Андрюша. Из дневниковой повести Больница

СЕЙЧАС, ПО ПРОШЕСТВИИ ЛЕТ, Я АНДРЮШУ УЖЕ И ПРЕДСТАВИТЬ НЕ МОГУ ИНАЧЕ, КАК В ОБРАЗЕ МАЛЬЧИКА ИЗ "КАДЕТСТВА" (И БОЛЕЕ КОМПАКТНОЙ ВЕРСИИ СЕРИАЛА "КАДЕТОВ").



          Есть магнетические фильмы, которые, если заявлены в программе, их жалко не увидеть. "Цвет ночи" с Брюсом Уиллисом я дважды увидел в отрывках, прежде чем смог посмотреть его целиком. Я его уже видел трижды, каждый раз давался не без напряжения, особенно первый. Фильм построен так, что в первый просмотр он ужасает своей жестокостью, а потом, при всей его жёсткости, ты ощущаешь в нём не призыв к жестокости, а непомерную тяжесть боли. И сострадание начинает перевешивать ужас перед бессмысленной жестокостью, которой, как кровью, истекает фильм. Светлы главные герои, и они оберегают тебя от разрушительного действия безумного сюжета.
          Мне хотелось пересмотреть этот фильм. Не так, чтобы я очень надеялся, что он поможет мне написать об Андрюше, но лишний толчок он должен был дать.
          Я даже не знаю, вспомню ли я достаточно много об Андрее, и уже глубокая ночь. И грустно это, потому что Андрей был главным моим другом, там, в больнице. И это притом, что друзьями мы, вероятно, и не были.
          Ключевой к началу рассказа об Андрее была вот какая фраза:
          Если Миша в своих бестолковых застываниях почти с первого мгновения напоминал мне сильно, при фактическом не столь уж и большом сходстве, того американского актёра, который играл в фильме "Пролетая над гнездом кукушки" заторможенного достаточно молодого олигофрена с грушевидной головой и близко посаженными глазами, то Андрей с самого начала своей внешностью производил впечатление мальчика из фильма "Цвет ночи". В очках, с круглым бисексуальным лицом, он очень чётко напомнил мне мальчика Ричи из фильма.
          Узнавая человека лучше, ты постепенно начинаешь отделять его от того, кого он напомнил при первом знакомстве. И сейчас для меня Андрей, конечно же, не Ричи, хотя внешнее сходство между ними есть, и, вспоминая "Цвет ночи", я буду вспоминать Андрея.
          Ещё более интересным было то, что интуитивно этого Андрея я воспринял в глубине своего подсознания как уже знакомого мне по прежним нашим встречам моего Андрюшу парковского! И это было так на самом деле: он сблизился со мной так стремительно, будто мы были с ним уже знакомы, и был он по ряду качеств и внешности так похож на Андрюшу из парка, что я сам подпустил его к себе практически без сопротивления.
          Андрей воспринялся и был на самом деле своим – вот в чём хитрость столь простого начала наших отношений.
          И я скажу ещё более занятную, быть может, вещь. Никакое заочное описание не даёт возможности читателю почувствовать реальный образ того, о ком идёт речь. И если меня попросят дать образ, который позволит почувствовать, каков же он на самом деле, парковский Андрюша, то я отвечу, что он не имеет ничего общего с Ричи из "Цвета ночи", а близок он в моих ощущениях к парню, главному герою фильма "Быстрей смывайся – I" и отчасти к Ди Каприо из фильма "Жизнь этого парня".
          И вот Ричи и парень-подросток из "Быстрей смывайся – I" с одной стороны, такие непохожие, и два Андрюши, больничный и парковский, воспринимаемые, в какой-то мере, как единое целое с другой стороны, составляют тот странный геометрический узор, в котором можно попытаться на ощупь реально воссоздать моих Андрюш.
          (МОЖНО ПРЕДСТАВИТЬ ПРИ МОЁМ ВКУСЕ К СОВПАДЕНИЯМ, В КАКОМ Я БЫЛ ВОСТОРГЕ, УВИДЕВ КОРИ ХЕЙМА "НЕЛЬСОНА" ИЗ "БЫСТРО СМЫВАЙСЯ" В РОЛИ… РИЧА В ДРУГОМ ФИЛЬМЕ – "СМЕРТЕЛЬНОМ ПОЦЕЛУЕ"!).
          Андрюша не был ни заикой, ни импульсивным психом, ни скованным и малодинамичным невротиком – сравнив его с Ричи, я теперь дистанцирую их.
          Андрюше было 25 лет. Выглядел он на все 17! У него было симпатичное подростковое лицо без щетины, как я уже сказал – в очках, светлое, с малозаметными небольшими шрамчиками.
          Он был в автоаварии, и шрамы оттуда. Они его, наверное, смущали, мне он высказывал, по крайней мере, намерение делать по поводу этого пластическую операцию на лице. Но они действительно не привлекали к себе внимания и замечались, совсем не портя внешности, только вблизи.
          Андрюша был проныра и непоседа. Такого "живого" в отделении другого не было.
          Андрюша водил дружбу с теми, кто лежал в маленькой палате, с "избранными". То, что не сохранялось в других палатах, он хранил в моей тумбочке. Он хранил всё это в моей тумбочке ещё до меня, при моём предшественнике, о чём он поведал мне в первый же мой вечер в той палате. У меня он прятал карты, определённые ценные припасы. Как только я оставался один в палате, а то и не дожидаясь того, он заскакивал ко мне, приседал и шептался со мной, угощал чем-нибудь, всегда находился повод зайти ко мне. И вот при всей его показной бесшабашности, в нём было столько скрытого, что, в общем, чувство меры он соблюдал с удивительной чуткостью. Границ никогда не переходил и, наоборот, порой проявлял определённую буферность в отношении меня.
          Наиболее частым вариантом в первые дни моего пребывания там был такой.
          Я чувствую, как его рука легонько шлёпает по плечу или так же легонько, по-мужски игриво, дёргает за мочку уха, и слышу:
          - Эй, ты! Опять спишь! А там уже обед идёт!
          Я знаю, что это Андрюша, и меня не раздражает, что он меня будит. Почти всегда по делу – какое-нибудь маленькое дело, да найдёт!
          Заходит не просто, чтобы не дать поспать, а заходит что-нибудь да предложить для меня. Он скрашивал мне жизнь в первые дни, спасал от унылого сонного лежания. Своей динамичностью он меня расшевеливал.
          Тут я хочу сказать, что Андрей был из тех единиц  в отделении, чей диагноз я примерно знал. Он был практически здоров: эпилепсия с редкими приступами, не знаю даже, с детства или после аварии. Я лично за больше чем месяц не видел ничего даже близкого к приступу.
          Был динамичный, мобильный, снующий везде, почти вечно занятый чем-то Андрюша, который оживлял меня.
          Если заходил за картами, звал и меня с собой:
          - Пошли в карты играть!
          Особенно под конец, ох как хорошо мы играли в карты, в переводного дурачка, но так классно! После отбоя в туалете на кушетке, открыв окно свежему воздуху, втроём: Коля, Андрей и я. Они курили, и было нечто сверх игры, карты были поводом быть вместе наедине. Мне было хорошо с ними в этом общении. Что-то из ранней юности выплывало, незамутнённое, свежее: прохлада летней ночи, азарт, юные друзья, с которыми хорошо и беззаботно, ощущение тайного братства, душевного союза, взаимной симпатии и тяги, не требующих усилий. Спокойная ночь впереди. Как в пионерском лагере, но свободнее, беззаботнее.
          В конце концов, нас медсёстры и санитарки вытуривали, но они доверяли мне, так что проблем не бывало. Заходили из отделения в туалет и тоже вступали в разговор или даже в игру.
          Надышавшись воздухом свободы, мы отправлялись спать. Часто до сна мы ещё совершали ритуал массажа.
          Вот массаж – это и есть Андрюша. Это он.
          - Андрей, ты сделаешь мне массаж? – слышал я то от одного, то от другого.
          - Ложись, я тебе массаж сделаю, – слышал я от Андрея.
          Поначалу мне это казалось экзотикой. А потом я вдруг стал понимать, что здесь, в отделении, многие пользуются услугами Андрея, и это не воспринимается, как что-то, выходящее за рамки нормального. И Анжей, спортсмен, получал сеансы, и того же "Виктора Викторовича" Андрей массажировал.
          И мне самому захотелось участвовать в этом действе.
          С Андреем мне было очень просто, он, как свой, сразу вошёл в моё доверие, и в отношении его я не испытывал никакого комплекса по поводу каких-то голубых моментов. То есть, я его воспринял изначально как бисексуала, как несколько видоизменённое продолжение парковского Андрюши. Разговоров на голубую тему не было, но для меня как бы изначально не существовало барьера первого подхода к теме, было ощущение как бы уже пройденности нами всего этого ряда условностей.
          Андрей носил на пальце кольцо и говорил всем, что был уже дважды женат, а сейчас он живёт с женщиной, с которой они не зарегистрированы, но, фактически, это его третий брак.
          Я удивлялся и в какой-то мере, может, завидовал его шустрости, но это было на уровне разума и нисколько не мешало воспринимать интуицией Андрея, как бисексуала, так же ясно чувствующего меру моей голубизны.
          Странно, но ничего не сказав друг другу об этом, мы знали это друг о друге и  вместе с ним мы держались именно поэтому.
          Сергей, которого я обозначил, как "среднего", третий наш сопалатник, крепкий, здоровый, губастый парень, выписался через день или два после того, как я попал в эту "элитную" палату.
          В ночь перед выпиской он дал капитальную гастроль. Не знаю, кто проник к нему в постель, но добрых полчаса, если не дольше, на ней с бычьим задором, стуком, скрипом, паровозным дыханием на полную катушку совершали, похоже, половое сношение.
          Это было так необычно и интригующе, что я с открытыми (в темноте палаты) глазами удивлялся и восхищался мерой беззастенчивости этого действа. Мне трудно было усомниться в том, что Серёжа не один в постели, да ещё и грянул шёпот, полностью сняв сомнения.
          - Ты что, ссышь?! – громко прошептал вдруг Серёжа. В вопросе не было удивления или оскорблённости: шёл вовсю процесс, с полной раскованностью, всё в пылу могло восприниматься почти как естественное.
          Видимо, просто какую-то влагу он почувствовал и задал в возбуждении свой вопрос.
          - Нет, - ответил шёпот.
          Такое могло происходить только в хорошо "сработанной" паре. Или же в паре двух мужиков.
          Я так и не узнал, естественно, с кем устроил в последнюю ночь пребывания своего в отделении "прощальную гастроль" Сергей.
          Логикой я говорил себе, что это была медсестра или санитарка, юрко выскользнувшая под утро из палаты.
          Но воображение моё рисовало Андрея в постели с Сергеем. Видимость массажа, переходящая, когда все в палате уснут, в то, ради чего на самом деле затевалась эта постельная возня.
          Тогда воображение рисовало и другой образ: парня из отделения, с которым Сергей сошёлся, и они стали любовниками.
          А теперь, когда я думаю об этом моменте, я полагаю, что это был не кто-то абстрактный, незнакомый мне. Я узнал всех, и, может быть, это был один из тех, кого я знаю, например, тот же Пашка.
          Но, так или иначе, с Сергеем в ту ночь кто-то разделял ложе, и думать, что это был точно не Андрюша, я не могу.
          Не было странным, что после этого случая я почувствовал какую-то большую, чем раньше, раскованность в своей душе.
          Массажи делались чаще при выключенном свете, после отбоя, а иногда – вечером, по светлому, ещё до отбоя.
          Конечно, я стал постепенно менее дичиться, поприсутствовал как зритель, во время массажа, потом попросил Андрея научить меня тоже делать массаж. Было классно – трогать кого хочешь, сколько хочешь, осёдлывая его в достаточно сексуальных позах в процессе массажа, и при этом не чувствовать никакой неловкости – массаж без комплексов, только и всего.
          Андрюша – эпилептоид, конечно же, был лёгким садистом. Ему нравилось щипать, мять, давить!
          В принципе, определёнными навыками достаточно глубокого массажа я тоже владел, вопрос был в том, чтобы решиться это делать.
          Андрюша даже был доволен, когда я захотел потренироваться на нём.
          Приёмы, которые я знал, я применил: умеренно жёсткие разминающие движения на конечностях от периферии к центру, затем на спине и груди: катание кожи, щипки, подсечки, давление кулаками. А затем я сделал релаксирующее: мягкие, успокаивающие поглаживания всего тела: груди, спины, рук, ног.
          Какое удовольствие было возиться с телом парня. Андрюша сам остался доволен и легко уснул после релаксации.
          Под конец нашего срока лежания он уже сам просил меня сделать ему массаж. Несколько раз я ему потом ещё делал массаж, а в одну из последних ночей, в последний раз даже отказал. Не помню: то ли мы с Игорьком в карты играли, то ли я Коле массаж делать собирался. Я сказал ему:
          - Андрей, я уже много раз тебе делал массаж; одним разом больше, одним меньше… Обойдёмся, да?
          Он согласился. Обошлись.
          После первого массажа, я ему делал дальнейшие уже в темноте. На втором массаже я уже открыл ему голубые козыри, не встретив, как и следовало ожидать, особого удивления:
          - Я такой массажист, что я, скорее, буду вот так нежно ласкать, гладить кожу, чем щипать и выламывать суставы. А ну? Ух, ты, как классно вот так нежно ласкать!
          Нежные ласки его тоже устраивали. Я проводил рукой по коже ещё мягче, ещё ласковее.
          - Во, во, вот так! У меня аж мурашки по телу пошли! – говорил он, прислушиваясь к ощущениям.
          И массаж, и ласки он принимал с равным удовольствием, расслабляясь и подчиняясь действиям над ним.
          Потом он делал массажи другим, бывало, я помогал слегка, и мы делали массаж в четыре руки.
          Андрею заказывали массаж "крутые", это было знаком престижа, наличия у него права командовать.
          Я не был массажистом. Мои массажи-ласки принадлежали только тем, кто мне нравился, с кем возиться мне доставляло удовольствие.
          Кульминация наших с Андрюшей отношений наступила где-то к середине. И я угощал его конфетами, и он по десяти раз в день заскакивал ко мне. Играли в карты, в шахматы, вместе водили нас на физиотерапию.
          Мы не были "не разлей вода", но часто бывали вместе. То мне приносили продукты, мы ели их на "второй" ужин; ему раз в 3 дня дедушка приносил банку жареной картошки, тогда он в вечернюю мою полудрёму заходил со своим полушёпотом:
          - Пошли есть картошку!
          Ели мы тоже часто втроём, в том же составе: я, Андрюша и Коля-Колясик.
          Так вот, для кульминационного массажа мы пошли в нашу палату. Было темно, дверь закрыта, Витя один в палате на соседней койке, и он то ли спит, то ли дремлет, а может, прислушивается к нам, как я делал когда-то при Серёже.
          Андрей лёг на мою кровать, ногами к подушке. Я его массажировал, как обычно, он был раздет по пояс, штанины его трико я сам натянул как можно выше. Я делал массаж, потом поглаживания, пока Андрюша не вошёл в процесс и не сказал:
          - Вот, пошли мурашки по коже!
          Потом я гладил его, уже вводя руку под края оставшейся одежды, через трико снаружи провёл несколько раз по интимному месту. Потом с трудом удалось пробраться через штанину к его члену, который небольших размеров, но уже почти крепко стоял, и мерно начать ласкать его. Потом через другую штанину другой рукой я продолжил онанировать его член. Попутно я прощупал и проласкал ещё и другие интимные места.
          Он лежал и молчал, пока я с ним игрался.
          Раздевать его дальше было нельзя, через одежду это было делать не очень удобно, и не был я уверен, что Витя спит.
          Я ещё немного поласкал Андрея, и мы прекратили игру.
          На всё Андрей прореагировал именно так, как и полагалось: спокойно и естественно.
          Делал я ему ещё массажи в их большой палате после отбоя. Я был уже свободен от комплексов. Он раздевался до трусов. В процессе массажа, пока он на животе, я садился ему на ягодицы, чуть ли не ложился сверху, делая массаж. По крайней мере, спокойно позволил себе прикасаться и даже чуть ли не прижиматься своим передом к его заду. Массажировать сидя, вплотную придвинувшись лицом к лицу, взяв его бёдра на свои, как и другие, бывало, делали во время массажа.
          Видимо, благодаря массажам и относительно свободным общим контактам с Андреем, особых сексуальных желаний я к нему не испытывал. Да и всё протекало настолько естественно, что в наших дневных отношениях не было "комплекса заговорщиков", никакой неловкости, обыкновенная дневная беготня и всё.
          Мне не приходило в голову, как это было с Колей или Серёжей скворчонком спрашивать: "Можно тебя обнять?" – прежде, чем это сделать, – в отношениях с Андреем.
          Простые нежные объятия и не входили в общий стиль наших отношений с Андрюшей, стиль был простой и незамысловатый. Но у меня и желания не появлялось вот так, как Колю или Серёжу, нежно обнять Андрея и прижать к груди. Нам было достаточно общей жизненной совместной суеты.
          Здесь же я напишу о мальчике, который доводил меня до трепетно нежных чувств своей красотой, но был недоступен никому.
          Гена поступил одним из последних в отделение. Это был красивый 17-летний мальчик, красивый холёной, породистой красотой, правильными, достаточно крупными чертами лица, розовощёкий "кровь с молоком". Ядрёный такой, классный мальчик в обтягивающих голубых джинсах, белых, белоснежных, носках, с интеллигентной немногословностью. Я бы написал о нём "упитанный", если бы это слово означало не избыточную жировую полноту, а говорило бы о результате правильного питания, создавшего здорового, красивого, крепкого подростка.
          Он был в хорошей мере самодостаточен, спокойно, без комплексов. Скупо отвечал на вопросы, не навязывался, не искал себе покровителей и друзей.
          По утрам он сидел на унитазе, и даже в этом было какое-то внутреннее чувство собственного достоинства. Никто из самых "крутых" ни одного слова "подколки" ему не сказал.
          Он был красив, лежащий днём на кровати, длинноногий и крепкий в своих обтягивающих голубых джинсах. Я не мог, заходя в их палату, отказать себе в удовольствии лишний раз задержать взгляд на этом мальчике.
          И в столовую он ходил с достоинством, без суеты, не самый первый, но и не в числе последних.
          С кем-то из относительно "крутых" они вдвоём ходили купаться в душ. Я не помню, кто это был, может Саша – старший? – но как я ему завидовал!
          Каким красивым Гена вернулся оттуда: распаренным и разморенным. Не могу отделаться от чувства, что они туда ходили не только купаться. Что между ними что-то было. Такой красивый мальчик не мог не тронуть душу ни одного "крутого" мужчины, долго находящегося в абстиненции.
          Слишком настойчиво и именно с Геной он рвался в тот день в душ. И Гена спокойно и с готовностью пошёл с ним.
          Была возможность парой слов перекинуться с Геной. Хотя бы один вывод я из этого сделал почти уверенно: Гена не оказался гордецом, как я с опаской ожидал.
          Я думаю даже, что внутри ему было не так уютно, как это казалось при взгляде на него снаружи. Он был красив, а красота создаёт вокруг себя ауру величия. Величие его красоты обезоруживало окружающих, тормозило агрессию, стимулировало немое восхищение. А Гена просто пользовался тем, что его красота оберегает его, и молчал, радуясь возможности внутри себя схорониться от отчасти непредсказуемого контингента людей, среди которых он оказался не по своей воле.
          Боюсь, веди он себя более раскованно, его бы начали больше клевать. Он это чувствовал интуитивно и молча держал возможную дистанцию.
          Шёл фильм по телевизору, и на диванах сидели плотно. Не помню, как я оказался рядом с Геной, может быть, даже сам подсадил его к себе, подвинувшись. Но минут 5 или 10 я сидел рядом с ним, прижавшись бедром к бедру, может, даже, запустив руку за его спину по спинке дивана. Несколькими словами мы обмолвились с ним. Ровно столькими, сколько позволяла его "дистанция". Скажи я одно лишнее слово, и оно бы оказалось лишним: мы оба это бы почувствовали, и, боюсь, он закрылся бы от меня.
          Но это осталось: мы сидим, прижатые друг к другу, и это возможно, и это высшая точка счастья в моей влюблённости в этого красивого мальчика.

          Андрей, едва я поинтересовался у него насчёт Лёши, сказал:
          - О, с Алексеем у тебя всё получится!..
          Что касается Гены, такого вопроса у меня не могло случиться. Но воображённый мной вопрос получил столь же виртуальный категоричный ответ:
          - Нет, с Геной у тебя ничего не получится!..

          И всё же с Геной у меня получилось больше, чем ничего, и я об этом уже написал.

          Мы с Андрюшей делали массаж и Коле-Колясику, но это уже другой, следующий рассказ, рассказ о Коле.
          Невозмутимая улыбчивая маска Колясика подвигала Андрюшу и на иронические замечания.
          - Ты представляешь, ему 21 год, а он ещё девственник! Ни разу с женщиной не был.
          А Коля в пику Андрею делал вид, что горд своей девственностью.
          - Ты представляешь, его мама так обхаживает, кормит с ложечки. И называет его: Колясиком или Колюсиком как-то, как маленького.
          Коля снова улыбается своей неподражаемой вечной улыбкой, странной широкой улыбкой одновременно снисходительной и смущённой, учитывая то, что он при этом ещё и часто краснеет от смущения, но сохраняет лицо и никогда не теряется:
          - Колюсиком она меня называет, а не Колясиком. С детства она меня так называла, – Коля доволен, что мама его любит, он и вправду такой.
          Сперва мне показались несимпатичными эти прозвища, но Коля – такая симпатичная душа, что я его в записях тоже именую от избытка нежности – Колясиком.

          Так вот Андрюшка, милый мой мистификатор со скрытою ранимою душой и показной беспечностью. Пришло время сказать то, может быть, главное, что в минуту доверия ты сказал только мне одному, сказал так неожиданно, что у меня сердце встрепенулось от удивления и жалости к тебе.
          Я скажу это всем, и ты увидишь: никто не упрекнёт тебя за это. Я думаю, что в душах людей прибавится дополнительный гран любви к тебе.

          В последнюю Андрюшкину ночь в больнице дежурила Лариса, молодая симпатичная медсестра.
          В ту ночь я, возможно, в последний раз массажировал-ласкал Колясика. А ты мне сказал:
          - Я сегодня после отбоя пойду к Лариске. Я обещал ей сделать массаж. Так что я, наверно, там останусь с ней до утра.
          Ну вот. Опять молодые транссексуальные парни походя "снимали" девчонок, а я, нормальный на вид мужик, вздыхал тайком из-за неоперившихся мальчишек, и даже с ними ничего не умел делать. А жизнь проходила.
          И именно тогда, или чуть позже, ты мне сказал это:
          - Я ведь на самом деле до сих пор девственник… Всё это, про кольцо и про жён я говорю просто, чтобы не приставали с вопросами…

          Я пожелал тебе удачи с Ларисой, и всё равно немного завидовал.

          А на следующее утро ты как-то специально подчёркивал, что не выспался, что спать лёг в полпятого, а до этого провёл ночь с Лариской, как ей обещал, с массажом и многим другим.
          Но голос твой был нетвёрд, и я резонно усомнился в том, что сверх массажа что-то ещё, кроме заполуночного трёпа, у вас между вами произошло.

          Андрюша, неужели тогда у тебя опять ничего не получилось?
          Нет, я почему-то верю, что там тогда у вас что-то получилось. Это – произошло. Я знаю: не с ожидаемой мерой радости, немного неумело, в части времени – с её инициативой. Но в первый раз это всегда и практически у всех так получается: не очень хорошо, не очень удачно, не очень умело.

          Андрюша, мой чуткий, непоседливый, мой добрый друг! Желаю тебе счастья!