Nekto из города N

Nekto из города N.

Сомненье в подлинности сходства.
С прежним мной:
Я понял вдруг, что стал неузнаваем,
"Я" отчужден от "я", тесним стеной,
И для себя недосягаем.

Безличность – отчужденности залог,
Но впереди еще метаморфоза –
Когда души скорлупку слущит Бог
И, сплюнет в землю чешую невроза.
               Cергей Слепухин       

  В городе N. жил Nekto. В большой старинной квартире, до потолка заставленной книжными полками. Он мог часами рассматривать иллюстрации и картины художников, обменивался своими яркими впечатлениями на Фэйсбуке. Так за короткий человеческий век он проживал множество жизней, вместе с героями прочитанных книг, и уже не мог существовать вне этих стен,  атмосферы мудрых томов, старинных фолиантов, памятных сувениров, особенного порядка вещей.

  Глаза утомлялись, будто он бесконечно долго смотрел на поплавок в солнечных бликах воды и боялся пропустить момент поклевки.

  Он выходил на прогулку. Люди толкались, матерились и хамили. Он вглядывался в злые лица с содроганием и думал, почему они такие утонченные в комментариях на Фэйсбуке и такие не;люди друг перед другом.
    Он не пытался быть как все, знал, что не получится, хотя и выглядел внешне, как все. Он замыкался в своём странном скольжении над реалиями жизни, находил в себе мужество не спрашивать, и не пытался переделать этих слепцов.
  Цветущие кусты, красивые деревья и растения – это души ушедших. Они не догадывались в обычной жизни, что настоящие романтики. И вот сейчас подают знаки, привлекают внимание броскими красками. Навёрстывают упущенное – запоздало и виновато.  Он ходил по городу и видел, что внутри люди ранимые и разные, а грубость и хамство – как сезонная линька, после которой они поймут, покаются, вернутся к началу всего – любви. И вновь обретут красоту.
  Он пытался заговорить, но глаза у них были прикрыты или опущены вниз, они не видели высоких деревьев и птиц на ветках. От него шарахались.

        Обескураженный, он возвращался к себе.

  Звуки извне пробивались к нему, словно через большие морские раковины особенной музыкой. И было весело, хотя он и боялся пропустить позывные этой странной глухоты людей, своей возможной бестактностью недопонимания.
  Звезда мерцала красноватыми проблесками, пульсировала лучами, казалось, она безмолвно приближается стремительным космолётом на встречу с ним. Его – звезда. Он, как маленький остров в безмерной необъятности океана, но звезда – нашла его. И где-то в смертельном, страшном и невидимом холоде и убийственной радиации космоса что-то происходит – рождается, скрежещет и умирает, а он об этом может только догадываться и принимать, либо отрицать эту данность, на уровне зыбких ощущений, не смея и, не умея сформулировать и –  повлиять. От этой перспективы дыхание перебивалось, тотчас же возникала неуверенность, и опасное ощущение беспредельности мира смещалось, вкрадчиво вползало в него.

  И так ли им всем необходимо его обостренное отношение к чужим, странным, случайным и непонятным людям?  Верующий и верящий – это как настоящее время и будущее. У каждого по-своему, но истина едина, хотя и многосложна, как триединство Отца, Сына и Святого духа, воплощенная в Христе.

  Часто снился один и тот же сон. Он заходит в кинотеатр. Смотрит из темноты пустого зала бесконечный фильм. Вдруг тело начинает стремительно расти. Вот уже он поднялся – выше деревьев, домов, телебашен и небоскребов, упирается головой в облака, чувствует в их бестелесной глубине прохладу начинающегося дня, она бодрит и копится где-то возле сердца.      
        Раздается страшный грохот. Через тело проходит белый зигзаг молнии и
её необузданная сила с гулом проникает в земную твердь. Он ослеплен, дыхание остановилось…
        Потом в памяти неожиданно всплывают отдельные эпизоды.
        Кинотеатр и молния – всегда те же. Запах грозового озона, страх всякий раз – всеобъемлющий и реальный. Сон – мучительный, как удушающая асфиксия и смерть в задраенном отсеке подводной лодки.

       Бывали дни усталости. Он вдруг остро ощущал полынную горечь тщеты.
Тогда он делал очередную попытку быть как все и со всеми. Он вновь скучал, но по-другому, корил себя за леность и инертность, но всё повторялось вновь. Он терял веру в возможность кардинально повлиять, изменить существующий ход дел, событий, чтобы вырваться из безвольного круга созерцательности. Поэтому ему начинало казаться, что итог его усилий – Ничто. Он пронзительно и ясно это понимал. А ведь он стремился создать – Нечто!

  Можно весь дом обставить часами, надеть на каждую руку по точному хронометру и не знать – какое же сейчас – Время! Не угадать, пронестись невозвратно на бешеной скорости – мимо. Зачем Время, если истина невнятна?

 Нечто стало Ничем, хотя и возникло из чего-то, но так там и осталось
странным эмбрионом пустоты – Никем, Нигде – вне реального времени, перевёртышем, заскочив странным образом из Никогда – по пути в Никуда. Всё вместе складывалось в Ничтожное. Ноль на ноль – давал ноль. И этот ноль – был он сам!

  Многочисленные «ни» соединялись в кольца, они смыкались в цепь и крепко держали его на коротком, жестком повадке. Длина поводка – степень его свобод, но сильнее этого, его привязанности, привычки, пристрастия.
  В полной праздности он садился в халате  у окна, отрешался от внешнего мира и начинал сосредоточенно играть в звонкие пустышки слов. Символы, похожие на лаконичные звуки морзянки.
Глупые считалки для посвящённых, приглашённых в это закулисье!
Он уставал мысленно жонглировать занятными словами. Они были мертвы в отрыве от людей и жизни за окном и не приближали к разгадке. Слова спали на желтых страницах толстенных томов всезнаек-словарей. Плотно вставленные в мелкие перегородки буковок, слова напоминали пчелиные соты, в рамках плотных страниц и тихо копили внутри себя градус смысла.
 Скука вила в нем гнездо из жестких, колких прутиков грусти. Он тщетно пытался сформулировать философию скуки, чтобы найти себе оправдание. Бесцельность созерцания разрушала прошлое и будущее, отравляла сегодня приятие цельности и единства этих понятий, сложенных в единое, целое, только и возможное для существования и развития. Поэтому время тянулось отвратительной, бесконечной лентой Мебиуса, и он ничего не мог с этим поделать. Всё чаще ему начинало казаться, что время это вязкое желе, не имеющее границ и пределов, и внутри этой массы, странным существом, застыл он, лишь иногда, вспыхивая искоркой мысли, давая знать о себе.

  Он решил убежать от себя, улететь в город N. Он ничего не взял с собой. Самолет набрал высоту. Под крылом застыли облака. Он через иллюминатор физически ощущал их холодное прикосновение к коже, стремительный напор ветра и ослепительное сияние белого, обжигающего, как расплавленный алюминий солнца.

  Потом небо стало чистым, огромным светло голубым от белых облаков –
снизу. Он прикрыл глаза.

 Это было равнодушное прикосновение к Вечности, для которой он
просто не существовал. Так становятся циниками, атеистами, маргиналами.
 Самолет крутанул хула-хуп горизонта на талии фюзеляжа, выполнил по квадрату заход на посадку.
И приземлился… в городе – N.

  Nekto соединил по дуге два земных полушария. Они захлопнулись половинками школьного глобуса, и он оказался в середине необъятного пространства. В самом центре возвышалась громадная, серая глыба –Философия Скуки.
Всё во всем потеряло смысл.

  Страдание сменилось скукой. Что-то умерло в нем, чтобы потом перевоплотиться в другое. Но так ли бессмысленна – Скука? Попытаться заменить максимализм – иронией? Спастись от безумия и впасть в бесконтрольную, разрушительную скуку!

  Это было новое ощущение, и он подумал:
– Всё зависит от меня. Молитва – самый короткий путь из бездны одиночества – к себе.


  Но он не знал ни одной молитвы. Это делало его несвободным от зла, неизбежной скуки, перед – необъятностью по имени Ничто, потому что его усилия лишены конечной цели.

  Какой?
… Блёклое утро нового дня усыпляет возбужденный мозг. Он чувствовал себя мишенью, в которую кто-то невидимый и властный тщательно прицеливается.
        И это – неотвратимо, неизбежно.