Навсегда

       В большом, давно не видевшем ремонта вокзале с высокими потолками, было тихо и очень малолюдно. Просторный зал ожидания, гулкие холлы явно строились для гораздо большего числа людей. За прилавком буфета скучала пожилая полная женщина в грязноватом синем переднике. На отполированных годами и руками деревянных полках за ее спиной стояли бутылки с минералкой и квасом, пакеты с соком, лежали импортные шоколадки. Иногда к прилавку подходили бабушки и покупали мороженое в вафельных рожках для внуков, крутившихся рядом с дешевыми машинками или пластмассовыми пистолетами в руках. На поцарапанном пластмассовом столике в белых одноразовых стаканчиках остывал чай.
       Я вышел на южную, Псковскую сторону. Приближался вечер, ряды рельсов отражали опускающиеся к земле летнее солнышко. После дождей и прохлады последнего времени было тепло, даже жарко, как и должно быть погожим июньским днем. Растрескавшийся серый асфальт и нагретые солнцем стены вокзала дышали зноем. По пустому перрону неторопливо прогуливались два милиционера, несколько старых темно-зеленых вагонов стояли в стороне на запасных путях.
       Через северную, Питерскую сторону ехали поезда. Зеленые РЖД и покрытые серо-коричневой пылью синие – Украинские. Только что подошел длинный состав из Симферополя, из вагонов высыпали загорелые до красноты, голые по пояс, в шортах и сланцах мужики. Покупали пиво и вяленую рыбу у проворно снующих вдоль вагонов тетушек, курили, сплевывая на щебень путей. Вот проиграла коротенькая, знакомая с детства мелодия, и приятный женский голос с потрескиванием и шипением объявил отправление. Через пару минут перрон опустел. Тетушки относили связки рыбы и потертые сумки в тень, клали прямо на землю. Состав дернулся, потянулся, набирая ход, увозя отдохнувших на южном море людей, обратно, дальше и дальше на север. И снова- малолюдье, тишина... Солнечное марево, короткая жара короткого северного лета медленно уступала место светлой прохладе почти белой ночи.
       Приятный голос через механические потрескивания объявил наш поезд. От лесопарка за путями подкрадывался туман, в воздухе появилась влажная свежесть. Где-то в стороне лаяла собака. Фара тепловоза вдали, скрип тормозящих вагонов, тусклая лампочка на потолке тамбура, усталая проводница. Средних лет, средней комплекции. Только что остановившийся поезд вновь дергается, и она закрывает дверь. За окном все быстрее и быстрее уплывают в прошлое перрон, по которому я только что ходил, вокзал, где мы недавно пили чай. Уплывают навсегда, потому что если я и окажусь еще здесь, все будет другим. Тетушки, милиционеры, памятник паровозу, темные стены, асфальт, время года, погода. А если это будут те же тетушки и те же милиционеры, если опять будет лето и жара после дождей – все равно. Я ли, они – все равно кто-то будет другим.
       Я прошел через душный плацкартный вагон. Люди, простыни, жареные куры, книги, газеты, подушки, сумки, карты, пиво… Я остановился в тамбуре нерабочей стороны, закурил и посмотрел в окно на болотистый лес, сменивший маленький город. На душе было тихо и благостно. От того что был этот город, есть этот лес и вагон, от того что вокруг люди, а полки застелены белыми простынями, от того что кто-то ест курицу с помидором, а другой пьет чай, перелистывая газету. Мне вспомнился другой небольшой город – в Нижегородской области. Тогда тоже был вечер, было лето, был большой пустой вокзал, и был туман от далеких полей. Все было также. Все было по-другому. В душу медленно входило что-то торжественное, говорящее о величии Божьего мира. Входило через бесконечные «никогда» и «другой».