Живой факел продолжение

          Все началось с того вечера, когда Кирим выступал на концерте художественной самодеятельности в клубе аула,  помещении бывшей мечети.  Она слышала, что он   вернулся недавно в аул, окончив какие-то курсы механизаторов в городе,  работал в МТС, а  теперь назначен бригадиром  этой бригады. 
       Она помнила его с детства. Но потом пути их разошлись. Она не видела его более шести  лет, и он  сильно изменился: возмужал, стал крепкого телосложения джигитом.  Кудрявые черные волосы,  аккуратно зачесанные назад, чисто бритый  раздвоенный подбородок,  небольшие усы над верхней губой, карие живые глаза и орлиный, но не горбатый, а прямой нос, казалось ей, делает его совершенством красоты мужчины. Тогда, он вышел на сцену  в белоснежной рубашке с короткими рукавами, заправленной  в отутюженные, со стрелками кремового цвета брюки. Чистым и громким голосом  в сопровождении трио: тара, каманчи и бубна -  музыкантов самоучек аула, он пел:

Объятия свои  открыла весна
И на праздник цветов зовет нас она.
Из сердца моего дорога пройдет
И к твоему, сердцу, меня  приведет.

Припев:
Любимая, жизнь хороша;
Ты моя жизнь, моя душа.

Выйди на поляну – солнце светит там;
Возьми мое сердце – тебе я отдам!
Яблони и розы в саду расцвели;
Шальные соловьи песни завели.

Припев:
Любимая, поговори;
Побудь со мной ты до зари.

Природа проснулась уже весной вновь,
А в моем сердце ты разожгла любовь.
Во дворе  - майские, чудесные дни;
Улыбку, не тая, ласково взгляни!
 
Припев:
Любимая, не откажи;
Сердце открой и расскажи.

Течет горный ручей, журча, как живой;
Моя душа болит, болен я тобой.
И соловей поет розе о любви;
Я приду, прибегу, только позови!

Припев:
Любимая, - со мной всегда;
Не разлучить, нас никогда!
    
       Громом аплодисментов и криками «маншалла» - молодец встретили его выступление сельчане и вызывали вновь и вновь на сцену. У Фатимы сердце колотилось в груди от волнения. Она еще не знала  почему. Еще раньше  выступали и хор школьников, и показывали акробатические номера и даже сцены из театра, но все это нисколько не волновало ее сердце.
      Домой она вернулась с Селминат, которая всю дорогу до дома болтала  что-то о концерте, но она ее почти не слышала, занятая своими  мыслями. Перед глазами стоял «он». Пыталась вспоминать то время, когда он был маленьким и часто стоял у калитки и посматривал в их окна.
- Ты, что! Меня не слышишь? Что молчишь? Я же тебя спрашиваю! –
сказала Селминат. – Ты где витаешь? В облаках?
- Я слушаю тебя, – очнулась она.
- Тебе, что. Не понравился концерт? – спросила она.
- Понравился… и  очень…
- А что тебе больше всего понравилось?
- Все…  понравилось, – боясь выдать свои чувства,  ответила Фатима.
- Так не  может быть! Что хорошего было в этих школьных выступлениях,
мальчишек со своими пирамидами в коротких штанишках? Тоже мне! Удивили!  Ерунда, какая-то. Ничего хорошего! А вот Кирим пел замечательно! И дует Лейли и Меджнуна, тоже мне понравился. Какая у них любовь?! Говорят, что они оба сгорели от любви…, представляешь?! Какая сильная бывает любовь!
- Нет, не представляю! Я видела, как они живыми ушли со сцены, –
попыталась пошутить Фатима, и оба засмеялись.
- Ну, конечно! А, ты хотела, чтобы их сожгли на сцене? В спектакле этого же не
покажешь. Гулсенем, конечно играла не важно, и пела тихо: ничего и не слышно было. Она, конечно, стеснялась, раскраснелась вся. Я… вообще удивляюсь, как же ей разрешили родители!  Помнишь в прошлом году в роли «Лейли» выступал Мамед ученик седьмого класса, переодевшись в платье сестры?  А, смеху, сколько было, когда с его головы слетел  платок! – подруги рассмеялись. - Это же первый раз: в роли девушки в спектакле, в этом году сыграла девушка. Теперь жди разговоров! Так и будут дразнить ее все  - «влюбленная «Лейли»! А твоего Кирима  - «влюбленным  «Меджнуном»  – неустанно болтала  Селминат, пока ее не перебила Фатима.
- Что ты, болтаешь!? Почему, мой?
- Ладно, ладно! Я же…  пошутила! Что ты испугалась?  В него все девушки аула
влюблены! И… я тоже! Я же не скрываю! – хохоча,  продолжала Селминат, когда они дошли до калитки.
- Подожди, не уходи! Поговорим еще немного, – сказала она, видя, что
Фатима, покраснев, но ничего не сказав, повернулась к тропинке, ведущей к ее дому.


- Завтра рано вставать! Корову доить, за водой сходить, да и на работу же надо.
Бригадир просил пораньше выйти в поле, помнишь? – пыталась все же уйти Фатима, но подружка удержала ее за руку.
- Ну, подожди еще чуть-чуть! Всем  рано вставать! – обнимая  ее, сказала Селминат.
Успеешь и корову подоить, кур покормить, и овец в отару отвести! А  бригадир, вообще подождет! И чего он вздумал? – пораньше выйти! Пусть сам  и выходит с своей  женой Бике, пораньше!  А то он ее бережет, а мы должны работать от зари до зари.   Больше одного трудодня все равно не поставит!  Слушай! – переходя на шепот, стала говорить Селминат – Тебе нравится Кирим?
- С чего ты взяла? – вздрогнула, от неожиданного вопроса и услышав его имя,
Фатима. – Всем понравилось, как он пел и мне тоже.
- С чего,  с чего? – улыбаясь, подразнила Селминат – думаешь, я не заметила, как ты,
разинув рот, неотрывно смотрела на него. Мне показалась, что ты даже не дышала, когда он выходил на сцену, и не слышала ничего, когда я с тобой разговаривала. Ведь, так!
- Перестань, болтать! А, то люди еще услышат. Ты же тоже на него смотрела, а не на
потолок, - отреагировала Фатима.
- Конечно, на него, а куда же еще! Какой он красивый! И, я…, кажется,
влюбилась в него! А что, нельзя?  Это  что, грех большой?
    -   Конечно, грех! Ты же  была влюблена в Селима и засватана ему!
- Ну и что? Кирим тоже красивый джигит! Я бы согласилась выйти замуж за него. А
ты  не влюблена ни в кого? И замуж не собираешься? Или это тоже грех? Будешь сидеть и ждать, когда тебе жениха родители за руку приведут!
- Замуж выйти не грех. Может и выйду, если кто возьмет и родители
разрешат.
- А тебе что все равно, за кого тебя родители выдадут?
- Не все равно, конечно, но если родители решат, то так и будет, все так
замуж выходят.
-    Ты что дура? Это раньше так было. Но сейчас уже другие времена!
- Время может и другое, а обычаи не изменились еще, все те же. Без
согласия родителей, все равно замуж не выйдешь. Всегда так было, так будет и теперь.
- Ну, уж нет! Со мной этого не будет! Если жених мне не понравиться, то
никто меня не сможет заставить, – смело заявила Селминат.
- Говори потише, нас могут услышать, – оглядываясь по сторонам, в
темноту уже ночи,  сказала Фатима. -   Кто тебя  будет спрашивать? Нравится тебе или нет? Любишь ли кого или нет? Родители джигита и твои договорятся  и все! Ты сама об этом знаешь. Даже жених, бывает, узнает имя невесты после того, как родители уже решили. Может быть… это и… правильно. Они лучше  нас знают за кого  выдать или кому отказать. Всегда так было. И ничего, живут же люди! А может тебе  повезет. Сосватают тебя за твоего любимого!
- А если нет? Что тогда, мучиться всю жизнь?
- Тогда потерпишь…, полюбишь потом…, родишь детей и все сгладится.  Живут же
так… все…
- Живут, да не все! Вот, недалеко он нас соседи. Живут как кошка с собакой!
- Но все равно, по другому не получится.   Это кому, как повезет, - как
аллах решит.
- Аллах может и решит, если и сама еще головой будешь думать. Аллах тебе жениха
выбирать  не будет. У него и без тебя забот хватит!  - Удивляюсь я тебе! Ты же в школе училась. Открой глаза, посмотри вокруг! Жизнь меняется. Старые порядки рушатся.  Советская власть дала женщинам равные права с мужчинами. А ты? Не понимаю, о чем говоришь. Ты серьезно, так думаешь?       
 
       Селминат не узнавала подругу. Удивляла своими взглядами на жизнь. Она думала, может она шутит или притворяется, прикидывается дурочкой, а может, что-то случилось в ее жизни, что побуждает ее к таким рассуждениям.
- Да, я так думаю. Права то у нас есть, но пользоваться ими мы не можем. Может быть,
Когда-нибудь, но только не сегодня и не завтра и ни через год…,  -  не весело произнесла Фатима. – Ладно, уже поздно, а то мама будет ругаться и больше  никуда не пустит, – сказала Фатима, обняла подругу и торопливо прошла по тропинке вдоль обрыва к дому.
     Мать, конечно, ждала на веранде. Фатима понимала и чувствовала, что так, как сейчас не должно быть, что это не справедливо и слышала много разговоров о том, что теперь все в правах равны. Женщины также имеют право учиться и замуж выходить, если только она его любит. Но об этом пока только говорилось много, да делалось мало в жизни. Обычаи, уклад жизни в ауле менялись не так быстро, как говорилось, и как учили в школе.   Рассказывали, что в городах уже давно в домах  горят электрические лампочки и  даже на улицах висят фонари, освещая дороги. Есть радио в каждом доме и хоть каждый день можно ходить в кино или в театр! Что там улицы вымощены камнем или покрыты асфальтом и по  ним ездят автобусы, развозят людей по домам, а девушки свободно, не стесняясь, гуляют с джигитами под руку по паркам и улицам!
        Но все это там! А здесь, в далеком ауле в горах, с наступлением ночи в саклях зажигают керосиновые  коптящие лампы. Электрический свет видят только в клубе, когда в аул, бывает  иногда, может раз в месяц, привозят фильм   и показывают трофейное кино про Тарзана или наш фильм про Чапаева. Тогда за клубом, во дворе «тарахтит» не большой железный агрегат, который то и дело встает во время показа фильма, чихнув предварительно несколько раз. Тогда гаснет и та лампочка, которая висит при входе в клуб на улице и гаснет экран. Исчезает звук, а в зале, зато, понимается шум и свист, и разные выкрики недовольства.
         Когда в аул привозят фильм  – это большой праздник.  Все население  аула от малого до старого, за малым исключением, собирается в небольшом зале, так называемого клуба, бывшей мечети, смотреть фильм. Мест не хватает, заняты и все проходы, кто-то приносит с собой стул из дома, а многие дети садятся прямо на пол. Интерес к фильмам – огромный, других  развлечений в ауле нет, за исключением редких свадеб и Советских праздников, с выступлениями художественной самодеятельности школьных и комсомольских  активистов.
        Фатима в душе была согласна с подругой, но понимала и то, что этого же еще нет. И старшее поколение: отец и мать, которые большую часть своей жизни жили в другое старое время, они еще не скоро поймут, если вообще когда-нибудь поймут, что надо менять традиции и обычаи. Но они сложились веками и по желанию отдельных людей или по указанию властей, не могут быстро меняться. Для этого надо время, много времени!    
      Весь аул жил еще по сложившимся обычаям и законам, в том числе и религиозным, более строгим, чем административным. Изменений пока немного. Ну, выслали из аула десяток зажиточных семей, назвав их кулаками и отобрав у них все. А, остальных, по сути дела  насильно загнали в колхоз, хотя объявляли, что это дело добровольное. Причем, кулаками объявили и тех, кто своим  личным трудом в поте лица зарабатывали свои, не так уж великие богатства. Колхоз  всех сравнял, и тех, у кого был клочок земли и тех, у кого ничего не было. У всех отняли и сложили в общую кучу, назвав это общественным – колхозным.
…
- О, аллах! Явилась, наконец! Ты хоть знаешь, сколько времени, бесстыдница? И я не
могу ложиться спать из-за тебя! Ты понимаешь? Скоро уже петухи запоют, все уже давно спят, а они шушукают и шушукают! Это же надо! Но,сколько  шушукать можно? Вам что, дня не хватает? – отчитала мать.
  -  Прости, мама! Заболтались не много с Селминат и не заметили, что времени уже
много.
 -  Вот, вот. Я знаю, от этой болтушки не так просто уйти. Вся в свою мать! Может
часами болтать, пока все сплетни не соберет по аулу и не расскажет, А ты развесила уши и слушаешь! Ну, иди, поспи хоть немного, - и она ушла в комнату.
…

     Фатима ушла в свою комнату, не зажигая керосиновую лампу стоявшую на комоде,
в темноте на ощупь постелила постель при лунном свете, едва проникающим через  окно,  легла и закрыла глаза.
      Но сон не приходил. В голову лезли всякие мысли, воспоминания, концерт сегодня
в клубе  и «он»  на сцене, который, как ей казалось, смотрел и не отводил глаз с нее. Она до этого  как-то не замечала его, хотя видела несколько раз, после того, как он вернулся в аул и работал в колхозе.
       Он жил с матерью и со старшим братом на другом конце аула на краю, у самого
подножья холма, дальше домов не было. Его отец не вернулся из фронта, погиб на войне.  Была похоронка. Говорили, что он  участвовал в установлении Советской власти в ауле и был одним из активных организаторов колхоза во время коллективизации, будучи членом большевистской партии.
            Старший брат, получив ранение весь в орденах, вернулся в аул, работал тогда
бригадиром  МТС. Отец и мать считают, что он виноват в том, что ее брата Ахмеда посадили на два года из-за наговора на него бригадира, якобы Ахмед похитил бочку керосина во время войны, когда он был кладовщиком и охранником склада ГСМ и МТС колхоза.
       Керосин на самом деле вытек на песчано-гравийный пол открытого склада,  из
прохудившейся  бочки, во время ее разгрузки с кузова полуторки, как называли автомобили  ГАЗ. Но следователь  районного отдела милиции, проводивший расследование, предположив, что щель он мог  сделать и сам, после того, как разворовал керосин, имитируя утечку из отверстия, не поверил ему.
      А большое пятно под бочкой посчитал не достаточно большим, чтобы  двести
литров керосина могли пропитаться и вес уйти в почву. Но даже,  если бы и не было хищения, - рассудил он, кладовщик - охранник должен был лучше следить, и вовремя заметить дырку в бочке, принять меры по устранению, или доложить бригадиру, чтобы не вес керосин  вылился из бочки  на грунт.   Т.е. в любом случае, мол, допущена преступная халатность по отношению к государственному имуществу, за которое надо отвечать по законам сурового военного времени.
   Брат Кирима, вернувшийся с войны по инвалидности, его бригадир, не защитил его, не смог, а родители Фатимы считали, что он просто не захотел, чтобы мол, его самого в этом деле не обвинили. Прошло уже два года, и война уже кончилась, но Ахмед не вернулся. От него никаких известий не поступало.

      Всю оставшуюся ночь Фатима так и не смогла заснуть, думала о Кириме и вспоминала все, что связывало ее с ним  и с его семьей. Всё было против, за то, что  она и думать не должна о нем. Их семьи, хоть и не кровные, но враги. Во всяком случае, так считают ее родители. Петухи в ауле пропели уже третий раз. В окно пробивался еще слабый свет утренней зари с востока со стороны снежных гор, в сенях были слышны  шаги, - мать уже была на ногах.


- Фатима, вставай доченька – сказала мать, заглянув в ее комнату, назвав
ее, как называли в детстве, - уже светает, пора доить корову.
- Сейчас, мама, – как бы только, что, проснувшись, сказала Фатима, вставая. Мать
удивилась, что так быстро она проснулась сегодня, но вышла, убедившись в том, что ей еще раз не придется будить ее, как это бывало.    

        Обычные ежедневные  заботы,  по хозяйству, отвлекли ее от ночных раздумий на время. С этого дня  круто стала меняться  ее жизнь. Она стала задумываться, и   относительно беззаботное настроение покидало ее. В душе стало не спокойно, стала замкнутой, тревожные мысли рождались в голове, от которых не могла избавиться, и, оставаясь одна в минуты отдыха, мечты уводили ее в не реальный мир грез, иногда сладких и грешных…
     - Ты не заболела? Что с тобой? – заметила и Селминат,  изменение в ее настроении, когда они шли по полю к огромному ореховому дереву, в тени которого они собирались пообедать и отдыхать.
     - Нет, все нормально …, просто не выспалась…, - не хотела она делиться своими мыслями даже подруге. Она и сама еще не могла в них разобраться.
     - А что ты ночами делаешь? Не спишь, а звезд на небе считаешь что ли?  - не отставала она с расспросами, улыбаясь. – Видимо влюбилась! Какой  уж тут сон! Весна, полюбить, ой как хочется!…  Вуу…! Да ты не красней! Я, - угадала?  По себе знаю, -  вздыхая,  сказала Селминат. – И, кажется …, я догадываюсь…, о ком  твое сердце  сохнет? - хохоча,  продолжала  она болтать.   
    - Да ну тебя! Все выдумываешь! Если ты влюблена, то думаешь, и все остальные должны влюбляться, -  пыталась она гнать прочь от себя эти мысли.
  - Конечно! А ты разве не такая, как все женщины и как я? У тебя разве нет сердца, как у меня? Или у тебя в груди камень?!
   - Отстань со своими глупыми вопросами. Все, у меня есть! И сердце, и душа…, и руки, и ноги..., и все остальное, тоже.  И … не вздумай за обедом такие разговоры вести и вопросы задавать, когда соберется вся бригада.
   - Ладно, ладно. Что я, дура?  Я знаю. Даже ничего не скажешь и то, они выдумают сами с три короба, а если чего скажешь, - раздуют из искры – пожар! И не потушишь! Это я с тобой только откровенная.
   - Тебя, иногда заносит, не остановишь, болтаешь лишнее, и сама не замечаешь.
      За разговорами дошли в тень дерева, где женщины, расстелив на молодой зеленой траве самодельные скатерти, выкладывали из своих сумок продукты, кто, что принес на обед из дома. Здесь, в тени орехового дерева, было прохладно и дул легкий свежий ветерок. По сравнению с уже жарким майским  зноем под лучами южного солнца, под деревом царил райский климат.
      В долине росло много ветвистых  огромных ореховых деревьев,  с кронами, некоторые в три и больше обхвата, которым давно перевалило за сто лет. За обедом женщины обсуждали все новости: про свое житье-бытье, про войну, которая недавно только кончилась; кто вернулся, а кто нет,   обо всем, что может придти на ум: о горе и печали, о радостях, свадьбах, у кого кто родился,  и конечно о сватовства…
 
     -  Ладно, не бойся. Вижу я, что у тебя всё есть. Можешь мне ничего не говорить! Представляешь? Он мне снится уже по ночам! Я так хочу с ним встретиться…, но я боюсь! – остановившись, закончив полоть, свой ряд и бросив тяпку, в полголоса, чтобы не слышали женщины, которые пололи свои ряды хлопкового поля, стала говорить Селминат.- Кого ты видишь во сне? – тревожась в душе, как бы она не назвала «его»,
спросила Фатима.   
   

   - Как, кого?… Кирима, конечно! – и засмеялась, ожидая, как на это будет реагировать подруга.
Фатима растерялась, изменилась в лице,   чувствовала, как  горячая кровь заливает ей лицо и уши, но промолчала, пытаясь скрыть свое волнение.
   - Да успокойся ты! Я пошутила. Не нужен он мне твой Кирим! Хотя… он мне тоже нравится! Но мой,  все равно, - лучше!
- Да, ну тебя болтушка! Ты все шутишь!
- Шучу. Но зато, теперь я точно угадала, о ком ты сохнешь.
- Ничего я не сохну. Ты еще разболтай по всему аулу.
- Не бойся! Никому больше не скажу. И… ты не говори никому, а то если
узнают, отец меня убьёт!
       Фатима  толком и не знала, о ком сейчас говорила Селминат, поняла только  что  вроде не в Кирима, и не стала спрашивать, в кого она теперь влюблена.
       Она знала, что у нее уже несколько раз менялись симпатии к джигитам. Хвалила то одного, то другого. То, казалась, была влюблена в одного, то в другого. А еще до концерта, она с не терпением ждала, приезда своего дальнего родственника Селима из города, где он учился.
        Родители уже договорились о свадьбе, только ждали, когда он закончит учебу.  А сегодня, она с восхищением говорила о другом джигите и готова, кажется, выйти за него замуж, даже без разрешения родителей.
- Если он меня позовет, пойду с ним хоть на край света, уедем из аула, куда глаза
глядят, все равно куда. Только бы он позвал!
- А как же твой жених, - Селим? Ты же уже сосватана, считай! Родители уже
договорились. Помню, как ты на днях  его хвалила. Я думала, что ты просто умираешь от тоски к нему. Ждешь, не дождешься, когда он приедет! 
- Но сколько тебе говорить, что он мой родственник! Я люблю его как брата. Он
хороший, красивый, умный! Но замуж за него не выйду. Я люблю - другого! Но он может быть еще и не знает. Ты мне в этом должна помочь!
- Вуув, ты что сдурела? Как же я тебе помогу? – выразив в лице
недоумение спросила Фатима.
- Очень просто. Поговоришь с ним, чтобы он со мной встретился или
отнесешь и отдашь от меня  письмо.
- Вай, аллах…, ты видно, совсем потеряла голову! Может он тебя совсем
не любит. А, ты будешь ему объясняться. Может, посмеется над тобой, а еще хуже джигитам покажет, и весь аул будет знать.      
- Но как же он узнает, если я не сообщу  ему об этом? Уж больно он стеснительный!
- Сам не догадается!
- Не знаю. Но письма писать нельзя! Если твой отец узнает, представляешь, что
будет! Он очень рассердится. Тем более что, он уже обещал  выдать тебя  за Селима. Нет, выброси это из головы и не думай об этом!
-  А что ты мне предлагаешь? Ждать и полагаться на волю аллаха и родителей? Он
обещал! Я что, телка или овца, чтобы без моего  согласия продавать? Они меня  спрашивали, нравится он мне или нет?
- Больно ты много захотела, чтобы тебя спрашивали! Но все равно,
писать самой какие-то письма – это глупо! Встречаться и разговаривать с ним мне тоже нельзя. Обо мне что будут думать, кто увидят?
- Ну, милая сестренка! Ну что же мне делать?
- Не спеши! Может все это у тебя пройдет. Надо, наверное, как-то узнать
сначала, как он к тебе относится. Чтобы он тебя увидел. Может он поговорить с тобой?



- Да где он может меня увидеть?  Разве только тогда, когда мы с тобой идем за водой.
И то, я хожу с тобой. Он не осмелится подходить.
- А ты не ходи, со мной, некоторое время. И если он тебя любит, то он может,
догадается и встретит  по дороге или записочку сам напишет и вручит тебе.  Джигиты часто собираются на майдане вечерами  и глазеют на нас, когда мы проходим мимо.               
- Какая же ты умница. Верно, говоришь, просто молодчина! Все! Я больше с тобой
не хожу, пока я не поговорю с ним. И завтра меня не жди!
- Ладно! Только смотри, Селим узнает, - ему это не понравиться! Он может пожаловаться и твоему отцу. Но тогда береги голову, - уже у калитки ее дома предупредила подругу Фатима, улыбаясь.   
…


          Вечером Селминат не стала ждать Фатимы, чтобы  вместе сходить на родник, и пошла одна мимо майдана, как и было, задумано.  Однако кроме пожилых аксакалов, сидевших на толстом бревне, как на скамейке, больше никого на этот раз там не увидела, -  «видимо, поздно пошла», подумала она. Но возвращаться  было поздно.  «С пустым кувшином с полпути домой возвращаться никак нельзя!  Маме это никак не объяснишь», - и торопливо стала спускаться по тропинке.
        Фатима тоже вышла из дома с кувшином на плече и, не заходя к Селминат, помня уговор и полагая, что она по пути или у родника обязательно кого-нибудь встретит  из женщин аула, пошла за водой на родник.  Однако сегодня, она дошла до родника одна, так и не встретив попутчиц, а женщины шли только  навстречу  с полными водой кувшинами и  Селминат  тоже встретила только у аула. Она, шла  навстречу.
- Ну, что?   Увидела, « своего»?  – спросила Фатима, когда они сравнялись и
остановились.
- Нет, не видела я никого! Одни старики сидят сегодня на бревне, да дети вокруг
кузницы бегают и в прятки играют. Ни одного молодого джигита. Как будь-то, все вымерли!
- Я тоже не видела, но ты не расстраивайся! Сегодня не пришел, может завтра
придет.   Он может быть еще на работе или дела какие-то дома сегодня, мало ли что... Ладно…, я пошла, а то уже поздно, – Фатима поспешила  вниз по тропинке, а Селминат не довольная - в сторону   аулу.
    
        У родника  тоже никого не было. Заполнив кувшин водой, подставив его под желоб, Фатима уже собралась поднять кувшин за плечо, как услышала мужской голос:
   - Здравствуй, Фатима!
       Фатима  вздрогнула  от неожиданности и обернулась на голос. Рядом с плакучей ивой, которая росла у родника, стоял Кирим, и смущенно улыбаясь, смотрел на нее с веткой шиповника в руке с  светло розовыми цветами.
  - Можно попить водички? – подойдя ближе к желобу, по которой текла родниковая
холодная вода, спросил он.
      Фатима вздрогнула от неожиданности и испугалась.  От   растерянности  она не знала как себя вести:  надо ли, и можно ли с ним вообще ей разговаривать. Сейчас, в любую минуту сюда к роднику могли подойти еще женщины и увидеть их вместе, да еще беседующими.   «Что они могут подумать, только Аллах может знать», - подумала она, собираясь уходить, сказав:
- Конечно, можно. Родник – общий…,  для всех, - покраснев, произнесла она, смущенно  опустив глаза.
- Извини! Я, кажется, напугал, тебя…. Я не хотел. Ты не бойся меня, - и
сам, смутившись и покраснев, – сказал он.
   - Подожди, пожалуйста, на минутку, - видя, что она подняла кувшин за плечо, собираясь уйти. – Я хотел поговорить с тобой…, я давно…  ждал тебя…
- Мне надо идти…. Нас могут увидеть, - только и нашлась сказать Фатима, медленно
отойдя от родника.
- Никого нет. Я сейчас уйду…, я понимаю, сейчас нельзя. Приходи завтра попозже!
Мне надо сказать тебе очень  важное..., пожалуйста! Я буду ждать здесь же….  Фатима  не знала, что  ему ответить, она не была готова видеть его здесь. Они встречались
мимолетными взглядами иногда на майдане, но он не подходил ближе и не пытался с ней поговорить, когда они с Селминат шли мимо  за водой. 
За поворотом уже были слышны веселый смех и разговоры женщин, они
уже подходили  к роднику. Кирим скрылся за ивой, не дождавшись ответа, а Фатима поспешила по тропинке к аулу.
- Вай! Фатима-жан! Ты не боишься ходить одной?  Здесь могут ожидать горячие
джигиты, которые крадут красивых девушек. Подожди нас! Вместе и пойдем, -  услышал голос женщины Кирим, удаляясь от родника,  подальше, за кустами шиповника, оставаясь не замеченным. 
      Родник находился в долине, до которого от аула шла кривая, как змея, горная тропинка, спускающаяся вниз среди скал и валунов, а затем, немного проходящая среди кустарников шиповника и дикой малины. Дальше простирался яблоневый сад.
      Как муравьи ходят по проторенным им своим дорожкам, так  женщины аула, ходили за водой к этому роднику, каждый день, а то и два раза в день, как правило, по вечерам и реже по утрам, чтобы набрать студеной родниковой воды для  хозяйственных нужд.
      В ауле, находившемся на высоком горном плато, ни родника, ни колодца не было. Воду носили в медных,  хромированных кувшинах ёмкостью и до двух ведер,  расписных и узорчатых, надеваемых на плечо.
       Молодые горянки с удовольствие выполняли эту довольно тяжелую работу.  Носили  кувшины на  спине,  ручку надевая на плечо и придерживая за край дна кувшина рукой.
         На родник ходили  исключительно только женщины, одетые в красивые платья, в расписных платочках и модных туфельках. Они знали, что вечерами на майдане, у кузницы, тоже нарядившись, соберутся и джигиты  и аксакалы, после работы, поговорить, пообщаться, поделиться новостями и поглазеть на девушек и женщин, которые  шли мимо них.
        Иногда, бывало, кто по смелее могли подойти поближе и  поздороваться, спросить «как здоровье  папы  или мамы». Девушка обычно, коротко отвечала «Спасибо, хорошо», на ходу, не останавливаясь. При этом встречались взглядами,  которые могли говорить о многом, чем слова. Просто подход и интерес к здоровью ее родителей означал, что он  интересуется больше ею, чем родителями, и желал бы знать, как она к нему относится. Вопрос о здоровье родителей – лишь повод, чтобы поговорить,  не нарушая обычаи.  А  по тому, как девушка  отвечала и произносила эти два слова  с улыбкой на лице или безразлично, смотрела она, или, потупив глаза, спешно продолжала идти, джигит уже мог строить предположения, как она к нему относиться.

Продолжение следует...