Лимон

  Мечников сидел на подоконнике и глядел во все стороны. Нет, он, конечно, не мог глядеть во все стороны сразу, но он поочередно и по кругу обегал взглядом все три уровня жизни, протекавшей на улице: ниже его этажа, на одном уровне с его этажом и выше его этажа.

  Внизу были прохожие люди, пробегавшие собаки, прошмыгивающие коты и еще куча всякой разной живности, обыкновенно просыпающейся весной. Прохожие чаще глядели себе под ноги, на слякоть, на весенние лужи, кляксами прилипшие к картону асфальта, на снеговые ловушки, похожие на ловчие ямы древних: сверху - гладко, а снизу - так грохнешься, что мало не покажется; вся грязь и пыль, что так долго по капелькам копилась в холодильнике зимы, теперь оттаивала, как будто за неуплату всей стране отключили электричество. Какая-то маленькая девочка, смело ступавшая по лужам рядом с кисло морщащимися родителями, несколько раз громко прокричала:

  - Говном воняет! Говном воняет! - а родители, вопреки ожиданиям Мечникова, расплылись в улыбках, будто кусочек лимона закусили сахаром, и ничего не сказали.
 
  Взъерошенный кот, задрав ссохшийся в грязи хвост, терся о слоновью ступню дома напротив, выпрашивая, должно быть, кувшин воды себе на голову.

  Когда во двор зашла компания парней с шапками, одетыми так, будто это были колпаки, Мечников перевел взгляд выше. Кроме пунктирной линии горизонта, ничего выдающегося тут не было, в окнах никто не появлялся, на балконах сохла одежда, откуда-то сбоку, из-за плывущего тюля перистых облаков, выглядывало недокучливое солнце, чуть повыше виднелась затушеванная голубизной неба луна, с крыш домов волнисто свисали сосульки. Еще выше, едва не над самой головой, пролетал крохотный, совсем невидимый самолет, оставляя за собой белый след - как будто проводил по коже тупым ножом.

  Вспомнив кислящихся родителей, Мечников начал вспоминать себя с восьмилетнем возрасте. Тогда он как-то съел зараз четвертинку лимона, не дрогнув, что говорится, ни единым мускулом и бровью не поведя. Далось это ему, скажем честно, с большим трудом, но самым обидным было то, что его подвига никто не увидел и не оценил.

  В течение нескольких дней маленький Мечников пытался попасться на глаза родителям или друзьям с долькой лимона во рту. Он не мог просто похвастать: "Мам, гляди, как я умею!", потому что это было бы, как он сам понимал, глупо. Мать после работы слишком уставала, чтобы глядеть вообще на что-либо без критики, отцу такие мелочи были вовсе не интересны, поэтому мальчик выходил на двор, ища достаточно любопытных и покладистых зрителей.

  Но из таковых постоянно во дворе обитался лишь толстый Барсик, который постоянно залазил на нижнюю сломанную ветку молодого, неизвестно кем и зачем посаженного лет двадцать назад тополя и постоянно не мог с неё слезть, но никогда не кричал. Поэтому вечером во двор выходил хозяин, одноклассник Мечникова Кайков, который, вопреки распространенному мифу, был полной противоположностью своему животному: худой, подвижный, он легко мог залезть до половины пятиэтажного тополя и спокойно слезть обратно, а также накричать на любого, кто случайно окажется рядом.

  Как-то вечером Мечников сидел на пивной лавочке, поедая второй за день лимон и бросая кожуру в пивную же урну. На дереве среди осенней оранжевой листвы неприметным оплывшим куском теста рыжела тушка Барсика. Барсик позёвывал, играл лапой с листочками, рискуя свалиться на твердые корни, торчащие из земли, все больше рыжел от предзакатного солнца и ждал вполголоса ругавшегося Кайкова.

  Тот, скатившись по лестнице подъезда и, громыхнув замком подъезда (в то время никто не знал домофонов - только советские, с тугими пружинами, но хлипкие замки), пошлепал к дереву. По пути заметив Мечникова, он завернул к нему в гости.

  - Привет. Это что?
  - Привет. Лимон.

  Кайков почесал пятку - стояло бабье лето, поэтому он ходил по двору в шлепанцах.

  - А... зачем? То есть, вкусно, что ли?
  - Ну да.
  - Да ну! Он же кислый.
  - Кислый.
  - И..?
  - Вся штука в том, как его есть.

  Мечников глубокомысленно замолчал, продолжая откусывать от своего мучителя крохотные кусочки. Во рту у него был песчаный пляж - мокро, невкусно и песок на зубах.

  - А... да врешь ты всё! Как это его надо есть, чтоб вкусно было?
  - Ну... так сразу и не объяснишь. Вот посмотри на меня.

  Мечников сделал каменное лицо (а внутри весь скукожился, будто гусеница в своей куколке) и, вместе с кожурой засунув в рот, начал жевать остаток фрукта. Ему показалось, будто он съел целую пачку маленьких драже-аскорбинок. На уголках губ выступила пена, и он незаметно стер ее рукавом, по-прежнему оставаясь в роли истукана с острова Пасха.
Кое-как прожеванная кожура комом встала в горле. Сделав героическое усилие, Мечников заглотил склизкую гадость и через силу улыбнулся.

  - Видал? Сладкий, как груша.

  Кашпировский еще не начал дурить зрителей, внушая "одному из них", что лимон - это яблоко. Но, похоже, что в детстве он частенько этим забавлялся.

  Кайков, верный себе, не смутился.

  - Подожди тут. Я сейчас приду, - и умотал в квартиру.

  Через минуту снова рявкнула дверь подъезда, и из неё появился Кайков, держа в руках диковинного тогда гостя, ночевавшего лишь в самых лучших и дорогих магазинах больших городов - лайм. Он был предусмотрительно разрезан на две половинки.

  - Держи. А это - мне. Давай, ты ешь первым, а я буду смотреть и делать все так же, как ты.

  Лимоны, трепыхавшиеся в животе Мечникова, оказали свое воздейст-вие. Они, как хитрые бандиты из фильмов, продолжали мстить и после своей смерти.

  Глядя на пузырящиеся под ногами останки, Кайков презрительно ухмыльнулся:

  - Эх, ты... Хвастун. А у меня, между прочим, всего один лайм был.

  Сняв Барсика с дерева и зажав его, брыкающегося, подмышкой, Кайков на прощание еще раз громыхнул дверью и скрылся.

  Мечников вырос, прочитал сборничек Хармса, в котором кто-то из персонажей тоже жевал лимон, не морщась, и думая: "Какая у меня сила воли!", прочитал много других книг, посмотрел много фильмов и выдавил в чай не один лимон, простужаясь регулярно два раза в год. Но двор был все тот же, Кайков, правда, переехал, а Барсик умер - Кайков тогда неделю ходил в печали, траурно шмыгая носом. Барсика закопали за домом, Мечников даже помнил, где именно - хотели похоронить под любимым тополем, но соседи испугались какой-то заразы, поэтому похоронили под другим деревом, тоже тополем, пусть менее любимым, чем тот, что угрожает сейчас сломать стенку подъездной дороги, но таким же молодым и красивым.

  Мечников снова перевел взгляд вниз. На заново покрашенной пивной лавочке чудился ему смеющийся во весь рот Кайков, на сломанной ветке дурацкого тополя - рыжий толстый Барсик, вместо домофонов в дверях стояли кодовые и ключные замки, на месте того вон киоска была песочница, а на месте серебристой "Лады" стояли белые "Жигули". На клумбе росли не анютины глазки, а...

  На клумбе, нагло подмяв под себя астры (постойте, тут же только что были анютины глазки?), восседал пушистый мягкий рыжий кот. Он блаженно жмурился и подметал хвостом пыль. А Мечников как-то внезапно почувствовал, что это наглое животное - последнее, что он видит в своей жизни.

  Мечников во все глаза стал смотреть на Барсика - нет сомнений, что это был он, - чувствуя, что, если переведет взгляд куда-нибудь в другое место, то непременно, не успев ничего увидеть, умрёт. Нельзя было даже моргнуть. Глаза начали нестерпимо требовать слез, но Мечников был опытный самоистязатель - он знал, что скоро это пройдет, а если не пройдет, то можно моргнуть сначала одним глазом, а потом другим, или полуприкрыть веки и помотать головой вверх-вниз, оставляя глаза прикованными к коту. Он так и сделал несколько раз.

  Прошло, по-видимому, две или три минуты, за которые Мечников многое передумал. Он думал, что его страх - самый что ни на есть глупый, что кот - галлюцинация, мираж, что люди не умирают вот так вот просто - нужен сердечный приступ или еще что-нибудь... а его двойник говорил, что все возможно в этом мире, пока ты жив, и убеждения меняются - только что человек не верил в чудеса, а через минуту уже верит, достаточно лишь крохотной случайности.

  Мечников почувствовал, что что-то в нем уже оборвалось, чего никогда не вернуть. И он встряхнул головой, пожмурил, как кот, уставшие глаза и осмотрелся вокруг себя.
Обычная кухонька, широкий пластиковый подоконник, легко выдерживающий его вес, полочки, раковина, холодильник...

  Больше Мечников ни в свои, ни в чужие окна никогда не смотрел. Почему? Да, может быть, потому что у него фамилия, как у известного учёного?

  Или потому что в мире есть много такого, чего нельзя увидеть сквозь стекло?