…По чистым улочкам старого Будапешта спешили на работу серьезные служащие, хлопотливые хозяйки торопились по своим делам, благочинные старички прогуливались парами, и где-то в стороне от всего этого весело шумела молодежь. Солнечный весенний день. И, если бы не понедельник, так было бы хорошо отправиться сейчас в парк или еще куда-нибудь на прогулку, прихватив с собой серый шерстяной плед и чего-нибудь перекусить.
Впрочем, доктор дома Форкош не была ограничена таким понятием, как «рабочая неделя». Для доктора дома Форкош, как и для всех людей, служащих этому дому, существовало только ограничение «с восьми до восьми». Но сегодня она и им пренебрегла.
И сейчас, выстукивая каблучками звонкую дробь по тротуару, девушка в распахнутом светло-сером пальто спешила не меньше, чем все люди вокруг, только причина поспешить была у нее намного приятнее.
«Кто пчелок уважает, кто к ним не пристает, того они не жалят, тому приносят мед!» - напевала она, весело размахивая миниатюрной жемчужной сумочкой.
Мужчина, следовавший за ней, весело усмехнулся.
«Я вырублю тебе иннет, миледи, клянусь, - пообещал он, скользнув нежным взглядом по фигурке девушки, - Или, во всяком случае, удалю твою коллекцию музыки с проигрывателем вместе!»
Резко обернувшись, девушка одарила своего спутника широкой улыбкой.
«А вот рискни!»
Тот улыбнулся еще веселее. В этом легком пальто, в звонких туфельках и невесомом голубом платье, подпоясанном тонким жемчужным пояском, она казалась еще взрослее. За один год она стала вдруг такой женственной, даже кокетливой, чего раньше за ней не замечалось. Лицо мужчины помрачнело. Ну да, раньше ей бы и в голову не пришло сказать: «На свидание пойду!»
«И что мне будет?» - поинтересовался он, ласково проведя пальцами по лицу девушки, убирая сбившиеся пряди русых волос.
«Выдам список и заставлю закачивать обратно!» - шутливо пригрозила та, сбросив его руку.
И, отвернувшись, она побежала дальше, заставляя прохожих удивленно оглядываться себе вслед.
«Жу-жу-жу! Мед хочу! Жу-жу-жу! Мед хочу!»
«You Tube есть зло!» - пробормотал мужчина с усмешкой и последовал за ней.
«На свидание с кем так спешит моя леди? – поинтересовался он с улыбкой, догнав ее, наконец. Улыбка вышла фальшивой, даже он сам заметил это, но девушке, кажется, было все равно, - И зачем ей мое присутствие?»
Остановившись у большого серого здания, девушка открыла сумочку и, достав из нее розовый блокнот, сверила адрес на стене и потянулась к звонку. Мужчина нахмурился и остановил ее.
Тереза не может доверять этому ребенку настолько, чтобы дать ей адрес основного штаба воинов-защитников!
«Миледи, - произнес он напряженно, пристально глядя девушке в глаза, - Куда мы пришли, по-твоему?»
Дотянувшись до звонка свободной рукой, девушка нажала кнопку и радостно улыбнулась.
«В гости!»
Мужчина разжал руку и остановился, глядя на серую стену. Он изо всех сил пытался понять, что происходит, и не мог.
«Ты чего завис? – улыбнулась спутница, заглянув ему в лицо, - Да не переживай! Нет никакого свидания! Сейчас познакомлю вас, и ты сам поймешь…»
«Чем я могу служить госпоже?» - поинтересовался возникший в дверях дворецкий невыразительно, безразлично глядя на девушку пустыми глазами.
Та невольно присвистнула.
«Ну, прям Даниел в первый день! – воскликнула она со смехом, - А что он сказал?»
Она бы попыталась, конечно, наскрести в памяти необходимые венгерские фразы, но это ей казалось ненужным, раз рядом он. Усмехнувшись, мужчина вышел из-за двери.
«Теперь понятно, зачем ты вытащила меня из кровати! – вздохнул он и прошел в дом мимо опешившего дворецкого, - Тебе нужен был переводчик!»
Девушка пожала плечами и, обезоруживающе улыбнувшись, переступила порог следом за ним.
«Ну, раз ты со мной… Хотя главная цель не в этом».
«Милорд, - дворецкий помолчал немного и нерешительно, немного вопросительно, добавил, поклонившись девушке, - Миледи. Чем я могу служить вам?»
«По-русски заговорил! – радостно заметила Ринка, сбрасывая пальто ему на руки, - И откуда вы такие полиглоты!»
«Вампирам легко даются языки, миледи, - едва заметно кивнув, ответил тот, - Ваше пальто, милорд?»
Влад снял пальто и протянул его дворецкому.
«А теперь, будь добра, объясни мне, зачем мы здесь и откуда у тебя вообще этот адрес?» - спросил он угрожающе, проходя в большую залу следом за девушкой.
Ринка ответила ему восторженным «Ё-ма!», что от нее, собственно, и ожидалось. Опустившись в массивное кресло, Влад прикрыл глаза ладонью. Нет, сейчас нужно время, чтобы она свыклась с этой обстановкой, иначе она не сможет отвечать ничем более связным, чем эти фразочки на «ё».
«Себастьян, предложи миледи кофе со сливками и пирожные, - обратился он к дворецкому, - Лучше, если это будут пирожные с кремом».
«И лучше, если это будет какао! - уточнила Ринка уже со второго этажа, - Здорово живете! Не думала, что в военных школах все так роскошно!»
Действительно, штаб воинов-защитников дома Форкош разительно отличался от штабов Ратоборцев и ни в какое сравнение не шел с их военными школами, пусть даже в этом здании размещалась именно военная школа.
Гигантские богато обставленные залы и комнаты. Обилие в отделке натурального дерева редких пород, золота, зеркал и струящихся тканей черного и красного цветов. Камины, витражи, гобелены и массивная мебель – все украшено изображениями легендарных сцен из жизни вампиров дома Форкош, а также Беке Мара и девы Мара. Подавляющая роскошь. Ринка не смогла бы жить в таком доме. Но, должно быть, ко всему привыкаешь со временем.
Остановившись у окна в конце коридора второго этажа, девушка внимательно посмотрела на витраж в нем. Окно было высокое, почти от пола до потолка, арочное. А сцена, изображенная на нем... Девушка невольно отступила назад.
«Влад?» - позвала она протяжно и жалобно.
Мужчина уже стоял за ее спиной.
«Это всего лишь картина, - улыбнулся он ласково, осторожно обняв девушку за плечи, - Она значит не то, что ты видишь на ней».
Ринка сильнее прижалась к его груди. Ей было страшно смотреть на это.
Картина охватывала огромные пространства древнего мира вампиров и людей. Дома и дворцы на заднем плане лежали в руинах, разрушенные лучами яркого света, который ничего не освещал, и черные тучи закрывали мир людей, отгораживая его от фигуры в центре картины. Она одна была выполнена в полный человеческий рост, все остальное казалось крохотным, хрупким рядом с ней, словно она могла принести разрушение не только людям, но и тем вампирам внизу, у ее израненных шипами ног. Павшие ниц, они поднимали к ней руки, словно в молитве, и стеклянная кровь жертвы омывала их лица.
Прекрасная обнаженная женщина с короткими белыми волосами, она простирала руки над головами вампиров, и алое сердце в ее ладонях кровоточило, как рана на ее груди, заливая мир кровью.
И она смотрела Ринке прямо в глаза своими прозрачными глазами.
Схватив Влада за руку, девушка резко отвернулась от окна.
«Скажи, что это… нет!»
«Успокойся, миледи, - прижимая голову девушки к груди, прошептал тот, - Это всего лишь образы. И тебе не показалось. Это, правда, она…»
Ринка подняла на него влажные глаза, и мужчина пояснил.
«С нее рисовали картину, с которой взяли потом женщину, изображенную на этом витраже».
«А есть еще и картина! – возмущенно пробормотала Ринка и, вытерев слезы, снова посмотрела на женщину с сердцем, - Похожа. Только у нее никогда не было такой стрижки!» - уверенно заявила она.
Влад снисходительно улыбнулся.
«Была. Но ты этого не можешь помнить. Пойдем отсюда, миледи. Ты, кажется, хотела познакомить меня с кем-то».
Шмыгнув носом и бросив на витраж последний взгляд, девушка решительно отвернулась от окна и направилась к лестнице.
«А что в вашей школе так тихо? – спросила она недовольно, - Не учится, что ли, никто?»
«Учатся. Поэтому и тихо, - вернувшись на свое прежнее место, Влад жестом указал девушке на софу рядом с собой, и та села, - Угощайся, миледи, - улыбнулся он, предлагая ей сладости и какао, - Так как же ты разговорила Терезу? Это ведь она рассказала тебе о школе?»
«Не-а! Не она! – возразила девушка с набитым ртом, - Мирко адрес дал и сказал только взять из вас кого-нибудь, - она улыбнулась, - Теперь ясно, зачем! Одну бы не пропустили, да? Если бы я просто спросила Мирана Мара?»
«Я тугодум!» - пробормотал Влад, закрыв глаза ладонью.
В самом деле, как за все это время он не задумался об этом? Они же должны быть знакомы!
Ринка ничего не ответила на эти странные слова. Скорее всего, поглощенная поеданием пирожных, она их попросту не слышала.
«Так это и есть твоя тайная любовь?» - спросил Влад погодя.
Девушка отставила поднос и прямо посмотрела ему в лицо.
«Ты тугодум!» - изрекла она уверенно.
«А все-таки радует, что вы нашли общий язык!» - донесся до них знакомый молодой голос.
И Ринка, опрокинув еду и разлив какао, бросилась к лестнице и повисла на шее высокого смуглого парня в форме воинов-защитников.
«Мирко! Мирко! Братик!» - визжала она, пока юноша, счастливо смеясь, кружил ее вокруг себя.
«Ничего не весишь! – изрек он сердито, опустив ее, наконец, на пол, - На диете?»
Ринка быстро замотала головой.
«Нет! Ем, что хочу! Спроси Владе! Владе, скажи! – рассмеялась она, обернувшись к вампиру, - Ой-я! Извините…»
Медленно подойдя к креслу, девушка внимательно посмотрела на огромное пятно на дорогом ковре.
«Я нечаянно…»
Влад недоверчиво посмотрел на нее, и Мирко весело рассмеялся.
«Она всегда так говорит, когда набедокурит! – он снял куртку и положил ее на одно из кресел, - Сейчас я уберу…»
Ринка страдальчески зажмурилась.
«Мирко! – взвизгнула она, - Ну, я сама, сама! Что ты, в самом деле! Где тут у вас…»
И она выбежала из зала, громко зовя дворецкого.
Влад удивленно посмотрел на молодого человека, устроившегося в кресле напротив. Он даже не попытается помешать ей? Отбросив даже вероятность новых разрушений, которые способна учинить миледи, устраняя это, с его стороны это невежливо. Она его гостья и… Влад нахмурился. И кто еще?
Этот молодой человек, определенно, должен привлекать девушек. Все в нем было словно… лучшего сорта, что ли? И еще он кого-то очень напоминал Владу. Нет, одного человека он напоминал ему точно – и своими кучерявыми непослушными волосами, и смуглой кожей, и даже этой насмешливой улыбкой вечного победителя. Беке Мара всегда похожи. Но был кто-то еще. Кто-то, на кого он был похож больше, чем на озлобившуюся, потерявшую всякую человечность в этой войне Мару. Моложе и чище ее. Уже жестокий, но еще не безжалостный…
Влад словно слышал сквозь свое забвение смех того человека в смехе Мирана, в его глазах видел те глаза. Незнакомец из его человеческих снов.
Потянувшись, Мирко взял со стола единственное уцелевшее пирожное и, разломив его пополам, одну половину протянул гостю.
«Пусть приберется, - улыбнулся он, - А то станет, как Мара! Или она уже неряха?»
Налившиеся кровью глаза прожгли его ненавистью, но Мирко только улыбнулся еще веселее.
«Похожа на мать, - произнес он задумчиво и, проглотив половинку пирожного, добавил, - Три года назад еще не так была похожа. А в детстве совсем не была похожа…»
«Неужели?» - самообладания Влада хватило только на этот вопрос.
Мирко печально улыбнулся.
«Прогуляемся? У меня тут накопилось дел к тебе, да и Ринке мы будем мешать, - он усмехнулся, посмотрев на девушку, отчаянно отбивающуюся от дворецкого, - Себастьян, оставь миледи в покое! Предоставь ей все, что понадобится. Когда вернется Ратник, скажи ему, что мы в первом зале. И займи пока миледи. Ринка, не скучай!»
И, улыбнувшись, он вышел из залы, оставив девушку разбираться с пятном на ковре. Немного удивленный такой встречей, но Влад последовал за ним.
«Вот так всегда! – вздохнула Ринка, усердно втирая крем в длинный ворс, чтобы его уже было не вычистить, - У всех какие-то тайные дела, а я и не при делах вроде…»
«Миледи…» - простонал Себастьян, глядя на ее «уборку».
В голову приходила только одна мысль: как же Даниел справляется с этой упрямой неумехой?! В глазах вампира сверкнула надежда. Точно! Нужно позвонить Пиявице и выяснить, как ее можно остановить, пока она окончательно не испортила ковер.
…Некоторое время молодые люди шли в молчании. Не один Влад приглядывался и размышлял. В голове Мирко тоже проносились сотни мыслей.
Итак, князь-защитник все еще не отпускает Ринку от себя. Все еще надеется сделать ее своей леди? Темные глаза Мирана сверкнули яростью. В таком случае он первым вонзит в его сердце «розу Беке Мара»! Но, может быть, и не так, ведь по Ринке не скажешь… Она такая открытая, она бы выдала себя, будь между ними хоть что-нибудь. Но она такая дурочка! Молодой человек тяжело вздохнул.
«Первый зал в другой стороне, - заметил Влад холодно, - И удобнее было бы подняться туда из главного зала. Кстати, ты странно встречаешь свою сестру. Она ведь назвала тебя братом?»
Остановившись, Мирко некоторое время растерянно смотрел в лицо вампира, потом усмехнулся и продолжил путь. Он уже привык к этим сумеречным коридорам, к глухим окнам и темноте, не рассеивавшейся даже днем. Вампирам это необходимо. Беке Мара это безразлично.
«Мы идем на кухню, - откликнулся он невозмутимо, - Ринка ведь не дала тебе поесть? Вот, поедим. Я без завтрака сегодня. Тем более, Ратник уже в доме…»
Влад хотел спросить, почему же тогда они не идут в зал говорить о делах, но внезапно понял все. И, усмехнувшись, вошел в кухню следом за учеником.
«Так почему она называет тебя братом? – спросил он, усаживаясь за стол, - Или просто так?»
Мирко поставил перед ним несколько тарелок с бутербродами. Влад усмехнулся. Колбаса. Как знакомо!
«Не просто так, - откликнулся Мирко, снимая чайник с плиты и заливая кофе кипятком, - Есть причина…»
…Ему не нравилась эта страна, не нравился этот город, и эта школа не нравилась тоже! Во всей огромной России только Мара и Ринка были ему дороги, но они отлично прожили бы и без него, даже лучше. Он ведь был просто балластом, как сказал этот человек, глядя ему в спину, думая, что он не услышит. Но он услышал и понял: никто здесь ему не рад. Даже Мара и Ринка только жалеют его, он им не нужен. Зачем он может быть им нужен? Что он сделал для них или может сделать? Балласт!
Хмыкнув, парень ускорил шаг. Не плачь, Мирко! Ты не можешь позволить себе слезы. Ты не можешь позволить себе слабость, потому что ты один в этом мире. Ты никому не нужен.
Резко остановившись, Мирко прислушался к городскому шуму. Было очень шумно – люди, машины, собаки. И, все-таки, он был уверен, что слышал это. То, как кто-то маленький и беззащитный проглотил свое рыдание.
Постояв немного, парень резко обернулся и вытащил девочку из-за дерева. По пухлым щечкам размазаны слезы, и она от этого еще румянее, чем всегда. Глазки красные, опухшие, и в них такая обида, такая беспомощность, что сердце переполняет ярость. Кто это сделал?!
Присев на корточки, Мирко бережно вытер слезы с ее глаз.
«Кто тебя обидел, Ринка?»
«Нет! Никто! – она отчаянно замотала головой, и растрепанные русые косички взлетели в воздух, ударив ее по лицу, - Все хорошо! Не расстраивайся. Это я сама…»
А в глазах видно: и она не верит, что нужна кому-то.
Медленно выдохнув, Мирко серьезно посмотрел девочке в глаза и повторил свой вопрос.
«Скажи, кто тебя обидел. Разве мы не друзья? – она кивает, соглашаясь, - И я мужчина, - снова кивает, - Значит, я должен тебя защищать! – глаза огромные от удивления и испуга, - Если тебя обидели, я пойду и скажу, чтобы они не делали так. Я их напугаю, и они больше не будут. Я ведь хожу в секцию, помнишь? А если тебя будут обижать, а я ничего не буду делать, то какой же я мужчина? И какой друг?»
«Ты хороший друг, - улыбнулась Ринка, проведя ладошкой по его щеке, и ее глаза снова наполнились слезами, в этот раз – от счастья, - Но только это, правда, ничего. Пойдем домой».
Такая маленькая, такая слабая и такая упрямая! Вздохнув, Мирко взял девочку за руку, и они вместе пошли домой.
Он почти неделю выслеживал тех, кто ее обижает, и выследил, наконец. Да, конечно, драку в тот день начал он. Но они первыми оскорбили его друга, и их было трое. Так он и сказал, без тени раскаяния даже, Эдите Львовне и остальным. Он не назвал имен.
«Соберите его дружков и посмотрите, у кого еще морды разбиты!» - сказал он.
И двое незнакомых мужчин расхохотались вдруг так громко!
«Нет, ты, конечно, молодец, если дрался за дело, - сквозь смех, произнес один из них, - Но ты совсем не молодец, если это не так. Так что не поделили?»
«Они знают!» - ожесточенно откликнулся мальчик.
И взрослые удивленно переглянулись.
«Волчонок…» - пробормотал один из незнакомцев задумчиво.
Правду они узнали. Эти военные оказались на редкость сообразительными, знали, кого спрашивать. И их упорство спасло его тогда от исключения из гимназии. Мирко это не особо радовало. Ему было все равно, будет он учиться в гимназии или в обычной школе. Но то, что одна девочка с тех пор признала его братом – это было важно для него. Важнее для него была только любовь Мары, наверное. Но иногда он даже не знал, кто из них дороже для него.
…Влад задумчиво улыбался, слушая веселый рассказ молодого человека, глядя в его веселое лицо. Глаза вот только не были веселыми! И Влад понимал: как бы сейчас Миран ни смеялся над той своей детской глупостью, но она до сих пор не глупость для него. До сих пор это дорогое воспоминание он хранит в сердце. Только в тот день Россия стала для него Родиной, когда он стал защитником для кого-то на этой земле. Только тогда он принял и полюбил этот новый, теперь такой далекий, дом, когда понял, что кто-то там любит его. И всегда ждет.
Влад нахмурился, перемешивая ложечкой пустоту в чашечке для кофе. Его, должно быть, совсем никто не любил и не ждал, и, наверное, у него не было даже дома, если он согласился тогда на эту сделку. Он не помнил. Только этот человек из снов – безликий, с беззвучным голосом – зовущий его остаться. Наверное, тот человек его любил. Или жалел, хотя бы.
«И, тем не менее, ты как-то странно встретил ее, - сердито заметил он, посмотрев Мирко в глаза, - Братья не встречают так своих сестер!»
Мирко весело рассмеялся – теперь уже по-настоящему весело, задорно.
«Нет! Это влюбленные превращают каждую встречу в слащавый ванильный спектакль! – откликнулся он, - А братья и сестры встречаются именно так! – и, подняв палец, он добавил с усмешкой, - Что позволено Юпитеру!»
Он даже не различил насмешливой улыбки в глазах вампира. Он слишком расслабился и заметил девушку только тогда, когда она подскочила сзади и повисла у него на плечах.
«Не грузи Владе своей братской философией! – рассмеялась она, целуя Мирко, и, посмотрев на Влада, добавила сердито, - Или нет, погрузи немного, а то он как-то странно глазами сверкает!»
Оба молодых человека невольно рассмеялись.
«Ну, чем занимаетесь? – поинтересовалась Ринка, устроившись у Мирко на коленях, и, проведя пальцем по пустой тарелке, заметила саркастично, - А кто бы сомневался, что ты здесь ведешь здоровый образ жизни! Хорошо питаешься, да? Каждый день горячее? – она пристально посмотрела парню в глаза и схватила его за нос, - Ты мне что завираешь? На бутербродах?! Посадишь печень, как мама! Будешь «Карсил» на третье глотать!»
«Я глотаю, глотаю…» - прогундел Мирко, вырываясь.
Князь Форкош умиленно улыбнулся. Определенно, эти двое не влюблены. Очень хорошо!
«Дурак ты, Мирко! – обижено пробубнила Ринка, отпустив молодого человека, - Вот оно тебе надо? Тебя же, наверняка, кормят, а? Ты, что, и поесть не можешь?»
«Привычка! – виновато сощурив веселые темные глаза, откликнулся тот, - Но я же прохожу обследование раз в три месяца. Пока все нормально…»
«Да и у мамы язва не сразу развилась!» - бросила Ринка, пытаясь увернуться от объятий.
Но Мирко с ней легко совладал и, уронив девушку на руку, чтобы она не смогла больше сопротивляться, запечатлел ей на лбу жирный поцелуй.
«Блин! Губы хоть бы вытер!» - оттирая жир со лба, пробормотала та.
«Миледи, сочувствую! - откуда-то из-под стола донесся смеющийся голос Влада, - Мне его покусать?»
«Ограничусь «сливой»! – откликнулась девушка, намереваясь снова схватить Мирко за нос, - Стой!»
«Миледи?»
«Ни за что!»
Ратник прислушался к крикам и топоту на первом этаже.
«Насколько я понимаю, милорд и миледи?» - обратился он к Себастьяну.
Дворецкий устало вздохнул.
«Не переживай так, Ян, - улыбнулся Ратник ободряюще, - Три года назад мы это пережили».
«Осмелюсь заметить, - вздохнул тот снова, - Три года назад миледи приезжала к ученику «как будто в обычную школу» и еще не знала о нас всей правды…»
«Она и сейчас не знает…»
…Проснувшись от первых лучей солнца, Базиль тут же заглянул в спальню. Мара просыпалась до рассвета и лежала потом с открытыми глазами, глядя в потолок. Наверное, ее мучили кошмары. Их всех мучили кошмары.
Войдя в комнату, Ратоборец застал в ней обычный беспорядок. Одежда под ногами. Не заправленная постель, простыни на которой за ночь снова напитались кровью. Базиль потянул ткань на себя и нахмурился. Даже не просохло. В этот раз раны Беке Мара заживают плохо. А ведь рыцарь Орбан рассказывал, что плоть Проклятого Людьми восстанавливается почти так же быстро, как плоть вампиров. Отбросив простыни, мужчина зло сжал губы. Мало ли ему рассказали лжи за эти годы!
Подойдя к двери ванной комнаты, он различил за ней плеск воды.
«Давно мокнешь? – спросил он тихо, опустившись на пол у двери и прислонившись к ней затылком, - Ты же понимаешь, что этим вредишь своим ранам. Так они не заживут…»
Тихий смех оборвал его речь.
«Часов с пяти. Это не важно теперь, Бажо, ты и сам понимаешь, что не важно, - откликнулась женщина, - Но ты очень мило переживаешь о моем здоровье, рыцарь!»
«Я должен сдать тебя в Совет живой и способной отвечать перед судом, только и всего, - хмуро произнес Базиль. И, закрыв глаза, он добавил тихо, - Ты многое не рассказала мне».
«Многое, - с улыбкой откликнулась Марина, глядя на то, как кровавые круги расходятся по поверхности воды, - Но этого я и вашему Совету не расскажу, уж ты поверь. Так что, с тобой я была наиболее честна, Бажо».
«Молчание не означает честности!»
«Но молчание и не означает лжи».
Они надолго замолчали, внезапно поняв, что подумали об одном и том же, когда произнесли эти слова.
«Косово…» - наконец, тихо произнес Базиль.
И Марина печально улыбнулась.
«Косово».
…Девяносто девятый год, Косово, их первая встреча после той драки в Москве. И он даже не узнал ее. Он только подумал, что она не похожа на Беке Мара. Беке Мара не могут ведь быть такими красивыми и веселыми. Их не могут так любить дети. А дети просто льнули к ней, словно их к ней магнитом тянуло.
Быстро щелкая фотоаппаратом, рыцарь Вазул делал все новые и новые снимки этой Беке Мара. Ордену, может быть, и не нужно было столько. У него они получились четкими, и теперь Марину (Беке) Мара легко было бы узнать по ним. Да он и сдал в архив не больше сотни. Остальные оставил себе. Они до сих пор хранятся у него дома в большом альбоме. Женщина, которую он ненавидел и которой восхищался. В равной степени. Рыцарь Дамьян был прав, предупреждая его против этого.
«Ладно, хватит уже развлекаться, - положив руку на фотоаппарат, сурово произнес рыцарь Орбан, - Нам нужно выманить ее как-нибудь с территории госпиталя, иначе могут пострадать невинные люди. Честное слово, с Цвонко было легче, он всегда жил затворником! – нервно усмехнулся он и добавил уже спокойнее, встретив серьезный взгляд Базиля, - Раз это не та, кого ты видел в восемьдесят седьмом, то и она не узнает тебя. Иди, прикинься, - он недовольно поджал губы, глядя в лицо молодому человеку, - Хорватом, что ли? На хорвата больше похож! Язык не спутаешь?»
Базиль отрицательно покачал головой.
«Я хорошо помню все местные языки, рыцарь Орбан. Что от меня требуется?»
Урбан желчно усмехнулся. Этот мальчишка, определенно, станет лучшим рыцарем после него! Он и шанса другим не даст. И тем слаще сейчас месть за свою старость, за его молодость. Время так неумолимо! И он станет таким. В руке Урбана блеснул нож.
«Во-первых, попросишь о помощи! – произнес он жестко, быстро нанеся удар вскользь по животу Базиля, - Вот, скажешь, албанцы напали. Выдумай что-нибудь, короче! – он усмехнулся, глядя на молодого человека, зажимавшего рану, - Хорошо смотришься! Жалуйся сильнее, громче. Кричи, будто тебе кишки вынули. Несомненно, по такому вопросу подойдет она. А там уже плети, как захочешь, о больной жене, сестре, дочери, друге. О нищете, о невозможности вам показаться из-за страха, потому что вы наполовину сербы. Придумаешь! И умоляй доктора Мара прийти посмотреть на твою умирающую родню, но только одну. Главное, чтобы она пришла, - добавил он твердо, посмотрев в помутневшие глаза Базиля, - Все, хорош! Пошел!»
И он вытолкнул его из укрытия.
Закрыв глаза, Базиль с горечью вспомнил каждое мгновение. Он научился тогда этому удару, который, спустя годы, спас его жизнь. Но, все-таки, его учитель ударил его ножом. Подло. Он не ожидал этого, он по-настоящему испугался в тот момент. И на мгновение он даже решил, что умрет. А глаза рыцаря Орбана были такими чужими, его взгляд был таким холодным, таким безучастным. Может быть, он даже рад был возможности причинить ему боль? Рыцарь Драган никогда не поступил бы с ним столь жестоко. Даже ради выполнения приказа он никогда не заставил бы его думать и минуты, что он умрет.
Сколько лет ему тогда было? Мужчина открыл глаза, внезапно осознав, что с того дня, когда он узнал о Марине Мара, он больше не считал свои годы. Он считал с тех пор только ее.
«Мы ведь погодки с тобой? – спросил он, по привычке обернувшись в сторону собеседницы, которую все равно не мог увидеть, - Сколько тебе лет?»
Из-за двери послышался плеск и тихий усталый смех.
«Бажо! С тех пор, как увидела тебя впервые, не перестаю удивляться… Мне сорок пять. Родилась в ноябре. А ты мартовский, на год старше. В Косово мне было почти тридцать два, тебе – тридцать три, - она снова рассмеялась приятным тихим смехом, - Признайся, забыл свой возраст? – Базиль только кивнул, и она словно увидела это, - Со мной тоже бывает. Тогда я вспоминаю о тебе, - она помолчала и добавила задумчиво, - Ты тоже, как видно…»
Базиль виновато улыбнулся и опустил голову. Он не просто так считал ее годы все это время. Он считал годы, которые она не имела права прожить после убийства рыцаря Драгана. Если бы она знала, она не смеялась бы, наверное.
«Это началось в девяносто пятом, когда Урбан убил Цвонко, - прозвучал из-за двери внезапно изменившийся, траурный, голос, - Я добыла информацию на него и всех его оруженосцев тогда. Ты не мог не заметить, что к девяносто девятому я истребила всех, кроме тебя… Ты ведь был ни при чем».
Ее голос прозвучал так странно, что Базиль не смог сдержаться.
«Я не участвовал в этой охоте, - быстро произнес он, - Я только потом узнал, как рыцарь Орбан убил Беке Мара…»
«Его звали Цвонко».
Его звали Цвонко, и он был больше, чем отцом для нее. Могла ли она простить его смерть? Могла ли забыть тот ужасный день? Бажо, похоже, совсем ничего не знает об этом, раз продолжает уверять ее, что не был там. Марина откинула голову назад и смежила веки. Она знает, что его там не было. Она запомнила всех, кто там был. Каждому из них она вырвала сердце.
«Должно быть, ваши Главы называют меня безумной? – усмехнулась она, спустя некоторое время, - Безумной кровожадной убийцей?»
«Из-за казней? – Базиль понял сразу, - Никто в Ордене не вспоминает о них. Норика узнала правду о том, как убили, - он запнулся, - Цвонко… Им пришлось судить участников той охоты, и с тех пор никто не вспоминал…»
Он не сказал: чтобы не затрагивать имя рыцаря Орбана, так и не ответившего перед судом, - она сама могла догадаться.
Марина задумчиво улыбнулась. Принципиальная Норика. Да, она облегчила ей охоту. Но ее главная цель ускользала от нее еще четыре года. Пока он сам не пришел к ней на казнь.
«Как же ты мог не узнать меня, Бажо!» - рассмеялась она невесело.
Базиль нахмурился.
«А ты… неужели сразу узнала?»
Прошло столько лет!
«Конечно, сразу…» - без раздумий откликнулась женщина.
Прошло столько лет, но едва она увидела его – раненого, с затуманенным от боли и страха взглядом, – как картина той ночи встала перед ее глазами. Она едва не назвала его по имени. Тогда, спрятавшись в подъезде, она слышала их разговор с Драгомиром. В ту ночь она впервые видела старшего сына Цвонко. И ей бы хотелось полюбить его просто за то, что Цвонко его так любит. Не вышло.
Со стоном окунув волосы в воду, Марина медленно открыла глаза и снова закрыла их. Этот свет слишком ярок для нее. Темный перрон безымянной станции подходил ей намного больше. Пять минут стоянки. Один удар. И кончено.
Но перед этим он целую вечность смотрел ей в глаза глазами Цвонко! И когда он протянул к ней руку, она даже не испугалась. Она знала, что он не причинит ей вреда. Ведь Цвонко любит ее как дочь.
Он ласково провел большим пальцем по ее щеке, вытирая слезы, и улыбнулся. «Молодая. Совсем еще молодая. Не плачь. Когда убивают, не плачут». Это были его последние слова.
Темный перрон. Пять минут стоянки. Один удар. И кончено было с той Маринкой, которая любила весь мир, и которую любил весь мир.
С горькой усмешкой женщина опустилась головой на воду, и крупные слезы прочертили следы от уголков ее глаз к вискам.
Как же она любила его! Любила? Она задумчиво хмыкнула. Нет. Любила она своих мужчин. Его она любит до сих пор. До сих пор день его смерти снится ей в кошмарах каждую ночь. И даже после смерти для Орбана нет прощения в ее сердце! Но, убившая сына своего отца, она не могла убить того, кого он любил как сына.
«Я все думал, почему ты оставила мне жизнь…» - тихо произнес Базиль.
«Я все ждала, когда же ты об этом спросишь!» - горько усмехнулась Марина и поднялась на ноги.
Кровь еще обильнее текла из растравленных солью ран. Женщина посмотрела на крупные капли, падающие в воду и сразу идущие ко дну. Хорошо. Ее кровь густая. Но даже самый сильный организм не выдержит пыток, потеряв столько крови, сколько она потеряет к тому времени, когда начнется суд. Магистр ничего от нее не узнает.
Пошатнувшись, женщина уперлась ладонью в стену и проскользила по плитке мокрыми пальцами. Кровопотеря. Головокружение – обычное дело. Зажмурившись, она подавила приступ тошноты. И это тоже один из симптомов. Если ей уже сейчас так плохо, значит, она все делает правильно. Магистр не узнает ничего. У нее еще осталась эта соль для ванн, с запахом шалфея, таким памятным для нее. Криво усмехнувшись, Марина присела на край ванны и прислонилась спиной к стене. Такая ирония!
…Ринка бродила по вечернему саду, уныло потупившись и изредка пиная землю носками изящных туфелек. Тоже ей! Пришла, называется, в гости! Мирко провел с ней не больше часа, а все остальное время был с Владом и Ратником. Они до сих пор заседали в этом своем первом зале, решая какие-то свои тайные вопросы. А этот Ратник – всем начальникам начальник! – даже встретиться с ней не захотел. Ей-то, конечно, все равно, но если бы он просто вышел и сказал «Здрасте!», от него бы не убыло, наверное! Таинственный герой…
«Ага, Зорро!» - пробормотала девушка раздраженно.
Нет, ну, в самом деле, что за Ратник такой, что ей и увидеть его нельзя? Прямо местная вампирская легенда!
«Бесит!»
Поджав губы, Ринка подняла взгляд к окнам второго этажа. Когда ее отправили осматривать школу с Себастьяном, он почему-то очень переживал, едва она только смотрела в сторону тех комнат.
«Синяя Борода, тоже!» - обижено пробормотала Ринка, сбрасывая туфли.
Собственно, она поэтому и не показала своего интереса, закончила поскорее экскурсию и сбежала от дворецкого в сад, чтобы обдумать хорошенько и осуществить свой план мести. Хорошим планом это нельзя было назвать, но запретные комнаты всегда притягивали женщин. А Ринка была уже достаточно зла на весь род мужской в лице Ратника, Влада и Мирко, чтобы пойти на такую глупость.
«Здесь вам не равнины, здесь климат иной. Идут лавины одна за одной, и за камнепадом опять ревет камнепад…» - бодро, насколько это ей позволяла ситуация, запела девушка, карабкаясь по стене.
Благо, дом был старый, богато изукрашенный, и ей было за что ухватиться и на что поставить ногу.
На балконе второго этажа Ринка сделала передышку, прислонившись спиной к стене, чтобы Себастьян из зала не заметил ее. У того как раз зазвонил телефон. Кажется, это звонил Пиявица, вдруг забеспокоившийся о миледи. И Ринка едва сдерживала смех, слушая, как дворецкий успокаивает его.
«Все в порядке, Даниел. Должно быть, это я сгустил краски поначалу. Мне описали миледи Форкош, - Ринка чуть не вскрикнула от возмущения и залилась румянцем до самых ушей, - Как довольно вздорную особу, но она была очень мила, если не считать этой мелочи с ковром, - с улыбкой продолжал дворецкий, - Она пожелала прогуляться в саду. И только что я слышал, как она пела где-то совсем рядом. Не волнуйся, Даниел, все хорошо. Ладно, ладно! – впервые Ринка услышала, как Себастьян смеется, - Я сейчас же спущусь и проверю…»
Вздохнув, дворецкий положил трубку и направился к двери, на ходу выбирая ключ из связки.
«У Даниела, определенно, предубеждение против этой леди!» - усмехнулся он.
И Ринка услышала, как проскрежетал в замочной скважине ключ.
«У Даниела отличная интуиция! – улыбнулась она, готовясь к прыжку на карниз соседнего окна, - Ох, какая ж ты неблизкая, неласковая! Альпинистка моя, эх!»
Едва не сорвавшись вниз, девушка зацепилась за открытую форточку и, подтянувшись, встала на карниз обеими ногами.
«Скалолазка моя!» - допела она, переведя дыхание.
Дальше все было просто. Европейские форточки большие, она – маленькая.
Оказавшись в сумеречной комнате, Ринка с любопытством огляделась вокруг. Так значит, таинственный Ратник обитает здесь?
«Посмотрим, посмотрим! – усмехнулась она, обходя помещение, - Где тут трупы семи предыдущих жен?»
Она ожидала увидеть нечто вроде покоев Влада или Людвига, ну, или комнаты Мирко, в крайнем случае. Красный и черный; шелк и бархат; золото и дорогие породы дерева, и чтоб кругом свечи! К этому в доме Форкош быстро привыкают даже люди, как и к огромным размерам спален. Ринка даже за собой заметила, что с некоторых пор, ночуя у матери, она не умещается уже на своей кровати. А ведь поначалу она называла свое трехспальное ложе в ДК – склепе аэродромом!
Но, к величайшему разочарованию девушки, комната оказалась довольно маленькой и совершенно неинтересной. Ничего общего с тем, что она видела в других комнатах школы. Пройдя от стены до стены, Ринка насчитала в ней десять шагов в длину и четыре в ширину. И на этом, мизерном для вампиров дома Форкош, пространстве размещались: узкая кровать, застеленная серым армейским покрывалом, старый письменный стол и высокий шкаф, забитый папками. Поджав губы, Ринка скользнула взглядом по пыльным картонным корешкам. Книг на полках было немного, да и те – инструкции какие-то и, кажется, своды законов. Самыми интересными из них были несколько книг из серии «История холодного оружия». В них, по крайней мере, были картинки. Взвесив тяжелый том в руке, Ринка вернула его на место и тоскливо огляделась.
«Н-да! – протянула она, - Интересно мужик живет…»
И только теперь ее взгляд упал на большую папку на письменном столе. Это была папка для рисования А3 формата, и на ней грудой лежали поломанные и источенные простые карандаши. Шагнув к столу, девушка убрала карандаши в сторону открыла ее. Потом пару раз моргнула, медленно выдохнула и, усевшись на стул, подперла голову рукой, разглядывая содержимое папки.
Нельзя было сказать, что тот, кто рисовал это, рисовал очень хорошо, но не узнать женщину на десятках набросков было просто невозможно. Рассыпав листы по столу, Ринка вытягивала то один, то другой. Наброски были нервные, неровные какие-то, словно обсеченные, недорисованные. Но мамина улыбка; мамина манера убирать волосы пятерней, выгибаясь, словно кошка; мамина привычка в задумчивости теребить волосы у шеи или, когда устает, садиться на пол и прижиматься лбом к коленям, уронив руки, кончиками пальцев касаясь стоп… Сотни маминых взглядов на этих больших листах: смеющиеся, угрюмые, веселые и теплые, как Солнце, и холодные, словно лед. Прямые, исподлобья, быстрые из-под густых ресниц и в упор. Или, как на этом рисунке… Такие глаза бывают у мамы, когда она задумывается, глядя куда-то вдаль. И губы она тогда приоткрывает вот именно так, словно шепчет что-то. Вытянув руку с рисунком, Ринка внимательно посмотрела на портрет женщины на нем.
Сидя на земле, обняв одно колено руками и чуть отклонившись назад, она смотрела на туман над горами внизу и задумчиво хмурилась. И ветер играл ее длинными волосами. Она словно была выше всего в этом мире – на этой своей высоте. Или просто художник видел ее именно так.
Открыв дверь, Ратник заглянул в комнату и тут же вышел снова.
«Успокойся, Ян, все в порядке, - улыбнулся он, - Думаю, миледи просто стало скучно. Позвони Даниелу, он, должно быть, извелся и, наверное, уже мчится сюда… А она похожа на мать…» - пробормотал он, когда дворецкий отошел.
…От нее он так и не узнал ничего в девяносто шестом.
Даже когда он, казалось, не оставил ей выбора, кроме как рассказать ему все, она ничего ему не сказала. Она просто вырвала «розу Беке Мара» у него из рук и спрятала ее под одеждой. И, сильно толкнув его в грудь, она заставила его отступить со своего пути. Она всегда так делала. Шла напролом.
Усмехнувшись, Ратник опустился на пол рядом с дверью своей комнаты. Роковая. Такие или побеждают или гибнут. Такие просто не умеют отступать и сдаваться. И, пожалуй, он прав был тогда, оставив ее в покое.
Если бы она сказала тогда: помоги, - он бросил бы все ради нее. Но она стиснула зубы. Она промолчала в ответ на все его вопросы. И, обернувшись уже в дверях, она повторила решительно это горькое «Забудь!», словно не знала, что он, все равно, не сможет.
Что ему оставалось? Он пошел к Полине. Мог бы пойти к Терезе, конечно, в конце концов, это она была старшей среди них. Но почему-то он с самого начала доверял Полине Вуйцик больше, чем ее крестной. И надменная, и жестокая, и хамка, а, все-таки, было в ней нечто, чего он тогда не мог еще понять, и чего не было в Терезе. Это нечто было честность. И в тот вечер, на пепелище сгоревшего дома, пани Вуйцик продемонстрировала всем вампирам в науку, что это такое для них в общении с людьми.
Она стояла у окна, и вместо второго этажа и крыши над ней было только темное небо, и где-то вдалеке – холмы гор. Ее белокурые волосы, опаленные огнем и слипшиеся от крови, пришлось обрезать почти по уши, но и из того, что осталось, Терезе удалось соорудить довольно милую, лаконичную, прическу в утешение пани Вуйцик. И четкие, прямые черты ее лица стали еще более четкими и прямыми теперь, когда они не были смягчены длинными локонами. У нее было жестокое лицо. Пройдет некоторое время, и Ратник узнает, почему это было так, но тогда он удивлялся, глядя на эту молодую, уже такую ожесточенную женщину. Она слушала его, смотрела на горы, скрытые ночной темнотой, и зябко ежилась в своей модной кофточке. А когда он накинул ей на плечи куртку, она обернулась и посмотрела на него через плечо – глаза в глаза – так пристально и внимательно. И было тогда в ее взгляде нечто, что он не мог уловить. Позднее он понял, но тогда было уже слишком поздно.
«Ты ведь военный спец, - произнесла она задумчиво, - Югославия, теперь, вот, здесь… Ты, должно быть, воюешь большую часть жизни и все еще жив. Маре пригодилась бы помощь такого человека…»
Она помолчала, сильнее кутаясь в куртку, словно собираясь с решимостью.
«Но что, если ты, все-таки, не настолько дорожишь ей, чтобы принять всю правду?»
«Мы одни, никого вокруг, и, каким бы спецом я ни был, я не одолею вампира».
Он сказал это, глядя ей в глаза. И Полина впервые улыбнулась.
«Ты мне нравишься, Стась, - задумчиво проговорила она, - Мне жаль будет втягивать тебя во все это, но, похоже, ты, действительно, лучшая кандидатура…»
К утру он знал все, что должен был знать на тот момент. Остальное, постепенно, шаг за шагом, он узнавал в течение многих лет. Он даже теперь не был уверен, что знает все. Но, во всяком случае, он был человеком, наиболее осведомленным о делах дома Форкош, второй целью Ратоборцев после Беке Мара. И, в отличие от Беке Мара, о нем Ратоборцы не знали ничего. Официально он уже больше пяти лет считался мертвым.
…Поставив на стол перед женщиной завтрак, Базиль, нахмурившись, посмотрел на нее. Даже загар и смуглая кожа не могли скрыть ее бледности. И куда исчез ее румянец? Она оставалась румяной даже наутро после ранения, а теперь такая бледная, под глазами фиолетовые круги, будто она вообще не спала эти ночи. Ни уколы, ни капельницы не идут ей на пользу…
Усмехнувшись, Марина придвинула к себе тарелку и взяла вилку со стола.
«Не хмурься, Бажо! Беке Мара всегда восстанавливается. Я буду свежа и бодра, когда меня поведут на казнь, так что не переживай!»
«Конечно, нет! – хмыкнув, высокая блондинка с двойным шарфом на плечах медленно прошла в кухню и остановилась напротив раненой, внимательно глядя ей в лицо, - Не понимаю, как ты мог не узнать ее, Базиль! – усмехнулась она и села на табурет рядом, - Она совершенно не изменилась с восемьдесят третьего!»
«Привет, Норика! – усмехнулась Марина в ответ и поинтересовалась с улыбкой, продолжая свой завтрак, словно той и не было рядом, - Позавтракаешь с нами? Или хотя бы чай? – она тщательно пережевала и проглотила кусок яичницы и прямо посмотрела в глаза женщине, - Ведь ты пришла не просто для того, чтобы успеть увидеть меня живой?»
Норика устало рассмеялась.
«Не переживай, Базиль, я не стану устраивать истерик и не попытаюсь убить ее, - произнесла она, обернувшись к насторожившемуся рыцарю, - Я слышала, она рассказывает тебе что-то. Ты ведь не будешь против, если я послушаю тоже? – и, обернувшись к Марине, она спросила жестко, - Ведь ты еще не рассказывала ему о смерти Цвонко?»
Остановившись в прихожей, Рахель замерла, ожидая ответа Марины. Что, если она не захочет? Тогда те, кто слушают сейчас их из штаба, так и не получат доказательств, и предатели будут оправданы. Ради памяти рыцаря Дамьяна они должны довести это дело до конца. В Ордене не должно остаться трусов и предателей!
«Проходи, Ракиш, - тихо произнесла Марина и поднялась с места, - Я слышала, тебе все еще нравится чай Цвонко. Что ж, давайте попьем чаю…»
И она прошла в зал и устроилась в кресле, поджав ноги, глядя на Ратоборцев усталыми глазами.
«Несите чай, усаживайтесь. Я расскажу вам об охоте девяносто пятого года».
Магистр жестом приказал прибавить звук и застыл в кресле – напряженный, взволнованный. Уже много лет никто в Ордене не видел его таким. Но, услышав о Цвонко (Беке) Мара столь многое, узнать о его смерти от того, кто ее видел… Это было уже не для архива и даже не для расследования, которое он сам санкционировал тринадцать лет назад. Это было для него – человека. Потому что, как бы дико это ни звучало – Магистр даже не смог бы произнести этих слов вслух, – но Беке Мара оказались точно такими же людьми, как Ратоборцы. И Цвонко (Беке) Мара был, должно быть, лучшим среди них, как среди Ратоборцев был лучшим его сын.
Сделав несколько глотков, Марина отставила чашку с парящим чаем и прямо посмотрела на женщин на диване.
«Я не думала, что ты догадаешься, - произнесла она тихо, обратившись к Норике, - Впрочем, это ведь было предсказуемо, не так ли? Здесь странно, скорее, то, что ваши рыцари не подумали об этом. Не понимаю, как Урош мог поверить, что Цвонко оставил меня среди войны!»
…Шла война. И врачей призывали на фронт. И Марина Мара была одной из многих, кто последовал этому призыву. Югославия, Книнская Краина или Хорватия… что бы ни было ее Родиной теперь, но на этой земле умирали люди, и людям нужна была помощь. Она могла помочь. Пусть даже Ринка орала так, что ее сердце разрывалось от боли, и отчаянно цеплялась за ее форму – она ушла в тот день, оставив ее одну почти на два года. Тысячи раз она проклинала себя за это, но иначе она не могла поступить.
Бранислава клялась, что защитит ее от мобилизации, Андро готов был заменить ее на фронте, уступив ей свое место в больнице. Мила… эта девчонка рыдала еще горше Ринки, провожая ее. Она одна была спокойна, уходя из Шибеника. Она знала, что Цвонко не может прорваться из Венгрии, и его еще долго не будет в Краине, ей не на кого было рассчитывать, кроме тех, кто протянул – совершенно неожиданно – ей руку помощи. И, оторвав от себя дочь, она передала ее Зинаиде Петровне и ушла, не оборачиваясь.
А по морщинистым щекам старой женщины текли мутные слезы, и Марина успела еще услышать ее слова, прерываемые сдерживаемыми рыданиями: «Бог тебя покарает…»
«Должно быть!» - тихо откликнулась она и свернула за угол.
Через два дня доктор Мара уже участвовала в боях. Эти операции под открытым небом были одними из первых для нее. До этого она только несколько раз ассистировала доктору Балдос. Но ее молодость и безоглядная отчаянная смелость решили тогда все. Она не могла отступить, не могла ошибиться, не могла испугаться. И она вынимала пули, зашивала раны, оперировала такие ранения, о которых раньше, в относительно далеком от войны Шибенике, она побоялась бы и думать.
Она казалась уникальной и хирургам, и военным, которые встречали ее в то время. Уникально талантливой и уникально жестокой. Ни единой пролитой слезы. Ни одного слова сожаления. Ни минуты передышки, пока не прооперирован последний раненый. И нечеловеческое ожесточение против любого, кто нарушает ее приказы. Сколько медсестер выбегало в слезах из палатки доктора Мара. Сколько солдат, не угодивших ей, валилось с ног от внезапного удара и долго еще лежало на земле, сплевывая кровью, сквозь гул в ушах слушая раздраженный крик молодого хирурга. Наверное, они должны были ненавидеть ее.
Но солдаты ЮНА на руках поднимали ее на броню транспортеров, укрывали своими куртками, когда, измотанная операциями, перемазанная их кровью, она засыпала там, где одолевал ее сон. А спустя несколько часов, когда они падали раненые, доктор Мара оказывалась рядом. И ей плевать было на выстрелы и взрывы.
Почти два года ее жизни были сплошь окрашены кровью и переполнены такой ненавистью, от которой делалось страшно. И бессонными ночами, лежа на броне транспортера, укрытая пропахшей кровью курткой, Марина Мара смотрела на звезды и думала, что Маринка Миркович и предположить не могла такой ненависти в человеческих сердцах.
Может быть, эта война стала бы ее судьбой с годами. Может быть, она осталась бы в Книнской Краине до самого конца. До операции «Буря». Но, как часто случалось в ее жизни до и после этого, ее спасли случай и Цвонко.
Из всех военных хирургов, работавших в частях ЮНА на направлении Шибеник – Книн Марина Мара была, должно быть, самым отчаянным. Ни страх смерти, ни мысль о дочери, остававшейся с ее смертью сиротой, не могли остановить ее на пути к исполнению своего врачебного долга. И если даже на этом пути ей самой приходилось убивать – что ж, это война, и она убивала без колебаний. Она изумляла опытных хирургов, как врач. Она откровенно пугала опытных военных, как убийца. Но, что бы ни было, доктор Мара всегда достигала своей цели.
К осени девяносто четвертого она досрочно была произведена в лейтенанты. Летом девяносто пятого она услышала приказ о своем первом награждении. Ее смелость и отчаянность были тому причиной. И они вырвали ее из этой войны, где многие нашли свой конец.
…Сотня раненых. Это целая рота. И командование решило… Проклятье! Это командование будто, действительно, лишено всяких человеческих чувств! Лейтенант Мара с размаха пнула камень и сморщилась от боли… Итак, безликое, бесформенное, бесчувственное командование решило бросить этих людей здесь и отступать дальше, потому что, если они не успеют отступить, хорваты, конечно же, сотрут их в порошок. Что правда, то правда. Не поспоришь. Но, обнаружив в селе сотню раненых сербских солдат… А уж давайте признаем, что ЮНА уже окончательно стала сербской армией… что сделают хорваты? Женщина провела пятерней по обрезанным по уши темным волосам и тихо простонала… Могут, конечно, и ничего не сделать, ведь это же раненые. Но если среди них окажутся усташи… Тогда все эти беспомощные люди, многие из которых не прожили и двадцати лет, будут объявлены четниками, и с ними сделают то, что захотят. Ясно, что они могут захотеть… И, уж конечно, жители села тоже хлебнут лиха за то, что предоставили им кров. Хотя кто их спросил?
«Проклятье! - выкрикнула женщина и, схватив с земли камень, забросила его далеко в направлении дома, где остановился командующий корпусом, - Будте вы все прокляты, трусливые твари!»
Солдаты, курившие на крыльце дома неподалеку, переглянулись.
«Доктор Мара лютует? – усмехнулся один из них, с перебинтованной ногой, посмотрев на женщину, перешедшую уже на русский язык, на котором ей, похоже, удобнее было ругаться, - Интересно, из-за чего в этот раз?»
«Думаю, из-за этого, - хмуро откликнулся его товарищ, взглядом указывая на столбы пыли за пределами села, - Наши снимаются с места. Уходят раньше, чем сюда доберутся хорваты».
«И что? – все так же беззаботно усмехнулся хромой, - Сейчас и нам дадут команду. Надо, кстати, поторопиться…»
«Не торопись, - оборвал его товарищ, затушив сигарету в консервной банке на периллах, - Нас не позовут».
Глаза хромого солдата сначала расширились от удивления, а потом от страха.
«Они не могут…» - едва слышно произнес он.
Собеседник насмешливо посмотрел на него.
«Нет, это мы не можем, - возразил он невозмутимо, - Не можем драться и будем только мешать движению колонны. Если им удастся выйти на соединение и побить хорватов, они вернутся за нами, или мы их нагоним… если только не сдохнем раньше. Привыкай, приятель, это война».
И он ушел в дом, напоследок еще раз с улыбкой посмотрев на женщину на дороге. Такая красивая, такая молодая и смелая. Такая живая среди всех этих смертей, вопреки всему. Если бы она осталась с ними, он дрался бы только ради нее – и с одной рукой тоже. Рядом с такими стыдно трусить. Но командование, конечно же, прикрепит ее теперь к другому полку.
…Ударив ладонью по столу, женщина заставила разбушевавшегося командира снова сесть на место.
«Вы – вы…» - только и смог выдавить он, глядя в ее сверкающие яростью глаза.
«Хватит заикаться! – бросила женщина презрительно и, выпрямившись, одернула форму, - Вы и так забираете всех врачей, а здесь серьезные раненые. Оставлять с ними этих девчонок все равно, что сиделок. Они же ничего еще не соображают! Или Вы надеетесь, что их быстро прикончат? – спросила она жестко, снова прямо посмотрев мужчине в лицо, - Не надейтесь! Мы будем оборонять этот рубеж до конца!»
«Лейтенант Мара! – одернул женщину капитан, до сих пор молча сидевший в углу, - Не забывайте, что Вы лейтенант медицинских войск! Вы не командуете боями!»
«Так и Вы ими не командуете! – резко обернувшись, выкрикнула та ему в лицо, - Вы бросаете больше сотни своих людей, плюс – гражданских, которых обязаны защищать! Которых сами подставили под удар! У вас, конечно же, есть гениальный план, - желчно заметила она, подойдя ближе к капитану, не сводя глаз с его лица, - Но пока он воплотится в жизнь… если он воплотится в жизнь, - уточнила она с издевкой и продолжила громко и озлобленно, - На месте этого села может быть уже кладбище!»
«Лейтенант Мара! – простонал командующий устало, - Чего Вы хотите? Я все равно не дам Вам людей».
Быстро обернувшись, женщина прожгла его взглядом.
«Дайте оружие – и этого будет довольно!»
Командующий придвинул к себе бумагу и задумчиво поджал губы, перечитывая ее.
«Вам никогда не говорили, что Вы ведете себя, как одержимая?» - произнес он, поставив подпись под приказом.
Женщина взяла бумагу из его рук.
«Мне постоянно говорят это, - ответила она, - Позволите идти?»
«Какие формальности… - вздохнул командующий, - Идите, конечно!»
Когда лейтенант вышла, он устало сложил руки на столе и сгорбился над ним. Спать так хотелось, причем, уже не первый месяц и даже год.
«А эта Мара отчаянная женщина, - произнес он, преодолевая зевоту, и сквозь полуприкрытые веки с интересом посмотрел на капитана. Как он отреагирует? Ходят же слухи... Но капитан оставался невозмутимым и только кивнул в ответ, - Говорят, она материла меня по-русски, - заметил командующий недовольно, - Интересно, правда? Говорят, это все село слышало…»
Впервые жестоко сжатых тонких губ капитана коснулась улыбка.
«Она не матерится, - откликнулся он, - Ругалась – да, и по-русски тоже. Довольно грязно, но без мата. Я поспрашивал о ней. Врачи очень хорошего мнения о ней, как о хирурге. Зря ты позволил ей остаться…»
«Можно подумать, у меня был выбор! - зевнул командующий устало и, спустя некоторое время, открыв глаза, он спросил уже прямо, не в силах преодолеть любопытство, - Любомир, это правда, что говорят?»
Поднявшись на ноги, капитан одернул форму и медленно подошел к окну. Он был невысокий и жилистый, с худым бледным лицом, на котором выделялись только большие скулы и тусклые, как бирюза, голубые глаза. Он редко улыбался. Его смеха не помнили даже его друзья. И редко когда он размыкал тонкие бледные губы вот так – в мечтательную задумчивую полуулыбку. И редко когда его жесткий металлический голос обретал такие приглушенные живые оттенки.
«Марина Мара? – произнес он задумчиво, коснувшись истертыми грубыми пальцами нежного лепестка цветка на подоконнике, - Нет, Шандор, это совсем другое. Она просто хотела увидеть, как я оперирую. А она настойчива в своих желаниях, ты сам убедился, - он помолчал и добавил обреченно, - Зря ты позволил ей остаться».
…Это было похоже на чудо, но их план сработал, и они победили в этот раз. Теперь нужно было собирать всех людей, сколько их можно было еще собрать, чтобы продолжить движение. Иначе их ждал разгром.
Капитан насухо вытер руки и протянул полотенце медсестре. Конечно, эта обреченная рота уже не вольется в общие ряды. Глупо надеяться на то, что хоть кто-то из тех людей уцелел. Но они все равно пройдут через это село. Наверное, ему больно будет увидеть его снова, зная, что та женщина погибла там или, что еще хуже, взята в плен. Могло ведь быть и такое.
«Доктор Войкович! – вскрикнула медсестра испуганно, и в следующую минуту она уже снова вбежала в палатку. Ее большие глаза стали просто огромными от изумления, - Доктор Войкович! – повторила она взволнованно, комкая в руках полотенце, - Там, снаружи…»
Капитан нахмурился.
«Анна, успокойтесь, - произнес он жестко, - Что там?»
«Доктор Мара!» - выкрикнула девушка, собравшись с мыслями.
На мгновение капитан застыл на месте, сердито хмурясь. Потом медленно провел пальцами по лбу от переносицы к виску и вышел из палатки.
Когда Анна сказала «доктор Мара», она просто попыталась выразить все, что поняла из увиденного, в нескольких словах. Но она увидела не лейтенанта Мара. В отбитом у хорватов грузовике корпус нагнали двадцать солдат из той самой роты. Это были все, кто выжил после столкновения. «Раненая рота» лейтенанта Мара отбила атаку хорватских сил, защитив жителей села, но там же, на сельском кладбище, большинство ее солдат закончили свою войну. Один врач не мог вовремя оказать помощь всем раненым.
Капитан медленно обошел грузовик, около которого столпились солдаты, и протиснулся сквозь толпу.
Бледная как полотно, с лихорадочно сверкающими глазами и искусанными в кровь губами, она стояла перед ним, прислонившись к машине. И снова командовала.
«Ян, займись ранеными! Несите сразу в палатки! Врачей, парни, живо! У меня пятеро в крайне тяжелом, - обернувшись к капитану, пояснила она, - Сколько врачей здесь сейчас?»
Мужчина промолчал, продолжая смотреть ей в лицо невидящими глазами.
«То есть, только мы? – уточнила Марина с усмешкой, - Славно! Анна! Операционную мне! Живо!»
«Лейтенант Мара, - задержав женщину за руку, тихо произнес капитан, - Вы сами… в порядке? Вы ранены?»
«Нет, конечно! - сбросив его руку, откликнулась она, - Живее, капитан! Они еще живы…»
Эти люди были еще живы, но отсутствие времени, крови, лекарств и оборудования поставило их на грань выживания. Теперь вопрос уже не стоял о сохранении конечностей и органов. Вопрос был только о том, спасут ли их ампутации.
Капитан привык решать такие вопросы быстро. Но, пока он оперировал в своей палатке, он все время думал: а она, неужели, тоже сможет?
Закончив последнюю операцию и сняв окровавленный халат, он в первую очередь спросил Анну об этом. Девушка отвела взгляд.
«Иногда доктор Мара пугает меня… - откликнулась она тихо и добавила громче, - Да, она сделала это совершенно хладнокровно».
…Лейтенант Мара предстала перед командованием, только окончательно убедившись в том, что все ее раненые размещены в подобающих условиях, и за всеми осуществляется должный уход. Не для того она рвала из себя жилы, спасая их, чтобы теперь, здесь, они сдохли!
Войдя в дом и оглядевшись по сторонам, женщина нахмурилась.
«Темно у вас как-то!»
Командующий и капитан недоуменно переглянулись. В комнате было светло. Даже за окном еще не стемнело.
«Лейтенант Мара, Вы точно хорошо себя чувствуете?»
«Наверное, просто устала! – отмахнулась та, - К какой роте Вы прикрепите меня теперь?»
Командующий начал говорить, но женщина его, казалось, не слышала. Ее взгляд медленно заволакивало, и, чтобы не качаться, она прислонилась плечом к стене.
«С Вами все хорошо?» - будто издалека донесся до нее голос капитана.
И она ответила по привычке: «Все отлично!» - и рухнула на пол, потеряв сознание.
«Переутомилась? – услышала она сквозь забытье удивленный голос командующего, - Любомир, ты, там, ворот ей расстегни, что ли…»
Наверное, капитан так и сделал, потому что последними его словами, пробившимися сквозь ее сознание, были: «Проклятье! Проклятая одержимая дура!»
А дальше – только туман, в который она падала, как в вату, и все никак не могла упасть… летела, летела, летела…
Это была одна из сложнейших операций в жизни капитана Войкович, но ему удалось остановить внутреннее кровотечение и, насколько это только возможно, минимизировать вред, нанесенный им за прошедшие дни. Он только одного понять не мог, сидя у кровати раненой и глядя в ее бескровное лицо: как же она оперировала, как она даже просто ходила с этим? На ум приходили почему-то истории о берсеркерах, не ощущавших боли от ран во время битв. Но даже для берсеркеров это обыкновенно заканчивалось смертью. А у этой женщины в Шибенике осталась двухлетняя дочь, о которой некому позаботиться, кроме нее, каким бы отличным хирургом и какой бы никудышной матерью она ни была.
Вздохнув, капитан поднялся на ноги и, в последний раз посмотрев на женщину, все еще не приходившую в себя, вышел из комнаты. В это мгновение он дал себе слово: если она выживет, обратного пути в ЮНА для нее не будет.
Она выжила.
Она вернулась в Шибеник в июле. А в августе хорватские войска провели операцию «Буря». Но к тому времени Марина Мара была уже очень далека от этой войны.
…Чай, оставленный Мариной на подлокотнике кресла, уже давно остыл, а она до сих пор не сказала ни слова о той охоте девяносто пятого года. И Норика хмурилась все больше, глядя в ее задумчивое сосредоточенное лицо. Она вспоминает, но она не расскажет им этих своих воспоминаний.
Прислонившись затылком к спинке кресла, Марина смежила веки. Зачем им знать? Капитан медицинских войск ЮНА Любомир Войкович погиб во время операции «Буря». Она наводила справки, и она знает точно, что он погиб тогда. Зачем Ратоборцам знать его имя? Он для них будет только спасителем Беке Мара – навечно ненавистным. А он был талантливым хирургом. У него не было ничего, и, тем не менее, он спас в девяносто пятом ее жизнь. Он все сделал для того, чтобы она вернулась в Шибеник, к дочери. А она так его обидела. Ресницы женщины дрогнули.
Она даже не услышала, как Норика назвала ее имя. И Норика замолчала, поняв, что не дозовется ее из того незабвенного прошлого.
Тогда, в ту последнюю встречу, она спустила на бедного капитана всех собак… Он пришел проститься с ней перед ее отправкой в госпиталь, а она… Как она наорала на него! Тяжелый вздох сорвался с губ женщины. Она уже знала, что это он писал командованию докладную по ее вопросу, это он был виновен в том, что ее отстранили от службы по состоянию здоровья, и больше уже она не вернется на фронт. А она хотела вернуться! Эти мальчишки, которых убивали и ранили каждый день, сотни из которых она так и не спасла… Она не могла их бросить, не хотела! И, судорожно сжимая простыни руками, она кричала еще нездоровым слабым голосом, то и дело срываясь на визг и хрип, о том, что он не имел права, он предатель, он лишает солдат врача, он, он, он…
Он сел на край кровати и накрыл ее кулак ладонью, и прямо, близко, посмотрел ей в глаза мутными от усталости бирюзовыми глазами. И его голос тоже прозвучал устало. Но было в нем что-то, новая твердость, уверенность, какой не было прежде в голосе капитана Войкович, и это что-то заставило ее замолчать и слушать.
«Марина, - впервые за все время совместной службы он назвал ее по имени и надолго замолчал, вслушиваясь в то, как красиво оно прозвучало. И едва заметная улыбка коснулась его губ, - Марина, послушайте. Вы прекрасный хирург. Вы проявили силу и мужество, каким позавидовал бы любой мужчина, в эти два года. И лучшего врача, чем Вы, я не вижу в своей роте, - он помолчал и продолжил, глядя на раскрывшуюся ладонь женщины в своей большой шершавой ладони, - Но в первую очередь Вы женщина. Вы мать, и у Вас есть маленький ребенок. Я понимаю, что Вы совершенно по-женски жалеете наших солдат, но они, все-таки, уже взрослые, пусть даже и кажутся Вам детьми в свои восемнадцать. А Ваша дочь совершенно беззащитна. И никто не защитит ее кроме Вас. Я не хочу казаться сейчас учителем, но… - он тяжело вздохнул, - В Загребе у меня две дочери. Пять и десять лет. И…»
«Да хватит уже! - вырвав руку, Марина закрыла лицо ладонями, - Говоришь со мной, как с монстром! И чем больше говоришь, тем большим монстром я себя чувствую!»
Капитан заставил ее открыть лицо и заглянул в полные слез глаза.
«Ты сильная. До сих пор я верил, что ты не умеешь плакать, - произнес он, задумчиво улыбаясь, и добавил, осторожно вытерев ее слезы, - Возвращайся к дочери. Воевать должны мужчины. Женщины должны защищать дом. Понимаешь?»
Марина хмыкнула.
«Воевать у меня получается лучше, чем быть матерью!» - сказала она, тыльной стороной ладони вытерев нос.
Капитан положил ей на колени платок и поднялся на ноги.
«Ты научишься, - улыбнулся он, - У тебя еще вся жизнь впереди, Марина Мара».
Ратоборцы недоуменно переглянулись. Впервые им приходилось видеть у Беке Мара такое лицо. Длинные ресницы едва заметно вздрагивают на весу, губы приоткрыты, словно в каждую минуту с них может сорваться вздох сожаления, и эти глубокие складки между бровями. Это воспоминания проложили их?
Несколько лет назад она побывала в Хорватии. Шибеник – это прекрасное курортное местечко теперь, а леса по берегам Крки стали национальным парком. Теперь там уже не позволят ни охотиться, ни жить просто так, как жили они с Цвонко. Дочери капитана Войкович выросли и превратились в хорошеньких барышень. Она видела их на кладбище. Они очень старательно ухаживали за могилой отца. И его вдова просиживала на ней часами каждый день. Она не пропустила ни дня в течение недели. И все рассказывала ему что-то, рассказывала и плакала. Глядя на нее, Марина впервые поняла, о чем говорил ей капитан в тот день. Борьба этой женщины была не столь заметна, в ее войне не было выстрелов и взрывов, и она никого не убила ради своей победы. Но она пережила все, вытерпела все беды и сумела сохранить тот огонь, который согрел сердца ее детей, и среди войн, и среди ненависти и страха не дав им стать жестокими и трусливыми. И вот уже они – чистые, светлые – продолжают ее и его путь и делают мир вокруг себя немного светлее. Она не умела так. И дело, наверное, было не в том, что она стала случайно Беке Мара, и не в тех бедах, что сопутствовали ей во всю ее жизнь. У вдовы капитана бед и несчастий, и горя, снедавшего ее сердце, было ничуть не меньше. Но одна из них в память о прошлом строила будущее. А другая жила этим прошлым в настоящем и не желала выходить из замкнутого круга, сколько бы дверей ни открывались перед ней.
Губ Марины коснулась горькая улыбка. Он говорил: у нее роковая натура, она просто не умеет иначе. Может быть, он был прав.
«Так вы хотели услышать об охоте девяносто пятого? – спросила она снова, открыв глаза, и ее голос прозвучал странно, хрипло, хотя несколько минут назад она говорила совершенно нормально. Ратоборцы промолчали, и Марина снова улыбнулась, - Что ж, да, я была там…»
…Этот рассказ не был похож на то, что ожидал услышать Магистр. Он ждал ненависти, негасимой злобы в каждом слове. Но, вопреки всему и не смотря ни на что, голос Марины Мара непроизвольно менялся, едва она начинала говорить о Цвонко Мара, и в каждом ее слове о нем звучала нежность, которую не изжили ни годы ненависти, ни грехи, которым не было прощения.
Цвонко не знал, что она убила Драгомира в восемьдесят седьмом. За все время она так и не набралась мужества признаться ему в этом. Впрочем, может быть… иногда у него был такой взгляд, когда он смотрел на нее, особенно при их первой встрече в девяносто втором… словно ему было ее настолько жаль, как тогда, когда она убила впервые… Она считала первым своим убийством убийство Одора, ведь до этого она стреляла по целям, не осознавая до конца, что делает, и лишь в тот момент, когда она ощутила, как разорвала его плоть, и из раны ей на руки хлынула кровь, она поняла до конца – она отняла его жизнь.
«Это, действительно, было страшно, - медленно произнесла Марина, посмотрев в лицо Норике, - Должно быть, он сильно любил тебя, раз готов был пойти на убийство ребенка. Но я хотела жить еще сильнее, - она помолчала, - После этого только Цвонко вытянул меня из той тьмы, в которую я провалилась. Если бы не он, не знаю, может быть, я нашла бы способ прекратить эти кошмары еще тогда. В девяносто пятом все было проще. Я уже привыкла, наверное…»
Она снова откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Ложь! Нельзя привыкнуть к этому, нельзя забыть за собой такие грехи. Она и сейчас назовет имена всех, кого убила, хотя их было немало. Она каждую ночь видит их лица во сне. Но пусть Ратоборцы и их Магистр из своего штаба услышат эти слова и поверят этой правде. Беке Мара не знает сожалений. Она в самом деле не сожалела. Но она не умела простить себе этого. А они не поняли бы. Так пусть получают свою половину правды, раз не способны принять ее всю!
…Когда она вернулась в Шибеник из госпиталя, лето входило в лучшую свою пору. И тем несправедливее казалось то, что этим летом, как прошлым и позапрошлым тоже, и Книн, и Загреб, и Шибеник, и многие еще прекрасные города – на берегу Адриатического моря и веселой Крки, и среди лесов в горах – окружены огнем боев. И внутри них люди, днем спешащие по делам и на работу, живущие, вроде, как всегда, ночью берут оружие и сходятся на узких улочках в ожесточенных перестрелках.
С наступлением сумерек и самые смелые не решались открыто показаться на улицах. И справа, и слева в висок любому прохожему смотрели дула винтовок. И в ночной тишине над городом звучали выстрелы, выстрелы, выстрелы. И нигде не было видно врага.
А она прошла по улицам Шибеника в вечерних сумерках – в своей форме лейтенанта медицинских войск ЮНА, высоко подняв голову, которую в любую минуту могли прострелить те, чьих друзей и родственников убили солдаты этой армии, – и даже на мгновение надменная улыбка не исчезла с ее губ. Стреляйте!
Но выстрелов не было. Стрелки проводили женщину внимательными взглядами. Она вернулась с фронта. Ей плевать на все теперь. После того, что было, она долго еще будет верить, что не боится ничего. Жизнь сама переубедит ее. Очень скоро. Но не они и не сегодня станут ее учителями на этом кровавом пути.
…Поднимаясь по лестнице, Марина сосредоточенно размышляла: в какую дверь ей постучать прежде, к себе или к Зинаиде Петровне? Отправляясь на фронт, она оставила и свою квартиру, и все свое имущество, которого было немного, и деньги, которых было еще меньше, в полном распоряжении соседки. И на нее она, скрепя сердце, оставила дочь. Возвращаться было страшно. У Зинаиды Петровны такое слабое здоровье, и, пусть даже Бранислава и Мила обещали помогать ей с Ринкой, но основной груз ложился на ее плечи. А Ринка с самого рождения была такой хиленькой, вот уж точно, не в мать, не в отца!
Остановившись у двери своей квартиры, Марина прислушалась к звукам, доносящимся изнутри, и вздохнула. Значит, сюда.
Тихо открыв дверь, она прошла в спальню и застыла в дверях, широко раскрытыми глазами глядя на румяную побритую налысо девочку на кровати. Окно было распахнуто настежь, и снаружи доносились звуки выстрелов, и ребенок весело улыбался, слыша их. На глаза Марине навернулись слезы. Конечно, ведь она же не видит и не слышит ничего, кроме войны.
Бросив сумку с вещами на пол у входа, она прошла к кровати и опустилась рядом с ней на колени, протянув руки к ребенку.
«Бедная моя девочка!»
Весело рассмеявшись, девочка попыталась схватить ее за ресницы и едва не вынула глаз. Отскочив назад, Марина удивленно посмотрела на заливающуюся довольным смехом дочь.
«Глазки!»
«Так, да? – улыбнулась женщина, поднимая ее на руки и целуя в румяное личико, - Нравятся мамины глазки? У тебя такие же, Ринка, девочка моя, счастье мое, радость моя…»
Схватив ее за отросшие волосы, Ринка рассмеялась еще веселее.
«Мое!» - заявила она, сжимая прядь выцветших грязных волос в кулачке.
«У тебя лучше будут…» - всхлипнула Марина счастливо.
И вздрогнула от гневного голоса за своей спиной.
«Еще бы! Ринка не будет такой дурочкой, как ее мать! – заявил мужчина, остановившись у двери, перемешивая в маленькой кастрюльке горячую кашу, - Она не станет свой цвет портить! – и, попробовав кашу, он добавил спокойнее, - Ведь цвет-то почти твой, Маринка. Отец, наверное, темноволосым был, вот темнее и вышло. У нее раздражение на головке было, пришлось состричь, но все прошло. Отрастут, еще лучше будут! Так, ты иди к Зинаиде, поздоровайся… помойся, - скользнув недовольным взглядом по пыльной форме женщины, приказал он, - А я пока покормлю нашу принцессу. Принцесса, иди к деду!»
«Деда!» - радостно завопила Ринка, протягивая к нему руки.
Мужчина довольно улыбнулся.
«Первое слово! – заметил он и добавил мрачно, - Матери-то рядом не было!»
Усадив Ринку себе на колени, Цвонко кормил ее с ложечки. И девочка послушно открывала ротик, как только он говорил ей, и послушно жевала и глотала.
«У нее, наконец, появился аппетит…» - произнесла Марина, задумчиво улыбаясь.
Цвонко исподлобья сердито посмотрел на нее.
«У девчонки отличный аппетит! – пробурчал он недовольно, - Не понимаю, почему она у вас вес не набирала. Как скелет была, когда я приехал! И больная вся! – его глаза злобно сверкнули, но тут же он произнес ласково, - Ринка, открой ротик. Ам! Умница!»
Он был похож сейчас на самого обычного деда – в этих домашних тапочках и белоснежной, не смотря на все войны на свете, сорочке, аккуратно причесанный, такой… благообразный с кастрюлей каши в руках. Он так умело, так привычно возился с ребенком, кормил, приговаривая что-то ласковое, и каждый звук его голоса был наполнен любовью.
Марина не могла понять слов, пусть она и слышала их. Но она видела, как ее отец нянчит ее дочь, и от этого на сердце было горячо и больно, и сладко. Так много чувств – таких разных, почти несовместимых, почти невозможных среди всемирного безумия, – что она не могла ни понять, ни осознать их, не могла провести черту между любовью и ненавистью, страхом и безмятежной радостью, отчаянием и верой. Слепой верой в то, что в этот раз, миновав все беды, они будут, наконец, счастливы. Глупой верой…
«Ты собираешься идти к Зинаиде?» - сердито поинтересовался Цвонко, подняв на нее взгляд.
И замер на мгновение, осторожно придерживая непоседливого ребенка, норовившего сползти с его колен.
Марина стояла посреди комнаты, смотрела на них, и по ее щекам бежали быстрые крупные слезы. И она улыбалась.
Вздохнув, Цвонко отставил кастрюлю и посадил Ринку на кровать.
«Дура ты, Маринка! – вздохнул он. И, подойдя к женщине, крепко обнял ее, прижав ее голову к своей груди, - Дура и есть!»
«Ага, ага!» - согласно закивала та, вцепившись пальцами в его сорочку.
…Вечером, поужинав и проводив Зинаиду Петровну, они вместе укладывали Ринку спать. И, пусть у Цвонко намного лучше получалось убаюкивать ее, но в этот раз он тихо сидел в сторонке, наблюдая за Мариной, у которой это не получалось вообще. Устроившись на кровати рядом с дочерью, она гладила ее по головке, по ручкам и спинке и пыталась что-нибудь наворковать, но Ринка, похоже, абсолютно не воспринимала ее как няньку. И, с любопытством разглядывая незнакомое лицо, которого она не помнила, она тянула ручки к душистым после мытья влажным волосам, к носу и глазам красивой женщины и удивленно хмурилась, чувствуя воду на ее щеках.
«Мокро!»
Марина жалко усмехнулась и вытерла слезы.
«Это я мылась… купалась, - поправилась она с улыбкой, - Любишь купаться, Ринка?»
«Не-а!» - решительно выдала девочка, быстро замотав головой.
«Никудышная из тебя мать, Маринка! – вздохнул Цвонко с улыбкой, - Своего ребенка боишься! Ну, чего ты шарахаешься от нее? – он присел на край кровати и улыбнулся девочке, - Ты посмотри, какая она у нас красавица! Да, Ринка?»
«Да! Да! Да!» - громко прокричала та и залилась смехом.
«Кстати, Ринка – это Иринка? – спросил Цвонко серьезнее, - Хорошее имя, мир значит».
«Нет… - Марина легла на спину и тоже улыбнулась, посмотрев ему в лицо опухшими от слез глазами, - Это подруга у меня была в России Регина, Рина. Я ее Ринкой называла».
«Тоже красиво, - пожал плечами мужчина, но видно было, что он разочарован, - Регинка, значит?»
«Нет! – веселее улыбнулась Марина, - Ринка! Я ее так и записала».
«А имя-то такое есть?» - нахмурился Цвонко сердито.
Марина рассмеялась.
«Теперь есть!»
Цвонко вздохнул.
«Ну, значит Ринка, - согласился он, - Для меня Иринкой будет! – и добавил с задумчивой улыбкой, - Гляди-ка, пригрелась. Все-таки, кровь чует, какая ни есть, а мать…»
Марина осторожно провела ладонью по голове дочери, уснувшей у нее на груди, и тоже улыбнулась.
«Спасибо тебе, Цвонко…»
…Третья чашка остывшего чая вот уже полчаса стояла на столике между диваном и креслом у окна, и Марина даже не вспоминала о ней, погруженная в свои мысли.
Ратоборцы молчали. Сегодня они все видели другую Беке Мара. Не ту Маринку из восемьдесят третьего и не ту Мару, которую им довелось узнать в памятном две тысячи седьмом. Они видели ту ее часть, которую не узнали бы никогда, если бы только не желание Базиля понять ее, не желание Норики и Рахели отстоять справедливость.
Коротким жестом Магистр отослал оруженосца, и тот, неслышно ступая, покинул комнату, унося бумаги и нетронутый чай. Он не узнал бы ее такой никогда, если бы эти люди, как она, не были столь верны своему прошлому. Тихо простонав, Магистр прислонился затылком к спинке кожаного кресла и обеими ладонями сильно надавил на слезящиеся от усталости глаза. Верные прошлому. Верные долгу. Словно отражения друг друга. Да им не воевать друг против друга, им воевать бы вместе, и тогда они очень скоро изничтожили бы гнезда вампиров-людоедов по всей Земле. Быстро убрав руки от лица, мужчина выпрямился в кресле, огромными глазами глядя в пустоту перед собой. Что он подумал сейчас? Не то ли самое, что говорила Магистру Освальду Тереза Байош при их последней встрече?
Образ Защитницы дома Форкош живо вырисовался в его памяти. Высокая, статная, она стояла у подножия трона Магистра Освальда, гордо подняв голову, глядя в его поблекшие от старости глаза своими горящими решимостью глазами. Она судорожно сжимала кулаки от злости, чего обычно не наблюдалось за невозмутимой Терезой Байош. Сжимала губы так, что они превращались в тонкие бледные полоски, чтобы удержать резкое слово. И даже ее прическа была в этот раз не так идеальна, как всегда. Выбившийся локон челки падает ей на лицо, и она резко отбрасывает его с глаз, злится от этого. Так похожа на человека.
«Убейте! – бросила, как плюнула, в лицо Магистру, - Меня, потом, уверена, доберетесь до каждого из этого своего списка на уничтожение! Сколько в нем вампиров дома Байош? Хотя бы треть есть? – бескровные губы скривились в презрительную гримасу, - Нет и трети! – заключила она уверенно, - Правильно, ведь на нас большая кровь, чем на них! Их кровь, когда они бесчинствуют, а мы останавливаем их, рискуя жизнями. И кровь тех, кого они бросают умирать, не допив до дна трех капель, а мы спасаем от верной смерти, даруя им свою кровь. Конечно, это мы монстры! Это ведь мы обращаем людей, обреченных на смерть, в вампиров, приобщенных нашей армии, борющихся против дома Байош точно так же, как ваши солдаты и рыцари!»
«Не так, - тихо произнес Магистр Освальд, и его бесцветные глаза стали почти белыми от выступивших старческих слез, - Не так, - повторил он твердо, и Тереза Байош не прервала его. Переведя дыхание, Магистр заговорил громче, желая, чтобы и его солдаты и рыцари услышали эти слова тоже, - Вы остаетесь вампирами, не смотря ни на что. И вы тоже убиваете людей как вампиры дома Байош. Или ты можешь сказать, что такого не было в доме Форкош и вассальных ему домах? Тереза Байош! – он выделил голосом ее фамилию, и это вызвало на лице женщины горькую усмешку, - Чему ты улыбаешься?»
«Чему мне улыбаться? – усмехнулась Тереза, снова убрав с лица локон русых волос, - Я веду эту борьбу сотни лет. Я верна ей намного больше любого из вас. Но даже среди соратников я не нахожу понимания. Так чего ожидать от тебя, Магистр? Ты поймешь меня, лишь уподобившись мне. Но нет вторых Терезы и Беке Форкош».
Тогда Магистру казалось, что вампирша не сказала ничего особенного, и он удивлялся, почему ее слова произвели такое сильное впечатление на Магистра Освальда. Они заставили его замолчать и опустить взгляд перед этой женщиной. И надолго в штабе Ратоборцев воцарилось тягостное молчание. Даже шепот не нарушил его.
«Ты сама пришла, Тереза, - произнес Магистр, наконец, - Значит, тебе что-то нужно. Скажи, что».
«Нужно единство! – не задумываясь, ответила та, и каждый в огромном зале услышал эти слова, - Мы никогда не победим людоедов, если будем биться с ними поодиночке! И разве мы не достаточно сблизились уже? Договор с Беке Мара еще в самом начале заключили и Орден, и Беке, - на мгновение ее голос прервался, но Тереза сумела справиться с чувствами и продолжила так же твердо, - Форкош! И вы, и мы используем его силу, когда нам нужно это. Но, пока мы используем ее друг против друга, нам не удастся победить нашего общего врага! Так пусть же будет тройственный договор о борьбе против людоедов, и пусть Беке Мара станет связующим звеном между нами! – она обвела собравшихся Ратоборцев пылающим взглядом, - Пора решить, наконец, что для нас важнее! Что вас удовлетворит больше: смерти вампиров дома Форкош, ведущих эту войну вместе с вами, пусть и отдельно от вас, или дома Байош, тех, кто ежедневно убивают и обращают людей? Смерть Беке Мара и девы Мара, защищающих вас, – да, и вас тоже! – выкрикнула она громко, - Или тех, кто желает использовать их ради порабощения и вампиров, и людей? Сделайте свой выбор, вы, которые клялись не жалеть жизни ради защиты людей! Защитите их!»
Магистр Освальд опустил голову, и окружающим была почти не видна зловещая усмешка, скривившая его губы.
«И с этими словами ты сама пришла к нам, зная, что в нашем списке на истребление ты стоишь под первым номером? – спросил он вкрадчиво, - Тереза… Неужели ты могла подумать, что выйдешь отсюда живой?»
«Означает ли это «нет»?» - невозмутимо поинтересовалась женщина, даже жестом не выдав страха и замешательства.
Усмешка Магистра превратилась в широкую ухмылку. Он чувствовал за собой силу. И, пусть рак оставил ему считанные месяцы на этой земле, но он успеет еще одержать самую сладкую победу. Тогда он не будет жалеть уже ни о чем.
«Означает: нет, никогда, - произнес он, продолжая улыбаться, и поднял на вампиршу кровожадно блестящие глаза, - Твоя смерть заждалась тебя, Тереза Байош».
И он жестом приказал магу начать обряд.
Отступив на несколько шагов назад, Тереза остановилась в центре гигантской пентаграммы, изображенной на полу посреди зала.
«Какая символика! – усмехнулась она, взглядом продолжая следить за заклинателями, вычитывающими заклятия из огромных потертых книг, - Микрокосм! А знак макрокосма, должно быть, носишь у сердца? Но твои маги не особенно стараются, как я погляжу. Не онемеваю!»
Главный маг бросил тревожный взгляд на Магистра, но тот безразлично отмахнулся от слов женщины.
«Продолжайте, - произнес он тихо, - Она сильна. На нее заклятие и не должно подействовать в первые же минуты».
«А что, если я сбегу, пока они читают? - поинтересовалась леди Байош, устраиваясь на полу и с детским любопытством заглядывая в глаза Магистру, - Ты сам сказал: я сильная. Может быть, это заклятие и не подействует на меня вообще?»
«Оно уже действует, - с улыбкой ответил тот, - Ты не уходишь. Чтобы уйти теперь тебе нужен человек, и то – в течение минуты, двух. Потом даже это тебя не спасет, - он потер слезящиеся глаза и снова посмотрел на женщину на полу, - А признайся, Тереза, на что ты рассчитывала? Не верю, что не было запасного плана».
Потянувшись, леди Байош изогнулась всем своим прекрасным телом и коснулась ладонями пола за своей спиной. Ее чувственный вздох заставил сердца Ратоборцев замереть на мгновение.
«Отчего же не было? – улыбнулась она, выпрямившись, - Я не пришла бы к тебе без плана отступления, Освальд. Я слишком хорошо тебя знаю. Надеюсь, все-таки, ты очень скоро умрешь, и твой преемник будет мудрее…»
Эмилиан тревожно посмотрел на Магистра. И с его губ сорвалось против воли едва слышное «Откуда?»
Магистр улыбнулся.
«Она вампир, друг мой, она чувствует это, - ответил он спокойно, - Но, интересно, свою смерть она тоже может почувствовать заранее?» - добавил он ядовито, посмотрев в глаза пленнице.
Та ответила ему безмятежной улыбкой.
«Сегодня я не умру».
«Так уверена? – усмехнулся Освальд, - Но две минуты уже прошли. Ты чувствуешь онемение?»
«Нисколько!» - снова показательно потянувшись, откликнулась Тереза.
Магистр хмыкнул.
«Что ж, пройдут пять минут, десять, полчаса или час. Они не перестанут читать, пока не обездвижат тебя, - сказал он, коротким кивком указав на темные фигуры за своим троном, - Неважно, сколько времени пройдет. Результат будет один».
«Не будет никакого результата…» - улыбнулась Тереза снисходительно и поднялась на ноги.
Магистр не успел даже усмехнуться этим словам. С оглушительным звоном стекла высокого витражного окна с изображением сцены казни Алеси Мара разлетелись осколками по залу, упали на головы Ратоборцев, на пол, на ступени трона и даже на листы старинных магических книг. И в проеме разбитого окна, освещенная яркими лучами заходящего солнца, появилась она.
Закрыв глаза, Магистр снова воскресил в памяти это мгновение. Она словно возникла из света, из потоков жаркого, обжигающего, летнего воздуха, из листвы, сорванной с вековых деревьев и кружащейся теперь над головами Ратоборцев. Зеленые, желтые и уже свернувшиеся от зноя, пожухшие, листки опадали на пол, покрывали осколки витража. И теперь, спустя годы, эта картина казалась ему очень символичной.
А она стояла в проеме окна, над ними всеми, и смотрела на них. И она казалась нереальной в это мгновение, как те легендарные герои вампирских войн, которых они проходили в академии. Ветра совсем не было, и солнечный свет словно пронзал ее фигуру, и лица нельзя было рассмотреть за этим сиянием. В первое мгновение он даже не осознал до конца, что там, наверху, человек. Никто не осознал этого. Все просто стояли, задрав головы наверх, и смотрели на нее, и молчали. И это продолжалось бесконечно долго. Наверное, целую минуту.
Усмехнувшись, Магистр провел рукой по глазам. Целая минута потребовалась им, чтобы понять, наконец, кто сумел обнаружить, кто посмел атаковать в одиночку их главный штаб. И первым это понял Магистр Освальд.
Он просто увидел, как быстро обернулась на звук разбитого стекла Тереза Байош, как она смотрела наверх, не обращая внимания на кровь, стекающую ей на глаза с рассеченного лба, как она улыбалась – светло и счастливо, так по-человечески глупо, – глядя на эту фигуру в свете солнца. Он просто прочел по ее губам беззвучный вздох: «Ты пришла!»
«К оружию! – выкрикнул Магистр, вскочив с трона, и, пошатываясь, шагнул вперед, указывая на женщину в окне, - Это Беке Мара! Убить ее! Немедленно! Убить!»
Голос Магистра сорвался на сип, и он согнулся, подавляя кашель. Эмилиан помог ему вернуться на место и подал лекарство. А сам уже командовал рыцарями.
«Взять Беке Мара! Живой! – он обернулся к смолкнувшим заклинателям, - Продолжайте!»
Зловещий шепот снова поплыл над головами Ратоборцев. И скрежет оружия заглушил его в следующую секунду.
Женщина обвела Ратоборцев взглядом и присела на подоконник, свесив одну ногу вниз, а вторую обняв за колено, уперевшись пяткой в стену, каким-то невероятным образом продолжая поддерживать равновесие в этом положении на высоте трех этажей над землей. Теперь Эмилиан мог рассмотреть ее лицо, оказавшееся в тени зала.
Что ж, фотографии рыцаря Вазула были безупречны. Он узнавал ее. Волосы немного длиннее и темнее, намного более ухоженные, чем тогда, в Косово, лицо не такое загорелое и не такое выжженное солнцем, кожа приятного бронзового оттенка, даже не совсем бронзового, а золотисто-бронзового. Изгибы женственной фигуры едва скрыты намокшей от пота сорочкой, расстегнутой почти до половины, и под ней видна белая майка, туго обтягивающая высокую грудь. Вспоминая эти свои мысли, Магистр каждый раз тяжело вздыхал. Господи! О чем он думал, глядя на Беке Мара! Но, честное слово, она все сделала для того, чтобы каждый мужчина в зале думал в тот момент именно об этом. Даже заклинатели прервали обряд, когда ее сорочка упала на пол у стены. И они словно не слышали гневных окриков Магистра Освальда, глядя на женщину, оставшуюся теперь только в мокрой майке, не скрывавшей практически ничего.
«Ты могла бы предупредить меня заранее о точном времени! – произнесла она мрачно, поправляя перевязь с оружием, - Мне пришлось выложиться по полной, чтобы успеть вовремя».
«Но ты пришла!» - счастливо улыбнулась Тереза, даже не думая вытирать кровь с лица.
«Ну, я бы так не радовалась этому факту, - заметила Мара скептически, снова посмотрев на толпы вооруженных людей внизу, - Вряд ли мое появление многое изменит. Они могут теперь убить нас обеих, между прочим!»
«Но ты пришла!» - повторила Тереза, не отрывая от нее взгляда.
«Терра! – раздраженно прикрикнула на нее женщина, - Очнись уже от своего транса! Тебя сейчас заклинает кучка магов-недоучек, и не говори мне, что ты не подвластна их магии! А на меня смотрят дула как минимум сотни пистолетов, плюс вон те, те и те снайперы, и эти очаровательные мальчики с автоматикой, конечно!»
Она быстро тыкала пальцем в направлении Ратоборцев, и от ее слов невольные улыбки освещали их хмурые лица. Так это и есть Беке Мара! Она совсем не похожа…
Магистр горько усмехнулся. Он не сомневался, в тот миг каждый подумал это: «Но она совсем не похожа на Беке Мара!» - но вскоре она доказала каждому из них, что, не смотря ни на что, она, все-таки, Беке Мара.
«Могу я спуститься? – спросила она, посмотрев на Магистра Освальда, - Ты, убийца, покрывающий убийц! Позволишь спуститься мне вниз? Или, если я прыгну, твои мальчики прошьют меня пулями?»
Криво усмехнувшись, Магистр поднял на нее раскрасневшееся от кашля и боли лицо.
«Не стрелять! – приказал он хрипло. И Эмилиан громко повторил этот приказ, чтобы его услышали все, - Сегодня мы осуществим нашу победу над Проклятыми Людьми. Мы возьмем Беке Мара живой. Ведь она, - Магистр закашлялся, но закончил громко, - Сама пришла к нам!»
Усмехнувшись, женщина спрыгнула на пол, и осколки стекла хрустнули под ее ногами. Медленно оглядевшись, она достала из заднего кармана джинс белоснежный носовой платок и молча протянула его Терезе. Та сжала ткань в ладони.
«Спасибо, Беке, - произнесла она тихо, но в наступившей тишине было слышно каждое слово, - Спасибо, что ты пришла».
«Думаю, за этим тоже стоит один из коварных планов Терезы Байош? – усмехнулся Магистр Освальд, откинувшись на спинку трона, - Поведайте нам его, леди, прошу. Очень скоро вам не с кем будет поговорить, так используйте последний шанс. Женщины ведь любят, когда их слушают?»
«Да вне всяких сомнений! – бросила Марина резко, шагнув к трону и не обратив никакого внимания на скрежет оружия за своей спиной, - Только ты уж, старый рахитик, будь добр, сойди со своего пьедестала! Невежливо свысока беседовать с женщинами, даже если ты и намерен убить их в ближайшем будущем!»
Усмехнувшись, Магистр жестом подозвал своих оруженосцев и с их помощью спустился с трона и устроился на подушках у его подножия, с любопытством разглядывая женщину перед собой.
«Так лучше?» - поинтересовался он.
Марина быстро сосчитала количество охраны, заградившей от нее Магистра, и ее губы тронула презрительная усмешка.
«Намного. Так ты хотел знать, в чем смысл всего этого безумия, которое затеяла Терра? – отвернувшись от него, произнесла она и улыбнулась, посмотрев на Терезу, - Смысл прост. В свое время Беке Форкош предлагал Ратоборцам союз против людоедов, но те отвергли его предложение. И тогда началась война без правил, продолжающаяся до сих пор. Беке Мара были в ней то на стороне вампиров, то на вашей, в зависимости от ситуации. И, давай признаем, и те, и другие тупо использовали людей в своих целях, - в этих словах не было ни злости, ни даже иронии, она, действительно так думала. И это было страшно, - Больше толка было бы, если бы Беке Мара выбрали, наконец, - произнесла она задумчиво, - Но, когда мы с Террой заговорили об этом, - она усмехнулась, - Ты ведь понимаешь, что этой бестии я никак не могу доверять! И связать себя с ней, связать с ней всех Беке Мара, что будут после… С какой стати?»
Магистр больше не улыбался, он слушал слова женщины внимательно и напряженно. Все в зале слушали ее очень внимательно.
«Чем она лучше тебя, старый пес? – продолжила Марина, бросив на Освальда брезгливый взгляд, - Она борется, ты борешься, мы боремся! – с горечью рассмеялась она, - Каждый за свое! Кто из вас, действительно, готов жертвовать собой ради общего блага? – остановившись напротив Магистра, она посмотрела ему в глаза поверх голов солдат и оруженосцев, - Ты, кто кричит: «Убьем всех!», или она, которая пришла сюда одна, после того, как Ратоборцы сдали Беке Форкош Бертольду Байош и обрекли его на смерть, переступив через свои чувства и забыв о своей мести, чтобы снова предложить вам то, что предлагал он? Мир! – некоторое время она молчала, и молчали все в зале. Ратоборцы начинали понимать, о чем говорит им Беке Мара. Наконец, она продолжила, - Если бы ты сегодня сказал ей «Да», уже завтра мы скрепили бы тройственный договор. Но ты сказал «Нет». И с этого дня Беке Мара делает свой выбор в пользу того, кто борется не ради себя, а ради мира!»
Молодой солдат не смог сдержать испуганный возглас. И только теперь все осознали до конца, от чего отказался Магистр.
«Забавно, - произнес Освальд тихо, - Ты поверила, что она пришла сюда одна, не имея никакого плана отступления. Ты бросилась за ней. И вот, вы обе в ловушке. Неужели тебе не кажется это нелепым, Марина Беке Мара?»
Женщина задумчиво поджала губы.
«Ты трижды не прав, Магистр, - ответила она, - Первая твоя ошибка в том, что я поверила ей. Нет, я высмеяла ее и ушла, сказав, что не поверю никогда в то, что она решится на такой риск. Вторая твоя ошибка в том, что ты думаешь, будто у нее есть план. У нее нет плана. Я единственная, кто знает об этой ее затее, и единственная, кто пришел сюда за ней. Удивительно, - она широко улыбнулась, бросив на Терезу быстрый взгляд, - Сама удивлена! Третья твоя ошибка, - произнесла она медленно, - В том, что ты уверен в своей силе и власти убить нас сейчас. Конечно, если все эти псы, наученные тобой только убивать, откроют сейчас огонь – я не герой боевика! – конечно, я сдохну. А там уже твои маги разберутся с Террой. Да, так. Но ведь в этом здании должен найтись хоть один рыцарь, чтобы вспомнить договор!»
Она выкрикнула это очень громко, прямо глядя в глаза Эмилиана, и тот против воли отступил назад. Да, договор, заключенный между Орденом и Беке Мара еще в древности, запрещал такие убийства. Убить Беке Мара мог только равный противник в честной схватке, либо же на охоте. Но он не скажет этого сейчас.
«Один найдется!» - раздался у двери в зал звенящий от напряжения голос.
И высокая черноволосая женщина с золотым шарфом на плечах медленно прошла сквозь толпу Ратоборцев, расступившихся перед ней, пристально глядя в лицо Беке Мара сверкающими ненавистью глазами.
«Ведь и телохранители, если они наделены золотым шарфом, считаются равными рыцарям! - выкрикнула она, бросив на пол перевязь с оружием и шарф. И, остановившись рядом с Мариной, она посмотрела на опешивших Ратоборцев, - Вы забыли о чести! Собираетесь убить ее так, тогда убейте меня вместе с ней!»
«Рахель!»
«Стреляйте! Вы, трусливые псы! – бросила женщина презрительно, - Вы готовы убить ее сейчас так только потому, что боитесь! Боитесь, что попадете на следующую охоту! Я не боюсь! Я хочу этого! Я убью ее! Но убью честно! Так, как она заслуживает своей отвагой и мужеством! А вы готовы расстрелять воина-одиночку! Трусы!»
«Стреляйте!» - не сдержавшись, выкрикнул Освальд, но из-за нового приступа кашля его крик был почти не слышен.
И голос Эмилиана совершенно покрыл его: «Стойте! Не сметь стрелять! Беке Мара победила в последней охоте!»
Магистр медленно поднял на своего преемника красные глаза.
«Эмилиан…»
«Беке Мара победила в охоте этого года, и в течение года никто из Ратоборцев не смеет приходить за ее жизнью! Так гласит договор! – громко выкрикнул рыцарь, шагнув вперед, - И Тереза Байош не причинила никому вреда и не имела такого намерения. Они уйдут сейчас! – произнес он повелительно, - А те, кто желают их крови, могут идти с Рахелью в боевые отряды Норики!»
Теперь, вспоминая это, он с трудом мог поверить, что сказал тогда эти слова, что он сам заслонил Беке Мара от стрелков, что пошел против своего учителя. Он с трудом мог поверить в то, что это не было сном. Но ни на минуту Магистр не пожалел о том своем решении.
Он понял это не сразу. Ему потребовалось много лет, чтобы это понять. Но он понял в тот день окончательно: в этой войне есть нечто более важное, чем победа над врагом.
…В девяносто пятом все было иначе…
«При жизни Освальда все было иначе, чем сейчас, - тихо прозвучал из динамика усталый голос Марины, - Жаль, что он не умер раньше…»
Сжав пальцами подлокотники кресла, Магистр выпрямился и посмотрел на динамик глазами, полными ненависти. Чего еще не хватает этой женщине, разве она мало людей отправила на тот свет?
«Я жалею только об одном, - словно в ответ на его мысли, произнесла Марина, - О том, что Освальд умер не от моей руки. Но тогда я не могла убить его. На кону были тысячи судеб, и я, правда, не могла. Прости, Цвонко».
Откинувшись на спинки кресел, они оба закрыли глаза. Эта борьба отняла у них все силы, и скоро она допьет их до дна, высушит, оставив мертвые оболочки вместо тех людей, какими они были десятки лет назад. Много раз у них был шанс выйти из нее. Но они не могли предать свое прошлое, даже если – их мысли совпали в точности – даже если прошлое лишало их будущего.
«Бажо должен помнить охоту девяносто девятого, - усмехнулась Марина с горечью, - Охота девяносто пятого не отличалась от нее».
…Они долго спорили тогда, стоя у открытого окна. Было душно, и с улицы пахло войной – порохом и кровью.
Она доказывала ему, что должна остаться, должна вернуться сейчас в больницу и обжаловать свою демобилизацию, чтобы попасть снова на фронт. ЮНА терпела поражение за поражением, врачи были необходимы там!
Она кричала, срывая голос. А он смотрел на нее – долго, внимательно. Потом он прошел в комнату, достал со шкафа большую дорожную сумку и бросил ее на пол у ее ног.
«Собирайся, Маринка!» – сказал он.
Он не повысил голоса, но его голос прозвучал так, что по спине женщины пробежал противный холодок страха, и она отступила ближе к окну.
«Собирайся, - повторил он тише, и его голос прозвучал от этого еще более твердо, - У тебя долг, в первую очередь, не перед армией и страной. Не перед этой армией и этой страной…» - уточнил он, подумав мгновение.
Марина уже открыла рот, но не успела сказать. Длинная автоматная очередь прервала ее. Оглянувшись, женщина выглянула в окно. Совсем близко. Цвонко, казалось, не услышал выстрелов и продолжил все так же спокойно.
«И даже не перед Беке Мара, чей рок ты добровольно приняла…» - зеленые глаза пригвоздили женщину к месту.
Только теперь Марина осознала до конца смысл той клятвы, что она дала в восемьдесят третьем. Она не имеет права умереть раньше, чем воспитает преемника, способного заместить ее. Она не просто не должна, она не имеет права умереть до этого! Но сейчас Цвонко говорит о чем-то другом, иначе он не говорил бы так долго. Марина нахмурилась, внимательно глядя в суровое лицо учителя.
«В первую очередь у тебя долг перед ней! – закончил он свою речь, указав на ребенка, играющего на полу у его ног, и впервые его голос дрогнул от сдерживаемого негодования, - У тебя есть дочь, Маринка, осознай это, наконец! Не дева Мара, которую ты должна сберечь, как велит тебе твой долг. Не какой-то посторонний ребенок, который просто мешается под ногами, когда ты так занята! Твоя дочь! Твоя плоть и кровь!»
Казалось, весь квартал должен был услышать его слова, так громко он кричал. А Ринка улыбалась, глядя на него снизу вверх, и дергала его за брюки.
«Деда! Деда! На ручки! Хочу на ручки!»
Виновато посмотрев на девочку, Цвонко тяжело вздохнул и поднял ее на руки. И прижал к груди так крепко.
«Прости, принцесса. Дед разбушевался, да? Прости, родная, - прошептал он, целуя девочку в лобик, и добавил жестко, бросив на Марину короткий гневный взгляд, - Собирайся! Разговор закончен!»
И на этом разговор был закончен. В жизни Марины Мара было много людей, много мужчин – разных. И только один из них мог ей приказать.
…Глаза Рахели медленно расширились от изумления, и она молча тронула Норику за рукав. Но Норика уже видела это, и видел Базиль. И только Магистр не мог увидеть, как крупная слеза, выскользнув из-под опущенных ресниц, медленно проскользила по щеке Беке Мара и сорвалась ей на шею.
Горло женщины едва заметно двигалось от подавляемых рыданий. Ей, должно быть, привычно было плакать так – молча, беззвучно, почти без слез. Наверное, она плакала так всякий раз, вспоминая о нем.
Ратоборцы молча переглянулись, словно прочтя мысли друг друга. Неужели всякий раз? Ведь это же Беке Мара, разве нет?
«Цвонко любил Ринку, - произнесла Марина, наконец, поборов дрожь в голосе, - Как родную, как свою внучку. И это было худшей казнью…»
Вторая слеза прочертила дорожку по ее бледному лицу.
«Я убила его сына. Ты ведь хотел узнать об этом, Бажо? – она криво усмехнулась, и слеза, скользнув по складке морщин, упала ей на губы, - Я убила его и не пожалела за все годы. Я видела, как он похож на Цвонко, я видела, что он такой же, как Цвонко, - справившись с горловым спазмом, она продолжила тише, - Такой же замечательный. Я хотела бы любить его, как Цвонко его любил. Но я выбирала между ним и Цвонко и выбрала…»
Она долго молчала. И даже Ратоборец за пультом слушал эту тишину, как завороженный. Убийца рыцаря Драгана у них в руках, будет казнен завтра или через день. Но от этого не было радости, не было того торжества, что он испытывал прежде, когда в плен попадали Проклятые Людьми. Убийца рыцаря Драгана… мысль молодого человека запнулась… тоже человек!
Склонившись ниже над пультом, Ратоборец попытался скрыть свое лицо в тени от Магистра. Весь его мир рассыплется прахом, если сейчас он признает это!
«Освальд… - Марина перевела дыхание, и ее голос зазвучал ровнее, - Был редкостной сволочью, - закончила она мысль, в верности которой не сомневался никто, даже молодой человек за пультом в темной комнате, - Это надо было догадаться – направить на охоту за Беке Мара его же сына!»
Губы женщины скривила презрительная гримаса.
«Он знал, что Цвонко не сможет навредить ему. Он знал, что Драгомир не сможет поднять руку на отца, - продолжила она с горечью, - Но это было и неважно. Он воспитал Ратоборца! – ее голос снова странно дрогнул, - Не он, конечно, Дамош, но воспитал настоящего рыцаря, не такого, как Урош. И Драгомир не отказался бы от этой охоты, он повел бы людей против отца. Тогда убили бы, должно быть, их обоих. Одного, как Беке Мара. Второго, как отступника…»
Снова надолго воцарилась гнетущая тишина, в которой темный безлюдный перрон вырисовывался в воображении Ратоборцев совсем иначе, чем он рисовался им все эти годы. И весь мир молодого солдата рассыпался на кусочки. Медленно. Страшно. Они не там искали предателей все это время!
«Он понимал это. И он ждал меня на этой станции. Уже дали сигнал. А он не уходил, он ждал меня там, - тихо продолжила Марина, открыв глаза, - И, наконец, набравшись мужества, я вышла к нему. Он так улыбнулся! – ее губ коснулась печальная полуулыбка, - Он был рад мне в ту ночь. Смотрел мне в глаза, как Цвонко. Вытер мои слезы, как Цвонко. И, как Цвонко, он преподал мне урок. Когда убивают – не плачут».
Она замолчала. И в этой тишине мир молодого Ратоборца обрушился с ужасающим грохотом. Все, во что он верил с первого дня в школе, было уничтожено. Они не с теми вели войну!
«Я вспоминала эту ночь каждый день, пока мы жили в нашем домике, - продолжила женщина, спустя некоторое время, - И каждую ночь эта ночь снилась мне во сне. И я думала: как же Цвонко может… Как я могу ходить по одной земле с ним, у которого отняла ребенка, и не провалиться в ад?»
Магистр поднял голову и посмотрел на солдата перед собой. А солдат смотрел в пустоту. И он видел: прекрасный осенний лес, убеленный сединами мужчина играет с ребенком во дворе охотничьего домика, и женщина наблюдает за ними с крыльца. И что она чувствовала в эти мгновения? Как она пережила эти месяцы до прихода рыцаря Орбана?
Магистр горько усмехнулся и снова закрыл глаза. Этот парень уже никогда не поверит в ту правду, которой его учили больше десяти лет. Но, услышав историю об охоте девяносто пятого, сможет ли он сам продолжать верить в нее?
…Они пришли в самую Золотую осень и расстреляли ее в этом лесу…
…Марина быстро набирала прежнюю форму. Она и забыла, как это – тренироваться, как Беке Мара. Не как обычный человек, для которого всегда и во всем есть предел физических сил, а как тот легендарный, Проклятый всеми Людьми, для которого не должно быть предела ни в чем. И в первый раз, когда Цвонко вывел ее за руку из дома и, подтолкнув вперед, приказал: «Беги!» - она еще попыталась возразить ему, указывая на недавно зарубцевавшиеся раны. Но Цвонко только хмыкнул в ответ.
«Беке Мара должен суметь драться даже с открытыми ранами, не то что – с зажившими! Беги!»
И она побежала.
Прошла неделя – а она уже осознала, насколько прав Цвонко. Не было предела. И раньше его не было тоже, наверное. Но раньше никого не было рядом, чтобы напомнить ей: она – Беке Мара, тот, кто не имеет права ослабнуть.
Уже тогда она была одной из сильнейших в истории. Если бы они с Цвонко вместе дрались в тот день, и если бы Орбан не нарушил договор, и если бы… тысячу раз «если бы»… Но Цвонко решил иначе.
…Она заметила отряд из пятидесяти стрелков в нескольких часах пути от дома. И в этот раз она ничем не выдала себя. У них было время подготовиться. Так она говорила, заряжая оружие, поминутно оглядываясь на Ринку, такую непривычно тихую, молчаливую, внимательно следившую за ней большими серыми глазами. И сердце колотилось так быстро. В этот раз они не могли проиграть, не могли допустить Ратоборцев в этот дом!
Цвонко долго сидел на кровати, оперевшись локтями о колени, низко опустив голову. Он даже не взглянул в сторону своей винтовки-одностволки. Он думал. Думал долго и, наконец, заговорил, и каждое его слово прозвучало, как приказ, пусть даже его голос был теплым, ласковым и родным, как всегда.
«Маринка, оставь все это, - он поднял голову и пристально посмотрел в лицо женщине, - Положи. Тебе нужен будет только пистолет и автомат с запасом патронов. Больше не унесешь. Да больше и не пригодится. Сядь, - предупредил он ее возражения, - Сядь и слушай».
Отложив оружие в сторону, Марина села на табурет и приготовилась слушать. По лицу Цвонко она видела, что он все уже решил, и ее слово ничего не значит для него. Он заставит ее исполнить это решение.
«Урош ведет сюда стрелков, так? У него нет даже в намерениях вступать в единоборство, и ни о какой охоте, вроде той, что ты видела в восемьдесят третьем, тоже речи не идет, - невозмутимо произнес он, - Нас затравят. Думаю, он рассчитывает взять нас измором, а затем прикончить. У них для этого все условия. Дом стоит на самом виду, уйти незаметно не получится, отбивать их атаки вечно мы тоже не сможем. А пятьдесят стрелков, - он вздохнул и лукаво улыбнулся, посмотрев ей прямо в глаза, - Признайся, пятьдесят снайперов? Так, - ему не нужен был даже ответ. План Орбана был настолько прост и циничен, что предугадать его не составляло труда, - Итак, мы уже не уйдем отсюда, - повторил он свою прежнюю мысль, - Так не лучше ли умереть одному, чем троим?»
«Цвонко!»
«Слушай, - усталым жестом он заставил ее замолчать, а его слова надолго заморозили слезы в ее глазах, - Они, все равно, войдут, и раньше, чем уйдут они, вы уйти не сможете. Если пойдете сейчас – они нагонят вас по следу. Поэтому они должны войти, удостовериться, что вас нет в доме, и уйти. И только тогда выйдете вы. Пойдете в Венгрию, к княгине Байош».
Поднявшись на ноги, он достал из-за занавески потертую кожаную сумку и положил ее на стол поверх оружия.
«Здесь карта, адреса и имена выписаны на листочке. Выучи и уничтожь. Ну, ты все знаешь, - Цвонко улыбнулся и провел мозолистой ладонью по волосам Марины, - Деньги, документы для прохождения границы. Что еще? Скорее всего, они подожгут дом. Все равно, не выходи. Выйдете через лаз, когда наверху все рухнет. Не забудь перед уходом похоронить павших в бою. Вряд ли Урош станет тратить на это время…»
Он говорил тихо, спокойно, стараясь не упустить ни одной мелочи. Он решил это уже давно. Он давно подготовил карту, адреса, документы и деньги. Давно вырыл это лаз из погреба. Он давно решил, как именно они поступят, когда Орбан придет за ними. Он знал, что Орбан придет за ними сюда!
Эта мысль обожгла Марину.
«Цвонко, - прошептала она едва слышно, - Но ведь это не тот год. Они же нарушают договор…»
Мужчина снисходительно улыбнулся, посмотрев на нее.
«Тереза говорила, что Освальду мало осталось на этом свете, - произнес он, - Думаю, он пытается успеть главное. Готовься, девочка. Следующими будете вы. Ты, Ринка, Тереза и ее рыцари-защитники. До своей смерти Освальд еще успеет снарядить не одну охоту. Поэтому Ринку… - он печально вздохнул, посмотрев на загрустившую девочку, - До его смерти держи при себе. Потом все будет проще. Новый Магистр вряд ли превзойдет прежнего в кровожадности. Тем более, я очень надеюсь, что им будет тот молокосос… Помнишь? Я – рыцарь! Я – Глава Совета! – с усмешкой передразнил он и добавил тихо, - Теперь собирайся».
Марина не поднялась на ноги и не подняла головы, не оторвала взгляда от досок у себя под ногами. Но Цвонко не стал ее торопить. Он знал: она подчинится. Сейчас ей нужно перешагнуть этот рубеж в своем сознании, а дальше все будет намного легче. Как только она сама осознает, что не спасет дочь, не пожертвовав им.
И, тем не менее, он удивился, когда, спустя долгое время, она подняла на него совершенно сухие глаза.
«Прости меня».
«Собирайся, Маринка».
…Из закрытых глаз Марины все текли и текли слезы. И даже Магистру казалось, что он видит их теперь, когда ее голос стал таким пустым и бесцветным.
«Все было так, как он сказал. Они окружили дом, и долгое время Цвонко отстреливался. Но потом его ранили, а потом еще и еще раз. И они вошли, - она помолчала, - Перевязали его раны и стали пытать, добиваясь, где мы с Ринкой. Он молчал. А мы были у них под ногами. Настала ночь. Потом утро. Потом Урошу надоело все это, и он застрелил его. А потом он нашел мое фото, потому что я слышала, как он смеялся и кривлялся, читая надпись на нем. Он смеялся над его телом! – негасимая ненависть прозвучала в ее голосе, и он мгновенно поблек снова, - Он, действительно, приказал поджечь дом. И на поверхность мы выбрались только к вечеру того дня. Потом я похоронила павших в бою. Похоронила Цвонко, - она надолго замолчала, - С того дня Ринка стала плохо разговаривать, - произнесла она задумчиво и закончила твердо, быстро вытерев слезы, - А потом мы ушли в Венгрию!»
Хроники Беке Мара. Неслучайная Фантазия. Отрывок 8
© Copyright: Нара Айна, 2011
Свидетельство о публикации №211032400098
Свидетельство о публикации №211032400098
Рецензии