Глава 2. Эля Зверкова

    – Чудная ты, Аэлита... ну и окрестили тебя родители! – повторяет тетя Паша, вахтерша аспирантского общежития.
    Итак, на Окружной вышла толстая баба с бидоном, похожая на Екатерину Вторую. И я увидела Его, читавшего какую-то рукопись; где-то я Его уже видела – то ли в читалке, то ли в коридоре факультета. Скромный, зеленый туристский костюм, небритый подбородок, очки в импортной оправе поблескивают в мою сторону.
    Сигарета в руке... Читай, читай, я все равно заставлю Тебя поднять Глаза! Он – ноль внимания, меня немного раздражает Его спокойствие в толчее тамбура, минут шесть осталось до Москвы – для психологических игр. Смотрю на Него долго и пристально, летит сквозь Него мое  излучение, а сама размышляю о другом... Размышляю о том, как хорошо начинался этот июньский денек, заполненный приготовлениями ко свадебному спектаклю (свадьба – через неделю!), – но кто знал, что исполнитель главной роли под вопросом, что мой жених окажется мелким ничтожеством?
     Отвратительную его подлость раскрыла мне все та же тетя Паша:
    – И не ходи, Игорек твой потопал провожать какую-то... (непечатное словцо, но не крепкого, а уничижительного оттенка), лыжи навострил, а ты тут рассиропилась... одна ты у него такая, думаешь?.. да тут было-перебыло этих... (то же самое словцо). Да, я тебя второй год знаю. А только сейчас сказать решилась! Золотко мое, живи как знаешь, – прошуршала старуха, вдоволь насладясь моим смятением. –Только мой совет – брось его! – и старуха дернулась брезгливо.
 Естественно, я тут же нацарапала Игорю записку – такую, от какой становится больно, – и выскочила из общежития. Разом отринула все, что связывало меня с этим светложелтым домом. Ты, Жаворонков, водишь в общежитие кошмарных долгопрудненских... этих самых!
Я и раньше замечала за тобой грешки.
    Еще кое о чем догадывалась, – но чтобы об этом знали все вахтерши... Ладно, я тебе устрою веселую жизнь! Обо всем в институт написать, что ли? Здорово вы, тетя Паша, грязное белье стираете. Вы не вахтерша, а прачка!
     "А ты тут рассиропилась..."  Меня преследовал этот шуршащий голос...
    Разом отринув все, я бежала от общежития – томительный, как бег во сне,
путь до платформы – и бешенство: нет, не забыть! Отомстить, отыграться! Месть, только месть!
    Ах, есть же счастливые девушки... Резвятся, дружат со своими мальчиками со школьной парты. Мирно выходят замуж.
    Однажды в прекрасный день появляются на бульваре с колясками...
    И ведь жутко подумать, что я одна – такая несчастная!
А вот и здание ЗАГСа, куда мы с Игорем четырежды подавали заявления, вот и платформа... Теперь мне все равно, куда ехать.
    Идиллический мир, в котором я жила, рухнул. В субботу, четвертого июня – запомним этот день...
   – Скажите, в Москву или в Дмитров электричка? – спрашиваю у соседки по вагону.
Естественно, та смотрит на меня как на сумасшедшую:
– А тебе куда надоть, милая?" Женщине этой легче объяснить, куда  н е  надо...
А ведь бывают же душевные состояния, когда  в с е   р а в н о... Туристские песни доносятся из тамбура.
   – Споем нашу, – вопит кто-то, – В РЮКЗАКЕ МОЕМ ДВЕ ТАРАНИ! ...Я КАРТОШКУ СПЕКУ В ЗОЛЕ!" – подхватывают остальные. Люди в вагоне оживленно разговаривают...
Едут они в Москву – отдыхать. Смешно: москвичи отдыхают за городом, а загородники – в Москве.
    Соседи обращают на меня внимание, оглядывают, но мне странно смотреть на смеющихся людей, на кокетничающих девушек, странно слышать житейские разговоры. Ах, укатить бы куда-нибудь, выкапывать в полях молодую картошку и печь на костре, блаженствовать, ни о чем не думать – ни о свадьбе, сорвавшейся уже в четвертый раз, ни о курсовой, что так и не написана!.. Романтика комариная, впрочем, тоже не по мне.
Ему одному рассказываю я свою жизнь – мысленно, телепатически. Древний, верный способ обратить на себя внимание... Гранитный – поселок Гранитный, где я живу – в Подмосковье, но детство мое прошло в Мордовии, в маленьком военном городке: учения, стрельбы, ПОДЕЛИСЬ СО МНОЮ СЧАСТЬЕМ, ОФИЦЕРСКАЯ ЖЕНА...
    Измотанный, в пыли по брови приходил с учений отец, и лишь над потным красным венчиком от фуражки оставался белый лоб... Сапоги залеплены грязью; я карабкалась на колени к папе и полотенцем вытирала ему лицо.
    Славно, что родилась я не когда-нибудь, а 9 мая 45-го. Однажды мама рассказала: "Ты родилась, когда Левитан уже выступал. Роды легкие, я от одного волнения рассыпалась... боль терплю, а краем уха слушаю... Тебя Зверков хотел назвать "Победой", да я заартачилась – а то бы звали тебя, как легковую машину!"
   ...Однако ты не предполагала, что "Аэлитой" назовут стиральный порошок…"
   ...Хорошая ученица, неутомимая активистка – вот какой я была в интернате, даже учителя страдали от моей активности; бегала по интернату, организовывала самодеятельность, сама пела, устраивала КВНы, была в восторге от своей общественной значимости, читать тоже любила - Майн Рида, Дюма, Беляева и прочее подростковое чтение; но вот пришла в наш класс девочка по фамилии Холина – выше остальных по интеллекту, отлично пишет, прекрасно говорит. У других, впрочем, это не вызвало особой реакции... А у меня мгновенно сработал защитный импульс, я не хотела быть ниже – и стала нащупывать, далеко ли ушла вперед неожиданная соперница. Холина – мой первый толчок к пробуждению...
И в пику ей я завоевываю ребят (их временное восхищение, пока это было свежо) тем, что обыгрываю их в шахматы; "девочки в шахматы не играют", это они условились так считать, – а я играла в силу первого разряда. Тренировал меня солдатик из воинской части отца... и читаю уже не все подряд, а с разбором, бешено самообразовываюсь, выписываю незнакомые имена в особую тетрадку, снова читаю, туман проясняется, имена становятся знакомыми; штудирую "Детскую энциклопедию" и Словарь иностранных слов, учу наизусть Лермонтова, Блока, Гейне. Симонов стал моим любимым поэтом, особенно вот это: НАД ЧЕРНЫМ НОСОМ НАШЕЙ СУБМАРИНЫ ВЗОШЛА ВЕНЕРА – СТРАННАЯ ЗВЕЗДА...
    Иногда Холина любила щегольнуть фамилией какого-нибудь заграничного писателя, не читая его ("Кафка – это вещь!").
    Ей-то невдомек было, что я тоже ужасно много читаю – один Толстой, другой Толстой, третий, один Манн, другой Манн, третий – целый караван имен; "Тебя интересуют мальчики, а меня – книги!" – сказала я однажды Холиной. "Зверкова, есть люди, которые интереснее книг" – отпарировала она. Ох, Ритке хорошо, у нее братья-студенты, а у меня только младшая сестренка, ужасно глупая; слабенький мой ум порой терялся в догадках: "Что это за слово? что это за имя? что это такое вообще вокруг меня?" Я, барахтаясь, плыла по океану информации, но радовало то, что я удерживаюсь на поверхности, что моя спящая душа  п р о с н у л а с ь. Ритка спросила летом 61-го:
   - Эля, придешь ко мне на день рождения? – это уже была маленькая, но победа.
    Правда, весь день я раздумывала, что подарить имениннице. Выбрала альбом с заграничными пластинками, но энтузиазма он не вызвал, атмосфера интеллектуальных разговоров – вот что было главное в холинском доме, меня влекли и опьяняли эти разговоры, потому что у каждого собеседника было особое чувство собственного достоинства, и я ощутила резкий контраст между этой семьей, с братьями-студентами - и моей.
   Нина Николаевна, хозяйка дома, догадалась, что я не в своей тарелке, и перевела разговор на школьные дела. А потом предложила одному из студентов сыграть со мной в шахматы. Мне удалось разыграть северный гамбит, отдала ему две пешки, а потом положила на обе лопатки
    Очень меня поразило, что вся стена в гостиной, где обычно выставляют хрусталь и фарфор, от пола до потолка была уставлена книжными стеллажами, и подбор книг – куда более осмысленный, чем в поселковой библиотеке, даже полное собрание Достоевского в дореволюционном издании. Ритка устроила игру – читала стихи каких-то поэтов, надо было угадать автора.
   Тут я оскандалилась – про стихи Пастернака сказала, что это Грибачёв; братья-студенты высокомерно переглянулись, и лишь Нина Николаевна со свойственной ей чуткостью сумела загладить неловкость. Еще даже сказала какой-то комплимент в мой адрес. Шутки шутками, а я поняла: девочка, тебе еще карабкаться и карабкаться по лестнице интеллектуализма!
   ...И приблизилась моя цель весной 1962-го, когда капитана Зверкова перевели в Подмосковье. Подмосковье – это тебе не мордовская дыра!
    Летом обосновались мы в поселке Гранитном, дали нам трехкомнатную в пятиэтажке. И у меня появилась в новой школе приятельница Клавка Березкина; есть у меня дар выделять из общей массы незаурядных людей. Привлекательная была девчонка: высокий рост, фигура античной богини и рыжие кошачьи глаза; училась она средне (3-4)... А немецкий – 5! Заинтересовавшись Клавкой, я узнала, что она занимается еще и на курсах английского.
  – Ты в Ин'яз поступать будешь? – спросила я, заметив, что Клавка на переменках читает роман на английском, – а она меня ошарашила:
   – Нет, в книготорговый техникум.
И я удивилась:
   – Зачем?
   – А это уж мое дело, – отрезала Клавка.
    Ясно, Клавка оказалась с загадкой, и загадка эта разрешилась на школьном вечере встречи. Студентка книготоргового техникума явилась в таком платье, что все ахнули, и привез, ее какой-то плюгавый, но на своем "Мерседесе"; я делала вид, что веселюсь, а сама чувствовала себя замарашкой, обидно было до слез, что Клавка выбрала правильную стратегию: книготорговый техникум + знание языков = практике в валютной книжной "Березке", а там, при ее внешних данных, выскочить замуж за "фирму" не составляет труда.
   Ладно, встретимся мы еще с Клавкой и посмотрим, кто кого обскачет. Инициатива решает всё. Любовь – не дар божий, а то, что мы сами куем.
    О Ритке Холиной я слышала, что она поступила в Ленинградский университет, ей всегда шутя давалось то, что я брала с боем... В общем, МГУ был мне не по зубам с моим аттестатом, пришлось поступить упаковщицей в типографию.
   "Ой, Рита, я счастлива, наша типография печатает Цветаеву!" – писала я в Ленинград, но Ритке было не до меня, переписка оборвалась сама собой.
   ...У меня столько дел было с утра... Магазин для новобрачных, и к маме зайти, и примерка платья. Фату заказала, дура, за пятьдесят рэ... Уплыли мои денежки!
   ...Всё же мне казалось, что теперь-то я стала очень умна, образованна, всё понимаю. Редкие, дефицитные книги я пролистывала в одиночестве, а торговала ими Клавка.