я. – Я постараюсь понять правильно. Ты просто рассказывай, и всё.
- Ну хорошо. Так вот, когда Гудвин только вошёл, я вдруг почувствовала, как мне его не хватало – с той самой первой встречи. Мне сразу стало легко-легко. Я сейчас даже не помню, о чём мы разговаривали – о какой-то ерунде, но это был самый лучший вечер.
- Похоже на влюблённость, - заметил я.
- Вот видишь! – в отчаяньи воскликнула Рона, всплеснув руками. – Я так и знала!
- Я только сказал: «похоже», - пожал плечами я. – Решать-то не мне.
- Это не было влюблённостью! Это было... наваждение... морок!
- Ну-у.., - протянул я разочаровано. – Сказок я наслушался ещё до семилетнего возраста.
- Ничего, послушай и ещё одну. Джон, в отличие от меня, казалось, наоборот, нервничает в присутствии Гудвина. А наутро он и вовсе выглядел больным. Только мне было уже не до того – у меня началось кровотечение. Потом я с неделю лежала, а Джон суетился вокруг меня и снова страшно раздражал. Знаешь, я не огрызалась только потому, что знала, как он хотел этого ребёнка, и жалела его самой примитивной бесцветной жалостью. Это немного пугало меня – в то, что я разлюбила Джона, я поверить не могла. Потом доктор Берн сказал мне, что такое бывает – лёгкое реактивное состояние из-за выкидыша. Что ж, может быть, и так, но я не могла отделаться от мысли, что это реактивное состояние у меня от Гудвина. Я даже хотела написать тебе и посоветоваться, но письмо – не разговор, на бумаге всего не изложишь. С Джоном, сам понимаешь, я об этом говорить не могла. А он, ничего не зная, начал чувствовать мою фальшь. Мы стали ссориться. Наконец я поняла, что, во-первых, всё-таки должна найти себе «жилетку», а во-вторых, возобновить знакомство с Гудвином и постараться понять, как он это делает.
- Что «это»?
- Не поднимай брови. Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Я пошла к Илси Балатон, потому что Крис слишком верит во всё спиритуалистическое. А потом сама напросилась к Гудвину, вроде как на индивидуальный сеанс.
- Чувствую, что сейчас услышу самое интересное, - сквозь зубы пробормотал я.
- Не ехидничай, пожалуйста. То, что я решилась заговорить с тобой об этом, и так дорогого стоит... Так вот, я пришла к нему, мы выпили чаю, и, наверное, он мне что-то в чай подмешал. Но я к этому была готова и приняла хороший сорбент.
Я грустно рассмеялся:
- О, наивное дитя!
- Наверное, поэтому я помню свой сон, который помнить не должна, и который, как мне теперь кажется, был совсем не сном.
- Догадываюсь, что что-то очень эротическое?
Рона покраснела пятнами.
- Да, очень эротическое. Ты обойдёшься без подробностей?
- Вполне.
- Я очнулась в совсем другом месте. В нехорошем, я бы сказала, месте.
- Уж не у «Одалисок» ли? – догадался я.
- Ты откуда знаешь?
Я кашлянул в кулак:
- Ну... Считай, что у меня тоже кое-какие экстрасенсорные способности. Дальше?
- Дальше... Несмотря на это, у меня не появилось к нему неприязни. Даже... Ну это не важно сейчас.
- Даже в физиологическом смысле он куда как превосходил милого нелепого Джона, надоевшего, как старый башмак? Или как собачий помёт?
В глазах у меня взорвался букетом небольшой сноп искр – Рона отпустила мне сочную пощёчину и тут же, испуганно отдёрнув руку, прижала её к губам. Я задохнулся на миг, но помотал головой – и снова задышал. Щека горела, хотелось приложить к ней что-нибудь холодное.
- Не будем сейчас останавливаться на вопросе, имеешь ли ты право бить меня по лицу, не есть ли это казус белли, и не имею ли я в таком случае права на ответное действие, - хрипло сказал я. – Но выраженьице, взбесившее тебя, не моего авторства. Это Гудвин так высказался о Уотсоне.
- Прости меня, - прошептала она, отводя мокрые глаза в сторону.
- Допустим, простил. Но я задал тебе вопрос.
- Ты уже знаешь ответ.
- Ладно. А потом?
- А потом я поняла, что беременна.
Вот теперь и я кое-что понял.
- Так. А Гудвин об этом знает?
- Боюсь, что да.
- И о том, что он возможный отец?
- Боюсь, что да, - как эхо повторила она.
- Подожди... Ты ведь помнишь что-то ещё, кроме того, о чём нам рассказала?
«Боюсь, что да», - отозвалось у меня в голове.
- Помню, - кивнула Рона.
- Не молчи ты, бога ради, - попросил я. – Ты и так уже домолчалась, где не надо. Почему не рассказала мне обо всём сразу, когда я приехал?
- Ты тогда ещё не видел Гудвина.
- Ну и что?
- Ну и решил бы, что я просто гулящая девица, соблазнившаяся на первое попавшееся симпатичное лицо.
Я поморщился – в самом деле такая возможность была, надо признаться, не исключена.
- Ладно, допустим. Но зачем ты Гудвину-то сказала?
Губы Роны дрогнули в горькой усмешке:
- Попробуй... попробуй ему чего-нибудь не сказать.
- Ну а теперь?
Она пожала плечами.
- Толку от моего рассказа большого не будет. Просто думаю, что тот раз повторился, пока я была у него. Правда, я помню всё очень смутно – мне, кажется, что-то кололи, поэтому всё в голове перепуталось, но...
- Что-то кололи? – переспросил я. – Ничего не скажешь, хорош папаша. Лекарства могли повредить ребёнку.
Рона покачала головой:
- Ребёнка не будет. Я сделаю аборт.
- Брось, - отмахнулся я, - кто тебе его сделает? Берн? Аборты запрещены – он не пойдёт на нарушение закона. Тем более, коли речь идёт о тебе, жене его коллеги.
- Не Берн... Джон сделает сам, когда я всё расскажу ему. И никто ничего не узнает.
- Ты с ума сошла! – выдохнул я. – Не вздумай даже заикнуться ему об этом! Не смей! – перевёл дыхание и заговорил спокойнее. – Разве можно обрекать на такое любимого человека? Айрони! Гудвин знает о твоей беременности, ты сама сказала. Рассчитывать на его благородство глупо. Да ведь Джон в тюрьму попадёт, стоит одно слово сказать. И это ещё не самое страшное. А как он будет оперировать? Ты подумала, как у него будут руки трястись? А если осложнение? А если он повредит тебе? Что он будет чувствовать после этого? И потом, остаётся всё-таки вероятность, что это его ребёнок. И поэтому он никогда не согласится. А если даже ты уговоришь его как-нибудь, всю оставшуюся жизнь он будет мучиться от сознания того, что, может быть, убил собственного сына или дочь.
Рона поступила, как на её месте поступают все женщины – села на мою кровать и заплакала.

- Вы не спросили о главном, - проговорил Уотсон, появляясь в дверях.
Кажется, никогда я не был ошеломлён больше, чем при этом неожиданном появлении. А Рона – та просто лишилась дара речи.
Вид у моего друга был больной и помятый. Халат небрежно наброшен и даже не запахнут, волосы взъерошены.
- Я думала, ты спишь, - пролепетала его жена, кое-как овладев наконец своей гортанью.
- Да, мне было трудновато проснуться, - согласился Уотсон, сдерживая зевоту, - но я очень старался. Я заметил, что ты мне подложила таблетку в бокал.
- И всё-таки выпил? – изумилась она.
- Ну, я в глубине души верил, что отравить ты меня не хочешь, а хочешь просто втайне от меня посекретничать с Холмсом. Если бы я не выпил, ты бы, наверное, не стала этого делать.
- Как тебе удалось проснуться?
Я обнял Уотсона за плечи:
- У него особенный талант просыпаться, когда нужно – госпитальная привычка. Правильно, Уотсон?
Мой друг невозмутимо кивнул. Я чувствовал сейчас нежность к нему за эту невозмутимость, за то, что он избавил меня от тяжкого бремени чужих секретов, за то, что мы могли теперь обдумать проблему в три головы, за то, что Рона перестала плакать.
- Вы не спросили о главном, – повторил Уотсон то, с чего начал. – Только я сначала сяду, а то голова кружится.
Действительно, видимо, кружилась – он сделал всего несколько шагов, и то его шатнуло два раза, и сильно – даже рукой взмахнул в поисках опоры, но всё-таки равновесия не потерял – сел. Рассеянно пошарил в карманах. Так же рассеянно пробормотал: «А, впрочем, не стоит, пожалуй...».
- Курить хотите? – догадался я.
- Роне не стоит дышать дымом, я говорю...
- Вы озвучили тезис: «Вы не спросили о главном», - напомнил я. – Что имелось в виду?
- В виду имелось вот что: если Гудвин может допустить своё отцовство в отношении ребёнка Роны, то что он думает по этому поводу предпринять?
- А что он может предпринять? – непонимающе спросила Рона.
- Не знаю. Если бы я оказался на его месте и узнал, что какая-нибудь женщина носит моего ребёнка...
- «Какая-нибудь» - это великолепно! – саркастически заметила Рона.
- Уж кому-кому, а тебе бы помолчать, - «укусил» я её. – В нашей ситуации «какой-нибудь» женщиной как раз ты оказываешься.
- Ну хорошо, пусть, - неожиданно легко согласилась она. – Ну и что бы ты сделал, Джон?
- Я постарался бы отнять у неё ребёнка, - сказал Уотсон. – После его рождения, разумеется. Или отнять у мужа и ребёнка и его мать.
Мы с Роной были несколько ошеломлены, не столько смыслом его слов, сколько жёсткостью тона.
- Да ты, оказывается, страшный человек, Джон, - медленно, с удивлением проговорила Рона после несколько затянувшейся паузы.
- Наверное, каждый из нас в чём-то страшный человек, особенно если создать ему подходящие условия, - задумчиво ответил Уотсон. – Но речь сейчас не обо мне.
- Почему же не о тебе? Ведь это возможно всё-таки твой ребёнок.
- Знаете что? – предложил я. – А вы устройте аукцион.
Они оба повернулись ко мне с такими выражениями лиц, что я забеспокоился, не получу и сейчас две пощёчины разом. Сказать по правде, этого хрестоматийно-мелодраматического удара по лицу я не переношу совершенно. Так меня можно спровоцировать ответно ударить кого угодно – женщину, ребёнка, старуху. Что-то вроде короткого обморока контроля. И Роне просто повезло обойтись без синяка. Но Уотсон о моей слабости знал – лопни у него терпение, он скорее кулаком в челюсть бы меня ударил. Не из страха получить сдачи, разумеется – просто из уважения к этой слабости.
- Холмс, - тихо сказал он, и я обрадовался тому, что, похоже, две пощёчины откладываются. – Зачем вы так? Не обижайте нас цинизмом. Разве мы в чём-то виноваты?
- Разве что в легкомыслии... Вы правы. Извините меня. Меня немного удручает сложившаяся ситуация, коль скоро она касается вас. вы слишком сложно смотрите на простые вещи. Вы оба. И ты, Рона. И вы, Джон.
Я редко называл Уотсона по имени – он удивлённо посмотрел на меня.
- Да-да, вы очень непоследовательны, - тем не менее, продолжал я, не реагируя на это удивление. - Сначала вы скоропалительно усыновляете постороннего ребёнка, дочь бродячей цыганки. А потом насильника, изнасиловавшего вашу жену, Уотсон, собираетесь спрашивать, как следует поступить  с вашим собственным ребёнком. Вы говорите, что на его месте постарались бы заполучить этого ребенка, и, может быть, вместе с женщиной. А я бы на месте мужа этой гипотетической женщины знаете, что сделал бы? Отправил бы вас, мерзавца, на каторгу лет на пятнадцать-двадцать; заодно и жену с ребёнком обезопасил бы.
Уотсон сжал губы. Но Рона вскинула на меня дерзкие серо-стальные глаза:
- Отправь! – резко сказала она. – Отправь на своём месте! Отправь – я скажу тебе спасибо.
- Это несмотря на физиологический смысл? – усмехнулся я. При Уотсоне - любопытство должно наказываться и вознаграждаться в равной мере.
- Отправь! - повторила Рона, и в её голосе зазвенело листовое железо – тонкие листы, разумеется, но несомненные.
Я покосился на часы: было двадцать минут седьмого. Время ночных откровений уходило.
- Уотсон, - я взял его за плечо. – Отправляйтесь, дружище, в постель, поспите ещё – у вас очень измученный вид. Рона, а ты зайди к доктору Берну – все эти лекарства, бессознательное состояние... Пусть на всякий случай проверит, всё ли в порядке.
- А ты? – тут же спросила она, недовольная ролью пассивного исполнителя.
- Сделаю кое-какие покупки.
- Покупки?
- Почему тебя это удивляет? Я уже две недели в Лондоне, а рассчитывал на пару дней. У меня даже лишней смены белья нет.
- Ах, ну тогда конечно, - согласилась Рона, и всё-таки недоверчивость не исчезла из её голоса.
- Да, и хочу предупредить, - спохватился я. – Мы расстались с Гудвином почти друзьями. Он вернул нам тебя живой, не взяв с нас ни единого пенни. Разговор, который произошёл между нами, его ушам никак не предназначен. Наверное, он постарается возобновить знакомство и с тобой, Рона – это уж непременно – и с вами, доктор. Я не хочу, чтобы вы смотрели на него, как мыши на кота. Будьте полюбезнее, понезависимее и помолчаливее, коли придётся.
- Конечно, - сказала с готовностью Рона.
Уотсон не то кивнул, не то просто уронил голову. Ах, он заботил меня куда больше, чем моя беспутная дочь! В Роне всё же, несмотря на все женские недостатки, был твёрдый рациональный стержень, а положиться на ясный разум человека, и через полчаса после ухода гипнотизёра стряхивающего с себя невидимых пауков, послушно вскрывающего себе вены и писающего чуть не в гроб любимой жены, от всего сердца я всё-таки не мог.