Короткие разговоры

                ВАДИМ   НАЗАРЕНКО









                КОРОТКИЕ   РАЗГОВОРЫ

                О   ПРОШЛОМ
                ( хаотичные воспоминания)



               

               


                КАЛИНИНГРАД         2006











               



               
               












                *     *     *
В апреле 1958 года я вернулся из армии домой в Грозный. Надо было устраиваться на работу. Получив паспорт, взял с собой диплом радиотехника и отправился в городской радиоклуб. Нашёл кабинет начальника и  объяснил, что только демобилизовался из армии. Хочу, мол, найти работу по специальности Начальник радиоклуба – полный мужчина по фамилии Бергер - долго морщил лоб, отчего очки падали с носа и он поминутно поправлял их. Наконец, налисал записку и дал её мне со словами:
- Иди в ГрозНИИ, найди лабораторию контрольно-измерительных приборов и отдай мою записку начальнику лаборатории Вотлохину Борису Зиновьевичу.
Поняв, что я хочу задать вопрос, опередил меня:
 ГрозНИИ  - это Грозненский нефтяной научно-исследовательский институт. Шагай, солдат!
И я пошагал.
       
                *     *     *
Я нашёл злополучный ГрозНИИ и с проходной, охраняемой женщиной с револьвером на боку, позвонил по телефону, указанному на оборотной стороне записки из радиоклуба. Вышел Вотлохин – само воплощение учёности, интеллигентности,  артистичности – прочёл записку и повёл меня в свою лабораторию. В кабинете он достал из шкафа инструкцию к измерительному регистратору, открыл схему и стал проверять мои знания по электронике:
-Зачем  этот конденсатор, какую роль играет это сопротивление? - и так далее, и тому подобное.
Я, конечно, растерялся от неожиданности и немного  «поплыл». Но кое-что   ответил правильно. Пот с моего лба стал капать на
                1
схему и завлаб поспешно убрал её со стола. Может это сыграло свою роль в мою пользу, и Вотлохин, брезгливо вытирая схему о занавеску, сказал, чтобы я пришел завтра оформляться на должность техника с окладом 640 рублей в месяц.
                *     *     *
В лаборатории КИП и А   Бэзэ (так все работники называли Вотлохина) поручил мне заняться монтажом прибора для определения температуры вспышки нефтепродуктов.       Первым делом, я нечаянно сжёг тестер -  переносной измерительный прибор ТТ-1 (сгорел шунт в цепи измерения тока). Никто не знал виновника, и на допросе, устроенном завлабом,  все отрицали свою причастность к злодеянию. Молчал и я, но понял, что нужно сознаваться и рассказал, как это произошло. Немного озадаченный  честным признанием, Вотлохин, после долгой паузы, сказал:
-Это уже хорошо. Надеюсь вы (он всех называл на вы, независимо от возраста) отремонтируете прибор.
Опыт ремонта радиоаппаратуры у меня, к счастью, был – я намотал новый шунт и заменил сгоревший. С тех пор, прежде, чем производить замер, тщательно просматривал положения  переключателей на приборе.
                *     *     *
В ГрозНИИ ввели физкультурные паузы – одну в 10 утра, вторую - в  14.00. Махать руками и ногами нам, молодым, было неинтересно, и мы решили заняться более подвижным видом спорта – футболом. Между нашей лабораторией и установкой по исследованию свойств глинистых растворов, применяемых при бурении скважин, был свободный участок длиною метров пятнадцать и шириною вполовину меньше. С боков «футбольное» поле ограничивали, с одной стороны, высокий кирпичный забор, с другой – асфальтированный тротуар, на котором как на трибуне могли располагаться зрители.
                2
В дальнейшем болельщиков собиралось столько, что мы уже подумывали о продаже билетов.
Две команды были созданы за две-три минуты и названы: «Урагвай» и «Пурагвай». Так произносил эти два слова наш токарь Лёша Даденов. Игры были просто остервенелыми – крики раздавались на весь институт,  кричали и футболисты, и болельщики! Десяти минут  не хватало, и матч затягивался ещё минут на пять, как это вошло в моду в нынешнем футболе.  На время физкультпауз Вотлохин уходил в главное здание, наверное, для того, чтобы снять с себя ответственность за возможные нехорошие последствия. Но мы, как ни старались, не разбили ни одного окна. Было одно ЧП, но оно носило курьёзный характер. На тротуар-трибуну беспечный работник установки пролил с ведро глинистого раствора, и каким-то образом в эту лужу попали шарики катализатора.
«Урагвай» и «Пурагвай» выясняли отношения, зрители нервно поглядывали на часы (шли «дополнительные» минуты), когда мяч попал на «трибуну». Старший научный сотрудник Эдик Тосунов бросился к мячу с откровенной надеждой забить гол в любые ворота, но, к несчастью, поехал на предательских шариках и со  всего маху шлёпнулся в лужу глинистого раствора! В это время показался возвращающийся Вотлохин, и мы шмыгнули в лабораторию, красные, вспотевшие, возбуждённые, пытаясь делать вид, что давно уже работаем.
Борис Зиновьевич сразу направился к инженеру Арутюнову, низко склонившемуся над первой попавшейся схемой и выглядевшему только что закончившим марафонский бег:
-Юрий Иванович, я сижу у Дорогочинского и прошу у него повышения вам оклада, а вы так громко кричите не очень цензурные слова, что он решил повременить с повышением зарплаты.
 На следующий день инженер Арутюнов, играя в футбол, кричал ещё громче, но более печатными словами.
                3

                *     *     *
В зале заседаний ГрозНИИ стоял теннисный стол, и там «белая кость» института в перерыве и во время физкультпауз играла, ( и, надо сказать, неплохо) в теннис.
Саша Стрелков, Алик Иванько, Мурат Багов, Вадим Хуршудов и ещё несколько молодых учёных были старше нас не только по должности, но и по возрасту, и нам оставалось только наблюдать за игрой, тем более, что «урагвайцам и пурагвайцам», всё-таки, официально запретили играть в футбол.
И вот нам, «вотлохинцам», пришла в голову идея сделать самим теннисный стол. Сварив из углового железа раму на ножках, мы уложили в неё доски и дощатую столешницу залили бетоном. Поверхность отшлифовали и покрасили из пульверизатора коричневой (зелёной не нашлось) краской. Стол поставили между вышеупомянутым забором и глухой стеной нашей лаборатории. Отныне мы стали невидимыми для начальства, а играя в такую интеллигентную игру, старались поменьше кричать. Китайские шарики были дороже золота и, если кто-то перебивал шарик на улицу, виновник  должен был висеть на высоком заборе и жалобно просить редкого прохожего:
-Подайте, пожалуйста, шарик.
В магазине покупали жёсткие ракетки, отдирали тонкую резину, наклеивали на фанеру губчатую резину, благо в институте был прекрасный резиновый цех, а на неё  уже приклеивали тонкую. Получались отличные ракетки, на зависть «белокостным» игрокам! Надо сказать, «мастера» стали появляться у нас всё чаще и чаще. Мы гордились этим, пока они не проговорились, что у нас они могут «прихватить» не только пять минут рабочего времени, но и все пятнадцать.
               
 
               
    4

                *     *     *
Летом вернулся из армии брат Борис - он служил в Восточной Германии (ГДР). Привёз мне шикарный подарок – солнцезащитные очки, не зелёные, как наши в то время, а дымчатые, в оправе из прозрачного плексигласа и, самое главное, прямоугольной формы! В «советских» же очках человек был похож на слепого, и я не носил такие. Несмотря на относительно пасмурную погоду, я водрузил подарок на нос и нашёл причину сходить в город. С непривычки они мешали мне видеть то, что я хотел видеть – приходилось часто снимать и снова надевать.
Внутренняя борьба – носить или не носить - закончилась вечером, когда я пошёл в летний кинотеатр «Родина» смотреть какой-то пустяковый фильм – на него не было даже очереди в кассу. Положив очки, как сейчас помню,  в левый карман брюк, сел на своё место, облокотился на спинку деревянной скамьи и, поскольку зрителей впереди не просматривалось, я задрал уставшие за день ноги на сиденье передней скамьи. Дождавшись,  конца «киношедевра», я отправился домой, мысленно ругая фильм и себя за то, что я пошёл на него и теперь, спотыкаясь в темноте, почти час иду домой. Перед сном, снимая брюки, вспомнил об очках – о своих бесценных иностранных очках. В карманах их не оказалось! Я зажёг свет, осмотрел всю комнату, проверил даже туфли, но, увы! Значит они выскользнули из кармана, когда я удобно устроил свои ноженьки на передней скамейке в кинотеатре.
С тех пор я никогда в жизни не носил солнцезащитных очков.
 




                5


                *     *     *
Борис устроился  работать слесарем на грозненский химкомбинат. До армии он окончил ремесленное училище по этой специальности. Наши зарплаты пополнили семейный
бюджет – стало возможным  иметь маленькие радости: кино, стадион, мороженное и тому подобное. К спиртному мы были равнодушны – так, иногда выпьешь стакан своего вина и то  по случаю.
В те времена, в дождливую погоду, необходимой частью обуви были резиновые галоши. В нашей лаборатории, например, половину прихожей занимала блестящая эскадра чёрных снаружи и красных изнутри не очень чистых «кораблей». На красном фоне внутренностей химическим карандашом были нанесены условные знаки или просто написаны фамилии владельцев, чтобы, не дай бог, не перепутать свои новые с чужими старыми.
Так вот, придя как-то поздно домой, я почувствовал одуряющий сильный запах новеньких галош.
-Вот,  подумал я, и Борис купил себе новые.
Увидев расстроенную мать, спросил её, в чём дело. Оказывается, дружки по цеху напоили Бориса спиртом, вырабатываемым на заводе из нефтепродуктов. Сами пьяные, они, все же, нашли в себе силы и совести привезти молодого коллегу домой. Пока я болтался по городу, Бориса пытались привести в чувство, и хорошо, что сумели вызвать у него рвоту. Так что резиной «пахли» не новые галоши, а воздух, выходящий из лёгких Бориса.
После этого, вид любых галош вызывал у меня лёгкую тошноту и я был рад, когда появились туфли на  толстой резиновой подошве, так называемой «микропоре».

            6
               
          
                *     *     *
 Вспомнив молодость, стал играть вратарём за футбольную команду ГрозНИИ. Каждый год проходило первенство среди производственных коллективов и приходилось играть на различных стадионах и стадиончиках. Подстать «важности» игр, назначались судьи, которые свистели только на начало и конец игры, больше напоминавшей регби, чем футбол. На стадионе  авиаучилища, надо сказать довольно приличном, мы как-то играли с заводом «Красный молот». Центром нападения заводчан выступал крепкий парень Виктор Шугалей, с которым когда-то вместе играли за ремесленное училище. И вот,   в середине второго тайма при счёте  0:0, он прорвался к воротам, которые я храбро защищал, и вышел один на один со мной. Я отчаянно бросился ему в ноги и, как потом утверждали свидетели, взял мяч «намертво». Шугалей же по «дружбе» вместо мяча дал хорошенько по моей (к сожалению) челюсти...
              Очнулся я за воротами, где наши игроки снимали с меня свитер, чтобы отдать его запасному вратарю. Рот был полон крови, и какой-то сердобольный курсант авиаучилища повёл меня в их медсанчасть. Медсестра проверила мои зубы – они на удивление оказались целыми  (сейчас бы такие!) и смазала изорванную изнутри щёку лекарством. На мой вопрос, не останусь ли я инвалидом, засмеялась и сказала:
-Всё нормально, во рту быстро всё заживает.
И, действительно, через несколько дней я уже нормально пользовался ртом по прямому назначению.
             Ну, как не закончить стандартной фразой, что я больше не становился в ворота, а играл полевым игроком.

               


                7               
               

                *     *     *               
                Одних уж нет в живых,
                Другие странствуют далече.
                Саади
Я, думаю, пора рассказать о тех, с кем  работал в лаборатории. Первое, что меня, молчаливого человека, поразило – это несмолкающий  ни на минуту шум голосов. По крайней мере, половина работников что-то рассказывала, а другая слушала. Пропорции рассказчиков и слушателей могли меняться в любую сторону. Пару месяцев меня не могли втянуть в этот процесс и прозвали «молчуном», в добавление к начальной кличке «солдат» (я пришёл как-то на работу в солдатских галифе, пока мои штатские брюки сохли после стирки).
Кто первым меня разговорил, так это Ваня Коваленко. Он был старше меня на восемь лет. Работал, как и многие из нас, техником. Инженер у нас поначалу был только один – сам Вотлохин. Ваня был добрейшим человеком, но в меру вспыльчивым. Играя в настольный теннис, он, как-то, не согласившись с моим мнением – было или нет касание шариком стола, запустил в меня ракеткой с такой силой, что та, ударившись о стену позади меня, разлетелась на куски. В «смертельный» для меня миг я успел уклониться от летящей «ракеты». Бледный Ваня бросился ко мне, не в силах даже извиниться. Наконец, он проговорил что-то вроде: «Я сдаюсь, на сегодня хватит». Когда мы вернулись в лабораторию, Ваня уже успокоился и со смехом рассказывал любопытной публике, как он напугал «солдата». Постепенно наши взаимоотношения перешли в дружбу, и я частенько приходил к нему домой смотреть трансляцию футбола из Тбилиси. Ваня, для этого, смастерил высоченную антенну и на экране можно было рассмотреть не только футболистов, но и сам мяч, за которым они бегали.
8

                *     *    *
В лаборатории был свой классный токарно-винторезный станок. У него вместо патрона, в который устанавливается обтачиваемая деталь, был набор быстросменных цанговых зажимов разного диаметра. В них деталь не надо было долго и нудно центрировать, как это приходилось делать в патроне. Деталь зажималась сразу так как надо – точность обработки была обеспечена.
             Токарем в то время работал Абрам Григорьевич, еврей по национальности. Ему было под пятьдесят, а может и не было ещё – нам, молодым, все, кто был старше нас, казались стариками. Невысокого роста, плотненький, с толстыми губами Абрам Григорьевич был не простым токарем, а настоящим ювелиром в своём деле. Он и резцы свои держал обёрнутыми в бархатные тряпочки, чтобы, не дай бог, не затупились. Для их заточки  под замком лежали особенные  наждачные круги. Характер у него был независимый, и мы часто со смесью страха и восторга  слушали перепалки его с Вотлохиным, который хоть и ценил такого мастера, но не терпел «бунта на корабле». В конце концов, к нашему сожалению, Абрам Григорьевич уволился, найдя место получше.
Ваня Коваленко, при виде девушки с красивыми ногами говорил:
-Эти ножки, точно, вытачивал Абрам Григорьевич!

                *     *     *
Монтажом  наиболее ответственных приборов занимался Александр Васильевич Ларионов Вот ему уж, действительно, было около пятидесяти  лет.
Худощавый, даже можно сказать,  худой, он постоянно курил, прикуривая от самодельного паяльника с открытой нагревательной обмоткой из нихромовой проволоки. В то время
                9

все курили в помещении и только спустя несколько лет, когда началась антиникотиновая пропаганда, некурящий Вотлохин предложил оборудовать курилку во дворе. Монтаж деталей на плате в исполнении Ларионова был настолько красив, что вызывал у нас зависть. Мы пытались подражать его приёмам укладки деталей на плате, но ничего не получалось – вроде всё ровно делали, но даже человек далёкий от электроники увидел бы разницу. Он редко вставал со стула, даже в обеденный перерыв, наклонившись, доставал из под стола потертый коричневый чемоданчик, называвшийся в те времена  «балеткой», извлекал из него газетный свёрток, не торопясь разворачивал его, и на свет появлялись кусок хлеба, два яйца, солёный или свежий огурец ( в зависимости от сезона) и кусок копчёной колбасы, Где он «доставал» колбасу, он нам не говорил. Отложив в сторону дымящуюся папиросу, он медленно и сосредоточенно (так же, как  работал паяльником) обедал. Он был мало разговорчив, но иногда его прорывало, и он жаловался на тёщу:
- Понимаешь, мне уже полсотни, а она разговаривает со мной как с мальчишкой – и то я не знаю, и то не умею. Хорошо, жена за меня заступается.
             Жена его работала по соседству на электромеханическом  заводе, и они часто шли на работу вместе.
             Я как-то спросил его:
            - Александр Васильевич, ваша жена случайно не из Воронежа?
 Он удивлённо посмотрел на меня:
-Откуда ты знаешь?
Я рассказал, что до армии несколько раз бывал в Воронеже в командировках и обратил внимание на стройные ноги многих девушек и женщин.
10 -Да, она из-под Воронежа, - согласился Ларионов с довольным видом и даже слегка смутился.               
                *     *     *
Неожиданно в лаборатории появился  ещё один инженер – Гавриил Борисович Шоц, невысокого роста с хорошей проплешиной ото лба до затылка. Лет ему было около сорока. В его лице не было ничего семитского – типичный элемент гигантской очереди за пивом. Откуда взял его Вотлохин я уже не помню, но это не важно по сравнению с тем, какое удовольствие доставляло нам общение с этим уникальным человеком.
Начну с того, что он абсолютно не разбирался во всём, в чём протекали электрические токи, что не мешало ему с большой уверенностью говорить о преимуществе приборов, разработанных в лаборатории Вотлохина, над всеми остальными, включая стандартные. Он ездил с нами по нефтеперерабатывающим заводам, чего терпеть не мог сам Вотлохин, и «внедрял» наши приборы. Нам же от этого было только хорошо, ибо дипломаты мы были никудышными. Пример такой «дипломатии» – в следующем отрывке.


                *     *     *
Наша лаборатория занималась, в основном, разработкой приборов, измеряющих различные параметры жидких нефтепродуктов, например, температуру застывания фенола, температуру вспышки уайт-спирита и т.п. Отбор пробы вёлся автоматически из рабочего трубопровода нефтеперерабатывающей установки на заводе, а сброс производился, как правило, в заводскую канализацию.

               




                11
И вот, однажды, настраивая «свой» прибор по определению температуры вспышки на крекинг заводе (сам прибор был установлен в каком-то чулане операторной), я никак не мог добиться устойчивой работы гениального изобретения нашего завлаба. Постоянно приходилось вручную сбрасывать уайт-спирит (промежуточная фракция между бензином и керосином) в закрытую канализационную канаву. И досбрасывался. Где-то за операторной раздался взрыв. Я молниеносно выключил прибор,  закрыл кран на отборной линии и выскочил за операторами, узнать в чём дело. Крыша над канавой была замощена  красным кирпичом и ею пользовались как тротуаром. Часть этого «тротуара» вывернулась наизнанку. Операторы, горестно покачивая головами, толковали: «Хорошо, что никто не проходил».  Тут подоспели ответственные лица и стали опрашивать операторов. Я стоял ни жив, ни мёртв от страха попасть в тюрьму и когда дошла очередь до меня, я стал говорить, что я только закончил монтаж и ещё не включал прибор. Ответственные товарищи прошли в мою каморку, проверили  - прибор выключен, краны закрыты.
Не знаю, долго ли длилось следствие, но потом операторы рассказывали, что ввиду отсутствия жертв и небольшого ущерба, дело закрыли. Больше всех этому радовался  техник лаборатории КИП и А  ГрозНИИ. Не знаю, как бы я это перенёс, будь исход инцидента посерьёзнее. Неудивительно, что мы были рады появлению в лаборатории опытного «внедренца».
 



               



 12

                *     *     *
Наиболее отличительными чертами нового «внедренца» были, во-первых, необычайная говорливость на самые разнообразные темы – эрудиция просто брызгала из него фонтаном,  во-вторых, беспокойство за своё здоровье – он буквально не отходил от раковины с водой, запивая разнообразные таблетки и, наконец, странное проявление бурной трудовой активности за полчаса до окончания рабочего дня – часы можно было проверять! И ещё, он очень любил говорить по телефону. Правда, он часто терял голос и, обратив на себя чьё- либо внимание хлопаньем в ладоши, просил шепотом: 
- Попросите такой-то номер, а я буду вам говорить, что надо сказать…
Мы подозревали, что Гавриил Борисович притворяется безголосым, но не могли понять, зачем ему это надо. И, услышав «аплодисменты», мы дружно разбегались, оставляя в жертву менее поворотливого. А недуг мы так и называли: «болезнь Шоца».
Через несколько лет Шоц вдруг занялся йогой. Доктор химических наук Яков Вульфович Мирский как-то рассказывал:
-Был я зимой в командировке в Москве. Иду по Горького, навстречу – толпа. Из любопытства, думаю, гляну. Пробился внутрь и чуть не упал в обморок – посреди зевак идёт наш дорогой Гавриил Борисович без своего берета, в лёгком пиджачке, рубашка расстёгнута а на ногах – босоножки, и никаких носков! Я даже постеснялся поздороваться…





                13
               
                *      *     *
Через некоторое время, в наших «научных» рядах появился ещё один инженер. Надо отдать должное нашему завлабу – он умел подбирать на работу лиц «с не общим выраженьем». Борис Николаевич Семида и фигурой, и лицом походил на голливудского актёра, играющего роли миллиардеров или положительных героев – ковбоев. Но больше всего ему подошла бы роль (это только сейчас можно сказать, а в те времена просто бы не догадались) знаменитого Джеймса Бонда. Подстать его внешности была и манера разговора. Борис Николаевич не говорил, а изрекал в абсолютно безапелляционном тоне. До нас он работал в СМУ связи и подрабатывал в радиоклубе. Но в СМУ произошёл несчастный случай с монтёром, и Семиду, как начальника, «ушли» в отставку. Было ему года 52-53, но здоровье и сила были у него богатырские. Когда буфетчица Анна Михайловна приносила мороженое, он покупал сразу пять штук и съедал их до того, как мы успевали справиться с одним. В ноябре он приходил в лётной коричневой кожаной куртке (наследство от прежней службы авиамехаником), снимал её, открывал окно, ставил на подоконник вентилятор, включал его и садился к нему спиной. Мы в ужасе кричали: «Борис Николаевич, вы же умрёте»! На что он отвечал: «Я ещё вас всех похороню». Курил он часто, но курил,  не наш ширпотреб, а невиданные нами доселе «Мальборо», «Дом Бергмана» и другие марки западных стран. Сигаретами его снабжал друг, работавший в нашем торгпредстве в ФРГ.      
Выпить Семида, с его слов, мог много, но никто из нас никогда не видел у него  признаков опьянения. На соседней установке, где испытывались глинистые растворы, наверху поставили ёмкость, сваренную из двух двухсотлитровых бочек. Кто-то размечтался: «Вот бы залить её водкой – насколько бы

             14


хватило»… Завязался спор – насколько же в самом  деле?               
Самым правым считал себя Шоц: «Этого нам всем на всю жизнь»! Мы же считали, что если –на всю жизнь, то – одному из нас. Пошли к главному консультанту по этому вопросу Семиде и повели его к предмету спора - бочке, где  ознакомили  с сутью спора. Борис Николаевич долго смотрел на бочку, наконец повернулся к нам и спросил:    
-Так что вы от меня хотите?
 Мы поняли, что он ничего не понял и поставили вопрос по-другому:
            -Борис Николаевич, по сколько грамм водки может выпивать человек ежедневно?
            «Консультант» снова надолго задумался Когда мы уже начали терять терпение, он спросил:
-Как, с напряжением  или нет?
         - Да нет, нет! – закричали мы.
Семида несколько минут шевелил губами, загибал пальцы и, наконец, к нашей радости, изрёк:
              -Семь поллитр в неделю
Нахохотавшись над такой единицей измерения, мы спросили его:
-Борис Николаевич, а почему вы так долго подсчитывали?
-От этого же зависела жизнь человека. – на полном серьёзе ответил Борис Николаевич.
Мы тут же подсчитали. Получилось, что усредненному
русскому мужику 400 литров водки хватит на два года, два месяца и десять дней.  Шоц был посрамлён! Но не сдался:
- Все вы алкаши на словах, а чуть выпьете – и в канаву.
Не знаю, как Семида, но мы в душе были немного согласны с Шоцем.
                *     *     *
Не могу не упомянуть еще одного из нашей братии техников. Он  не блистал теоретическими знаниями, но был
                15

необычайно трудолюбив, и Вотлохин, избегая с нами утомительного разговора, поручал ему самые грязные работы. Этим техником был Лемякин Яков Алексеевич. Несмотря на свой возраст (ему было около пятидесяти лет), он был незлобен, доверчив и даже наивен. Вступив во время войны в партию, он не пропускал ни одного партсобрания, ни одних занятий в сети партпросвещения, но с трудом ориентировался в глобальных мировых и государственных проблемах. До сих пор со стыдом вспоминаю, как мы с новым инженером нашей лаборатории Болеславом  Саладисом «подшутили» над Лемякиным, или как все, даже юнцы, называли его Яшей. Так вот, Яша обратился к нам с просьбой назвать книги, по которым он мог бы подготовиться к очередному партзанятию. Мы с Болеславом дали волю своей умной глупости и стали наперебой называть обязательных  «авторов»: Ро Де У, Салазар, Чан Кай Ши, Петен и прочие «акулы» империализма. Яша записал всех и не успели мы оглянуться, как он с этим списком был уже в институтской библиотеке. Вернувшись, Яша огорчённо сказал: «Мне сказали, что таких авторов нету». Поняв, что натворили, я и Болеслав с беспокойством ждали возможных неприятных последствий. Но, слава богу, библиотекарь нас не выдала.            
На телефонные звонки Яша отвечал всегда: «Лемякин на проводе!». Это послужило поводом к смешному случаю. Я работал не более недели после устройства на работу. Никогда до этого не говорил по телефону. В лаборатории зазвонил телефон, все были заняты и кто-то сказал:
-Вадим, подними трубку!
Я с естественным для моего положения страхом подошёл к телефону, поднял трубку и, вспомнив как отвечал Лемякин, почему-то сказал:               
-Вадим на проводе!
Раздался дружный хохот всех, кто был в комнате.
 16
Я, от стыда, был готов бежать в отдел кадров увольняться: ну, хоть бы сказал фамилию, а не имя. Очень долго я не подходил к телефону, а лабораторные острословы, поднимая трубку, частенько отвечали: «Вадим на проводе!»
                *     *     *
В 1961 году поступил на вечернее отделение Грозненского нефтяного института по специальности «Автоматизация и т. д…».  Вотлохин зарплату не прибавлял, а тут как раз организовался  НИИ «Нефтеавтоматика». Инженеры и техники ринулись из нашей лаборатории в новый институт, и его директор Олег Шишкин не скупился на оклады. Прибавки были по тем временам неплохие, например вместо наших  780 р. он давал около тысячи рублей (вскоре, вследствие деноминации, суммы уменьшились в десять раз).  Я, как человек с тяжёлым якорем, не был в числе первых «дезертиров», потом всё-таки поехал в щедрый институт. Шишкин принял меня любезно и, узнав, что я студент, пообещал должность и.о. инженера. Вернулся в лабораторию, сияя от предвкушаемого счастья. Однако, Вотлохин повёл меня к директору. Дорогочинский уже знал о повальном бегстве из лаборатории. Увидев злое лицо нашего завлаба, директор сказал ему:
-Борис Зиновьевич, пожалуйста оставьте нас одних.
Вотлохин вышел, и я с удивлением увидел, как Дорого -       чинский достаёт из шкафа шахматы, кладёт доску на стол и расставляет на ней фигуры.
Ни чего не понимая, я следил за его неторопливыми движениями, чувствуя, что добром это не кончится
Наконец, две рати, чёрная и белая, выстроились друг против друга на клетчатой доске.
-Вадим Евгеньевич, я предлагаю вам сыграть со мной в шахматы, выиграете – тут же подписываю ваше заявление,
проиграете – поработаем  в нашем институте вместе. Присаживайтесь….
                17
- Акивий Зиновьевич, я ведь знаю, что у вас первый разряд по шахматам, а играете вы в силу мастера спорта. Подпишите моё заявление, пожалуйста!
- Ну, до мастера мне далеко, - смутился Дорогочинский и задумался, – ладно, сдаюсь. Я подпишу ваше заявление, но если вы разрешите, я  задам вам на прощание один вопрос.
К этому времени я был уже в полной прострации от его любезности и только кивнул головой.
- Скажите, чем вас обольстили в «Автоматике»?
С трудом ворочая языком во рту, пересохшем от волнения, я честно рассказал об обещаниях Шишкина.
- Вам там обещают, а я сейчас подписываю приказ о назначении вас на должность инженера с окладом, - он горестно развел руки в стороны, как бы показывая, что больше не может, - с окладом  980 рублей. Согласны?
 «Ловец душ» мог бы и не спрашивать – я уже плыл по течению и был согласен на всё, лишь бы поскорее удрать из кабинета.
В лабораторию сразу не пошёл, а стоял в курилке и долго отгадывал, кто же победил? В конце концов, решил – лучше синица в руке, чем та же синица в небе.
Да, профессор Дорогочинский был великим психологом!
.                *     *     *
В конце  1965 года  прошёл слух – Гроз НИИ будет разделён на два института –  нефтедобытчиков и нефтепереработчиков. В декабре  этого года  Гроз НИИ разделился как амёба.   
Из одного института получилось целых два! Два директора, масса новых заместителей, в два раза больше административных и хозяйственных единиц. Как мне казалось, от деления выгадал только я:  наконец-таки, ушёл от Вотлохина! Не из-за его характера - нет людей, не имеющих изъянов в таковом. Главным и неисправимым недостатком завлаба было неверие в мозги подчинённых.               
            18       
Перед каждой самой примитивной операцией, будь то припаивание малюсенького резистора, или обмазывание жидким асбестом корпуса металлического стакана, мы должны были спрашивать: «Так  можно?». Никакой инициативы – техник ты или инженер! В его глазах мы были роботами без какой-либо управляющей программы. Но из его лаборатории в новый институт СевКавНИИ ушёл только я. Ушёл, можно сказать, в никуда: не было ни отдела, ни лаборатории, ни сектора, так или иначе имеющих отношение к автоматике и измерительной технике. Меня пристроили в лабораторию буровых насосов – в ней до разделения мне приходилось проводить работы по измерению некоторых параметров режима работы насоса. Вскоре образовали лабораторию измерительной техники и нашли ей руководителя – Бориса Ивановича Обиднова, с коим я и проработал до 1977 года.
Нашли и нового директора – Николая Захаровича Качлишвили. Новое начальство начало работать, с моей точки зрения, неплохо. Первым делом  предложили мне поехать в командировку в Сухуми. Я немного растерялся – ведь в такие места надо посылать летом! Что мне делать в Сухуми мартовской весной? Замдиректора Шаньгин Николай Николаевич (этого чудесного человека нефтедобытчики называли между собой обидным словом НикНик, по аналогии с НифНиф) терпеливо объяснил мне задачу: на сухумском заводе приборов я должен заказать индукционный расходомер глинистого раствора и узнать, к какому времени они могут его изготовить. Документацию, необходимую для заказа, мне дадут. 
            Пока я слушал слегка грассирующую речь необычайно доброго человека я мгновенно высчитал срок исполнения нашего заказа – не иначе, как июль – август  текущего года!      
И вот я в новом пальто с подвёрнутыми вовнутрь рукавами (не успели подшить), с обязательным для командировочного чемоданом приехал в край мечтаний и грёз.
                19
Но, увы!.. Моросил дождь.  А на улице стояла такая теплынь, что, не будь  дождя, я снял бы пальто, под которым уже потекли отнюдь не весенние ручьи пота. Гостиницу долго не искал - вот она, на самом берегу моря. На фасаде – неоновые буквы  «СУХУМИ». Зная, что творится в таких гостиницах летом, я с некоторой робостью вошёл в вестибюль.
Администраторша, увидев человека с чемоданом, неожиданно заулыбалась и даже вышла навстречу мне из–за своей стойки.  У меня отлегло от сердца.
Заполнив листок, я в сопровождении гостеприимной женщины, поднялся на второй этаж, она открыла мне дверь в номер на двоих, показала что где, сказала, что дежурная по этажу скоро придёт и ушла не переставая улыбаться. Сейчас, 2006 году, я не забываю этого приёма, делая, правда, поправку на межсезонье: гостиница была полупустой.
                *     *     *
              Не буду утомлять случайного читателя описанием моих дипломатических переговоров на заводе. Скажу только одно -
главный инженер, касаясь срока изготовления, сказал:
-Дорогой, какой разговор, приезжай летом, только позвони сначала.
Вернемся в гостиницу – там были не менее приятные встречи.
В то время в Сухуми гастролировал цирк с программой 100 ЛИЛИПУТОВ100.  Один из артистов уменьшенного роста (язык не поворачивается сказать лилипут)   по имени Славик часто сидел около дежурной по этажу и болтал с ней на всякие темы. От нечего делать я присоединялся к ним и для меня было неожиданным увидеть в Славике  умного и тактичного собеседника. Как-то, во время нашей неторопливой (а куда  ещё торопиться, если командировка  выписана на десять дней) в коридор вошла  молодая женщина, поздоровалась с дежурной и, шурша плащом, прошла в свою комнату.               
              20
  Тоже молодая, но далеко не  Софи  Лорен, дежурная с восхищением прошептала ей вслед: «Ах, какая красавица». Я, оторвавшись от беседы со Славиком, равнодушно спросил её:
-А кто это?
Дежурная (её звали Тамара) посмотрела на меня как на дикаря, приехавшего с маленького островка, затерянного в Тихом океане:
-Слушай, ты что не знаешь, кто мимо тебя прошёл? – По-моему она даже не знала, сердиться на меня, или жалеть, - ты что с Луны приехал? Да это же Эдита Пьеха! Она скоро придёт сюда, я ей скажу - это человек, который не знает тебя. Славик,- отвернувшись от меня, обратилась она к более просвещённому собеседнику, - ну как женишься на Эдите. Я сосватаю.
Славик заулыбался. Ему, видно, понравилась перемена предыдущего разговора:
-Да я бы с удовольствием, но…
В этот момент хлопнула дверь – в нашу сторону направлялась «невеста». Присев на диванчик рядом со Славиком, Эдита с очаровательной улыбкой повернулась к нему:
-Славик, я дождусь от тебя предложения, или ты нашёл себе невесту красивее меня? Поторопись: скоро приедет Броневицкий, тогда будет поздно.
Повернувшись уже ко мне, отчего у меня ёкнуло сердце, она с той же неповторимой улыбкой пояснила:
-Приехала раньше Броневицкого, вот, спасибо Славику – шутки понимает и не обижается, и мне не так скучно.
Я хотел сказать что-то в тон  ей, но, честно говоря, от волнения так и не нашёл подходящих слов, а тут ещё Тамара добила меня:
-Эдита, этот красавец, - она вложила в это слово изрядную долю сарказма, - представляешь тебя не знает. А что он знает?    
            - А почему меня должны все знать, на мне мир не сошёлся.      
   
                21
Я сбивчиво стал оправдываться, что де по телевизору много раз видел, а в жизни увидел в первый раз, но, по-моему, Пьеху не очень огорчило мое «незнание», и через несколько секунд она продолжила легкую болтовню со Славиком и Тамарой, мне оставалась роль слушателя и поддакивателя.
Теперь вам будет понятно с каким восторгом, намного позже описываемого эпизода из моей жизни, я смотрел фильм «Неисправимый Лгун» с великим Георгием Вициным и несравненной Эдитой Пьехой.
                *      *      *
              По моей просьбе ко мне в номер вселили соседа. Им оказался житель города Цхинвали. Узнав, что я из Грозного, он очень обрадовался: у него был приёмный сын из грозненского Дома ребёнка. Он  показывал фотографии белобрысого (!) мальчика  лет трёх-четырёх в окружении невероятного количества игрушек и стал меня уговаривать сходить в Дом ребёнка, передать работникам, что они с сыном счастливы  и узнать, нельзя ли взять ещё одного мальчика или девочку.
В номер сосед приволок четыре плетёных корзины с огромными бутылями вина, привезённого, с его слов, «для отдыха». Весь вечер он уговаривал меня «отдохнуть». Я сопротивлялся, но силы были неравны, и я сдался. Утром сосед силой поднял меня с постели:
-Пошли кушать хаш.
-Какой хаш – меня тошнит.
-Вот хаш поешь и тошнить не будет.
Вставать не хотелось, но сосед был неумолим. Пришлось одеться и на дрожащих ногах плестись за ним. В хашной нам налили по огромной тарелке горячего жирного  бульона с кусками требухи и костями, обвешанными лоскутами мяса. С трудом проглотил одну ложку густого бульона и вдруг, как говорят в народе, «на свет народился». Пробудился и аппетит – я до дна очистил тарелку.               
22
-Ну, как ты? – спросил компаньон.
          -Готов к следующему отдыху!
Но следующего «отдыха» в ближайшие дни не получилось.
                *     *     *
Вечером того же дня в дверь постучали. Я открыл – на пороге стоял молодой человек примерно моего возраста. Немного смущаясь, он попросил позвонить из моего номера домой в Донецк, поскольку в его комнате телефон не установлен. Сказал, что  разговор завтра оплатит. При слове «Донецк» я узнал его: в это время в Сухуми проводила предсезонную подготовку донецкая футбольная команда «Шахтёр», и ко мне в комнату зашёл основной игрок команды Иван Мизерный. Поблагодарив, он спросил:
-А можно, если и мой товарищ позвонит?
-Конечно, конечно – ответил я: ещё бы - к страстному любителю футбола зашёл известный всем болельщикам СССР футболист!
Спустя несколько минут он вернулся с блондинистым высоким парнем, который протянул мне руку, представившись, как Валерий. Это был лучший в советском футболе мастер по пробитию угловых ударов «сухим листом», и звали его Валерий Лобановский. Его-то я узнал сразу.
Мы немного сдружились: им вероятно понравилось, что я абсолютно не говорил с ними о футболе и, тем более, не просил автографов. В одну из совместных вечерних прогулок по набережной, наша троица увязалась за тремя девушками. Они шли впереди нас. Валерий с Иваном  мобилизовали всё своё остроумие, а девушки хихикали, но не оборачивались. Насмеявшись вдоволь, они вдруг разом повернулись к нам.
  Немая сцена в финале бессмертного «Ревизора» ничто, по сравнению с немой сценой на морской набережной курортного

                23
города Сухуми в марте 1966 года  -  все три «девушки» были где-то на восьмом–девятом месяце беременности…
Некоторые знатоки футбола могут воскликнуть: «Как Лобановский мог быть в донецком «Шахтёре», когда он ещё в 1961 году был чемпионом СССР в составе киевского «Динамо»»!
Отвечу : «Да, был». В киевском «Динамо» он играл до 1964 года, а на дворе был 1966 год. С 1969 года стал тренером киевских динамовцев, а с 1975-го  - и тренером сборной СССР. После сравнительно ранней смерти (сейчас ему было бы только 66 лет) был справедливо причислен к  лику  великих футбольных тренеров.   Увы, поздно жалеть, что не взял у него в Сухуми автограф!
Заканчивая «сухумскую тему», оправдаюсь перед теми, у кого возникнет законный вопрос: а как же с тем цхинвальцем?
Я взял у него домашний адрес, фотографию, надеюсь, счастливого мальчика, и дал его новому отцу слово сходить в грозненский Дом ребёнка. Я, действительно, пришёл туда, но директор пояснила мне, что у них очередь усыновлять детей вперёд на два года. Сказать о том, что за ребёнка ей будет богатый подарок (как меня просил бывший сосед по гостинице) я не  осмелился. Обо всём этом я честно написал в столицу Южной Осетии город  Цхинвали.  Ответа не было. 
               
                *     *     *               
В начале июля мы позвонили на сухумский приборный завод и нам ответили: прибор будет готов через несколько дней. Добрая душа Н.Н. Шаньгин посоветовал ехать туда без задержки и постараться ускорить изготовление расходомера. Я не стал сопротивляться и на следующий день, купив по «блату» (на юг же!) билет, выехал в Сухуми. О гостиницах и мечтать не приходилось, но, на всякий случай, я поднялся на второй этаж
               
               
24
так знакомой мне гостиницы и о, чудо! За столом дежурной сидела та самая Тамара. Встреча была такой, будто встретились родственники после длительной разлуки. Она сразу поняла, что я пришёл не только засвидетельствовать своё почтение абхазской девушке и стала морщить лоб: куда же меня пристроить, наконец, лицо её прояснилось, как у Архимеда, она только не воскликнула «Эврика»!
-Ты не хочешь пожить в красном уголке – мы стащили туда старую мебель, но места там много?
- Да мне хоть в коридоре.
Мы спустились к администратору, и через пять минут я стал обладателем самого огромного номера с балконом и видом на море. В числе остальных прелестей моего жилища числились: кровать с постелью, десятка два стульев, несколько шатающихся шифоньеров и столов. Остальные удобства посещать можно было только из гостиничного коридора, но я всё равно считал себя счастливцем. Мысленно посочувствовал приехавшим отпускникам, толпящимся с угасающей надеждой в глазах около стойки администратора.
На следующий день поехал на завод. Приняли меня хорошо, но извиняющимся голосом сказали:
-Батоно, мастер уехал вчера на свадьбу в село и скоро вернётся, а расходомер почти готов: там чуть-чуть… и всё будет готово. Но без мастера никак: никто не знает, что ещё надо сделать.
Вечером позвонил своему начальству на дом, объяснил ситуацию. Мне ответили: «Без расходомера не приезжать, но попытаться ускорить изготовление». Как ускорить, мне не разъяснили. Утром съездил на завод и попросил секретаря, чтобы мне позвонили, как только вернётся мастер. Дал ей телефон
администратора гостиницы,  свою фамилию и упомянул,
   
   
                25
что живу я в красном уголке, чему секретарша ничуть не удивилась. Для себя решил: хотя бы через день наведываться на
завод. Чем я занимался в ожидании мастера лучше умолчу. Ведь никто не поверит, что я сильно переживал - на моей работе:  скажут: «Дорвался Вадим до Чёрного моря, вот и сочинил сказку про уехавшего на свадьбу мастера».
    Теперь вы поверите, с какой радостью я встретил приехавшего мастера. И, что самое интересное, расходомер был готов к моему приезду, но головотяпы из цеха забыли об этом. Итак, после двух недель трудов неправедных, сдав в багаж тридцатикилограммовый прибор, распрощавшись с приютившими меня  работниками гостиницы, горячо поблагодарив их, я отбыл домой. Замдиректора  Шаньгин, увидев меня, попросил с неделю не появляться в административном корпусе:
-Вы что хотите, чтобы нас обоих уволили. Вы  посмотрите на себя в зеркало – как будто из Африки приехали.
Никогда в жизни так долго не держался загар на моей коже!
                *     *     *
1961 год  Мы с женой Ниной и её шестилетним сыном Сашей после заключения нашего брака едем в «свадебное путешествие» на Чёрное море в пригород Сочи – Мамайку.
Находим жильё в особнячке. Хозяйка поселяет нас в зимней кухне, имеющей отдельный вход со двора, и примыкающей к ней небольшой комнате. Фасад дома смотрит на дорогу, идущую вниз к морю (до него не более  двухсот метров). Задняя сторона дома с нашими окнами, буквально, «опрокидывается» в глубокий обрыв, заросший южной зеленью. Хозяйка живёт одна. Мы просим у неё ключ от нашей  входной двери, она понимающе смотрит на нас:
-А в двери нет замка, мы тут двери не запираем. У нас здесь не воруют.               
              26
Мы,  хорошо, как нам кажется, припрятываем наши скудные «ценности» и торопимся к морю. Вот и оно – синее-синее, спокойное, прозрачное и, самое главное, тёплое.
Потом, из разговоров отдыхающих мы узнали, что и в самом городе Сочи жители редко запирают квартиры. Ну, разве это не рай на земле!
На пляже люди быстро сближаются (лежать целый день на гальке и молчать - невыносимо), вот и мы в один из дней разговорились с двумя молодыми женщинами. С  ними был молодой атлетически сложённый мужчина, как я понял, из их же мест –  где-то в средней  полосе России.  Далеко не писаный красавец, какие нравятся женщинам, но с приятным  лицом. В его отсутствие одна из подружек, смеясь сказала:
-Сватается всё к Вале, - она кивнула на сестру, - оба холостые, чего б им не пожениться.               
  - Нужен мне этот пожарник, ещё неизвестно, какой он человек, - парировала «невеста».
В этот день море  показывало нам  другую сторону своей красоты: волны, силою в пять баллов, накатывалось на пляж, и только редкие купальщики осмеливались, поднырнув под набегающие волны, выплыть за их козырьки и качаться на высоких, но более спокойных водяных холмах.
Недалеко от нас расположилась экзотическая групка – красивая девушка из отдыхающих и три грузинских ухажёра в умопомрачительно расцвеченных плавках.  Подвыпив,  все четверо пошли барахтаться в море. Воспитанные комсомолом, мы немного повозмущались их стремлением обратить на себя внимание окружающих и продолжили беседу ниочём. Неожиданно наш разговор прервали женские крики:
- Тонет, тонет!

   

                27   
Мы вскочили и посмотрели в сторону, куда показывали две женщины, стоящие на берегу. Метрах в тридцати от берега на воде были видны только волосы.
Каким бы украшением этих воспоминаний был бы сюжет о моём героическом подвиге по спасению тонущего человека. Но, увы, в этот день я боялся зайти в воду по пояс, поскольку уровень моего умения плавать был близок к нулю.
Грузины тоже стояли на берегу, и по их озабоченному виду мы поняли, – тонет их девушка. И только один человек нашёлся на пляже, который при первом же крике о помощи бросился в воду и, преодолев не без труда прибой, поплыл к утопающей. Вытащив её голову из воды, он направился к берегу, где его ждало другое испытание. Волны откатывающиеся от берега отбрасывали его назад. На берегу все стояли как загипнотизированные, никто не решался прийти на помощь и только, когда спаситель твёрдо стал на ноги, даже грузины помогли отнести девушку на сухое место. Нашлись    специалисты по искусственному дыханию: через полчаса она уже смеялась вместе со своими, с их слов, спасителями. А настоящий спаситель сидел рядом с нами, тяжело дыша.  Мы уходили на обед и, поравнявшись с молодыми людьми, моя жена не выдержала:
-Девушка, вот человек, который спас вам жизнь.
Ещё пару часов назад вырванная из лап смерти, девушка посмотрела на нашего знакомого (к  несчастью, я забыл имя этого храброго парня), сделала движение, напоминающее книксен, слегка улыбнулась и  сказала: «Спасибо».
               



               
   28
               
                *     *     *
Пару дней спустя море стало поспокойнее – лёгкая зыбь и несильный ветер. Я решил – пора преодолевать страх перед глубиной. Улёгся животом на детский спасательный круг,  договорился с женой, что она поплывёт рядом. На полпути к буйкам я отдам ей круг и мужественно вернусь на берег без плавсредств.
Мы поплыли. Сначала было хорошо: мне казалось - я смогу доплыть и до Турции, но предательский ветер стал забрасывать пригоршнями воду во все отверстия, которые имелись на голове. Я чихал, протирал глаза, и тут чёрт меня дёрнул оглянуться назад – мне показалось, что я, действительно, на полпути в страну янычаров. Сердце с огромной скоростью двинулось в сторону пяток, перед глазами возникла картина, как на берегу безуспешно делают мне искусственное дыхание, и я, подсунув под жену круг (она тоже была не ахти каким пловцом, но, в отличие от меня, не боялась воды), бросился, если только можно так выразиться, назад к спасительной сухой и тёплой гальке.                         
  Честно говоря,  спасло меня только то, что я нырнул и (о, счастье!) увидел внизу, совсем недалеко, мирное дно, совершенно не помышлявшее ничего дурного по отношению к паникёру.  Мне стало смешно, и я ругал себя последними словами. Нет, я не стал после этого случая хорошим пловцом, но больше не паниковал перед глубиной.
Знакомых людей,  родившихся под  созвездием  Рыб, я спрашивал, хорошо ли они плавают и всегда, как ни странно, слышал отрицательный ответ. Если кто-то из не опрошенных опровергнет моё «исследование», то пусть считает себя счастливцем!


                29

                *     *     *
Закончился отпуск, и мы вернулись в Грозный, в свою трёхкомнатную  коммунальную квартиру на Августовской улице. Дома такого типа назывались «сталинскими» - потолки высокие, под ногами паркет, все комнаты и «удобства» - изолированные, в кухне помещались три стола и разные шкафчики. В соседних комнатах жили, как и мы, работники   Гроз НИИ. В семье Зубаревых подрастал любознательный сынок Костя, только что начавший складывать из слов фразы, но ещё способный облить чужака, взявшего его на руки. Однажды, сидя на руках отца, он глубокомысленно произнёс:
-Папа, а у тебя в голове темно.
Кандидат технических наук  тридцатидвухлетний Александр Васильевич Зубарев оторопел:
-Как это темно?
-Темно, и всё!
Обескураженный  владелец тёмной головы не отставал от сына, пытаясь выяснить причины столь нелестной оценки, но      Костя упорно молчал. И только к вечеру открыл тайну:
-Я заглянул к тебе в ухо, а там  темно-темно.
В другой раз, он надоедал всем необычной фразой:
-А у Пушкина дырка! А у Пушкина дырка!
Все жильцы стыдили Костика, объясняя, что не красиво так говорить, задним умом думая об отверстии от раны, полученной во время дуэли, но не мог же тот знать об этом, а Костик с упорством маньяка продолжал издеваться над учёным людом: «А у Пушкина дырка»!
Пришла моя супруга. Костя, опередив хозяйку комнаты, бросился к секретеру, схватил гипсовую покрытую бронзовой краской статуэтку Пушкина, перевернул её вверх ногами и торжествующе показал на «дне» технологическое отверстие:
-Вот у Пушкина дырка!
  30
               
*     *     *

Примерно через год мы вместе с Зубаревыми отдыхали в Лазаревском недалеко от Сочи. Жили в палаточном лагере  ГрозНИИ. На семью полагалась одна палатка, но решено было  так – мы с Сашей будем жить в одной палатке, а  Елена Михайловна Зубарева с моей женой и Костиком – в другой.
И вот в жаркий полдень, приподняв нижние края палатки для сквознячка,  мы с Сашей, развалившись на раскладушках, беседуем на непринципиальные темы, суть которых сводится к одному - как хорошо на море, да ещё сытому.
Не знаю о чём беседовали жёны – наверняка на принципиальную тематику - наше  внимание привлек другой разговор – рядом с  нашей палаткой Костик спорил с соседской девочкой  на тему: чей папа лучше. Девочка была постарше своего оппонента, но Костя не сдавался и находил всё новые и новые контрдоводы в пользу своего отца. Наконец,  девочка победно сказала:
-Мой папа – начальник.
Костик надолго замолчал: он ведь не знал, что его папа начальник лаборатории. Мы с Сашей застыли – скажет что-нибудь его сын в ответ, или сдастся. И вундеркинд, видимо обдумав все варианты, сказал гениальную фразу:
- А начальники тоже пукают.

                *     *     *
В конце 1961года Зубаревы получили две комнаты в трёхкомнатной квартире, а их комнату заняли Куприяновы, занимавшие до этого самую маленькую комнату.
К лету талия моей жены Нины стала округлятся и мы поняли, что без холодильника нам будет очень плохо. Купить его в то время было намного сложнее, чем в настоящее время - подводную лодку. 
       
                31
Инженер лаборатории Вотлохина ( я еще там работал) ехала в командировку в город Баку. Я дал ей деньги и попросил, если такая возможность представится, купить холодильник «Бакы». Тамара Павловна Павлова, так звали нашего инженера, пообещала выполнить мою просьбу. Женщина была невероятно отзывчивым человеком и наш циник Семида отзывался о ней так:
-Усим сракам пидсрачница.
Как бы то ни было, но через пару недель мы стали обладателями огромного мастодонта. После лёгких споров о месте его в комнате ( в кухне не хватало места) он нашёл себе пристанище у стены напротив нашей кровати. Я снял транспортные болты, оставив висеть компрессор на пружинах, включил холодильник в сеть, отрегулировал степень охлаждения,  и мы улеглись спать. Был поздний вечер. Утомлённые вознёй с холодильником,  мы быстро заснули, несмотря на его рёв, напоминающий звук реактивного самолёта перед взлётом. Рано утром жена счастливым голосом сказала:
-А он уже не грохочет.
Он,  действительно, не грохотал – от вибрации холодильник выехал на середину комнаты и вилка выскочила из розетки.
Азербайджанские специалисты подвесили компрессор на такие тугие пружины, что и весь холодильник не смог бы их  хоть чуть-чуть растянуть.
Пришлось на работе изготовить пружины из более тонкой проволоки, и холодильник стал более воспитанным, счастливо проработав примерно двенадцать лет.


               


         
               
32
                *     *     *
Отпуск 62-го мы использовали для поездки в Москву –
надо же было купить необходимые вещи для будущего ребенка.
Москва в те времена представляла гигантский советский магазин, где было всё. С нами, по своим делам, поехали Зубаревы. Они и предложили  лететь самолётом. Как ни странно, я, специалист по авиационной аппаратуре, ни разу не отрывался от земли.
В грозненском аэропорту я немного трусил, скрывая своё волнение излишней говорливостью. В голове периодически мелькали хорошие мысли:  нелётная погода, неготовность самолёта к вылету, команда сдать билеты и  т.п. Но время посадки неотвратимо приближалось и вот, подталкиваемый  пассажирами, я стал подниматься по трапу как на Голгофу. Войдя в салон самолёта  АН-10, я был очень удивлён миролюбивым интерьером: обшарпанные кресла, буфетная стойка с горячительными напитками,  закуской и буфетчицей стандартного вида.
Мы заняли свои места, я уселся у окошка и смотрел с завистью на технарей, остающихся на земле. Завелись моторы, как ни странно, все четыре, самолёт начал разгон, вдруг что-то в животе резко опустилось – это самолёт оторвался от взлётной полосы. Мы вошли в низкую облачность и снова самолёт ухнул вниз. Я быстро посмотрел на пассажиров, ожидая от них паники, но все они спокойно занимались каждый своим делом. Значит, как сказали бы сейчас, полёт идёт «штатно».
Стало светлеть и мы вынырнули из облаков на солнечный простор. После набора высоты Зубарев предложил ознакомиться с буфетом, и я впервые в жизни с удовольствием выпил сто грамм водки. Мир, даже на высоте шести километров, стал прекрасным.
До самой посадки во Внуково я с восторгом разглядывал
                33   


«натуральную» карту Земли. И не страшно было смотреть на отчаянно машущие концы крыльев: раз не отвалились сразу, значит не отвалятся и сейчас.
В дальнейшем мне пришлось много летать на различных самолетах –это было уже для меня рутиной, и может кто-то тоже посматривал в мою сторону – раз сидит спокойно, значит всё нормально. Но тот первый полёт остался в памяти на всю жизнь.
               
            *     *     *
В те времена пол будущего ребёнка определялся на глазок по многочисленным народным приметам с пятидесятипроцентной вероятностью. Жена хотела девочку, а я – мальчика. Все приметы были на моей стороне и я, как мог, успокаивал Нину: в моём роду рождались только мальчики, а уж если и появлялась девочка, то только после двух мальчиков. О том, что я родился в двойне с девочкой, да ещё она родилась первой, я старательно умалчивал. Кстати, цвет вещей, купленных в Москве, имел подавляюще синий оттенок.
Тёплым октябрьским вечером я отвёл супругу в роддом, благо он находился в двух кварталах от нашего дома.
В пять утра я не выдержал и помчался на самую благородную «фабрику». Перемахнув через забор, я постучал в дверь одноэтажного корпуса, вышла сестричка и поздравила меня с рождением дочери.
-Как – дочери? - глупо спросил я, - ведь должен мальчик родиться...
Мальчик будет в следующий раз, - смеясь ответила сестра, - подойдите к окну – я покажу вам дочку.
Став на самодельную кладку из кирпичей (её, конечно, сложили счастливые отцы), я заглянул в окно и увидел жену. Она слабым движением  помахала мне рукой. Через пару минут
 34

сестра поднесла к окошку свёрточек - из него выглядывало красное и, как мне показалось, приплюснутое личико. С каким-то, незнакомым доселе, чувством – смесью восторга и умиления, я смотрел на  маленькое чудо, сотворённое не без моей помощи.
  Я так хотел, если родится девочка, чтобы она была похожа на свою красавицу мать, но, увидев малышку так похожую на меня, я эгоистически не стал разочаровываться. На востоке забелел рассвет. День 15 октября 1962 года вступал в свои астрономические права. 
       
                *     *     *
Дома, несмотря на почти летнюю жару, я нарядился в новый чёрный (другого не имел) костюм,  нацепил ненавистный галстук (до сих пор не умею завязывать) и двинулся по родственникам сообщать радостную весть. От них посыпались предложения как назвать девочку. Большинство настаивало на имени  «Лена», но я сопротивлялся:  в роду итак переизбыток  Елен – моя бабушка, сестра жены, моя сестрёнка…
Ещё до родов, мы с женой смотрели итальянскую мелодраму и очень сочувствовали главной героине Рите. Жена предложила тогда, если родится дочь, назвать её этим именем. Прошло время, мы как-то остыли, и теперь в наших головах был полный ералаш. Наши же родители уже стали называть нашу дочку Леночкой: «Ну, как там, Леночка подросла?»
Наступил день выписки из роддома, и я, снова «по полной форме», прибыл забирать своих женщин домой.   
В то время я усердно занимался спортом, «качал» мышцы и считал себя вполне здоровым и сильным парнем.
Мне на руки положили красивый свёрток, и куда делась моя физическая подготовка! Руки сразу окоченели в согнутом положении, и в те пять-семь минут, которые я нес драгоценную ношу, свёрток, казалось, потяжелел на десятки  килограмм 
                35      

и я думал одно: только бы не уронить…
Впоследствии, чемпион области по борьбе в полутяжёлом весе Валерий Пугач рассказывал мне, что он тоже еле-еле донёс новорождённого сына домой. Как говорят, «необъяснимо, но факт!»

                *     *     *
Первую ночь я, практически, не спал. При малейшем звуке со стороны кроватки я вскакивал и подбегал к ней, пытаясь найти при свете ночника причину неудовольствия дочери. Её мама спала как убитая, и это немного коробило меня. Утром я, разумеется, не сделал жене замечания, но гордо рассказал, как я почти всю ночь не отходил от девочки.
Вечером я лёг спать пораньше, чтобы не переутомиться от частых ночных вставаний.
Утром я, действительно, проснулся выспавшимся и, увидев, что жена кормит дочку, сказал:
-Ты смотри, эту ночь девочка провела спокойно.
-Какой  там, спокойно - всю ночь не давала спать!
Надо же было мне, дурню, не понять, что организм жены после бессонных ночей в роддоме должен был хоть немного восстановиться. А я успел уже возвести себя в ранг идеального отца! Осмелюсь признаться: первая ночь когда я «проявил себя» была, к моему стыду, последней. Я получил урок – не делать поспешных выводов из одного случая.
Прошёл месяц, а дочь всё была без имени. Мы с женой называли её девочкой, а бабушки – Леночкой. Наконец, я решительно оделся, взял необходимые для такого случая бумаги и документы и сказал:
-Надо идти выписывать «Свидетельство о рождении».
- Может ещё подождем немного, -  попросила жена, понимая, всё-таки, что пора.
36
В Загсе наш мучительный вопрос решала молоденькая немного экзальтированная женщина:
-Вы хотите назвать дочь редким именем?               
Она раскрыла объёмистую книгу и на меня посыпались имена, больше похожие на имена существительные. Не увидев на моём лице понимания, она перекрыла поток имён, чем я не преминул воспользоваться:
-А нельзя ли назвать дочку – Рита, - произнёс я не очень уверенно, как бы видя перед собой укоризненный взгляд жены.
-Ах!  Маргарита - красивое имя, оно и в списке имён есть, - затараторила женщина, - да я, кажется, вам его предлагала.
В Грозном, надо сказать, жило много армян, и чуть ли не каждая третья армянка называлась этим прекрасным именем. Пусть простит меня чудесный армянский народ, но я уже более твёрдо сказал:
-Нет, не Маргарита, а полное имя – Рита.
Раздатчица имён заколебалась:
-Но такого  имени нет в списке.
-А «Электрификация» есть?
Женщина поняла юмор и улыбнулась:
-Ну, ладно, пойдём на преступление.
Итак, моя дочь стала прозываться Назаренко Рита Вадимовна. Скоро все родственники, включая    непримиримых бабушек, ласково говорили: «Риточка, Ритулечка и т. п.» И не встречал я больше нигде «Риту Вадимовну».    


                *     *     *
Пришла пора рассказать, как я поступал в нефтяной институт. Летом 1961 года, когда мы  собирались на море в Мамайку,  жена, голосом полным металла, спросила меня:
-А ты почему не подготавливаешь учебники?
-Какие учебники? -  ответил я вопросом на вопрос, всё 
                37
ещё надеясь, что ослышался.
-Не валяй дурака, а сейчас же собери все учебники, необходимые для сдачи экзаменов в институт.
-Но мы же едем отдыхать, - возопил я, - и поступать буду в следующем году!
-Поступать ты будешь в этом году,  - ответила мне жена с твёрдостью, которой бы позавидовал, наверное, сам Феликс        Эдмундович.
Пришлось покориться. Свою лень в этом вопросе я всегда оправдывал придуманной мною фразой: «Лучше быть хорошим рабочим, чем плохим инженером», на что жена возражала не менее убедительно: «Лучше быть хорошим инженером, чем рабочим, даже хорошим».
Что поделаешь, лёжа на горячей гальке я решал задачи по физике и математике, вместо того, чтобы украдкой оглядывать проходящих мимо пляжных красавиц. Сочинения не боялся: литературу любил, грамматику знал.
В 1961 был проведен эксперимент  (ох, уж эти эксперименты, до сих пор покоя не дают!): вступительные экзамены в ВУЗ принимали учителя из школ. Вполне понятно, кто «проходил» в первую очередь. Если учесть, что я ни одной четверти не учился в грозненской школе, шансы мои при высоком конкурсе были мизерны. Математику письменно я сдал на пять, физику отвечал на отлично, но учительница с добрым лицом поставила тройку.
К сочинению специально не готовился: писать образы Наташи Ростовой. Павки Корчагина или Обломова мне претило, и я надеялся на «свободную тему». Все приготовили шпаргалки. Особенно мне понравилось «изобретение» моего коллеги по
ГрозНИИ. Когда комиссия дала старт экзамену, Юра Кожевников заботливо положил перед каждым поступающим розовые промокательные бумажки, ныне вышедшие из употребления. Не обошёл и себя.
38

Себе, правда, он положил не один, а два листка, склеенные по трём сторонам. Четвёртая сторона предназначалась для вкладывания шпаргалки, переснятой на фотобумагу. Строки мелкого шрифта читались через узенькую щель, вырезанную в верхнем листке.  Передвигалась шпаргалка  через щель иголкой. Всё очень просто, но, поди, додумайся!
Ура,  есть свободная тема. Я долго не раздумываю и пишу сочинение на (не смейтесь!)  тему: «Образ В. И. Ленина по поэме В.Маяковского  «Владимир Ильич Ленин»»». Маяковский был моим кумиром, и поэму я знал, практически, всю наизусть. И что вы думаете, мне поставили? Правильно – двойку. С резолюцией: «Работа списана». Несколько ошибок было в цитатах, и то – пунктуационные.  Вот уж действительно – горе от ума!
Насколько ранее я не хотел поступать в институт, настолько велика была моя обида – старался, старался, и на тебе…
Я пал духом, но супруга моя не сдалась, Она пошла по всем инстанциям, доказывая, что муж её не такой потерянный для советской науки. Не знаю, что она там говорила, но меня взяли кандидатом в студенты до первой сессии. Наверное с перепугу, я сдал первую сессию на отлично, и единственный, кто получил пятёрку по физике у самого строгого преподавателя – заведующего кафедрой физики  Валентина Фёдоровича Дудина.               
Меня зачислили  студентом вечернего факультета  «Автоматизация производственных процессов химико-технологической промышленности» на радость не только моей супруги. Я радовался уже не меньше чем она, и  старался не пропускать занятия, всё делать вовремя, что помогало сдавать сессии на четвёрки  и пятёрки. (Это пишу в назидание внукам, а следующую строку пусть пропустят). Попали, правда в диплом и несколько троек – какой же вечерник без «международных» отметок!               
   
                39
               
                *     *     *
Шло время. И не назад, а вперёд  -  в неизвестное, не всегда совпадавшее  с нашими планами. Но мы были молоды и научились извлекать положительное из отрицательного. Это сейчас каждая неудача преследует тебя годами.
В начале зимы 1964 года мы, наконец, получили долгожданную изолированную двухкомнатную квартиру в новом, только что начавшим входить в моду, доме, впоследствии прозванным  «хрущевской», на улице Рабочей. Без сожаления мы ушли из дома «сталинского» типа, где всё крупно и раздельно, и радовались смежным комнатам, маленькой кухне, унитазу, стоящим рядом с ванной и не совсем тёплой батарее в спальне. Правда пол был тоже паркетный, причём на нашей квартире опытный мастер показывал молодым, как правильно и хорошо  укладывать паркет. Из так называемого зала можно было выйти на балкон и с четвёртого этажа любоваться панорамой города.
Всё было прекрасно, волновала лишь отопительная батарея в спальне, никак не желающая прогреться до необходимой для зимнего времени температуры.
Я посоветовался с братом Борисом - слесарем по специальности. Он дал мне совет: «Поставь под батарею тазик, чуть открути нижнюю пробку, спусти  немного воды, чтобы ушла хододная, и батарея прогреется».
Я принёс с работы  «бобку» – разводной газовый ключ, собрался с духом и приступил к работе. Отвернув пробку на половину оборота, я с радостью увидел, как в тазик зажурчала тоненькая струйка ненавистной мне холодной воды. Тазик не успел наполниться, как уже пошла горячая водичка. Пора закрывать, решил я и стал закручивать пробку. Дальше наступил конец света: пробка вылетела из своего резьбового гнезда, и из
         

          40

жерла вулкана хлынул поток горячей лавы, то бишь, воды. На моё счастье вагончик слесарей ещё стоял во дворе: они заканчивали какие-то работы. Я бросился к соседу Игорю Торопину, благо он оказался дома, и попросил чтобы он бежал к слесарям, а сам пытался чем-нибудь закрыть отверстие, из которого хлестала вода под напором пяти атмосфер. Я уже упёрся спиной в шифоньер и думал перекрыть воду каблуком, но получилось ещё хуже: водный поток превратился в веер и стал обливать всю комнату до потолка.
Прибежал слесарь – сказал, что воду перекрыл, надо ждать, когда она сойдёт с пятого и четвёртого этажа. При этом он  старательно закрывал отверстие своей меховой  шапкой. Пришли ешё несколько слесарей, осмотрели пробку и сказали, что на ней почти нет резьбы и держалась она, в основном, краской. Они ввернули новую пробку и ушли включать отопление.
Мы с Игорем принялись спасать паркет. Воды в квартире было по щиколотку, но мы работали как одержимые (вот где пришлось вспомнить канализацию в полу ванной на старой квартире), и через полчаса только мокрый пол напоминал о трагедии. По совету Игоря, я сбегал в магазин и купил две бутыли перцовки, хотя, вспоминая Г.Б.Шоца,  думал, что хватило бы и одной. Какой там одной! Мы выпили две бутылки, пришлось бежать за третьей, но и после неё мы ничуть не опьянели – слишком велик был психологический стресс!
Надо было сушить паркетные полы. Мы собрали по соседям электрические плитки, включили и стали сушить полы. Игоря я отправил домой, заметив у него признаки лёгкого  опьянения, или как сейчас говорят,  неадекватного поведения, тем более, что он не особенно возражал. Жена, приехавшая с работы по моему звонку, когда ещё вода стекала из квартиры на лестничную клетку, навела в квартире порядок: развесила сушить мокрые вещи, подтёрла  полы, открыла  (зимой!) окна и               
                41

приготовила нам закуску к перцовке.               
               К вечеру полы подсохли, но взглянув на электросчётчик, я понял – платить за сушку паркета придётся много, несмотря на четырёхкопеечную цену одного киловатта. Осмотрев счётчик, я заметил, что пломба стоит не на скрутке провода, а ниже её. Я стянул пломбу, раскрутил провод, открыл счётчик и открутил показания назад, практически до нуля и установил всё в прежнее положение,  сэкономив около пяти рублей – в то время немалые деньги. Стыдно мне не было: государство обманывало нас, как хотело, а мы обманывали его, как могли. Честно признаюсь, на такое я решился первый и последний раз. Уж больно обидно было – по вине государства затопило мою квартиру, да ещё за это я  должен  заплатить ему пять рублей.
 
                *     *     *
В начале шестидесятых редко у кого был телевизор. Люди ходили к соседям, или к родственникам посмотреть на голубом экране какой-нибудь фильм. Собиралось иногда столько любителей  самого важного, по словам покойного т. Сталина, из всех искусств, что не хватало стульев, и приходилось сидеть на полу. Зато не надо стоять в длинной  очереди у кассы кинотеатра, или, что ещё хуже, унизительно  опрашивать подходящих счастливчиков: «Нет ли у вас лишнего билетика?».
Отец получил какие-то премиальные и решил купить телевизор. Но где его купишь, если в магазинах Грозного, если они иногда появлялись, то распределялись по могущественной системе: «Ты мне, я тебе». Посетовал как-то вслух на блат в лаборатории, и тут подходит ко мне Г.Б. Шоц и говорит:
-Я еду в субботу в Нальчик по своим делам. Слышал, там бывают в магазинах телевизоры. Ну, не будет, так хоть прокатитесь...
Я, конечно, обрадовался, и вот в назначенный день авто   
       42

под гордым названием  Победа  вырулила из западного пригорода Черноречье и по шоссе  Баку – Москва покатила в сторону Нальчика. Едва не сбив в Назрани корову, мы всё-таки, несмотря на недельный шофёрский стаж Гавриила Борисовича, благополучно  доехали до пункта назначения.
В Центральном универмаге мы увидели вожделенный аппарат! Назывался он не менее гордо, чем автомобиль Шоца – Звезда. Я бросился к нему, по пути доставая деньги в страхе, что меня кто-то опередит, но продавец остудил меня одной фразой: «Не продаётся». Телевизор просто не работал и даже неисправность была известна:
-Вон, смотри, - он снял пластмассовый колпак, закрывавший «хвост» кинескопа, - радиолампа выпала из панельки. Рука не пролазит, а то можно было бы воткнуть её на место.
Гениальный  Шоц предложил использовать для установки лампы руку ребёнка.
 Нашли девочку лет десяти, рассказали ей как правильно вставить  лампу в панельку и, представьте себе, девочка справилась. Телевизор включили, и он заработал.
На следующий день вечером «зал» в домике моих родителей был заполнен соседями, многие из которых сидели на полу. Все с огромным интересом следили за развитием  «захватывающего»  сюжета  индийского фильма.

                *     *     *
Зная примеры приёма далёких телестанций в Грозном, решил поставить высокую антенну родителям. Отца не пришлось уговаривать: в нём сидела романтическая жилка, и однажды приехав к ним, я увидел собранную антенну во дворе. Для неё уже была зацементирована в земле труба, в которую надлежало вставить стойку антенны, чтобы можно было вращать её в любую сторону на 360 градусов. Я подпаял телевизионный
                43

кабель к вибратору антенны, закрепил его на стойке, и мы, включая соседей, общими усилиями воткнули стойку в трубу. Поставил телевизор на окно для контроля, включил и стал медленно вращать антенну. Перепробовал на всех каналах и только на одном появились проблески какого-то украинского телеканала. А ведь антенна была не ниже антенны Вани Коваленко, на которую принимался тбилисский телеканал.
Что поделаешь, стали на высоченную антенну принимать грозненский канал. Передающая вышка с антенной находилась от нашего телевизора не более, чем в трёх километрах, да ещё на высокой горе, так что принимать сигнал можно было и на кусок проволоки.
Периодически, я  с тайной надеждой вращал  антенну, но, увы: голубой экран оставался равнодушным к моим стараниям поймать хоть что-нибудь, кроме местной станции.
Только через несколько лет энтузиасты установили на Терском хребте приемопередатчик, и грозненцы  стали смотреть  московский канал, ретранслируемый Пятигорском. Неважно, что хоккейная шайба не всегда просматривалась на экране, всё равно мы считали себя счастливыми! А с каким интересом первый раз в жизни смотрели сериал «Сага о Форсайтах», который по странному совпадению идёт на этих неделях (сегодня 14 апреля 2006 года) по каналу «Культура».

                *     *     *
Уже упомянутый инженер лаборатории Вотлохина Болеслав Саладис предложил вместе с ним заняться английским языком:
-Знаешь, Вадик, я решил поступать в аспирантуру. Надо сдавать кандидатский экзамен по английскому, и мне нужен напарник для тренировки по устному.

      44

Надо сказать, я в это время учился на первом курсе института и сдавал работы по английскому, бессовестно «передранные» у более добросовестных студентов. Училась в нашей группе Тоня Свешникова, у которой переписывала вся группа. Кстати, Тоня получила «красный» диплом по окончании института, что было уникальным событием за многие годы на вечернем факультете.
Возвращаясь к первому курсу, отмечу другое уникальное событие – моя супруга, ни с того ни с сего, купила мне Англо-русский словарь Мюллера. Предложение Болеслава оказалось как не более кстати: надо же было мне показать жене, что недаром она стояла в очереди за словарём. Итак, начался неравный словесный «бой» между мною и Болеславом, прошедшим курс английского языка в институте.
Я всегда увлекался решением непрактичных проблем, за что подвергался справедливой критике со стороны супруги: «Лучше бы сделал какую-нибудь полочку». Но меня уже трудно было остановить – я покупал маленькие словарики, которые удобно помещались в кармане, купил по случаю «Золотого жука» Эдгара По, адаптированного чуть ли не для первоклассников, обрезал поля книжки для «карманного» использования, и стал заниматься по собственному методу – ничего не записывать, а только учить наизусть. Моё маниакальное отношение к изучению английского позволило после окончания института сдать кандидатский экзамен на отлично. Мало того, председатель экзаменационной комиссии Анатолий Фёдорович Озеренко, уезжая на работу в Москву главным инженером «Зарубежнефти», рекомендовал меня председателем экзаменационной комиссии по приёму кандидатского экзамена по английскому языку в нашем научно-исследовательском институте СевКавНИПИнефть, каковым я пробыл в течение десяти лет, до ухода  на работу в НГДУ «Старогрознефть».
                45

                *     *     *
В начале шестидесятых увлёкся фотографией, купил фотоаппарат «Зоркий 5» и стал снимать налево и направо, благо любимых персонажей было предостаточно: сын, дочь, красивая жена, добрые родители с обеих сторон, друзья, «братья меньшие», фотогеничные улицы и парки Грозного…
Трудно сказать – что лучше: принести в «Фото сервис» отснятую плёнку, как это делается сейчас, или, как раньше, самому проявлять плёнку и самому печатать фотографии. Сейчас – удобно, легко и быстро. Раньше – долго, утомительно, но какая радость охватывала, если видел, как на листке фотобумаги, лежащей в проявителе, появляется изображение – сначала слабенькое, но постепенно становящееся более контрастным, и от твоего опыта зависит момент, когда надо выхватить снимок из проявителя и бросить его в закрепитель. Поневоле, чувствуешь себя магом и волшебником!
Вскоре, «Зоркий» перестал удовлетворять запросы самодеятельного фотографа и я разорился: купил за тридцать рублей зеркальный аппарат «Зенит-Е». Теперь я мог с помощью дополнительных колец под объектив переснимать документы, старые фотографии и т.п.
Для съёмок издалека приобрёл длиннофокусный объектив «Юпитер-11» с фокусным расстоянием 13 сантиметров. Снимки получались как бы через бинокль с трёхкратным увеличением.
Аппетит приходит во время еды, вот и я стал мечтать о новых возможностях моего аппарата. В журнале «Советское Фото» я нашёл чертёж самодельного длиннофокусного объектива, через который получались снимки с десятикратным приближением.
В мастерской ГрозНИИ работал чудесный токарь Эдик Пучковский, его я и попросил выточить мне корпус объектива.
Корпус состоял из двух алюминиевых трубок, телескопи-
 46
чески входящих одна в другую, что позволяло изменять фокусное расстояние, т.е. видимое приближение объекта съёмки. В соответствующих местах на трубках были мелкие резьбы. В них вворачивались объектив от фотоувеличителя, мой объектив «Юпитер11», и третья резьба предназначалась для вворачивания всей конструкции в фотоаппарат.
Не скажу, что я стал делать снимки различных удалённых предметов один за другим. Сняв несколько кадров улицы с нашего балкона, я понял что снимать таким объективом надо обязательно со штатива, иначе изображение смазывалось. Объектив был отложен в сторону, но сама мысль, что он у меня есть, грела душу.

                *     *     *
Да, я много снимал, мне нравились мои снимки, но не потому, что они были  высокохудожественные, просто то, что я снимал, было близко мне или любимо мною. По настоящему, я сделал всего четыре снимка, за которые мне не было стыдно перед объективным критиком.
7 ноября шестьдесят какого-то года мы демонстрировали свою преданность и любовь к очень дорогим нам Партии и Правительству. Собирался наш СевКавНИИ за «ленинским» мостом на пересечении улицы Ленина и Крафта (бывший работник  КГБ). День был ветреный и  холодный, я забрался в кабину одного из грузовиков, которыми перегораживали улицы во избежание просачивания в наши ряды подозрительных элементов. Недалеко от грузовика остановился наш сотрудник Виталий Фёдоров, сын известного профессора нефтяного института Фёдорова, кстати, написавшего отличный учебник по бурению для нефтяных ВУЗов.
Виталик, видимо, для согрева закурил, а я,  от нечего делать, щёлкнул затвором фотоаппарата в его сторону.
Спустя несколько дней я печатал фотоснимки и был
                47
потрясён необычностью ракурса, красивым облачком табачного дыма, и невероятной схожестью русского лица Виталия Фёдорова с американским лицом  Джона Фитцжеральда Кеннеди.
Недолго думая, сделал  этот снимок размером, примерно,
30 на 40 см и выставил его в окне нашей лаборатории. Не скажу, что толпы валили посмотреть на фото, но многие заходили и спрашивали, откуда я переснял фотографию Кеннеди. Наконец, мне надоело разыгрывать наивных учёных, и я признался, что это не Кеннеди, а Виталик Фёдоров, снятый во время ноябрьской демонстрации.
И вот затряслась земля под  ногами двухметрового объекта съёмки. Надо было видеть, с какой любовью и даже благоговением смотрел, остановившийся перед окном, Виталий на свой портрет. Дальше, были просьбы за любое вознаграждение отдать ему снимок. Вдоволь поиздевавшись над его самолюбованием, я отдал ему одну из лучших фотографий, сделанных мною.

                *     *     *
Осень 1970 года.  В Грозный приезжают футболисты московского «Динамо» на товарищескую игру с грозненским  «Тереком». Они лидеры в первенстве Союза, у них пауза в официальных играх, отчего же не подзаработать в Грозном, тем более, что на игру придет их фанатичный болельщик  Вадим Назаренко.
За день до игры в Грозном целые сутки шел сильный дождь.  Футбольное поле стадиона им. Орджоникидзе покрывали негостеприимные лужи.
Спортивное руководство города обратилось к давним друзьям «Терека» - военным лётчикам. Те прислали на стадион два больших армейских вертолёта. За несколько часов, летая над полем, они высушили его основательно.
В нашем подъезде жил капитан нашей команды «Терек»
         48
Анатолий Михеев. Мы с ним  немного дружили, мне нравился его агрессивный характер на футбольном поле – он не давал спуску нахальному сопернику. Мы всегда с замиранием сердца шептали: «Михей будь поосторожней, а то выгонят с поля». И в технике ему не было равных в команде. И вот он попросил меня стать с фотоаппаратом за ворота «Динамо» и снимать моменты, когда он будет забивать голы Льву Яшину. Приехав вместе с командой на стадион, я поднялся на трибуну посмотреть, действительно ли вертолёты, стрекотание которых слышал весь город, подсушили ещё зелёную арену. На трибуне я увидел своего футбольного бога Льва Ивановича Яшина, и у меня от волнения, буквально, подкосились ноги. Он пристально смотрел на поле. Я невольно стал рядом и молчал, хотя очень хотелось сказать в адрес его команды и лично ему что-нибудь благодарственное от преданного болельщика.
Яшин вдруг повернулся ко мне:
-Интересно, везде лужи, а поле сухое.
Тут я дал волю словам и рассказал про вертолёты, что его немало удивило:
-Так что, вертолёты могут высушить поляну? Интересно.
Он кивнул мне и ушёл в раздевалку.
Стадион быстро заполнялся болельщиками. Я пошёл к нашей команде, и Михеев провёл меня с нею на поле. Я с фотоаппаратом на шее занял место за воротами, где уже разминался Яшин. Увидев меня, он, как старому знакомому, сказал:
-Так ты корреспондент, что ли?
- Нет, я – болельщик «Динамо»
Польщенный тем, что он узнал того, кто ему рассказывал о вертолётах, я  гордо признался  в преклонении перед московским «Динамо», и что я помню его, когда он ещё был запасным вратарём в дубле «Динамо», и что я уже имел с ним короткую беседу в Горьком, где они выиграли у местного «Торпедо» со
                49
счётом 6:0, и я укорял его через окошко автобуса, за взятый
пенальти.  На это он просто ответил: «А кто им мешал забить».
Судья свистнул на начало игры. И я понял, что мне теперь лучше помолчать и сосредоточиться на голевых моментах у ворот наших прославленных соперников. Но игра шла, в основном, у дальних наших ворот. В те нечастые моменты у ворот Яшина я лихорадочно нажимал на кнопку затвора моего «Зенита», не заботясь ни о ракурсе, ни о фотогеничности момента. Будь, что будет! Конец первого тайма совпал с концом моей фотоплёнки, и на второй тайм  я ушел посмотреть на игру с трибуны. Наверное, Лев Яшин вздохнул облегченно, избавившись от назойливого болельщика. Гол ему так и не забили, и «Терек» проиграл со счётом 0:4.

                *     *     *
Прошло несколько дней. Я отпечатал всю плёнку и показал фотографии своим «соболельщикам» Саше Храпоненко и Косте Еронину. Саша мгновенно предложил:
-Поехали в Орджоникидзе (Владикавказ), Там послезавтра играет с местным «Спартаком» наше (московское) «Динамо». Вот мы и  отдадим им снимки  игры с «Тереком».
Надо отдать должное Саше: он полностью оправдывал свою фамилию - ни в чём не колебался,  не сомневался и, если не было мирной возможности, брал, что надо, с боем.
Костя родился в Ленинграде,  жил там долго, пока судьба не определила ему место жительства в Грозном. На мой вопрос, почему он не вернётся в колыбель революции, где живёт его многочисленная родня, он отвечал с едва уловимой грустью:
-Ты пойди, походи там по кладбищу – половина комсомольского возраста  лежит, А здесь хоть тепло.
Бедный Костя! Через несколько лет он упокоился на грозненском вечном пристанище.

  50
Желающих поехать на матч (он состоялся 5 ноября 1970 года) оказалось предостаточно, и на работе выделили для болельщиков автобус. В Орджоникидзе мы отделились от общей массы и направились в центральную гостиницу, где, по нашим предположениям, остановились футболисты «Динамо». Так и оказалось – они были там, но нас и на порог не пускали. Гостиница справедливо была закрыта для болельщиков.
Но для Храпоненко запоров не существовало. Он взял из моих рук папку с фотографиями и набросился на дежурного по холлу:
-Пропустите нас немедленно: я – фотокорреспондент, а это мои ассистенты. По просьбе Константина Ивановича Бескова (тренер «Динамо») мы привезли снимки их игры в Грозном.
Он распахнул папку и стал совать под  нос дежурному фотографии. Тот даже забыл попросить показать корреспондентское удостоверение, но всё-таки пустил нас в гостиницу. С победным чувством мы поднялись на этаж и стали ходить по коридору.
-Вам кого? – раздался голос дежурной по этажу. 
Робким голосом, опережая Сашу, я спросил,  в каком номере живёт Валерий Маслов – первая фамилия, пришедшая в мою голову.
Она показала, и я (Саша отдал мне на время инициативу, оставив свою мощь в резерве) ещё более робко постучал в нужную дверь.
-Войдите, - послышалось за дверью, и мы вошли. На кроватях, разделённых столом, лежали Виктор Аничкин и Валерий Маслов. Опережая их недоумённые вопросы, я открыл папку и стал показывать фотокарточки. Их, недовольные нашим появлением лица, приобрели совсем другой вид, когда они увидели себя в непрофессиональных ракурсах. Маслов даже засмеялся, увидев себя, обнимающим от усталости штангу.
                51
Мы отдали фотокарточки на всю команду и поинтересовались, почему не приехал Лев Яшин. Оказывается, он сломал палец и остался в Москве.
Поблагодарив ребят за хороший приём, мы пожелали им победы и пошли собирать автографы на программки и скоро стали обладателями автографов всей команды. Оставался только их тренер Константин Бесков: его не было в гостинице.
Мы ждали в холле и, наконец, он пришёл. Мы бросились к нему за автографом, но он протестующе замахал руками:
-Нет, нет! Мне некогда!
Но не тут то было. Саша Храпоненко ухватил Бескова за руку:
-Константин Иванович! Мы из Грозного и были на матче, где вы играли против грозненского «Нефтяника» в 51-м году. Мы вас  не забываем! И сейчас приехали из Грозного болеть за вас.
Бесков сменил гнев на милость:
-Ну, раз вы из Грозного, то давайте присядем за столик.
Он расписался в наших программках и позволил себе слегка удариться в воспоминания:
- У вас играл вратарь с греческой фамилией, не помню, какой, но помню, что он был Героем Советского Союза.
Мы напомнили – Алексей Иодис, он закивал головой:
 -Точно, точно.
Я достал портрет Яшина, сделанный во время недавней игры, и попросил Бескова передать его Льву.  Константин Иванович долго смотрел на фотокарточку:
-Какой Лёва! Таким красивым я  его не видел. А у вас есть ещё один – для меня?
Я разложил перед ним портреты Яшина веером. Он улыбнулся и взял два экземпляра. Вот этот портрет я и считаю одним из лучших своих снимков.
           52


                *     *     *
Хаос – великая созидательная сила. Из него родилась Вселенная. Благодаря хаосу в моей голове рождаются эти «Короткие разговоры». Если бы я пытался вспомнить по порядку события в моей жизни, то я бы скорее сломал  свои мозги, чем написал пару страниц. И ещё одна положительная сторона хаотических воспоминаний – можно пропускать всё неинтересное: ничего не потеряете (даже, если ничего не прочтёте). Вот и пишу первое, что приходит в голову, не заботясь  о хронологии.
                *     *     *
В нашем НИИ решили установить в лаборатории, связанной с минералогией, электронный микроскоп, закупленный в Великобритании.
Заместитель главного инженера Данелян Юрий Ишханович позвонил мне по телефону:
-Вадим, зайди ко мне в кабинет. Срочно требуется переводчик: приехал англичанин устанавливать микроскоп, а я, кроме русского, армянского и французского ни на каком другом разговаривать не могу.
Насчёт французского Юра (в СевКавНИПИнефть по имени и отчеству звали только старых учёных и высокое начальство) не врал: недавно он вернулся из Алжира, где проработал на нефтепромыслах два года. Кроме машины «Волга», он заработал прекрасное знание французского языка. В этом я  убедился очень скоро.
С понятным волнением я ускоренным шагом шёл в кабинет к Даиеляну. Я хорошо читал английские тексты, мысленно мог проговорить любую фразу, но с живыми иностранцами не перебросился даже парой простых фраз: наш Грозный до недавнего времени был закрытым городом для представителей капиталистических стран.
                53

Постучав в дверь, я вошёл. В кабинете, Данелян и молодой человек приятной наружности непринуждённо болтали на каком-то, как мне показалось, тарабарском языке. Общий смех показывал, что они прекрасно понимают друг друга. Юра повернулся ко мне:
-Вадим, познакомься – это тот самый англичанин. Зовут его Эдуард. Он работает в Кембридже, но сам – французский гражданин. 
Мы пожали друг другу руки, и Эдуард сказал мне длинную фразу, которую я совершенно не понял, но, на всякий случай, понимающе покивал головой и даже улыбнулся.
Я умоляюще посмотрел на Данеляна:
-Юра, у меня нет никакого опыта в разговорном языке.
-Вот и приобретай опыт, пока есть возможность.
Он с минуту что-то говорил Эдуарду. Тот тоже понимающе кивал головой и вдруг обратился ко мне, медленно и чётко произнося каждое слово:
-We shall speak very slowly.
Мой страх сразу пропал. В дальнейшем – а он пробыл у нас около десяти дней – темп нашего разговора убыстрялся и, к его отъезду, я иногда забывал, что говорю по-английски. Надо сказать, Эдуарда  (E. Tranvouez) вспоминаю с тёплым чувством не только потому, что он дал толчок моей переводческой деятельности – это сделало мою жизнь более интересной в условиях советской закрытости – но были ещё два момента в нашем общении, за которые я благодарен ему.
При наладке электронного микроскопа (а это сооружение высотою два метра) изображение на экране микроскопа получалось немного размазанным. Эдуард нервничал:
-Где-то рядом есть источник сильных помех. Не проходит ли где-нибудь рядом мощный силовой кабель? 
Нет, нет, - отвечали электрики.
           54

Эдуард раскрыл свой инструментальный чемодан, по содержанию похожий на скатерть-самобранку, достал из него катушку индуктивности с прикреплённым к ней длинным тонким кабелем и подключил это нехитрое устройство на вход электронного осциллографа. Взяв в руки катушку он стал водить ею по стенам, по полу, наблюдая за экраном осциллографа, на котором вычерчивалась равнодушная горизонтальная полоса.
Тогда пытливый электронщик открыл окно и выбрался во двор (лаборатория находилась на первом этаже), опустил к земле катушку и на экране возникла огромная по амплитуде синусоида.
-Вот откуда идёт помеха. Надо ставить микроскоп в другом помещении, или переносить кабель.
Слава богу, кабель не был закопан, и всё решилось в течение нескольких часов. Электронный микроскоп заработал, и научный люд с интересом наблюдал за  строением  кристаллов с увеличением в несколько тысяч раз. Я же с тех пор узнал, как находить провода скрытой электропроводки, прежде чем сверлить стены в случае необходимости, особенно острой, после вынужденного переезда из Грозного в славный город Калининград. Нетрудно догадаться, что осциллограф уже давно сопровождает меня по извилистому пути моей жизни.
Каждый день я по указанию Данеляна отвозил в гостиницу Эдуарда. Как-то на его столе увидел толстенькую книгу на английском языке под названием  PAPILLON, написанную неким  Henri  Charrere. Эдуард рассказал мне об истории написания этой книги. Эту книгу написал заключённый Анри Шарье, после десятка неудачных попыток бежавший с каторги во французской Гвиане. Написал он её, конечно, на французском, а это уже английский перевод. Я нахально попросил почитать эту книгу.
-Я успею дочитать её до моего отъезда и подарю её тебе, - пообещал Эдуард.
                55

Это и был третий момент, упомянутый выше. Французский англичанин выполнил свое обещание ровно наполовину: он действительно подарил книгу, но не мне, а заведующему минералогической лабораторией Павлу Ботвиннику. Тот, увидев книгу, буквально с ножом к горлу, пристал к Эдуарду, чтобы книга была подарена не мне, а ему, да ещё с дарственной надписью. Такова была цена моего десятиминутного опоздания на прощальный банкет. Я понял состояние воспитанного франко-английскими традициями Эдуарда и всю мощь своей агрессии обратил против Павла.
После водочки под названием «Крепкая», привезённой Эдуардом из московской «Берёзки» ( кто не знает – это магазин, где продажа шла только за валюту) под закуску из кавказских разносолов, Ботвинник сдался и отдал книгу, а ему было обещана присылка такой же книги. О моём отношении к «Папильону» чуть попозже.
                *     *     *
Мой начальник лаборатории Б.И.Обиднов не скупился на расходы ради науки. Он решил разработать глубинный прибор, передающий изображение с забоя (дна) бурящейся скважины на поверхность. Для начала, закупил десятка полтора телевизионных кинескопов с экраном по диагонали 59 сантиметров. Сам он не был электронщиком, например слово «кинескоп» он писал «тенископ», а уж мы его деликатно поправляли. Но организатор он был потрясающе хорош, чем мы, его подчинённые, частенько пользовались в своих не совсем бескорыстных целях.
После недолгих дебатов мы пришли к естественному выводу: «глубинный глаз» сконструировать невозможно, поскольку на наших глубинах бурения (около 5000 метров) существуют непреодолимые препятствия: высокое давление, высокая температура, наличие непрозрачного бурового раствора и, наконец, там абсолютно темно.
          56

Проблему с реализацией кинескопов решили быстро: ставим их на свои телевизоры с малым (35 см) экраном. Разделили кинескопы  по принципу: всем сёстрам по серьгам! Я имел брошюру «Переделка телевизоров на увеличенные экраны», и она здорово помогла гражданам СССР. Вместо того, чтобы разбить уже списанные кинескопы, как положено по инструкции, инженеры нашей лаборатории приспособили их на свои телевизоры. Последние стали выглядеть не очень эстетично: кинескопы не входили в корпус телевизоров и просто привязывались медной проволокой за ушки к корпусу. Пространство между корпусом и фланцем кинескопа в целях безопасности обматывалось полиэтиленовой плёнкой. Зато!.. Зато изображение было почти в два раза больше прежнего.

                *     *     *
В середине мая 1969 года Обиднов, вернувшись от начальства, подошёл ко мне  с неожиданным предложением:
-Надо срочно ехать в Вильнюс: завтра там открывается Всесоюзная ярмарка приборов, может для нас что-нибудь подберёшь. Документы уже оформляются.
Я растерялся - предложение было для меня, как говорят, «с бухты-барахты». Мои вялые доказательства невозможности попасть в Вильнюс вовремя на  заведующего лабораторией не произвели никакого  впечатления, кажется, он даже не слушал меня, а просто ждал, когда у меня закроется рот:
-Завтра раненько садись на автобус и дуй в Минеральные Воды, в аэропорту садись на самолёт – и через пару часов ты в Вильнюсе. А сейчас иди домой и готовься, да не забудь зайти в АХО взять командировочное удостоверение и сопроводительные бумаги. Кстати, из Вильнюса тебе надо будет проехать в Ленинград. В «командировке» сказано, куда обратиться, а в «сопроводиловке» – с какой просьбой.
                57
               
Честно говоря, я не всё понял, но, как мне показалось, и сам Борис Иванович, со своей авантюрной натурой, не совсем понимал цели моей поездки в Прибалтику. Я не стал тратить времени на решение ребусов, забрал  бумаги и уехал домой.
До этого времени я ни разу не был ни в Вильнюсе, ни в Ленинграде, поэтому взял с собой свой «Зенит» и несколько фотоплёнок.
До Мин - Вод добраться было не трудно: автобусы из Грозного начинали ходить с шести утра. В аэропорту билеты на вильнюсский самолёт уже были проданы. Предложили только на завтра. Меня это, конечно, не совсем устраивало – ещё бы, сутки сидеть в аэропорту! Я походил вдоль касс и подошёл к кассирше с неизмученным лицом:
-Скажите пожалуйста, вам известна  ваша работница по фамилии  N ? К сожалению, она сейчас в отъезде, а то она бы помогла с билетом.   
-А на какой рейс?
-В Вильнюс.
-Сейчас посмотрим… Давайте паспорт.
Через несколько минут я стал счастливым обладателем билета на сегодняшний рейс. По кавказским обычаям я отблагодарил её и побежал на регистрацию.
Наша вышеописанный диалог имел все основания состояться: весь предыдущий вечер моя жена обзванивала своих многочисленных знакомых, пока не вышла на людей, близких к той самой загадочной женщине – работнице аэропорта.
Перед посадкой началась гроза с проливным дождём, но продолжалась она не долго, и вот мы летим на самолёте ТУ-124, очень похожим на истребитель, и, после хороших болтанок, прилетаем в столицу Литвы. Здесь возникает очередная проблема  командировочного скитальца: в гостиницах мест нет. Всё занято участниками ярмарки, приехавшими раньше.
             58
Администратор одной из гостиниц негромким голосом посоветовала зайти в гостиницу ЦК партии Литвы – вдруг поселят – и объяснила, как её найти.
Я нашел, и с дрожью в ногах подошёл к администратору – мужчине лет сорока – достал паспорт, командировочное удостоверение, и сбивчиво изложил свою просьбу. Мельком глянув на мои документы, он очень вежливо сказал, что понимает меня, но все места уже заняты. Глядя на мое растерянное лицо, он наклонился ко мне через стойку и шёпотом попросил меня подождать его за входной дверью. Я вышел и, зная кавказские традиции, стал ждать, размышляя, какой он запросит магарыч. Минут через пять мой благодетель вышел ко мне и предложил пройти с ним «пару кварталов». Вскоре мы подошли к старинному зданию, вошли в подъезд и попали в холл, столь маленький, что и холлом его трудно было назвать.
За небольшим столиком сидела пожилая женщина, она то ли вязала, то ли читала, уже не помню, и мой «конвоир» заговорил с ней по-литовски. Слушая его, женщина кивала головой и, когда он закончил, она кивнула особенно глубоко.
Мужчина с улыбкой повернулся ко мне:
-Вот эта женщина покажет вам ваше место. Отдыхайте с дороги.
Я стал горячо его благодарить, на что он уже на ходу сказал:
-Извините меня, мне нельзя долго отсутствовать, - и скрылся за дверью.
Честно говоря, я не совсем  понимал, что у них за порядки: человек покидает своё рабочее место, ведет незнакомца в другую гостиницу и даже не выслушивает до конца слова благодарности.
Повернувшись к тётеньке, я выжидательно глядел на неё, переваривая произошедшее. Она степенно поднялась со стула и пригласила идти за ней. Мы поднялись на второй этаж, она
                59
открыла одну из дверей  и ввела меня в большую комнату, где стояло около десятка кроватей.
-Спать будете здесь, - она указала на крайнюю кровать, - а это ваша тумбочка. Пойдемте вниз, я запишу вас в журнал прибытия.
  Мы спустились. Я ждал, пока она записывала мои данные, и, когда  закончила писать, спросил:
Платить вам?
-У нас не платят, это гостиница КГБ.
 
                *     *     *
Надо сказать, меня не очень напугали эти слова. Главное,  было где переспать ночь, а кто спал рядом со мной – это было уже второе дело.
На следующий день я отправился во дворец профсоюзов, где обосновалась ярмарка приборов. Отметив прибытие и, заодно, убытие в командировочном удостоверении, я  стал, по существу, свободным  человеком. Выставленные на ярмарке приборы никакого отношения не имели к нефтяной промышленности. Я вас спрашиваю, что мне оставалось делать? Я согласен с вами – знакомиться с достопримечательностями города Вильнюса.
Вернувшись в гостиницу, я заинтересовался волей- больным сражением во дворе нашего старинного дома. Площадка была огорожена металлической сеткой, и я стоял, ухватившись за неё и подумывал, стоит ли мне переодеться и попрыгать на площадке. Рядом со мной пристроился офицер в чине капитана, переживавший за одну из команд. Болельщики всегда ищут слушателя, и он, обращаясь ко мне, искал поддержки своим негодованиям в адрес команды, за которую он
болел. Мы разговорились. Он, узнав, что я приезжий и никогда не был до этого в Вильнюсе, предложил мне быть моим гидом по городу.
              60   
Опережая ваши мысли, скажу, что никто не думал вербовать меня и отношение ко мне, как его, так и соседей по комнате, были абсолютно искренними. Мало того, офицеры, живущие в моей комнате, рассказывали мне всякие байки о том, как они воевали с «зелёными» – противниками советской власти в Литве. Один даже признался, что его, чуть ли не судили за то, что он при аресте «зелёного» дал ему закурить.
Так вот, вышеупомянутый капитан предложил мне съездить в санаторий Министерства обороны, где есть на что посмотреть.
Для начала мы зашли в кафе, где пообедали, по его совету, литовскими блюдами. Обслуживала нас красивая официантка. До сих пор помню её имя – Ниеле. Блюда заказывал капитан, но, по моему настоянию, платили фифти-фифти.
Мы сели на троллейбус и приехали в густой лес. Пройдя по асфальтированной дорожке несколько минут, мы подошли к красивому зданию, которое и было тем самым санаторием.
То ли его знали, то ли он незаметно для меня показывал удостоверение, но перед нами обслуживающий персонал бегал на «цырлах». Наигравшись в бильярд, мы, по совету моего чичероне, пошли посмотреть на микрорайон под названием Жермунай. Выйдя на берег реки Нямунас (у нас – Неман), мы расстелили газеты, сели на них и любовались необыкновенно умной архитектурой и просто гениальным расположением зданий на противоположном берегу, при котором, буквально ни одно дерево в лесу не было спилено.
Недалеко от нас отдыхала семья. И, когда они решили убраться восвояси, их дети старательно взъерошили всю траву, на которой они сидели и собрали всё, не относящееся к первозданной природе. Я уже не удивлялся,  видел как на улице Вильнюса
мальчик, не попавший обёрткой от мороженного в урну, бежал за нею, уносимую ветром, метров тридцать, пока не
                61
.               
не догнал  и не водворил её в соответствующее место. Удивляла ещё одна черта вильнюсских жителей. Подойдя к магазину, они с лёгким сердцем оставляли свои тяжёлые сумки на улице у входа в магазин. Это настолько потрясало меня, что появлялось какое-то внутреннее желание посторожить их вещи. А когда в газете «Вечерний Вильнюс» прочел такое сообщение:  «В троллейбусе № 4-а найден кошелёк с деньгами. Звонить по телефону……..», я совсем растерялся.
    Подошло время, надо было возвращаться. Капитан (к сожалению забыл его имя) посмотрел на часы:
-Пора идти. В 18 02 отходит троллейбус.
Помня полнейший беспорядок на грозненском городском транспорте, я позволил себе пошутить:
-Подождёт одну минуту.
Мы пришли на остановку и ровно в 18 02 троллейбус тронулся и повёз нас в город.

                *     *     *
Утром следующего дня, дождавшись ухода моих соседей по комнате, я занялся привычной для меня утренней гимнастикой. Во время одного из наклонов, я вскрикнул от острой боли в пояснице – прострелил радикулит! Да так сильно, что я еле добрался до ближайшей аптеки, где купил что-то вроде анальгина. Вернувшись в гостиницу, я уже не помышлял о походах с капитаном по музеям и в собор святой Анны, о котором Наполеон сказал: «Если бы я мог взять его в свои ладони, я унёс бы его в Париж». Я залёг в постель с одной мыслью: как же мне вечером добраться до вокзала, чтобы уехать в Ригу, где ещё предстояла пересадка на ленинградский поезд.
 И вот вечером я выволок свой чемодан на улицу, дождался проходящего мимо свободного такси, превозмогая сильнейшую боль, забрался на заднее сидение и поехал на вокзал.
           62

Шофер, видимо поняв моё состояние, внёс мой чемодан в зал ожидания и, чтобы добить меня окончательно, стал отказываться от взимания с меня платы за проезд, мотивируя это тем, что я и так в беспомощном состоянии, а тут ещё деньги с меня брать. Еле его уговорил. Деньги он взял с виноватым видом, и мы пожелали друг другу всяких благ.
В купе ехал интеллигентный пожилой человек, представившийся профессором Латышского университета. Когда я поделился с ним своими впечатлениями о Вильнюсе, он не удивился:
-Литовцы очень трудолюбивый и умелый народ, не то что наш.
Я не стал уточнять, кого он имел ввиду, говоря слово  наш.
                *     *     *
Приехав в Ригу, я, первым делом, потащился в кассу и попросил  билет до Ленинграда. Кассир посмотрела на моё измученное лицо пролетария:
-Остались только в мягкий вагон.
-Беру, беру, только, пожалуйста на нижнюю полку, у меня поясница больная.
С билетом в кармане, с чемоданом в камере хранения, мы вдвоём с не очень удобным попутчиком – радикулитом остались один на один с незнакомым городом.
Зная из опыта, что сидение на лавке хуже, чем ходьба, я купил в газетном киоске туристическую карту Риги, изучил её и двинулся в нелёгкий путь. Чем дольше я ходил, тем легче мне становилось. Я даже побывал в Домском соборе на органном концерте (поезд отправлялся после  11 вечера). В какой-то момент исполнения «Пассакалии» И.С.Баха на меня нашёл
лёгкий приступ  непонятного страха, и я понял, для чего в католических соборах устанавливают мощные органы.
               
                63
Рига понравилась мне меньше Вильнюса, тот был уютнее и приветливее. В Вильнюсе, если спросишь о чём-нибудь прохожего, предварительно улыбнувшись, (об этом меня предупредили ещё в Грозном), то тебе не только объяснят, но, зачастую, и проведут на место. В Риге улыбки не всегда действовали.
На поезд я садился уже вполне здоровым человеком, и хоть в этом я благодарен столице Латвии. Я до сих пор уверен, что от радикулита нет лучшего лекарства, чем ходьба.
Утром я вышел в коридор, стал у окна и наблюдал за унылым пейзажем. Ко мне присоединился невысокий пассажир и мы с ним мило беседовали о пустяках, так интересных только потому, что за окном не за что было зацепиться глазу.
Наш «комбинированный» вагон имел как мягкие места, так и жёсткие, и мой собеседник спросил проходящую мимо проводницу, нельзя ли ему переселится в моё мягкое купе из своего жёсткого. Проводница заученным голосом посоветовала выйти на любой станции и,  доплатив, переоформить билет. В нашем купе было одно свободное место, и я предложил любителю мягких вагонов, забрать свои вещи и переселиться к нам без спроса.
-Да какие у меня вещи – один портфель.
Он ушёл за «вещами», а я вернулся в своё купе.
-Ой, о чём вы говорили с лапочкой, - восторженно заверещала молодая девушка с верхней полки.
-Причём тут «лапочка», я с мужиком разговаривал.
-Да это же Ролан Быков с вами говорил.
Тут настала моя очередь удивляться. Но как бы то не было, через минуту «яко тать в нощи» в наше купе проскользнул никто иной, как знаменитый «Бармалей» со своим увесистым портфелем. Я, преодолев его сопротивление, перебрался на верхнюю полку, оставив ему свою. Портфель его благоразумно спрятали под сиденье.
64

Полежав на мягкой полке с полчасика, наш новый сосед не выдержал и пристроился в коридоре у окна. Видимо, унылый пейзаж отвлекал его от более унылых мыслей. Наверное, это так и было: мне тоже надоело лежать, и я последовал его примеру.
-Что мне делать? – обратился он ко мне, - мне надо поскорее попасть в Москву. А пока я приеду на вокзал, пока доберусь до Пулково, я не успею в Москву к назначенному сроку.
Он долго молчал, а я не знал, что ему предложить, хотя напустил на себя глубокомысленный вид. Наконец, его озарило:
-Я всё продумал:  скоро мы будем ехать мимо Пулково, я спрыгну с поезда, а вы бросите мне вдогонку мой портфель. Если я брошу сначала портфель, то кто его знает, -засмеялся Быков,- осмелюсь ли я спрыгнуть. А так будет гарантия, что в любом случае он останется со мной.
Я ужаснулся. Лихорадочно перебирая в голове контраргументы, я нашёл подходящий.
-Посмотрите, - показал я на проносящийся мимо пейзаж, - между шоссе и железной дорогой - болото,  сами это видите. Вы спрыгните и почти до вокзала будете тащить свой багаж. Времени у вас уйдёт намного больше, чем вы доедете на поезде.
-А что, разве болото – до самого вокзала?
- Да… почти, - соврал я, сам не зная.
Быков снова надолго задумался. Посмотрел на меня, как мне показалось, немного враждебно и ушёл в купе. Скоро и я улёгся на свою верхнюю полку и лежал, мучимый стыдом за свою ложь.
Мы уже въезжали в пригород Ленинграда, как внизу раздался смех и знакомый голос артиста произнёс весело:
-Может в этом и есть сермяжная правда!
Видимо, он куда-то безнадёжно опаздывал, но, в конце концов,  примирился с этим.      
                65


Попрощался он с нами тепло, поблагодарил за мягкий диван и даже пожал мне руку. В памяти моей надолгое время остались тепло его руки и добрый взгляд на прощанье.


                *     *     *
С понятным волнением я вышел на привокзальную площадь.  Ленинград! Сколько слышал о тебе, сколько фильмов, снятых на твоих улицах и площадях, видел я в кинозалах, сколько лет мечтал увидеть тебя!
Но что это? Я вижу невысокие серые дома, неширокие улицы. Сдаю в камеру хранения чемодан и направляюсь по адресу, указанному в командировочном удостоверении, где-то на Лиговском проспекте. Долго искал  оптовое учреждение со стороны улицы, но оказалось, что такие конторы надо искать со двора. В комнате, переполненной письменными столами настолько, что проходить между ними можно было только боком, я сообщил сидящим за столами женщинам о целях моего приезда.
Первой  реакцией на мои слова был вопрос ко мне:
-А вы устроились с жильём?
-Нет, -  отвечал я, сам ещё не представляя, где мне придётся провести ночь, хоть и белую, но холодную.
Женщина взяла мой паспорт и выписала направление в гостиницу «Киев».
-Давайте командировочное, я сразу отмечу.
Она долго читала моё удостоверение и вдруг сказала:
-А  знаете, вы не туда попали. Вам надо…, - и она назвала ту контору, что была указана в удостоверении, - пожалуйста верните направление в гостиницу, а здесь совсем другое учреждение.
  66


Наверное, вид у меня был совсем не боевой. Женщина посмотрела на меня жалостливо и спросила:
-Вы раньше бывали в Ленинграде?
-Нет, первый раз.
-Ну, не будем вам портить первое впечатление о Ленинграде, - улыбнулась она, - оставьте направление у себя.
И добрая женщина объяснила, как найти нужную мне контору.
               
                *     *     *
Я быстро нашёл её, выяснил, что без накладных, доверенности и прочих финансовых документов мне там нечего делать, отметил командировку (это пожалуйста!) и поехал в гостиницу, забрав, разумеется, из камеры хранения чемодан. Выделили мне одноместный номер, чему я был несказанно рад. В холле гостиницы купил туристическую карту  и осмелился, ещё не зная города, поехать на стадион им. Кирова, где ленинградский «Зенит» принимал московский «Спартак».
Следующий день посвятил гулянию по городу и только успевал щёлкать затвором своего «Зенита» (не путать с футбольной командой). Чем дольше я ходил от одной достопримечательности до другой, тем красивее становился Ленинград, и я со стыдом вспоминал своё первое впечатление на привокзальной площади. Где я только не побывал, и что только не сфотографировал, но лучше всего получился Исаакиевский собор. Снял я его со стороны памятника Николаю 1. На  снимок даже попала его нога вдетая в стремя. Над собором висит небольшое, но плотное облачко, которое я даже не заметил во время съёмки. Этот кадр и есть тот четвёртый снимок, не заставляющий меня краснеть.
Мой приезд совпал с днём открытия фонтанов в Петродворце и, конечно, я прибыл туда одним из первых посетителей на
                67
   
теплоходе «Ракета».
С особым волнением ходил, или, если хотите, бродил по Александро-Невской Лавре. Даже не верилось, что на такой маленькой площади погребено столько великих людей. Но больше всего удивила скромнейшая могила А.В. Суворова – плита почти под ногами и надпись на ней: «Здесь лежит Суворов».
Исаакиевский и Казанский соборы, Эрмитаж, Русский Музей, Петропавловская крепость были осмотрены мною как снаружи, так и внутри. И только сейчас пришла мне в голову хорошая мысль: спасибо начальству, пославшему меня в такую маловразумительную командировку.
На Невском проспекте в один из тех счастливых дней увидел очередь человек на двести. Пройдя к голове очереди, выяснил, что продаётся книга на болгарском языке «Упражнения на йогите».
В те времена (а это происходило в конце мая 1969 года) йога в нашей стране была чуть ли не под запретом, и я поэтому решил купить запретный плод. Добросовестно отстояв в змеевидной очереди около часа, я стал обладателем книги вроде бы мне и не нужной. Тогда я ещё не знал, какую роль она сыграет в моей жизни через пятнадцать лет. Как бы то не было, я взял на Московском вокзале билет до Грозного и поздно вечером, переполненный впечатлениями, уехал в Москву, а оттуда – домой.
   
                *     *     *               
Захожу однажды в центральный универмаг и вижу на витрине новинку – подзорную трубу. Труба небольшая – десятикратная, с выдвижным тубусом. Стоила она сравнительно недорого – 12 рублей. Я побежал домой, достал деньги из заначки, вернулся в магазин и купил редкий для тех времён
68

«товар». По пути домой зашёл в книжный магазин и приобрёл школьный астрономический календарь, и дома, перелистывая его, стал с нетерпением  ожидать темноты. На моё счастье, этот зимний вечер был ясен и, как только появились первые звёзды, я прилип к окуляру, разглядывая совсем другое небо. Постоянно справляясь с купленной книжицей, я находил новые и новые, как говорят астрономы, астрономические объекты. Какая радость заполнила весь мой организм, когда в 37 лет впервые увидел туманность Андромеды, о которой был столько наслышан!
Стоит чем-то увлечься, как судьба начинает помогать тебе в твоём в увлечении. Через короткое время у меня появилась двадцатикратная подзорная труба, а следом – сорокакратная. Её уже можно было назвать, хоть и небольшим, но телескопом.
Много я попутешествовал по небу и пришёл к печальному выводу: инопланетяне не появляются в нашем земном небе. Да и не могут появиться: уж слишком далеки от нас звёзды, вокруг которых могут вращаться населённые разумными существами планеты. Расстояния до звёзд весьма приличные – от десятков до миллионов световых лет. А световой год равен, примерно, девяти с половиной  триллионов километров! Умножьте эту цифру на количество световых лет – хотя бы на тысячу – получится, как говорил Аркадий Райкин, «шамашедшая цифра».
И ещё вот в чём дело: если на далёкой планете живут ещё малограмотные существа, то они не изобретут межпланетного корабля, летящего со скоростью света, если же там живут умные существа, то они скажут: «Что нам делать на очень далёкой планете, которая вращается вокруг маленькой звезды, невидимой нам невооружённым глазом».
Но наибольший интерес вызывала у меня Луна, особенно после посадок на луну земных космических кораблей. У меня уже была большая ( примерно, метр на метр) подробная карта
               
                69

лунной поверхности,  и я тщательно вглядывался в места посадки, но, конечно, ничего не мог разглядеть. Просто тешила мысль, что я смотрю на них, хотя и не вижу.

                *     *     *
В том же 1969 году у Бориса Ивановича Обиднова появилась, как потом выяснилось, прекрасная идея.
-Вадим, давай купим кинокамеру и с её помощью будем исследовать динамику движения буровых труб во время спуска их в скважину.
Я не стал искать возражений – идея покупки кинокамеры мне понравилась даже больше идеи исследования спуска труб. Не долго думая, я отправился в магазин «Мелодия» на Августовской улице и выписал счёт на покупку 8-ми миллиметровой камеры «Кварц 3М» со сменными объективами. Через несколько дней кинокамера была уже в нашей лаборатории.   Спустя такое же время, в моём распоряжении  имелся «небольшой» запас чёрно-белой и немецкой цветной киноплёнки, бачок для её проявки, нож для разрезания, приспособление для склейки, монтажный столик и кинопроектор. Лаборатория была готова снимать «киношедевры»!
Освоив ремесло кинооператора и режиссёра на съёмках художественных короткометражных фильмов, где артистами были склонные к юмору работники лаборатории, я поехал с аспирантом лаборатории обсадных труб Анатолием  Павловым на буровую скважину. Павлов чертил мелом в верхней части трубы заметную поперечную черту и, когда начинался спуск трубы, я включал кинокамеру. Зная скорость продвижения плёнки, количество отснятых кадров, длину трубы и положение метки, Павлов мог определить скорость в каждый момент спуска. Мы с Обидновым были не меньше Павлова довольны результатами работы.
           70

Недоволен я был только тем, что в институте больше никто не изъявил желания использовать новую технику или, как бы сейчас сказали,  ноу-хау для своих исследовательских целей.
Но камера не простаивала. Я снимал праздничные демонстрации  любви наших сотрудников к местному правительству, коллективные поездки за город и пр.
Не забывал снимать и семейные мероприятия. Так я снял первого сентября 1970 года торжественную линейку в школе, куда пришла в первый класс моя дочь Рита. Потом съёмки в школе вошли в систему, и на выпускном вечере в 1980 году я показал выпускникам и их родителям десять «серий» фильма, связанного с первыми сентябрями, с первого по десятый класс. Никогда не забуду криков восторга, смеха выпускников, сопровождавших демонстрацию фильма, абсолютно лишённого каких- либо художественных качеств. Но как было им интересно  за полчаса увидеть превращение их из первоклашек во взрослых людей.

                *     *     *
Летом 1971 года в северной части Дагестана между Кизляром и Кочубеем, у села Тарумовка, при бурении скважины на нефть, с глубины около 5000 метров ударил водно-солевой фонтан. Директор института «попросил» меня съездить туда и снять на плёнку фонтан. На следующий день рано утром я и Саша Зубарев сели в «Москвич-412» нашего парторга Анатолия Петровича Грищенко и помчались в Кочубей, где находилось Кочубеевское управление буровых работ. Встретил нас начальник управления Дамурчиев – старый друг Зубарева.
 Он быстро ввёл нас в курс дела: фонтан диаметром 50 сантиметров разрушил буровую установку, запорную арматуру и ударил на высоту около ста метров. В одном литре жидкости

                71

содержится триста грамм соли. Температура воды на устье 200 градусов. Подойти ближе, чем на 50 метров нельзя: трясётся земля и можно ожидать в ней провалов. Поэтому он вызвал на завтра вертолёт. С него можно будет снять фонтан поближе.
-А сегодня надо нам отдохнуть, - закончил Дамурчиев.
После этих слов я мгновенно вспомнил «отдых» в Сухуми. И не ошибся!
Надо сказать, начальники районообразующих нефтяных управлений обладали в районах неограниченной властью.
Примерно через час, в столовой (её тут же закрыли для посетителей) накрыли сдвинутые вместе столы скатертями и уставили их разнообразнейшими закусками, возможными только на Кавказе. А чтобы было что закусывать, притащили ящик грузинского вина (не то, что сейчас продаётся).
Кончился наш отдых тем, что Анатолия Петровича пришлось грузить как мешок с мукой на грузовик, чтобы довезти до ночлега. Меня определили ночевать в одной семье недалеко от столовой, в доме было жарко, да и чувствовал себя отвратительно, поэтому лёг спать во дворе, укрывшись с головой от полчища комаров.
Утром хозяйка дала мне спасительного горячего супа, и я смог прогуляться до базарчика, где выпил банку ещё не остывшего после доения молока.
С помятыми физиономиями мы собрались во дворе управления, где нас ожидал вертолёт.
Мы уселись на скамейки вдоль бортов, я достал кинокамеру и периодически снимал во время полёта через окошко проплывающий под нами однообразный пейзаж.
Наконец, мы увидели сам фонтан и приземлились метров в трёхстах от него, у штабного вагончика. Дамурчиеву доложили о состоянии   буровой.

            72

Принято решение: вертолёт облетит фонтан на разных высотах, а я буду стрекотать своей камерой. Сложность заключалась в том, что ветер сдувал пары и брызги в подветренную сторону, и фонтан сбоку принял форму прямоугольного треугольника с нижним катетом около пятидесяти метров.               
               
               
               
         
 
                100м.
                ветер
 
                фонтан
               
               
                50м.


На земле мы договорились – снимать будем через открытую дверь, поэтому со мной сели два дюжих буровика, так, на всякий случай.
Взлетели. Открыли дверь, я лёг на пол, по совету буровиков разулся («чтобы у нас не остались в руках твои туфли»), они ухватили меня за ноги, я выполз до пояса из вертолёта и съёмка началась! Меня охватил восторг при виде ревущего столба воды, я забыл о страхе и вползал в вертолёт только для зарядки нового ролика плёнки.
После приземления Зубарев пошутил:
-Я боялся, что ты выпадешь. Кто бы тогда чинил мне телевизор?
                73

Дамурчиев, в свою очередь, спросил:
-Вадим, а не побоишься подойти вплотную к фонтану и снять, что там происходит, что с оборудованием? С тобой пойдёт мастер буровой установки.
Я в это время был на таком подъёме, что был готов на всё, как пьяница, которому море по колено.
 Мы с мастером одели брезентовые робы, каски, я зарядил камеру новым роликом плёнки, накинул на неё брезентовую куртку и мы пошли. Ближе к буровой мы почувствовали сначала дрожь земли, потом уже тряску. Но некоторое паническое чувство вызывала не колебания под ногами а страшный гул, исходящий от водно-солевого столба, как будто попал внутрь работающей самолётной турбины. Но дороги назад уже не было.
 Мы подошли к началу мостков - это 18 метров от устья скважины – я сдвинул куртку с объектива и стал снимать редчайшие кадры!
Кончилась плёнка и мы благополучно вернулись к штабному домику. На том же вертолёте мы вернулись в Кочубей. Вполне понятно, чем закончился день, полный впечатлений и стрессовых моментов.
На складе УБР организовался прощальный ужин, Возлияний на нём было не меньше, чем днём ранее. Дамурчиев, изрядно
подпивший, повернулся ко мне:
-Вадим, а ты герой, - при этих словах я бы покраснел, если бы он сказал так в трезвом виде, - да…герой. Я думал ты побоишься идти к буровой… Давай, я тебе грамоту дам.
Он полез в ящик стола, поковырялся там и достал чистый бланк Почётной грамоты:
Анатолий, - обратился он Грищенко, - ты же парторг, вот и распишись за парторга.
Грищенко уже был в состоянии, когда мог бы подписать себе смертный приговор. Ему вложили в руку авторучку,
74
сжали пальцы, чтобы он не уронил её и обеспечили условия, чтобы парторг расписался там, где надо. Расписался и Дамурчиев. Он протянул мне грамоту, но Зубарев остановил его:
-Что ж ты даешь Вадиму пустую грамоту, напиши что-нибудь.
-А я не написал что ли?
Дамурчиев долго смотрел на грамоту, пока не убедился в правоте Зубарева. Он взял авторучку и довольно уверенным почерком написал: «За мужество и героизм при ликвидации открытого фонтана на скважине №1 Тарумовка  Кочубеевского управления буровых работ. 1971год.». Дома, от стыда, я забросил грамоту подальше, но она чудом сохранилась. Фильм просмотрели почти все нефтяники, а потом отправили его на просмотр министру нефтяной промышленности  Шашину.
В1996 году жена оформляла в Гурьевске удостоверения ветерана, то ей дали, а мне нет. Не помогла и медаль «Ветеран труда», полученная мною в Горячеводском управлении буровых работ в 1984 году, когда мне было ещё пятьдесят лет. Сказали: «Нужны или медаль к 100-летию рождения Ленина, или значок победителя социалистического соревнования». И это в 1996году! Тогда я вспомнил о той грамоте, выданной по пьянке, дал её жене, и в Гурьевске сразу выдали мне удостоверение ветерана. Не знаю, дали бы такой же результат остальные два десятка моих грамот, выданные за неплохую работу.
                *     *     *
В институте СевКавНИПИнефть ( иногда я называю его СевКавНИИ, что по сути своей одно и то же) дни рождения отмечались с завидным постоянством. Надо же было заполнять чем-то творческие паузы! Не берусь говорить о других лабораториях, но, вспоминая свою, осмелюсь утверждать, что пили мы  мало. Нередко, оставшееся вино сливалось в раковину. Зато беседы после поздравлений длились до конца рабочего дня. Ребята у нас подобрались не только непьющие но и некурящие.
                75
Женя Катышев – молоденький но полноватый отец двоих детей – прирождённый электронщик с абсолютной памятью на электронные схемы. Для НИИ электроники он был бы счастливой находкой. Он как-то зашёл ко мне и увидел, что мой маленький телевизор «Рекорд-12» с огромным приставленным кинескопом не очень хорошо синхронизирует строки и кадры.
-Давай, я тебе переделаю синхронизацию, - сказал Женя, - сделаю как у меня на «Воронеже».
-Но у меня нет схемы «Воронежа», - ответил я разочарованно.
-А зачем , если она есть в голове.
Я дал ему паяльник, схему моего телевизора, коробку с деталями, и Женя принялся за работу. Минут через сорок изображение на экране стояло, как «вкопанное». Мне, при наличии обеих схем, потребовалось бы не менее нескольких часов. Вот такой был у нас Женя Катышев.
Виталий Игонин, в противоположность Жене, ростом был под метр девяносто, сухощав и длиннорук, что позволяло ему обыгрывать всех в институте за теннисным столом. Электронщиком он тоже был хорошим, но страстно увлекался далёким от электроники делом. Он купил себе мотороллер и без конца улучшал его характеристики (в лаборатории были необходимые станки). Помогало ему и то, что был он отличным «рукоделом».
Борис Тонконогов – светлая голова во всём, но из под его рук выходило всё, как  из под топора. Зато был надёжным товарищем, и на него можно было положиться и в работе, и за пределами института.
Юра Рупасов – милейший парень с артистической жилкой ( непередаваемо читал рассказы М.Зощенко). Обладал двумя недостатками: после первой же рюмки вина его лицо становилось ярко-фиолетовым и его приходилось прятать от на-
чальства в дни рождения и другие праздники, и, во-вторых, Юра
76

совершенно не знал электроники и, мягко говоря, не был «рукоделом». В основном, он выполнял обязанности порученца у Обиднова, а у нас работал на «подай, принеси».  Впоследствии он закончил вечерний факультет нефтяного института и успешно работал у Обиднова в новом отделе АСУнефть. Каждому своё!

                *     *     *
Был ещё один забавный случай связанный с «празднованием  праздников». День 8 марта ещё не был выходным и, разумеется, обязательно отмечался на работе. В нашем подразделении не было женского пола, и мы разбредались, кто куда.
Я отмечал этот день со своими членами комиссии по английскому языку: Ниной Качаровой , Переверзевой  и Ирой Ларионовой. Они работали в институте переводчиками и сидели в НТО (научно-технический отдел). Заведовала отделом Изюмова Александра Михайловна, женщина насколько по-человечески прекрасная, настолько строгая в силу своего пуританского воспитания.
Как мужчина, я поехал с институтским шофёром по городу искать шампанское. Нашли мы его в поселке Черноречье. Я положил бутылку в багажник «Москвича» и довольный поехал в институт. Там возникла новая проблема: Изюмова никак не хотела уходить из отдела. Ждали мы недолго и, к нашей радости , наконец, она ушла в главное здание. Я открыл бутылку, и шампанское, не выдержавшее длительной тряски в багажнике, вырвалось наружу, залив пол. Испуганные переводчицы бросились в соседнюю комнату, схватили половую тряпку, вытерли быстренько пол и вернули тряпку на место у входной двери. А рядом с дверью сидела пожилая женщина – техник -

                77


  глаза и уши начальницы. Потом Изюмова по секрету говорила своим сотрудникам:
-Вы знаете, что-то случилось с нашей Верой Степановной: захожу в отдел, а она сидит в дрезину пьяная, несет от неё на весь отдел.
Переводчицам было жаль Веру Степановну.

                *     *     *
Весна 1967 года. Я закончил учёбу в надоевшем уже нефтяном институте. Надоел он мне (да и, наверное, не только мне) постоянными требованиями учить наизусть выводы формул по теплотехнике, гидравлике, электротехнике, физике и т. д., оставляя в бездействии сами формулы. Ну так, решим одну-две задачки и хватит. И не напрасно Аркадий Райкин в одной из интермедий говорил: «Всё, что учили в институте, забудьте!».
Преддипломный отпуск на работе не брал: договорились с Обидновым, что буду работать, но при  необходимости на работу не прихожу, тем более, что тема  дипломного проекта соответствовала моей рабочей тематике.
Мой брат Борис как-то хвастался, что он хорошо чертит, и я попросил его сделать графическую часть моего диплома. Я «от руки» набросал  чертежи, схемы, графики на 10-12 полных листов, но зарезервировал себе время на выполнение их, если мне не понравится работа Бориса.
Недели через две Борис принёс «скатку» из ватманских листов. Первое, что я увидел, заставило меня разочарованно воскликнуть:
-Боря, надо же было чертить карандашом, а не тушью!
-А ты смотри  получше, - довольно ухмыльнулся брат, - слепой, что ли?
Я, действительно, «посмотрел получше» и не поверил
              78

своим глазам: чертежи выполнены в карандаше!
Настал торжественный день защиты. Я развесил на доске свои чертежи, и только зазвучал мой менторский голос (я ведь знал, что тема была незнакома членам комиссии), как меня остановил зав. кафедрой электротехники. Он предложил мне снять чертежи,  выполнить их в карандаше и стал объяснять в каком порядке… Я деликатно остановил пожилого полного человека и пояснил что тушью ничего не начерчено. Он вернулся к столу взял очки, за ним к доске потянулись остальные члены комиссии. Они бесцеремонно скребли ногтями линии, покачивали восхищённо головами, а зав. кафедрой автоматики Павел Евгеньевич Судаков потянулся к моему уху и прошептал:
-Скажи честно, Борис чертил?
Я согласно кивнул головой.
После защиты, Павел Евгеньевич признался, что Борис чертил ему графику к кандидатской диссертации. Сам он дружил с родителями Светланы – жены брата. А вычислить наше с Борисом родство было нетрудно. Уместно сказать, что брат в своё время окончил ремесленное училище,  работал слесарем, не умел рисовать. Откуда у него такие способности к черчению, он сам не мог объяснить.

                *     *     *
Грозненское управление буровых работ в начале семидесятых годов  закупило в Италии американскую буровую установку «Айдеко – Пиньони» в обход запрета США на продажу стратегических технических объектов Советскому Союзу. После монтажа буровой были проблемы с измерительными приборами – просто не знали что куда подсоединять, так как не было технической документации. Попросили наш институт помочь. И вот мы с Обидновым на легковом УАЗ-ике поехали на эту буровую, установленную недалеко от осетинского села Батака-Юрт.               
                79
Приехали, разобрались, благодаря моему скромному, но достаточному для данной цели знанию английского. Всё подсоединили, куда надо, и всё заработало, как надо. Поразили точность изготовления абсолютно всех деталей буровой, не только основных, но и второстепенных. Все дорожки – из рифленого металла, а не из досок, как на наших буровых. И вообще, установка напоминала современный корабль – на ней просто приятно было находиться, особенно в такой теплый осенний день.
На обратном пути я попросил Обиднова заехать в Батака-Юрт купить мешок картошки. Тут-то и началось самое интересное.
Сразу скажу, что институтские водители привыкли к резким поворотам «учёных» пассажиров и относились к неожиданным изменениям маршрута с полным безразличием. К тому же вез нас милейший белобрысый парень Юра Припутин.
Подъехали к первому двору. На наш стук открыла полная осетинка средних лет.
-Скажите, есть ли у вас на продажу мешок картошки?
-Заходите, заходите в дом. Шофёр, ты тоже заходи.
Ну, думаю, наверное мешки очень большие, если двух мужиков мало.
Женщина завела нас в дом и усадила за стол. В доме началась подозрительная беготня, и мы с некоторой настороженностью непонимающе поглядывали друг на друга.
Наконец, откинулась занавеска, висящая на двери, и в комнату ворвался запах вкусной еды, особенно остро ощущаемый тремя голодными мужиками – это женщины вносили и ставили перед нами жареную свинину, варёную картошку, овощи и охапки кавказской зелени. Ну и не без того: на столе появилась бутыль с самогонкой и трёхлитровая банка с самодельным пивом. Наши протесты утонули в радушии хозяев. 

             80

Мы не стали наглеть: понемногу отведали от всех блюд, выпили по рюмочке  самогона, по цвету похожего на лёгкий раствор извести, и по стакану, надо сказать, вкусного пива и вернулись к основному вопросу.
Нет, - ответила хозяйка, - к сожалению, картошки у нас нет. Ещё не копали.
Нам осталось только поблагодарить добрую женщину и откланяться. В машине некоторое время мы переваривали в прямом и переносном смысле случившееся с нами и решили отъехать подальше и там уже спрашивать о картошке.
Отъезжали. Спрашивали. Нас затаскивали в дом, кормили, поили и с огорчением говорили: «Нет картошки». У третьего хлебосольного хозяина, не имевшего картошки, мы узнали: в этот день осетины праздновали день святого Георгия, и если они в этот день угощали гостей, то это был двойной праздник. Так что наша компания попала на роль «свадебных генералов»!
Мы уже решили уезжать, но один старый осетин, сидевший на лавочке перед домом, поклялся нам что он, в отличие от «ленивых» односельчан,  уже накопал картошки и пригласил нас в дом. Со страхом за свои желудки мы вошли. Слава богу, угощение было скромным. Хозяин поставил на стол блюдо, на котором возвышалась вареная коровья голова. Длинным тонким ножом он отрезал ломтики мяса и подавал их нам для закусывания всё тех же  самогона и пива.  Мы так поняли, что он бедный человек и ему нечем нас угощать, кроме головы. Только дома мы узнали, что у осетин голова подаётся самым почётным гостям. Но тогда мы этого не знали.
Уступая нашим настойчивым просьбам, мы, всё-таки, закончили трапезу. Хозяин и я, с мешком в руках, спустились в подвал на гору картофеля. «Я ещё не перебирал её» – оправдывался за беспорядок в подвале старый человек.  Наполнив мешок под завязку (на этом настоял хозяин),
                81

я кликнул своих «помощников», и они с трудом вытащили пятидесятикилограммовый груз наверх. Мы тоже выбрались из подвала, и я спросил:
-Дедушка, сколько я должен заплатить?
Дедуля долго думал и назвал странную цену: 10 рублей 50 копеек за всё. (На рынке картофель стоил  1рубль за  1 кг.)
Несмотря на все мои старания заплатить ему больше, хозяин стоял на своём, и я под его укоризненным взглядом сдался. Он вышел нас провожать, мы пожали ему руку, ещё раз поблагодарив, и тронулись в путь под добрые напутствия хорошего человека.

                *     *     *
Я уже упоминал о создании отдела АСУнефть под руководством «великого учёного-организатора» Б.И.Обиднова. Пользуясь случаем, я затеял «мышиную возню» по  отделению  от Обиднова. Мои переговоры с ним закончились компромиссным решением: под меня создали научно-исследовательский сектор измерительной техники и переселили из главного здания в уютный одноэтажный корпус подальше от начальства. Но сектор остался в составе вышеупомянутого отдела, чему я был не слишком огорчён, помня хорошую поговорку: «в тени меньше потеешь». А чтобы мы не слишком вольничали, Обиднов посадил в мой кабинет своего заместителя Пилюцкого Олега Владимировича, недавно перешедшего в наш институт из НИИ «Нефтеавтоматика».
Поскольку Олег Владимирович разбирался в автоматике не больше своего начальника, то основными темами наших разговоров (нельзя же сидеть напротив друг друга восемь часов и молчать) стали литература, спорт, живопись и пр.
Как-то он похвастался копиями  картин, сделанными им собственоручно и, увидев на моём  лице снисходительную
82

улыбку, стал уверять меня в достойном качестве своих «художеств». Не желая обижать Пилюцкого, я согласился поехать вместе к нему после работы.
Жил он далековато – в микрорайоне – и всю дорогу я подбирал фразы, приличествующие моменту, когда будет невозможно и хвалить, и критиковать.
Приехали. Дверь открыла полная дама, вопросительно посмотревшая на нас обоих.
-Галя – это наш сотрудник. Он приехал посмотреть на наши картины.
-Господи, когда ты перестанешь хвастаться. Заходите, - обратилась она ко мне, - посмотрите на его мазню.
С чувством неловкости я пошёл вслед за «художником».
Войдя в зал, я обомлел: мне показалось, что я попал в самый настоящий музей. На стенах висели картины Рубенса, Вермеера, Ван Эйка, Джорджоне, Рембрандта и других, не менее славных художников. И, ей богу, качество этих копий было на самом высоком уровне. Я стоял посреди комнаты и глупо улыбался. Очнулся от робкого голоса Пилюцкого:
-Ну как, пойдет?
Я повернулся к нему, но ничего не мог сказать, а только восхищённо пожал ему руку.
На следующий день на работе было о чём поговорить.

                *     *     *
В мае 1972 года состоялось Великое Переселение в новую квартиру. В построенном для работников ГрозНИИ новом доме в микрорайоне нам, в порядке расширения, выделили однокомнатную квартиру с прицелом на обмен нашей двухкомнатной и полученной однокомнатной на, скажем, трёхкомнатную. Конечно, такой «обменный» вариант созрел в голове жены ещё до распределения квартир: ей не очень хотелось
                83

переезжать в трёхкомнатную квартиру на окраине города. Мы, члены семьи, тоже были прикованы к центру города по многим причинам.
Мы с женой стали ходить по объявлениям, но никак не могли найти подходящий вариант. Осмотренные нами квартиры для краткости получали клички, например, одна квартира находилась в подъезде, в котором в наш первый приход сильно «пахло» жареной рыбой. Эта квартира получила имя «Рыба». Другие квартиры получали тоже незатейливые имена: «Колонка», «Подъезд» и другие. Видимо, у меня была аура неудачника: как только жена пошла без меня, она сразу нашла то что нужно. Разговаривая с «маклером» на квартирном толчке, она выпытала у него в каком доме он предлагает трёхкомнатную квартиру на пятом этаже.
Дальнейшее было делом техники. Она пошла по пятым этажам, пока не нашла квартиру, жильцы которой не могли дождаться дня, когда можно будет разъехаться. После оформления договоров обмена, в назначенный день три грузовика, гружённые житейским скарбом, одновременно покатили в трёх разных направлениях. Один поехал к вокзалу в нашу, уже бывшую, квартиру, другой – в микрорайон, а третий – с нашими вещами и многочисленными «грузчиками» – в самый центр города. Новая квартира стоила того, чтобы о ней рассказать подробнее, чем о предыдущих.
   Фасад дома выходил на центральную улицу – проспект Революции, а левый угол его – на центральную площадь им. Ленина. Между фасадом и проспектом находился уютный скверик, в котором гуляли мамы с детишками. Вечерами по проспекту бродили многочисленные толпы горожан (движение транспорта было запрещено). На противоположной  стороне проспекта находился большой гастроном под названием «новый Аракеловский», что было очень удобно для нас. Это сейчас
              84

центральные улицы представляют собой сплошной магазин, а в описываемые времена на всю центральную часть города было три гастронома.


                гастроном

                проспект Революции

площадь
Ленина               
улица     Ч      е      р                н          ул.      ы П      ш о      е л      в е      с ж      к а      о е      г в      о а                ул. Красных фронтовиков.               
               
 
                85
Стрелка показывает расположение нашей новой квартиры. Окна кухни и одной комнаты выходят во двор, а окно и балкон двух других – на улицу Чернышевского. Дом был «сталинский»: высокие потолки, большие комнаты, устланные паркетом, раздельные удобства и прочее, и прочее…
Начался капитальный ремонт квартиры: замена водопроводных труб, замена старой электропроводки на скрытую, снятие краски с паркетных полов и их циклёвка, побелка, укладка кафеля и (о, радость!) замена сгнившего водостока в полу ванной на нержавеющий. В ремонт по инициативе жены были вовлечены родственники, друзья и даже ЖЭК(!). Под её руководством, и при её непосредственном  участии  в ремонте, разруха была побеждена!

                *     *     *
Пилюцкий, между тем, не давал мне покоя:
-Вадим, если тебе понравились мои копии картин, то что тебе мешает сделать то же самое. Я могу, - добавил он с едва заметной ухмылкой, - консультировать тебя.
-Олег Владимирович, я не могу нарисовать спичечного коробка, а вы мне о картинах.
-Да ты начни, увлечешься и всё получится.
И я увлёкся. Как всегда тем, в чём бог не дал мне не то чтобы таланта, а даже намёка на какие-нибудь способности.
Как говорится, насвистывая, я принялся за дело. Сколотил подрамник, натянул холст, купил коробку советских красок для живописи и взялся за свою любимую картину Леонардо да Винчи «Мадонна Литта». Кафельная плитка служила мне палитрой, а орудием труда – клеевая кисточка (кистей для живописи в продаже не было и в помине». Через неделю копия мадонны была готова для просмотра «экспертом» Пилюцким.   
    Надо отдать должное выдержке Олега Владимировича.         
      
          86

Он не расхохотался, что сделал бы я на его месте. Он долго смотрел на мою мазню, слегка покачивая головой, как мне показалось, одобрительно и, наконец, сказал совершенно серьёзно:
-Вадим, Леонардо да Винчи писал, - слово «писал» он произнес с откровенным нажимом, - эту картину пять лет, а ты решил пятилетку выполнить не в четыре года, как нас учат, а за одну неделю. - Тут он позволил себе саркастически улыбнуться, от чего я пришёл в отчаяние – я ведь так старался! – Я дам тебе книжку для самодеятельных  художников. Почитай, как грунтовать холст, как делать подмалёвок, как наносить краску на холст, чтобы не видно было мазков. И ещё, клеевыми кисточками не пишут даже халтурщики. Доставай кисточки для живописи.
С полчаса я внимательно слушал его лекцию. На следующий день он принёс мне обещанную брошюру и не только её. Он дал мне в бессрочное пользование классический труд
А.В.Виннера «Материалы масляной живописи», чем «испортил» мою жизнь на несколько лет.
Свой «шедевр» я безжалостно выбросил в мусорное ведро и принялся за теоретическое изучение техники итальянской живописи. Одновременно стал «набивать» руку на перерисовывании иллюстраций из альбомов живописи и учебников по рисованию. Но больше всего уделял времени перерисовке мадонны. Постепенно она превращалась на моих рисунках из средневекового инквизитора, в, пусть не совсем, но в привлекательную женщину – мать.
Два лета я выжаривал на солнце советское жёлтое льняное
масло, пока оно не стало прозрачно-белым и густым.
Не безынтересно будет сказать, как я обзавёлся кисточками. Всех, с кем я заговаривал, я спрашивал, где можно достать кисточки для живописи, чем ставил втупик случайных собеседников. Постоянных я уже не спрашивал.               
                87

Однажды в машину моего приятеля Бориса Жлобинского – преподавателя сопромата в нефтяном институте - случайно сел зав кафедрой Грозненского университета, армянин по национальности (к сожалению не знаю ни имени, ни фамилии). Я, как маньяк, бесцеремонно задал, надоевший половине населения Грозного, идиотский вопрос:
-Вы не знаете, где можно достать кисточки для живописи?
-А зачем?
Я объяснил, и Борис поддержал меня, шутливо намекая попутчику, что я не совсем психически здоров на почве рисования. 
-Я попробую достать, - пообещал знакомый Жлобинского.
Через несколько дней я стал обладателем двух коробок: в одной красиво улеглись плоские, а в другой – круглые кисточки из шерсти красного соболя, изготовленные не в нашей щетинной мастерской, а в Голландии. Один их вид вдохновлял на создание неумирающих полотен. Эх, раззудись плечо, размахнись рука!  Я принялся за дело, но уже серьёзно.
Постоянно заглядывая в книжные пособия, я натянул новый холст на подрамник, загрунтовал его. На загрунтованный холст перенес рисунок с иллюстрации  и сделал подмалёвок, то есть заполнил контуры картины в надлежащих местах «бледными» цветами, соответствующими окончательным цветам.
По субботам (за неделю краска подсыхала) я мазал холст жидкими красками  (лессировкой). Краску изготавливал таким образом: выдавливал её на фильтровальную бумагу из государственного тюбика, дожидался, когда масло уйдёт в бумагу и разводил сухую краску на своём, выжаренном на солнце,  льняном масле. 
              88

Через два года (!) картина была готова (пусть простят меня Пилюцкий и Леонардо за спешку). Я вставил её в багетную рамку и повесил на стену. Жена облегчённо вздохнула: «Наконец-то, не будет вонять в квартире краской». Но она ошиблась. Я уже не мог остановиться и решил сделать портрет дочери Риты в том же интерьере.
Не буду утомлять вас подробностями, скажу только, что  прошло не более  полутора лет (бедной жене всё это время приходилось дышать не очень приятным для неё запахом), как портрет дочери примостился рядом с мадонной.
На этом мои творческие мучения, слава богу, закончились, но Пилюцкий и этим был доволен: «Я помучился, хотел, чтобы и ты испытал такое».

                *     *     *
Новая квартира – новые соседи, новые друзья. Мы подружились с семьёй Тимашевых, проживавшей на нашей площадке пятого этажа. Наши ровесники, очень доброжелательные люди, они, как и мы, имели отношение к нефтяной промышленности: Геннадий работал геологом в Старогрозненском НГДУ, Клара – в объединении  «Грознефть», дочь Алёна училась в музыкальной школе.
Гена, несмотря на небольшой рост, был завзятым волейболистом и предложил  ходить с ним на стадион «Динамо», благо он находился в двух кварталах от нашего дома. Там на ухоженных площадках после работы просто кипела спортивная жизнь. Я поигрывал и за ГрозНИИ, и за СекавНИПИнефть и с радостью согласился. На площадках царила полная демократия: для краткости многие уважаемые люди имели клички. Не будешь же кричать: «Александр Порфирьевич,  бей!). Например, начальника тюрьмы называли «Тюрьма», работника ГАИ – просто «Гаи» и т.д. Пусть вас не
                89

смущают милицейские должности: стадион Динамо принадлежал МВД республики,  и среди волейболистов было много офицеров милиции. Но было много и штатских лиц.  Всех  объединяло одно – любовь к спорту. Некоторые даже бросали курить, чтобы на площадке прыгать не хуже других.
Однажды в «мою» команду затесался новенький: долговязый парень в очках. Он  больше портил, чем играл. Мы, и особенно я, на него покрикивали, и не всегда хорошими словами. На крики, обычно, никто не обижался, и часто, закончив играть, все шли в «аквариум» -  кафе «Спорт» - напротив стадиона. Бывало так, что заставали пиво (с ресторанной наценкой), а не было – так пили самое дешёвое винцо «Ркацители».
Так вот, в тот день я сразу пошёл домой, так как не было «организатора» Гены Тимашева. За мной, как мне показалось, увязался этот новый парень. Имя его я узнал ещё на площадке и спросил его:
-Андрей, а ты где живёшь?
-На Полежаева 7.
-В каком подъезде?
            -В угловом.
-Этаж?
-Второй.
После таких кратких, буквально, анкетных вопросов и ответов, я решил проверить свою интуицию по Ломброзо:
-А работаешь кем, учителем?
-Нет.
-А кем?
-Я работаю начальником уголовного розыска МВД республики.
Шагов десять я шёл с открытым ртом, потом стал извиняться за свои крики в его адрес во время игры, на что он сказал: «На площадке я такой, как и все».
            90

                *     *     *
Интересна дальнейшая судьба этого «долговязого парня», которого звали Андрей Фёдорович Дунаев. Проработав в Чечне несколько лет, он получил назначение в Дагестан Министром внутренних дел. Через несколько лет его отправили в Калининград(!) начальником школы милиции, а после ГКЧП Ельцин назначил его временно министром, а потом заместителем министра внутренних дел РФ. Весной 1993 года он вместе с Председателем Верховного Совета  РФ  Русланом Хасбулатовым приезжал в Грозный. Встретив меня, Андрей по чеченскому обычаю приобнял меня, а Хасбулатов, просто пожав мне руку, спросил  его: «Кто это?».
-Мой бывший сосед и напарник по волейболу.
-Ты с таким животом играл в волейбол? – расхохотался  Руслан.
-Да,  спроси Вадима, какой я был  стройный, когда жил в Грозном.
Я подтвердил, но сам был крайне удивлён, увидев, насколько растолстел Дунаев за сравнительно короткий срок. Может погоны генерал-майора подействовали?
А осенью того же года он не мог бросить своего друга при обстреле танками здания Верховного Совета и попал вместе с Хасбулатовым  в тюрьму. Когда их, позже, освобождали, на экране телевизора мелькнуло лицо Дунаева, обросшее рыжей бородой. Ещё через некоторое время услышал его фамилию, как президента какого-то банка. Жив курилка, слава богу!

                *     *     *
Хорошо жилось на Кавказе, даже на Северном! Особенно, летом. Поспевали вишни, абрикосы, виноград, айва, я уже не говорю о яблоках и грушах, растущих даже в Калининграде. Большой двор СевКавНИПИнефти отдал предпочтение второму
                91

пункту нашего перечисления - абрикосам.
Вы думаете, что учёные набивали сумки спелыми плодами и уносили домой? Абсолютно нет! Абрикосы росли на всех улицах. А как этот чудесный фрукт использовали на рабочем месте, пойдёт рассказ ниже.
В институте работал один из самых важных цехов - резиновый. В бурении и нефтедобыче не обойдёшься без специальных резиновых изделий – пакеров. Ими перекрывают по необходимости отдельные пласты земной коры. Для чего?  Долго рассказывать. Работники этого славного цеха, в отличие от интеллигентных учёных выглядели как трудящиеся преисподней: лица и руки перемазаны сажей, одежда никогда не стиралась (бесполезно). Да и труд у них был адский: жара от нагревательных элементов, тяжелые прессформы,  повсюду сажа и прочее. Поэтому периодически они позволяли себе расслабляться.
Как-то, в конце рабочего дня, меня позвали в инженерное помещение резинового цеха. Войдя, я увидел картину, достойную описания. Вокруг теннисного стола на длинных лавках сидели умытые и переодетые в чистое работники резинового цеха.
-Вадим, садись с нами, мы премию получили, - закричали «резинщики». Надо сказать, я иногда ремонтировал им домашнюю электронику, и они не забыли  пригласить автора этих строк, что меня очень  тронуло.
Я сел на лавку и, наконец-таки, посмотрел на стол, немало удивляясь тому, что увидел. Сказать, что стол был уставлен яствами, не могу. Перед каждым сидящим, в том числе и передо мной, стояла бутылка водки, лежал маленький кусочек хлеба с взгромоздившейся на него одной(!) килечкой. Я растерялся и даже испугался:
-А чем закусывать? – задал я неуместный вопрос.
- Дома будем закусывать, - засмеялись русские молодцы. 
               92

Вы спросите, а причём тут абрикосы? А притом, что «резинщики» со временем изготовили научно обоснованную конструкцию полупромышленного самогонного аппарата, давили абрикосы, очищенные от косточек, и гнали превосходный напиток под названием «Абрикотин».
Два сезона в «преисподней» нелегально просуществовал  райский уголок, пока «божественное» начальство не прикрыло его, во избежание больших неприятностей со стороны закона.

                *     *     *
 Перейдем от «низкого» к «высокому». Книжный бум в семидесятых – восьмидесятых годах  породил в стране стихийные базарчики, где любители литературы делились на три категории: одни продавали книги, другие покупали их, а третьи обменивали одни книги на другие. Процесс шёл бойко,  я иногда посещал это сборище (в хорошем смысле этого слова) и не без успеха. Так я обменял у одного «продавца» своего «Графа Монте-Кристо» на семь томов «Полного собрания сочинений В. Шекспира», изданного в 1893 году в прозаическом переводе и считаю этот перевод намного ближе к Шекспиру, чем поэтические.
В сотне метров от моего дома, на Полежаевой, классическим центром для любителей литературы был магазин подписных изданий, в нем же продавалась букинистическая литература. Чтобы иметь возможность купить хорошую книгу не с прилавка, мне пришлось навязать продавцам свои услуги по ремонту их домашних телевизоров типа «Радуга», «Фотон» и других, таких же ненадёжных в работе.
Трудно удержаться от хвастливого тона при перечислении старинных книг попавших мне в руки. Это:
-«Осьмое издание сочинений А.С. Пушкина» в семи томах, издания 1872 года в золоченом переплёте.
                93
               
 -Всемирная география в пяти томах, 1903 год.
-Новый энциклопедический словарь, изд. «Брокгауз – Ефрон».  29 томов до буквы  «О» включительно: дальнейший выпуск был прекращён революцией.
 -«Стенографический отчёт заседания особаго присутствия   правительствующего сената по делу об убийстве императора Александра 2-го, совершенном 1-го марта 1881 года», издан в 1906 году. 
-«Исторический роман  Гетман Мазепа», изд. 1848 год.
И     много    других   Книг,   перечислять которые  утомительно.
А в городе Баку случайно купил за два рубля Полное собрание сочинений  М.Ю. Лермонтова, изданного в 1930 году. В нём напечатаны все варианты «Демона», «Маскарада» и других произведений гениального поэта России. Всё зачёркнутое автором в рукописях восстановлено и напечатано в приложениях. Не могу не упомянуть о двух фолиантах,   купленных в Москве. Это стенографические отчёты первого (1934 год) и второго (1954 год. Напечатан в 1956 году) Всесоюзных съездов советских писателей. Наибольшее любопытство во мне вызвал, разумеется, отчет о первом съезде, на котором, кроме  известных советских и зарубежных писателей, выступали с докладами будущие «контры»: М.Кольцов, К.Радек, Б. Пастернак,  Н. Бухарин и другие. На титульном листе этого тома химическим карандашом не очень ровными буквами написано одно слово:               
                «ЕЖОВ»
На последнем листе книги – та же подпись, но уже размашистая и под ней  огромная буква  «Z». Думайте сами, кому  могла принадлежать  в своё время эта книга.
 Перед отъездом из Грозного в Калининград в конце девяносто второго, я выбросил к мусорным ящикам восемь мешков книг (но не старинных, конечно) и, что меня удивило,
94
.
забирали книги чеченцы, терпеливо дожидаясь следующего мешка
Сейчас публика немного успокоилась и, надо сказать, немного потеряла вкус к хорошей книге. Может это и закономерно. Не будем ностальгировать по старым временам!

                *     *     *
У чеченцев были свои знаменитости: всемирно известный танцор Махмуд Эсамбаев, поэтесса Раиса Ахматова, тот же Руслан Хасбулатов,  Соламбек Хаджиев, одно время бывший Министром нефтеперерабатывающей промышленности «молодой»  России. В нашем подъезде на третьем этаже жила Раиса Ахматова. Не знаю, повлияла ли на неё  великая однофамилица Анна Ахматова, но стихи у Раисы были очень и очень неплохие. Переводила её известная переводчица Ирина Озерова.
Мы здоровались с Ахматовой по-соседски,  из скромности делая вид, что не знаем, кто она и чем она занимается. В один прекрасный день я услышал, как она спрашивала соседку, куда позвонить, чтобы вызвать телевизионного мастера. Преодолев смущение, я  навязался зайти и выяснить причину неисправности. Она впустила меня, по-женски причитая, что в прихожей у неё беспорядок, ссылаясь на проказы маленького внука.
Неисправность оказалась банальной: из антенного гнезда телевизора кто-то вытащил антенный провод,  Мы сообща сразу нашли виновника.
Я в ту пору немного баловался рифмованием (здесь ничем хорошим похвастаться не могу), но болтать на эту тему я любил. Заговорили о поэзии, я признался в своём незнании её стихов, но мы быстро сошлись во мнении о влиянии Лермонтова на развитие русской поэзии.
Между нами впоследствии возникло что-то вроде соседской дружбы. Когда надо было, я чинил ей телевизор, а она,
                95
отрывая от своего сына Марата, подкидывала мне польское пиво (страшный дефицит). С огромным уважением к  памяти о ней сохранил подаренный мне сборник  «Поющая чинара» с тёплой дарственной надписью. Вот одно стихотворение из этого сборника.
               
                На ветках желтизна,
Как седина.
И грустно мне, коль говорить по правде,
Смотреть, как на берёзе у окна
Всё множатся седеющие пряди.
Неможется старухе на ветру,
От мороси осенней ноют кости,
И ей стоять неловко на виду,
Растрёпаны редеющие косы.
Но это ничего, что седина,
Что погрузнела, что стволом кривая:
Внучатам неокрепшим ты нужна,
И ты живёшь, их в бурю укрывая.

И ещё:
Её ладони, как сухие листья, -
Вот-вот осенним ветром унесёт,
В её глазах холодный, низкий, мглистый,
Без глубины, без солнца небосвод.

Ей чужды и жестокость и сердечность,
Она – костёр, что выгорел дотла.
Я поняла теперь, насколько вечность
И осязаема, и тяжела.



            96

*     *     *
Осенью  1973 года в славном городе Баку состоялось Первое Всесоюзное совещание с повесткой дня:  «Динамика и прочность нефтепромыслового оборудования» с приглашением зарубежных специалистов
От нашего института поехало три человека, в том числе и я. К этому времени я фактически закончил диссертацию на тему: «Исследование напряжённого состояния буровых долот в процессе бурения» и напечатал с десяток статей на эту тему в центральных научно-технических журналах. Все практические работы я проводил на буровом стенде лаборатории Зубарева, переоборудовав бурильный станок таким образом, что вращалось не штанга с долотом, а глыба породы. Это дало возможность с помощью тензодатчиков, наклеенных на долото, снимать сигналы пропорциональные динамическим напряжениям долота в процессе бурения. Приезжавшие москвичи удивлялись.
Так вот,  на совещании, навесив  кучу плакатов на доску, я делал доклад под одобрительные реплики, пока один «придурок» не задал идиотский вопрос: «А вы не пробовали проделать этот эксперимент на буровой скважине на глубине нескольких километров?». Конечно,  я ответил отрицательно, но добавил ещё более идиотской фразой: «Попробуем проделать». Раздались аплодисменты, похоронившие мою диссертацию.
Вернувшись в Грозный, я привлёк Женю Катышева - моего лучшего электронщика – к разработке глубинного регистратора напряжений в корпусе долота. Эта работа заняла много времени, в основном, из-за задержек в изготовлении корпуса в виде переводника между колонной бурильных труб и буровым долотом. Да ещё надо было обеспечить свободный проход буровой жидкости через переводник! Такие точные работы мог делать только один токарь в механической мастерской, но он всегда был загружен по горло.
                97

                *     *     *
Я часто говорил о себе:  «Я человек с тяжёлым якорем». Меня трудно сдвинуть с места. Не люблю круто менять свою жизнь, пока не заставят это сделать внешние обстоятельства.
В Советском Союзе день рождения Ленина отмечался не застольями, как это принято на Руси, а трудовыми «успехами» на ниве генеральных уборок производственных площадей, улиц, дворов, высадки новых деревьев и кустарников. Вся эта работа называлась «субботником» и  назначалась на ближайшую к 20 апреля  выходную субботу. Некоторые ворчали: «Почему не отмечаем  рождение вождя 20-го апреля. Боятся, что придётся на рабочий день?». Но начиналась работа  и мелочи забывались.
В один из таких субботников нашему отделу выпало копать канаву, уже не помню, то ли под кабель, то ли для трубы. Надо же было моей лопате попасть на какую-то огромную железяку. Она уходила в стенки канавы и на какое расстояние – неизвестно. Услышав лязг лопаты, подошёл недавно назначенный главным инженером института Тавасиев:
-Что там за железка?
- По-моему здесь кто-то бросил якорь, а потом забыл его поднять, - попытался сострить я.
Неожиданно на меня обрушился поток ругательств. Тавасиев не стеснялся в выражениях, а я ничего не мог ответить, так как не понимал смысла в его поведении. Все притихли. Главный инженер, брызгая слюной, пошёл дальше, а сын Тавасиева (он работал в моём секторе и был рядом) шёпотом разъяснил:
-Отец служил на флоте и по его вине уронили плохо привязанный якорь. Он подумал, что ты знаешь об этом от меня. Я простил бывшего моряка, но он меня нет. Я это чувствовал, когда мастерская затянула на годы изготовление переводника с регистратором.
            98

Сколько верёвочке ни виться, конец всегда будет. Наконец-то прибор был готов к спуску в скважину! Был октябрь 1977 года.
Неожиданно меня вызвал новый директор Мамврийский. До столь высокого поста он много лет работал начальником проектного отдела института:
-Вадим, я ухожу в отпуск, а ты займись переориентацией своего сектора на проектную работу. Все «железки» выброси, получи кульманы, чертежный инструмент – будете заниматься проектированием, может быть даже, автоматики.
-Александр Сергеевич, да вы что: у меня запланированы спуски прибора в скважину. Диссертация вся написана, кроме обработки данных предстоящего эксперимента. Игонин тоже собирается спускать свой прибор…
Вадим, - железным голосом оборвал меня бывший друг-приятель, - или делай то, что я говорю, или…- показал он на дверь.
Он уехал в отпуск, я пошёл в отдел автоматики объединения «Грознефть», где меня хорошо знали, и попросил устроить меня куда-нибудь на производство, объяснив своё желание так: «Пришла пора отдавать долги Родине»
Пару дней спустя я уже разговаривал с начальником цеха научных и производственных работ  (ЦНИПР) Лембичем Ромуальдом Витольдовичем, и он предложил мне должность старшего инженера цеха по автоматике. Я без колебаний согласился.
На следующее утро, я пришёл к Тавасиеву (он замещал директора на время отпуска) и подал ему заявление на увольнение по собственному желанию. Боялся одного: начнутся уговоры остаться, но заявление моё было молча прочтено и так же молча подписано. Я искренне горячо поблагодарил человека, уронившего в своё время  якорь, а завтра  уже работал
                99

в ЦНИПРе  Старогрозненского нефтегазодобывающего управления  (НГДУ).

                *     *     *
Новое место работы. Всегда появляется  легкий «мандраж»: а справлюсь ли я с работой. С точки зрения техники опасений не было, а как будет происходить притирка к тридцати работникам, обслуживающими автоматику на пятистах станках-качалках и нескольких десятках фонтанных скважин, ответственность за транспорт, доставляющий автоматчиков на скважины. Не скажу, что у меня перед глазами была радужная перспектива! Ответственность лежала и за работу автоматики на всех газовых котельных Старогрозненского района и на блочных кустовых насосных станциях (БКНС).
Лембич потом уже как-то признался: к нему пришли инженеры моего коллектива и сказали:
-Ромуальд Витольдович, а новенький что-нибудь «педрит» (их слово) по автоматике – даже спрашивал нас: «А что такое БКНС?»
Действительно, трудно было понимать их птичий язык, состоящий из сплошных сокращений, вот и начал я работу сплошными вопросами. Недели через две всё стало, как говорится, на свои места. Работники цеха оказались прекрасными людьми и специалистами, и я был рад, что попал именно к  ним. Со своей стороны я старался знакомить их с законами электроники, так как в последнее время новые приборы автоматики были начинены транзисторными схемами. Впоследствии, Лембич в цехе организовал курсы повышения квалификации, на которых я в меру своих возможностей и знаний помогал коллегам осваивать новые приборы и системы автоматики. К тому времени у меня накопился некоторый опыт преподавания в учебно-производственном комбинате, нефтяном
           100

техникуме, на кафедре электротехники вечернего отделения нефтяного института. К тому времени опубликовал 14 научных трудов и имел авторское свидетельство на изобретение.  Но я нисколько не жалел об уходе из науки, мало того я был чрезвычайно рад, что избавился от постоянных стрессов и зависимости от людей, к которым не имел никакой симпатии. На производстве же, многое зависело от меня, моих знаний и моего характера. И люди здесь были честными и порядочными. На одной из вечеринок один доктор наук из нефтяного института  (не буду называть его имя) сказал мне по секрету, что мне могут не дать защититься в Москве, так как несколько их аспирантов «грызут твою тему, используя станок обратного бурения, который ты придумал, но не затвердил в печати». Так что  всё сложилось в пользу моего ухода на производство.

                *     *     *
В этом же году уже упоминаемый мною Борис Жлобинский стал уговаривать меня сдать на шофёрские права:
-Я очень не люблю ездить за рулём, - он купил «Москвича» после возвращения из Алжира, где преподавал в университете сопромат, - а получишь права будем ездить вместе. Вот и покрутишь баранку, ты же это любишь.
Пройдя медкомиссию, я, прослышав, что лица, окончившие технический вуз, могут сдавать экзамены без предварительного обучения, написал заявление и пошёл в ГАИ. Там меня высмеяли и сказали: «Иди, поучись немного».
Обиженный, я решил пойти к начальству и выяснить, так ли это на самом деле.
Увидев массивную дверь с надписью «Начальник ГАИ», постучал. За дверью раздался возглас, не то «Войдите», не то
«Не входите». Я с трудом открыл скорее ворота, чем дверь, и
увидел старого знакомого-волейболиста «ГАИ». Я уже  
                101

рассказывал о взаимоотношениях между спортсменами-любителями на стадионе «Динамо». Играл сколько с ним и не подозревал, что  это начальник ГАИ  Ильченко. Узнав что мне надо, он, как Сталин, синим карандашом поставил резолюцию: «Принять экзамен!». Правила дорожного вождения я знал хорошо и автомат выдал мне отличную оценку. Когда до меня дошла очередь сдавать практическую езду, инспектор, глядя на резолюцию, спросил:
-Ездить умеете?
-Конечно, я уже много наездил, - и это была правда.
Он расписался в карточке и я пошёл получать права.
Теперь я мог возить Жлобинского, не оглядываясь на работников ГАИ и не держа наготове десятку для штрафа. Помню, как мы ( я ещё был «бесправный») возвращались с Каспийского моря. Проезжая мимо постов ГАИ, мы одевали ремни безопасности, которые были, по-моему, только на  нашей машине, но уже прошёл слух, что ремни войдут в правила, и снижал скорость до пяти километров в час. Лица наши с подобострастным выражением поворачивались к дорожному начальству, что вызывало улыбки гаишников, а на одном из постов нам выразительно покрутили у виска. А нам того и надо было, лишь бы не останавливали.
С тех пор я стал «личным» шофёром Бориса Александровича Жлобинского – преподавателя сопромата в нефтяном институте. В своё время я сдавал ему экзамен. Подготовился как следует  (было бы стыдно выглядеть в его глазах дураком) и сдал, если можно так выразиться,  на сверхотлично. Поставив мне четвёрку, он объяснил свою жадность:
-Все знают, что ты мой товарищ, и я не хотел бы показаться благосклонным к друзьям.
В институте ходила поговорка: «Сдал сопромат – считай, что вуз окончил». Но, надо сказать, преподаватель был он   
            102

«от бога». Мягким доверительным голосом он объяснял сложнейшие истины так, что не понять их было невозможно. Сейчас, когда  пытаюсь донести до моих учеников более простые истины, я иногда ловлю у себя в голосе знакомые нотки уникального преподавателя сопромата.

                *     *     *
Каждое утро в нашем ЦНИПРе проходила «летучка», или, как её называли работники цеха, «заутреня». Лембич собирал всех инженеров и распределял кому куда ехать и чем заниматься. Он, ранняя пташка, уже был в курсе событий: произошедших отказов автоматики, необходимости установки новых приборов и так далее. Скважины  нефтяного Старопромысловского района занимали огромную территорию, и уходил целый рабочий день на поездку и работу на одной «точке». Начальник цеха посылал меня на наиболее ответственный участок. Как никак я отвечал за всю автоматику на промысле.
Не знаю почему, но за год – полтора дела стали налаживаться и Лембич стал придерживать меня в цехе, постепенно сбрасывая на меня свои бумажные дела. Сам же исчезал, наказав отвечать: «Лембич уехал в «Югнефтеавтоматику». Где он бывал в это время, никто не знал. Мне не нравилось «Великое сидение», и на этой почве мы иногда препирались. Он даже выделил мне отдельный кабинет. В нём я установил электронные измерительные  приборы, и мы смогли ремонтировать электронную автоматику, а не отвозить её в специализированные мастерские.
В конце 1979 года высокое начальство решило установить в Хаян-Корте, куда собиралась почти вся нефть грозненских месторождений, турбинные счетчики перекачиваемой нефти. Эти счётчики изготавливались в Венгрии и от нашего объединения «Грознефть» необходимо было послать на учёбу специалиста
                103

по автоматике и, конечно же, от ЦНИПРа. Дело в том, что наше НГДУ было самым крупным, да и пункт сбора нефти в Хаян-Корте относился к нашему НГДУ. Как вы все поняли, этой кандидатурой стал начальник ЦНИПРа  Лембич.
Это сейчас, в кого не ткни пальцем, он уже побывал за границей. А в те времена попасть простому человеку  за рубеж было труднее, чем сейчас слетать в космос. Кроме решения начальства,  разрешения КГБ, надо было пройти  27  врачей и, самое главное, получить добро от райкома партии.
Наш первый «космонавт» получил от сотрудников множество заказов, и даже я попросил его купить в загадочной Венгрии кисточки для живописи.
Прошло несколько дней. Вечером я смотрел по телевизору какой-то хоккей и, как обычно, не вовремя зазвонил наш домашний телефон. Жена занималась кухонными  делами, я нехотя   оторвался от экрана и поднял трубку.
-Вадим, это Шклярук, - я узнал голос начальника отдела кадров «Грознефти». Он работал ранее в СевКавНИПИнефти и я его хорошо помнил. 
-Вадим, не пугайся, - продолжал он, а мне пришла в голову естественная мысль: сейчас попросит придти починить телевизор, - с завтрашнего дня готовься ехать в Венгрию на учёбу: оформляй все необходимые документы.
-Фёдор, а ты меня не разыгрываешь, - не ответил, а как-то пискнул я.
-Такими вещами не шутят. Лембича не отпустил новый гендиректор «Грознефти» Свинцов. Ну, пока.
Трубка замолчала. Я тоже долго молчал, собираясь с силами, чтобы дойти до кухни, откуда раздавался стук посуды, перемываемой супругой, которая могла услышать от меня что угодно, только не то, что я ей  сказал.

             104

                *     *     *
Я стал готовить документы. Старался так, чтобы не «наступать на мозоли» начальнику цеха. Один раз, правда, пришлось обратиться к нему подписать характеристику, написанную мною самим и выдержанную в индифферентном стиле. Лембич её не подписал и потребовал, чтобы я написал побольше хвалебных слов. Я сказал, что не могу писать о себе что-то вроде панегирика. Он поморщился, но написал  характеристику, которую мне было стыдно читать. А ведь Лембича трудно было назвать справедливым. Как-то произошёл случай, уверивший меня в этом.
Слесарь КИП нашего цеха Женя Зайцев изготовил приспособление и подал рационализаторское предложение, которое превосходило на голову предложение Лембича и его заместителя Валерия Трушлякова. Лембич сказал мне:
-Поезжай на скважину, посмотри что там придумал Зайцев, и напиши отрицательный отзыв.
Я съездил, и огорчил начальника:
-Ромуальд Витольдович, у него не «рацуха», а изобретение. Я просто в восторге.
Я уже упоминал о пятистах нефтяных скважин-качалок, добывающих на сто литров нефти девятьсот литров воды. Из небольшого «куста» скважин эта смесь шла на сборные измерительные пункты, из которых, по мере заполнения, необходимо было спускать водно-нефтяную смесь в сепарационные установки для очистки нефти от воды. Раньше это делали операторы вручную, но предложение моих начальников позволило автоматизировать процесс спуска. Предложение было неплохое,  но  аппаратура была громоздкой, требовала электропитания и баллон с азотом на каждый пункт.
Придумка Зайцева не требовала ни электричества,
                105


ни баллона с азотом, ни аппаратуры. Предложение можно было бы назвать слесарным, зато устройство работало безотказно.
Лембич при всей своей порядочности не забыл этого. Как раз в это время сдавали жилой дом для работников НГДУ. Одним из первых очередников был «изобретатель» Женя Зайцев. Настал день вселения, но радости он не принёс только одной семье. Вы, наверное, уже догадались – Женя не получил ключи от квартиры.
Зам. начальника НГДУ Анатолий Штольц, вселявший новых жильцов объяснил это волею начальника ЦНИПРа Лембича. Причину тот выставил смехотворную: де Зайцев не пришёл на дежурство народной дружины, а занялся упаковкой вещей для перевозки на новую квартиру. А у нас общественное выше личного.
Уговоры работников цеха не  подействовали на защитника общественных интересов. Тогда взволнованные ребята пришли ко мне. Перед их приходом я тоже разговаривал с Лембичем, но бесполезно. Мало того, он даже поставил нам с Зайцевым в вину  то, что мы хотели заменить хорошее устройство на плохое.
-Сейчас поставлено на карту ваше человеческое достоинство, - сказал я делегатам, - и мое тоже. Ты Коля Авакянц- профорг, собирай срочно профсоюзное собрание цеха, тащите на него Лембича и не бойтесь говорить ему в лицо то, что вы о нём думаете.
Через пять минут красный уголок был заполнен возбуждёнными людьми. Последним пришёл Лембич с несколько растерянным видом: видно, не ждал такого оборота.
Первым выступил инженер Валерий Шаумян – человек никогда не говоривший противное тому, что исходило от начальника.
-Ромуальд Витольдович, вам не стыдно за пустяк лишать одного из  лучших рабочих долгожданной квартиры. А как
             106


вы сами сбегаете с работы, а мы, в том числе и Зайцев покрываем вас: «Лембич уехал в Югавтоматику».
Потом выступали остальные, и никто не жалел тёмных красок в адрес всемогущего начальника.
Пришла очередь отвечать Лембичу, овладевшему собой к этому моменту. Он встал, улыбнулся и спокойненько  сказал:
-Ну как, напугал я вас? Я ведь пошутил с ключами. Просто хотел вас проверить, хорошие вы товарищи или нет. Зайцев, вот твои ключи, вселяйся и не забывай ходить на дежурство народной дружины.
Собрание радостно захлопало в ладоши, Лембич победно улыбался, но многие, в том числе и я, оценили его артистизм и искусство дипломатии «по Макиавелли».  Я вспомнил, как однажды,  оправдываясь перед главным инженером  Владимиром Георгиевичем Бабуковым, он в качестве последнего аргумента говорил:
-Спросите Назаренко, это святой человек - обманывать не умеет - он вам то же самое скажет…
Несколько минут спустя он  придрался по ничтожному поводу к «святому» человеку.

                *     *     *
Наступил 1980 год. Документы на поездку в Венгрию были готовы и сданы в отдел кадров. И вот в конце  января мне сказали: «Собирайся,  26-го едешь». Прилетев в Москву, отправился в «Зарубежнефть», получил загранпаспорт. На следующий день группу в одиннадцать человек собрали в Министерстве иностранных дел и объявили, где будут устанавливаться пруверы (устройства для проверки турбинных счётчиков перекачиваемой нефти). Оказалось, что в Грозном прувер устанавливаться не будет. Всё рухнуло в одну минуту – столько подготовки, столько комиссий, проверок на лояльность…                107
               
И самое смешное – почти полгода, набрав учебников и словарей в публичной библиотеке, учил очень трудный венгерский язык
(в нём, например, одних падежей   семнадцать).
Я дождался конца беседы и подошёл к работнику министерства:
-А почему в Грозном не будут ставить прувер?
-А потому что договор заключили только на десять экземпляров, а вы из Грозного?
-Да, - расстроено ответил я.
-Ну, не волнуйтесь, мы не успели  сообщить «Грознефти», чтобы не присылали специалиста. Загранпаспорт вам выдали?
-Да.
Ну и хорошо, поезжайте со всеми. Будем считать, что поездка в Венгрию – поощрение за хорошую работу.
Я был готов расцеловать этого доброго человека, имевшего, как ни странно, очень строгий вид.

                *     *     *
Дальше началось нечто странное,   непонятное для моего обывательского сознания. Мы приехали в «Зарубежнефть», где, как мы полагали, должны были получить билеты до Будапешта. Увы, нам пояснили, что покупка билетов – это уже наша забота: нам выдали на производстве суточные и проездные, вот и добывайте себе билеты сами. Огорчённые мы бросились в городскую железнодорожную кассу и, потрясая командировочными удостоверениями, потребовали выдать нам билеты немедленно. Мы ведь не в Конотоп, чай, едем!
Кассирша понимающе покивала головой и сказала, что билетов нет и не будет до десятого февраля. Толпа в одиннадцать человек хором закричала: «Почему?». Нам объяснили как  несмышлёнышам, что у иностранных студентов начались каникулы, и большинство из них срочно выезжает
              108
на ярмарки  дешёвых распродаж.
Мы с Юрой Русаковым из Ивано-Франковска собрали со всех деньги и паспорта и решили поехать в авиакассы у метро «Аэропорт». Ехать всем вместе было неразумно: возбуждённая толпа никогда не найдёт понимания у кассиров.
 Приехали. В первой же кассе нас тоже не порадовали: билетов нет. Наученный кавказским опытом, я выбрал кассира с добрым  лицом и повел с ней неторопливый разговор, благо уже был поздний вечер и посетителей  было очень мало. Она вошла в наше положение провинциалов, едущих за границу впервые. Куда-то ушла и, вернувшись, спросила:
-Сколько вам мест?
-Одиннадцать.
На её лице появилось выражение ужаса, и она снова ушла. Возвратилась она уже со спокойным лицом:
-Давайте паспорта.
Юра прошептал: «Надо ей шоколадку купить». Я дал ему деньги и сказал, чтобы он купил одиннадцать больших шоколадок, да побыстрей. И вот одиннадцать билетов на послезавтра, 4-е февраля, у нас в кармане. Поблагодарив милую женщину, и всучив насильно ей газетный свёрток, мы в состоянии эйфории поехали в гостиницу.

                *     *     *
Утром 4 февраля вся наша, можно сказать, «футбольная команда» из одиннадцати человек приехала в Шереметьево. Несмотря на нашу официально задокументированную благонадёжность, мы отчаянно трусили перед таможенниками, видя как они выворачивают наизнанку чемоданы пассажиров. Ведь у каждого из нас в чемодане булькала бутылка водки, хотя и разрешённая к провозу.
Заполнив декларацию, в основном словами  «нет»,
                109

я поставил трясущимися руками чемодан на стойку перед всемогущим таможенником и открыл крышку. Он скользнул взглядом по моим нехитрым вещам советского командировочного и спросил:
-Деньги везёте?
-Да, - мужественно ответил я.
-Сколько?
-Тридцать рублей. Показать?
-Нет. Иностранная валюта есть?
-Боже упаси! - почти выкрикнул я.
Таможенник захлопнул крышку чемодана:
-Проходите.
Поверьте, мне стало даже обидно – неужели я так выгляжу, что он даже не поворошил моё барахло и не проверил хотя бы один мой карман. Потом только узнал, что у них такой «нюх», что собаки позавидуют.
И вот мы в самолёте. Разбег, взлёт, и мы летим в Будапешт. С обедом нам дали по бутылочке сухого вина, и мы, наконец, почувствовали себя пассажирами  VIP.

                *     *     *
Прошло около трёх часов приятного полёта,  загорелась привычная команда: «Пристегните ремни». Я приник к иллюминатору: каков Будапешт с птичьего полёта, но земля никак не хотела  показываться. Вот и шасси вышло, встряхнув слегка самолёт, а внизу белым-бело. Неожиданно наш ТУ-154 полез вверх. Из-за занавески выглянула стюардесса, беспокойно оглядела салон и скрылась. Через некоторое время самолёт снова стал снижаться. Спуск закончился тем же самым, что и прошлый раз – набором высоты. Тут нам уже было не до предвкушения попасть за границу. Паники не было, но почти у всех, кого я видел, по бледным лицам катился  пот. Сколько раз мы
            110
 


«качнулись на качелях» я не знаю: не до того было, но вдруг колёса терпеливого самолёта коснулись бетонки, лица пассажиров выдали желание крикнуть «Ура!». Группу встретили товарищи из нашего посольства и сказали, что самолёт не мог приземлиться по простой причине: полоса приземления то закрывалась волной тумана, то очищалась от него. Был даже вариант отправить нас на посадку в Братиславу. Но, слава богу, всё закончилось хорошо. Посольские собрали наши паспорта, пошли на таможенный пункт и скоро вернулись с отметками о таможенной проверке (после советских таможенников чемоданы можно не проверять).

        *     *     *
Можете себе представить душевное волнение советского «совка», попавшего впервые за границу. Даже венгерская речь, звучащая из динамиков аэропорта, показалась необычайно музыкальной, хотя при изучении  венгерского языка я обращал внимание на длиннющие слова, в которых бывало по четыре-пять согласных подряд.
Нас посадили в автобус и повезли в посольство, где выдали суточные из расчёта по семнадцать рублей на день (сравните с суточными в СССР – два рубля шестьдесят копеек). Эту гигантскую сумму перевели в форинты и выдали их каждому на руки. Нас снова усадили в тот же автобус, дали нам «дядьку» – Эндре Шари – представителя фирмы Ведьепсер, изготавливающей турбинные счётчики, и мы поехали к месту нашего постоянного пребывания на север Венгрии в город Шалготарьян.
Три часа живописной дороги, и нас поселяют в двухместных номерах  гостиницы с вкусным названием «Коронч» («Апельсин»).
                111


Мне, как одиннадцатому, места не хватило, и я первую ночь спал на раскладушке в комнате у двух наших ребят. Наутро, правда, меня переселили в освободившийся двухместный номер, в котором я и прожил в одиночестве до конца командировки.
Режим занятий щадил нас: с 12 часов до 14-и  нам в приёмной директора завода «Ведьепсер» читали лекции по устройству оборудования. Водили и на завод   для ознакомления с изготовлением пруверов. Переводил нам  молодой инженер Шандор Шолтес, окончивший университет в Харькове и женившийся на русской сокурснице. После лекции нас тут же кормили вкусным обильным обедом за счёт завода. За свой счёт мы только ужинали: завтраком нас кормила гостиница. Возвращаясь к Шандору, скажу что он нас многому научил: как вести себя в магазинах, на транспорте, как правильно переходить(!) улицу и прочее и прочее. Там ведь подходишь к пешеходному переходу – все машины мгновенно останавливаются и терпеливо ждут, когда ты соизволишь перейти мостовую. «Только ребята в этом случае не бегите через дорогу, а то сразу поймут откуда вы приехали» – втолковывал нам Шандор, или, как мы его называли, Саша. Не советовал он пересчитывать сдачу около кассы в магазине: «Нанесёте кровную обиду кассиру». «Не стесняйтесь попросить отрезать вам  100 грамм от большого торта», и так далее. Когда один из наших, за городом выбросил из окна автобуса пустую бутылку из под пива, Шандор прочёл нам лекцию о том, что бутылка – это национальное достояние, и наша обязанность сдать её (конечно, за деньги) в магазин. Там не стесняются приносить  одну бутылку, даже если это молодой человек и, вдобавок, идёт на свидание.
Я тоже попал впросак: во время одной из многочисленных наших поездок по Венгрии я купил бутылку незнакомого пива. В автобусе я открыл его, и только собрался насладиться новым
112
       
вкусом и ароматом, как постоянный наш водитель Андраш (он
просил его называть  «Андрей»), тоже отлично говорящий  по-русски, попросил с улыбкой у меня пива. Я растерялся:
-Андрей, ты же за рулём.
Тут он засмеялся более откровенно:
-Вадим, ты купил специальное пиво для беременных женщин! В нём абсолютно нет алкоголя.
Насмеявшись, мы выпили его, честно разделив поровну.
27-го февраля мы поехали на экскурсию в город Эгер –центр виноделия Венгрии. Нас сопровождали директор завода, парторг, председатель профкома и несколько молодых женщин из экономического отдела,  которых мы хорошо знали: они «по совместительству» исполняли роли официанток во время наших обедов в приёмной директора.
  Посетив знаменитую базилику (церковь) и побродив по развалинам не менее  знаменитой крепости, нас повели в ещё более знаменитые винные подвалы Эгера.
В дегустационном зале мы уселись за длинные столы и молодые люди (назову их виночерпиями) стали подносить нам вина самых разнообразных сортов. Техника обслуживания отличалась оригинальностью: на плече у каждого виночерпия лежал напоминающий по форме тыкву прозрачный стеклянный сосуд с вином. Снизу от сосуда как его продолжение отходила трубка на длину вытянутой руки, сужающаяся к концу. Отверстие в трубке закрывалось пальцем. Виночерпий наклонял трубку к вашему стакану, отводил палец и тут же снова закрывал отверстие – ваш стакан оказывался заполненным вином.
Памятуя совет начальника отдела автоматизации Олега Шахвердова, побывавшего в этом злачном месте, я отпивал из каждого стакана только один глоток, к чему безрезультатно призывал своих коллег, дорвавшихся до «халявы». Правда наш староста, видно в благодарность за мои советы, вдруг  встал, вытер бумажной салфеткой небритую рыжую щетину, оставив
                113
на ней лоскутки бумаги, торжественно сказал:
-Выпьем за здоровье Вадима: у него сегодня день рождения!
Все, включая работников завода, выпили, поздравив меня.
После короткого совещания со своим «треугольником», директор сделал важное сообщение:
-Ну, раз у Вадима день рождения, руководство завода приглашает всех вас в ресторан, который расположен ещё глубже этого зала. - По пути в ресторан нас провели по части винного хранилища, где бочки высотою с двухэтажный дом уходили вдаль, и казалось, что конца  нет ни им, ни хранилищу.
И вот мы сидим  буквально в средневековом ресторане за грубыми столами, едим, пьём, произносим невпопад здравицы, а наш слух услаждает цыганский оркестр. Когда первая скрипка узнала, что у меня день рождения, обладатель её – чёрнобородый цыган - поднёс свой инструмент к моему уху и с улыбкой стал наигрывать красивые мелодии.
Надо сказать, что за несколько месяцев до отъезда в Венгрию я перестал читать газеты и книги и бросил свои силы на знакомство с трудным венгерским языком ( у них одних падежей семнадцать и никаких латинских и греческих словечек). Кроме словарей и учебника мне сильно помог  купленный в Москве англо-венгерский разговорник.
Так вот, растерявшись, я никак не мог подобрать слов благодарности музыканту и сказал ему по-венгерски известную фразу поэта Верешмарти:
-Играй, цыган, за всё уплачено!
Несколько минут все венгры, в том числе и оркестр, хохотали до слёз, а я сидел красный от своей неловкости.
С нами был представитель нашего посольства, курирующий закупки венгерской измерительной техники для нашей нефтяной промышленности Харитонов Я знавал его и раньше – он работал в Альметьевске в объединении  «Татнефть»,
            114   

а я бывал там в командировке и, вроде, даже выпивали за одним столом. Парень был общительный, разумный, но что-то с ним произошло после «высокого» назначения.
В ресторане, поздравляя меня с днём рождения, наши милые экономистки – официантки по их обычаям целовали меня, и не в щёчку, а в губы. После них подошёл Харитонов, крепко-крепко пожал мне руку и сказал на ухо:
-Завтра ты улетишь домой за аморальное поведение.
Я пытался отшутиться, но железный взгляд поборника советской нравственности не сулил мне ничего доброго.
У меня упало настроение, ребята заметили это, и на их вопросы пришлось признаться что пообещал мне Харитонов. И ребята занялись им: к концу нашего пиршества «высокое» лицо лежало на стульях без памяти, сражённое многочисленными  «Выпейте со мной за успехи в нефтяной промышленности». Мы погрузили его в автобус, привезли в Шалготарьян и внесли в мой номер на свободную койку (напомню, что я жил один). Утром,  дождавшись его пробуждения, я сыронизировал:
-Ай, ай, разве можно так напиваться  за границей!
Он посмотрел на меня больным взглядом:
-Да, мудрейший из мудрейших, нельзя.
Он оделся и, ни слова не говоря, ушёл. Больше я его не видел, но оценил его чёткое понимание обстановки.

                *     *     *
29 февраля в 11 часов  дня нас собрали в так знакомой приёмной директора. Каждого «студента» поздравляли и вручали диплом об окончании учёбы. В 12 часов – торжественный обед, на этот раз со спиртными  напитками: водкой «Русская» и эгерским вином. Вечером – ужин с главным инженером в ресторане «Пастух». Оркестр играл, в основном, русские мелодии. Чаще всего звучала «Калинка». У гостиницы тепло
                115

распрощались с главным инженером Ласло Балогхом.
На следующее утро вдруг охватила острая тоска по дому. Собрал багаж – неразлучный чемодан, два тюка с подарками родным и один тюк с книгами, купленными в «Русском доме» в Будапеште. Весь день маялся, ходил в кино и ждал - ждал завтрашнего дня.
Утром  2 марта нас привезли в Будапешт на Восточный вокзал.
Конечно, Венгрия тоже была в то время социалистической страной, но как она отличалась от СССР! Я уже не говорю об изобилии  продуктов в магазинах и, разумеется, отсутствии очередей в них, но вот мы приехали на вокзал – везде полно удобных тележек: клади свои вещи и вези либо к вагону, либо в камеру хранения. Багаж сдавай прямо с тележкой и забирай с ней же. Никому платить не надо, кроме как за хранение багажа.
Побродив на прощанье по Будапешту, я вернулся на вокзал, забрал из камеры хранения свои вещи. Время до отправления поезда было ещё много, и я, оставив около вагона тележку с вещами. пошёл по киоскам  в поисках чего-нибудь вкусного. Когда я вернулся, то увидел около моей тележки наших ребят и взволнованного старосту:
-Ты какое имел право оставлять свои вещи без присмотра: а вдруг провокация, а вдруг украдут!
-А вы посмотрите сколько таких тележек с багажом, - оправдывался я, - и, небось, с более дорогими вещами, иностранными, не то что у меня. Я лукавил – в походе за едой я всё время оглядывался на свой багаж, хотя, действительно, иностранцы, выходя даже за пределы вокзала, безбоязненно оставляли свои вещи на перроне. Ну, и живут же люди! Я помню, как в Грозном, нёс своей тёще Евдокии Матвеевне Реуцкой, которую очень любил и уважал, пробковый кран на водяной стояк во дворе:  трудно ей было долго отворачивать
             116
и заворачивать прохудившийся вентиль, а тут – пол-оборота, и вода течёт полной струёй. По пути зашёл во входной вестибюль центрального универмага позвонить с телефона-автомата домой. Положив газетный свёрток с трудно доставшимся мне краном на телефон, я, держа в одной руке трубку, другой начал набирать домашний номер. Кто-то подтолкнул меня в спину, я оглянулся - это была симпатичная девушка. Проводив её взглядом, повернулся к телефону и сообщил жене,  что иду к  маме ставить кран. Но, увы, крана на телефоне уже не было!
Поэтому-то я и оглядывался на перроне европейской столицы на свою тележку – не упёр  ли кто мои вещички.

                *     *     *
Все тревоги позади, мы в вагоне, поезд плавно трогается, и мы едем на родину, по которой очень соскучились.
Я еду в двухместном купе с Васей   Ивановым, которого немного опекал в чужой стране. Он так и не смог выучить ни одного слова по-венгерски и ходил за мной, как слепой за поводырём. Я же ухитрялся кое-как, но разговаривать даже с незнакомыми людьми  во время частых поездок в Будапешт. Вася был повсюду со мной, ну, просто, закадычный друг!
В купе была ванная комната,  где стояло устройство поважнее душа – унитаз. Подъезжая к нашей границе, я с ужасом вспомнил, что поменял на форинты все мои 30 рублей. Слава богу нашел в закоулках одежды один(!) рубль. Ну, думаю, в Москве доеду до тёти Жени, у которой оставил советский паспорт и не менее советские деньги на обратную дорогу.
Границу мы встретили криками  «Ура!». На станции Чоп решил сбегать в буфет и купить хотя бы кусок хлеба, Ко мне присоединился представитель нефтяного Азербайджана Мирза. Налегке, а компаньон даже в домашних тапочках на босу ногу, мы побежали в здание вокзала. За стеклом  буфетной стойки

                117

лежали несколько штук варёных яиц и стояли бутылки с минеральной водой. Хлеба не было, а на яйца не хватало денег. Просить взаймы без возможности отдать долг не хотел. Ничего не купив, мы вернулись на перрон, где нас охватил ужас: нашего поезда не было. Перрон оцепили солдаты-пограничники, и они не то что не пускали на перрон, но даже не отвечали на наши вопросы. Мы решили, что поезд ушёл, и даже не могли сообразить, что нам делать. Дойдя по внешней стороне цепи до офицера, мы спросили, что нам, отставшим от поезда, делать, причём я в доказательство нашей правоты, показывал на босые ноги Мирзы (я-то одел хоть и летние, но туфли), а на дворе стоял февраль.
Офицер проявил гуманность советского человека и, проведя через цепь солдат, сказал:
-Идите по этой колее и вы найдёте свой поезд, ему сейчас меняют узкие колёсные тележки на широкие.
Поблагодарив военного, мы через пять минут к огромной нашей радости нашли свой поезд. И надо ж было такому случиться, что как раз наш вагон стоял на домкратах, и войти в него не было никакой возможности.
Я стал бомбардировать снежками своё окно, пока в нём не показалось лицо Васи Иванова. Я показал ему на ноги Мирзы и знаками  попросил его бросить мне ботинки, а Мирзе что угодно, кроме домашних тапочек. Вася скрылся и надолго. Не выдержав холода, я опять стал бросать снежки. Вася выглянул и вопросительно посмотрел на нас. На этот раз Мирза снял тапочку и показал голую ногу. Вася понимающе кивнул головой и снова исчез, на этот раз насовсем. Минут через двадцать вагон опустили на рельсы и мы вошли, наконец, в тёплый вагон. Я бросился в своё купе отчитать своего «друга», но тот преспокойненько спал! Наутро мне даже не хотелось с ним разговаривать, чему он, по-моему, был даже рад: у него был
             118

солидный запас еды, и до самой Москвы он не предложил мне и кусочка хлеба. Так я и приехал в столицу с одной мыслью: попасть скорее к тёте Жене и отъесться.
Евгения Павловна Байбурова – родственница моей супруги – жила на Пятницкой. Географическое положение её квартиры позволяло всем родственникам, приезжавшим в Москву, нахально использовать её комнату в коммуналке в качестве гостиницы. И тётя Женя была всем рада, всех кормила, укладывала спать на кровать, а сама спала на большом сундуке. Ну а мы, конечно не наглели, и приносили с собой продукты (слава богу, в Москве было что купить).
На следующий день, горячо поблагодарив, тётю Женю я вылетел в Грозный, где меня встретили дорогие моему сердцу жена и дочь.

                *     *     *
 
Льщу себя надеждой, что вам надоело читать, да и очень устали, если добросовестно  дочитали до этой страницы. Я сам чертовски устал и, признаюсь, надоело стучать пальцами по клавиатуре. Вчера жена попросила купить ей в магазине разрыхлитель теста для приготовления пирога. Купив его, спросил продавца, нет ли у них в продаже разрыхлителя текста. Такового, к сожалению  не оказалось. Придётся заканчивать сто девятнадцатой страницей.
Спасибо за терпение проявленное при  чтении!






                119 

                ПОСЛЕСЛОВИЕ


Как вы заметили, в рассказиках много действующих лиц. Это моя дань им за благотворное влияние на формирование меня как  человека.  Мы часто говорим: человека воспитывает семья и школа, но я убежден, что человека воспитывают все, с кем ему приходится встречаться, даже, если он спросил у прохожего на улице, который час. А уж с каким знаком будет микрозаряд воспитания, посланный в твою душу, это, как говорят, другой вопрос…





















120