Телефон

В моем детстве телефоны уже были, практически, в каждой квартире и активно использовались как средство коммуникации с многочисленными родственниками, друзьями родителей,  одноклассницами сестры и моими сердечными подружками…. Но, я ни разу не слышала, чтобы по домашнему телефону обсуждались какие-либо деловые вопросы или служебные новости.  Тогда  был социализм, ну или полусоциализм, когда всё можно было успеть в рабочее время, а понятие ненормированный день являлось большой редкостью… 
 Потому, когда, не поступив с первого раза в институт, я пришла работать на студию документальных фильмов, моё отношение к телефону, с надписью «мультцех»,  стоявшему в коридоре, было очень уважительным. Первое время мне, конечно, не разрешали брать трубку: не успела со всеми познакомиться, узнать  тонкости работы в коллективе, а также усвоить привычки каждого.
Прошло некоторое время, и я со всеми перезнакомилась. Типажи там, надо сказать,  подобрались очень интересные. Старушка Буховцева, с неизменной беломориной в углу рта, ежеминутно боявшаяся увольнения и пожарных, работала оператором комбинированных съемок, в силу возраста,  часто болела,  и снимала очень много брака. Пятидесятилетний оболтус Соломатин служил художником, ленился, делал все спустя рукава, а потому вынужден был часто заискивающе извиняться, что со временем научился делать профессионально.  Великан Кольцов, тоже художник, вечно опаздывавший и прятавшийся от начальства.  Мокова – оператор, а по совместительству – мама двоих детей, воспитывать которых ей приходилось в одиночку, поэтому она часто под предлогом работы на трюк машине, которая  располагалась в темной комнате этажом выше, убегала за покупками, или в аптеку, или  в поликлинику.
 Единственный, кто работал с выдумкой и на совесть был художник по фамилии Пегий.  Он всегда приходил в цех самым первый, а уходил – последним, обедал прямо за рабочим столом, а  курить или болтать по телефону не отлучался. И была у него на это всё одна единственная причина – работать он вынужден был за двоих, за себя и свою жену Маргариту Константиновну, даму гламурную и очень занятую. Она, конечно, появлялась с утра на студии, проходила по всем комнатам, а потом  тихонечко исчезала до конца рабочего дня.
 Комнатка у нас была маленькая и темная, потому, каждый раз заходя к нам, она с чувством восклицала –« Темно у вас, ну прям как в склёпе» . Любимой картиной Маргариты Константиновны была «немец пролетел», очень часто она её предлагала как ответ на вопрос в кроссворде. Мне, конечно, было к чему присмотреться. 
Шло время,  и вот, наконец, настал день, когда все решили, что я  уже достаточно самостоятельна и могу сама подходить к телефону. Делать мне особо было нечего, молоденькой девчонке семнадцати лет мало что можно было доверить. Я ждала. Телефон не звонил. Это был общеизвестный закон подлости во всей своей красе.
Немного задремав, звонок я услышала не сразу. Запыхавшись,  подбежала к телефону и схватила трубку. «Аллё, я вас слушаю» В трубке раздался хриплый голос человека явно нерусской национальности. «Алле? Мне Гогу позовите».  «Гогу? Какого Гогу? Нет у нас никакого Гоги», – пронеслось в моей голове. В трубку же я вежливо сказала, «А у нас таких нет». « Как нет?», - удивился голос на том конце провода, «А Натан где?»  «Не знаю, где Натан, - растерянно ответила я. Голос вдруг стал зловещим и приглушенным, «Ты что, и Мамуку не знаешь?», - угрожающе спросил он. «Не знаю я никакого Мамуку», в отчаянии  закричала я и бросила трубку. 
Голос больше не перезвонил. А мне стало так обидно, так обидно. Ведь я знала всё и про всех. Знала, что, если спросят Мокову, то надо сказать, что она работает на трюкмашине,  что Кольцов задержался у врача, а Буховцева заболела. Я знала ответы практически на все возможные вопросы, а про  Мамуку ничегошеньки. У меня поднялась температура и я заболела. Я всегда болею, когда мне становится очень обидно.)