Темные грани света

 



               
                «Если Свет хочет бороться с Тьмой, то он должен быть жестоким.
                Нет у нас другого выхода,  понимаешь?»         
                Сергей Лукьяненко. Мальчик и тьма







                               

                1.


       Началось все с чистой случайности, даже нелепости.
       Может, виной тому стала столь ранняя и жаркая весна, обрушившаяся на полусонных после слякотной зимы горожан и пробудившая в них жажду бурной деятельности, а может, патологическая тяга Амины к порядку.
       Её нынешний муж, Дмитрий Иванович Лихарев, с высоты своих сорока с лишним лет частенько беззлобно посмеивался:
       – Фанатизм никого до добра не доводит. Смотри, Аминка, покажет он тебе однажды козью морду.
        Как в воду глядел.
        Первый же весенний выезд на дачу – скромный домик, доставшийся в наследство от бабушки, – Амина провела под девизом: «Даешь чистоту!» То ли от обилия опьяняющего воздуха, густо замешанного на терпком аромате сырой земли, то ли от припекающего первыми осторожничающими лучами солнышка, но все было убрано быстро и тщательно.
       И когда Амина, вполне довольная собой, наливала в кружку дымный чай, вдруг прямо над головой раздались чьи-то тихие шаги. На чердаке кто-то был.
       – Слышишь? – она повернулась к жующему бутерброд мужу.
       – Нет, – похоже, его волновало лишь количество мяса в колбасе.
       – Наверху…
       – Не выдумывай. Там, кроме кошки, никому не развернуться.
       Что правда – то правда. Чердак был крошечный и заставленный всяким нужным хламом.
       – Я все-таки посмотрю, – Амина была не только любопытной, но и упрямой.
       Поднимаясь по шаткой деревянной лестнице, она думала о чем угодно, но не о том, что лестница, подгнив за зиму, проломится в самый неподходящий момент. А она, сделав сложный кульбит, наткнется  на возможно единственный в аккуратном хозяйстве ржавый гвоздь.
       Именно этот гвоздь, жадно впившийся в ногу чуть выше колена, и свел Амину с ее школьной подругой Кирой. Не сразу свел, а спустя неделю после памятного падения, когда на месте «ранения», тщательно и неоднократно обработанного зеленкой, уже образовалась багровая и бесконечно болящая шишка.
       Молодой симпатичный врач приемного отделения института неотложной хирургии, куда силой притащил Амину муж, осмотрев ногу, присвистнул от восторга:
       – Ну, вы даете!
       – Что там, доктор? – муж Дмитрий нервно топтался на месте и заглядывал Амине через плечо, чем-то неуловимо напоминая циркового медведя.
       – Вам что, не больно? – в глазах врача светилось искреннее любопытство.
       – Конечно же, больно, – обиженно буркнула Амина. О том, что в последние дни обезболивающие практически не помогали, решила промолчать.
       – А я уж подумал, что вы того.
       – Что вы себе позволяете?.. – цирковой медведь мгновенно оскалился – вспомнил, что он хищник.
       Но доктор, не обращая внимания на возмущенного мужа, уже командовал в телефон:
       – Срочно готовьте операционную!
       Амина от страха заплакала.
       – Раньше надо было реветь, – врач был не только симпатичен, но и строг. – Противостолбнячную когда делали? Молитесь, чтобы мы успели раньше гангрены.
       От жуткого слова у Амины моментально закружилась голова, и что было дальше, она запомнила плохо. Свет, металлический звон и отвратительный больничный запах смешались в нелепом танце, закружили, опутали невозможностью что-либо изменить…
       – Можете считать, повезло! – молодой врач, улыбаясь, туго бинтовал изуродованное скальпелем Аминино бедро. – Кость не задета, но на перевязочки походить придется – слишком глубокая рана.
       – Спасибо вам, – Амина попыталась улыбнуться.
       – Это мужу спасибо говорите, что затащил вас сюда. По его словам, вы сильно сопротивлялись. А еще бы неделька – и ножка-то тю-тю.
       «Тю-тю» отозвалось внутри холодным ужасом и выскочило нервным вздохом:
       – Спас-сибо.
       –  А теперь осторожненько поднимаемся и домой. Завтра утром найдете меня в первой хирургии на пятом этаже.
       – Да-да. Спасибо.
       «Что я заладила одно и то же», – прихрамывая и немного злясь на себя, Амина вышла в коридор, где попала в испуганно-заботливые руки мужа.



                2.


       Утро врывалось оптимизмом в больничные окна и растекалось по бесцветным стенам сотнями ярких солнечных бликов, вытряхивая уныние из тесных палат: «Прочь-прочь».
       Прислонившись к подоконнику, Амина ждала вчерашнего доктора, которого здесь уважительно звали Денис Николаевич. От нечего делать она рассматривала нехитрую больничную жизнь с хаотическим движением людей в белых халатах. Что-то больных не видать. Может, вымерли? Хотя несколько передвижных коек, на которых кто-то спал в дальнем конце коридора, подталкивали к мысли – отделение переполнено.
       – А вот и наша раненая, – улыбающееся лицо врача добавило общей картине еще один солнечный блик.
       Амина с нескрываемым удовольствием разглядывала приближающегося доктора, которому очень шел врачебный наряд. «Классный мужик. Наверняка по нему сохнут все медсестры, да и пациентки», – улыбнулась, представив вереницу поклонниц, и тут же одернула себя: – «Уймись, у тебя муж!» Мужа Амина любила.
       – Ну, как себя чувствуем? – серые глаза хитро темнели под белой шапочкой.
       – Хорошо, – Амина на всякий случай уставилась в пол, серый был её любимым цветом. – Болит немного.
       – Это хорошо, когда есть чему болеть, – он коротко хохотнул в ответ и скомандовал: – За мной.
       Пройдя дальше по коридору и по-хозяйски распахнув дверь в манипуляцию, доктор залился соловьем:
       – Кирочка, золотко, посмотри, кого я тебе привел. Случай, я тебе скажу, прекрасный – гноя вчера кубов пятьдесят откачал. Как она ходила, не представляю. Сейчас сама увидишь…
       Прихрамывая следом, Амина почувствовала себя пластиковым манекеном из школьного кабинета анатомии, на котором отвратительно выпирают розовые мышцы в переплетении желтых нервных окончаний. Стало обидно.
       – А вот и моя красавица.
       Замерев на пороге кабинета и мгновенно утонув в расплавленной стали смеющихся глаз врача, она глупо улыбнулась, тут же забыв про «манекен». И только донесшееся откуда-то сбоку: «Амина, ты?», рассеяло дурман.
       Кира почти не изменилась.
       Возможно, благодаря полному отсутствию макияжа и неизменной гриве угольных волос, сохранившейся со школьной скамьи, не узнать ее было невозможно. А вот взгляд… Взгляд ничем не напоминал беззаботно-болтливую подругу детства.
       – Кира? Какими судьбами?
       – О! Я вижу, вы знакомы, – радостный мужской голос бесцеремонно вломился между бывшими подругами. – Тем лучше – будет, о чем поговорить на перевязках. А сейчас посмотрим, как поживает наша ножка…
       Улегшись на кушетку, Амина отвернулась, чтобы не видеть скрытую под бинтами рану, и украдкой рассматривала в стеклянном отражении шкафа бывшую подругу Киру. Сколько же они не виделись? Лет десять… Больше?
       Совершенно очевидно – от прежней Киры осталась только слегка погрузневшая внешняя оболочка. Похоже, трогательно-романтическая девочка, обожающая Консуэло и плачущая над горькой судьбой Эдмона Дантеса, осталась где-то очень далеко.  Упрямый взгляд, холодный голос, четкие фразы казенно-врачебного языка выглядели еще резче на фоне бархатно-ласкового Дениса Николаевича.
       – Ой! – Амина скривилась от боли.
       – Терпим, терпим… – врач внимательно рассматривал рану, в которую Кира шприцом загоняла мазь. – Прекрасно. 
       Что может быть прекрасного в вывороченном наружу подгнившем мясе, Амина не понимала. Ну да ладно. Они врачи – им видней. Лишь бы начало заживать. Она закрыла глаза и постаралась думать о приятном.
       Вчера, после больницы, Дима был особенно заботлив и нежен. Приносил чай в постель, садился рядом… Было так тепло, спокойно и здорово… Пока он не начал разговор о детях. Опять. «Черт! Не получается о приятном», – глаза открылись. Вокруг снежная больничная чистота. Кира туго бинтует ногу.
       – Ну, девчонки, теперь можете поболтать пять минут. Не больше!.. – доктор весело подмигнул и вышел.
       «Девчонки» остались одни и с любопытством взглянули друг на друга.



                3.


       Их было трое: Амина, Кира и Маша.
       Все жили в одном дворе, ходили в один детский сад, а потом в один класс. И знали друг про друга все.
       Когда Амина думала о детстве, оно представлялось ей сплошным безоблачным счастьем. Конечно же, это было не так, но память милосердно стерла все остальное. Оставила лишь лица подруг и лето с кружевной тенью листвы и быстро подсыхающими лужицами от недолгого ночного дождя. С нескончаемым смехом и скрипом самодельных качелей, привязанных к крепкой ветке.
       Бесконечное лето под огромными дворовыми тополями. Растрескавшийся стол, за которым взрослые вечерами стучат косточками домино и громко кричат, а днем они втроем играют в свою любимую игру.
       Море волнуется раз… Амина.
       У нее веснушки на лице и постоянно сбитые коленки. Бабушка говорит, что девушкам нельзя ходить с битыми коленями. И как только она все замечает? У бабушки есть собака, которая при встрече неизменно лижет Амине ладонь. Становится немного противно от скользких ласк, но отмахнуться и обидеть бабушку никак нельзя.
       Море волнуется два… Кира.   
       Черная смоль в глазах, платья с неизменными рюшами и громкий смех. Она неуклюжа и немного смешна своим горячечным энтузиазмом, густо замешанным на комплексе дурнушки. Всегда первая, всегда лучшая, с идеальными манерами еврейской девочки из «приличной семьи».
       Море волнуется три… Маша.
       Прозрачна в своей хрупкости, наивна и бесконечно влюблена в Шурика. У Маши в глазах скрытая грусть, а в кармане всегда припрятаны карамельки. Ее так и хочется защитить от холодного злого мира, коварно притаившегося за дворовым забором.
       На месте любая фигура замри...
       Все так и замерли в памяти смешными детскими рожицами, сидящими вокруг стола, как «на златом крыльце», и еще совсем непонятно, кто из них будет сапожник, кто – портной, а кто – царевич…
       Кира вдруг оказалась медсестрой.
 

                4.


       – Как ты здесь-то очутилась? – Амина отхлебнула обжигающий чай и посмотрела на сидящую напротив подругу детства. – Ты же после биофака в школе работала.
       – Работала. Потом ушла… Вот, вспомнила свою первую специальность медсестры.
          Запах больницы просачивался сквозь кожу тошнотворной живой гидрой. Амина скривилась: «Тут даже чай с привкусом лекарств».   
       – А чего ушла-то? Тебе же нравились дети.
       – Нравились… До поры.
       – Ладно тебе, Кир, рассказывай. И так не виделись сто лет.
       – Да там такая грязная история вышла, – она скривилась, словно в чай подсыпали хинин. – Был у меня в классе гаденыш один, ни черта в биологии не смыслил и кроме двойки ничего не заслуживал, так он в отместку целую антисемитскую компанию развернул против меня.  Даже вспоминать тошно, сколько натерпелась.
       – А чего терпела-то? – Амина удивленно возмутилась. Она никогда не делила людей по крови. – Вызвала бы родителей.
       – Я и вызвала… на свою голову. Папаша оказался еще тот.. Хамил по полной, – Кира отвернулась к окну. – А когда начал орать, что зря, дескать, всех жидов в гетто не догноили, я не выдержала и влепила ему пощечину. Ты же знаешь, у меня полсемьи там побывало…
       – А он?
       – Ударил в ответ, а потом побежал к директору катать заявление о несоответствии моральному облику учителя, – Кира невесело усмехнулась.
       – Вот сволочь! Неужели уволили?
       – Я не стала дожидаться – сама ушла. И знаешь, не жалею ни капли, – она улыбнулась и стала похожа на прежнюю беззаботную Киру. – Здесь я на своем месте.
       В дверь постучали.
       – Кира! В восьмой Афанасьев опять матом орет на все отделение, – в приоткрытой двери на миг показалась женская голова в белой шапочке и тут же исчезла.
       – Иду, – она залпом выпила остатки чая и поднялась.
       – А чего он орет-то? От боли? – Амина тоже встала и, слегка хромая, пошла к выходу.
       – Да обе руки у него отрезали под самый корень, а парень-то молодой – жить теперь не хочет. Сейчас пойду успокаивать. Заодно и перевязку сделаю. Гниёт, бедолага… видать сахар никак в норму не войдет, – в голосе ни грамма волнения, словно пересказывает новости во вчерашней газете.
       Амину передернуло. Тут же вспомнилось недавнее: «Ножка-то тю-тю…»
       – Как ты можешь так спокойно об этом говорить?
       – Привыкла уже. Человек ко всему привыкает, – на лице маска спокойствия. – Я тут и нянька, и врач, и психолог. А ты давай, завтра приходи пораньше, – крикнула уже издали и заспешила по коридору.
       Амина прислушалась к доносившемуся издали мужскому крику. Слов, конечно, не разобрать, но даже от голоса холод побежал по спине.
       «Скорее отсюда. Вечером Димке про Киру расскажу… Надо же, какая встреча».



                5.


       Утро ликовало.
       – Ну, я пошла, – Амина чмокнула мужа в свежевыбритую щеку и выбралась из машины.
       – Может, все-таки провожу?
       – Нет-нет. Я сама. Мне надо ногу тренировать, – она засмеялась и поковыляла к воротам вдоль больничной ограды.
       За спиной рыкнул мотор, а она вдохнула теплую солнечную сладость утра: «Какая красота!»  Бело-розовое кружево цветущей сирени выглядывало из-за забора, вязко пахло весной и счастьем.  Солнце путалось в яркой листве и отсвечивало на асфальт желтыми брызгами.
       Амина попыталась дотянуться до нижней цветущей ветки. Нет, далеко… Остановилась и вздохнула, зажмурив глаза – вот оно, счастье. Вдруг голос… Она даже вздрогнула от неожиданности. 
       Где-то за оградой, совсем близко – лишь руку протяни и достанешь звонкую хрупкость знакомых с детства строк:

       «Я в весеннем лесу пил берёзовый сок,
       С ненаглядной певуньей в стогу ночевал.
       Что любил - потерял, что имел - не сберёг.
       Был я смел и удачлив, а счастья не знал…»*

       Мужской сочный голос тёк, переливался, и казалось, искрился на солнце – чистый, ясный, без тени фальши. Амина прислушалась, профессионально ища огрехи, удивленно вскинула бровь: «Во, как!», и поспешила к больничным воротам взглянуть на невидимого певца.
       Она была готова к чему угодно, но не к этому.
       Нищий – словно удар по лицу – грязный уличный попрошайка… Он был омерзителен своей помятой испитостью, стертостью черт лица, никак не вязавшихся с чудным голосом. Амина застыла от неожиданности и даже не сразу поняла, что это бомжеватое, в дым пьяное существо не имеет ног. Вместо них, сразу под туловищем, доска с четырьмя неуклюжими колесиками. Доска была грязной, вызывающей холодный немой ужас.
 
       «…И окурки я за борт швырял в океан,
       Проклинал красоту островов и морей…»
      
       Амина очнулась и, как могла, заспешила в сторону больничного здания. Прочь от страшного видения… Прочь-прочь!
       Она ненавидела алкоголиков. До дрожи, до тошноты. Сначала первый муж, теперь брат… Амина не раз видела животную изнанку запоев с их иступленной низостью и горячечным бредом.
       Нынешний муж, Дима, не пил совсем, что делало его в Аминкиных глазах почти небожителем.



                6.


     Солнце растеклось по стене желтым отпечатком окна.
     – Чего это ты кислая сегодня? – Кира осторожно разбинтовывала ногу.
      Амина лежала на больничной кушетке, стараясь не смотреть на столик со зловещими  инструментами и баночками.
       – Не знаю… Расстроилась. Такое отличное настроение было с утра…
       – Кто ж постарался?
       – А… Не хочу даже говорить.
       – Слышала, у тебя новый муж. Неужели он?
       – Что ты!  Димка у меня золото, – Амина улыбнулась. – Я вас обязательно познакомлю.
       – Знакомь… – усмехнулась тихонько. – Посмотрим на твое золото.
      Дверь бесцеремонно распахнулась.
       – О! Кого я вижу, – симпатяга-доктор, подойдя, уставился на больную ногу. – Нормальды! До свадьбы заживет.
       – У меня уже была свадьба…
       – Так я про следующую, – он засмеялся и где-то внутри Амины предательски екнуло: «Если с тобой, то я подумаю…»
        Но подумать она не успела. Доктор Денис вдруг посерьезнел:
       – Кир, я тут прикинул… Может у Сеньки связка порвана? Давай его в субботу в клинику отвезем.
       – Можно и свозить, – Кира безжалостно ковыряла рану, а Денис Николаевич, видимо потеряв интерес к больной, крикнул уходя:
       – Про субботу подумай. 
       Двери захлопнулись, и в кабинете вновь повис противный лекарственный запах. Стало тяжело дышать, словно доктор унес собой кислород.
       – А Сенька – это ваш больной? – Амина старалась говорить как можно громче, чтобы не слышать жуткого лязга инструментов в Кириных руках.
       – Это мой кот.
       – Кто? – Амина с любопытством посмотрела на подругу и заговорщически подмигнула: – Он уже твоего кота лечит?.. Прям Айболит.  Молодец, подруга, классного мужика зацепила!
       Кирино лицо расцвело бело-красными пятнами:
       – Не выдумывай. Мы просто друзья…
       – Дружила щука с карасем!.. – Амина расхохоталась. – Но как женщина я тебя очень даже одобряю.
       – Прекрати! – Кира стала пунцовой. – Сенька из окна упал. А у меня восьмой этаж.
       – И выжил?
       – Так он до земли не долетел – на соседский кондиционер свалился. Даже не знаю, кто больше орал кот или сосед. Один со мной разругался, а второй с тех пор лапу волочит. Денис посмотрел – кости, говорит, целые…
       – Животных, значит, любит. Это хорошо. А детей он тоже любит? Или только делать?
       – Прекрати!
       – Все… Молчу-молчу.
       Амина уставилась на залитую солнцем стену. Дети… Веселье как рукой сняло. Дима сказал, что нашел еще одного специалиста.
       «За что мне это?» – она зажмурилась, чтобы не зареветь. Навязчивая идея мужа о её бесплодии доходила до абсурда. Врачи патологий не находили и разводили руками – ждите. Но Дмитрий Лихарев ждать не хотел. Он хотел дочку и тиранил жену бесспорным: «У меня же есть ребенок, значит проблема в тебе».



                7.


       – Ну, а теперь колись – кто расстроил? – Кира залила пакетики чая кипятком и с любопытством взглянула на школьную подругу. – Если кто из наших – башку скручу. Вот где они у меня все.
       Кира потрясла внушительного вида кулаком. Кудряшки на голове запружинили в такт.
       – Особенно доктор! – Амина усмехнулась.
       – Прекрати. Мы про тебя говорим.
       – Ваши ни при чем. Бомжа увидела у ворот. Поет сказочно, а сам… Бывшего моего  напомнил. Вот и расстроилась.
       – Это Гришка-Резидент. Да, здорово поет парень.
       – Какой он парень? Ему лет шестьдесят.
       – И тридцатника нет еще. Он же бомж – у них возраст не на лице написан, – Кира  скривилась и шумно отхлебнула из чашки.
       – И часто он у вас поет?
       – Раз появился – неделю-две будет. Пока в запой не уйдет. А твой так и спился?
       – Наверное. Сто лет его не видела… И не хочу.
       О бывшем муже Амина вспоминать не любила. Но стервозная память, словно специально,  выворачивала наружу самую грязь, пряча то хорошее, что когда-то было между ними. А копаться в грязи не хотелось… Особенно в той, про которую даже сказать никому нельзя… Как проснулась однажды в теплой вонючей луже мочи рядом с мирно храпящим пьяным мужем, как отмывала и отстирывала себя и супружескую постель. Ругала, прощала… Но за первым разом был второй, потом еще.… Пока не увидела случайно, что пьяный супруг, в порыве веселья, просто пытается лежа достать струей до потолка…
       – А ведь неплохой мужик был, – чей-то голос вернул Амину в сегодня.
       Она совсем забыла про Киру.
       – Был, да весь вышел… Ты лучше про Машку расскажи. Видишь её?
       – Да, – Кира рассмеялась. – Уже четвертого в коляске возит, представляешь?
       – Попустило, значит, – Амина вздохнула.
       Маша – их третья подруга детства – сразу после школы вышла-таки замуж за своего обожаемого Шурика, родила двух детей и была абсолютно счастлива. О чем с ней ни заговори – все у нее Шурик, да Шурик. А потом вдруг разложила аккуратно на раковине таблеточки в ряд, запила их водой из-под крана и чуть не оставила на этом свете двух малолетних сирот. Машку откачали, но так и не добились от нее: «Почему?» Может, она просто устала постоянно говорить слово «Шурик». Или просто некому было вывести ее со двора, взяв крепко за руку. Как бы ни было, о страшном случае никто не вспоминал, а Машка… уже четвертого родила.
       «Странная штука жизнь, – Амина допила остывающий чай. – Права была бабушка: как только появилась железная уверенность, что у тебя все хорошо – готовься к беде. Знать бы к какой…» 
       Смутное, глухое и ноющее предчувствие последние дни давило изнутри, откликалось на каждый тяжелый Аминин вздох, напоминая – я тут. Словно кто-то страшный и немой крался за её спиной, попадая след в след. И никак нельзя повернуть голову, потому что до невозможности ужасно столкнуться с этим кем-то лицом к лицу.
       «Это больница так на меня действует», – успокаивала себя Амина, чувствуя тяжелое дыхание в самый затылок.



                8.


       – Здоров, сеструха, – голос брата покрыл новое, только-только зародившееся утро серой пленкой.
        – Тебе чего? – Амина села на постели и скривилась. Она не любила, когда ее будил телефон, а тем более, брат.
       – Как ты? – в трубке почти искреннее участие и вполне внятный голос.
       – Лучше всех, – огрызнулась, пытаясь попасть ногой в тапок. – Ты за этим звонишь?
       – Не… Не только. Тут такое дело… денег займи. 
       «Опять!» – Амина вздрогнула, словно от укола. Стало тошно. Хотя ничего другого она не ждала. Неотвратимо спиваясь, он опускал свою планку с надписью «человек» все ниже и ниже. Иногда Амине казалось, что брату лучше исчезнуть. Просто исчезнуть навсегда в неизвестном направлении. И чтобы никто никогда не нашел. Чтобы родители всплакнули и в долгом ожидании смогли наконец-то скинуть каменную плиту всепрощающей любви, превратившей их в рабов огненного змея, сжирающего любимое дитя. 
       – Не дам ни копейки!
       – Ну, Мин, ты же меня знаешь… Я отдам.
       – Да, я тебя знаю!
       – Ну, будь человеком, а!
       – Что, у предков все выгреб? – Амина знала, что родители тайком от нее отдают брату последнее, и презирала их за эту слабость.
       – Они не дают.
       – Врешь!
       – Клянусь. Сказали… пока не соглашусь на лечение… А я разве больной? От чего мне лечиться? Эти доктора хреновы из меня там идиота сделают!
       – А сейчас ты кто?
       – Не борзей, сестренка. Нервный я нынче. Ты пойми…
       Амина уже не слушала. Она прикидывала, что к чему, прокручивала, как быть, и… вдруг улыбнулась:
       – Сколько тебе надо?
       – Тыщу, – даже по телефону был ощутим алчный блеск в глазах.
       – Обломишься и половиной. Только отработаешь.
       – Не вопрос!
       – Через час заеду за тобой. Жди на углу, – отключила телефон, оглянулась на спящего мужа и улыбнулась.



                9.


       Брата она увидела издали.
       Взъерошенный, угловатый, словно подросток, с показной неопрятностью равнодушия и нервно вздрагивающей сигаретой. Он был похож на тощего выброшенного пса, который так и не нашел нового хозяина. Амина вздохнула.
       – Возле того парня тормозните, – сказала таксисту и, опустив стекло, столкнулась с блеклым льдом братовых глаз. – Садись.
       – Куда двинем? – он сел в машину, резко захлопнув дверь.
       – Увидишь.
       По салону растекся кислый запах перегара, который ни с чем не спутать.
       До больницы доехали молча. Расплатившись, Амина повернулась к брату:
       – Идем.
      Он покосился на больничные ворота:
       – Ты куда меня привезла? Я сказал, что к врачам не пойду. Не болен я, поняла!
       – Расслабься. Это мне на перевязку надо, а ты пока пятихатку свою отработаешь.
       – А чё делать?
       – Меня ждать.
       – И все?
       – И все.
       Они вошли в солнечный больничный двор, где среди буйства сирени разливался ясным и чистым светом голос Гришки-Резидента.
       Сам «певец» был не менее колоритен, чем накануне – темное в серость лицо с расфокусированным взглядом и отпечатком недавних свиданий с адом. Он сидел на том же месте у старого неработающего фонтана. Все, как вчера, лишь доска на колесиках была почему-то мокрой. И еще запах… Проникающий сквозь мозг, липкий и страшный.
       Амину чуть не стошнило. Она слегка подтолкнула брата в направлении бомжа.
       – Садись рядом. Будешь подпевать, пока я не вернусь.
       – Ты чё, сдурела?
       – Садись-садись. Пора привыкать к новой жизни. Тебе же нравится, когда подают. Ему тоже, – Амина кивнула в сторону нищего. – И выпить оба любите, так что споетесь. 
       – Идиотка! Ты с кем меня ровняешь? – темные жернова злобы оживили зрачки.
       Прохожие с любопытством косились на странное трио.
       – А чем ты лучше? – Амина уже перекрикивала звуки песни. – Тем, что от тебя не так сильно воняет? Тем, что нажираешься не в подворотне, а дома? И года не пройдет, как ты станешь таким же ничтожеством!
       –  Дура!
       – Хочешь денег – садись. Пой!
       – Ничего я от тебя не хочу! – спина брата стала быстро удаляться.
       – И не смей соваться к родителям, все равно узнаю.
       Амина выдохнула и посмотрела по сторонам. Люди спешили по своим больничным делам, и никому не было дела до того, что ее младший брат Витька скатывается все ниже и ниже. Туда, где отбросы и грязь, туда, откуда уже не бывает возврата.
       Сначала муж, теперь он…
       «За что мне это?» – она посмотрела в небо, где черными росчерками скользили птицы, ликуя от прихода весны.



                10.


       – Ты чего такая? – Кира покосилась на подругу, осторожно разбинтовывая ногу.
       Амина разглядывала уродливые трещины в потолке. Что-то в них скрывалось, словно в лице старухи-лицедейки. Какой-то тайный код.
       – Слушай, а почему он Резидент? – спросила, застыв взглядом.
       – А, опять Гришку видела. Так он же разведчиком был в Чечне. На мине подорвался… Поэтому так и прозвали. И еще за песню его любимую.
       – В Чечне? – Амина даже привстала.
       Кира вдруг расхохоталась. Звонко, по-детски искренне:
       – Ты совсем не изменилась! Когда перестанешь верить всему, что тебе говорят? Да какой из Гришки разведчик? Он и в армии никогда не служил. Спьяну на стройке балку на себя уронил, вот ноги-то и перебило. Но про Чечню красиво врет.
       – А ты откуда знаешь?
       – Так лежал он у нас, когда руку сломал.
       – Еще и руку?
       – Ой, наверняка специально сломал, чтоб забрали. Знаешь, как бомжи нас любят… Особенно зимой – сухо, тепло, кормят. Хотя и сейчас есть. Видела в конце коридора койки стоят. 
       – А почему в коридоре?
       – Да кто ж  их с заразой в палату положит!
       – Вы же врачи – заодно и вылечите.
       – И кто нам денег на это даст? – Кира усмехнулась. – Ты себе даже не представляешь, сколько такое лечение стоит. А у нас бесплатно только гипс. Даже анестезию не положено, хотя им и не надо.
       – Почему не надо?
       – А человек так устроен – у него, конечно, есть болевой порог, но когда у тебя болит везде, просто перестаешь чувствовать. Вон хоть Гришку возьми. Видела, как из-под него течет?
       Амина тут же вспомнила мокрую доску.
       – Да. Это он…
       – Нет. Не обмочился. Это гной течет. Думаешь, нормальный человек такое вытерпит? А ему хоть бы хны, – казалось, Кира говорит о чем-то очень веселом. – Правда, он еще водкой себя здорово глушит.
       – А вы? Вы куда смотрите? Вы же всей больницей мимо ходите!
       – Я же тебе говорю – у нас бесплатно только гипс. Будет перелом – замотаем и гуляй. Да и не жилец уже Гришка, лечи не лечи... Есть точка невозврата, и он ее прошел.
       – Но… – от волнения Амина уставилась на свою ногу. Дырка, над которой колдовала Кира, показалась почти красивой.      
       – Как настроение у нашей больной? – голос за спиной заставил вздрогнуть.
       – Хорошее, – выдавила из себя вместе с улыбкой.
       – Возмущается, почему бомжей не лечим, – доложила Кира.
       – А мы лечим, – доктор нагнулся, заглянул в глаза, обжигая горячим близким дыханием и колючим стальным взглядом. – Лечим. Как можем.
       – Но…
       – А большего и не надо. Будь моя воля, я бы их усыплял, как бешеных собак. От псов и то меньше заразы. А эти, – он кивнул в сторону коридора, – хуже зверей! Даже бешеных!
       В серых зрачках перелилась холодная ртуть ненависти, скулы напряглись – вот тебе и душка-доктор с сатанинским оскалом. «Да… животных ты больше любишь», – Амина разозлилась:
       – Как вы можете?.. Вы же врач!
       – Это я для людей врач, – сказал, как отрезал, и повернулся к Кире, выходя: – Думаю, завтра выпишем твою подругу.
       – Чего это он?
       – На больную мозоль наступили, вот и звереет, – Кира уже забинтовывала ногу. – Ненавидит бомжей. Если в отделении такой сдохнет – не отмоешься. Поди докажи, что не от врачебной ошибки. А совсем не брать не можем, мы же – неотложная помощь, к нам со всего города везут.
       Выйдя из манипуляции, Амина всмотрелась в дальний угол коридора. На сиротливо прижатых к стене койках никто не шевелился. «Спят, наверное», – она вздохнула и с облегчением вышла на улицу. 
       Весна густо пахнула в лицо солнцем и сладким предвкушением лета. Счастливый щебет птиц затягивал в воронку непонятного восторга жизни, полной радости, света и тепла. И там высоко, в бреющем полете неслось, словно отсвет солнца:

       «Зачеркнуть бы всю жизнь да с начала начать
       Полететь к ненаглядной певунье своей…»

       Амина подошла ближе, стараясь не смотреть на страшную мокрую доску. Достала из сумочки обещанные брату деньги и опустила их в перевернутое шапочное нутро, где уже поблескивали несколько монет.



                11.


       – Ну, сколько можно ломаться! Я уже обо всем договорился. Завтра подъедем, обговорим детали.
       Дмитрий Лихарев метался по кухне: от окна к двери и назад. Упорство жены доводило его до остервенения.
       – Я не хочу никакого постороннего вмешательства, – Амина так пристально изучала узор на настенном календаре, словно в переплетении линий был скрыт ответ на главный вопрос: «Как быть?» Зачем им нужна эта ужасная процедура со страшным названием – экстракорпоральное оплодотворение?.. А если не выйдет? Что будет следующим шагом? Суррогатная мать?
       – Но поговорить-то можно? Просто поговорить! – не унимался муж, уставившись в темноту за окном.
       «Что ж ты так напираешь? У тебя же есть сын. Откуда такая тяга к новому отцовству?» – она взглянула на напряженную спину, огладила взглядом жесткость плеч и упрямый затылок. Чувство вины за свое упрямство и ущербность подкатило к горлу и остановилось жестким колючим стержнем.   
       – Хорошо, – сдалась и в этот раз. – Завтра меня с ногой выпишут, тогда…
      Он оглянулся, посмотрел почти ласково:
       – Утром вместе поедем. Надо доктора отблагодарить и с твоей подругой увидеться, наконец, – выйдя из кухни крикнул откуда-то издали: – Идем спать.
       Спала Амина плохо.
       Всю ночь перед глазами бродили темные силуэты врачей со злыми лицами. Где-то среди них мелькал и Денис Николаевич, выкрикивая: «Усыплять! Всех неполноценных усыплять!» Амина понимала, что речь о ней и бежала прочь, а врачи настигали, окружали плотным кольцом и страшно лязгали непонятными инструментами. Она просила пощады, кричала и плакала, но голос был не слышен. Будто кто-то злой и бездушный специально отключил в ней звук.



                12.


       Теплое утро сияло свежей зеленью на водянисто-голубом небе.      
       Амина вылезла из машины, придерживая букет, купленный мужем для Киры. Голова казалась чугунной и гулкой.
       – Значит, я сейчас к хирургу, а потом к вам в манипуляцию подойду, – придерживая жену под руку, Дима был возбужденно весел.
       Как только они прошли больничные ворота, Амина посмотрела в сторону фонтана. Гришки не было. Видимо, заработанные накануне деньги позволили ему тут же уйти в запой.
       «Хоть у кого-то праздник», – она вдохнула сладкий аромат сирени. – «Хорошо, что я больше здесь не появлюсь». Больничная жизнь была для нее неприятно чужой, а навязчивое амбре хлора и лекарств нагоняло глухую тоску.
       Отдав цветы мужу – пусть сам вручит – поднялась в хирургию.   
       Кира заканчивала перевязку какому-то мужчине в мятом спортивном костюме и женских комнатных тапочках. Амина вошла и присела на край жесткой кушетки. 
       – Покидаешь, значит, нас, – школьная подруга улыбнулась, ловко орудуя бинтом. – Это хорошо. Ты не волнуйся, через месяц и следа не останется. Денис хирург от бога.
       Слово «Денис» зажглось в темных колодцах глаз отблеском восторга. Амина посмотрела на сияющее лицо подруги и подумала, что любовь очень редко бывает взаимной, но часто счастливой.   
       – Все забываю спросить, как твои родители поживают, – Кира придирчиво разглядывала сделанную повязку.
       – Нормально, – говорить про хроническую нехватку денег и проблемы с братом не хотелось.
       – А моя маман совсем плоха стала: присылает мне каждый месяц макароны и мыло. И то и другое – дерьмо полное, но выкинуть рука не поднимается. Раздаю по соседям, – она рассмеялась. – Пусть матушке икнется лишний раз в её Израиле.
       Мужчина в тапках вышел и обреченно зашаркал по коридору. Амина посмотрела вслед: какое все-таки жалкое существо – человек. Стоит организму где-то дать сбой, и вся система выходит из строя.
       – Как ты здесь работаешь? Я бы не смогла.
       – Э… ничего ты не понимаешь, – Кира перестала улыбаться. – Когда видишь чужую боль, забываешь о своей. И чем сложней больной, тем радостней от того, что можешь ему помочь. Конечно, если можешь…
       Амина всмотрелась в лицо подруги. Время уже отметилось на нем мелкими штрихами пережитых разочарований. Где она, та веселая, неугомонная девчонка, для которой любое море по колено? И кто на самом деле вот эта усталая одинокая женщина с грустным взглядом и по-мужски крепкими руками?
       В дверь постучали.
       – Да-да, – отозвалась хозяйка кабинета.
       На пороге, сияя улыбкой и красивым букетом, возник Дмитрий Лихарев.
       – Здравствуйте, девочки!
      Амина даже не поняла, что случилось. Увидела лишь, как дернулось лицо мужа, будто на него нечаянно брызнули кипятком, и застыло в улыбке. Словно кто-то нажал стоп-кадр.
       – Что вам здесь надо? – голос Киры оживил картину.
       – Это и есть твоя подруга? – муж обернулся к Амине.
       – Да.
       – Спасибо вам, – он положил цветы на стол и направился к двери, резко бросив в сторону жены: – Жду в машине.
       – Букетик-то заберите! – крикнула Кира вслед.
       Дверь захлопнулась. Амина пыталась сообразить, что к чему.
       – Кира... Что происходит?
       – Все в порядке подруга. У тебя действительно золотой муж. Вот только евреев не любит.
      Амина вздрогнула, как от пощечины и замерла, испугавшись собственных слов:
      – Это был Дима?.. Ну, там, в школе? 
      – Да. Извини, мне надо работать, – Кира ткнула букет в мусорную корзину и вышла из кабинета.
      Сидеть на холодной клеенке топчана было неуютно и как-то очень казённо.      
      Где-то за дверью слышались шаги и голоса, за окном пели птицы. А здесь, в пропахшем медикаментами и адреналином кабинете было тихо, как на кладбище. На большом таком кладбище иллюзий и неоправданных надежд.
      Предчувствие беды стало явью – страшный немой призрак, бродивший следом, наконец-то подошел вплотную. Амина зажмурилась – теперь она была уверена, что у призрака Димино лицо. Не то – родное и до боли знакомое, а другое – неведомое и страшное, как у Януса. Жизнь беззвучно, словно в немом кино, раскалывалась на «до» и «после». Перед глазами рваными кадрами мелькали обрывки ускользающего несбывшегося счастья.
      Амина боялась пошевелиться. Минуту, десять, вечность… Она  никак не могла понять, что же врезается в грудь таким болезненно-сладким клинком. Страх? Непонимание? Отвращение? Нет… Радость, огромная радость и облегчение – впервые за два года семейной жизни она была счастлива тем, что бог не дал ей ребенка от этого человека. От человека, который не знал, а теперь никогда и не узнает, что Аминина бабушка вовсе не Кузьменко, а Гольбштейн – дочь расстрелянного большевиками приват-доцента столичного Университета. Бабушка-бабушка, как же ты была права, говоря: «Все хорошо – готовься к беде…» 
       В кармане ласково запел мобильный.
      – Да, мама, – Амина открыла глаза, вслушалась, оживая, и вдруг улыбнулась: – Что?.. Витька сам согласился? И денег не попросил! Вот видишь, как хорошо. Да ты не плачь, вылечат его. Обязательно…
      Отключив телефон, она проводила взглядом одинокую птицу, парящую над крышей соседнего корпуса, и поднялась с топчана.









      


* Текст песни Станислава Медяника приведен в оригинальном исполнении Михаила Ножкина из фильма «Судьба резидента».