Нацист

Achtung! Огромная куча мата и всяких неприятностей.

Я лежал в санчасти, потому что сильно кашлял и не давал никому спать. Лежать там, на самом деле, занятие не из приятных. Из-за того, что санчасть была переполнена, меня и еще трех доходов заселили в изолятор, - двоих в одну палату, двоих в другую. Мы целыми днями ни хрена не делали, а только болтали. Болтали мы все больше о бабах. Я тоже иногда вставлял словечко, но большую часть времени просто лежал и думал об алкоголе. Пока не попал в армию, не думал что я такой алкаш, а тут – на тебе. Лежу на кровати и мечтаю о стакане водки. Сосед мой – тот целыми днями названивает своей телке и поносит ее на разные лады. То она ему не позвонила, то денег на телефон не кинула, то забыла что-то привезти – все ему не так. Не могу понять, как девушки вообще такое выносят. Он ведь не просто так ругался, а прямо-таки с говном её смешивал.

- Слышишь, проститутка, ****ь? – говорил он ей. – Я тут, *****, втухаю вовсю, а ты, сука, до магазина пройтись не можешь, ****а такая?

Когда он был в настроении, то называл ее «Зая».

Тот еще мудак.

Я лежал в санчасти уже два дня. Спать я уже не мог. Просто так лежал и в потолок смотрел. Ну, еще о синьке иногда думал. Плюс ко всему, нам не давали курить. Хоть на стены лезь. Те, кто наверху лежал – тех иногда выпускали, а нас – хер там. Так что мечтал я в те дни не только о водке.

Иногда к нам заглядывал дневальный.

- Чего так грязно? – спрашивал он.
- Иди в жопу, – отвечали мы.

Так обычно всё и заканчивалось. Дневальный стоял в самом низу пищевой пирамиды. Никто из нормальных людей по своей воле дневальным в санчасть не пойдет.

В этот раз дневальный заявился уже утром. Некоторое время этот чёрт ходил по изолятору и, в конце концов, объявил:

-Нет, у вас ****ец как грязно. Помойте.

Сосед приподнялся на подушке.

- Чего, - говорит, - ты сейчас сказал?
- Помыть надо.
- А, – сказал сосед. – Ну, так помой.

Дневальный посмотрел на моего соседа. Тот особо здоровым не выглядел.

- С *** ли я за вами мыть должен-то? – спросил он, наконец.

Заскрипела кровать. Я поднялся на ноги. Дневальный немного отступил. У него было тощее крысиное лицо, с правой стороны расползлась стрептодермия. Я прошел мимо, почти задев его плечом, и зашел в туалет. Когда я оттуда вышел, дневальный заканчивал протирать кафель в палате.

- Еще в коридоре, - сказал я ему. Он перестал мыть пол, и некоторое время смотрел на меня.

Ничего особенного. У таких, как он, никогда не хватает смелости что-нибудь сказать. Только смотреть и могут.

Господи. Как же мне хотелось выпить.

Сосед опять набрал номер своей тёлки и стал с ней сраться. Я попробовал заснуть. Ничего не вышло.

Дверь открылась, и к нам вошёл какой-то фельдшер.

- Хули лежим? Выходите на уколы строиться, – тут он заметил дневального. – А ты какого хера здесь? Ты чего им, полы моешь? Ты им полы моешь?

Дневальный выпрямился, посмотрел на нас двоих, затем на тряпку в своей руке.

- Грязно было, - сказал он.

Фельдшер посмотрел на меня. Я встал с кровати и пошел на выход. Фельдшер снова посмотрел на дневального и покачал головой.

- Ну ты и чмо,  Сирюков, - сказал он. Тот опустил глаза на тряпку. Когда я уходил, он вновь принялся за уборку.

Уколы ставили в процедурном кабинете два имбецила-срочника. Сомневаюсь, что хоть у одного из них было необходимое для этого образование. Оба выглядели не старше восемнадцати, и рожи у них были пропитые – хуже, чем у меня. Для начала они собрали нас в очередь и сосчитали. Затем мы долго стояли. Когда очередь дошла, наконец, до меня, я уже был готов умереть от какого-нибудь воспаления легких – лишь бы не стоять больше в этих грёбаных очередях. Трижды в день, ёб вашу мать.

Я зашел в комнату, в которой было очень мало мебели – только лежанка, шкаф и стол, за которым сидел один из имбецилов.

-Проходи дальше, - сказал он мне и продолжил что-то записывать. Делал он это с весьма умным видом. Как будто действительно чего-то в этом понимал.

Я прошел во вторую комнату, в которой, кроме стула и лежака, вообще ничего не было, спустил штаны и лег на живот. Через пару минут я услышал, как он подошел ко мне и зашелестел упаковкой одноразового шприца. Затем он провел по моей заднице влажной ватой. Я напрягся. Знал, что нельзя, но все равно напрягся. Думал было сказать ему, чтоб не торопился, и в это время он вогнал в меня шприц. Я выругался и назвал его мудаком. Затем оделся, и, натягивая штаны, направился к двери.

- Зря ты это, - сказал он вдруг.
- Чего? – я обернулся.
-Зря ты это. С чего бы я мудак?
- Колешь ты как мудак.
- Я виноват, что ли?
- Не умеешь, - сказал я, – не берись. 
- Меня что, спрашивал кто?

Он помолчал.

- Я вообще диетолог.
- Кто-кто?
- Диетолог. Четыре года учился. Через полтора диплом бы получил.
- И чего вы делаете, диетологи? Диеты составляете?
- Почему диеты? Мы вообще питанием занимаемся.

Мне стало скучно. Он выглядел усталым неудачником, как разорившийся брокер или что-нибудь в этом роде. У него было теплое местечко – а он еще и жаловался.

- Все равно, - сказал я ему. – Мудак ты тот еще. Время у тебя было – почему бы не научиться?

Я вышел. Он ничего мне не сказал.

В коридоре творилась какая-то чертовщина. Оставшиеся доходы сгрудились вокруг двери в кабинет майора. Оттуда слышался мат с сильным акцентом – майор Гарабаданов был то ли армянином, то ли еще кем-то из этого рода. Через некоторое время я узнал, в чем было дело. На осмотр в санчасть пришел солдат с сильной температурой, подождал своей очереди минут сорок – в это время на работу как раз прибыл Гарабаданов, и тут начался цирк. Майор предложил ему снять форму. Он отказался. Майор настаивал. Солдат отказывался. Чуть ли не силой, с него стянули форму. Все уж думали обнаружить следы жутких побоев - а нашли татуировки. Справа, на груди, был набит кельтский крест с какой-то нацисткой подписью, на спине, между лопатками, раскинулся орел, по всей видимости, вермахтовский. Плюс ко всему, на животе было выбито какое-то немецкое изречение за подписью «Nietzshe».

- Что здесь выбито? – спросил майор.

Нацист промолчал. Кто-то из собравшихся рядом с дверью солдат заорал:

- Пролетарии всех стран, объединяйтесь!

Все заржали. Майор даже не повернулся в нашу сторону. Его нижняя губа дрожала, руки были сжаты в кулаки. Толстый, одышливый и почти лысый – он был в ярости.

- Ты что, нацист? – он почти перешел на визг. – Ты нацист? Это же крест нацистский, да? Это нацистский крест?
- Кельтский, - сказал нацист. Выглядел он жалко.
- Что кельтский? А? Что?
- Крест кельтский.
- Твои деды с нацистами воевали – а ты крест на груди колешь, уебан? Ты какой стране служишь, урод? Ты флаг видел? Мы каждый день подымаем его – ты его видел? Ты когда его видел – ты чего думал? Ты чего думал, а? – майор внезапно шагнул к нацисту и, схватив его за бритую голову, заорал, - Я тебя теперь в такую жопу отправлю, ты знаешь сейчас? Я тебя к дагам отправлю – вместо флага будешь по утрам жопой кверху подниматься! Думаешь не могу? Завтра же в Дагестан поедешь! В Дагестан завтра поедешь, понял, нацист?! Ты понял, нацист?!

Мне опять стало скучно. Я-то думал, что нацист ему чего-нибудь сказанет такого в ответ, а он молчал и чуть не плакал. Гадость несусветная. Поэтому я пошел к себе в лазарет. Мой сосед снова говорил со своей девушкой. В их разговоре уже чувствовалось напряжение, но до скандала дело еще не дошло. Только сейчас я заметил, что он носит очки. Никогда бы не подумал.

Я лег на кровать и открыл книгу. Это была «Собака Баскервилей» Дойла. Шла она у меня тяжело. Никак не мог понять, чего в этой собаке было такого страшного. Да к тому же я с детства помнил, что там какая-то наёбка в конце будет с фосфором. Короче, что читай – что не читай, все равно скучно так, что аж скулы сводит. Я отложил книгу и решил поспать. Заснул я практически сразу, и спал, как сурок, целых три часа. Проснулся я в абсолютно другом настроении. Как будто, пока я спал, кто-то мне налил стопочку и я, не просыпаясь, опрокинул ее в себя. Я встал, сходил в туалет, умылся. Главный плюс  лазарета – у тебя есть собственный сортир. Плюс еду тебе носят три раза вдень – остальным доходам приходится стоять в очереди в столовую.

Выйдя из туалета, я обнаружил, что у нас в палате появился третий. Он спал, накрывшись одеялом.

- Слышь, Ромео, это кто такой? – спросил я соседа. Тот недовольно посмотрел на меня, но всё же ответил. Уж очень я был здоровый на его фоне.

- Нацист какой-то. Сверху перегнали. Его там чего-то чмырили.
- Нацист? Тот самый?
- Который еще?
- Ну, тот, который ко Гарабаданову попал. Пришел на прием, разделся – а у него свастика на всю жопу. Эй, наци! Ты живой там?

Нацист не шевелился. Сосед покосился на него, сверкнув очками, и достал из кармана сотовой телефон.

- Господи, - сказал я ему, - как я тебе завидую.
-Чего это?
- Ты с девушкой и все такое. Есть, кого проституткой назвать…

Кажется, он не понял шутки. По крайней мере, он даже не улыбнулся.

Я сел на койку, закинул руку за голову и потряс ногой в воздухе, чтобы тапочек повис на кончиках пальцев. Было как-то хорошо. За окном был поздний апрель, пахло влажной плесенью. Меня потянуло поговорить с кем-нибудь.

- Слышь, нацист, - сказал я, – ты как?
- Нормально, - пробурчал он. Почти неслышно пробурчал, если честно. Мне это не понравилось, но я все еще был в хорошем настроении.
- Ты не парься насчет этого. Нацизма и всего такого. Что было, то было – и все дела, понимаешь? Никто тебя никуда не переведет. Гарабаданов просто понтуется перед молодыми. Не бывает такого, чтобы просто так. Ты откуда вообще?

Одеяло зашевелилось. Я увидел бритую голову.

- Из Москвы.
- Ну, вот видишь? Москвичей никуда не переводят. Здесь дослужишь.

Мы помолчали.

- А ты реально нацист? – спросил я.
- Был.
- Был нацистом?
- Фашистом. Это разное.
- Еще бы. И давно?
- До армии.
- А-а.

Хорошее настроение все еще не уходило. Мне захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее.

- Ты знаешь, многие это, ну… в молодости нацистами были, - начал я. –  Несправедливость, зло… не знаю… насилие там… и в какой-то момент ты просто становишься нацистом… многие из моих знакомых стали фашами, понимаешь? Некоторые – это уж точно...

Я остановился, потому что понял, какую чушь я несу.

-А ты? – спросил он. Даже из-под одеяла высунулся – так я его задел.
- Нет, - сказал я. – Я не был нацистом. В основном, я пил. Не до того было. Я не был нацистом, нет.

На том и кончили. Сосед назвал свою девушку сосалкой. День продолжался.


Вечером нас снова построили в очередь. Любят они это дело. У них это называлось «в одну шеренгу».

Я стоял рядом с нацистом. Его колотило. Я не врач, конечно, но, на мой взгляд, у него было сорок один и пять.

- Слышишь, - сказал я ему, - ты бы лег, что ли. А то сдохнешь еще в коридоре – кому такое надо? А?

Он молчал. По его лицу стекал пот. Не особенно быстро, а так, как будто прокладывал тяжелую дорогу по его щекам. Тут настала моя очередь, и я вошел в процедурный кабинет. Там был тот же дебил, который, узнав меня, сильно помрачнел и отвернулся. Я прошел дальше, лег на лежак, спустил штаны. Через несколько секунд он вошел и вогнал в меня иголку.

- Уже лучше, - сказал я. – Тренировался?
- Ага, - он выглядел довольным. – Заморочился на несколько часов. Надо шлепком вгонять – в этом вся тема.

Я встал, подтянул штаны.

- Ладно, - сказал я, - пошел я уже.
- Ага, иди. А правда – не больно было?
- Правда.
- А ты напрягся?
- Напрягся.
- И не больно?
- И не больно.

Он был счастлив. Мне тоже было хорошо. Как будто я сделал что-то хорошее.

- Ладно, пойду я.
- Ага. Удачи!
- Удачи.

Я вышел в коридор. Там стоял майор Гарабаданов. Он смотрел на Нациста. Нацист смотрел на свои тапочки. Не знаю, в чем там было дело – я пошел спать. Время было девять вечера.


Проснулся я от какого-то хрипа. Некоторое время я лежал в темноте, слушая эти странные захлебывающиеся звуки. Первая мысль была – соседа кинула девушка. Тут я вдруг понял, что звуки доносятся с другой стороны. Это был нацист.

- Нацист? – сказал я. – Ты чего?

Нацист замолчал. Некоторое время я слышал его дыхание – хриплое, с долгими паузами. Как будто он ел что-то большое и никак не мог проглотить. Я поднялся на ноги. Кровать тяжело заскрипела, нацист вскрикнул и опять заплакал. Я подошел к нему, положил руку ему на плечо.

- Нацист, - сказал я, - ты чего?

Нацист дернулся от моей руки и весь сжался, как будто я его ударил. В тусклом свете я разобрал только, что в руке у него что-то блестящее.

- Нацист? - спросил я. – У тебя все нормально?

Он вдруг приподнялся, схватил одеяло и одним рывком накрыл им себя с головой. Я постоял над ним некоторое время, но он совсем замер – ни звука, ни движения. Я вдруг испугался. Нацист лежал как мертвый. Я подошел к дверному проему, нащупал выключатель, включил свет. Сосед зашевелился, просыпаясь.

- ****ый в рот, - сказал он, - че так рано?
- Нацист,- сказал я.
- Что?
- Нацист. ***ню творит.

Мы оба посмотрели на Нациста. Тот молчал, лежа под одеялом.

- Че с ним не так-то? – спросил сосед. – Где мои очки?
- Он то ли плакал, то ли еще чего, - сказал я. – Я не знаю…
- Где мои очки?
- И потом он еще хрипел… как будто бежал…
- Твою мать… - сказал сосед, - у меня очки с****или.

Мы оба посмотрели на Нациста. Затем я подошел поближе к его кровати и стянул с него одеяло. Оно сползало медленно, но нацист не старался его задержать.

- Твою ж мать, - сказал сосед.
- ****ый в рот, - сказал я. К моей голове прилила кровь. Я услышал, как мои ноздри вбирают в себя в воздух. – Он же вены вскрыл!

Нацист лежал на боку. Правую руку он зажал межу ног, как будто спрятал её от кого-то, а левую положил рядом со своим лицом. Из неё, не спеша, текла кровь. Нацист плакал. Простынь под его рукой стала красной и влажной, будто на койку вылили стакан морса. Сосед вдруг оттолкнул меня и подошел к его кровати вплотную.

- Вот ты ж сука! Вот ты ж сука, очки! – сказал сосед - он разжал нацисту ладонь, и на кровать вывалился кусок стекла в форме полумесяца. – Ты сломал мои очки!!!

Я посмотрел на руку нациста. Там было с десяток сильных порезов. Текла кровь, но я понял, что это не серьезно. Слишком близко к локтю – вена не затронута.

- Давай позовем фельдшера, - сказал я.  – Нам нужен фельдшер.

Мы позвали фельдшера. Нацист даже не двинулся.

- Может, у него приступ? – спросил я. – эпилепсия или еще чего-нибудь?
- Он сломал мои очки, - сказал сосед. – ****ь! Он сломал мои очки!

Пришел дневальный, осмотрелся по сторонам. Увидев меня, он сморщился и отвернулся. За ним вошли  фельдшеры. Они посмотрели на нациста, затем вытянули из-под его головы подушку.

- Так, - сказал дневальный, - он, все-таки, вскрылся. Видите?

Нацист все ещё сжимал в левой руке осколок от линзы. Рядом лежали очки с выбитым стёклышками. По его левой руке стекала кровь, одеяло в том месте, где оно касалось кисти, было красным. Другую руку он всё ещё прятал между коленей.

- Психопат, - сказал один из фельдшеров, тот, который не диетолог, - Внимание к себе привлечь пытается. Знаю я таких.

Я смотрел, как они что-то пишут в каком-то журнале, и не знал что думать. Наконец, они перестали писать, убрали все  в широкий пакет и отдали его дневальному. Тот, придурок этакий, принял пакет как какую-нибудь святыню и прижал его к своей цыплячьей груди.

- Берем его в операционную? – спросил диетолог. Второй кивнул. Они подошли к кровати, взяли нациста за плечи и, на раз-два-три, подняли.

Мой сосед вскрикнул, секундой позже завыл дневальный. Голос у него был очень высокий, как у девчонки. Оба фельдшера посмотрели вниз и отпустили нациста. Тот, вместо того, чтобы остаться стоять, шлепнулся об кровать и осел на пол. На его правой руке зияла открытая рваная рана – такая рана может получиться, только если долго водить не особенно острым предметом по запястью. Вся кровать там, где он лежал, пропиталась кровью. Его живот, ребра, бедро – всё было вымазано в крови.

- Вот ****ь, - сказал диетолог. – С этой руки он, видимо, начал.

Нациста взяли под руки и понесли на выход. Я остался сидеть на кровати. Сосед почесал голову, достал сотовый телефон и отправил кому-то эсэмэску.

- Вот же ж ****ец, - сказал он. – Очки мне сломал, гад.

Минут тридцать я сидел на кровати и ждал, пока кто-нибудь уберет всю эту кровь. Никто не приходил. Тогда я поднялся на ноги, надел больничную рубаху и вышел из лазарета. Меня немного тошнило. В коридоре я встретил Череманова.

- Черемша! – сказал я – Господи, привет!
- Привет, - сказал он. – Ты что, болеешь?
- Вроде того. Слышал про нациста?
- Про нациста?
- Ну, который вскрылся.
- Он нацист? Да ладно? – Череманов покачал головой. – А Грабадан из-за него с Москвы ехал…
- Серьезно?
- А то. Зашивает сейчас вот…
- Гарабаданов? Нациста?
- Ага.

Мы помолчали.

- Слушай, - сказал я, - а ты можешь меня покурить вывести?
- Покурить? Могу.
- Серьезно?

Череманов поднялся на ноги.

- Пойдем курить, - сказал он мне.

Мы вышли на улицу. Пахло весной. Я достал из нагрудного клапана сигарету, которую таскал с собой уже двое суток, и закурил.

- А почему он вскрылся? – спросил меня Череманов.
- Не знаю. Это важно?
- Да нет.

Мы некоторое время молчали. Я докурил и затушил сигарету об парапет. Обратно идти не хотелось. Я осмотрелся, заметил машину Гарабаданова, припаркованную рядом с крыльцом. Чуть позже мимо нас прошло двое патрульных. Они посмотрели на нас, но ничего не сказали. Затем я посмотрел вверх. Звезд на небе было слишком много – как будто с запасом.

- Давай покурим еще, - сказал я, - только ты меня угощаешь.
- Давай, - сказал Череманов. Он достал из кителя пачку и протянул мне. Это были «Лаки Страйк». Я взял одну.
- Спасибо, - сказал я ему и закурил.

Мы посидели еще немного. Говорить было не о чем. Где-то за нами майор Гарабаданов зашивал нацисту вены.

-Я пойду спать, - сказал я и выкинул сигарету. – Удачи.
-Ага, - сказал Череманов. – Я тут еще покурю.

Я поднялся, прошел в санчасть, обогнул дневального и зашел в лазарет. Мой сосед пытался собрать очки.

- ****ь твою же, - сказал он, – я потерял половину стекол.
- Знаешь что?- сказал я и прилег  на кровать. В голове от никотина кружила карусель.
- Чего? – он уже доставал телефон.
- Как по мне, - сказал я ему, - лучше б ты с ним на пару вскрылся. Своими же очками.

Он промолчал. Я не стал ничего добавлять. Потолок был скучным. Стены были скучными. Мой сосед был скучным. Рядом со мной была кровать, на которой лежал окровавленный матрац – и он тоже был скучным.

Я закрыл глаза и почти сразу заснул.

На следующий день меня выписали.