Борзый минус. Главы 11-20

Первый опыт
                «Одну из труднейших дорогу
                Избрал ты другим не в пример.
                И знаешь, какие тревоги
                Ждут в жизни тебя, офицер!»
А. Иванов
Вот я и курсант! Сколько чувств на меня сразу нахлынуло, а гордость просто распирает грудь. Как говорится, мечты сбываются! К тому же выяснилось, что меня назначили на должность командира второго отделения, так что чувствую я себя изумительно. Сразу стало ясно, почему ротный интересовался, смогу ли я работать с людьми: он просто будущих сержантов себе подбирал.
– Армия навсегда, – восторженно говорит Веня, улыбаясь.
Что касается меня, я откровенно грущу о своей шапке волос. Командиром первого отделения стал Рома Журавлев, а третьего – младший сержант Миша Кальницкий,  заместителем командира взвода – младший сержант Максим Степанов. Последних двоих мы еще толком  не знаем: они  поступили из войск и оба из стройбата. О Кальницком, правда, известно, что он симферополец, а его папа не последняя шишка в Крымском обкоме партии.
После того как нас всех распределили по ротам, взводам и отделениям, стали нас обмундировывать. Попарно мы заходим в палатки и получаем х/б, пилотки, сапоги, парадную форму, ботинки, шинель и прочая, прочая, прочая. Меня определили в пару с Леней Дияшкиным – штангистом-тяжеловесом ростом два метра четыре сантиметра. Веня уже успел пошутить, что рядом с нами он себя чувствует, как в лесу. Заходим мы с Леней в палатку, где сапоги выдают, а кладовщик весело кричит:
– Пригибайся, а то здесь двери узкие!
Мне дали стопомер и стали размер моей ноги определять, а на Дияшкина только посмотрели и спрашивают:
– Сынок, а у тебя какой размер ноги? – кладовщик говорит без умолку, такой уж у него характер.
– Пятидесятый, – смущенно отвечает Леня.
– Блин горелый! Оно, конечно, потому что, что ж? А в случае чего, вот вам – пожалуйста, – шутит гражданский кладовщик, на вид солидный и степенный дядя лет сорока. – Пятидесятый у нас где-то есть, но вот где – кто ж его знает? Не каждый год нам попадаются абитуриенты с такими кондициями!
– Слушай, – задумчиво предлагает прапорщик из вещевой службы, – может, ты померяешь сорок восьмой, но широкий?
– Я, конечно, померяю, – скромно отвечает Дияшкин, – но мне нужен пятидесятый.
Померили и убедились, что, действительно, сапоги сорок восьмого размера, пусть даже и очень широкие, ему малы.
– Ошибся ты с выбором училища, парень, – сокрушается прапорщик. – Во флот тебе надо, сынок, с твоими ногами, во флот! Ласт не нужно! Ты что, обиделся? Ну, извини, этого я не хотел.
После того как мы получили все положенное нам обмундирование и необходимую фурнитуру, нас рассадили пришивать погоны, петлицы, нарукавные нашивки (шевроны и годички) и пуговицы. И вот тут выяснилось, что у меня пробел по части владения иголки с ниткой. К тому же погоны и петлицы пришлось перешивать заново, потому, что сначала я их неправильно пришил.
В общем, если честно, то первый опыт обращения с иголкой дался мне трудно: пальцы я себе исколол не хуже, чем это делали в гестапо с нами пленными.
– Что это за недокарман? – удивляется Зона, разглядывая малюсенький карман на поясе брюк.
– Это, так называемый, «пистон», – тут же откликнулся Рома, – в нем можно носить личный жетон.
Впрочем, заговорился я тут с вами, а ведь уже давным-давно пора клеймить обмундирование. У Васи Россошенко слова про клеймение вызвали неподдельное недоумение. До этой минуты он считал, что можно клеймить скот, ну или там «заклеймить позором» врагов и предателей. Однако выяснилось, что можно клеймить и свое собственное обмундирование. Для этого нужно хлоркой на подкладке каждого предмета униформы написать свою фамилию и номер военного билета, который мы пока не знаем, так как выдадут нам их только после принятия военной присяги.
– Что ж, – согласился ротный, – пишите пока только фамилии  и инициалы. Номера военных билетов допишите потом. Только смотрите, не переусердствуйте, чтобы хлорка не прожгла форму насквозь!
И мы с увлечением принялись за это новое, но такое увлекательное занятие! После вечерней поверки мы со Столбом стояли у входа в казарму и не могли надышаться. Так хотелось, чтобы этот день не кончался! И все казалось нам в розовом свете: и эта волшебная ночь, высокое крымское небо, колдовская дверь в сказочный мир. А еще мне казалось, что на плечах у меня не куртка х/б с курсантскими погонами, а закрытый китель с золотыми офицерскими погонами. И так наивно верилось, что все теперь навсегда будет замечательно.
– Эх, – вздохнул Столб с сожалением, – звезда упала, а я не успел загадать желание.
Мы смеемся от странной радости, захлестнувшей нас. Тут к нам присоединился  Гена Чернов. Странно, но нам даже и говорить ничего не нужно, и так все чувствуем очень похоже. Впрочем, Столб все-таки продекламировал:
– И забывается ненастье.
  И легче жить, вольней дышать.
  И веришь искренне – до счастья
  Недалеко – рукой подать!
– И правда, – улыбаясь, говорит Гена, – у меня такое чувство, что сегодня выше нас – только звезды! И они пророчат нам потрясающее будущее!
– Когда уже начнется какая-нибудь учеба? – мечтает Столб.
Но как бы, ни было хорошо, нужно ложиться спать. Ведь утром нас ждет самое утреннее из чувств – подъем.
– Завтра рано вставать, – нехотя первым произнес Чернов и виновато посмотрел на нас.
– Хорошо хоть не в школу, – пошутил Столб.
– Ну, если вы не совсем против, пойдем уже спать, – поддержал я Чернова, и мы направились в казарму, где нас давно ожидают наши четвероногие друзья. Это я о койках сейчас говорю.
Первый день КМБ (курса молодого бойца) принес и смех и грех. Утром меня подняли, как командира отделения за десять минут до подъема и сообщили, что форма одежды на утреннюю физическую зарядку номер два. Я вскочил с постели, отбросил одеяло на спинку кровати, натянул брюки, а вот застегнуть пуговицы не смог! То есть смог, но исколотые накануне пальцы так опухли и болели, что пуговицы пришлось застегивать в самом прямом смысле со слезами на глазах.
– Ой! – только и сказал я, чуть заметно скривив губы от боли.
– Товарищ курсант, вы не могли бы выражаться яснее? – пошутил Леонтьев.
– Не ловите меня на слове, – пошутил в свою очередь я и снова поморщился от боли.
– Как же не хочется подниматься, да еще на зарядку бежать, – скривился Веня. С утра он чувствует себя глубоко несчастным человеком. Может, он отчетливо осознал, что армия это не просто так, как любит говорить наш мама Жорик.
– Ничего не поделаешь – традиция такая, можно сказать воинский ритуал, – сказал наш командир первого отделения с внешностью медведя Рома Журавлев.
– А бамовец наш, – проворчал Королев, – по всему видно силен руками, а не словами.
Но Веня, казалось, уже никого не слушал и не слышал. Он без умолку болтает, перескакивая с темы на тему, но, ни одну из них не заканчивая. Рот у Вени как бы живет своей собственной жизнью – сам по себе раскрывается, сам улыбается, а мысли за ним не всегда поспевают.
– Рота, смирно!
В ротное помещение вошел командир роты. Я уважительно глянул на его лицо с серьезными, резкими чертами и решительный рот, на глаза, отливающие сталью.
– Рота! Выходи строиться на утреннюю физическую зарядку! Форма одежды номер два! – скомандовал он, и все замкомвзвода и командиры отделений продублировали его команду.
– Второе отделение третьего взвода! – командую и я. – Выходи строиться на утреннюю физическую зарядку!
Заместители командиров взводов и командиры отделений командуют без снисхождения и жалости. Во всяком случае, выглядит это именно так. Курсанты стали послушно выходить строиться на зарядку, а я на ходу еще раз глянул на ротного и подумал, что в голосе ротного приказ прозвенел сталью, такой приказ, который нельзя не выполнить, воля, – которой нельзя не подчиниться. Серьезный, видать, мужчина – наш командир роты. И спорить с ним, очевидно, совершенно бесполезно, а ссориться вообще глупо. Мама Жора в это время торопливо инструктирует замкомвзводов.
– Сегодня будет фотографирование личного состава на военные билеты. Проследите, чтобы лица у всех на фотографиях были квадратными.

Преображение
Все утро меня преследует все та же радостная мысль: я курсант Симферопольского политучилища! Сегодня восхитительный день, особенный и неповторимый! И таких теперь будет много! После завтрака батальон первый раз построили в военной форме. Все курсанты улыбающиеся, разрумянившиеся, все нравятся самим себе. Приятно, когда мечты сбываются, что и говорить! Так что строились мы, ничего не подозревая.
– Новье! – с восторгом вдыхает запах новой формы и сапог Олег Зернов. – Еще и муха не сидела!
Тут перед строем первого курса, а по-военному – нашего батальона, вышел командир батальона. Ниже среднего роста, лет сорока, широкоплечий, с приплюснутым носом, что говорит о его боксерском прошлом. Глаза у него зеленые, волосы темные, скулы хорошо выражены. И загар у него морской, что, впрочем, не удивительно. Движения резкие и властные. Еще я успел подумать, что нашему комбату можно прямо без грима играть в кино индейцев. Так сказать, составить достойную компанию или даже конкуренцию Гойко Митичу.
– Ну что, – начал свою речь перед строем наш комбат майор Охрименко Петр Дмитриевич, – комиссары хреновы? Мать вашу… Павлики Морозовы! Блин! Легких путей ищете? Поэтому в политическое училище пришли, да? Решили, что здесь вам будет легче? Ну, ничего, сучьи дети, я вас научу Родину любить, не сомневайтесь! Легким вам ваше пребывание здесь не покажется, за это я вам ручаюсь. (Мать – перемать!) – орет наш комбат что есть мочи, а ее у него, безо всякого сомнения, много.
Такого никто из нас не ожидал, и минимум на треть курсантов напал столбняк. Один слишком впечатлительный курсант, видимо из очень интеллигент ной семьи, вообще упал в обморок. Комбат остался доволен произведенным впечатлением. И чем дольше он говорил, тем больше многим становилось не по себе. Надо признать, ругается он колоритно и высокопрофессионально.
– А я-то думаю, чего это его наш взводный Тихвин называл душевным человеком! – с радостным перепугом громко шепчет Еременко. – А он все время в душу лезет! Хотя лично я никакой нужды в посещении моей души комбатом не испытываю! Он мне сто лет не нужен.
Рома шутит, что нужно реально смотреть на вещи. Уж если комбат захочет – влезет.
– Вы еще не раз пожалеете, что выбрали именно наше училище! Я обещаю вам: жизнь у вас станет веселей, – недобро пообещал комбат. – А сейчас, дохляки, будем учиться военному делу настоящим образом: посмотрим, на что вы способны, и для начала совершим марш-бросок. К сожалению, пока только налегке. Будем бороться с гиподинамией! Командиры рот, командуйте!
И мы поротно побежали в горы. В горах и так трудно бегать, особенно без привычки, а тут еще жара, застегнутые крючки воротников, юфтевые сапоги, а это я вам скажу совсем не то же, что кроссовки. Да и х/б – не майка с трусами, и пилотка – не кепка.
То бегом, то шагом двигались мы больше часа. От усталости прямо валились с ног, пот заливал глаза, но что было особенно плохо, так это то, что многие стерли ноги в кровь, портянки толком никто еще наматывать не научился. Я не стал исключением: левая нога, правда, в полном порядке, а вот правую ногу я сразу в трех местах стер мокрой от пота портянкой. Кожа прямо лохмотьями висит.
– Трудно, оказывается, Родину любить, – шутит Веня, но никто его шутке не смеется.
– Надо любить, – шутит наш «замок». – Даже через: «Не хочу»!
Порой казалось, что дороге не будет конца. Большинство курсантов уже стали, молча, возмущаться. Не знаете как это? Значит, не служили вы в родной армии! Но известно, что война – войной, а обед по распорядку. Финишировали мы возле полевых кухонь, которые нас уже поджидали. В груди жжет, дыхание сперло, жара, но аппетит, как, ни странно, есть. Некоторые курсанты даже добавки просят.
– Черпак – норма, – отвечает прапорщик – старший у кухонь.
Мы жадно поели (тем более, что пища была гораздо вкуснее, чем в лагере), нам дали несколько минут на перекур и снова построили. Теперь нам предстоит возвращаться в лагерь, только уже не бегом, а шагом. Строевым. Или со строевой песней. Пока сидели, все было хорошо: ноги хоть и гудели, но усталость эта была приятной. А когда поднялись, оказалось, что идти невозможно: стертые ноги пекут огнем, портянки присохли к ранам. У многих в глазах, как сказал Рома, военная тоска.
– Песню запевай, – скомандовал ротный. – И в ногу! Раз! Раз! Раз, два, три! Почему зад не поет?
Многие даже оглянулись на него, всем своим видом говоря: «Да ты не в своем уме, капитан! Какое в ногу, какое равнение и какая там может быть песня?» Каждый, даже маленький, камешек, на который наступаешь, вызывает невыносимую боль. Но делать нечего, раз требуют петь, значит, будем петь.
– Где наша не пропадала, – угрюмо говорит Королев.
– Но чтобы столько? – шутит Миша Кальницкий.
– А вы никогда не знали, что армия это вам не просто так?!
– Дан приказ ему на запад, – затянули мы.
– Курсант Зернов, а вы, почему не поете? – заметил бдительный взводный.
Зернов пропустил вопрос мимо ушей, но когда его взводный окрикнул во второй раз, Олег пожал плечами и заявил, что он слов не знает. Оказывается, если верить ему на слово, то он только песни Юза Алешковского на память и знает.
– Это же блатные песни, – ахнул взводный. – Зернов, вы меня просто до конца убили! Что за взвод мне достался? Каждый день встречаюсь с какими-то казусами. Я уже даже жду, что меня пошлют куда-то!
– Вы не ждите, а просто идите, – пошутил я, впрочем, честно говоря, так, чтобы взводный не расслышал моих слов.
– Этот стон у нас песней зовется, – тут же прокомментировал ротный наше пение. – Рота стой! На-Лево! Товарищи курсанты, вы что, петь не умеете? Так я вас быстро в чувство приведу!
– Какой все-таки богатый родной язык, – думаю я, а Леонтьев вслух говорит:
– Так бы слушал и слушал!
– Зачем тебе это? – удивляется Веня.
– Мой папа – профессор и друзья у него из его круга. И жили мы в микрорайоне, где давали квартиры интеллигенции. Так что я таких слов дома не слышал. Вот, восполняю пробел, вдруг пригодится!
– Учи, учи, – поддержал его Зернов, – а то интеллигентам, которые не пьют, не умеют ругаться и драться, в нашей армии приходится не просто.
Из этого замечания следует, что самому Зернову, который отмечен многочисленными пороками (пьет, курит, сквернословит, женщин любит), надо полагать, служить в нашей армии будет легко.
– Дан приказ ему на запад!
До чего же красивый голос у Столба! И почему-то мне опять кажется, что и самого Столба я где-то видел и голос его слышал. На четвертой песне я вдруг заметил, что боли больше почти не испытываю. Во всяком случае, я к ней привык что ли, но внимания на нее больше не обращаю, да и другие тоже. Колонны и шеренги выровнялись, плечи у всех расправились, и смотрят все курсанты уже не под ноги, а только вперед. Лица румяные, и камешки под ногами уже не мешают. А все вместе мы уже не похожи на колонну военнопленных, а просто на военных.
А все это – песня! Великое дело – строевая песня! Достойный всяческого восхищения тот человек, который первым придумал петь в строю. Когда все уже охрипли от пения, неожиданно для всех Рома предложил, чтобы все отдохнули немного, а он сам споет песню «Три танкиста», только на новый лад.
– Это как? – заинтересовался ротный.
– А вот послушайте – мы так на Дальнем Востоке ее пели.
И Журавлев запел, а все с облегчением вздохнули, облизывая пересохшие губы. Вода во фляжках у всех уже давно закончилась.
– Над границей тучи ходят хмуро.
Класс десятый тишиной объят.
За высокой вытесанной партой
Три танкиста будущих сидят.
А пока, скучая по футболу,
На уроках много говорят,
В переменках бегают по школе
И таскают за косы девчат!
На тетрадь ложится тень густая,
Теоремы очень велики.
В этот день задачи не решили
Три веселых друга у доски.
Но шпаргалка долетела точно.
Ход задачи ясен и простой.
Улыбнулись весело танкисты,
Экипаж машины боевой!
Где же утро, когда воздух еще чист и упруг? А еще по утрам бывает легкий, нежащий ветерок. Когда мы дошли до лагеря, как-то сразу на всех навалилась огромная усталость. А как сладко спится после такого дня, вы бы только знали! Койки со скрипом приняли нас в свои объятья, и мы мгновенно уснули. Лично я даже и не заметил, как пролетела ночь.
– Рота! Подъем! Что вы все дрыхните, как сурки? Подъем!
– С недобрым утром, – ворчит Молодов, которому за его излишнюю серьезность и эрудированность уже дали прозвище Батя.
Во время утренней зарядки к нашему взводу подошел комбат. Мне показалось, что у мамы Жоры при появлении комбата затряслись поджилки в самом прямом смысле этого слова. Батя в этот момент болтался на турнике, безуспешно пытаясь подтянуться. Как его только в училище приняли?
– Что ж ты, сынок, висишь на турнике, как этот… галстук? – вежливо, но с иронией спросил комбат.
Молодов спрыгнул с турника, и, потупившись, виновато молчит.
– К снаряду! Кто разрешил слезть? Подтягивайся. Подбородок выше, – скомандовал комбат, и тут же рявкнул. – И второй тоже! Отставить! Стать в строй!
Батя на стертых ногах поковылял в строй.
– И ходите вы, как замороженный пингвин, – заметил комбат. После этих слов комбат подпрыгнул, уцепился за перекладину и чисто подтянулся восемнадцать раз. Для майора – просто здорово, если не сказать, великолепно!
– Теперь вы, – указал комбат рукой на Баранова. Но тот тоже успешно изобразил галстук.
– Да, товарищ капитан, – сказал комбат ротному, – в вашей роте уровень не на должном уровне. Ну, ничего, сынки, все будет хорошо! В свое время. Продолжайте!
И ушел, а Батя чему-то шумно вздохнул и сказал:
– Есть охота. Валера, у тебя деньги есть?
– Кукиш, – ответил Леонтьев, – а на кукиш немного купишь.
– Лучше переесть, чем не доспать, – вставил Веня.
– Второе отделение, – приказал я, поскольку все эти болтуны из моего отделения. – Отставить разговоры до лучших времен!
А на разводе комбат снова изощрялся в красноречии, или, как сказал Батя – в словоблудии.
– Не из каждого дерева можно выточить советского офицера! Ну, ничего, вы у меня не один пуд соли съедите и выпотеете! Так что настраивайтесь, скоро у вас будут неприятности. Скучать вы больше не будете, так вот.
Дальше комбат понес сплошные непристойности, которые я опускаю. После его ухода нам представили нового курсанта. В первое отделение нашего взвода назначили курсанта Политанского Витю. Ростом он никак не меньше двух метров, но на вид весит килограммов шестьдесят, не больше. Королеву и Вене он сразу не понравился.
– Наша дура выше всех, – слишком уж громко сказал Веня.
Политанский держится с достоинством, спокойно снося все оскорбления, словно его это вовсе и не касается.
– Удав, – буркнул Королев, всем своим видом выражая безразличие. Впрочем, Удав и его слова воспринял равнодушно. Тут Веня вспомнил о Косте Морозове.
– Костя, – начал Веня издалека, – а я вот чего никак не пойму. Вот ты из нас единственный наследник Павлика Морозова, а комбат почему-то ругал всех нас! Считаю своим человеческим и гражданским долгом выразить тебе свой протест!
Морозов сплюнул в сердцах и ничего не сказал. Веня ненадолго успокоился. Тут Королев подал Косте добрый совет.
– А ты фамилию поменяй! Откажись от родства со знаменитым предком! Допиши «ский» и будет польская фамилия, будешь косить под поляка! Опять же, с сержантом Ежевским подружитесь на национальной почве! Ты подумай, подумай над моим предложением!
Вот же поганый характер имеет наш Королев. Но как же быстро теперь все меняется вокруг нас. Давно ли мы высоко оценивали заслуги Павлика Морозова, на его примере воспитывались целые поколения советских людей, а теперь вот его высмеивают даже командир курсантского батальона и профессорский сынок.
Наш Морозов не обращает на колкие и едкие замечания никакого внимания, хотя правильнее было бы на его месте выпустить из себя пар. Костя решил не обращать внимания, и я тоже не буду.

На зарядке
«Без сомненья, на зарядку
Хорошо поутру встать.
Рассчитаться по порядку
И руками помахать...
Было б лучше в это время,
В это время спать да спать.
Лично для меня!»
М. Дудич
Меня, как командира отделения, подняли за десять минут до подъема личного состава. Сегодня уже третий день в военной форме, а опухшие от уколов иголкой пальцы все еще непривычно непослушные, и я по-прежнему с трудом застегиваю пуговицы. Это от непривычки шить. Хотела ведь мама научить меня шить, а я был так неразумен! Теперь вот научился.
Выглянул я в окно и увидел, что весь лагерь окутан туманом. Крым, лето, а в Холодной Балке встают холодные предрассветные сумерки. Сейчас будет зарядка, и мы будем бегать в юфтевых сапогах. Говорят, что каждый из них тяжелее кирзового солдатского сапога на 400 граммов, итого в сумме на 800 граммов больше. Много это или мало? Как не крути, но это лишний груз. Впрочем, вам это, вероятно, не интересно.
На тумбочке дневального стоит курсант Гарань из моего отделения. Стоит, словно окаменел, но искоса внимательно следит за командиром роты и слушает. Я тоже прислушался – в казарме такая тишина, что слышно как тикают настенные часы у стенда «Уголок дежурного по роте».
– Дежурный, поднимайте роту, – неторопливо сказал ротный.
– Рота! Подъем! – гаркнул дежурный по роте.
– Рота! Подъем! – продублировал дневальный, все так же неподвижно стоящий у тумбочки дневального. Прямо стоик какой-то.
– Первый взвод, подъем! – Второй взвод, подъем! – Третье отделение третьего взвода... – посыпались команды замкомвзводов и командиров отделений.
– Рота! Приготовиться к построению на утреннюю физическую зарядку! Форма одежды номер два!
– Рота! Приготовиться...
Некоторые курсанты одеваются и выходят на построение медленнее, чем положено. Наш замкомвзвода младший сержант Степанов сильными пинками поторопил Юльку и Федьку Машевского. Последний даже упал. Со слезами на глазах они выбежали на зарядку. Мало того, что им обидно и, наверное, больно, так брюки их теперь запачканы обувным кремом.
Выхожу из казармы – туман такой, что ряды палаток других рот едва угадываются. Забыл сообщить, что только две роты: наша и тридцать четвертая живут в сборно-щитовых казармах, а остальные четыре роты курса живут в палатках (палатка на отделение). И дневальные у них несут службу прямо на открытом воздухе под постовыми грибками.
Свежо, однако, я даже поежился, а курсанты недовольно перешептываются в строю. Даже не верится, что мы в Крыму и сейчас август месяц. После посещения туалета рота побежала на зарядку. Я бегу, и меня мучает мысль, что если бы я был студентом, то сейчас еще спал бы в теплой постели. И, очень может быть, не один. От этой мысли показалось, что вокруг посветлело, и из-за туч блеснуло солнце. Нет, не показалось, это действительно забрезжил рассвет. Густой туман превращается в туманную дымку. Короткая передышка.
– Шагом, – командует старшина роты курсант Стариков из Белоруссии. Ему двадцать три года, он старше всех на курсе.
Мы маршируем, глубоко переводя дыхание. Разве можно сразу после сна столько бегать? В памяти воскресают воспоминания: еще всего месяц назад, вот в такое же хмурое утро, я был дома, а точнее дома у подружки. Впрочем, чего теперь об этом думать? Настоящее полностью затмевает прошлое.
– Бегом! Марш!
Рядом бежит, весело перебирая длинными ногами, курсант Валерка Леонтьев. Вид у него такой, словно он увлечен бегом. Справа споткнулся кто-то из первого отделения и чуть не упал.
– Ничего, – подбадривает «замок», – конь о четырех ногах, и то спотыкается!
Некоторые курсанты отстали – это те, у кого больше всего стерты ноги. Я в плане стертых ног не являюсь исключением, но бегу впереди, как и положено командиру отделения.
– Курсант Молодов! Не отставать! Тренируйте мышцы и волю! Советский Союз должен жить в безопасности, охраняемый самой могучей армией, а вы часть этой армии! Ваше существование здесь должно быть оправдано!
Игорь кривится от сильной физической боли. Он не спорит, он уже усвоил мысль взводного и превратил ее в истину. Лично я отношусь к Молодову с состраданием, поскольку знаю, что Игорь находится здесь по какому-то непонятному для меня недоразумению.
– Военная служба не рассчитана на слабонервных! Стой! Начинаем упражнения на ... Терпите, терпите! В армии трудно только первые 20-25 лет, потом будет легче. Немного.
– Намного? – с надеждой переспрашивает Вася, но повторный ответ, разочаровывает его, так как он и в первый раз услышал все правильно.
– А теперь любимое упражнение американской морской пехоты «Джамба»!
Оказывается, нужно присесть, а потом высоко подпрыгнуть с хлопком руками над головой. И так, как минимум, раз 40. Наконец, зарядка окончилась. После утреннего туалета (в смысле чистки зубов и умывания) – заправка постелей. В спальном помещении уже вовсю хозяйничают взводные.
– Все должно быть параллельно и перпендикулярно, – перекрикивают они друг друга. – Запустили тут, понимаешь, бардак!
Мы еще на «абитуре» научились «отбивать» кантики на подушках и одеялах, так, что дело у нас спорится. Кстати, если вы не служили в армии, расскажу вам, что такое кантики на одеялах и подушках. Уточняю, потому что есть еще кантик на голове – это ровная линия волос на шее. Теперь, собственно, о кантиках на постели.
После сна матрац переворачивается на другую сторону, чтобы не терял формы. Он застилается простынею, причем нужно обтянуть матрац простыней сильно. Все стороны простыни подворачиваются под матрац. Вторая простынь, которая используется в качестве пододеяльника, складывается пополам и укладывается вдоль кровати и со стороны головы подворачивается под матрац.
Теперь одеяло, солдатское одеяло темно синего цвета с тремя белыми полосами. Край одеяла с полосами всегда застилается в ногах. А по этим трем белым полосам равняются койки, чтобы все было, как по ниточке. У ног одеяло подворачивается так, чтобы первая белая полоса шла по краю матраца. После этого одеяло натягивается, как струна, выравнивается и после этого, собственно, и отбивается край одеяла так, чтобы об него можно было «порезаться». Это и означает – отбить кантик. Отбивается он специальными плашками, то есть дощечками с ручкой. Такими же плашками – двумя сразу отбивается кантик и на подушке. В армии все единообразно, поэтому койки, подушки, полоски на одеялах, выравниваются по нитке!  Не как, а буквально по натянутой нитке!
– Все должно быть по стандарту, – командует взводный.
– Неужели есть стандарт на то, как должна быть заправлена кровать? – удивляется Вася. – Вот это да! А мне почему-то кажется, что это откровенная чепуха. Хотя в нашей армии все может быть.
Ротный предпочитает не вмешиваться в действия командиров взводов, видимо, целиком полагаясь на них.
– Смысл красоты – единообразие! Пусть безобразно – лишь бы было единообразно! – громко командует мама Жора.
Нашему взводному вторит старший лейтенант Туманов.
– Порядок во всем! Дисциплина, точность, четкость! Безропотное подчинение приказам!
Звучит как-то вроде по-книжному, но в, то же время несколько глуповато. Лучше не слушать, а сосредоточиться на проверке того, как курсанты моего отделения наводят порядок в кубрике и заправляют кровати. Взводный Туманов занялся тем же.
– Это, конечно, хорошо, – комментирует он, – но никуда не годится! Ну, ничего, мы вас научим, сплотим, сдружим, потому что неорганизованные в одно единое, крепкое целое личности – это песок, который поднимается от порыва каждого ветра! Вы считаете, что у вас все получается? Ну, сейчас я вас сильно озабочу и озадачу!
– Зачем-то пытается изъясняться витиевато, – тихо говорит Королев, – но ничего из этого не выходит. Кто знает,  какое семейное положение у Туманова?
– Безнадежное! Женат, и жена его, говорят – мегера.
– Что ж не разведется? Или аист уже осчастливил их семью?
– Что, Сергей, не нравится тебе старший лейтенант Туманов?
– Очень нравится, что он не наш взводный. – Королев исподтишка наблюдает за взводным первого и второго взводов, и с его лица не сходит высокомерное выражение. Интересно, напускное или нет? Самомнение у Королева о-го-го! Он прямо источает соблазн подчеркнуть собственную значимость и исключительность. Как он таким стал – непонятно, ведь он из очень интеллигентной семьи. На пару с Леонтьевым они все время краснеют, если рядом кто-либо ругается. Или это у него все напускное? Кто знает?
– А что, – вступает в разговор Рома, – мне кажется, что он хорошо вписывается в общую схему.
– Какую еще схему? – покосился на него Королев.
– Простую: наша армия – дурдом и культивирование абсурда.
– Это ошибочный, хотя и очень распространенный стереотип, – отрывисто бросил Королев и нахмурился. – Во всяком случае, очень не хочется даже думать, что лучшую часть своей жизни мы добровольно проведем в дурдоме.
И полный собственного достоинства он отвернулся от Ромы. Журавлев посмотрел ему вслед и добродушно сказал:
– Хорошо бы ему спесь сбить, чтобы стал попроще.
Веня на это заметил, что силой надо пользоваться по-умному. Было заметно, что у всех приподнятое настроение: мы будущие офицеры самой сильной армии самой лучшей страны в мире!
– Торопиться не надо, – поучает третье отделение их «комод» (командир отделения) младший сержант Кальницкий, – а то сдуру ведь можно и очень хорошую вещь сломать.
Я отвернулся от Журавлева и преисполненного собственного достоинства Королева, так как новое чувство ответственности командира отделения требует исполнения своих служебных обязанностей.
– Рота! Выходи строиться на утренний осмотр! – звучит команда командира роты, многократно усиленная голосами сержантского состава.
Нашей роте повезло со старшиной, не то, что курсантам из тридцатой роты. У них старшина роты – действительно старшина, который поступил в училище из морской пехоты. Чуть ли не вся рота «умирает» после трех утренних зарядок, которые он лично с ними провел. Офицеры были вынуждены вмешаться, и поинтересовались, зачем он так издевается над курсантами? Старшина свои действия издевательством не считает, просто его так в учебке научили, и он так проводил зарядки во время срочной службы. Тогда ему популярно объяснили, что здесь не морская пехота, и нужно занятия проводить с учетом того, что половина курсантов поступила с гражданки, а многим вообще пока только по шестнадцать-семнадцать лет. Так что теперь и в тридцатой роте порядок, и они мучаются не больше остальных.
Впрочем, сейчас не об этом. По распорядку дня в лагере звучит горн, сообщая, что нам пора на завтрак.
– А знаете, пацаны, – спрашивает Рома, – что означает этот сигнал?
Мы не знаем, о чем и сообщаем ему.
– А вы прислушайтесь, – насмехается Рома, – горн поет: «Бери ложку, бери бак, нету ложки – беги так!»
Мы прислушались, а действительно похоже!

Самоволка
У нас редкий для КМБ праздник – занятия по общевоинским уставам. Праздник усилен тем обстоятельством, что мама Гоша стоит в наряде помощником дежурного по лагерному сбору, а проведение занятий возложено на замкомвзводов. Мы изучаем обязанности суточного наряда роты. Знать их нужно назубок, а завтра взводный еще и зачет примет по знанию обязанностей и инструкций.
– Ух, до чего же есть охота, прямо терпеть больше, сил никаких нет, – выразил вслух всеобщее мнение Юлька. – Недаром говорят, что самое искреннее чувство на свете – чувство голода.
– Так угости, – хмыкнул замкомвзвода. – Мы не против!
– Можно, – неохотно сказал Юлька, – но в нашем магазине одни сладости: зефир, два вида конфет и печенье, а хочется чего-то более существенного.
– Например? – заинтересовался «замок». – Можешь предложить что-то существенное?
– Я слыхал, что в Перевальном чебуреки продают! – восторженно воскликнул Розовский. – Вот бы чебуреков поесть!
– А шашлыков поесть было бы еще лучше, – смеюсь я.
– Это точно, – охотно соглашается со мной «замок», – но если регулярно есть сочный шашлык, да еще с ароматной молодой картошкой с зеленью и чесноком, со свежими огурчиками и помидорчиками, то главное здесь, не спиться!
– Чебуреки реальнее, – глотаю я набежавшую слюну. – Только кто же тебя отпусти в Перевальное?
– Я, – говорит «замок» без тени смущения.
– Куда? – удивился я. – В Перевальное? Другими словами в самоволку? Для этого нужен, как минимум, хоть какой-нибудь опыт, разве нет?
– Именно, но эта проблема решается просто: я прикрою добровольцев, которые отправятся за чебуреками. Ты, Иванов, пойдешь?
– Нет. Чебуреки поесть я бы, безусловно, не отказался, но если попасться, то сразу вылетишь из училища. Слишком большая плата за минутное удовольствие.
– Не дрейфь! Это еще вилами по воде писано!
– И все-таки не стоит исключать такой возможности, – включился в разговор Леонтьев. – Из тридцать второй роты только позавчера курсанта отчислили, который за черешнями вон в тот сад лазал. Всего пять метров за забором лагеря, а тут – Перевальное!
– Вот так вот из мухи и вырастает слон! Ну и трусы вы! – смеется наш «замок». – Все, я не желаю вас больше слушать. Ладно, кто пойдет за чебуреками? Думаю, нужно не меньше двух, а лучше три человека: нести много, а один подстрахует – на стреме будет. Ну, кого зашлем за чебуреками? Определитесь сами, кто из вас не трус?
«Замку» идея с чебуреками понравилась, и он сразу приступил к реализации плана по их покупке. Добровольцев оказалось на удивление много, но Степанов отобрал троих: Юльку, Леху и Федьку Машевского. Рома побледнел: все трое из его отделения, но вслух так ничего и не сказал. Что же касается этих троих волонтеров, то у меня еще на абитуре сложилось устойчивое мнение, что их отличает готовность сделать все, лишь бы угодить нашему замкомвзводу.
– Пишите список, – объявил Степанов, – у Иванова и Леонтьева заказы не принимать! Это им только на пользу пойдет, – потом, выждав паузу, убедился, что на нас его замечание не произвело никакого впечатления, и сказал, широко улыбаясь. – Да шучу я, шучу! Так, мне – пива три бутылки, сигареты и два чебурека. Записал?
Денег он, правда, почему-то не дал ни копейки.
– Батя, – повернулся Юлька к Молодову, – ты ведь симфероподлец? Случайно, Перевала не знаешь? Может, схему набросаешь и маршрут движения?
После слова «симфороподлец» поднялся «комод» третьего отделения Кальницкий, и двинул кулаком Юльке в лоб так, что тот упал на спину вместе со стулом, на котором сидел.
– Вы чего? – вскочил Юлька. На его, то ли глуповатом, то ли плутоватом лице читаются удивление, боль и обида.
– Я тоже симферополец, – прорычал Миша, но его тут, же урезонил «замок».
– Успокойся, он больше не будет. И потом, что если синяк останется? Тебе все равно? А мне нет. Тебе что принести?
– Того же, что и тебе, – буркнул Кальницкий, но в отличие от Степанова деньги дал.
Я поколебался было, но потом заказал два чебурека и бутылку «Дюшеса», напомнив, чтобы в прозрачной бутылке воду не брали. Когда деньги собрали и список уточнили, добровольцы убыли в самоволку, а взвод попытался заниматься дальше. Однако мысль о чебуреках лишила практически всех способности заниматься.
– Эх, – пожаловался неизвестно кому Веня, – как же много этих обязанностей! Как их выучить?
– Я тебя немного успокою, – говорю я, – представь, что ты сержант, и тебе нужно выучить намного больше обязанностей.
Поскольку Веня почему-то не понял, я решил объяснить, но не успел.
– Курсант учит обязанности дневального по роте, а сержант и дневального, и дежурного по роте, – вместо меня начал объяснять Леонтьев, – курсант – обязанности часового, а сержант и часового, и разводящего, и выводного, и помощника начальника караула. Так же и по КПП и так далее, понял? Курсант учит только за себя, а сержант и за себя, и за всех подчиненных.
– Но и курсант должен знать обязанности дежурного по роте, – рассеянно отвечает Веня.
– Но если он их не знает, то никто с него за это не спросит, просто этому курсанту не доверят исполнять обязанности дневального за дежурного, вот и все!
Веня подумал и, улыбнувшись, сказал:
– Знаете, мне и, правда, стало как-то легче на душе! Все меньше учить, чем командирам отделений и замкомвзводу!
Заниматься решительно никому не хочется и все, то и дело, поглядывают в сторону КПП. Именно с той стороны должны появиться наши засланцы-самовольщики. Королев начал было философствовать о том, что уставы ограничивают возможности нашего сознания, но его никто не поддержал, и Сергей сам умолк.
Со стороны КПП показался наш ротный и прямиком направился к нам. Держу пари, что у многих внутри похолодело. Не ко времени появился ротный, не ко времени, что и говорить!
– Взвод! Встать! Смирно! – командует «замок». – Товарищ капитан, личный состав третьего взвода...
– Вольно! Садись! – не стал слушать рапорт командир роты и хмуро спросил. – Почему людей мало?
– Мусор понесли, – не моргнув глазом, уверенно соврал «замок», – на мусоросборник. Вот-вот должны вернуться. Прикажете, как появятся, прибыть к вам?
– Нет, не нужно, – уже спокойнее ответил ротный, – уставы учите? Ну, учите, учите, это дело хорошее. Вставать не надо.
– Товарищ капитан, – вскочил Вася Россошенко, – вы приказывали подмести территорию, так я подмел!
– Вот это молодец, – смешливым тоном сказал ротный, – один раз поработал – семь раз похвались.
Взвод рассмеялся, а ротный ушел в казарму.
– Я же говорил, что прикрою самовольщиков! Учитесь, – смеется замкомвзвода, – врать нужно убедительно! А ты, Россошенко, чего это лезешь, куда не надо? Кто тебя спрашивал? Умный, что ли? Вот бы никогда не подумал!
– Выгнать его из комсомола, чтоб не был таким умным, – предложил Королев.
Через три-четыре минуты из кустов выглянули и наши самовольщики. Они выполнили все заказы, и радости нашей нет границ. Все довольны, что все обошлось благополучно. Мощная волна ликования наполнила всех нас.
– Где вы были так долго завтра? – дурачится «замок».
– Это будет ясно только вчера! Чебуреки долго ждать пришлось, – объяснил Юлька, – пока нажарили нам шестьдесят штук. Чуть на ротного не нарвались, но Леха его вовремя увидал.
– Все хорошо, что хорошо кончается! – улыбнулся Степанов. – Итак, на повестке нашего собрания пять вопросов, – шутит «замок» в предвкушении трапезы. – Вопрос первый: «Вызывающее и недостойное поведение абитуриента Россошенко».
– Я уже не абитуриент, – несмело возразил Вася, – правда, еще и не курсант.
– Вот-вот, будешь себя и дальше так вести, то никогда курсантом и не станешь!
– Предлагаю сократиться, ускориться и сразу перейти к шестому вопросу! – шутит Кальницкий. – Тем более, что касается ускорения, это так в духе времени!
С его мнением все сразу согласились и приступили к пиршеству. Я учусь смотреть на многое другими глазами. Что ни говори, а воякам легче, так как они в армии уже многому научились, а нам этому еще только предстоит учиться. Жизнь показывает, что вовсе не обязательно все и всегда делать строго по уставу.
Когда покончили с едой, Юлька сбегал к мусоросборнику и выбросил весь компрометирующий нас мусор: пакеты и бутылки. А через двадцать минут появился и наш взводный: он шел с взводным первого и второго взводов по дороге в сторону КПП. Старший лейтенант Туманов рассказывал, как встретила его дома жена после суточного отсутствия. «Как? Ты без губной помады?» – спрашивает она меня. «Да я только с командиром роты целовался, а он у нас губной помадой не пользуется!» Взводные дружно смеются, и громче всех сам рассказчик. Напротив нашего навеса мама Жора остановился и принюхался.
– Ты чего, Жора? – удивился старший лейтенант Туманов.
– Да так, – неопределенно кивнул головой мама Гоша, – показалось, что чебуреками пахнет.
– Это тебе их просто хочется. По дороге домой купи себе десяток, отведи душу! – рассмеялся Туманов, и они пошли дальше.
– Каждая пустыня гордится своими миражами, – пошутил им вслед Веня. – А сами говорят, что в военной службе нет мелочей! Вот доверились бы своему нюху, и всем сейчас было бы весело. Правда, каждому по-своему, конечно.
Заниматься на сытый желудок теперь тем более никому не хочется. Сытость удивительно способствует сближению курсантов, делая их, нас, то есть, добродушными и терпимыми. Хотя человек человеку рознь, я имею в виду сейчас Королева – он все так же угрюм.
– Слушайте, а чего это сегодня комбата совсем не было? – спросил наш самый любопытный курсант Веня Нагорный. – Он ведь сегодня должен быть?
– День рождения у него сегодня, – как бы нехотя объяснил довольный, сытый «замок», лениво скользнув взглядом в сторону Вени, – празднует, надо полагать! Знаете, и я тоже почувствовал потребность выпить за его здоровье!
Я пересел за стол к командиру третьего отделения младшему сержанту Мише Кальницкому.
– Товарищ младший сержант, – начал я, но Миша несколько грубовато перебил меня.
– Чего тебе? – вальяжно спросил Миша, который хорошо знает себе цену.
– А вот у ротного, вроде, эмблемы на погонах не такие, как у нас? И сами эмблемы, и бульдозеры размером больше, да и бульдозеры не под таким углом изображены?
– Ты прав, – согласился Миша, – у него эмблемы старого образца. Теперь такие эмблемы считаются шиком. А ты глазастый, в смысле, внимательный. Никто кроме тебя этого не заметил. Я бы тоже не заметил, если бы срочную службу не служил в стройбате. А ты молоток!
В устах Кальницкого это высшая похвала. И я, удовлетворенный ответом, вернулся на свое место.
– И чего это, когда наешься, сразу спать хочется? – зевая, спрашивает Юлька.
– А ты разве не знаешь? – оживился «замок». – Это от того, что кожа на животе натягивается, и глаза сами собой закрываются!

Безобразие
На утреннем осмотре ротный обратил внимание на то, что звезды на пряжках наших поясных ремней уже давно просят асидола и бархотки.
– На кого вы похожи, товарищи курсанты? – изумляется ротный.
– На своих родителей, – негромко говорит Королев из-за спины Кальницкого.
– Так ведь никак нельзя вычистить все эти неровности, – вырвалось у Вени.
– Нет, вы это серьезно? – насмешливо переспросил ротный. – Курсант Ставничук, ну-ка, выйти из строя. Посмотрите на него, товарищи курсанты.
У Коли все эти «неровности» горят так же, как и ровные части бляхи. На вопрос, как это ему удалось, Коля ответил, что он чистит звезду зубной щеткой. На Васю больно смотреть, так как в его голове никак не укладывается, как это можно зубной щеткой чистить и зубы и пряжку? Его сомнения развеял сам Ставничук, объяснив, что нужно взять старую зубную щетку, которой уже пользоваться не будешь, постричь щетину наполовину, чтобы та стала жестче, и вот после этого можно легко и просто чистить звезду на пряжке поясного ремня.
Я стою и удивляюсь такой простой, но действенной военной премудрости. Сколько нам их еще предстоит узнать?
  После завтрака мы направились на занятия по физической подготовке. Во время занятий взводный скомандовал:
– Взвод! Вправо-влево на вытянутую руку разомкнись! Курсант Иванов, ты почему только одну руку поднял?
– Так ведь справа от меня никого нет.
У меня возникло сильное чувство, что наш командир взвода не имеет ни малейшего понятия о существовании и назначении юмора. А если имеет, то нельзя же делать вид, что этого нет!
– Ленивый ты, Иванов, – осуждающе бросил мама Жора.
Строгий взгляд командира взвода я проигнорировал.
– По правде сказать – да! А мы уже на «ты»?
Ой, лучше бы я не спрашивал! Зачем я причинил взводному дополнительные страдания? И чего он вечно так болезненно на все реагирует? Вот меня, например, его выпады в мой адрес совсем не задевают. Только спокойно, Толик, родной язык и без тебя велик и очень могуч. Сколько же еще существует ругательств, неизвестных мне! Просто тьма тьмущая!
Я думаю, что нет необходимости все сказанное мамой Жорой пересказывать. Я испытываю противоречивые чувства, так как мне хочется ответить взводному на его же языке, то есть на языке грубости и хамства. Мамы Жоры только один этот язык и понимают.
Во время приседаний Веня насмешил всех, приседая и вставая невпопад все десять раз, чем развеселил даже взводного.
– Говорят, что пять минут смеха продлевают жизнь.
– Это, смотря с кого смеяться. Смех может и укоротить жизнь!
После разминки взводный стал проверять, как мы подтягиваемся на перекладине.
– При подтягивании нужно опускаться на полные руки!
– А как быть тем, у кого они худые? – не сдержался я.
– Курсант Иванов! К снаряду! … Иванов, вовсе не обязательно подтягиваться до подмышек, лишь бы подбородок был выше перекладины.
– А, я попутно тренируюсь, – отшучиваюсь я.
– Несносный у вас характер, – не скрывая раздражения, констатирует мама Жора,
– просто форменное безобразие.
– Это как? – удивился Вася из третьего отделения. Вот уж у кого, поди, было трудное детство!
– Это безобразие в военной форме, – пошутил Леонтьев.
– Пора положить конец этому безобразию, – и себе шутит Веня.
После перекладины взводный неожиданно милостиво позволил нам сыграть в футбол. Это ведь легче, чем самому что-то проводить, организовывать и контролировать. Веня в первую же минуту игры попал по ногам Зернову, Королеву и Снигуру.
– Ты чего, озверел? – взвыл Дима, прихрамывая. – Совсем играть не умеешь?
– Я в футбол, вообще-то, хорошо играю.
– Оно и видно, – Дима даже и слушать не стал.
– Просто в сапогах не привычно, – оправдывается Веня.
– А нам? – зло бросил Олег Зернов.
Мама Жора стоял у ворот, когда ему в лицо угодил мяч. Это Леха Марковский, который стоял в воротах, отбил мяч одной рукой, а тот срезался, и прямо в лицо взводному! Фуражка покатилась по земле, а взводный часто-часто заморгал. Потом он проворчал что-то про меткий глаз, косые руки. Со стороны столовой порывом ветра принесло запах вареных рыбных консервов.
– О, – довольно воскликнул Морозов. – Сегодня рыба-суп! Сегодня ожидание обеда – настоящий праздник!
– Это точно, – ворчит Королев. – От здешней еды умереть не умрешь, но и жить будешь недолго.
– Курсант Королев, – недовольно позвал мама Жора.
– Я! – браво отозвался Сергей, приняв строевую стойку.
– Я – последняя буква алфавита, – въедливо сказал взводный.
– А раньше «Аз» была первой буквой алфавита, – начал, было, я, но взводный тут, же резко оборвал меня.
– Молчать! Я уже жалею, что разрешил вам играть в футбол. А что касается вас, Иванов, то ваш кредит доверия уже исчерпан. Вы должны уже знать, что курсант должен постоянно испытывать чувство вины! Уяснили?
Чтобы не злить взводного, и не лишиться перспективы хоть иногда играть в футбол на занятиях по физической подготовке, все, молча, продолжили игру. Жаль было бы лишиться такого удовольствия из-за смешного конфликта.
– Толик, не нужно тебе больше с нашим взводным так резко и дерзко говорить, ладно? – негромко, но навязчиво советует Рома. – Ты не понимаешь необходимости лавирования и компромиссов. К тому же ты можешь попасть в большую опалу.
Спорить с Ромой я не стал: ну, не понимаю я этой необходимости, да и ладно. Зато припомнилось, что мой школьный военрук полковник Петрановский Станислав Иванович говорил ученикам, в которых он видел, по его словам, замашки сильного человека, что компромисс это самая худшая из альтернатив. И я ему верю несравнимо больше, чем Роме.
Рома вопрошает ко мне, когда же я пойму, что ссоры с взводным не приносят никакой пользы? Сам он думает, что никогда. Больше того, он даже договорился, что я и есть причина каких-то всех несчастий! Я посоветовал Роме поделиться своими мыслями с командиром взвода, мол, тому это должно понравиться. После этих слов Рома сразу от меня отстал.
А тут Веня сообщил, что в магазин завезли мыло, и мы первые из батальона выстроились в очередь к автолавке. В армии, оказывается, выдают хозяйственное мыло, и, если кого оно не устраивает (а таковых подавляющее большинство), то туалетное мыло нужно покупать за свой счет.
– А теперь будем бежать стометровку, – объявил взводный, решивший все-таки нас наказать, – старт лежа.
Я и другие курсанты, поступившие с гражданки, дружно рассмеялись, но, оказалось, зря. В армии действительно есть такой вид старта – лежа! Мне довелось бежать в паре с Батей. Я с самого старта оставил его далеко позади. Однако взводный решил улучшить наши результаты и во все горло завопил:
– Держи вора!
Поскольку время занятия еще не окончилось, то взводный разрешил нам сыграть еще и в волейбол. И тут снова «отличился» Веня. Он отбил мяч обеими руками вверх прямо над собой, потом еще раз, а потом отбил его на площадку соперника. Мы все расхохотались так, что игра на какое-то время прекратилась.
– Вениамин, – серьезно спрашивает его Кальницкий, – вы, что же, в волейбол совсем играть не умеете?
– Умею, – растерянно ответил Веня.
– Понятно, в пляжный волейбол, не так ли? – уточнил Миша.
– Так ведь можно в три касания? – недоуменно переспросил Веня, беспомощно оглянувшись по сторонам, и вызвав новый всплеск гомерического восторга.
Выждав, пока все отсмеялись, Веня вдруг снова насмешил нас.
– Классно тут, мамы рядом нет. Делай, что хочешь!
– Так чего же ты до сих пор тут стоишь, время теряешь? – удивился Лео. – Нет, ты реально странный! Намочи поскорее пальцы и суй их в розетку! 

Адвокат евреев
Мы изучаем уставы там же, где готовились к экзаменам на абитуре, под навесом в саду. Мама Жора сидит и переписывает данные из наших личных дел в свою рабочую тетрадь.
– Курсант Розовский, – расцвел он вдруг от уха до уха и осведомился, – ваша мама, что – еврей?
– Да, еврейка, – смущаясь и краснея, говорит Юлька, поднимаясь со стула.
Мама Жора с удовольствием следит за Юлькой, который пребывает в растерянности. Взводный всем своим видом показывает свое превосходство и пренебрежение.
– Ну-ну, – как-то пренебрежительно кривится мама Жора, – зачем же вы в таком случае пошли в армию?    
После этих слов мама Жора весело напевает строки из какой-то песни на мотив «Шолом-Алейхем: «Идут железные роты еврейской мотопехоты…» Юлька растерянно молчит и беспомощно глядит по сторонам. Возможно, он нуждается в нашей помощи, и помощь приходит.
– А почему нет? – громко говорит Королев. – Евреи – точно такие же граждане СССР, как и все остальные, они могут и должны защищать свое социалистическое Отечество.
– Да неужели? Это не довод. Это редкий случай, если учесть …, – взводный очень доволен собой, и отчего-то не договорив, спрашивает: – Что, кто-нибудь из вас видел еврея-офицера в армии?
– Я видел, – поднимаюсь я, – в моей школе учителем истории работает бывший офицер, фронтовик Вассерштром Генрих Иосифович. Кстати, первый пионер-спартаковец нашего района. В то время для этого требовалось огромное мужество.
Боковым зрением я заметил, как Юлька с облегчением вздохнул. А вот взводного мое сообщение нисколько не огорчило.
– И в каких таких войсках он прошел войну? – недоверчиво спрашивает взводный.
– В военной разведке, в шифровальном отделе. Кстати, награжден боевыми орденами и медалями, так что офицер почище многих нынешних будет.
Взводный пожимает плечами, удивляется и продолжает иронизировать.
– Зачем это ему было нужно? Евреи ведь всегда и везде «государство в государстве». Не понимаю. Может кто-нибудь из вас сможет мне это объяснить?
Мы с Королевым переглянулись и пожали плечами, никто из нас не может этого объяснить. Вдруг поднялся Дима Снигур.
– Товарищ старший лейтенант, курсант Снигур. Я бы мог объяснить, только это потребует много времени, да и вряд ли вы мне поверите. 
– Это почему? – вдруг нахмурился взводный. – Не глупее других.
– Дело здесь не в уме, – рассудительно сказал Дима, – просто, объяснить это можно, и к тому же довольно легко, через Библию, но мы, как атеисты, этого ведь не признаем, не правда ли? В смысле такой аргументации.
– Правда, – согласился взводный, но тут, же приятно удивил всех нас, – но ты все равно расскажи. Это будет всем интересно и полезно послушать. Тем более что в войсках вы встретитесь с верующими, они все служат именно в военно-строительных частях. Так что вам нужно быть готовыми к общению с ними, а для этого нужно хоть что-то знать о религии.
Я подумал, что хоть чего-то будет мало, и посмотрел на остальных курсантов. Все с нетерпением ждут разъяснений Снигура.
– Товарищи курсанты, – привлек всеобщее внимание мама Жора, – собрались все в кучу и слушаем товарища Снигура!
– Что ж, только постарайтесь выслушать меня спокойно, без критики и предубеждения. Что обращает на себя внимание, – начал Дима неторопливо, – так это то, что евреи очень долго сохраняют свою индивидуальность, своеобразие, отличительные черты, как народ. И более могучие народы и даже цивилизации за более короткие сроки теряли политическую силу и черты нации. Евреями движет не чувство самосохранения, а высокая масштабная идея. Евреям, как никакому другому народу, нельзя ассимилироваться, не для того они рассеяны среди всех народов по земному шару.
Весь взвод слушает Диму, затаив дыхание. Лично для меня это первые слова о религии, кроме школьных запретов посещения церкви. Дима старательно подбирает слова, чтобы быть кратким и излагать самую суть, самое важное из того, что ему известно.
– Именно евреи несут в себе «духовный ген» человечества, это их законы Моисея сформировали внутреннюю суть всех народов послепотопной истории. Большинство людей на планете не понимает или недооценивает глубокой духовной основы жизни этого народа, а ведь благодаря этой основе их народ «горел, но не сгорел». Евреи теряли свою территорию, политическую независимость, законы, государственность, во многом язык и веру, но всегда это возвращали. Чтобы выстоять, выдержать все это – нужно быть необыкновенным, великим народом.
Взводный давно уже порывался перебить Диму, и после этих слов не выдержал.
– Товарищ Снигур, а как же их ростовщичество, сионизм, Талмуд, лозунг «Убей всех!»?
– Между сионизмом и талмудизмом существует большая разница. В самом сионизме ничего плохого нет – это всего-навсего национальное еврейское движение, поставившее себе целью создание еврейского государства. Но талмудисты (экстремистское крыло сионизма) дискредитировали эту нормальную идею. Именно талмудисты позорят еврейский народ и вынуждают другие народы относиться к евреям  с опаской. Талмуд – это учебник еврейской религии, сборник религиозно-бытовых законов и положений. Он был составлен уже после распятия Христа, и к его созданию приложили руки фарисеи и книжники: те самые, против которых боролся при жизни Иисус Христос. Талмуд отводит огромную роль раввинам, слово которых считается важнее положений Торы Моисея. Именно в Талмуде евреи противопоставляются не евреям. Ни в Библии, ни в Торе этого нет.
Конечно, все мы друг друга пока знаем плохо, но мне и в голову не приходило, что скромный, обычно немногословный Снигур так много знает и понимает в религии. Сам я, сгорая от стыда, должен сам себе признаться, что я об этом не знаю ровным счетом ничего, ничегошеньки. А ведь я всегда проявляю интерес ко всему новому. Что касается религии, то все это прошло мимо меня. «Зачем об этом знать», – примерно так думал я раньше, – «если никакого Бога нет?»
– Так значит, никаких проблем с евреями нет? – насмешливо спросил взводный.
– Почему нет? Есть. От неправильного, перекрученного понимания Библии и Торы страдают в первую очередь сами евреи. Некоторые из них слишком уж буквально восприняли рекомендации Торы и Талмуда о том, что еврейская раса выше других, что они обречены, господствовать над миром. Именно такие люди и составляют костяк, ядро талмудистов.
– Значит, евреи все-таки не будут господствовать над миром? Спасибо и на этом, а то я уж, было, подумал, что ты у нас адвокат евреев. Кстати, а кто все-таки будет господствовать, если не евреи?
– Мы! Русские! В Библии прямо так об этом и сказано, что главенствовать над всеми народами будут «росы». Есть одно-единственное ограничение: сам Бог, обращаясь к князю Росу, предупреждает того, чтобы он не трогал евреев, а остальными можно владеть!
Мне на ум пришла мысль, что может, до сих пор мне было еще рано изучать эту тему, а теперь вот подошло время для этого? Теперь я готов к принятию новой информации, если можно так сказать? Все сидят, разинув рты, и это я сейчас очень мягко сказал. Неужели и у меня челюсть отвисла? Я хоть и уловил смысл, но все равно мне кажется, что я не до конца понял услышанное.
– Я продолжу о евреях. Именно евреев объявили в свое время «нелюдями» и превратили в «объект» политики. Во время Второй Мировой войны фашисты уничтожили почти половину еврейской нации. Так что евреи страдают в нашем мире больше других народов. Хочу еще раз обратить внимание на то, что идея мирового господства евреями выдвинута именно в Талмуде. И вызрела эта идея на полторы тысячи лет позже появления Торы. В Библии же говорится вовсе о другом: о рассеивании евреев по всему миру и служении их другим народам и богам. В Талмуде же положение Торы о богоизбранности евреев доведено до абсурда, и это использовалось и продолжает использоваться для обоснования антиеврейских «акций».
– Значит, евреи все-таки богоизбранный народ? – с металлом в голосе перебил взводный, и Юлька вздрогнул и вжал голову в плечи от этих ноток в голосе командира. – Любопытно узнать, и в чем же это заключается?
Мои старые убеждения трещат по некоторым швам. Мне ведь никогда раньше не приходило в голову, что все в жизни может быть по-другому. Возникло острое желание самому прочесть Библию. От подобных мыслей меня бросило в пот.
– Евреи составили мужское начало в яфетическом мире, «оплодотворив» арийские народы духовными законами, законами Моисея. Знаете, даже символ такой есть: шестиугольная звезда – звезда Давида. Два треугольника, символизирующие мужское и женское начало современного человечества. Я бы даже сказал, что вся европейская цивилизация построена на законах Моисея.
– Все, хватит! – потерял мама Жора сдержанность и рассудительность. Он вытер пот со лба тыльной стороной ладони. – Не нужно было и слова тебе давать. Садитесь. Отставить разговоры! Не морочьте мне больше что? Знаете, да? Учите уставы! Вы должны их знать, как «Отче наш!»
– А мы не знаем «Отче наш!» – ответил за всех я.
– Неужели смысл сказанного мной  так не понятен? – побагровел взводный.
На этот раз Дима решил промолчать. Королев, наклонившись к нему, негромко спросил:
– Слушай, Димон, откуда ты все это знаешь и так хорошо понимаешь? Не мог ведь ты сам прочесть и так глубоко проанализировать Библию, Тору и Талмуд?!
Сначала Дима сделал вид, что не расслышал слов Королева, но тот оказался настойчивым. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем, улыбнувшись, Снигур ответил.
– Не у одного тебя, Серега, есть дедушка!
А я, может быть впервые в жизни, остро почувствовал, что у меня не было ни одного деда, и поэтому я многого не получил из того, что можно и должно было получить. Но тут уж ничего не поправишь: один дед за неделю до Великой Победы погиб под Берлином, а второго еще в советско-финскую войну так изранили, что его на Великую Отечественную даже не призвали. Он умер задолго до моего рождения. В общем, я не знал ни одного деда, ни один их них не сажал меня, маленького, на колени и не передавал мне свой жизненный опыт и свое видение жизни.
Первый раз я почувствовал в себе какую-то ущербность. А еще говорят, что чего не знаешь, о том не жалеешь. Еще как жалеешь! В восемнадцать лет я остро почувствовал, что мне не хватает житейской мудрости моих дедов, их натруженных, морщинистых рук, пахнущих хлебом и табаком.
– Курсант Иванов! Спуститесь на землю и займитесь делом!
Я почувствовал на себе «теплый» взгляд взводного, спустился на грешную землю и стал готовиться к очередному экзамену. Просыпавшаяся временами симпатия к нашему взводному стала засыпать.
– Тоже мне, – ворчит взводный себе под нос, – еще один адвокат евреев выискался.
Как это еще один? Значит, был или есть еще такой адвокат? То есть не такой, конечно, а очень известный, раз уж о нем знает даже наш командир взвода. После долгих и утомительных раздумий я решил отложить идею прочтения Библии в долгий ящик. Не то, чтобы я отказался от этой идеи, просто я даже не представляю, где можно взять Библию. Не идти же, в самом деле, в церковь? Да и вряд ли мне ее надолго дадут под мое честное комсомольское слово. Но, ни единой секунды я не сомневаюсь, что мое знакомство с религией продолжится. И еще я неожиданно вспомнил, как обе мои бабушки: и та, что жила в Сибири, и та, которая живет на Украине, не раз говорили, что с верой в душе намного легче жить.
Командир взвода прилагает максимум усилий для того, чтобы во взводе была абсолютная тишина, прерывая любые разговоры. Наступает тишина, все углубились в учебники.

Политинформация
Сегодня у нас политинформация на тему «Величие советского строя и бессилие его фальсификаторов». Мы весело болтали, но наши разговоры прервало появление полковника Тетки. Политинформация проходит довольно необычно, как сказал Рома, мы слушаем ее в конном строю. На самом деле, конечно же, в пешем. Батальон стоит на плацу, а полковник Тетка с генеральской трибуны просвещает нас.
– Товарищи курсанты, мы с вами живем во время разрядки международной напряженности... Соотношения сил на мировой арене делает нереальными любые расчеты империалистической реакции на военное или экономическое сокрушение СССР и всей социалистической системы. Единственно разумный и правильный путь – это путь мирного сосуществования и соревнования государств с различным общественным строем. Но вы должны понимать, что это не исключает наличия идеологической борьбы между социализмом и капитализмом. ...
Лично меня начинает клонить в сон. Вася о чем-то сосредоточенно думает, а потом с сожалением говорит:
– Жаль, что слушать приходится стоя. Так хочется все это записать. Эх, не повезло, – и он замолкает в расстроенных чувствах.
Полковник Тетка вдохновенно продолжает свое выступление:
– Трудно указать какую-нибудь отрасль политической, экономической и культурной жизни народов Советского Союза, которая не является объектом внимания зарубежных «советологов», не подвергается их злостным нападкам. Наряду с такой излюбленной тематикой оруженосцев антикоммунизма, как история социалистической индустриализации, коллективизации сельского хозяйства, культурной революции в СССР, их пристальное внимание приковано к национальному вопросу в нашей стране…
Вася все-таки решил конспектировать выступление полковника Тетки. Он положил конспект на спину впереди стоящего Володи Еременко и торопливо записывает.
– Повышенный интерес «советологов» к национальному вопросу в СССР объясняется главным образом огромной притягательной силой внешней политики Советского Союза, ее возрастающим влиянием на умы и сердца всех честных людей планеты. Социально-экономическая и политическая природа буржуазного общества предполагает наличие расового и национального неравенства. Национальные отношения в капиталистических странах все более осложняются, они являются ярким примером неразрешимости противоре¬чий капиталистического строя, сотрясаемого кризисами. Миша отчаянно зевает, но поскольку в первой шеренге строя рукой рот прикрывать нельзя, он страшно и в, то, же время смешно кривляется.
– Жаль, что не в помещении политинформация, – вздыхает он, – я бы ее с удовольствием  проспал!
– Зарубежные идеологи антикоммунизма и фальсификаторы истории пытаются любой ценой извратить действительный смысл глубочайших изменений в сфере национальных отношений в СССР. Примитивная, грубая клевета и площадная брань в адрес Советского Союза все больше отходят в прошлое. …
Я стою и думаю о том, что курсантам сейчас легче. Они могут и с ноги на ногу переминаться, и шепотом разговаривать. Мы же, сержантский состав, все время на виду и должны стоять чуть ли не по стойке «Смирно», чтобы не злить Тетку.
– Западные «советологи» грубо извращают суть и цели ленинской национальной политики Коммунистической партии, ее роль в общественном прогрессе народов СССР. Растущие и крепнущие дружественные связи СССР с молодыми независимыми государствами Азии и Африки не случайно приводят в ярость западных «советологов» и их покровителей.
– Толик, а Толик, – шепчет, едва двигая уголками губ, Рома, – ты еще не спишь? А, я сейчас прямо здесь рухну и усну!
– Падай, – шепчу я, – я тебя разбужу.
– Точно? Спасибо! Вот это я понимаю, настоящий друг, – по достоинству оценил мое обещание Рома.
– Не стоит благодарности, – смеюсь я, но недолго. Когда говорит Тетка всегда стоит гробовая тишина, нарушаемая только им самим, а тут еще мы с Ромой ее посмели нарушить. Ротный смотрит на нас и делает зверское выражение лица. Мы уже знаем, что ни в коем случае нельзя выводить полковника Тетку из себя, да и ротного тоже, поэтому мы замолкаем.
         – Наша контрпропаганда должна быть более оперативной и злободнев¬ной. Товарищи курсанты, обращаю ваше внимание на то, что изобличать и пригвождать к позорному столбу истории ее фальсификаторов, действуя быстро, в наступательном духе – боевая задача работников идеологического фронта, то есть и наша с вами задача, как офицеров-политработников советских вооруженных сил.
           Вспомнилось, что я и сам бывший лектор-международник, и мне часто приходилось выступать с подобными лекциями на предприятиях и в школах родного Гайсина. Как коллега, полковник Тетка просто блестяще владеет темой и ораторским искусством.
– Нельзя забывать, что империалистические силы пытаются отравить сознание советских людей ядом аполитичности, скептицизма, неверия в торжество коммунистических идеалов. Они клевещут на социализм, клевещут на нашу советскую действительность. Долг идеологических работников, политработников армии и флота, всех коммунистов – давать решительный отпор этим измышлениям, рассказывать людям правду о внутренней и внешней политике КПСС. Все это вы должны будете в доступной форме рассказывать воинам-строителям. Солдаты у нас очень интересные, в смысле любопытные, то есть интересующиеся и любознательные.
– Да уж, – хмыкнул наш «замок», который служил в стройбате.
Наконец, полковник Тетка закончил политинформацию, доставив нам этим удовольствие, и начался развод на занятия.
– Толик, прикинь, – шепчет Рома, – политинформации в армии проходят еженедельно! Через какие-то четыре года мы сами будем их проводить.
Когда строй повернулся направо, Рома стал отчаянно зевать, а затем задал риторический вопрос.
–  Чему мы посвящаем двадцать лет нашей жизни? Лучших лет!
Хорошо, что из офицеров никто этого вопроса не услышал, а то бы они быстро нашли нетривиальный ответ, и этот ответ Рому сильно бы озадачил. Уже во время самоподготовки, когда все принялись горячо обсуждать сегодняшний день, Батя попросил, чтобы все говорили тише, так как он хочет позаниматься. Что удивительно, его неожиданно поддержал Леха. Но судьбе было угодно поставить их обоих в глупое положение. Такова проза училищной жизни.
– Какое у вас противоестественное желание возникло, – удивился «замок» и осмотрел обоих с ног до головы, и поучительно пообещал. – Завтра же вас обоих в наряд поставлю, чтобы вы на остальных не действовали разлагающе! Вот таким вот макаром, да!
Может быть, впервые в жизни Леха собирался взяться за учебу, как его тут же обломали! Батя попробовал, было, «замку» возразить, но тот тут, же закрыл ему рот в более грубой форме. Игорь больше не стал спорить. Если бы не сержантские лычки Степанова, Батя дал бы ему сто очков вперед, а так приходится смириться. Может, «замок» потому и набросился на него, что тот здорово выделяется из общей среды?
Еще я в который раз подумал, что трудно привыкать говорить «вы» ребятам, с которыми на абитуре был на «ты». Хотя им еще труднее, так как я стал командиром отделения, то есть их начальником. Королев негромко проворчал, словно ни к кому конкретно и не обращаясь:
– Похоже, все обучение в военно-политических училищах строится на «Славе КПСС».
– Пока трудно сказать наверняка, – задумчиво ответил ему Батя, – но очень на это похоже.
Остальные сочли высказанную мысль крамольной и попросту отмолчались.
– Знаешь, Толик, – шепотом говорит мне Рома, – мне иногда кажется, что у Королева не очень гативное отношение к советской власти. Ты как думаешь?
Видя мое замешательство, он улыбнулся и объяснил:
– Я хотел сказать, негативное отношение.
– Похоже на то, – согласился я, – очень даже похоже. Только можно сколь угодно рассуждать об этом, но все это так и останется догадками. Да и к чему этот разговор? Разве что ты собираешься донести на Королева в особый отдел?
Рома заверил, что такого у него и в мыслях не было. Так или иначе, а разговор о Королеве мы прекратили.

Строевая
Мама Жора проводит строевые занятия по теме «Строевые приемы без оружия». У многих ребят получается не очень, и мама беспрестанно ругается. Слушать это совершенно невыносимо.
– Слушать сюда! Повторять не стану. Я и так сегодня с самого подъема служу, устал уже. Товарищи курсанты, красивый строевой шаг – это, я вам доложу, не фигурное катание, не балет и не оперетта!
– Оперетта-то здесь при чем? – полушепотом удивляется Дима Снигур из третьего отделения.
– Вы посмотрите на курсанта Политанского. Гляньте, как стоит внешний вид  курсанта первого курса СВВПСУ, – бесцеремонно говорит мама Жора.
Все посмотрели на Политанского – худющего и длиннющего генеральского сынка по кличке Удав. Пряжка его поясного ремня здорово оттопыривается вперед, что выглядит довольно забавно.
– Опять парадокс! Вы там случайно не беременны, Политанский? А то вдруг уже успели? – решил повеселить взвод старший лейтенант мама Гоша. – Ничего, товарищи курсанты, это все дело наживное!
Это он о беременности, что ли? Удав не нашелся что сказать, и сделал вид, будто не расслышал слов командира взвода, но тот не отстает.
– Снять поясной ремень! Распахнуть полы куртки! Так и есть! Посмотрите, товарищи курсанты, пряжка поясного ремня совпадает с застежкой брючного ремня, оттого так и получилось. Курсант Ставничук! Поднять полы куртки!
Коля Ставничук, мой земляк из Немировского района Винницкой области, поступивший из войск, эти хитрости давно знает – застежка его брючного ремня у него на боку.
– Старый воин – мудрый воин, – объясняет взводный. – Взвод! Привести всем форму одежды как у курсанта Ставничука!
– Вот такие вот бесхитростные хитрости, – шепчет Леонтьев. Выяснилось, что почти у всего взвода было как у Политанского.
– Взвод! – командует взводный. – Сегодня вам заниматься будет легко!
– С чего бы это? – ворчит Королев. – В девять утра – жара +38 градусов в тени.
– Сегодня вам будут помогать музыканты, – объясняет взводный. – Вам нужно только слушать звук большого барабана и стараться попадать под него!
Из тени тополей вышли два барабанщика – солдаты из батальона обеспечения учебного процесса, один с обычным барабаном, а второй с большим.
– Итак, – шепчет Журавлев, – цирк зажигает огни! Программа называется, «Деревья умирают стоя».
– Если бы стоя! – негромко говорит Снигур. – Будут настоящие «Хождения по мукам».
– Итак, – словно услышав их, говорит взводный, – начинаем наш сегодняшний танец маленьких лебедей, хе-хе! В конце занятия будем репетировать прохождение торжественным маршем. Вон тот флаг будет изображать трибуну. На флаг всем смотреть с патриотическим оскалом! Кому не нравится – пишите рапорт на отчисление, удерживать или отговаривать никого не стану! Даже бумагой обеспечу!
– Ой, насмешил! – презрительно говорит Веня, впрочем, негромко, потому что все уже знают: с мамкой Гогой шутки плохи. Мамка все слышит и ничего не забывает.
– Отставить разговоры! Обращаю ваше внимание, запомните, у вас нет права голоса!
– Что, уже и на выборах голосовать не можем?
Мне кажется, что мама Жора сегодня договорился до потери всякого здравого смысла.
– Курсант Иванов, отставить! Что-то вы сегодня слишком расслабились, а в армии запрещено расслабляться!
– До чего же непослушный подданный этот Иванов, – злословит Королев.
Гоняли нас до самого седьмого пота, а может и до восьмого. Сначала до обеда, а потом до самого ужина. Портянки вымокли от пота, и человек семь по этой причине снова стерли ноги. Фляжки наши давно опустели, и в горле пересохло. Ни у кого нет желания шутить, даже всегда словоохотливый Веня говорит все реже и реже.
– Веня, – шепотом спрашиваю я, – чего это ты сегодня так непривычно немногословен?
Но он только жалобно посмотрел на меня и ничего не сказал. Он притих до самого завтра, на что Столб заметил, что непонятно, для чего в мирное время в нашу армию берут детей.
– Курсант Россошенко, – веселится взводный, – запомните раз и навсегда: ни в одной армии мира не отдают честь левой рукой, даже если начальник слева. Все, товарищи курсанты, посмеялись и хватит. Продолжаем жить повседневной жизнью. Кстати, почему у 90% личного состава есть фляжки с водой, а у половины нет? Вы что, пить не хотите? Равняйсь! Не слышу одного щелчка при повороте голов! Шагом марш! Стой! Курсант Россошенко, вы, что забыли, где у вас левая нога? Помните еще? Так почему начинаете движение с правой ноги?
– Я бы лучше пошел на какие-нибудь хозработы, – ворчит Королев.
Как оказалось, мечта его была близка к осуществлению, потому что прибежал дневальный по роте и доложил маме Жоре, что нужно направить двух курсантов, которые умеют косить (при этих словах все рассмеялись), обкашивать территорию учебного центра. Одним из этих двух курсантов вызвался быть Вася Россошенко, другим Илья Гарань.
– Юный выскочка, – завистливо сказал ему вслед Королев, который косить в буквальном смысле этого слова, не умеет.
Однако не закончилась пара, как Россошенко вернулся с виноватым видом.
– Быстро как он управился, – притворно восхищается Королев. – Прямо Фигаро тут, Фигаро там! Ни дать, ни взять, ударник коммунистического труда.
Когда Вася подошел ближе, все заметили, что пальцы правой руки у него забинтованные.
– Порезался, когда точил косу, – с виноватым видом доложил он.
– Молодец, – с серьезным видом сказал его командир отделения Миша Кальницкий. Вася после этих слов растерялся. Миша, перехватив недоуменные взгляды курсантов, тут же охотно объяснил, – товарищ Россошенко уже успел пролить кровь за родное училище! Согласитесь, мало, кто из нас может этим похвастать!
После обеда выдалась редкая свободная минутка, и я взял гитару. Сначала стал петь «Фестивальную» Олега Митяева, но «замок» допеть не дал.
– Дай сюда гитару, я сам спою, а то поешь всякую ерунду.
– Почему это ерунду? – искренне удивился я, не в силах расстаться с гитарой, желанием спеть, да и, вообще, за песню обидно. Я даже сам заметил, как у меня от волнения дрогнул голос.
– Как думаешь, что за песня? – вместо ответа спросил «замок» и стал перебирать струны.
– Мне нравится думать, что это «Птица удачи» группы «Машина времени», – пожал я плечами, – кто же этого не знает? Нет?
– А вот и ошибаешься! То есть музыка, конечно, та, но вот слова другие! Слова наши, стройбатовские! Слушай.
– Мы в такие войска попали,
Что войсками не назовешь!..
Допев песню, он вернул мне гитару и громко спросил:
– Ну, кто меня сегодня ведет в чипок?
– Я! – первым отозвался Леха Марковский, и ему вторят Розовский и Машевский. Они продолжают свою дурную абитуриентскую традицию угождать «замку». Лео (так мы для удобства стали называть Валерку Леонтьева) за это их настойчивое стремление угодить помянул недобрым словом всех троих. Батя заметил, что эта троица зашла в тупик, на что Королев совершенно справедливо сказал, что они сами себя туда завели.
– Всех удовлетворю, – радостно сообщил Степанов, и, обняв всех троих, повел их к передвижной автолавке. – Ух, у меня сегодня и аппетит, доложу я вам!
Батя смерил всю их компанию неласковым взглядом, но вслух так ничего и не сказал. Да и надо ли? А вот Королев заметил, что «замок» хочет всех подмять под себя, под свои стандарты. Я вслух ничего не сказал, а про себя подумал, что не имею ни малейшего желания подстраиваться под чьи бы то, ни было стандарты.
– Товарищ курсант, – подошел ко мне Веня. – Спойте, пожалуйста, еще раз «Фестивальную».
– Подпоешь? – подмигнул я ему дружелюбно.
– С удовольствием, но я еще слов не выучил.
– Тогда пляши, – пошутил Кальницкий. – Не стесняйся: в армии это в порядке вещей!
Я запел, а Веня к моему несказанному удивлению стал прихлопывать себя по бедрам, притопывать, и все это сидя. За нашими спинами раздался смех ротного.
– Что, товарищи курсанты, вам песня строить и жить помогает? А на танцы, как я погляжу, у вас уже сил нет? Иванов, и как тебе удается выкраивать время на песни?
– А я не курю, товарищ капитан! К тому же я отдыхаю, когда играю на гитаре, – ответил я, а про себя подумал, что песня на самом деле помогает нам как ничто другое.
– Вот это правильно, – одобрил капитан Асауленко. – Ладно, отдыхайте. Не буду вам мешать.
Миша вдруг шумно вздохнул, и у него вырвалось:
– Эх, хорошо бы сейчас надраться до потери пульса!
– Товарищ младший сержант, а вы что, пьете? – удивился Королев.
– Почему? Иногда не пью. Не берите с меня пример, – отшутился Миша, но, ни малейшего чувства вины на его лице не заметно. – Вы что, не знаете, что большинство мужчин пьют? И я не составляю никакого исключения из общего правила.
– И я тоже, – радостно гогочет «замок». – Хотя лично я человек малопьющий, сколько не пью, а мне все мало, мало!
Пока есть свободная минутка, я разулся и расстелил свои портянки на траве, чтобы подсушились.
– А знаете, – обратил на это внимание Батя, – французы называют наши портянки «русскими носками».
– Дикари, – притворно вздохнул Королев, – никак не поймут, что наши «носки» много лучше их! А еще считают себя европейцами!
Отдыхали мы недолго: уже через пять минут нас подняли, построили, и мы отправились на занятия по физической подготовке. А я мысленно повторял слова «Фестивальной» и вдруг вспомнил! Вспомнил, отчего мне кажется знакомым лицо Столба и его голос! Да мы же с ним виделись в прошлом году на Грушинском фестивале бардовской песни! Мы не познакомились, но теперь я все отчетливо вспомнил! Эх, скорей бы окончились занятия, чтобы поговорить со Столбом! А я-то гадал: с чего бы это у нас с ним такое притяжение и родство душ?!
Однако вожделенная команда «Разойдись!» прозвучала не скоро. Командиры взводов указали нам на то, что сапоги у всех пыльные. Любопытно, а какие они еще могут быть после занятий по физподготовке на открытом воздухе?
– Не носить же с собой обувные щетки? – пожимает от удивления плечами Веня.
– Именно носить, товарищ Нагорный, – терпеливо объясняет взводный, – только не каждому курсанту, а одну на взвод. А еще лучше – по одной щетке на каждое отделение.
– Может, еще и гуталин с собой тоже носить? – негромко возмущается Веня.
– А вот гуталин носить не обязательно, – улыбнулся взводный, – тем более что он у нас в очень неудобной таре!
Гуталин у нас и, правда, в огромных банках, на вид не меньше пяти литров. Перед входом в казарму стоит такая банка – одна на всю роту. Кстати, кому гуталин не нравится, разрешается покупать за свой счет нормальный обувной крем.
– Так что, командиры отделений, в каждом отделении назначить по одному курсанту, который будет постоянно носить с собой обувную щетку. После обеда заместителям командиров взводов получить брезент, из которого вы сошьете сумки для ношения обувных щеток. Завтра каждое отделение должно иметь с собой щетку, куда бы оно ни направлялось. Обувной крем, по желанию, можете, сброситься,  купить в небольшой баночке и тоже носить с собой. Если курсант, который носит с собой щетку на отделение, в наряде – на эти сутки назначать другого курсанта.
В своем отделении я назначил ответственным за ношение щетки Веню. Чтобы он не испортил казенный брезент, сумку выкроил и сшил Коля Ставничук.

«Закалка»
В кислой капусте, в сущности, ничего плохого нет. Говорят, что она даже полезна для здоровья. Но если ею вас кормят каждый день, или и того хуже – по два раза в день, то и хорошего в ней тоже ничего нет. Мы еще не дошли до столовой, как Королев тяжело вздохнул и обронил:
– Я год назад тоже сюда поступал, и тогда так же плохо кормили, и так же отвратительно кисло пахло. За целый год к лучшему, к сожалению, ничего не изменилось.
– Да, – говорит Борисов из вояк, – когда я был солдатом, нас и то лучше кормили. Намного лучше.
Я словам Королева не удивился, так как Серый часто жалуется и брюзжит. Хотя все мы сейчас постоянно страдаем от чувства голода. Некоторые курсанты по возможности берут из столовой хлеб, а перед сном едят, потому что не могут уснуть на голодный желудок. Офицеры периодически проверяют, есть ли у кого хлеб в карманах или под подушками, и поднимают таких курсантов перед всей ротой на смех. Но это мало кого останавливает.
– Это специально так делают, – убежденно заявил Зона, – для того, чтобы хлюпики всякие не выдерживали и уходили!
– Брось! Не может этого быть, – усомнился Рома, но Королев неожиданно поддержал Зону.
– Может. Приведу конкретный пример. В прошлом году из-за такого питания у нас прямо с абитуры из взвода четверо ребят добровольно ушли. Только их и видели. Естественный отбор. Они и другим расскажут, как здесь плохо кормят, и многие другие сюда уже не приедут!
– Маменькины сыночки, – выпятил грудь Зона, и наступил на ногу Косте. Тот ничего на это не сказал, но так странно таращит глаза. – Столкнувшись с первыми же трудностями, бежали!
– Не спорю, – охотно согласился Королев, – но это их выбор.
– В этом вопросе неплохо быть маменькиными сыночками, – мечтательно произнес Дима. – Я, конечно, неприхотлив, но я бы предпочел питаться лучше, чем здесь кормят. Намного лучше! Как говорится, плотный обед от десяти бед! А если он еще и вкусный, так тем более!
– Даже страшно подумать, что все четыре года мы можем так мучиться. Даже нормальное масло в армии умудрились заменить на этот гадостный комбижир.
– Что поделать? Армия это изменение некоторых жизненных привычек, – вздохнул Вася, и сообщил: – А я уже начинаю привыкать. С одной стороны плохо, но с другой стороны, может так надо?
– Это с какой такой другой стороны? – удивился Рома, самый осведомленный об армии в эту пору из нас человек. Что и говорить, Васе удалось разжечь наш интерес. – Кому это надо?
– Вдруг когда-то на войне попадем в плен, и нас там будут плохо кормить, а мы уже закаленные! – с подчеркнутым театральным пафосом заканчивает он свою мысль. Вася твердо убежден в своей правоте, хотя его утверждение выглядит странным. – Так что все это делается во имя благородных целей.
Вася любит высказывать разные предположения по любому поводу. Эти его рассказы всегда фантастичны и похожи на сказки или на бред сивой кобылы.
– Дурак ты, Вася, – качает головой Королев.
– Потрясающе точное и меткое определение! Ха! – смеется Зернов.
– И пришла же тебе в голову такая ерунда, – взвод единодушно осудил Васю и его вывод.
– Почему сразу ерунда? Вот вам такое никому даже в голову не пришло, – к своему несчастью продолжает защищаться Вася, весьма довольный тем, что он один додумался до такой простой и очевидной мысли, а все остальные глупцы – нет.
– И ни в какое другое место нам такие бредовые мысли тоже не пришли! Слушай сюда, Вася, – сказал я, – следуя твоей логике, нас всех здесь должны регулярно бить и всячески унижать, да?
– Это еще почему? – не понял автор оригинальной идеи.
– Ну как же? Чтобы потом в плену у нас уже была закалка! Так сказать, будьте готовы к плену!
Взвод хохотнул, взводный недоуменно оглянулся, но ничего не сказал. Батя чему-то блаженно улыбается, надо будет после ужина спросить его, каким таким мыслям он так радуется.
– Что ни говори, – вздохнул Еременко Володя, – а хорошее питание это одно из жизненных главнейших удобств и удовольствий. Мы и так здесь лишены многого, за исключением самого необходимого.
– Это точно, хорошая еда – это особенная радость.
– Третий взвод, прекратить балаган! Если вы не в восторге от здешней кухни – пишите рапорта, вас здесь никто силой не удерживает, – вмешался в разговор взводный, – и не придется больше страдать.
– Никак нет, товарищ старший лейтенант! Мы думаем, что это, возможно, кому-то из нас сможет пригодиться в будущем, – отозвался Вася, и тут же пожалел о сказанном.
– Что это? – не понял взводный. – Курсант Россошенко, вы бы старались говорить как можно реже, может окружающие будут меньше замечать вашу глупость. Когда вы молчите, это не столь очевидно.
– Восхищаюсь точностью этого определения! – сказал Сергей Королев, и даже улыбнулся, что не часто бывает. Мы долго смеялись над словами взводного и Королева.
– Пришли, однако, – буркнул Еременко, – снова кислая тушеная капуста, тьфу.
– Как всегда, – подтвердил Олег Зернов, – я от этого запаха уже свирепею. Да и пищеварению этот запашок не способствует.
– Сесть! Отставить разговоры! Тоже мне, броненосец «Потемкин!» Раздатчики пищи, встать! Приступить к приему пищи, – командует наш взводный. – Курсант Россошенко! Закаляйтесь! Добро вам! И помните, приказы не обсуждаются!
Я глянул в серьезные, прищуренные глаза мамы Гоши и заметил, что в них промелькнули веселые искорки. Кислую, дурно пахнущую капусту разложили по тарелкам, но, несмотря на то, что полдня мы бегали, маршировали, у многих тарелки так и остались нетронутыми. Но самое странное, что из офицеров никто этого не заметил. В столовой царила мягкая грусть.
Костя Морозов достал пачку печенья, и все за нашим столом оживленно задвигались. Каждому по одной печенюшке точно попадет, а, может, и по полторы. Но Костя, чинно глядя перед собой, съел всю пачку сам! Такого еще не было. У нас принято делиться всем, что есть. Пусть хоть по одному печенью, но непременно каждому! А Костя только что пренебрег этим правилом.
– Скажите, товарищ Морозов, – насмешливо спрашивает его Илья Гарань, – а у вас не возникло желания поделиться с нами? Ведь мы здесь все одна семья.
– Брат мой, а хлеб ешь свой, – спокойно ответил ему Морозов.
Мы допили чай ни с чем, а ведь каждый рассчитывал на печенье. Лучше бы его у Кости совсем не было: и нам бы легче было, и в нем бы не пришлось разочаровываться.
– Окончить прием пищи! Рота, встать! Выходи строиться! А ну быстро все заправились пилотками!
Когда строй распустили, я отозвал Батю в сторону и спросил его, чему он улыбался в строю, когда  обсуждали Васину теорию.
– То, что я скажу, на первый взгляд тебе покажется странным. Я порадовался, что мы живем не в Древней Спарте.
Я не имею ни малейшего представления, что он там имеет в виду. Увидев мое недоумение, Батя стал разъяснять свою мысль.
– Дело в том, что в Спарте один раз в год лучших воинов с утра и до самого вечера бичевали в честь богини Артемиды. Толпа, то есть зрители, ободряли воинов криками, призывая их с достоинством сносить порку, терпеть боль, так как она лучше подготовит их к походам и сражениям. По завершению ритуала жрецы осматривали рубцы на спинах и по их расположению даже предсказывали будущее. Так что твоя шутка на счет избиения для закалки не так уж нова и, главное, совсем не смешна.
Что и говорить, в ходе разговора с Батей я открыл для себя много нового. Я даже представить себе не могу, сколько еще интересного готовит нам путь познания. И мы стали готовиться ко сну.
А ночью нас первый раз подняли по тревоге, и, как выяснилось, для многих оказалось весьма проблематичным не выспаться и сразу действовать осмысленно. Поднялась неописуемая суматоха: вскочив по тревоге, курсанты суетились, бестолково бегали по казарме, сбивая друг друга с ног. Не все, конечно, но многие действовали именно так.
Ротный оторопело следит за происходящим в казарменном помещении. Видимо, таких бестолковых курсантов ему на его офицерском веку еще видеть не приходилось. Мама Жора вообще схватился в отчаянии за голову. Рома обливается потом и поминутно вытирает пот со лба.
– Рома, – шучу я, – выйди на развод с транспарантом, «Долой температуру выше нуля градусов!»
– Смотри, Рома, чтобы тебя «зайцы» не затоптали! – пошутил Кальницкий.
Сонный Юлька налетел на тумбочку дневального и опрокинул ее, а на ней стояли две керосиновые лампы. Перед самым объявлением тревоги дневальный их как раз заправлял керосином. Лампы упали, стекла разбились, и в душном помещении вдобавок ко всему еще отвратительно запахло керосином. Хорошо хоть, что лампы не горели, а то казарма деревянная, а жара стоит ужасная. Все могло бы вспыхнуть, как порох – пойди тогда, потуши! Юлька спросонья даже не сразу сообразил, что он сделал.
– Ну, ты, потомок Герострата! – налетел на побледневшего Юлю побледневший ротный. – Ты что, совсем дурак?!
– Товарищ капитан, я не хотел, – смущенно канючит Юлька.
В этот момент в дверной косяк врезался головой Еременко, и как метеорит, рассыпая брызнувшие из глаз искры, упал, и от него прекратилась всякая польза. Он так и лежит с ненашенской задумчивостью в глазах.
– Мама дорогая, – крикнул старший лейтенант Туманов, бросив своей фуражкой об пол, – роди меня обратно!
– Да, – констатирует мама Жора, – впереди нас ждет долгий тернистый путь и тихая паника. На быстрый положительный результат рассчитывать, увы, не приходится.
– Я в первую минуту никак не мог понять, что здесь вообще происходит, – нехотя согласился ротный, – здесь придется потрудиться. Рота! Выходи строиться! Курсант Шагойко, что это вы стоите так, будто радикулит скрючился?
Выбегая в числе первых из казармы, я наступил на какую-то худую, облезлую собаку, и она, заскулив, бросилась прочь со всех своих лап. Мне стало смешно, потому, что подъем по тревоге я представлял себе все-таки иначе. Результатами подъема по тревоге ротный был чрезвычайно недоволен, что, впрочем, и понятно. Нас охватило гнетущее чувство непокоя.
– Что ж, товарищи курсанты, – твердо пообещал командир роты, – будем с вами тренироваться. Днем и ночью!
Курсант Борисов грязно выругался самыми отборными словами.
– Ну, что же, не надо строить иллюзий: жизнь дала трещину, – грустно ругнулся Кальницкий.
– Чем вы недовольны? Сами виноваты. Юлька, ты чего лампу не словил? Безрукий, что ли? – возмущается «замок».
Юлька обиделся и заявил, что у него, вообще, золотые руки.
– Это точно, кто же спорит? Только растут не оттуда! На твоем месте нормальный человек должен уже умирать со стыда!
До подъема оставалось еще три часа, и нам разрешили поспать, пообещав, что весь день мы только тем и будем заниматься, что подниматься по тревоге. Но, несмотря на столь унылую жизненную перспективу, мы были в неплохом настроении: ведь еще можно поспать! Всем известно: ничто так не радует глаз, как здоровый и крепкий сон. К тому же все курсанты имеют слабость поспать.
– Отставить! – звучит в казарме красивый командирский голос старшего лейтенанта Туманова. – Заправить обмундирование! Товарищи курсанты, сапоги должны стоять лицом к проходу.
Однако нас обманули: спать в эту ночь нам больше так и не пришлось. Через минуту после того, как все улеглись, нас снова подняли по тревоге. А потом еще и еще.…
Вместо самоподготовки мы сегодня получили солдатские вещ-мешки, солдатские котелки, фляжки, противогазы, респираторы, ОЗК с бахилами. А еще подсумки для магазинов к нашим автоматам и ручным пулеметам, а также гранатные подсумки.
– Помните, товарищи курсанты, я вам еще на абитуре говорил, чтобы вы посылочные ящики не выбрасывали, а отдавали их на хранение старшине роты в каптерку? – говорит командир роты. – Вот и пришел их час. Сейчас вы будете изготавливать бирки на свое снаряжение и амуницию. Командиры взводов, командуйте!
На самом деле рулили процессом те курсанты, которые поступили в училище из войск. В каждом курсантском отделении таких от одного до трех человек. Они такое в армии уже проходили, поэтому все знают. Под их руководством и при их помощи мы нарезали необходимое количество бирок, а их каждому из нас нужно по семь штук. Потом проделали в них дырки, ошкурили наждачной бумагой, написали каждый свое воинское звание, фамилию и инициалы. Потом вскрыли бирки бесцветным лаком, а когда он высох, стали пришивать бирки на свою снарягу.
Курсант Володя Шумейко, поступивший в наше училище со срочной службы в воздушно-десантных войсках, с нескрываемым удивлением рассматриват полученные котелок и фляжку.
– Что за хрень?
– Сам ты, – отвечает ему Миша Кальницкий, – нормальная посуда.
– Чего в ней нормального? – совсем не обиделся Шумейко, – вот посмотри сам, фляжка какая-то овальная, поставить ее нельзя.
– Можно подумать, что ты видел фляжки с плоским дном.
– И не только видел, но и почти два года пользовался. В ВДВ фляги с плоским дном, и на 250 мл больше по объему. А котелок, наоборот, меньше этого примерно на треть. И металл там толще, а еще они некрашеные, можно в огонь ставить в угли или подвешивать над костром. А что будет с этим котелком или фляжкой, если их в костер сунуть? И размер этого котелка несуразный. Кто может столько съесть? Да и нет таких порций в нашей армии.
– Наш Зона съест и еще добавки попросит! 
– А если варить в таком котелке, то мешать в нем варево неудобно, – не обращает внимания Шумейко на шутку.
– Отставить разговоры, – вмешался ротный. – Этот котелок предназначен не для готовки пищи, а для централизованного получения горячей пищи. Это вам не ВДВ, которым на территории противника никто горячей пищи не принесет. В армии война войной, а обед – по распорядку, сами уже должны знать.
Ротный снял фуражку и вытер платочком лоб. Солнечный зайчик смешно заплясал на его лысине.
– На счет размера – согласен, по мне, так и десантный котелок на 1 литр для одного человека великоват, разве что варить в нем на двоих. Удобно и то, что десантная фляга входит в котелок. Будь моя воля, я бы не только в десантных войсках, а всей Советской Армии выдал бы такие комбинированные котелки, как в ВДВ.
Нам было очень интересно, но на этом обсуждение достоинств и недостатков котелков и фляг прекратилось. А мне захотелось заиметь комбинированный котелок с флягой, как в наших воздушно-десантных войсках. Хотеть ведь не вредно! Мне комбинированный котелок с флягой пока приходилось видеть только в кино, в фильме «В зоне особого внимания», но тогда котелок на меня особенного впечатления не произвел. Теперь же мне определенно хочется владеть и пользоваться им. Значит, это только вопрос времени.

Рождение подхалима
     «Красная Армия создала невиданно твердую дисциплину не 
                из-под палки, а на основе сознательности, преданности,
                самоотверженности самих рабочих и крестьян».
В. И. Ленин
У нас занятие по знанию уставов, а это значит, что мы не бегаем, не прыгаем, не маршируем, не роем окопов, а сидим в классе – редкое счастье для курса молодого бойца.
– Воинская дисциплина – есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими порядка и правил, установленных законами и воинскими уставами. Она основывается на глубоком сознании каждым военнослужащим воинского долга и личной ответственности за защиту своей Родины – Союза Советских Социалистических республик.
Взводный сегодня злой – его все раздражает, и он шипит, как змея. С самого утра он придирается буквально ко всем и ко всему. Многих терзает вопрос: что это с ним? Настоящей причины никто не знает.
– Может, его на службе выдрали? – высказывает свое предположение Веня. Странно, что сегодня у него только одна версия происходящего: обычно их у него в изобилии. Почему-то многим даже не приходит в голову мысль, что лучше просто не ломать себе голову над этим вопросом.
– Нет, мы бы об этом точно знали, – шепчу я.
– Тогда остается одно: фронтовые дела идут неважно, – тихо говорит Королев. И, поймав на себе недоуменный взгляд Зоны, счел нужным разъяснить: – Ну, на семейном фронте – бои местного значения, а может и серьезнее чего.
– Сразу нельзя было по-людски сказать, что он с женой поссорился? – отчего-то обижается Зона.
– Очень похоже на правду, – задумчиво говорит Миша Кальницкий. – А я-то все гадаю, чего это он так часто пьет, да еще в немереных количествах, а радости это ему не приносит? А он не пьет, просто он дезинфицирует свои душевные раны!
– Каждый военнослужащий обязан строго соблюдать законы, выполнять требования военной присяги и воинских уставов, – заучено говорит мама Жора. – Коренное требование воинской дисциплины – беспрекословное повиновение подчиненных своим начальникам, быстрое и четкое выполнение их приказов, приказаний и распоряжений.
Прибежал дневальный по роте и доложил взводному, что нужно срочно направить двух человек в наряд на хлораторную станцию, так как предыдущий наряд сняли из-за того, что они, вместо несения службы, спали.
– Курсанты Журавлев и Захаров! Марш в наряд по хлораторной!
– Есть! – в один голос выкрикнули довольные Рома и Зона.
– Не забудьте набрать с собой газет, пирожков и яблоков, – советует им Олег Зернов. Ему завидно, что не ему подфартило вместо занятий отправиться в такой «шаровый» наряд, подальше от начальства.
Взвод дружно смеется, а Королев громко посоветовал не забыть взять с собой воды.
– Ну, что вы, товарищ Зернов, не дураки же они, в самом деле, – удивляется взводный. – А этим, которых сняли, передайте: пусть бегом сюда мчатся! Тем более с горы это легко делается, а я засекаю время.
Сомневаться не приходится, сейчас здесь будет лужа дров. Судьба нарушителей на сегодня будет, прямо скажем, незавидной.
– По своему характеру преступление отличается от дисциплинарного проступка значительно большей степенью общественной опасности.
Сменившийся наряд – Третьяк и Розовский прибыл на удивление быстро даже для проштрафившихся. У взводного вид непреклонный и суровый, у штрафников вид понурый.
– Курсант Розовский, это вы там, жмурясь на солнышке, выгревали свой неприлично толстый зад? Не смотрите вы на меня с таким угрюмым портретом своего собственного хамского лица. Еще военной присяги не приняли, и вообще неизвестно – будете ли вы здесь учиться, а нате вам, пожалуйста, они уже готовые члены Национальной лиги «шары!»
Настроение взводного не сулит ничего хорошего. Розовский это чувствует и так беспомощен, что на него жалко смотреть.
– Что, «шаровики»-затейники, скажете? Ну-ка, внятно восстановите-ка мне всю хронику событий на хлораторной.
– Виноваты, товарищ старший лейтенант, – за обоих ответил сержант Третьяк.
– Знаю, что виноваты, это и так всем понятно, – как нечто само собой разумеющееся, сказал взводный. – Вы вот что мне скажите: а кем это, интересно, вы себя здесь возомнили? Один, похоже, шишкой на ровном месте, а другой так вообще пупом земли, да? Угадал? Взвод, а вы чего головы поопускали? Что, всем сразу стало стыдно? Курсант Розовский, вы чего все время молчите, вы что, контуженный?
Юлька, у которого прямо на глазах растет чувство вины, долго униженно оправдывался. Мол, он и сам не понимает, как его там совершенно незаметно стало клонить в сон. Третьяк тот напротив, больше не решался что-либо сказать в свое оправдание. Взводный помолчал, и мы по наивности понадеялись, что гроза уже прошла, однако, не тут-то было! Взводный отчего-то совсем рассвирепел.
– Ну, я вам всем сейчас развею тоску и сонливость, – кричит он не своим голосом, – взвод, встать!
И вместо занятий по уставам он повел нас на занятия по строевой подготовке.
– Сумасброд, – только и сказал на это Третьяк.
Взводный на протяжении всего занятия продолжал разоряться и все больше не по Уставу – я в этом уверен, хотя Уставы пока знаю не очень. Его речь оказалась длинной. Мне на ум пришла мысль: а что я здесь делаю? Развить ее не дал Рома, который подмигнул мне и посоветовал, чтобы я запоминал, мол, пригодится! Лично мне все происходящее показалось безумным сном.
К окончанию занятий много раз высмеянный Розовский, без всякой надобности, всячески демонстрировал свою неуверенность и преданно смотрел на взводного, готовый исполнить любое его поручение.
– Вы только посмотрите, – пренебрежительно кивнул головой Королев в его сторону, – как быстро он разросся буйным цветом подхалимства. Прекрасный пример того, как просто из человека сделать…
– Курсант Королев, закройте рот, – тут же отреагировал мама Жора, ему так спокойнее. – Внимание, взвод! Завтра я буду принимать зачет по знанию Уставов. Буду спрашивать по всем темам, которые мы с вами проходили.
Зачет мы благополучно завалили. Ночью готовиться никто не смог, потому что за день так набегались, что глаза сами слипались, и в голове из прочитанного ничего не откладывалось. Как сказал Зона, голова уже ничего не варит. Махнув на все рукой, мы легли спать.
– Вы чего это, спать собрались? – удивился «замок». – Мама  Жора нам этого не простит.
– Хорошо, хорошо, – не раскрывая глаз, с кровати ответил за всех Зернов, – об этом у нас еще будет время подумать. Завтра. А сейчас всем спать.
Как я уже сказал, зачет мы завалили. Даже наши вояки, которые должны знать Уставы со службы и те нас поддержали, и на вопросы взводного вместо того, чтобы отвечать, стоически молчали. Взводный, когда понял, что мы абсолютно не готовы к его зачету, осерчал больше прежнего.
– Неужели никто не готов? Такого не бывает, потому что такого быть не может. Вы это что, специально? Сговорились все? – задохнулся он от злости и твердо пообещал: –
Ну, вы сейчас об этом быстро пожалеете!
К счастью, как мы уже не раз убеждались, что далеко не все свои обещания мама Жора выполняет. К тому же отсроченное наказание мало кого пугает.


Рецензии
Прочел уже второй блок из десяти глав, и пока повествование не разочаровывает. Даже наоборот, становится все интереснее и интересней!

Иван Максимов   30.06.2020 13:10     Заявить о нарушении
Спасибо! Надеюсь, дальше тоже будет интересно!

Анатолий Гончарук   04.07.2020 00:32   Заявить о нарушении
На это произведение написано 10 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.