Гастроли

               

     Тпрр-у!.. Село «Белое»... Почему белое?
Все забыли.
Глиняный берег реки. Потом река.
Потом переплывёшь реку, и – где глиняный берег? Заливные, сладкие луга.
Змеиные травы, хотящие серпа. Серпы баб, мягко порющие траву…
Такое снится.
Только сердце во сне заноет – и запоёт пчела…
   
 …плыли обратно, как языческие гроба, заваленные охапками полевых цветов…

     Концерт вечером.
Наладили в клубе сцену, дёрнули по пиву. Пошло. О добавке кинули, как водится, жребий, выпало мне. Отправился в магазин.
     По дороге пристали пацаны – купи курева, им не дают. Айда.
Магазин за два километра, всё веселее...
Старшему лет одиннадцать. Молчит, пока тарахтит младший.
Глядит дворняжкой, а в глазах – огоньки. Младшему  десять. Может и врёт, но младше только ростом. Наглый, рыжий. Не рыжетой лисы, а как-то
по-русски рыжий – выгоревшие, белесые волосы. Шершавая, с веснушками, рожа.
   
– Дядя, а ты е…ался?
(Поговорили!).
– А ты?
Хвастливо, скороговоркой: 
– Один раз е…лся.
– Да ты что?
– Ещё ка-ак!.. Я надрочил сперва, а Верка голая лежала на постели, я ка-ак с разбегу прыгнул, она и не заметила как я по…лся.
– А потом?
– Убежал.
Старший стыдливо хихикает (Верка его сестра), пытается вступиться:
– А вот я спрошу у ней.   
– А она и не узнала меня даже, чего спрашивать?   
– А вот спрошу!
– А не спросишь!
– А спрошу!
– А не спросишь, слабо!

Я на правах председателя:
– Стоп. По порядку. Сколько лет Верке?
– Двадцать пять.
– Двадцать! – поправляет старший.
– Козёл ты (это младший) недо…ный! Производные от слова е... для него
самая сласть. В мокрых его устах это слово пропитано всеми соками, запахами и звуками земли, в его сознании это слово уже успело приобрести смутный, магический, до конца не постигаемый, но чарующий смысл.
Козёл, п…дит она тебе! Двадцать!.. виды у ней, знаешь какие?
– Знаю!
– А-а, подсматривал, говнюк! За сестрой подсматривал!
– Не подсматривал!
– Подсматривал, подсматривал – тиранит рыжый – подсматривал и дрочился…
     Старший в отчаянии. Но уже поздно. – Сболтнул лишку.
А рыжему палец в рот не клади. Моральный агрессор.
– Нас мамка в баню водила, и всё…
– Всё? А х… она у тебя не сосала? П…здун ты, Петух! За…нишь тоже! Тебе в армию скоро, как же, поведут тебя с Веркой, жди!
– Срань пузатая! Ты же с Лидкой ходишь!
– Ха! Лидка! (нахлобучивает драную кепку на лоб), на нее и пупырь не встанет. Ей только в школу идти, а тебе в армию скоро, а Верка е…тся уже.
– С кем?
– А хоть со мной!  нагло ударяет себя в грудь. Хохочет, победительно поглядывая на меня, куражится:
– А ты ссыкун!
– Кто ссыкун?
–Ты!
–Я?
– Ты!       
– Ты сам ссыкун!..  (Петух явно не умеет обороняться, не говоря уже о нападении).
– Я водку пил, бабу е...ал, паль курил – гарцует Рыжий.
– Паль мы вместе курили.
–Кури-ил! Х… ты моржовый сосал, а не курил, – свалился и ногами задёргал.
– Тебя самого донесли до хаты!
– Меня?.. а кто косяк долбил?!
– Вместе долбили.
– Х… ты сосал, а не долбил.
– Сам ты х… сосал (обиженно).
– Рыжий на взлёте:
– Сосал! Сосал во-от такой х… и – чмокал!..
– Кто чмокал?      
 Ты чмокал. Чмокал, чмокал. Все слышали.
– Кто слышал? Никто не слышал… (бессилие, обида – искалечат его тут).
– А ты у дяди спроси, он тоже слышал…

     Мне начинает казаться, что я действительно слышал.

   ...по мере того как сникает Петух, рыжий вампир наседает, напрягается,
подрагивает от счастья, словно струна – вдохновение посетило его
в этот вечерний час, на пыльной дороге, откуда и выходят, как заведено, самородки, таланты.
     Вот идёт босиком, поплёвывая в пыль, попинывая камушки, гадя словами, крепкий мужичок, хозяин. Или разбойник. А рядом – чудик, подкаблучник. И бреду с ними я – рабочий сцены, нагрянувший сюда с гастрольной труппой филармонии.
Я не Макаренко. Я куплю им сигарет, я буду говорить с ними обо всём, что интересно им. Хотя бы потому, что идти еще с километр. Я догадываюсь, что Петух никогда не врежет Рыжему, что ручеёк перебранки расплывается так безобразно, что я скоро не  в силах буду его перегородить.
– Кончай базар! Ты, Рыжан, по порядку давай, конкретно.

   Рыжый постепенно затихает, отнекивается. – Мол, ни к чему это, лишнее…
сам ведь всё знаешь, чего там...
– Нет уж, давай. Корешка ты облажал, теперь сам в грязь лицом не ударь.
Это убеждает.
– Да как… снял у двери штаны…
– И что?
– С собой взял…
Теперь очередь старшего. – Оживает.
– Скажешь,  рот ими затыкал? – хихикает.
– Я вот тебе е…ло заткну!
Смолкает Петух.
– Ну, по дороге надрочился… а Верка голая… ну, пое…лся и убежал... (Трудное место одолел. Хоркнув, сплевывает).
– У нее п… знаешь какая? Во! – разводит руками, показывая баснословные размеры.  Чуть не утоп, пока целку ломал...(секунду сомне¬вается):
–  Она вообще-то честная была…

Тут уж Петух не выдерживает, заливается:
– А то я думал, чего это батя говорил мамке про Мишку...
– Какого Мишку?
– А из области тракторист, в посевную был...
– Что говорил?
– А, говорит, пахал бы, скотина, у себя целину, или шлюх драл, а у нас и своих пахарей хватает.
– А Верка что?
– А Верке чего? По шее получила, да и всё.
– Ну и п…дун же твой батя... как и ты… я его ночью...(внезапно свирепеет Рыжий), пос…ть выйдет, запру дверь, подожгу – по…дит тогда!.. или прирежу… вот увидишь!…
– Ты прирежешь?
– Я!
– Спорим, не прирежешь!
– Кто спорит – говна не стоит.
– А кто молчит – в говне торчит.
– Это  кто в говне торчит?
– Кто молчит…
– А кто молчит?
– А тот и молчит…
– А ты и молчишь.
– Я молчу?
– Ты молчишь!
– Это ты молчал, а я говорил.
– Х… ты сосал, а не говорил,
– Кто сосал?
– Ты сосал.
– Я?
– Ты!.. и чмокал ещё... все слышали…
– Кто слышал?
– Все слышали. У дяди спроси…

   ...в магазине мне выдают измятую трёшку, извлечённую Рыжим
из потной ладони Петуха. Им – сигарет и портвейна.
Печенье возьмут сами.
– Вина? Уговор был на табак.
– Жалко, дядя? Да? Ты не бойся, мы с первого класса пьём...
– Не ссы, Петух, он жмот, – других попросим… жалко ему…

        Мне жалко, но…
Я покупаю детям грязного вина, сигарет, спичек. Загружаю рюкзак всем надобным для себя, для моего друга-грузчика, для Митрича – ясноглазого веселого баритона (перед концертом горлышко промочить),
иду обратно…

     Пацаны уже выскочили на дорогу, цепляются за борт грузовика. Машина набирает скорость. Они повисли на борту, летят в багровой пыли заходящего солнца, пьяные уже от одного восторга предстоящей пьянки, от скорости полёта...
     И какой русский не любит быстрой езды?..

«А дорога дальше мчится, пылится, клубится...»

И песню люблю.

Сегодня вечером её споет мой друг Митрич – неудачник, артист больших и малых погорелых театров.
Он холит горло.
В нагрудном кармане у него ингалятор Махольда в замшевом чехольчике – стеклянный, изогнутый, как миниатюрный саксофон...
                Гастроли!