Бумага

Бумага стерпит всё. Я чувствую себя бумагой. Я могу стерпеть всё. Ты тоже можешь.
У тебя больше нет одного глаза. Когда ты думаешь об этом, тебе представляется большая зелёная ворона. Она ест сыр и лукаво подмигивает. Ты больше никогда не сможешь подмигивать.
Тебе ампутировали обмороженные ноги. По колено. Теперь море тебе не по колено, а по ***. Тебе вообще всё по хуй. Ты вернул свою бабу. Ты счастлив. Каждое утро она входит в твою палату и открывает нараспашку окно. Потом она начинает орать. На ней белый халат и белая шапочка. Она всегда орёт одно и то же. О том, что ты опять обосрался. О том, что у тебя вся простынь в говне. О том, что сам ты весь в говне. О том, что ты и сам говно. Пахнет от неё по-другому, думаешь ты. К запаху ****ятины примешались запахи медикаментов и спирта. Не прекращая орать, она начинает тебя бить. Чаще всего бьёт широким кожаным ремнём с тяжёлой блестящей пряжкой, но иногда использует деревянную палочку. С особой жестокостью и наслаждением она бьёт тебя по яйцам. Ты переносишь побои молча. Бьёт - значит любит, думаешь ты. Когда она, уставшая от издевательств над тобою, садится на табурет, ты смотришь на неё с нежностью. Она истекает потом. Ножки табурета опасно перекосились под тяжестью её жирного тела. У неё страшная одышка. И счастливые глаза. Любовь прекрасна, думаешь ты. Тебе особенно нравится, как стекает пот по её второму и третьему подбородку. Ещё тебе нравится, что четыре тысячи семьдесят минус девятьсот пятьдесят один равно три тысячи сто девятнадцать, а четыре тысячи семьдесят минус девятьсот пятьдесят три равно три тысячи сто семнадцать. Это же просто прелесть какая-то, думаешь ты. Земля, конечно, круглая, а мир квадратный, думаешь ты. Вот бы обожраться сейчас ванильным мороженым, думаешь ты. Что бы стало хуёво. Что бы непременно ангина. Что бы кто-нибудь пожалел. И что бы этим кто-нибудь была она.
Она выдёргивает из-под тебя простынь. Каждый раз она делает это так неожиданно, что ты не успеваешь ухватиться за что-нибудь и падаешь на пол. Она хохочет. Ты плачешь своим единственным глазом. Она зовёт санитаров и уходит. Санитары меняют постельное бельё, моют тебя и кладут на место. Ставят укол. Ты всё ещё плачешь своим единственным глазом. Ты плачешь оттого, что вы всегда будете вместе. Она придёт и завтра, и послезавтра… Тебе остаётся только ждать.
Ждать.
Ждёшь.
Ждём.
Жду.
Жду у моря погоды. Пью. Навещают старые и новые друзья. Тоже пьют. Веселят. Иногда напоминают о порошке. Прошу не произносить при мне этого слова. Порошок остался где-то в прошлом. Вместе с простынями, пропитанными липким, вонючим потом. Порошок обманул меня. Жрал мои деньги, ничего не давая взамен. А ведь я так люблю, когда у меня много денег. Алкоголь тоже жрёт мои деньги, но в разумных количествах. Нужно пить много, очень много, думаю я. Пить так, что бы захотелось смаковать слово «какафония», выговаривая его с разной интонацией. Так, что бы захотелось разговаривать с пустым ведром, называя его «мамочка». Так, что бы захотелось спать только на правом боку. Так, что бы захотелось четырнадцать раз подняться и спуститься по пожарной лестнице. Так, что бы сойти с ума и до ума. Так, что бы не было жалко ни ног, ни глаз, ни чего либо ещё. Лишь бы снова появилась она. Лишь бы снова появилась женщина, которую я люблю. И она появится. Обязательно. Пьяная и ужасно красивая. С большими детскими глазами. С мерзкими, брошенными как бы вскользь, фразами, которые будут оставлять огромные гематомы на моей безумной самовлюблённости. С нежными прикосновениями и желанием завести собаку. С ногтями, покрытыми лаком. Придёт и скажет, что всё будет хорошо. Что всё только начинается…
Когда-нибудь я обязательно напишу об этом, думаю я. Бумага стерпит всё.