Николай I

Го­су­дарь им­пе­ра­тор  и  са­мо­дер­жец Все­рос­сий­ский в 1825-1855 гг.  Сын  им­пе­ра­то­ра  Пав­ла  I  и им­пе­рат­ри­цы Ма­рии Фе­до­ров­ны. Род.  25 ию­ня 1796  г. Всту­пил на­  пре­стол 14 дек. 1825 г.  Ж:  с 1 ию­ля 1817 г. дочь ко­ро­ля  прус­ско­го  Фрид­ри­ха-Виль­гель­мА III,  прин­цес­са Фре­де­ри­ка Луи­за  Шар­лот­та  Виль­гель­ми­на, им­пе­рат­ри­ца Алек­сан­д­ра Фе­до­ров­на (род.   1 ию­ля  1798 г. +  20 окт. 1860 г.).  + 18 февр. 1855 г.

 

 

                1. Великий князь

Ека­те­ри­на II пи­са­ла в 1796 г. Грим­му сра­зу по­сле по­яв­ле­ния на  свет третье­го вну­ка: «Се­го­дня в три ча­са ут­ра ма­ма­ша ро­ди­ла боль­шу­ще­го маль­чи­ка, ко­то­ро­го на­зва­ли Ни­ко­ла­ем. Го­лос у не­го бас,  а  кри­чит он уди­ви­тель­но дол­го; длин­ной он ар­шин без двух верш­ков,  а  ру­ки не­мно­го мень­ше мо­их. В жизнь мою в пер­вый раз ви­жу та­ко­го ры­ца­ря. Еже­ли  он  бу­дет  про­дол­жать,  как  на­чал,  то  бра­тья   ока­жут­ся кар­ли­ка­ми пе­ред этим ко­лос­сом». Па­вел был очень при­вя­зан к млад­шим сы­новь­ям  и  от­да­вал  осо­бое пред­поч­те­ние Ни­ко­лаю. Он час­то иг­рал с  ним,  уде­ляя  ему  и  его бра­ту Ми­хаи­лу не­ма­лую до­лю сво­его вре­ме­ни. Но в мар­те 1801  го­да, ко­гда уби­ли Пав­ла, Ни­ко­лаю шел толь­ко пя­тый год, и он со­хра­нил об от­це лишь смут­ные  вос­по­ми­на­ния. Даль­ней­шим  вос­пи­та­ни­ем  маль­чи­ка за­ни­ма­лась мать, вдов­ст­вую­щая им­пе­рат­ри­ца Ма­рия Фе­до­ров­на.

  Нрав­ст­вен­ный  об­лик  Ни­ко­лая  Пав­ло­ви­ча  стал    вы­ри­со­вы­вать­ся до­воль­но ра­но, и чер­ты, под­ме­чен­ные со­вре­мен­ни­ка­ми, не при­вле­ка­ли боль­ших  сим­па­тий  к  юно­му  ве­ли­ко­му  кня­зю. Обык­но­вен­но   все­гда серь­ез­ный, не­об­щи­тель­ный и за­дум­чи­вый, Ни­ко­лай точ­но пе­ре­ро­ж­дал­ся во вре­мя игр. Дре­мав­шие в нем дур­ные за­дат­ки про­яв­ля­лись то­гда  с не­удер­жи­мой си­лой. В  жур­на­лах  со­сто­яв­ших  при  млад­ших  ве­ли­ких князь­ях ка­ва­ле­ров с 1802 по 1809 год по­сто­ян­но встре­ча­ют­ся жа­ло­бы на  то,  что  во  все  свои  дви­же­ния  он  вно­сит  слиш­ком  мно­го не­сдер­жан­но­сти, что в сво­их иг­рах он поч­ти по­сто­ян­но кон­ча­ет тем, что при­чи­ня­ет боль се­бе и дру­гим.  Вспыль­чи­вость,  уп­рям­ст­во  и  не­по­слу­ша­ние    ве­ли­ко­го    кня­зя дос­тав­ля­ли мно­го хло­пот его на­став­ни­кам и бу­к­валь­но  вы­во­ди­ли  их из се­бя. По­ло­же­ние усу­губ­ля­лось еще и тем, что  Ма­рия  Фе­до­ров­на, под­чи­ня­ясь ка­ким-то сво­им рас­че­там, глав­ный  над­зор  за  млад­ши­ми сы­новь­я­ми  по­ру­чи­ла  ге­не­ра­лу  Ламз­дор­фу,  ди­рек­то­ру  су­хо­пут­но­го ка­дет­ско­го кор­пу­са. Он же ста­рал­ся  толь­ко  о  том,  что­бы  пе­ре­ло­мить вос­пи­тан­ни­ка  на  свой  лад  и  «ид­ти  пря­мо    на­пе­ре­кор    всем на­клон­но­стям,  же­ла­ни­ям  и  спо­соб­но­стям»    Ни­ко­лая.    Его    и вос­пи­ты­вав­ше­го­ся  вме­сте  с  ним  Ми­хаи­ла   «на    ка­ж­дом    ша­гу ос­та­нав­ли­ва­ли,  ис­прав­ля­ли,  де­ла­ли    за­ме­ча­ния,    пре­сле­до­ва­ли мо­раль­но или уг­ро­за­ми». Очень час­то вос­пи­та­тель пус­кал в ход ли­ней­ку  и  да­же  ру­жей­ный шом­пол, а бы­ва­ло и так, что в при­пад­ках  яро­сти  Ламз­дорф  хва­тал маль­чи­ка за  во­рот­ник  и  уда­рял  его  ли­цом  о  сте­ну.  По­доб­ные ис­тя­за­ния,  на­при­мер,   на­ка­за­ния    шом­по­лом,    за­но­си­лись    в пе­да­го­ги­че­ский жур­нал,  и  Ма­рия  Фе­до­ров­на  бы­ла  ос­ве­дом­ле­на  о ме­то­дах вос­пи­та­ния ее сы­но­вей.  Од­на­ко,  она  чрез­вы­чай­но  це­ни­ла гра­фа Ламз­дор­фа.

  Все сы­но­вья  Пав­ла I  унас­ле­до­ва­ли  от  от­ца  страсть  к внеш­ней сто­ро­не во­ен­но­го де­ла,  раз­во­дам,  па­ра­дам,  смот­рам.  Но осо­бен­но от­ли­чал­ся в этом от­но­ше­нии Ни­ко­лай. Ед­ва  он  вста­вал  с по­сте­ли, как уже при­ни­мал­ся с бра­том Ми­хаи­лом за во­ен­ные иг­ры.  У них бы­ли  оло­вян­ные  и  фар­фо­ро­вые  сол­да­ти­ки,  ру­жья,  але­бар­ды, гре­на­дер­ские  ша­поч­ки,  де­ре­вян­ные  ло­ша­ди,   ба­ра­ба­ны,    тру­ба, за­ряд­ные ящи­ки. Из оде­ж­ды ве­ли­кий князь при­зна­вал толь­ко  во­ен­ные мун­ди­ры  лейб-гвар­дии  Из­май­лов­ско­го  пол­ка,  ко­то­ро­го    ше­фом счи­тал­ся с мая 1800 го­да.

   В от­ро­че­ст­ве Ни­ко­лай ос­та­ет­ся столь же не­обуз­дан­ным, как и  в дет­ст­ве. В сво­их  за­пис­ках  пе­да­го­ги  не  ску­пят­ся  на  не­ле­ст­ные от­зы­вы о нем. Они уве­ря­ют, что он  был  груб,  ко­ва­рен  и  жа­ден. Но в  1812  го­ду,  ко­гда  Ни­ко­лаю  ис­пол­ни­лось  16  лет,  ста­ли за­ме­чать в нем не­ко­то­рую пе­ре­ме­ну. Он сде­лал­ся бо­лее  сдер­жан­ным, су­ро­вым и оза­бо­чен­ным. Ис­то­ри­че­ские со­бы­тия за­ста­ви­ли,  ве­ро­ят­но, и его за­ду­мать­ся над их страш­ным смыс­лом. Он  про­сил,  что­бы  ему раз­ре­ши­ли  ехать  в  дей­ст­вую­щую  ар­мию.  Эта  прось­ба   ос­та­лась тщет­ной. «Все мыс­ли на­ши бы­ли в  ар­мии, -  вспо­ми­нал  он  в  сво­их ме­муа­рах. - Уче­ние шло как  мог­ло  сре­ди  бес­пре­стан­ных  тре­вог  и из­вес­тий из ар­мии. Од­ни во­ен­ные нау­ки за­ни­ма­ли ме­ня  стра­ст­но,  в них од­них я  на­хо­дил  уте­ше­ние  и  при­ят­ное  за­ня­тие,  сход­ное  с рас­по­ло­же­ни­ем мое­го ду­ха».

  На­ко­нец,  в  1814  го­ду  Ни­ко­лай  по­лу­чил  от  Ма­рии  Фе­до­ров­ны раз­ре­ше­ние ехать на те­атр во­ен­ных дей­ст­вий. 7  фев­ра­ля  вме­сте  с бра­том Ми­хаи­лом, в со­про­во­ж­де­нии гра­фа  Ламз­дор­фа,  он  вы­ехал  в Бер­лин. Здесь впер­вые уви­дел он свою бу­ду­щую же­ну, 17 лет­нюю  дочь прус­ско­го ко­ро­ля Фрид­ри­ха Виль­гель­ма Шар­ло­ту. По сло­вам Ни­ко­лая, «она с пер­во­го раза воз­бу­ди­ла во мне же­ла­ние при­над­ле­жать  ей  на всю жизнь». Что же ка­са­ет­ся до во­ен­ной ком­па­нии, в ко­то­рой жа­ж­дал при­нять уча­стие Ни­ко­лай, то меч­ты его не ис­пол­ни­лись.  Ед­ва  юный ве­ли­кий князь всту­пил в  пре­де­лы  Фран­ции,  при­шло  по­ве­ле­ние  от им­пе­ра­то­ра Алек­сан­д­ра вер­нуть­ся в Ба­зель.

  По за­вер­ше­нию об­ра­зо­ва­ния  ве­ли­кий  князь  пред­при­нял  не­сколь­ко пу­те­ше­ст­вий. С мая по  ав­густ  1816  го­да  он  объ­е­хал  не­сколь­ко го­ро­дов ев­ро­пей­ской час­ти Рос­сии, а в кон­це  го­да  от­пра­вил­ся  за гра­ни­цу. Три не­де­ли Ни­ко­лай про­вел в  Бер­ли­не  в  об­ще­ст­ве  сво­ей не­вес­ты. В ян­ва­ре 1817 го­да он был уже в Анг­лии, где про­из­вел  на всех  очень  бла­го­при­ят­ное    впе­чат­ле­ние.    Один    анг­ли­ча­нин, на­блю­дав­ший Ни­ко­лая в Лон­до­не, пи­сал: «Его  ма­не­ра  дер­жать  се­бя пол­на ожив­ле­ния, без на­тя­ну­то­сти, без сму­ще­ния  и  тем  не  ме­нее очень при­лич­на.  Он  мно­го  и  пре­крас­но  го­во­рит  по-фран­цуз­ски, со­про­во­ж­дая сло­ва не­дур­ны­ми жес­та­ми. Ес­ли да­же  не  все,  что  он го­во­рит, бы­ло очень ост­ро­ум­но, то, по край­ней ме­ре, все  бы­ло  не ли­ше­но при­ят­но­сти; по-ви­ди­мо­му, он об­ла­да­ет ре­ши­тель­ным  та­лан­том уха­жи­вать.  Ко­гда  в  раз­го­во­ре  он  хо­чет  от­те­нить   что-ни­будь осо­бен­ное, то под­ни­ма­ет пле­чи квер­ху  и  не­сколь­ко  аф­фек­ти­ро­ва­но воз­во­дит гла­за к не­бу». В то же вре­мя од­на  анг­ли­чан­ка  пи­са­ла  о нем: «Он дья­воль­ски кра­сив! Это са­мый кра­си­вый муж­чи­на в Ев­ро­пе». В  ап­ре­ле Николай воз­вра­тил­ся в Пе­тер­бург, а уже в на­ча­ле ию­ня вы­ехал к прус­ской гра­ни­це встре­чать не­вес­ту, ехав­шую на свадь­бу.

  18 ию­ня 1817 го­да Алек­сандр и  вдов­ст­вую­щая  им­пе­рат­ри­ца  Ма­рия Фе­до­ров­на при­вет­ст­во­ва­ли свою но­вую род­ст­вен­ни­цу. 1  ию­ля,  в день ро­ж­де­ния Шар­ло­ты, бы­ла от­празд­но­ва­на и свадь­ба.  За  не­де­лю пе­ред тем, как это бы­ва­ло и рань­ше, про­изош­ло ми­ро­по­ма­за­ние но­вой ве­ли­кой кня­ги­ни, ко­то­рая ста­ла но­сить имя  Алек­сан­д­ры  Фе­до­ров­ны. Ве­ли­ко­кня­же­ская че­та по­се­ли­лась в Анич­ко­вом двор­це.  Сей­час    же    по­сле    же­нить­бы    Ни­ко­лай    был    на­зна­чен ге­не­рал-ин­спек­то­ром по  ин­же­нер­ной  час­ти  и  ше­фом  лейб-гвар­дии са­пер­но­го ба­таль­о­на. Этим как  бы  окон­ча­тель­но  бы­ла  оп­ре­де­ле­на сфе­ра дея­тель­но­сти ве­ли­ко­го кня­зя, хо­тя  и  скром­ная,  но  впол­не со­от­вет­ст­во­вав­шая его на­клон­но­стям. В 1818  го­ду  он  был  сде­лан ко­ман­ди­ром  бри­га­ды  1-й  гвар­дей­ской  ди­ви­зии,   ку­да    вхо­ди­ли лейб-гвар­дии Из­май­лов­ский и  Егер­ский  пол­ки.  При  этом  Ни­ко­лай ос­тал­ся в  преж­ней  долж­но­сти  ге­не­рал-ин­спек­то­ра  по  ин­же­нер­ной час­ти.

  По сви­де­тель­ст­ву  слу­жив­ших  под  его  ко­ман­до­ва­ни­ем  офи­це­ров, мо­ло­дой ге­не­рал был до край­но­сти строг и не­из­мен­но взы­ски­вал да­же за  ма­лей­шие  не­дос­тат­ки.  «Он  был  не­со­об­щи­те­лен  и   хо­ло­ден, - вспо­ми­на­ет  Ви­гель, -  весь  пре­дан  чув­ст­ву  дол­га   сво­его;    в ис­пол­не­нии его он был слиш­ком строг к се­бе и дру­гим. В пра­виль­ных чер­тах  его  блед­но­го  бе­ло­го   ли­ца    вид­на    бы­ла    ка­кая-то не­под­виж­ность, ка­кая-то без­от­чет­ная су­ро­вость. Ска­жем всю прав­ду: он со­всем не был лю­бим».

  Од­на­ж­ды ле­том 1819 го­да,  по­сле  ма­нев­ров  под  Крас­ным  се­лом, Алек­сандр ос­тал­ся обе­дать у Ни­ко­лая.  По  окон­ча­нии  обе­да,  си­дя под­ле бра­та и его же­ны, он  вдруг  мно­го­зна­чи­тель­но  за­го­во­рил  о том, что чув­ст­ву­ет се­бя ху­до, что ско­ро  ли­шит­ся  по­треб­ных  сил, что­бы по со­вес­ти  ис­пол­нять  свой  долг,  как  он  это  ра­зу­ме­ет. По­это­му он, Алек­сандр, ду­ма­ет в  не­да­ле­ком  бу­ду­щем  от­речь­ся  от пре­сто­ла. Он уже не­од­но­крат­но го­во­рил с бра­том  Кон­стан­ти­ном.  Но брат  Кон­стан­тин  без­де­тен  и  пи­та­ет  «при­род­ное  от­вра­ще­ние»  к на­сле­до­ва­нию пре­сто­ла. Из это­го сле­ду­ет,  что  Ни­ко­лаю  Пав­ло­ви­чу над­ле­жит  при­нять  со   вре­ме­нем    дос­то­ин­ст­во    мо­нар­ха.    По сви­де­тель­ст­ву Ни­ко­лая, он был по­ра­жен этой ве­стью  «как  гро­мом». «В сле­зах, - пи­шет он, - в ры­да­ни­ях от  сей  не­ожи­дан­ной  вес­ти,  мы мол­ча­ли.  На­ко­нец  го­су­дарь,  ви­дя,  ка­кое  глу­бо­кое,   тер­заю­щее впе­чат­ле­ние  сло­ва  его  про­из­ве­ли,  сжа­лил­ся  над  на­ми   и    с ан­гель­ской, ему од­но­му свой­ст­вен­ной лас­кой, на­чал нас ус­по­каи­вать и уте­шать... Тут я ос­ме­лил­ся ему ска­зать, что я се­бя  ни­ко­гда  на это не го­то­вил и не чув­ст­вую в се­бе ни  сил,  ни  ду­ху  на  столь ве­ли­кое де­ло... Дру­же­ски от­ве­чал мне он,  что  ко­гда  всту­пил  на пре­стол, он в том же был по­ло­же­нии; что ему бы­ло там еще  труд­нее, что на­шел де­ла в со­вер­шен­ном за­пу­ще­нии от со­вер­шен­но­го от­сут­ст­вия вся­ко­го ос­нов­но­го пра­ви­ла  и  по­ряд­ка  в  хо­де  пра­ви­тель­ст­вен­ных дел... Что с вос­ше­ст­вия на пре­стол го­су­да­ря  по  сей  час­ти  мно­го сде­ла­но к улуч­ше­нию и все­му да­но за­кон­ное те­че­ние и что по­это­му я най­ду все в по­ряд­ке, ко­то­рый мне ос­та­нет­ся толь­ко удер­жать».

  Но эти за­ве­ре­ния нис­коль­ко не ус­по­кои­ли Ни­ко­лая. Хоть он и ма­ло вни­кал до сих пор в го­су­дар­ст­вен­ные де­ла, все  же  соз­на­вал,  что по­ря­док  их  со­всем  не  об­раз­цо­вый.  «Кон­чил­ся  сей   раз­го­вор, - вспо­ми­нал  он, -  го­су­дарь  уе­хал,  но  мы  с  же­ной  ос­та­лись   в по­ло­же­нии, ко­то­рое упо­до­бить мо­гу толь­ко то­му ощу­ще­нию,  ко­то­рое, по­ла­гаю, по­ра­зит че­ло­ве­ка, иду­ще­го спо­кой­но по  при­ят­ной  до­ро­ге, усе­ян­ной цве­та­ми и с ко­то­рой от­кры­ва­ют­ся при­ят­ней­шие  ви­ды,  ко­гда вдруг раз­вер­за­ет­ся под но­га­ми про­пасть, в  ко­то­рую  не­пре­одо­ли­мая си­ла  ввер­га­ет  его,  не  да­вая  от­сту­пить  или  во­ро­тить­ся.  Вот со­вер­шен­ное изо­бра­же­ние на­ше­го по­ло­же­ния».

  Как вы­яс­ни­лось в даль­ней­шем,  Ни­ко­лай  бес­по­ко­ил­ся  не зря. По­сле при­ме­ча­тель­но­го раз­го­во­ра в 1819 го­ду Алек­сандр так ни­че­го  и  не сде­лал, что­бы под­го­то­вить бра­та к пре­сто­лу. Да­же  в  об­ще­ст­вен­ном по­ло­же­нии его ни­че­го не из­ме­ни­лось. В фев­ра­ле 1825  го­да  Ни­ко­лай был на­зна­чен ко­ман­ди­ром 1-й Гвар­дей­ской  ди­ви­зии.  Но  вплоть  до са­мой смер­ти Алек­сан­д­ра, он так и не был вве­ден в Го­су­дар­ст­вен­ный Со­вет.

  «Все мое зна­ком­ст­во со све­том, - пи­сал Ни­ко­лай, -  ог­ра­ни­чи­ва­лось еже­днев­ным ожи­да­ни­ем в пе­ред­них или  сек­ре­тар­ской  ком­на­те,  где, по­доб­но  бир­же, со­би­ра­лись  еже­днев­но  в    де­сять    ча­сов    все ге­не­рал-адъ­ю­тан­ты,  фли­гель-адъ­ю­тан­ты,  гвар­дей­ские  и   при­ез­жие ге­не­ра­лы и дру­гие знат­ные ли­ца, имев­шие  дос­туп  к  го­су­да­рю... От не­че­го де­лать во­шло в при­выч­ку, что в сем со­б­ра­нии де­ла­лись  де­ла по  гвар­дии,  но  боль­шею  ча­стью  вре­мя  про­хо­ди­ло  в  шут­ках  и на­смеш­ках на­счет ближ­не­го. Бы­ва­ли и ин­три­ги. В то  же  вре­мя  вся мо­ло­дежь, адъ­ю­тан­ты, а час­то и офи­це­ры жда­ли в  ко­ри­до­рах,  те­ряя вре­мя или упот­реб­ляя оное для раз­вле­че­ния поч­ти так же и не  ща­дя ни  на­чаль­ни­ков,  ни  пра­ви­тель­ст­ва...  Вре­мя  сие  бы­ло  по­те­рей вре­ме­ни, но и дра­го­цен­ной прак­ти­кой для по­зна­ния лю­дей и лиц, и я им вос­поль­зо­вал­ся».

 

                2. Воцарение Николая и восстание декабристов

На­вер­но, и Ни­ко­лаю и са­мо­му Алек­сан­д­ру мо­мент пе­ре­да­чи вла­сти ка­зал­ся да­ле­кой пер­спек­ти­вой. Ни­че­го не бы­ло го­то­во к то­му, что­бы пре­стол, ми­нуя вто­ро­го бра­та, пе­ре­шел к треть­ему. Прав­да,  еще  в 1822  го­ду  со­став­лен  был  акт  об  от­ре­че­нии   Кон­стан­ти­на    и при­го­тов­лен  ма­ни­фест  о  пра­вах  на  пре­стол  Ни­ко­лая,  но   эти до­ку­мен­ты хра­ни­лись в сек­ре­те. Лишь очень ог­ра­ни­чен­ный  круг  лиц, близ­ких к тро­ну, знал об этой се­мей­ной тай­не.  Ме­ж­ду  тем  осе­нью 1825 го­да Алек­сандр с боль­ной им­пе­рат­ри­цей уе­хал в Та­ган­рог.

  Вско­ре  в  Пе­тер­бург  при­шло  из­вес­тие  о  том,  что  им­пе­ра­тор смер­тель­но за­не­мог. «25 но­яб­ря  ве­че­ром, -  вспо­ми­нал  Ни­ко­лай, -  я иг­рал с деть­ми, у  ко­то­рых  бы­ли  гос­ти.  Как  вдруг  при­шли  мне ска­зать, что во­ен­ный ге­не­рал-гу­бер­на­тор граф Ми­ло­ра­до­вич  ко  мне прие­хал. Я сей­час по­шел к не­му и за­стал его в  при­ем­ной  ком­на­те, жи­во хо­дя­ще­го с плат­ком в ру­ке и в сле­зах; взгля­нув  на  не­го,  я ужас­нул­ся и спро­сил: "Что это, Ми­ха­ил  Ан­д­рее­вич, что  слу­чи­лось?" Он мне от­ве­чал: "Ужас­ное из­вес­тие". Я ввел его в ка­би­нет,  и  тут он, за­ры­дав, от­дал мне пись­мо  от  кня­зя  Вол­кон­ско­го  и  Ди­би­ча, го­во­ря: "Им­пе­ра­тор уми­ра­ет, ос­та­ет­ся лишь сла­бая на­де­ж­да". У ме­ня но­ги под­ко­си­лись; я сел и про­чел пись­мо, где го­во­ри­лось, что хо­тя не по­те­ря­на вся­кая на­де­ж­да, но что го­су­дарь очень плох».

  В тот же ве­чер в Зим­нем двор­це Ни­ко­лай при­звал  Ми­ло­ра­до­ви­ча  и Вои­но­ва,  ко­ман­до­вав­ше­го  то­гда   гвар­ди­ей,    на    со­ве­ща­ние. По сви­де­тель­ст­ву Тру­бец­ко­го, он со­об­щил о сво­ем пра­ве на  пре­стол  в слу­чае  смер­ти  Алек­сан­д­ра.  Но  ни  тот,  ни  дру­гой   из    его со­бе­сед­ни­ков не про­яви­ли  же­ла­ния  при­зна­вать  это  пра­во.  «Граф Ми­ло­ра­до­вич, - пи­сал Тру­бец­кой в сво­их ме­муа­рах, - от­ве­тил на­от­рез, что ве­ли­кий князь Ни­ко­лай Пав­ло­вич не мо­жет  и  не  дол­жен  ни­как на­де­ять­ся  на­сле­до­вать  бра­ту  сво­ему  Алек­сан­д­ру  в  слу­чае  его смер­ти; что за­ко­ны  им­пе­рии  не  по­зво­ля­ют  го­су­да­рю  рас­по­ла­гать пре­сто­лом по за­ве­ща­нию, что при том за­ве­ща­ние Алек­сан­д­ра из­вест­но толь­ко не­ко­то­рым ли­цам и не  из­вест­но  в  на­ро­де;  что  от­ре­че­ние Кон­стан­ти­на так­же  не  яв­ное  и  ос­та­лось  не об­на­ро­до­ван­ным,  что им­пе­ра­тор Алек­сандр, ес­ли хо­тел, что­бы Ни­ко­лай  на­сле­до­вал  по­сле не­го пре­стол, дол­жен был об­на­ро­до­вать при жиз­ни сво­ей во­лю свою и со­гла­сие на нее Кон­стан­ти­на; что ни на­род, ни  вой­ско  не  пой­мет от­ре­че­ния и при­пи­шет  все  из­ме­не,  тем  бо­лее  что  ни  го­су­да­ря са­мо­го, ни на­след­ни­ка по пер­во­род­ст­ву нет в сто­ли­це, но оба  бы­ли в от­сут­ст­вии; что, на­ко­нец, гвар­дия ре­ши­тель­но от­ка­жет­ся при­нес­ти Ни­ко­лаю  при­ся­гу  в  та­ких  об­стоя­тель­ст­вах,  и  не­ми­нуе­мо  за­тем по­сле­ду­ет воз­му­ще­ние».  Все эти  су­ж­де­ния  бы­ли  очень  здра­вы,  и  Ни­ко­лай  боль­ше  не на­стаи­вал на сво­их пра­вах.

    Ут­ром  27  но­яб­ря  фельдъ­егерь  при­вез  из­вес­тие   о    кон­чи­не Алек­сан­д­ра I. В  этот  мо­мент  Ни­ко­лай,  его  мать  и  же­на на­хо­ди­лись в боль­шой  церк­ви  Зим­не­го  двор­ца.  Во  вре­мя  служ­бы Ни­ко­лая  вы­зва­ли  к  Ми­ло­ра­до­ви­чу.  «Я  ти­хо  во­шел, -   вспо­ми­нал Ни­ко­лай, - и в быв­шей биб­лио­те­ке, ком­на­те ко­ро­ля  прус­ско­го,  на­шел гра­фа Ми­ло­ра­до­ви­ча. По ли­цу его  я  уже  до­га­дал­ся,  что  ро­ко­вая весть при­шла. Он мне ска­зал:  "Все  кон­че­но,  му­жай­тесь,  да­вай­те при­мер", - и по­вел ме­ня под ру­ку. Так мы дош­ли  до  пе­ре­хо­да,  что был за ка­ва­лер­гард­ской ком­на­той; тут я упал  на  стул,  все  си­лы ме­ня ос­та­ви­ли».  Ми­ло­ра­до­вич по­вел ве­ли­ко­го кня­зя в  опус­тев­шую  уже  цер­ковь. По сви­де­тель­ст­ву Жу­ков­ско­го, Ни­ко­лай при­звал  к  се­бе  свя­щен­ни­ка  с кре­стом и при­сяж­ным лис­том и пер­вый на­чал при­ся­гать  Кон­стан­ти­ну. Сло­ва  при­ся­ги  он  по­вто­рял  «за­ды­ха­ясь  от  ры­да­ния,  дро­жа­щим го­ло­сом».

  За ним это сде­лал Ми­ло­ра­до­вич и при­сут­ст­во­вав­шие ге­не­ра­лы. Вслед за­тем Ни­ко­лай при­вел к при­ся­ге  внут­рен­ний  и  глав­ный  двор­цо­вый ка­рау­лы. Вско­ре пол­ки по­все­ме­ст­но  ста­ли  при­ся­гать  Кон­стан­ти­ну. Ге­не­ра­ли­тет при­ся­гал в Алек­сан­дро­-Нев­ской лав­ре. Тут же ока­зал­ся князь Го­ли­цын,  один  из  га­ран­тов  по­смерт­ной  во­ли  Алек­сан­д­ра. Ус­лы­хав о смер­ти им­пе­ра­то­ра, он бро­сил­ся во дво­рец к Ни­ко­лаю. «Он на­чал  мне  вы­го­ва­ри­вать, -  вспо­ми­нал  Ни­ко­лай, -  за­чем  я  бра­ту при­сяг­нул и дру­гих тем зав­лек,,, и тре­бо­вал, что­бы  я  по­ви­но­вал­ся мне из­вест­ной во­ле по­кой­но­го го­су­да­ря. Я  от­верг  сие  не­уме­ст­ное тре­бо­ва­ние по­ло­жи­тель­но,  и  мы  рас­ста­лись  с  кня­зем,  я  очень не­до­воль­ный  его    вме­ша­тель­ст­вом,    он -    столь    же    мо­ей не­ус­туп­чи­во­стью».

   Но в тот же день на со­б­ра­нии  Го­су­дар­ст­вен­но­го  Со­ве­та  Го­ли­цын со­об­щил о за­ве­ща­нии Алек­сан­д­ра. При­не­сен был  за­пе­ча­та­нный  па­кет, хра­нив­ший­ся в Со­ве­те с 1823 го­да. Мно­гие чле­ны  воз­ра­жа­ли  про­тив то­го, что бы вскры­вать  его.  Князь  Ло­ба­нов-Рос­тов­ский  вы­ска­зал мне­ние, что у «мерт­вых нет во­ли». На  том  же  сто­ял  Шиш­ков. Граф Ми­ло­ра­до­вич  кри­чал,  что  нет  на­доб­но­сти  вскры­вать  за­га­доч­ный па­кет, что ве­ли­кий князь Ни­ко­лай Пав­ло­вич уже  при­нес  при­ся­гу  и де­ло сде­ла­но. Од­на­ко пред­се­да­тель Со­ве­та  князь  Ло­пу­хин  ре­шил­ся все-та­ки рас­пе­ча­тать па­кет,  и  пред­смерт­ная  во­ля  Алек­сан­д­ра  бы­ла за­чи­та­на  выс­шим  са­нов­ни­кам.  Они  ока­за­лись  в  очень   слож­ном по­ло­же­нии.  Вы­пол­няя  за­ве­ща­ние    Алек­сан­д­ра,    чле­ны    Со­ве­та про­ти­во­пос­та­ви­ли  бы  се­бя  ге­не­ра­ли­те­ту,   гвар­дии    и, на­ко­нец, за­кон­но­му  на­след­ни­ку,  ко­то­рый  мог  бы  от­ка­зать­ся  от   сво­его преж­не­го  ре­ше­ния.  Ре­ши­ли  при­гла­сить  для  раз­ре­ше­ния  со­мне­ний Ни­ко­лая.  Ми­ло­ра­до­вич  от­пра­вил­ся  за  ве­ли­ким  кня­зем,  но  вско­ре вер­нул­ся и со­об­щил, что Ни­ко­лай,  не  бу­ду­чи  чле­ном  Со­ве­та,  не счи­та­ет се­бя впра­ве явить­ся в не­го. То­гда Со­вет в пол­ном  со­ста­ве при­был к Ни­ко­лаю. Ве­ли­кий князь  вы­шел  к  са­нов­ни­кам  и  ска­зал: «Гос­по­да, я вас про­шу, я вас убе­ж­даю для спо­кой­ст­вия  го­су­дар­ст­ва не­мед­лен­но, по при­ме­ру мо­ему и вой­ска, при­нять при­ся­гу на  вер­ное под­да­ни­че­ст­во  го­су­да­рю  им­пе­ра­то­ру  Кон­стан­ти­ну   Пав­ло­ви­чу.    Я ни­ка­ко­го дру­го­го пред­ло­же­ния не при­му и ни­че­го дру­го­го слу­шать не ста­ну».  По­сколь­ку это же­ла­ние со­гла­ша­лось впол­не  с  во­лей  боль­шин­ст­ва чле­нов Со­ве­та, то ре­ши­ли не вскры­вать дру­гой па­кет с  за­ве­ща­ни­ем, хра­ня­щий­ся  в  Се­на­те,  и  не  зна­ко­мить   с    ним    се­на­то­ров. Го­су­дар­ст­вен­ный Со­вет при­сяг­нул Кон­стан­ти­ну. Вслед за ним  вско­ре при­сяг­нул и Се­нат.

  3 де­каб­ря в  Пе­тер­бург  прие­хал  млад­ший  брат  Ни­ко­лая  Ми­ха­ил Пав­ло­вич. Весть о смер­ти Алек­сан­д­ра  за­стиг­ла  его  в  Вар­ша­ве  у Кон­стан­ти­на. Глав­ной но­во­стью  Ми­хаи­ла  бы­ло  то,  что  Кон­стан­тин ос­тал­ся тверд в сво­ем мне­нии ни­ко­гда  не  цар­ст­во­вать. Ед­ва  ста­ло из­вест­но о кон­чи­не Алек­сан­д­ра, он и  сам  при­сяг­нул  Ни­ко­лаю  как им­пе­ра­то­ру и при­вел  к  при­ся­ге  всю  Поль­шу.    Ми­ха­ил по­ехал пре­ж­де к Ма­рии Фе­до­ров­не.  «Ма­туш­ка  за­пер­лась  с Ми­хаи­лом Пав­ло­ви­чем, -  вспо­ми­нал  Ни­ко­лай, -  я  ожи­дал  в  дру­гом по­кое - и точ­но ожи­дал ре­ше­ния сво­ей уча­сти. Ми­ну­та  не­изъ­яс­ни­мая. На­ко­нец дверь от­пер­лась, и ма­туш­ка  мне  ска­за­ла:  "Ну,  Ни­ко­лай, пре­кло­ни­тесь пе­ред ва­шим бра­том: он за­слу­жи­ва­ет поч­те­ния и  вы­сок в сво­ем не­умо­ли­мом ре­ше­нии пре­дос­та­вить  вам  трон"... Я  от­ве­чал: "Пре­ж­де, чем пре­кло­нять­ся, по­зволь­те мне, ма­туш­ка, уз­нать, по­че­му я это дол­жен де­лать, ибо я не знаю, чья  из  двух  жертв  боль­ше: то­го, кто от­ка­зы­ва­ет­ся от тро­на, или то­го, кто при­ни­ма­ет его  при по­доб­ных об­стоя­тель­ст­вах"».

  Ни­ко­лай   чув­ст­во­вал,    что    по­ло­же­ние    его    смут­но    и не­проч­но. Вто­рич­ная пе­ре­при­ся­га мог­ла вы­звать раз­ные тол­ко­ва­ния, и труд­но бы­ло по­ру­чить­ся за то, что все от­не­сут­ся к  ней  спо­кой­но. Го­раз­до удоб­нее бы­ло бы про­воз­гла­сить Кон­стан­ти­на  им­пе­ра­то­ром  и толь­ко по­сле его фор­маль­но­го пуб­лич­но­го  от­ре­че­ния  в  Пе­тер­бур­ге при­нять власть.  Еще  до  при­ез­да  Ми­хаи­ла,  Ни­ко­лай  от­пра­вил  в Вар­ша­ву сво­его адъ­ю­тан­та Ла­за­ре­ви­ча с эти­ми пред­ло­же­ния­ми.

  5 де­каб­ря Ла­за­ре­вич вер­нул­ся. Кон­стан­тин ре­ши­тель­но  от­ка­зал  во всех прось­бах млад­ше­му бра­ту. Он не хо­тел ехать  в  Пе­тер­бург,  не хо­тел при­ни­мать власть,  на­ко­нец,  не  хо­тел  под­пи­сы­вать  но­во­го от­ре­че­ния,  счи­тая,  что    все­го    под­пи­сан­но­го    им    пре­ж­де дос­та­точ­но. По­след­ний курь­ер от Кон­стан­ти­на прие­хал в Пе­тер­бург 12 де­каб­ря, но он лишь под­твер­дил все то, что  уже  бы­ло  ска­за­но  и под­пи­са­но. За  два  дня  до  это­го  Арак­че­ев  со­об­щил  Ни­ко­лаю  о су­ще­ст­вую­щей  в  гвар­дии  об­шир­ной  ор­га­ни­за­ции,   ко­то­рая    уже не­сколь­ко лет под­го­тов­ля­ет го­су­дар­ст­вен­ный  пе­ре­во­рот  в  Рос­сии. Ни­ка­ких под­роб­но­стей Арак­че­ев не знал, но по­ве­дал, что  сек­рет­ное рас­сле­до­ва­ние по  при­ка­зу  им­пе­ра­то­ра  Алек­сан­д­ра  ве­лось  еще  с ав­гу­ста ме­ся­ца.  12 де­каб­ря из Та­ган­ро­га при­ска­кал пол­ков­ник Фре­де­рикс с па­ке­том от на­чаль­ни­ка глав­но­го шта­ба Ди­би­ча. Ди­бич из­ве­щал  на­след­ни­ка  о ре­зуль­та­тах,  ко­то­рых  ус­пе­ло  дос­тичь  рас­сле­до­ва­ние.   

Раз­ме­ры за­го­во­ра и раз­ветв­лен­ность тай­ной ор­га­ни­за­ции пре­вос­хо­ди­ли вся­кие ожи­да­ния:  не  толь­ко  гвар­дей­ские  час­ти  в  сто­ли­це   ока­за­лись за­ра­же­ны ре­во­лю­ци­он­ны­ми идея­ми, но и сре­ди офи­це­ров  Юж­ной  ар­мии так­же об­на­ру­же­но бы­ло мно­го при­вер­жен­цев пе­ре­во­ро­та.  «Пусть во­об­ра­зят, что долж­но  бы­ло  про­изой­ти  во  мне, -  пи­сал Ни­ко­лай в сво­их за­пис­ках, -  ко­гда,  бро­сив  гла­за  на  вклю­чен­ное пись­мо от ге­не­ра­ла Ди­би­ча, уви­дел я, что де­ло шло о  су­ще­ст­вую­щем и толь­ко что  от­кры­том  про­стран­ном  за­го­во­ре,  ко­то­ро­го  от­рас­ли рас­про­стра­ня­лись че­рез всю им­пе­рию, от Пе­тер­бур­га на Мо­ск­ву и  до вто­рой ар­мии в Бе­са­ра­бии. То­гда толь­ко по­чув­ст­во­вал я  в  пол­ной ме­ре всю тя­гость сво­ей  уча­сти  и  с  ужа­сом  вспом­нил,  в  ка­ком на­хо­дил­ся по­ло­же­нии. Долж­но бы­ло дей­ст­во­вать, не те­ряя ни ми­ну­ты, с пол­ною вла­стью, с опыт­но­стью, с ре­ши­тель­но­стью - я  не  имел  ни вла­сти, ни пра­ва на оную».  По ме­ре при­бли­же­ния ре­ши­тель­ной  ми­ну­ты,  по­сту­па­ли  все  но­вые вес­ти о за­го­во­ре. В тот  же  день  12  де­каб­ря  Ни­ко­лаю  пе­ре­да­ли пись­мо  по­ру­чи­ка  Рос­тов­це­ва.  Рос­тов­цев   со­сто­ял    в    тай­ной ор­га­ни­за­ции  и  те­перь  за­кли­нал  ве­ли­ко­го  кня­зя  не   при­ни­мать пре­сто­ла.  «Про­ти­ву  Вас  долж­но  та­ить­ся   воз­му­ще­ние, -    пи­сал Рос­тов­цев, - оно вспых­нет при но­вой при­ся­ге».

  Итак, и ха­рак­тер опас­но­сти и ис­точ­ник ее Ни­ко­лаю был  из­вес­тен. Пред­стоя­ло  ре­шить -  ид­ти  ей  на­встре­чу  или  ус­ту­пить.  Он   не ко­ле­бал­ся ни мгно­ве­ния. Вы­звав Ми­ло­ра­до­ви­ча,  им­пе­ра­тор  на­зна­чил при­ся­гу на  14  де­каб­ря.  Спе­ран­ско­му  по­ру­че­но  бы­ло  до­ра­бо­тать на­ча­тый уже Ка­рам­зи­ным текст ма­ни­фе­ста о  вос­ше­ст­вии  на  пре­стол но­во­го го­су­да­ря.  13  де­каб­ря  Го­су­дар­ст­вен­ный  Со­вет  ут­вер­дил    все    ре­ше­ния им­пе­ра­то­ра, а Ни­ко­лай на­пи­сал пись­мо Вол­кон­ско­му, в ко­то­ром ме­ж­ду про­чим го­во­ри­лось: «Че­тыр­на­дца­то­го чис­ла я  или  бу­ду  мертв  или бу­ду го­су­да­рем».

  В шесть ча­сов ут­ра 14 де­каб­ря Ни­ко­лай уже был на  но­гах.  Око­ло се­ми ча­сов во двор­це со­бра­лись  поч­ти  все  ге­не­ра­лы  и  пол­ко­вые ко­ман­ди­ры  гвар­дей­ско­го  кор­пу­са.  Ни­ко­лай  вы­шел   к    ним    в из­май­лов­ском  мун­ди­ре,  про­чи­тал  ма­ни­фест  о  сво­ем  вос­ше­ст­вии, за­ве­ща­ние Алек­сан­д­ра и от­ре­че­ние Кон­стан­ти­на. За­кон­чив чте­ние, он спро­сил у со­брав­ших­ся, нет ли  у  ко­го  ка­ких-ни­будь  со­мне­ний  в за­кон­но­сти его при­тя­за­ний на трон.  И  ко­гда  ни­кто  со­мне­ний  не вы­ра­зил, он тор­же­ст­вен­но про­воз­гла­сил: «По­сле это­го вы  от­ве­чае­те мне го­ло­вою за спо­кой­ст­вие сто­ли­цы, а что до ме­ня ка­са­ет­ся,  ес­ли я хоть час бу­ду им­пе­ра­то­ром,  то  по­ка­жу,  что  это­го  дос­то­ин». Сло­ва  его,  а  глав­ное  внут­рен­няя  си­ла,  с  ка­кой  они    бы­ли про­из­не­се­ны,  ока­за­ли  на  слу­ша­те­лей  глу­бо­кое  впе­чат­ле­ние.   В за­клю­че­нии  им­пе­ра­тор  при­ка­зал  пол­ко­вым  ко­ман­ди­рам  ехать   на при­ся­гу в Ге­не­раль­ный штаб, а за­тем в свои пол­ки  для  при­ве­де­ния их к при­ся­ге.

  Око­ло вось­ми ча­сов  Ни­ко­лаю  со­об­щи­ли,  что  це­ре­мо­ния  при­ся­ги Се­на­та и Си­но­да, на­чав­шая­ся в  семь  ча­сов  два­дцать  ми­нут,  уже со­вер­ши­лась.  За­тем  на­ча­ли  по­сту­пать   све­де­ния    о    при­ся­ге кон­но­гвар­дей­цев и пер­во­го  ба­таль­о­на  Пре­об­ра­жен­ско­го  пол­ка.  Но ви­ди­мое  это  бла­го­по­лу­чие  про­дол­жа­лось  не  бо­лее   ча­са. Пер­вую тре­вож­ную  весть   при­нес    ко­ман­дир    гвар­дей­ской    ар­тил­ле­рии Су­хо­за­нет. Там в не­ко­то­рых час­тях роп­та­ли офи­це­ры, со­мне­вав­шие­ся в за­кон­но­сти  но­вой  при­ся­ги.  При­шлось  от­пра­вить  к  ним  Ми­хаи­ла Пав­ло­ви­ча, ко­то­рый толь­ко что прие­хал во дво­рец.  Еще страш­нее  бы­ла  но­вость,  ко­то­рую  при­вез  взвол­но­ван­ный  и сму­щен­ный ко­ман­дир  гвар­дей­ско­го  кор­пу­са  ге­не­рал  Ней­дгарт.  Он толь­ко что опе­ре­дил Мо­с­ков­ский полк,  ко­то­рый  шел  на  Се­нат­скую пло­щадь, не слу­шая ко­ман­ди­ров. Ни­ко­лай по­нял, что мя­теж  на­чал­ся. «Ибо с пер­вой ми­ну­ты я не ви­дел в сем пер­вом  ос­лу­ша­нии  дей­ст­вие од­но­го со­мне­ния, ко­то­ро­го все­гда опа­сал­ся, - пи­сал  он  поз­же, - но, зная  су­ще­ст­во­ва­ние  за­го­во­ра,  уз­нал   в    сем    пер­вое    его до­ка­за­тель­ст­во».

  Мя­теж­ный полк уже при­бли­жал­ся к двор­цу, а у им­пе­ра­то­ра по­ка  не бы­ло ни­че­го, что­бы мож­но бы­ло  ему  про­ти­во­пос­та­вить.  Но  в  эту ми­ну­ту он ис­пы­тал один из тех при­ли­вов  му­же­ст­ва,  ко­то­рые  за­тем не­од­но­крат­но от­ме­ча­ли  его  со­вре­мен­ни­ки.  Ни­ко­лай  спус­тил­ся  по Сал­ты­ков­ской  ле­ст­ни­це  двор­ца,  про­шел  на  глав­ную    двор­цо­вую га­упт­вах­ту,  где  рас­по­ло­жи­лась  на  де­жур­ст­ве    егер­ская    ро­та Фин­лянд­ско­го пол­ка, и крик­нул зыч­но: «Ре­бя­та! Мо­с­ков­ские ша­лят! Не пе­ре­ни­мать у них и свое де­ло де­лать мо­лод­ца­ми!»  Как  при­зна­вал­ся поз­же Ни­ко­лай, внут­ри у не­го  все  дро­жа­ло,  но  го­лос  про­зву­чал хо­ро­шо, бод­ро и сол­да­ты по­слуш­но по­шли сле­дом.  Ко­гда им­пе­ра­тор вы­шел за двор­цо­вые во­ро­та, пло­щадь бы­ла  усея­на на­ро­дом. День был пас­мур­ный, и хо­тя мо­роз сто­ял  не­креп­кий,  бы­ло хо­лод­но, по­то­му что дул се­вер­ный  ве­тер. Си­не­ва­тый  ту­ман  кло­ка­ми плыл над зем­лей, и от  это­го  все  ка­за­лось  не­мно­го  не­ре­аль­ным. Под­бе­жал граф  Ми­ло­ра­до­вич  и  ска­зал:  «Де­ло  пло­хо. Они  идут  к Се­на­ту, но я по­го­во­рю с ни­ми».  Ни­ко­лай кив­нул, и ге­не­рал ус­ка­кал.

  «На­до бы­ло мне  вы­иг­рать  вре­мя, -  со­об­ща­ет  в  сво­их  за­пис­ках Ни­ко­лай, -  да­бы  дать  вой­скам  со­брать­ся.  Нуж­но  бы­ло   от­влечь вни­ма­ние на­ро­да чем-ни­будь не­обык­но­вен­ным - все эти  мыс­ли  при­шли мне как бы по вдох­но­ве­нию, и я на­чал го­во­рить на­ро­ду,  спра­ши­вая, чи­та­ли ли мой ма­ни­фест. Все го­во­ри­ли,  что  нет.  При­шло  мне  на мысль са­мо­му его чи­тать. У ко­го-то в тол­пе на­шел­ся  эк­зем­п­ляр.  Я на­чал его чи­тать ти­хо и про­тяж­но, тол­куя ка­ж­дое сло­во...»  В это вре­мя по­до­шел пер­вый ба­таль­он пре­об­ра­жен­цев, и Ни­ко­лай сам по­ста­вил его на уг­лу Ад­ми­рал­тей­ско­го буль­ва­ра, при­ка­зал  за­ря­дить ру­жья и мед­лен­но по­вел к Се­нат­ской пло­ща­ди. Адъ­ю­тан­ту Ка­ве­ли­ну  он ве­лел ехать в Анич­ков дво­рец и пе­ре­вез­ти из не­го се­мью в Зим­ний, а дру­го­му адъ­ю­тан­ту, Пе­ров­ско­му, - в кон­ную  гвар­дию  с  при­ка­за­ни­ем вы­ез­жать к двор­цу. На дру­гом кон­це пло­ща­ди уже поч­ти  час  стоя­ло ка­ре  Мо­с­ков­ско­го  пол­ка.  Им­пе­ра­тор   ждал,    чем    за­кон­чат­ся пе­ре­го­во­ры.  Вско­ре  при­ска­кал   фли­гель-адъ­ю­тант    Го­ли­цын    с из­вес­ти­ем, что граф Ми­ло­ра­до­вич  пы­тал­ся  об­ра­тить­ся  с  ре­чью  к сол­да­там, но ка­кой-то штат­ский вы­стре­лил в не­го  из  пис­то­ле­та  и смер­тель­но ра­нил.

  Та­ким  об­ра­зом,  на­до  бы­ло  го­то­вить­ся  к  сра­же­нию  и  ко­пить си­лы. Толь­ко  око­ло  по­ло­ви­ны  пер­во­го  Алек­сей  Ор­лов  при­вел  на пло­щадь кон­ную гвар­дию. По­до­шли еще один ба­таль­он Пре­об­ра­жен­ско­го пол­ка,  Ка­ва­лер­гард­ский  полк,  два  эс­кад­ро­на  Кон­но­гвар­дей­ско­го пол­ка и два ба­таль­о­на Из­май­лов­ско­го.  К  вос­став­шим  так­же   при­сое­ди­ни­лись    но­вые    си­лы:    ро­та лейб-гре­на­дер и  Гвар­дей­ский  Мор­ской  эки­паж.  Мя­теж­ни­ки  стоя­ли во­круг па­мят­ни­ка Пет­ру. Ге­не­рал Вои­нов пы­тал­ся подъ­е­хать  к  ним, его встре­ти­ли вы­стре­ла­ми. За­тем сам Ни­ко­лай  вы­ехал  на  пло­щадь, же­лая ос­мот­реть­ся. «В это вре­мя, -  вспо­ми­нал  он, - сде­ла­ли  по  мне залп, пу­ли про­сви­сте­ли мне че­рез го­ло­ву, и, к сча­стью, ни­ко­го  из нас не ра­ни­ло. Ра­бо­чие Иса­ки­ев­ско­го со­бо­ра из-за  за­бо­ров  на­ча­ли ки­дать­ся в нас по­лень­я­ми. На­до бы­ло ре­шить­ся по­ло­жить се­му ско­рый ко­нец, ина­че бунт мог со­об­щить­ся чер­ни,  и  то­гда  ок­ру­жен­ные  ею вой­ска бы­ли бы в са­мом труд­ном по­ло­же­нии».

  Ни­ко­лай по­про­бо­вал  по­слать  кон­ни­цу.  Сна­ча­ла  в  ата­ку  по­шла кон­ная гвар­дия, но ло­ша­ди сколь­зи­ли от го­ло­ле­ди­цы,  да  и  па­ла­ши ока­за­лись не от­пу­щен­ны­ми,  и  при­шлось  вер­нуть­ся  об­рат­но,  уно­ся ра­не­ных. Та же участь по­стиг­ла ка­ва­лер­гар­дов.  К  двум  ча­сам  от но­вых атак при­шлось  от­ка­зать­ся. С  по­мо­щью  по­дос­пев­ших  к  это­му вре­ме­ни Из­май­лов­ско­го и Се­ме­нов­ско­го  пол­ков  им­пе­ра­тор  за­вер­шил ок­ру­же­ние вос­став­ших войск.

  Но он про­дол­жал ис­пы­ты­вать тре­во­гу за безо­пас­ность се­мьи.  Взяв с со­бой кон­вой  из  ка­ва­лер­гар­дов,  Ни­ко­лай  по­ехал  во  дво­рец  и рас­по­ря­дил­ся при­го­то­вить ка­ре­ты, на ко­то­рых в  экс­трен­ном  слу­чае мож­но бы­ло бы ус­ка­кать  в  Цар­ское  Се­ло,  На  Двор­цо­вой  пло­ща­ди им­пе­ра­тор    не­ожи­дан­но    встре­тил    иду­щий    в     бес­по­ряд­ке лейб-гре­на­дер­ский полк. Он хо­тел ос­та­но­вить их и вы­стро­ить, но на его «Стой!» сол­да­ты от­ве­ча­ли: «Мы за Кон­стан­ти­на!» Ни­ко­лай ука­зал им на Се­нат­скую пло­щадь и ска­зал: «Ко­гда так, то вот вам до­ро­га». «И вся сия тол­па, - пи­шет он, - про­шла ми­мо ме­ня сквозь все  вой­ска и при­сое­ди­ни­лась без пре­пят­ст­вия к сво­им...»

  В три ча­са по­по­луд­ни ста­ло смер­кать­ся, а  ре­ши­тель­ные  дей­ст­вия ни с той, ни с дру­гой сто­ро­ны  не  пред­при­ни­ма­лись.  Шум  и  крик ста­но­ви­лись все гром­че. Час­тые вы­стре­лы пе­ре­ле­та­ли че­рез  го­ло­ву. В кон­ной гвар­дии бы­ло  мно­го  ра­не­ных.  Ни­ко­лай  по­слал  ге­не­ра­ла Су­хо­за­не­та  за  ар­тил­ле­ри­ей.  Тот  при­вел  че­ты­ре  пуш­ки,  но   у ар­тил­ле­ри­стов не  бы­ло  сна­ря­дов  и  при­шлось  дос­тав­лять  их  из ла­бо­ра­то­рии. Но и по­сле то­го,  ко­гда  все  бы­ло  го­то­во,  Ни­ко­лай ни­как  не  мог  ре­шить­ся  на  рас­стрел  сто­яв­ших   про­тив    не­го гвар­дей­ских час­тей. Од­но­го за дру­гим он  от­прав­лял  к  вос­став­шим пар­ла­мен­та­ри­ев. Пе­тер­бург­ско­го ми­тро­по­ли­та Се­ра­фи­ма сме­нил  князь Ми­ха­ил. Ус­пе­ха не дос­тиг ни тот, ни дру­гой. Ми­тро­по­ли­та  про­гна­ли с бра­нью, а в Ми­хаи­ла пы­тал­ся стре­лять тот же Ка­хов­ский,  ко­то­рый убил Ми­ло­ра­до­ви­ча. По­след­нюю по­пыт­ку сде­лал ге­не­рал Су­хо­за­нет.  Он вер­нул­ся к  ца­рю,  по­те­ряв  на  шля­пе  сул­тан:  его  сня­ла  пу­ля. На­ко­нец,  ге­не­рал-адъ­ю­тант  Ва­силь­чи­ков  ска­зал  Ни­ко­лаю:   «Ва­ше ве­ли­че­ст­во! Боль­ше нель­зя те­рять ни ми­ну­ты. Ни­че­го не  по­де­ла­ешь: нуж­на кар­течь!»    «Вы  хо­ти­те,  что  бы  я  про­лил  кровь  мо­их под­дан­ных в пер­вый день  мое­го  цар­ст­во­ва­ния?» -  ска­зал  Ни­ко­лай. «Да, - от­ве­чал Ва­силь­чи­ков, - что­бы спа­сти ва­шу им­пе­рию!»

  Ни­ко­лай подъ­е­хал к ба­та­рее и ско­ман­до­вал: «Паль­ба  ору­дия­ми  по по­ряд­ку!  Пра­вый  фланг  на­чи­най!  Пер­вая!»  Но    вы­стре­ла    не по­сле­до­ва­ло -  паль­ник  не  ис­пол­нил  при­ка­за.  По­ру­чик    Ба­ку­нин со­ско­чил с ло­ша­ди и, вы­рвав у сол­да­та за­пал, сам вы­стре­лил.  Пер­вая кар­течь уда­ри­ла че­рез пло­щадь в  кар­низ  Се­на­та,  уло­жив не­сколь­ко  че­ло­век  из  на­ро­да. Но  вто­рой  вы­стрел  был  пря­мо  в се­ре­ди­ну мя­теж­но­го ка­ре. На­ча­лась па­ни­ка и бег­ст­во. Пуш­ки би­ли по от­сту­пающим, вно­ся страш­ные опус­то­ше­ния в  их  ря­ды.  В  ко­рот­кий срок пло­щадь бы­ла  очи­ще­на -  Ни­ко­лай  одер­жал  по­бе­ду,  но  ка­кой це­ной! Он сам по­на­ча­лу ужа­сал­ся со­де­ян­но­му и, по  воз­вра­ще­нии  во дво­рец, на­пи­сал бра­ту: «До­ро­гой, до­ро­гой  Кон­стан­тин!  Ва­ша  во­ля ис­пол­не­на: я - им­пе­ра­тор, но ка­кой це­ной, Бо­же  мой!  це­ной  кро­ви мо­их под­дан­ных...»

В ночь с 14 на 15 декабря Николай вовсе не ложился спать."Когда я пришел домой,- писал он в своих  мемуарах,-  комнаты  мои  были похожи на главную квартиру в походное время. Донесения  от  князя Васильчикова и от Бенкендорфа одно за другим  ко  мне  приходили. Везде собирали разбежавшихся солдат гренадерского полка  и  часть московских. Но  важнее  было  арестовать    предводительствовавших офицеров и других лиц."

  Первым  привели  князя  Щепкина-Ростовского,   затем    Николай допросил Бестужева и от  него  узнал,  что  князь  Трубецкой  был назначен предводителем мятежников, хотя и не явился  на  Сенатскую площадь. При обыске  в  доме  Трубецкого  нашли  важную  черновую бумагу- "это была программа на весь ход  действия  мятежников  на 14-е  число,  с  означением  лиц  участвующих    и    разделением обязанностей каждому." Следуя  этой  бумаге,  начались  розыски  и аресты.  Представители  виднейших  дворянских   фамилий,    самая блестящая  гвардейская  молодежь  оказались  вовлеченными  в  это губительное предприятие.

  Николай лично отдавал приказания об  аресте  и  распоряжения  об условиях содержания декабристов в крепости и на гауптвахте. Он сам допрашивал и руководил ходом дознания.  Военный  министр  Татищев каждый день подавал императору докладные записки с описанием хода следствия. Эти записки были  буквально  испещрены  резолюциями  и указаниями Николая - настолько глубоко и тщательно  вникал  он  во все детали.  Очень  немногие  декабристы  сумели  ускользнуть  из крепких сетей, расставленных талантливым следователем.

  Дознание и розыск продолжались шесть месяцев.  3  июня  начался суд по делу 121 обвиненного. Судьи приговорили пятерых виновных  к четвертованию:    Пестеля,    Рылеева,        Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина  и  Каховского.  По  свидетельству  Дюма,  когда председатель суда Лопухин принес  Николаю  на  подпись  приговоры суда,  он  вначале  стал  рассматривать  те,  в  которых   пятеро означенных  декабристов  были  приговорены  к  четвертованию.  Не колеблясь, он начертал: "Быть  по  сему"  и  подписал.  Затем  он вручил приговор председателю суда.

  Лопухин побледнел. "Что с  вами, Лопухин?-  спросил  император.- Разве  мы  здесь  занимаемся  игрой  и  разве    приговор    суда несправедлив?" - "Отнюдь нет, ваше величество,- отвечал тот,- но, быть может, суд вынес столь суровый приговор лишь для того, чтобы предоставить возможность вашему величеству проявить  милосердие." - "Я могу утвердить  приговор  суда,  ибо,  утверждая  его,  я  не приговариваю, а лишь утверждаю,- возразил  Николай.-  Если  же  я изменил бы форму казни, то это означало бы, что  приговариваю  их я. Сообщите суду, что форма исполнения смертной казни может  быть изменена по его усмотрению". При этом император разорвал приговор, с тем, чтобы суд представил ему на подпись другой.

  Но наедине со своими близкими, Николай вовсе не выказывал  такой твердости.23 июня Верховный Суд приговорил пятерых  руководителей восстания к повешенью, а через  два  дня  Николай  писал  матери: "Дорогая  и  добрая  матушка,  приговор  произнесен  и   объявлен виновным. Трудно передать то, что во мне происходит; у меня прямо какая-то лихорадка, которую я не могу в  точности  определить.  К этому состоянию примешивается чувство какого-то крайнего ужаса  и в то же время благодарности Богу за то, что он помог нам  довести этот отвратительный процесс до конца. У меня положительно  голова идет кругом. Если к этому еще  добавить,  что  меня  бомбардируют письмами, из которых  одни  полны  отчаянья,  другие  написаны  в состоянии умопомешательства, то уверяю вас, дорогая матушка,  что одно лишь сознание ужаснейшего долга заставляет  меня  переносить подобную пытку. Дело это должно совершиться  завтра  в  три  часа утра." В день казни императорская чета находилась в Царском Селе, а затем отправилась в Москву на коронацию.


 

                3. Характер Николая, его привычки и взгляды

Не  смот­ря  на   та­кое    тра­ги­че­ское    на­ча­ло,    во­ца­ре­ние три­дца­ти­лет­не­го Ни­ко­лая, по­сле уны­лых  и  мрач­ных  по­след­них  лет цар­ст­во­ва­ния Алек­сан­д­ра I, вне­сло яв­ное ожив­ле­ние  в  жизнь стра­ны. До­воль­но ско­ро но­вый им­пе­ра­тор су­мел  за­вое­вать  сим­па­тии свет­ско­го об­ще­ст­ва.  От­кры­тая, кра­си­вая внеш­ность мно­го го­во­ри­ла в  его  поль­зу.  По сви­де­тель­ст­ву  со­вре­мен­ни­ков,  им­пе­ра­тор  был  вы­со­ко­го    рос­та, су­хо­щав, имел ши­ро­кую грудь и длин­ные ру­ки, чис­тое ли­цо,  вы­со­кий лоб, рим­ский нос, был очень стро­ен и ло­вок. В  дви­же­ни­ях  его  не бы­ло за­мет­но ни над­мен­ной важ­но­сти, ни вет­ре­ной то­ро­п­ли­во­сти, но вид­на бы­ла ка­кая-то не­под­дель­ная стро­гость. Све­жесть ли­ца и все в нем вы­ка­зы­ва­ло же­лез­ное здо­ро­вье и слу­жи­ло  до­ка­за­тель­ст­вом,  что юность его не бы­ла из­не­же­на, и жизнь со­про­во­ж­да­лась трез­во­стью  и уме­рен­но­стью. На  пре­сто­ле  Ни­ко­лай  со­хра­нил  ту   же    про­сто­ту об­ра­ще­ния и бы­та, ко­то­рая свой­ст­вен­на бы­ла ему еще в мо­ло­до­сти. Он спал на про­стой по­ход­ной кро­ва­ти, ук­ры­ва­ясь ши­не­лью, был уме­рен в еде  и,  в  от­ли­чие  от  сво­его  пра­щу­ра,  поч­ти  не   упот­реб­лял спирт­но­го. В по­след­ние го­ды жиз­ни  он  за­ни­мал  в  Зим­нем  двор­це все­го од­ну ком­на­ту на пер­вом эта­же, с ок­на­ми на Ад­ми­рал­тей­ст­ст­во. «Ком­на­та эта бы­ла не­боль­шая, -  вспо­ми­на­ла  ба­ро­нес­са  Фри­де­рикс, - сте­ны ок­лее­ны про­сты­ми  бу­маж­ны­ми  обоя­ми,  на  сте­нах  не­сколь­ко кар­тин... Тут стоя­ли:... по­ход­ная кро­вать го­су­да­ря... воль­те­ров­ское крес­ло, не­боль­шой ди­ван,  пись­мен­ный  ра­бо­чий  стол...  не­сколь­ко про­стых стуль­ев..., боль­шое трю­мо, око­ло кое­го - его саб­ли,  шпа­ги и ру­жье, на приде­лан­ных к  рам­ке  трю­мо  по­лоч­ках  стоя­ли  склян­ка ду­хов <...>, щет­ка  и  гре­бен­ка.  Тут  он  оде­вал­ся  и  ра­бо­тал».

  Как го­су­дарь, Ни­ко­лай, то­же умел им­по­ни­ро­вать сво­им  под­дан­ным. Он не при­нес  с  со­бой  ши­ро­ких  по­ли­ти­че­ских идей, но это не  оз­на­ча­ет,  что  у  не­го  не  бы­ло  сво­их  пла­нов цар­ст­во­ва­ния.  На­до   да­же    при­знать,    что    един­ст­во    его го­су­дар­ст­вен­но­го    за­мыс­ла    бы­ло    уди­ви­тель­но    в     сво­ей по­сле­до­ва­тель­но­сти. И этим он вы­год­но от­ли­чал­ся  от  ро­ман­тич­но­го Алек­сан­д­ра, час­то раз­ры­вае­мо­го про­ти­во­ре­чи­вы­ми стрем­ле­ния­ми.  Ис­ти­ны, ко­то­ры­ми ру­ко­во­дство­вал­ся но­вый им­пе­ра­тор,  бы­ли  очень про­сты и яс­ны. Ни­ко­лай по­ни­мал власть ца­ря, как  власть  хо­зяи­на, Рос­сия бы­ла от­ны­не его соб­ст­вен­но­стью, и долг его со­сто­ял  в  том, что бы за­бо­тить­ся о со­хра­не­нии сво­его до­б­ра,  не  рас­то­чать  его, ко­пить, вы­би­рая хо­ро­ших и  вер­ных  слуг,  и  в  це­ло­сти  пе­ре­дать на­след­ни­кам. В ин­те­ре­сах  по­ряд­ка  все  долж­но  бы­ло  под­чи­нять­ся стро­гой дис­ци­п­ли­не. Во всем долж­на бы­ла  быть  сис­те­ма  и  точ­ные пра­ви­ла. «Стро­гая без­ус­лов­ная за­кон­ность; ни­ка­ко­го все­знай­ст­ва  и про­ти­во­ре­чия, все  вы­те­ка­ет  од­но  из  дру­го­го, -  ска­зал  од­на­ж­ды Ни­ко­лай. - Я смот­рю на че­ло­ве­че­скую жизнь толь­ко  как  на  служ­бу, так как ка­ж­дый дол­жен слу­жить».

С юных лет он го­то­вил­ся  точ­но  и че­ст­но ис­пол­нять свои обя­зан­но­сти, без­ус­лов­но под­чи­ня­ясь стар­шим. Он ни­ко­гда не стре­мил­ся к боль­ше­му, чем ис­пол­нять  чу­жую  во­лю. Но коль ско­ро судь­ба сде­ла­ла его вла­сти­те­лем 50 мил­ли­он­ной  им­пе­рии, он бес­тре­пет­но и твер­до взял управ­ле­ние над ней  в  свои  ру­ки  и от­ны­не тре­бо­вал та­ко­го же  без­ус­лов­но­го  под­чи­не­ния  се­бе,  ка­кое ока­зы­вал рань­ше сам.  «Ни­кто луч­ше, как он,  не  был  соз­дан  для  ро­ли  са­мо­держ­ца, - пи­са­ла о Ни­ко­лае Тют­че­ва. - Он об­ла­дал для это­го и на­руж­но­стью,  и не­об­хо­ди­мы­ми  нрав­ст­вен­ны­ми  свой­ст­ва­ми.  Его   вну­ши­тель­ная    и ве­ли­че­ст­вен­ная кра­со­та, ве­ли­ча­вая  осан­ка,  стро­гая  пра­виль­ность олим­пий­ско­го  про­фи­ля,  вла­ст­ный  взгляд... - все   от­ра­жа­ло    его не­зыб­ле­мое убе­ж­де­ние в сво­ем при­зва­нии».  На­ря­ду с про­сто­той, мно­гих под­ку­па­ли в Ни­ко­лае  бла­го­род­ст­во  и пря­мо­та его по­ступ­ков, и хо­тя его  ед­ва  ли  мож­но  бы­ло  счи­тать ми­ло­серд­ным, он ком­пен­си­ро­вал это тем, что  имел  сла­ву  че­ло­ве­ка спра­вед­ли­во­го и рас­су­ди­тель­но­го.

 

Знали, например, о том, что Николай прощал всех  арестованных  и осужденных за публичное оскорбление его достоинства. Передавали, в частности, такой случай:  22  января  1826  года  Государственный Совет  приговорил  одного   государственного    крестьянина    за произнесение в разговоре со своим братом  бранных  слов  в  адрес государя, к наказанию  кнутом  и  ссылке  на  вечно  в  каторжную работу. На мемории  Государственного  Совета,  представленной  на утверждение, Николай наложил  резолюцию:  "Простить".  И  затем  на протяжении всего своего царствования он ни разу не изменил  этому раз  и  навсегда  принятому  правилу. Впрочем,  относить  подобные случаи  исключительно  на  счет  широты  души  государя  было  бы опрометчиво.  Николай  был  тонкий  игрок  и  в   стремлении    к популярности не чуждался и дешевых театральных приемов. Целый ряд анекдотов, ходивших в обществе,  подтверждают,  увы,  это  слишком ясно.

  Рассказывают, например, что однажды во время  смотров,  Николай наказал одного офицера  за  упущения  по  службе. Через  некоторое время выяснилось, что Николай  был  не прав.  Тогда  на  следующем смотре, когда несправедливо наказанный проходил мимо императора в стою, Николай велел колонне остановиться  и  скомандовал:  "Львов (так  звали  офицера),  ко  мне."  Тот    подошел    и    Николай вовсеуслышанье сказал: "Львов, извините меня."

  В другой раз, проезжая по Невскому  проспекту,  Николай  увидел бедные дроги с гробом, тащившиеся на кладбище. За гробом не  было никого  провожатых.  Узнав,  что  хоронят   бедного    чиновника, прослужившего верой и правдой 25 лет, император пошел за  гробом. Видя государя, следующего с обнаженной головой за дрогами, многие сановники стали присоединяться к  погребальному  шествию.  Пройдя некоторое расстояние, Николай попросил  идущих  с  ним  совершить последний христианский долг  и  проводить  вместо  него  тело  до кладбища. Сам он  должен  был  вернуться  во  дворец  и  заняться неотложными делами.

  Рассказывали также о случае, имевшем место во  время  страшного пожара в Зимнем дворце в 1837 году.  В  одной  из  зал  император нашел  целую  толпу  гвардейских  егерей,  силившихся    оторвать вделанное в стену огромное зеркало, между  тем,  как  вокруг  все пылало.  При  виде  опасности, Николай  несколько  раз  приказывал бросить  эту  работу,  но  усердие  храбрецов  брало  вверх   над повиновением' тогда император бросил в зеркало свой  бинокль,  от которого оно разбилось вдребезги."Вы видите, ребята,- сказал он,- что ваша жизнь  для  меня  дороже  зеркала,  и  прошу  сейчас  же расходиться."

  Можно по-разному относиться  к  подобным  поступкам.  Некоторые современники, как, например, Пушкин и Герцен, часто видели в  них одну рисовку и лукавую игру. Но судьба не раз ставила  Николая  в такие ситуации, когда испытанию  подвергались  все  его  душевные качества, и тогда даже недруги императора не могли отказать ему в мужестве.

  В 1830 году в России вспыхнула эпидемия холеры. Царь  поехал  в зараженную  Москву  и  лично  осмотрел  холерные  госпиталя.   На обратном пути, в Твери, чтобы показать свое уважение  к  законным правилам, он одиннадцать дней отсидел в карантине.  В  июне  1831 года  холера  открылась  в  Петербурге  и  через  несколько  дней приобрела угрожающие размеры. Стало известно, что в  Польше  умер от холеры великий князь Константин Павлович. В те же дни  заболел Бенкендорф.    "Тотчас    взяты    были    всевозможные      меры предосторожности, -  вспоминал  впоследствии   Бенкендорф, -    для сохранения царского жилища... но государь в ту же  ночь  навестил меня и потом в течение слишком трех недель каждый день удостаивал меня своим посещением и продолжительною беседою."

  Тем  временем  в  городе  начались  волнения.  Распространились слухи, что врачи намеренно травят людей, от чего и  идет  зараза. На Сенной площади чернь разгромила больницу, изранила и  выкинула на улицу больных, растерзала нескольких докторов. Полиция  ничего не  могла  поделать  с  многотысячной  толпой.  Лишь    появление семеновцев, вступивших на площадь под гром  барабанов,  заставило ее отступить. Но волнения не  утихли.  На  следующий  день  толпа опять собралась на Сенной. Услышав  об  этом,  Николай  тотчас  же поспешил туда вместе  с  батальоном  Преображенцев. Он  бесстрашно въехал в толпу в открытой коляске и, встав  в  ней,  обрушился  на бунтовщиков с гневной речью: "Стыдно  народу  русскому, -  крикнул он,- забыв  веру  отцов  своих,  подражать  буйству  французов  и поляков, они вас научают, ловите их, представляйте подозрительных начальству, но здесь  учинено  злодейство,  здесь  прогневали  мы Бога, обратимся к церкви. На  колени,  и  просите  у  Всемогущего прощения."

  Вид разгневанного царя подействовал на людей  отрезвляюще.  Вся площадь пала на колени, а Николай продолжал  распекать  виновных: "До кого вы добираетесь,- грозно спрашивал он,- кого  вы  хотите, меня ли? Я никого не страшусь, вот я."

  Народ после этих слов  пришел  в  совершенный  восторг,  кричал "ура", а Николай поцеловал в знак примирения  одного  старика  из толпы и с торжеством удалился.

  Возмущение  таким  образом  пресеклось,  но  холера  продолжала косить людей, унося только в Петербурге до  600  жизней  в  день. Волнения  распространились  на  новгородские  военные  поселения. Николай поехал туда  и  опять  явился  перед  толпой  восставших. Пушкин писал в своем дневнике о том, как Николай собрал  мятежный полк в  манеже:  "он  разругал  их,  объявил,  что  не  может  их простить, и требовал,  чтобы  они  выдали  ему  зачинщиков.  Полк обещался. Свидетели с восторгом и изумлением говорят о мужестве и силе духа  императора."  Одновременно  с  наказанием  зачинщиков, Николай  распорядился  ликвидировать  новгородские  поселения,  а поселян обратить в пехотных солдат, отбывавших свою повинность на общих основаниях. И здесь мятеж был усмирен.


  Вме­сте с тем об­на­ру­жи­лось,  что  им­пе­ра­тор  не чужд  про­стым  ра­до­стям  и  раз­вле­че­ни­ям.  Не  смот­ря  на  лич­ную не­при­тя­за­тель­ность, Ни­ко­лай соз­дал один из са­мых бли­ста­тель­ных  и рос­кош­ных дво­ров  в  Ев­ро­пе.  На­ря­ду с офи­ци­аль­ны­ми це­ре­мо­ния­ми уст­раи­ва­лось мно­же­ст­во  ме­нее тор­же­ст­вен­ных ба­лов, в ко­то­рых  с  удо­воль­ст­ви­ем  уча­ст­во­вал  сам им­пе­ра­тор. Осо­бен­но ве­се­ли­лись  в  ме­нее  чо­пор­ном,  чем  Зим­ний, Анич­ко­вом двор­це. В пер­вые 20 лет  цар­ст­во­ва­ния  Ни­ко­лай,  хо­тя  и бы­вал все­гда очень за­нят де­ла­ми, не про­пус­тил там поч­ти ни од­но­го ро­ж­де­ст­вен­ско­го мас­ка­ра­да, с удо­воль­ст­ви­ем тан­це­вал и уха­жи­вал за да­ма­ми.

     «Вся­ко­му из­вест­но, - пи­сал Доб­ро­лю­бов, - что Ни­ко­лай  поль­зо­вал­ся ре­пу­та­ци­ей  не­ис­то­во­го  ру­ши­те­ля  де­ви­че­ских  не­вин­но­стей.  Мож­но ска­зать по­ло­жи­тель­но, что нет,  и  не  бы­ло  при  дво­ре  ни  од­ной фрей­ли­ны, ко­то­рая бы­ла бы взя­та ко  дво­ру  без  по­ку­ше­ния  на  ее лю­бовь  са­мо­го  го­су­да­ря  или  ко­го-ни­будь  из  его  ав­гу­стей­ше­го се­мей­ст­ва.  Ед­ва  ли  ос­та­лось  хоть  од­на  из  них,  ко­то­рая  бы со­хра­ни­ла свою чис­то­ту до  за­му­же­ст­ва.  Обык­но­вен­но  по­ря­док  был та­кой: бра­ли де­вуш­ку знат­ной фа­ми­лии в фрей­ли­ны,  упот­реб­ля­ли  ее для ус­луг бла­го­чес­ти­вей­ше­го  са­мо­дер­жав­но­го  го­су­да­ря  на­ше­го,  а за­тем  им­пе­рат­ри­ца  Алек­сан­д­ра  на­чи­на­ла  сва­тать    обес­че­щен­ную де­вуш­ку за ко­го-ни­будь из при­двор­ных же­ни­хов». 

Со­вре­мен­ник  Ни­ко­лая,  фран­цуз  Гал­ле  де    Кюль­тюр,    пи­сал: «Царь - са­мо­дер­жа­вец в сво­их лю­бов­ных ис­то­ри­ях, как  и  в  ос­таль­ных по­ступ­ках; ес­ли он от­ли­ча­ет жен­щи­ну  на  про­гул­ке,  в  те­ат­ре,  в све­те,  он  го­во­рит  од­но  сло­во  де­жур­но­му  адъ­ю­тан­ту.    Осо­ба, при­влек­шая вни­ма­ния бо­же­ст­ва, по­па­да­ет под над­зор.  Пре­ду­пре­ж­да­ют суп­ру­га, ес­ли она за­му­жем; ро­ди­те­лей, ес­ли она де­вуш­ка, о  чес­ти, ко­то­рая им вы­па­ла. Нет при­ме­ров, что­бы это от­ли­чие  бы­ло  при­ня­то ина­че, как с изъ­яв­ле­ни­ем поч­ти­тель­ней­шей при­зна­тель­но­сти.  Рав­ным об­ра­зом нет еще при­ме­ров, что­бы обес­че­щен­ные му­жья  или  от­цы  не из­вле­ка­ли при­бы­ли из сво­его сча­стья».  Со­вре­мен­ни­ки ука­зы­ва­ли на  гра­фа  Клейн­ми­хе­ля,  ко­то­рый  сде­лал се­бе  бле­стя­щую  карь­е­ру,  бла­го­да­рят  то­му,  что  взял  на  се­бя де­ли­кат­ней­шую мис­сию вос­пи­та­ния вне­брач­ных де­тей  Ни­ко­лая.  Ко­гда оче­ред­ная лю­бов­ни­ца им­пе­ра­то­ра ока­зы­ва­лась в по­ло­же­нии,  то  же­на Клейн­ми­хе­ля -    гра­фи­ня    Кле­о­пат­ра    Пет­ров­на, -    ими­ти­ро­ва­ла бе­ре­мен­ность, уве­ли­чи­вая  объ­ем  та­лии  под­клад­ны­ми  по­душ­ка­ми  и поя­са­ми и все бо­лее на­ра­щи­ва­ла жи­вот, по­ка не про­ис­хо­ди­ли ро­ды  у пас­сии Ни­ко­лая Пав­ло­ви­ча. То­гда и Кле­о­пат­ра Пет­ров­на опо­ве­ща­ла  о том, что ро­ди­ла,  и  предъ­яв­ля­ла  об­ще­ст­ву  оче­ред­но­го  сы­на  или оче­ред­ную дочь, да­вая  им  фа­ми­лию  сво­его  му­жа.  Та­ким  об­ра­зом, Клейн­ми­хель чис­лил­ся от­цом пя­ти сы­но­вей и трех до­че­рей.

  По сви­де­тель­ст­ву ба­ро­на Кор­фа, «им­пе­ра­тор  Ни­ко­лай  был  во­об­ще очень ве­се­ло­го и жи­во­го нра­ва, а в тес­ном кру­гу  да­же  ша­лов­лив». Этот тес­ный кру­жок со­би­рал­ся в  Анич­ко­вом двор­це,  и  здесь  ца­ри­ла  са­мая    не­при­ну­ж­ден­ная    об­ста­нов­ка. Пле­мян­ни­ца гра­фа Гурь­е­ва, за ко­то­рой Ни­ко­лай  уха­жи­вал  на  од­ном мас­ка­ра­де,  при­зна­лась,  что  не­воз­мож­но  се­бе  пред­ста­вить  всей воль­но­сти его на­ме­ков. Рас­ска­зы­ва­ли да­же анек­дот,  что  во  вре­мя од­но­го из мас­ка­ра­дов Ни­ко­лай силь­но ув­лек­ся  мо­ло­день­кой  мас­кой, по­са­дил ее к се­бе в ка­ре­ту и лишь здесь об­на­ру­жил, что весь ве­чер флир­то­вал со сво­ей до­че­рью, ве­ли­кой княж­ной  Ма­ри­ей  Ни­ко­ла­ев­ной, ко­то­рая та­ким об­ра­зом под­шу­ти­ла над сво­им от­цом.

 Им­пе­рат­ри­ца Алек­сан­д­ра Фе­до­ров­на от­но­си­лась к ув­ле­че­ни­ям сво­его му­жа очень спо­кой­но. Су­ще­ст­во­ва­ло мне­ние, что по­сле седь­мых ро­дов в ок­тяб­ре 1832 го­да, вра­чи за­пре­ти­ли ей даль­ней­шие ро­ды и брач­ные от­но­ше­ния.  Так  что  Алек­сан­д­ра  Фе­до­ров­на  буд­то  бы  раз­ре­ши­ла суп­ру­гу за­во­дить свя­зи на сто­ро­не. Ни­ко­лай вос­поль­зо­вал­ся  дан­ным пра­вом, но при этом на  про­тя­же­нии  всей  сво­ей  жиз­ни  про­дол­жал неж­но, с под­черк­ну­тым вни­ма­ни­ем, от­но­сить­ся к же­не. Эти от­но­ше­ния слу­жи­ли как бы од­ним из эле­мен­тов,  взя­то­го  им  на  се­бя  об­раза им­пе­ра­то­ра-ры­ца­ря,  че­ло­ве­ка  бла­го­род­но­го  и  чис­то­го  во   всех по­мыс­лах  и  по­ступ­ках. Лю­бо­пыт­но,  что  не  смот­ря  на   ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во ув­ле­че­ний, Ни­ко­лай поч­ти не имел  фа­во­ри­ток. В  те­че­нии де­ся­ти лет у не­го не бы­ло  дли­тель­ных  при­вя­зан­но­стей.  Толь­ко  с 1842 го­да боль­шое зна­че­ние при­об­ре­ла фрей­ли­на им­пе­рат­ри­цы Вар­ва­ра Ар­кадь­ев­на Не­ли­до­ва, связь с ко­то­рой про­дол­жа­лась до са­мой смер­ти им­пе­ра­то­ра. Но во­об­ще, лю­бов­ные от­но­ше­ния  не  име­ли  оп­ре­де­ляю­щей ро­ли в жиз­ни Ни­ко­лая. Они слу­жи­ли  для  не­го  ско­рее  от­ды­хом  от го­су­дар­ст­вен­ных за­бот, ко­то­рым  он  еже­днев­но  от­да­вал  по  мно­гу ча­сов.

 

                4. Стиль правления Николая. Внутренние преобразования

Ни­ко­лай  всту­пил  на  пре­стол,  оду­шев­лен­ный  са­мы­ми  луч­ши­ми стрем­ле­ния­ми. В июль­ском ма­ни­фе­сте 1826 го­да го­во­ри­лось:  «Мы  не име­ем, не мо­жем иметь дру­го­го же­ла­ния, как ви­деть Оте­че­ст­во  на­ше на  са­мой  выс­шей  сте­пе­ни  сча­стья  и  сла­вы,  Про­ви­де­ни­ем   ему пред­на­зна­чен­ной». А в  ре­чи  13  де­каб­ря  то­го  же  го­да  Ни­ко­лай зая­вил: «Я же­лаю по­ло­жить в ос­но­ва­ние  го­су­дар­ст­вен­но­го  строя  и управ­ле­ния всю си­лу и стро­гость за­ко­нов».  И  это  не  бы­ли  пус­тые  сло­ва. На­сколь­ко  бы­ло  в  его  си­лах, им­пе­ра­тор со­би­рал­ся не­укос­ни­тель­но сле­до­вать ука­зан­ной це­ли.  Вся его жизнь  бы­ла  под­чи­не­на  де­лу.  По  сло­вам  Тют­че­вой,  Ни­ко­лай «про­во­дил за ра­бо­той  во­сем­на­дцать  ча­сов  в  су­тки  из  два­дца­ти че­ты­рех, тру­дил­ся до позд­ней  но­чи,  вста­вал  на  за­ре,  спал  на твер­дом ло­же, ел с ве­ли­чай­шим воз­дер­жа­ни­ем,  ни­чем  не  жерт­во­вал ра­ди удо­воль­ст­вия и всем ра­ди дол­га и  при­ни­мал  на  се­бя  боль­ше тру­дов и за­бот, чем по­след­ний  по­ден­щик  из  его  под­дан­ных.  Он чис­то­сер­деч­но и ис­крен­не ве­рил, что в со­стоя­нии все ви­деть свои­ми гла­за­ми, все слы­шать свои­ми уша­ми, все рег­ла­мен­ти­ро­вать по сво­ему ра­зу­ме­нию, все пре­об­ра­зо­вать сво­ею во­лею...»

  В пер­вое вре­мя, мо­жет быть,  под  све­жим  впе­чат­ле­ни­ем  не­дав­но пе­ре­жи­тых со­бы­тий, Ни­ко­лай был бли­зок к мыс­ли о ре­фор­мах,  но  он по­ста­вил се­бе бли­жай­шей за­да­чей пред­ва­ри­тель­но вой­ти в  по­ло­же­ние дел и при­нял­ся усерд­но изу­чать са­мые не­при­гляд­ные под­роб­но­сти. Он лич­но  ре­ви­зи­ро­вал  бли­жай­шие  сто­лич­ные  уч­ре­ж­де­ния:    вне­зап­но яв­лял­ся  в  ка­кую-ни­будь  ка­зен­ную  па­ла­ту,  при­во­дя  в    тре­пет чи­нов­ни­ков, и уез­жал, дав всем по­чув­ст­во­вать, что зна­ет не толь­ко их де­ла, но и их  про­дел­ки.  В  губернии  он  разослал  доверенных сановников  для  производства  строгой    ревизии.    Вскрывались ужасающие беззакония; обнаружилось, например,что в Петербурге,  в центре, ни одна касса никогда не проверялась, все денежные отчеты составлялись заведомо фальшивые; несколько чиновников  с  сотнями тысяч пропали без вести. В судебных местах  император  нашел  два миллиона дел, по которым  в  тюрьме  сидело  127  тысяч  человек. Сенатские  указы  оставались   без    последствий    подчиненными учреждениями. Впрочем,  и  сам  Сенат  не  являл   собой    пример добросовестной работы. Вспоминали, что однажды в десять часов утра Николай неожиданно явился  в  Сенат.  начав  осмотр  в  уголовном департаменте, император, не застав там никого, перешел во второй, но и там никого  не  оказалось.  Только  в  третьем  департаменте Николай обнаружил сенатора Дивова. "Его величество подал мне руку и пожал мою,- записал в своем дневнике Дивов.-  Я  повел  его  из департамента в департамент. Он сказал мне сначала  на  ухо:  "Это кабак", затем повторил это слово очень громко."

Да­же  по­верх­но­ст­ное  зна­ком­ст­во  с  го­су­дар­ст­вен­ным   ап­па­ра­том долж­но бы­ло убе­дить Ни­ко­лая, что тот да­ле­ко  не  в  том  по­ряд­ке, ка­ком бы ему хо­те­лось. По­сколь­ку он не до­пус­кал мыс­ли  об  уча­стии об­ще­ст­ва  в   кон­тро­ле    за    бю­ро­кра­ти­че­ской    ма­ши­ной,    то пре­об­ра­зо­ва­тель­ские стрем­ле­ния им­пе­ра­то­ра долж­ны  бы­ли  стать  на путь ус­лож­не­ния ме­ха­низ­ма цен­траль­но­го управ­ле­ния. Вот  по­че­му  в его  цар­ст­во­ва­ние  соз­да­лось  гро­мад­ное  ко­ли­че­ст­во  ли­бо   но­вых де­пар­та­мен­тов в  ста­рых  уч­ре­ж­де­ни­ях,  ли­бо  но­вых  кан­це­ля­рий  и ко­мис­сий.

  Сам  ру­ко­во­дя  важ­ней­ши­ми  де­ла­ми,  вхо­дя  во  все  де­та­ли   их рас­смот­ре­ния, им­пе­ра­тор дол­жен был иметь соб­ст­вен­ную  кан­це­ля­рию; та­кая кан­це­ля­рия и бы­ла соз­да­на в ко­ли­че­ст­ве не­сколь­ких от­де­ле­ний (в иные го­ды их  бы­ло  до  пя­ти). Пер­вое  от­де­ле­ние  пред­став­ля­ло со­бой соб­ст­вен­но ту кан­це­ля­рию, ка­кая су­ще­ст­во­ва­ла еще во вре­ме­на Алек­сан­д­ра. Оно  под­го­тов­ля­ло  бу­ма­ги  для  док­ла­да  им­пе­ра­то­ру  и сле­ди­ло за ис­пол­не­ни­ем вы­со­чай­ших  по­ве­ле­ний.  Вто­рое  от­де­ле­ние, об­ра­зо­вав­шее­ся  в  1826  го­ду  из  быв­шей  ко­мис­сии   со­став­ле­ния за­ко­нов,  за­ни­ма­лось  ко­ди­фи­ка­ци­ей.   Третье    от­де­ле­ние,    под управ­ле­ни­ем Бен­кен­дор­фа, долж­но бы­ло ве­дать вы­со­чай­шую по­ли­цию  в го­су­дар­ст­ве и сле­дить за за­кон­но­стью и по­ряд­ком  в  управ­ле­нии  и об­ще­ст­вен­ной жиз­ни. С те­че­ни­ем вре­ме­ни  над­зор  за за­кон­но­стью во­об­ще пе­ре­шел в над­зор за по­ли­ти­че­ски­ми на­строе­ния­ми об­ще­ст­ва и «третье от­де­ле­ние» за­ме­ни­ло со­бой тай­ные кан­це­ля­рии  по по­ли­ти­че­ским де­лам, ко­то­рые су­ще­ст­во­ва­ли  в  XVIII  ве­ке.  Чет­вер­тое от­де­ле­ние бы­ло ос­но­ва­но в  1828  го­ду по­сле кон­чи­ны им­пе­рат­ри­цы Ма­рии Фе­до­ров­ны. Оно  за­ме­ни­ло  со­бой  кан­це­ля­рию  го­су­да­ры­ни    по управ­ле­нию    те­ми    об­ра­зо­ва­тель­ны­ми    и    бла­го­тво­ри­тель­ны­ми уч­ре­ж­де­ния­ми, ко­то­рые им­пе­ра­тор Па­вел,  по  всту­п­ле­нии  сво­ем  на пре­стол, пе­ре­дал  в  ве­де­ние  сво­ей  суп­ру­ги.  В 1836  го­ду  воз­ник­ло  пя­тое  от­де­ле­ние,  во гла­ве с гра­фом Ки­се­ле­вым, за­ни­мав­шее­ся под­го­тов­кой но­во­го по­ряд­ка управ­ле­ния  го­су­дар­ст­вен­ным  иму­ще­ст­вом.  На­ко­нец,  с  1843  го­да су­ще­ст­во­ва­ло еще и шес­тое от­де­ле­ние по де­лам За­кав­каз­ско­го края.  Раз­рос­шая­ся до та­ких не­ве­ро­ят­ных раз­ме­ров Кан­це­ля­рия  сде­ла­лась вско­ре цен­траль­ным ор­га­ном управ­ле­ния, от­тес­нив  на  вто­рой  план ста­рые го­су­дар­ст­вен­ные уч­ре­ж­де­ния - Се­нат, Го­су­дар­ст­вен­ный со­вет и Ка­би­нет ми­ни­ст­ров.

В  первой  половине  царствования,  пока  Николай  был   окружен выдающимися  сотрудниками,  ему  удалось   разрешить    несколько капитальных   задач,    которые    никак    не    давались    его предшественникам. Прежде всего это касается кодификации  русского законодательства, необходимость которой назрела уже очень  давно, ибо со  времени  последнего  Уложения  1649  года  выпущено  было огромное количество разнообразных указов и законов, разобраться в которых не было ни малейшей возможности.

  Между тем, для  того,  чтобы  существующий  порядок  действовал правильно,  надо  было  дать  учреждениям  строгий  кодекс.   Над созданием  такого  кодекса  работали  с  1700  года,  и  дело  не удавалось,  поскольку  кодекс  мог  быть  выработан   лишь    при установленной  программе:  если    решено    было    поддерживать существующий порядок, то в свод законов должны  были  быть  взяты существующие узаконения; новый  свод  законов  должен  был  быть, следовательно,  сводом  законов  действующих,  а  не    кодексом, созданным отвлеченной мыслью. Именно в этом Николай видел главную причину прежних неудач. "Всегда  обращались  к  сочинению новых законов,- говорил он позже,- тогда  как  надо  было  сперва основать старые на твердых началах".Эту  задачу  прежде  всего  и взялся  разрешить  Николай,  поручив  ее    Сперанскому.    Выбор исполнителя  был  сделан  точно  и  правильно.  Если  кто  и  мог справиться  с  этим  необычайно   трудным    делом,    так    это Сперанский. Излечившись  от  либеральных  затей,  которым  он  был подвержен в прежнее царствование, Сперанский сохранил  трудолюбие своей молодости и теперь в короткое время  совершил  изумительные дела по программе, заданной  ему  императором.  Прежде  всего  из разных канцелярий и архивов он стянул к себе все указы, начиная с Уложения  1649  года  и  кончая  последним   указом    императора Александра. Все эти указы, уставы и регламенты  он  расположил  в хронологическом порядке и напечатал  их,  дав  сборнику  заглавие "Полное собрание законов Российской империи". Принявшись за  свой труд в 1826 году, Сперанский завершил его  к  1830,  выпустив  45 огромных  томов  с  приложением  рисунков,  табелей  и  различных указаний.

  Это полное собрание он и положил в основу действующих  законов; из различных указов он брал годные к действию узаконения, облекал их в краткие статьи, применяясь к тексту подлинника, и со ссылкой на источник, а эти статьи расположил в  систематическом  порядке, сводя их в особые уставы. Так составился "Свод законов Российской империи" в томах, в большей части своей действующий до 1917 года. Этот свод расположен был в систематическом порядке. В первых трех томах изложены были законы "Основные и  учредительные",  то  есть определяющие  пределы  власти    и    порядок    делопроизводства правительственных учреждений. В дальнейших  пяти  томах  изложены были  законы  "государственных  сил",   то    есть    законы    о государственных  повинностях,  доходах  и  имуществе.  В  9  томе изложены были законы "о состояниях", то есть о  сословиях.  В  10 том  включены  были  законы  гражданские  и  межевые.  В  четырех дальнейших  томах-  законы  "государственного  благоустройства  и благочиния", и в последнем- законы уголовные.

  Это был строй законов, в котором каждая статья не  представляла ничего нового, а, будучи извлеченной из изданного закона,  только нашла место в общей системе.

  В январе 1833 года состоялось общее  собрание  Государственного совета,  которое  признало  новый  Свод   законов    единственным основанием для решения всех дел. Выступая на  заседании,  Николай признался, что устройство правосудия  было  главной  его  заботой после вступления на престол. "Я еще смолоду,- говорил император,- слышал о недостатках у нас по этой части, о ябеде, о  лихоимстве, о несуществовании полных на все законов  или  о  смешении  их  от чрезвычайного   множества    указов,    нередко    между    собой противуречивых".

  В завершении, Николай подозвал к себе Сперанского  и,  обняв  в присутствии всех, надел на него снятую с себя Андреевскую звезду- высшую награду империи.

  Расчистив авгиевы конюшни Российского законодательства  Николай обратился  к  другой  старой  проблеме-  взялся  за    укрепление финансов. От времени Александра он получил по наследству  большое расстройство финансовых дел. Курс бумажного рубля едва доходил до 25 коп. серебром.  При  всем  том,  что  в  обращении  находилось ассигнаций  на  600  миллионов  рублей,  денег  не   хватало    и приходилось прибегать к печатанью новых.

  Задача  укрепления  бумажного  рубля  была  поручена    другому выдающемуся сотруднику Николая- финансисту  Канкрину,  известному своею бережливостью и распорядительностью. Ему удалось накопить в государственном казначействе значительный запас золота и серебра, с  которым  можно  было  решиться  на  уничтожение   обесцененных ассигнаций и  на  замену  их  новыми  денежными  знаками.  Помимо случайных благоприятных обстоятельств (большая добыча  золота  и серебра),- образованию металлического запаса  помогли  выпущенные Канкрином "депозитные билеты"- и "серии". Особая депозитная касса принимала от частных лиц золото и серебро в монете  и  слитках  и выдавала  вкладчикам  депозитные  билеты  (сохранные   расписки), которые могли ходить как деньги и разменивались на серебро  рубль за рубль. Соединяя все удобства бумажных  денег  с  достоинствами металлических, депозитки  имели  большой  успех  и  привлекали  в депозитную кассу много золота и серебра.  Такой  же  успех  имели серии, то есть государственные казначейские  билеты,  приносившие владельцу небольшой процент и ходившие как  деньги.  Депозитки  и серии, доставляя казне ценный металлический фонд, в то  же  время приучали публику к новым видам бумажных денежных знаков.

  В 1839 году по настоянию Николая серебряный рубль был  объявлен основной монетной единицей.  По  отношению  к  этому  рублю  был установлен обязательный курс ассигнаций по расчету 1 рубль за  35 копеек серебром.А затем в 1843 году был произведен выкуп по этому курсу всех ассигнаций с обменом их на серебряную монету или же на новые кредитные билеты, которые обменивались на серебро уже рубль за рубль. Металлический запас и был  необходим  для  того,  чтобы произвести этот  выкуп  ассигнаций  ми  чтобы  иметь  возможность поддержать  размен  новых  кредитных  билетов.  С    уничтожением ассигнаций денежное обращение в государстве пришло в  порядок:  в употреблении была серебряная и золотая монета и равноценные  этой монете бумажные деньги.

  Кодификация и укрепление финансов  были  немаловажной  заслугой Николая и созданного  им  аппарата.  Гораздо  скромнее  смотрятся успехи в третьем основном направлении их деятельности- в  попытке решить  проблему  крепостного  права.  Здесь   Николай    проявил неуверенность  и  нерешительность  ему,  казалось  бы,  вовсе  не свойственные. В первые годы царствования  Николая  предполагалось, что молодой император, еще полный сил и энергии, сможет  серьезно заняться реформированием России. И для этого были вполне реальные основания. В манифесте 13 июня 1826 года, изданном по  завершении процесса декабристов, Николай  не  только  осуждал  "дерзновенные мечтания, всегда разрушительные", но  и  признавал  необходимость постепенного усовершенствования "отечественных  установлений".  В конце 1826  года  из  виднейших  сановников  империи  был  создан Секретный  комитет,  который   впоследствии    стали    называть "Комитетом 6 декабря" (по дате  его  создания).  Его  целью  было изучение найденных в  кабинете  покойного  императора  Александра Первого многочисленных проектов, касавшихся изменений в различных частях государственного  управления  и  выработке  на  их  основе проектов реформ. Прежде всего речь шла о крепостном праве. Восемь лет спустя Николай продолжал думать об его отмене.  В  1834  году император признался графу Киселеву,  что  среди  труднейших  дел, занимающих  его,  он  во  главе  их    признает    необходимейшим преобразование  крепостного  права,  которое  в  настоящем    его положении оставаться не может. Николай при этом  указал  Киселеву на большие картоны, стоявшие у него в кабинете. Он прибавил,  что в этих картонах с  начала  царствования  он  собрал  все  бумаги, касающиеся процесса, "какой,- говорил император,-  я  хочу  вести против рабства, когда наступит время, чтобы  освободить  крестьян по всей империи." В  1833  году  создан  был  Секретный  комитет, который  разработал  проект  "двуединой   реформы",    касавшейся помещичьих и государственных крестьян. После некоторого колебания Николай решил разделить вопрос. Он признал  неудобным  заниматься сразу помещичьей и государственной  деревней  и  велел  начать  с подготовки реформы для  государственных  крестьян. Специально  для этой  цели  было  образовано  пятое    отделение    императорской канцелярии, во главе которого встал Киселев. Указом от 26 декабря 1837 года Николай преобразовал его в Министерство государственных имуществ.

  Несмотря на  то,  что  задача,  поставленная  перед  Киселевым, оказалась сильно суженной  по  сравнению  с  его  первоначальными намерениями, она все же представляла собой весьма  обширное  поле деятельности. Казенных  крестьян  тогда  насчитывалось  около  17 миллионов человек. Материальный быт их расстроился из-за  тяжелых повинностей; они обеднели и  стали  тяжелым  бременем  на  плечах правительства. Каждый неурожай заставлял казну выдавать  огромные суммы на пропитание этих крестьян и на обсеменение полей.

  Киселев, делец с идеями, с большим практическим знанием дела, в короткое  время  создал  отличное  управление    государственными крестьянами  и  поднял  их  благосостояние.  В   губерниях    были образованы  палаты  государственных  имуществ.  Они    заведовали казенными землями и лесами, а также наблюдали за  бытом  казенных крестьян. Эти крестьяне устроены были в особые сельские  общества ("миры"),  которые  пользовались  самоуправлением,  имели    свои "сходы", избирали для управления волостью "голов" и "старшин",  а для суда- особых судей.  Крестьян  стали  учить  лучшим  способам хозяйствования,  обеспечивали  зерном.  Малоземельных    наделяли землей, заводили школы, предоставляли податные льготы.

  В несколько лет государственные крестьяне не  только  перестали быть  бременем  для  государственного  казначейства,  но    стали возбуждать зависть крепостных крестьян.  Ряд  неурожайных  годов- 1843 и следующие- не только не потребовали ссуды  государственным крестьянам, но даже  Киселев  не  израсходовал  на  эти  ссуды  и запасного капитала им  образованного.  Николай  был  чрезвычайно доволен и называл Киселева  "начальником  штаба  по  крестьянской части".

  В отношении помещичьих крестьян  в  царствование  Николая  было сделано гораздо  меньше.  Дело  не  пошло  далее  отдельных  мер, направленных  на  ограничение  помещичьего   произвола.    (Была, например, в очередной раз запрещена продажа крестьян без земли  и с "раздроблением семейств", было стеснено право помещика  ссылать своих крепостных в  Сибирь).  Самою  крупною  мерою  в  отношении крепостного права должен  был  стать  предложенный  в  1842  году Киселевым закон об "обязательных  крестьянах".  По  этому  закону помещики  получали  право  освобождать  крестьян  от   крепостной зависимости,  давая  им  земельный  надел    (в    наследственное пользование  на  известных  условиях,  определяемых  добровольным соглашением). Получая личную свободу, крестьяне оставались сидеть на надельной  земле  и  за  пользование  ей  обязаны  были  нести повинности в пользу владельца. Закон "об обязательных крестьянах" был  торжественно  обсужден  в  Государственном  совете,   причем император Николай в пространной  речи  высказал  свой  взгляд  на положение крестьянского дела в его время. "Нет  сомнения  (сказал он), что крепостное право в нынешнем его  у  нас  положении  есть зло, для всех ощутительное и очевидное; но  прикасаться  к  оному теперь- было бы  злом,  конечно,  еще  более  гибельным."  Поэтому крестьянское освобождение Николай считал делом будущего и  думал, что оно  должно  совершиться  лишь  постепенно  и  с  непременным сохранением права помещиков на их земли. В этом смысле и был  дан закон  1842  года,  сохранивший  крестьянские  наделы  в   вечной собственности помещиков. Однако, и на таких условиях помещики  не стали освобождать своих  крепостных,  и  закон  "об  обязательных крестьянах" не получил почти никакого применения в жизни.

  Все  многочисленные  наработки  комитетов  не    имели    хода. Крепостное право в царствование Николая  осталось,  по  существу, незыблемым, несмотря на то, что не только передовые  люди,  но  и многие помещики понимали его зло и гибельность. Мертвящее влияние крепостничества постепенно стало сказываться во всех сферах жизни России.


                5. Внешняя политика Николая

РУССКО-ПЕРСИДСКАЯ ВОЙНА 1826-1829 гг. Причиной войны послужило желание шаха вернуть земли, утерянные по Гюлистанскому договору. В июле 1826 г. персидская армия без объявления войны вторглась в пределы Закавказья. Не смотря на огромный численный перевес, персы не смогли сходу взять Шуши. Осада крепости сковала значительные силы. Момент внезапности был утерян.  В сентябре 1826 г. русские одержали победы под Шамхором и под Елизаветполем, после чего персидский военачальник Аббас-мирза отступил за Аракс. В июне 1827 г. наместник в Кавказском крае  генерал Паскевич развернул наступление на Ереван. В октябре город был взят. Развивая успех, русские вступили в Южный Азербайджан и овладели Тебризом. Чреда неудач заставила шаха согласиться на переговоры. 10 (22) февраля 1828 г. был подписан Туркманчайский мирный договор, по которому  к России отошли Ереванское и Нахичеванское ханства.

РУССКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА 1828-1829 гг. Непосредственной причиной к ней стала борьба греков за свою независимость. Восстание началось в марте 1821 г. в Морее и в короткий срок распространилось на всю континентальную Грецию, острова Эгейского и Адриатического морей. Повстанцы заняли Патры, Коринф, Аргос и ряд других городов. В октябре 1821 г. после пятимесячной осады  они овладели административным центром Мореи Триполисом.  В январе 1822 г. в Пиаду (близ Эпидавра) было созвано Национальное собрание, которое провозгласило независимость Греции и приняло ее конституцию. Весной султан двинул против греков армию Махмуда Драмали-паши. В начале июля 1822 г. через Коринфский перешеек она вторглась в Морею, заняла Аргос, но развить своего успеха не смогла. Мощь турок оказалась бессильной против действия повстанцев, которые нанесли им 26-28 июля поражение в битве при  Дервенакии. Не имея других возможностей управиться с восстанием, султан обратился за помощью к своему вассалу – правителю Египта Мухаммаду Али. Тот предоставил Махмуду для борьбы с греческими повстанцами по-европейски обученную армию, во главе которой стоял его сын Ибрахим-паша. Прибытие египетских войск резко изменило ситуацию. В ноябре 1824 г. Ибрахим-паша разгромил восстание на Крите, в феврале 1825 г. переправился на материк, в мае захватил Наварин, а летом того же года овладел значительной частью Мореи. В июне 1827 г. Россия, Франция и Великобритания отправили Махмуду II ультиматум с требованием предоставить Греции автономию. Махмуд отказался его исполнить. В августе к берегам Мореи подошла англо-русско-французская эскадра. Союзники имели 26 кораблей. Им противостоял турецко-египетский флот из 65 кораблей. Тем не менее, сражение в Наваринской бухте, состоявшееся 20 октября 1827 г., закончилось для него полным разгромом – турки потеряли 55 кораблей, а союзники ни одного. Положение армии Ибрахим-паши после этого сразу резко ухудшилось. Он  был отрезан от Египта и не имел возможности получать ни боеприпасов, ни продовольствия. В 1828 г. по требованию европейских держав египтяне эвакуировали свою армию.

После этого русско-турецкие отношения окончательно испортились, и в апреле 1828 г. Николай I объявил султану войну. В мае русская армия переправилась через Дунай. В начале июня после упорной осады капитулировал Браилов, в конце сентября - Варна. Другая русская армия под командованием Паскевича развернула наступление в Закавказье. В июне был взят Карс, в июле -  Ахалкалаки, в августе – Ахалцихе. В то же время отдельные русские отряды захватили Поти и Баязет. В мае 1829 г. турки потерпели поражение у деревни Кулевчи. В то же время Паскевич одержал победы в Закавказье при урочищах Каинлы и Миллидют. 27 июня ему сдался  Эрзерум. В середине июля капитулировала Силистрия. Русская армия перешла Балканский хребет и нанесла туркам поражение у Сливно. 7 августа русские сходу овладели Эдирне (Адрианополем). Здесь 2 сентября был подписан  Адрианопольский мир. По его условиям к России отошло устье Дуная с островами и  все восточное побережье Чёрного моря от устья Кубани до пристани святого Николая с крепостями Анапа, Суджук-кале (будущий Новороссийск) и Поти, а также города Ахалцихе и Ахалкалаки.
 

ПОЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ 1830-1831 гг. Подъем национального движения в покоренной Польше начался под влиянием Французской и Бельгийской революций 1830 г. Тщательно подготовленное восстание в Варшаве началось 29 ноября. Вскоре вся территория Царства Польского была освобождена от русской власти. 4 декабря было сформировано Временное правительство во главе с князем Адамом Чарторыйским. В январе 1831 г. сейм принял акт о низложении Николая I. Энергичными мерами к концу зимы удалось сформировать 80-тыс.  армию. Между тем Николай  в начале февраля двинул в Польшу 125-тыс. карательную армию. 26 мая поляки потерпели тяжелое поражение под Остроленкой. 6 сентября после ожесточенного штурма капитулировала Варшава. Остатки польской армии отступили в Пруссию и Австрию. 26 февраля 1832 г. был обнародован «Органический статут», согласно которому Польское Царство объявлялось частью России, упразднились сейм и польское войско. Старое административное деление на воеводства было заменено делением на губернии. Фактически это означало превращение Царства Польского в русскую провинцию. Тысячи патриотов были сосланы в Сибирь или скрылись за границей.
 

РУССКАЯ АМЕРИКА. При Александре I и Николае I продолжалось медленное освоение Аляски (границы русских владений были оговорены в 1824 г. специальными конвенциями с Великобританией и США; русская граница прошла приблизительно по меридиану 141° з.д.). В 1833 г. непосредственно на континенте в заливе Нортон был основан Михайловский редут, ставший базой для освоения центральных областей Аляски. Отсюда началось движение русских вверх по течению Юкона, на берегах которого в 1839 г. появилось поселение Нулато (в 575 милях от устья). К сороковым годам Россия распространила свою власть на нижний и средний бассейн Юкона.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ. ШАМИЛЬ. На годы правления Николая I пришелся самый тяжелый период Кавказской войны. В 1834 г. борьбу против русского нашествия возглавил имам Шамиль, придавший ей характер священной войны за веру. На правах имама он создал на территории Чечни свое теократическое государство и в течение многих лет успешно отражал  все походы русских войск. Среди десятков небольших сражений, набегов, внезапных осад крепостей и горских аулов выделяется только одно сравнительно крупное сражение – в июле 1840 г. на реке Валерик (в 30 км от Грозного).

 

ПРИСОЕДИНЕНИЕ КАЗАХСТАНА. В 1818 г. несколько казахских племен, входивших в состав Старшего жуза, обратились с просьбой о принятии их в российское подданство. В мае 1824 г. Александр I подписал грамоту о принятии в подданство 14 султанов Старшего жуза, кочевавших в Семиречье. В 1830 г. присягу приняло население нескольких волостей Среднего жуза. Затем в течение 15 лет в российское подданство вступили почти все остальные роды Старшего жуза. В 1850 г. Казахстан был разделен на четыре региона. Центрами их сделались города Уральск, Торгай, Акмолинск и Семипалатинск. В 1854 г. в предгорьях Ала-Тау возникло укрепление Верное, ставшее впоследствии городом Алматы.

 

РЕ­ВО­ЛЮ­ЦИЯ 1848 ГО­ДА В ЕВ­РО­ПЕ задела   императора за живое.  Он пе­ре­жи­вал кру­ше­ние ста­ро­го по­ряд­ка как тя­же­лую лич­ную тра­ге­дию.    К западным границам России была стянута 300-тысячная армия, которая в любой момент была готова двинуться на  подавление  революции  в Пруссию, Австрию или во  Францию.  В  1849  году  русские  войска разгромили восстание в Венгрии. С планами реформ  было  покончено навсегда. Николай отрекся и от прежних намерений постепенно  идти к освобождению крестьян.

  Цензурный  гнет  достиг  в  эти  годы  своего  апогея.   Россия решительно  отгораживается  от  всего    цивилизованного    мира. Проносятся слухи  о  возможном  закрытии  университетов.  Министр просвещения    Уваров,    известный,    между    прочим,    своей реакционностью, был отправлен в отставку  за  то,  что  осмелился защищать в печати идею университетского образования.

  И в России и в Европе  привыкли  видеть  в  императоре  Николае сторонника  старых  начал   политической    реакции    и    врага демократических  движений.  Много  лет  наклонность   России    к вмешательству в дела других государств казалась угрозой  миру.  И правительства, и народы Европы  боялись  и  не  любили  России  и императора  Николая  с  его  реакционной  преданностью   отжившим принципам.


 

                6. Крымская война и смерть Николая

Такова была общая почва, на которой "восточный вопрос"  получил особенную важность и остроту. Противодействуя  русскому  влиянию, английская и французская дипломатия к  середине  19  века  сумела достичь больших успехов в Константинополе. Турки не теряли своего страха перед русскими, но охотно уходили  от  русских  дипломатов под защиту и под влияние англичан и французов.  Престиж  русского имени падал в  Турции.  Это  выражалось  в  ряде  дипломатических мелочей, пока, наконец,  не  произошло  случайного,  но  крупного столкновения между русским и турецким правительством по вопросу о святых местах в  Палестине.  Султан  дал  некоторые  преимущества католическому  духовенству  в  ущерб   духовенству    греческому. Император  Николай  вступился  за  православных   и    потребовал восстановления их  привилегий. Султан,  под  влиянием  ходатайства французской  дипломатии,  ответил  отказом.  Тогда  Николай  ввел русские войска в  находившиеся  под  властью  султана  автономные княжества  Молдавию  и  Валахию-  "в  залог,  доколе  Турция   не удовлетворит справедливым требованиям России." Осенью 1853  года султан объявил России войну.

  Военные действия начались на Дунае и в Закавказье. Русский флот под командованием адмирала Нахимова истребил  в  Синопской  бухте турецкий. После этой славной битвы Англия и  Франция  ввели  свои эскадры в Черное море и открыто разорвали отношения с Россией.

  Николай увидел, что за Турцией стоят более грозные враги, и стал готовиться к защите на всех русских границах. К  довершению  зла, Австрия, хотя и  не  объявила  прямой  войны  России,  обнаружила неблагоприятные для нее настроения. Приходилось держать войска  и против  нее. Таким  образом  Николай    оказался    один    против могущественной коалиции, не имея союзников, не возбуждая  к  себе сочувствия ни европейских правительств, ни европейского общества. Россия  должна  была  теперь  нести  последствия  своей  политики "вмешательства", которая со времен Венского конгресса  заставляла Европу бояться вторжения русских войск.

  Австрия потребовала от  России  очищения  княжеств  Молдавии  и Валахии, как автономных  и  нейтральных  земель. Русским  пришлось отступить, и война на Дунае прекратилась. Зато она продолжалась с большим успехом в Закавказье.

  К осени 1854  года  обнаружилось,  что  главным  театром  войны становится Крым. В сентябре близ Евпатории высадился  60-тысячный десант английских, французских и турецких войск. Флот  союзников заключал в себе много паровых  судов  и  поэтому  был  сильнее  и совершеннее русского, состоявшего почти исключительно из парусных кораблей. При таких условиях нельзя  было  отважиться  на  бой  в открытом море, и все  усилия  русской  армии  сосредоточились  на защите Севастополя.

  Двигаясь к Севастополю,  союзники  в  сражение  на  реке  Альме поразили  русскую  армию  и  приступили  к  осаде  главной   базы Черноморского  флота.  Что  бы  не   допустить  прорыва  судов противника  с  моря,  адмиралы  Корнилов,  Нахимов  и    Истомин, руководившие обороной Севастополя, решились затопить свои  боевые корабли у входа  в  Севастопольскую  бухту.  Вокруг  города  были спешно возведены земляные укрепления. Когда союзники подступили к Севастополю, он уже был  хорошо  укреплен.Началась  многомесячная осада.

  Несмотря на все старания, Николай не мог оказать севастопольцам серьезной поддержки. Сказывалось отсутствие шоссейных и  железных дорог, недостаток толковых  генералов,  русское  оружие  во  всем уступало  европейскому.  Однако  и  союзники,  натолкнувшись   на упорное сопротивление осажденных, сумели взять  Севастополь  лишь через год. Хотя Николай не дожил до позора поражения,  он  сполна испил всю его горечь. С каждым днем он становился все мрачнее. Не только император, но и все русское общество вдруг  осознало,  что Россия пошла не тем путем  и  теперь  стоит  над  пропастью.  Это неожиданное  открытие поразило  современников  как  удар    грома. Курляндский губернатор Валуев, как  бы  выражая  общее  ощущение, писал в эти дни: "Давно ли мы покоились в самодовольном созерцании нашей славы и нашего могущества?  Давно  ли  наши  поэты  внимали хвале, которую нам

     Семь морей немолчно плещут...

  Давно ли они пророчествовали, что нам

     Бог отдаст судьбу вселенной,

     Гром земли и глас небес...

  Что стало с нашими морями? Где громы земли и  горняя  благодать мысли и слова? Кого поражаем мы? Кто внимает  нам?  Наши  корабли потоплены, сожжены или заперты  в  наших  гаванях.  Неприятельские флоты опустошают наши  берега,  неприятельские  армии  безнаказно попирают  нашу  землю... Друзей  и  союзников  у    нас    нет...В исполинской борьбе с половиной Европы нельзя было более  скрывать под сенью официальных самовосхвалений, в какой  мере  и  в  каких именно отраслях государственного могущества мы отстали  от  наших противников. Оказалось, что в нашем  флоте  не  было  тех  именно судов, в сухопутной армии того именно оружия, которые требовались для уравнения боя; что состояние  в  вооружение  наших  береговых крепостей были  неудовлетворительны;  что  у  нас  не  доставало железных  и  даже  шоссейных    дорог... Сверху    блеск-    внизу гниль...Везде преобладают у нас  стремления  сеять  добро  силой. Везде пренебрежение и нелюбовь к  мысли...Везде  противоположение правительства народу, казенного частному. Пренебрежение к каждому из нас в особенности и к человеческой личности вообще водворилось в законах..."

  Именно  во  время  войны  Николай  должен  был  убедиться,  что огромный, много лет создаваемый  и  лелеемый  им  государственный аппарат,  никуда  не  годится.  Дело  со  снабжением   армии    и медицинским обслуживанием было поставлено настолько скверно,  что солдаты постоянно голодали, а смертность была невероятно высокой. Интендантство, медицинский департамент и  даже  благотворительные организации, призванные опекать больных, стариков,  сирот,  вдов, ветеранов, превратились  в  прибежище  воров  и  мошенников  всех мастей и оттенков.

  Характерен  такой  случай,  происшедший  незадолго  до   начала Крымской  войны:  1  февраля  1853  года  Николаю  доложили,  что директор  канцелярии  Инвалидного  фонда  Комитета   о    раненых Политковский, похитил значительно более миллиона рублей серебром. Николай был потрясен не столько размерами хищения,  сколько  тем, что кражи совершались много лет подряд, а на балах и  на  кутежах Политковского   бывали    не    только    многие    министры    и генерал-адъютанты, но и сам Дубель, стоявший  во  главе  третьего отделения императорской канцелярии.

  Председателем же этого Комитета  был  генерал-адъютант  Ушаков, облеченный особенным доверием императора. Когда  военный  министр князь Долгоруков ввел Ушакова к Николаю, только  что  узнавшему  о величайшей  краже  своего  царствования,    император    протянул похолодевшую от волнения руку Ушакову и сказал: "Возьми мою руку, чувствуешь, как  холодна  она?  Так  будет  холодно  к  тебе  мое сердце." Все члены Комитета о раненых были преданы военному суду. Негодование Николая было столь велико, а печаль столь безысходна, что, по свидетельству близких к нему людей, "государь занемог  от огорчения и воскликнул: "Конечно, Рылеев и его сообщники со  мной не сделали бы этого!""

  Зимой 1854 года Николай  вместе  с  Александрой  Федоровной  на время переехал в Гатчину, не желая никого видеть, и  долгие  часы проводил наедине с нею. Его тоска усугублялась тем, что снова -  в который уже раз- императрица тяжело  заболела,  и  врачи  боялись даже за ее жизнь. Фрейлина Тютчева, бывшая вместе с царской четой в Гатчине, записала в дневнике 24  ноября:  "Со  времени  болезни императрицы  при  мысли  о  возможности  ее  смерти    несчастный император совершенно утратил бодрость духа. Он не спит и не  ест. Он проводит ночи в комнате императрицы, а так как больную волнует мысль, что  он  тут  и  не  отдыхает,  он  остается  за  ширмами, окружающими кровать, и ходит в одних носках, чтобы  его  шаги  не были слышны. Нельзя не быть глубоко тронутым при виде такой чисто человеческой нежности в этой душе, столь надменной по внешности." Далее она писала: "За последнее время он с каждым днем становится все более и более удручен, лицо озабочено,  взгляд  тусклый.  Его красивая и величественная фигура сгорбилась, как бы под  бременем забот, тяготеющих над ним. Это дуб, сраженный вихрем, дуб,который никогда не умел гнуться и сумеет только погибнуть среди бури."

  4 февраля 1855 года Николай заболел гриппом. По  совету  врачей, он не выходил из Зимнего дворца и проводил большую часть времени, лежа в своей  походной  кровати,  и  укрываясь,  по  обыкновению, шинелью. А между тем, из-под Севастополя шли известия  одно  хуже другого. Николай нервничал и пребывал в постоянном унынии.

  9 и 10 февраля он ездил на смотр маршевых батальонов,  несмотря на то, что мороз стоял больше 20 градусов. Целые дни он проводил, стоя в открытых санях и 10 февраля вернулся во дворец  с  высокой температурой.

  12 февраля пришло известие о неудаче, постигшей  русскую  армию под  Евпаторией. В  этот  день  император  отказался    принимать министров и не притронулся к пище. В ночь  на  13  он  бродил  по залам  дворца,  ни  на  минуту  не  сомкнув  глаз.  Безысходность положения страшно угнетала его. Николай понимал, что гибнет  дело всей  его  жизни,  но    не    мог    воспрепятствовать    этому. Государственные дела тяготили его. 15 февраля он сделал последнее распоряжение- сместил главнокомандующего Меншикова и назначил  на его место Горчакова.

  В ночь на 18 февраля император скончался.  Незадолго  до  смерти Николай вызвал к себе цесаревича и долго  говорил  с  ним,  давая последние наставления. Между прочим, как  это  известно  со  слов самого Александра, он сказал ему: "Сдаю тебе мою  команду,  но,  к сожалению, не в таком порядке, как  желал,  оставляю  тебе  много трудов и забот." Затем он велел одеть себя в генеральский  мундир и привести всех близких. Простившись с  внуками,  он  причастился при всех. Вечером началась мучительная агония. Прежде,  чем  речь окончательно покинула Николая, он сказал Александру: "Держи  все, держи все". Это было его последнее напутствие.

  Официально было  объявлено,  что  Николай  умер  от  воспаления легких, наступившего вследствие простуды и гриппа. Однако,  почти сразу же пошли слухи о самоубийстве императора. Известно,  что  в ночь с 17 на 18 февраля Николай вызвал к себе доктора  Мандата  и имел с ним разговор с глазу на глаз. Впоследствии  Мандат,  уехав из Петербурга в Германию,  рассказывал,  что,  придя  к  Николаю, застал того в состоянии безысходной  депрессии.  Император  сразу заговорил о том, что, видимо, занимало его все последние  дни.  Он сказал,  что  ход  войны  раскрыл  ему  губительность  внешней  и внутренней политики, что исправить он ничего уже не может,  да  и не хочет, и что поэтому должен уступить место своему сыну.  Затем он потребовал у доктора яд. Мандат, хотя и  с  большой  неохотой, должен был уступить этому приказу.

  Конспекты по истории России http://proza.ru/2020/07/17/522