Гений и злодейство

ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО


                Виктору  Куржалову,  Григорию Белоцерковскому,
                Николаю Романовскому,  Даниле Сомкнулову, с улыбкой.               

                               
Звуки моцартовского менуэта сверкающими  брызгами разлетались по залу, отражаясь в хрустале зажжённых люстр и исчезая в тёмных уголках галёрки. Музыканты старались изо всех сил.

На последних тактах боковая дверь партера открылась, и вошёл… Сальери. На нём был седой парик с бакенбардами и серый, отделанный серебром камзол. В вытянутых вперёд руках Сальери держал высокий хрустальный бокал, до краёв наполненный прозрачной жидкостью вишнёвого цвета (честно говоря, это был компот).

Не сводя сосредоточенного взора с бокала, Сальери осторожно продвигался по проходу между зрительскими креслами и декламировал:


Кто скажет, чтоб Сальери гордый был               
Когда-нибудь завистником презренным,         
Змеёй, людьми растоптанною, вживе               
Песок и пыль грызущею бессильно?

Никто! А ныне – сам скажу – я ныне            
Завистник. Я завидую: глубоко,            
Мучительно завидую.
– О небо!

Где ж правота, когда священный дар,               
Когда бессмертный гений – не в награду         
Любви горящей, самоотверженья,               
Трудов, усердия, молений послан –
А озаряет голову безумца,               
Гуляки праздного?..


- Ааа! Ага! – раздался крик с противоположной стороны, и в зал ввалился… Моцарт собственной персоной. Он
тоже был в парике, камзоле, панталонах, белых чулках и туфлях с пряжками.


- Ага! Увидел ты! А мне хотелось               
Тебя нежданной шуткой угостить.

- Ты здесь! – Давно ль? – осведомился Сальери, на секунду отвлёкшись от бокала с ядом.

- Сейчас. Я шёл к тебе,               
Нёс кое-что тебе я показать;               
Но, проходя перед трактиром, вдруг               
Услышал скрыпку…


Моцарт махнул рукой в сторону нашего альтиста Вити (он у нас – единственный парень в квартете, поэтому
роль пушкинского «скрыпача», безусловно, досталась ему).


…Нет, мой друг, Сальери!
Смешнее отроду ты ничего               
Не слыхивал…
- О чудо!               
Не вытерпел, привёл я… скрыпача               
Чтоб угостить тебя его искусством.


По замыслу режиссёра, у всех участников сего действа, которое происходило на седьмой день театрального фестиваля,  должны были слегка подрагивать руки – день закрытия  всё-таки, да ещё День театра впридачу. Итак, повинуясь жесту подрагивающей руки Моцарта, Витя встал со своего места на сцене, поднял альт, и попытался поднести дрожащий смычок к инструменту.
Вообще-то, Витя у нас – абсолютно положительный парень без вредных привычек, поэтому роль скрипача-алкалоида давалась ему с трудом, несмотря на подбадривающее дрожание остальных действующих лиц и разъяснения режиссёра на репетициях.


- Из Моцарта нам что-нибудь! – скомандовал Моцарт.


Витя с хрустом опустил смычок на струны и начал коряво наигрывать тему «Менуэта». Моцарт разразился гомерическим хохотом вместе с публикой, которая уже давно веселилась вовсю. В этот момент кулисы на противоположном конце сцены раздвинулись, и оттуда вылез наш любимый артист Григорий Яковлевич, который, согласно замыслу режиссёра, изображал театрального дворника, и, по совместительству, конферансье. В руках он держал совок и метлу.


- И ты смеяться можешь? – не согласился с коллегой Сальери, неуклонно приближаясь к тому со своим роковым бокалом.
- Ах, Сальери! – продолжал хохотать Моцарт, - Ужель и сам ты не смеёшься?


В этот момент Моцарт зафиксировал свой взгляд на бокале и чрезвычайно им заинтересовался. Григорий Яковлевич, подметавший сцену, тоже попробовал переместиться поближе к бокалу, но Сальери грозно посмотрел в его сторону.


- Нет! (Сальери решил отстаивать свою точку зрения до конца и разъяснить-таки коллеге, в чём тот не прав).               

- Мне не смешно, когда маляр негодный               
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,               
Мне не смешно, когда фигляр презренный      
Пародией бесчестит Алигьери.


Невероятно, но бокал всё-таки оказался в руках у Моцарта.
 
Яковлевич  попытался протянуть к нему дрожащую руку.

- Пошёл, пошёл! – начал отгонять Яковлевича от бокала бдительный Сальери. Тот  отпрянул.

- Постой же: вот тебе! – вмешался сердобольный Моцарт и бросил Яковлевичу монетку. – Сходи, принеси ещё!

Григорий Яковлевич послушно подобрал монетку, отбросил метлу и ушёл за кулисы.

Моцарт, наконец, сосредоточился на бокале и картинно осушил его, воскликнув при этом:

- Я пью за день театра!


Сальери, любовно наблюдавший за каждым глотательным движением Моцарта, в радостном возбуждении потёр руки.


Моцарт аккуратно поставил бокал на авансцену (реквизит  всё-таки) и начал посылать публике воздушные поцелуи.

«Неожиданно» он издал ужасающий крик, схватился за живот, согнулся, откинулся назад, потом начал беспорядочно молотить руками воздух.


Сальери радостно завопил и приготовился добивать жертву, вытащив из-за пояса два картонных кинжала, специально изготовленных бутафорами по этому случаю.


«Сладкая парочка» отправилась в обратное путешествие через весь партер, оглашая воздух воинственными криками. Моцарт на каждом шагу падал на подворачивающихся зрителей. Сальери покалывал его кинжалами в бока и прочие чувствительные места.  В воздух взвивались алые атласные ленты, которые Моцарт незаметным ловким движением выбрасывал из бокового кармана. Это были, несомненно, струи крови…


Разумеется, все симпатии и зрителей, и музыкантов, были на стороне Моцарта. Так уж повелось с пушкинских времён…


А  ещё очень хотелось крикнуть Моцарту: - Отстреливайся, Коля!