Пошатываясь от усталости

Вчера взорвалось у соседа и сгорело две любовницы. Я не обращаю на подобные мелочи внимания. Наш дом – Россия и этим всё сказано. Я исправно тружусь на работе и ещё не падаю в голодные обмороки. Я горжусь своей профессией – я горняк. Но приходя, после работы домой, пошатываясь от усталости, я обычно включаю телевизор, ибо холодильник выключен давно. И что я вижу и слышу, падая в постель, пошатываясь от усталости. Пошатываясь от усталости в меня начинают лезть телевизионные новости. Это даёт некоторый отдых. С экрана демонстрируют 1,2,3,..5,..7 фотографий без вести пропавших. Туда им и дорога. Безмерно рад, что там не оказалось моей фотографии. На Дальнем Востоке не платят зарплату по году и сгорело 700 тысяч гектар леса. Рад что мне зарплату не дают только полгода и у нас не так много леса. На конфликт в Чечне ушло 10 триллионов рублей. Даже весело. Красноуший журналист на фоне «Рабочего и Колхозницы» уверяет меня, как эти «рабочий и колхозница» мучили меня в течение 70-ти лет. Смех со скорбью. Взорван мост с проходящим по нему пассажирским поездом. О жертвах не сообщается. Сообщается, что это уточняется. Разбились 3 самолёта, и как лётчики не выводили самолёты из крена, автопилоты уверенно вывели все три самолёта прямо в скалы. Мне надоедает всё это смотреть и слушать, и я переключаю телевизор на другой канал, здесь кажется показывают Ленинград. Извиняюсь, Петербург. На весь экран: полведра наваристого супа. Ведро хорошее – эмалированное. К горлу подходят спазмы и найдя в кухонном буфете полпакетика вермишели, я начинаю её жевать. Через час придут из школы дети. Весёлое дело! Чем же мне их кормить? Меня начинает раздирать хохот. Хохот внутренний, тем не менее, не менее раздирающий. Хохот умиротворяющий, ум…уми…уме…умертвляющий. Хохот меня успокаивает, хотя это и не к месту. Пошатываясь от хохота я возвращаюсь в постель. По телевизору показывают ленинградского, опять извиняюсь, петербургского людоеда. На вопрос журналиста: «какой был съеденный людоедом художник?», людоед скромно потупясь, отвечает: «худенький». Но в моей памяти остаются полведра наваристого супа и всё остальное в моей голове уже просто плохо укладывается. Видимо я уже догрыз и последние остатки совести. Мне остаётся только сожалеть, почему людоед не ел грудных детей, воруя тех из колясок. Бедный, начинаю я жалеть людоеда: ведь грудных детей он мог бы кушать целиком с косточками и никогда бы не попался. Но уже началась другая передача... пляски голых задниц и …может мне мерещится, но всё равно извиняюсь, голых писи.
Постель приятно греет тело, а мой кулак приятно греет зажатая горсть вермишели. Если долго и тихо (не дёргаясь) лежать в постели и смотреть телевизор, на ушах может накопиться изрядная куча лапши. Из этой лапши, пошатываясь от усталости, сегодня я буду готовить детям ужин.
               
                Зима 1995 г.