Эзоп Лафонтен Крылов

Борис Бейнфест
Эзоп, Лафонтен, Крылов

Жанр басни так же стар, как сама литература. Восходит он, как известно, к Эзопу (VI век до н. э., Древняя Греция). Заслугой Эзопа был не только сам придуманный им жанр притчи, в которой действуют животные, но и превосходные сюжеты, в которых они своими действиями подводят читателя к некоей морали. Из всех жанров литературы басня, пожалуй, самый назидательный жанр. Не будь аллегории, «эзопова языка», басня была бы обыкновенной дидактикой, но аллегория, иносказание, не прямое, в лоб назидание, а окольное, через иллюстрацию мысли на примере, делают басню видом искусства. В искусстве, в отличие от науки, мысль всегда опосредована. А мастерство баснописца способно сделать басню жанром высокого искусства, жанром поэзии. Вынесенные в заголовок имена – это три великие вехи в развитии этого жанра.
 Я не могу судить о достоинствах языка в баснях Эзопа и Лафонтена. Но оба баснописца, по общему признанию, являются классиками жанра. Великий античный поэт Эзоп, к тому же, был первопроходцем в разработке басенных сюжетов. Пьеса бразильского драматурга Г. Фигейредо «Лиса и виноград» об Эзопе была написана в 1953 и имела оглушительный успех в СССР. Ее ставили во МХАТе и в ленинградском БДТ (1957), еще во многих театрах. По пьесе в 1961 году на Ленфильме был снят фильм «Эзоп», в котором заглавную роль играл Александр Калягин, а роль его хозяина (Эзоп был рабом) Олег Табаков. Был снят и популярный телефильм (1981) на этот сюжет. Эта действительно великолепная пьеса о гордом мудреце смотрится с неослабевающим интересом.
Ж. Лафонтен (VII в.), классик французской литературы, большинство своих сюжетов заимствовал у Эзопа, но изложил их на превосходном французском. Мало того, Лафонтен заключил басню в изящную стихотворную форму. До него басни, в том числе и Эзопом, в основном писались в прозе.
В каком-то отношении басни Лафонтена можно назвать переводами. Поскольку в России в то время французский был фактически вторым языком в образованной среде, басни Лафонтена были очень известны и одновременно способствовали известности Эзопа. Однако сказанное относится к тонкому слою дворянской элиты.
Первым, кто сумел сделать басню подлинно народной, донес до народа нравственный заряд басен, превратил басни в собрание пословиц, ушедших в народ, вошедших в его сознание наряду с пословицами предков, сделал язык басен доступным даже малограмотному крестьянину, даже ребенку, был третий гигант басенного жанра Иван Андреевич Крылов.
И хотя он, в свою очередь, использовал сюжеты Эзопа и Лафонтена, но у него много среди самых знаменитых басен и собственных сюжетов, некоторые из них – отклик, что называется, на злобу дня («Квартет», «Лебедь, Щука и Рак», «Волк на псарне», «Ворона и курица», «Тришкин кафтан», «Щука и кот», «Обоз» и др.). События, ставшие поводом для этих басен, давно забыты (конечно, это не относится к басне «Волк на псарне», которую читал перед солдатами Кутузов, снявший шапку при словах «ты сер, а я, приятель, сед»), и о них можно узнать разве что из примечаний. А басни живут, и под них всегда можно подверстать другие ситуации, их мораль – на все времена. Почему? Да потому что там живые характеры и вечные вопросы, которые не стареют, как не стареет природа человеческая. Да и те басни, в которых сюжет заимствован (скажем, «Ворона и лисица»), ни в коем случае нельзя считать переводами или подражаниями, басни эти настолько русские, национальные, что сразу же стали выдающимся явлением прежде всего именно русской культуры и литературы. Осталась ли в них хоть толика французского? Хоть самая малость древнегреческого? Вопрос риторический.
Вообще, сюжеты басен Эзопа оказались «ходячими», их использовали многие баснописцы. В России басни писали Тредиаковский, Сумароков, Измайлов, Хемницер, Херасков, Дмитриев, но ни один из них (за исключением Ив. Дмитриева) по мастерству не может даже претендовать на сравнение с Крыловым. Это величины совершенно разного калибра и масштаба. Первые два – это явление доисторическое: язык коряв донельзя, мысль прямолинейна, лексика уже не древнерусская, но еще не русская. Вот басня Сумарокова.
Шершни на патоку напали / И патоку поколупали. / Явилась им хозяйка тут. / И тварь, которая алкала, / Хозяйка всю поколупала. / Недолог был хозяйкин суд.
И мораль:
Хозяйка – истина, а выколупки – взятки. / Шершни – подьячие, которы к деньгам падки.
Примитив, дальше ехать некуда. В лоб, голое назидание. И это через 100 лет после Лафонтена!
А вот басня Тредиаковского:
Негде Ворону унесть сыра часть случилось; / На дерево с тем взлетел, кое полюбилось. / Оного Лисице захотелось вот поесть; / Для того домочься б, вздумала такую лесть: / Воронову красоту, перья цвет почтивши / И его вещбу еще также похваливши, / Прямо говорила: «Птицею почту тебя / Зевсовую впредки, буде глас твой для себя / И услышу песнь, доброт всех твоих достойну». / Ворон, похвалой надмен, мня себе пристойну, / Начал сколько можно громче кракать и кричать, / Чтоб похвал последню получить себе печать. / Но тем самым из его носа растворенна / Выпал на землю тот сыр. Лиска, ободренна  / Оною корыстью, говорит тому на смех: / «Всем ты добр, мой ворон, только ты без сердца мех».
Сравнивать с басней Крылова – значит, ломиться в открытую дверь. Языковая разница не просто большая – гигантская! И дело не только в том, что легче стали фразы и более просты и понятны слова. И не в том, что Крылов превратил Ворона в Ворону, и перед нами сцена поединка двух «женских» характеров (женщине обмануть мужчину ничего не стоит, а вот обмануть другую женщину – тут нужна хитрость лисы). Разница, и колоссальная, прежде всего художественная! У Тредиаковского – это хотя и зарифмованный, но  труднодоступный пересказ, у Крылова же – поэтические строки, сохранившие и для современного читателя всю свою прелесть. Крылов не просто пишет проще, понятнее, он пишет на другом языке, по-другому он и мыслит.

Измайлов и особенно Дмитриев – это уже новый язык, это большой шаг вперед. Дмитриев вообще почитался в свое время классиком басни, его многие (в начале литературного пути Крылова) ставили выше Крылова, среди таких были даже Жуковский и Вяземский.
Все сорок басен Дмитриева написаны, когда карамзинская реформа языка уже приносила ощутимые плоды. И это хорошо видно. Но все же Дмитриев – не Крылов. Вот басня «Дуб и трость». Сравним. У Дмитриева: «Трость гнется – Дуб стоит». У Крылова: «Дуб держится – к земле тростиночка припала». «Гнется», значит, пригнуло ее под напором ветра. А у Крылова хитрая тростиночка припала к земле, чтоб уйти от этого напора: тут уже характер! «Дуб стоит» – ну, что ж, и впрямь стоит, не упал пока. Но «держится» – это значит, изо всех сил старается не упасть, упирается из гордости и самолюбия – тоже характер.
Вот концовка вполне узнаваемой по сюжету басни Дмитриева:
Хоть как собака ни сильна, / Но где ей укусить Слона! / Беда, когда дойдет до драки; / Не трогайте ж Слонов, Собаки!
И здесь разница с предтечами видна невооруженным глазом, но видна и разница с басней Крылова. Помните, как изображает Крылов медленную тяжеловесную поступь слона? «А слон себе идет / Вперед / И лаю твоего совсем не примечает». Это великолепное «вперед», выделенное отдельной строкой, создает прямо-таки явственное ощущение слоновьего шага. Ну, а концовка басни у Крылова стала пословицей.
Крылов – гений басни, он довел ее до высшего совершенства, и трудно представить, чтобы кто-то мог бы его превзойти. Более близкие к нам по времени баснописцы (Демьян Бедный, Сергей Михалков) смогли лишь в очень слабой степени удовлетворить требованиям к жанру басни, особенно после того, как был Крылов; дотянуться до него никому оказалось не под силу, и можно смело сказать, что их ладно скроенные басни, тем не менее, очень далеки по уровню от басен Крылова. Натужный юмор, рассчитанный скорее на невзыскательный вкус («Да я семь шкур с него спущу и голым в Африку пущу!»), подделка под народность («А сало русское едят!») – всё это так же далеко от уровня Крылова, как штампованные пластмассовые поделки от штучных ювелирных антикварных изделий.
Именно язык – самая характерная черта таланта Крылова. До Крылова басня была жанром, где не было живых людей. А персонажи его басен несут в себе реальные черты людей. Его звери, птицы, рыбы – истинно русские люди, каждый с характерными чертами эпохи и общественного положения и с присущими им характерами. Мастерство рассказа, узнаваемые типы, тонкий юмор, динамичность действия позволили Крылову создать своими баснями многоликую портретную картину русского общества – от царя до пастуха. Басни его – истинная «человеческая комедия».
Поразительно, что от Тредиаковского до Крылова прошло менее полувека. Так изменился язык за такой короткий срок! И заслуга в этом и ближайших предшественников Крылова, но, в первую очередь, его самого и, конечно, Пушкина и блистательного созвездия в его окружении. Но Крылов с его языком, в котором разговорная деревенская речь воплощена в высокое искусство, поражавшее искушенных знатоков, был первопроходцем. Его язык в баснях – открыл первую страницу новой литературы, страницу, которую мы называем сегодня Золотым веком.
Кто теперь в народе помнит басни Дмитриева? А басни Крылова и через 200 лет у всех на слуху и на языке.
Некто Мерзляков в 1812 году писал: «Мы богаты притчами, Сумароков нашел их среди простого, низкого народа; Хемницер привел их в город; Дмитриев отворил им двери в просвещенное, образованное общество». Все так, но с приходом Крылова не просто было продолжено это движение, был совершен гигантский скачок к совершенству жанра, оставивший далеко позади, в дымке истории все достижения предшественников.
Автор заметки еще со школьных лет является горячим почитателем творчества Крылова, в школе он знал наизусть примерно пять десятков его басен, писал выпускное сочинение по ним, читал Белинского и Гоголя, которых, по слову Некрасова, «принес с базара», словом, сам Бог велел ему написать это эссе. Но Крылова народ все-таки «понес с базара» гораздо раньше, чем Гоголя и тем паче Белинского.
Ну, с Белинским всё понятно, у него есть статья о баснях Крылова, и повторять то, что он сказал, не стоит, конечно. Его можно только цитировать. Вот только одна цитата: «...басни Крылова, кроме поэзии, имеют еще другое достоинство, которое, вместе с первым, заставляет забыть, что они – басни, и делает его великим русским поэтом: мы говорим о народности его басен. Он вполне исчерпал в них и вполне выразил ими целую сторону русского национального духа: в его баснях, как в чистом, полированном зеркале, отражается русский практический ум, с его кажущеюся неповоротливостию, но и с острыми зубами, которые больно кусаются; с его сметливостью, остротою и добродушно-саркастическою насмешливостью; с его природною верностию взгляда на предметы и способностию коротко, ясно и вместе кудряво выражаться. В них вся житейская мудрость, плод практической опытности — и своей собственной, и завещанной отцами из рода в род... Честь, слава и гордость нашей литературы, он имеет право сказать: "Я знаю Русь и Русь меня знает", хотя никогда не говорил и не говорит этого. В его духе выразилась сторона духа целого народа; в его жизни выразилась сторона жизни мильонов».
В статье «Литературные мечтания» Белинский, назвав в русской литературе всего лишь четырех классиков, поставил Крылова в один ряд с Державиным, Пушкиным и Грибоедовым.
Что ж, Пушкин назвал Крылова «во всех отношениях самым народным нашим поэтом».
А при чем здесь Гоголь? А притом что он тоже воздал должное Крылову. Вот его слова: «Его притчи – достояние народное и составляют книгу мудрости самого народа. Звери у него мыслят и поступают слишком по-русски: в их проделках между собою слышны проделки и обряды производств внутри России. Кроме верного звериного сходства, которое у него до того сильно, что не только лисица, медведь, волк, но даже сам горшок поворачивается как живой, они показали в себе еще и русскую природу. Даже осел, который у него до того определился в характере своем, что стоит ему высунуть только уши из какой-нибудь басни, как уже читатель вскрикивает вперед: "это осел Крылова!" – даже осел, несмотря на свою принадлежность климату других земель, явился у него русским человеком. Несколько лет производя кражу по чужим огородам, он возгорелся вдруг честолюбием, захотел ордена и заважничал страх, когда хозяин повесил ему на шею звонок, не размысля того, что теперь всякая кража и пакость его будут видны всем и привлекут отовсюду побои на его бока. Словом – всюду у него Русь и пахнет Русью»
Что же такое басня Крылова, и почему мы можем утверждать, что создатель этих крохоток, этих маленьких стихотворений – гений?
Каждая басня Крылова – это законченное драматургическое произведение, где действующие лица (и люди, и звери) имеют каждое свой очень узнаваемый характер, действуют и говорят в соответствии с этим характером, а язык басен – это настолько глубоко укорененный русский язык, полный идиом и оборотов, внятных только тем, для кого русский язык – родной, что обратный перевод этих басен на французский или древнегреческий просто невозможен. Это будет не перевод, а приблизительный пересказ. Полностью лишенный того аромата, который источает язык басен Крылова и который делает их явлением только русского духа. «Здесь русский дух» – это и о баснях Крылова можно сказать, да и сказано тем же Гоголем.
Ну, как, например, перевести на французский такое: «И п;лно, что за счеты; лишь стало бы охоты, а то во здравье: ешь до дна!»; «Ударили в смычки, дерут, а толку нет»; «Ведь в нынешний набор забреют лоб ему!» и многое, многое другое?
Вот краткий перечень речений басен Крылова, сделавшихся пословицами и поговорками (прошу прощения за длину этого краткого перечня, но тут претензии к Крылову).
От радости в зобу дыханье сперло. Услужливый дурак опаснее врага. Медвежья услуга. А ларчик просто открывался. По мне, уж лучше пей, да дело разумей. У сильного всегда бессильный виноват. Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать. Ты все пела? это дело: так поди же попляши! Хоть видит око, да зуб неймет. Зелен виноград. Ай, Моська! знать она сильна, что лает на Слона! Наделала синица славы, а море не зажгла. Да наши предки Рим спасли! Да чтоб гусей не раздразнить. Избави бог и нас от этаких судей. А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь. Из дальних странствий возвратясь. Попался, как ворона в суп. А Васька слушает да ест. Демьянова уха. Ты сер, а я, приятель, сед. Рыльце в пуху. Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник. Полают, да отстанут. Да только воз и ныне там. Слона-то я и не приметил. Тришкин кафтан. Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться. Хоть ты и в новой коже, да сердце у тебя все то же. Кто про свои дела кричит всем без умолку, в том, верно, мало толку. Как счастье многие находят лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят! От ворон она отстала, а к павам не пристала. И я его лягнул. Худые песни соловью в когтях у кошки. Лев бы и хорош, да всё злодеи волки. Щуку бросили в реку. Как белка в колесе. Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. Сильнее кошки зверя нет. Орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облак не подняться. Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют. В семье не без урода. Хлопот мартышке полон рот.
В этом отношении с Крыловым мог соперничать, пожалуй, только Грибоедов. Кстати, ему одному из первых читал Грибоедов по приезде в Петербург свою комедию «Горе от ума».
Даже пушкинское «мой дядя самых честных правил» заимствовано из басни Крылова «Осел и мужик». Пушкин слышал эту басню в чтении Крылова и был восхищен неподражаемым юмором, с каким Крылов произнес: «Осел был самых честных правил».
Пушкин заметил, что Крылов «придал и басням Лафонтена совершенно новое лицо, абсолютно русский характер». Сравнивая Лафонтена и Крылова, отмечая глубокое национальное своеобразие обоих, он писал: «Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев. Некто справедливо сказал, что простодушие есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный (то, что Белинский назвал "кудрявостью". Б.Б.) способ выражаться».
Крылов относился к Пушкину с огромным пиететом, и однажды, когда его разбудили и спросили, что он думает о Пушкине, он быстро ответил: «Пушкин – гений» и снова заснул. А вот какие страстные слова вырвались у него при известии о смерти Пушкина: «О! Если б я мог это предвидеть, Пушкин! Я запер бы тебя в моем кабинете, я связал бы тебя веревками... Если б я знал!» (Пушкин заходил к Крылову за день до дуэли с Дантесом.)
В 1833 он поделился с Пушкиным, по его просьбе, своими детскими переживаниями во время бунта Пугачева. Четырехлетний Крылов жил тогда в Оренбурге, осажденном Пугачевым, а отец его, армейский капитан, защищал в это время Яицкий городок. И это был, пожалуй, единственный случай его открытости. Обычно это был замкнутый, скрытый, в чем-то загадочный, себе на уме человек, хотя ума этого была, по известному свидетельству И.С. Тургенева, – палата. Были годы огромной славы и признания, но были за плечами и тяжелые годы нужды и тягот, выработавшие в нем характер молчальника. «Он родился, вырос и возмужал в бедности; следовательно, в зависимости от других. Такая школа не всем удается. На многих оставляет она, крайней мере надолго, оттиск если не робости, то большой сдержанности», – писал Вяземский. А что там было внутри – можно догадываться, но одно можно сказать твердо: внутри было много. Он жил при пяти царях (!): в его годы жизни (1769-1844) царствовали Елизавета, Екатерина II, Павел I, Александр I и, наконец, Николай I. Он был свидетелем Великой французской революции, ссылки и возвращения Радищева, Отечественной войны 1812 года, восстания декабристов. В тот день, 14 декабря 1825 он был в толпе на Сенатской площади, и когда позже царь спросил его, что он там делал, лукавый баснописец, известный любитель поглазеть на пожары, ответил: «Я думал, что там пожар». Своими впечатлениями от увиденного он не делился, держал в себе. Но после 1825 он за два года ничего не написал. В хронологии его басен тут большой пробел.
Роль Крылова как поистине национального писателя, ярче всего проявилась в эпоху Отечественной войны 1812 года. Именно он с наибольшей силой выразил тогда в баснях о войне народный взгляд на происходящее. В этот период общенародного единения расцвел и талант Крылова.
Он надолго пережил Пушкина, и был среди тех, кто нес его гроб с Мойки в церковь. Вообще, в то время прожить 75 лет – это было редкостью, возраст запредельный, так что образ толстяка-обжоры и ленивца далеко не верен и создавался, похоже, им самим. Да, поесть он любил, на этот счет есть много свидетельств, но на самом деле этот «ленивец» был работягой, каких мало. Гигантскую работу проделал он в Публичной библиотеке, где служил с 1812 по 1841 и фактически на пустом месте сформировал фонд русских книг, доведя его с нескольких сот до 30 тысяч экземпляров. Был он и прекрасным библиографом, снабдив фонд безупречным каталогом, где впервые использовался предложенный им шифр.
Да и басни – эти маленькие шедевры – были плодом постоянной напряженной работы, о чем говорят   дошедшие до нас черновики, содержащие десятки вариантов той или иной басни. Он всегда носил с собой длинные листы бумаги и, когда его посещало вдохновение, записывал на них пришедшие на ум строки или новый вариант уже опубликованной басни. Например, только к одной басне «Кукушка и Петух», в которой всего-то двадцать одна строка, позже было найдено около двухсот строк черновых набросков. Составляя последнюю книгу, Крылов упорно редактировал басни, изменял, переписывал строки, работая иногда по 15-16 часов в сутки. И так практически до самого конца – последнее прижизненное издание содержит 197 басен; всего Крылов создал 205. Это известно. Меньше известно, что на похороны друзья и знакомые его были приглашены им самим, притом очень необычным способом: именно этой книгой басен вместе с извещением о смерти их автора.
Его добрый друг драматург М. Лобанов писал о легендарно «ленивом» Крылове: «...труд был вторым его гением; ум был изобретателем, а труд усовершителем...». Воистину, прав был Эдисон, сказав: «Гений – это 10% вдохновения и 90% пота».
Ему было за пятьдесят, когда он на спор с Гнедичем за два года сам, без чьей-либо помощи овладел древнегреческим языком и прочел всех греческих классиков в подлиннике. Ежедневно каждый вечер до глубокой ночи по несколько часов этот «ленивец» читал, переводил древних греков и преуспел настолько, что достиг уровня, которого Гнедич, по его собственному признанию, достигал половину жизни своей. Выиграв пари, Крылов охладел к греческим классикам и… в следующие два года овладел английским, который до того не знал.
У Крылова было отменное чувство юмора. Юмором переполнены его басни («Запели молодцы: кто в лес, кто по дрова, и у кого что силы стало. В ушах у гостя затрещало и закружилась голова. "Помилуй ты меня, – сказал он с удивленьем, – Чем любоваться тут? Твой хор горланит вздор!" "То правда, – отвечал хозяин с умиленьем, – они немножечко дерут; зато уж в рот хмельного не берут, и все с прекрасным поведеньем"»). И в жизни он не лез за словом в карман. Однажды, гуляя по Невскому проспекту, он встретил царя Николая. «Здорово, Иван Андреевич! Давненько не виделись!» «Давненько, Ваше Величество. А ведь, кажись, соседи!»
Вот Белинский сказал: великий поэт. А есть ли поэзия в басне? Но полюбуйтесь вот этими строками:
«Тут соловей являть свое искусство стал: / Защелкал, засвистал / На тысячу ладов, тянул, переливался; / То нежно он ослабевал / И томной вдалеке свирелью отдавался, / То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался. / Внимало всё тогда / Любимцу и певцу Авроры; / Затихли ветерки, замолкли птичек хоры / И прилегли стада. / Чуть-чуть дыша, пастух им любовался / И только иногда, / Внимая Соловью, пастушке улыбался». Каково? Всякий ли лирик, даже великий, способен на такое описание?
Издания его книг расходились огромными для того времени тиражами. Литератор, прежде мечтавший стать хотя бы сколько-нибудь известным драматургом, чьи пьесы идут в театрах, превратился в истинно народного писателя. Если первая половина его жизни прошла практически в безвестности, полной материальных проблем и лишений, гонений и бездомных скитаний, то в зрелости он окружен почестями и всеобщим уважением. Он признается классиком еще при жизни. Именно в эти годы Крылов рос в чинах, дослужил до статского советника, стал кавалером многих орденов, ему назначается огромный пенсион в 1500 рублей в год, который впоследствии «во уважение отличных дарований в российской словесности», удваивается, а еще позднее увеличивается вчетверо. При выходе в отставку ему, «не в пример другим», определили в пенсию полное его содержание по библиотеке (11700 рублей ассигнациями). В те времена огромные деньги, позволившие ему купить большой каменный дом в Первой линии Васильевского острова, где он и провел остаток жизни.
И когда в 1838 году в Петербурге торжественно отмечалось 50-летие литературной деятельности Крылова (по случаю чего была даже выбита памятная медаль с его изображением), Жуковский назвал этот юбилей «праздником национальным», сказал, что можно было «пригласить на него всю Россию». Юбиляр был награжден, или, как тогда говорили, был пожалован орденом Станислава 2-й степени. Петербургскими литераторами с высочайшего соизволения, то есть с одобрения императора, был дан обед в зале Дворянского собрания, куда почли за честь явиться многие сановники и знаменитости – около 300 человек.
Там во время чествования поэт Петр Вяземский впервые назвал баснописца «дедушкой Крыловым», читая приветственную «Песнь в день юбилея И.А. Крылова». С легкой руки поэта это обращение сделалось народным именем Крылова по всей России. К баснописцу пришла феноменальная по тем временам известность. Его узнавали простые люди на улице, показывали детям: «Вон идет дедушка Крылов!».
Скончался Крылов пасмурным дождливым утром в собственном доме 21 ноября 1844 года. Умер скоропостижно, в три дня, причиной смерти стал паралич легких, наступивший в результате пневмонии. Правда, успел, по обыкновению, распустить слух, что то ли каши в обед переел, то ли протертых рябчиков, обильно политых маслом, за ужином перебрал. Что позволило современникам впоследствии утверждать, что великий баснописец умер от несварения желудка.
То, что он сам слагал о себе анекдоты, ничуть не вымысел, не очередная легенда. Поздней ночью, за несколько часов до смерти, Крылов попытался развеселить всех сидевших у его постели басней о самом себе. Сравнил себя с мужичком, который навалил на воз 400 пудов сушеной рыбы, не думая, безусловно, обременить этой поклажей свою худую лошаденку, потому как от большого ума полагал, что рыбка-то сушеная. Только лошадь этого не поняла да сдуру и окочурилась. «Рябчики-то были протертые, – вывел "мораль" Крылов, – но лишек-то всегда не в пользу».
Во время погребального шествия народ занял весь Невский проспект, по которому студенты несли гроб. Очередная молва гласит, что один из прохожих спросил идущего за гробом поэта Нестора Кукольника:
- Кого это хоронят?
- Министра народного просвещения.
- Как министра? – удивился прохожий. – Министр просвещения, господин Уваров, живой, я его сегодня видел.
- Это не Уваров, а Иван Андреевич Крылов.
- Но ведь министр – Уваров, а Крылов был баснописцем.
- Это их путают, — ответил Кукольник. – Настоящим министром народного просвещения был Крылов, а Уваров в своих отчетах писал басни.
На отпевании покойного был весь высший аристократический и чиновный Петербург. Похоронили Ивана Андреевича Крылова в Некрополе мастеров искусств в Александро-Невской лавре возле могил Карамзина и Гнедича.
Через 10 лет в самом центре Петербурга, в Летнем саду, на собранные по подписке частные пожертвования литературные заслуги баснописца увековечили памятником. Многие ли знают, что он стал первым в России памятником литератору? Этот монумент – последняя крупная работа выдающегося скульптора Петра Клодта. Общий эскиз памятника и рисунки горельефов для пьедестала выполнил художник А. Агин, прославленный иллюстратор «Мертвых душ». На постаменте памятника представлены персонажи тридцати шести крыловских басен.
Забавно, что в «застойном», 1979 года, издании Крылова (а у меня их несколько: есть издание 1918 года, еще с ятями; есть дореволюционное издание, где половину книги занимают анекдоты о Крылове) говорится вот что: «Самодержавие питало недобрые чувства (?) к Крылову (впрочем, вполне заслуженно): Николай I не разрешил ставить памятник Крылову возле Публичной библиотеки, пришлось перенести его в Летний сад». И тут же, следом, не замечая комического противоречия в своих словах, автор предисловия пишет: «Тут, однако, он оказался на месте: среди деревьев, цветов, окруженный детьми, гуляющим народом всех сословий, который имеет здесь досуг разглядеть всех басенных зверей на его постаменте, искусно изваянных скульптором Клодтом». Вот тебе и недобрые чувства, которые питало самодержавие! Спасибо надо бы сказать Николаю I за тонкий вкус и точный выбор места памятнику!
В Москве памятник Крылову поставлен много позже – в 1976 году – в сквере у Патриарших прудов.
12.12.2008