Последний вальс

Капли дождя лениво танцевали на стеклянной поверхности воды, оставляя равномерные круги потревоженного речного спокойствия. Каждая капля совершала свое медлительное па в ожидании еще неведомого, но уже необратимого завершения рокового вальса.
 
Дул холодный, пронзительный, тревожно завывающий ветер. Дул, не жалея никого и ничего. Словно обезумевший, тратил драгоценные силы на перепугано убегающую листву, озябших пташек, гордые волны городского водоема. Заметив тонкий силуэт на мосту, остановился, задумался, отвлекся от веселья. Казалось, что такая тонкость и красота не должны, да и не могут быть одинокими, забытыми, невостребованными: но были. Жизнь любит парадоксы, роковые сюжеты, великие катастрофы.

Точно так же вытанцовывали пируэты и слезы на ее лице. Стремительным потоком они изливали свою боль, полную обид и разочарований, оставляя ровные полосы опустошенной грязи. Казалось, кроха вот-вот превратится в огромную слезу и также как и эти капли станцует последний танец, сольется в своем искусном порыве с волнами, исчезнет с ними на дне. Нет, боль не отпускала, она постепенно, шаг за шагом нападала на тщательно уложенные волосы, хрупкие плечи, дрожащие руки, тем самым безжалостно объявляя приговор: жди, терпи, борись — не спасешься, если стала моей поздней гостьей. Увидев слабость запоздалой посетительницы, боль не торопилась, смаковала плодами человеческих ошибок из осколков разбитого, уничтоженного взаимной глупостью счастья.

Тонкие каблучки застучали по мостовой в такт вальсирующим дождинкам. Ничто не могло уберечь ее от выполнения принятого решения.

Дверь отворилась с таинственным, затяжным скрипом. Белый, пушистый комочек кошачьей шерсти упал под ноги.
— Здравствуй, маленький! Солнышко мое, я пришла! Бедный малыш, ты так заждался, соскучился. Голодный? Я тоже. Сейчас, — нежные, теплые, ласковые слова лились из ее уст дивной музыкой, от которой рядом все оживало: животные, растения, книги на полке и те прихорашивались в ожидании общения с ней.

Надрывно зазвенел дерзко красный телефон.
— Да. Я Вас слушаю, — в голосе зазвенели металлические нотки. Все в комнате напряглось в ожидании: кто смеет тревожить? Но легкий смех хозяйки всех успокоил. Трубка ровно легла на свое прежнее место.

И все потекло, побежало своим чередом. Только необычным своим порядком, что-то сломалось в ней, в них, во всем. Все это знали и ждали неотвратимого удара. Часы на стене равномерно разбивали жизнь на минуты, секунды, отрезки, обрывки времени — этого неумолимого и самого справедливого судьи человеческой жизни.   
В комнате повисла надрывная тишина. Все замерло в трепетном ожидании грозы. Так на море все стихает за минуту до шторма.

Сердце упрямо вырывалось из груди, трепеща в костлявых руках боли. Никто даже предположить не может, каким гнетущим бывает одиночество, как оно точит изнутри день ото дня; и ничто не может спасти от этого адского слезоточивого газа души.
Сначала оно просто становится гостем твоей обители, потом оно тревожит твой разум и, в конце концов, зарывается в твоей душе, заматывается в ее тепло, навевая постоянную грусть и осознание того неотвратимого ужаса, который ожидает тебя вдали от друзей и знакомых. Когда вечер, приносящий многим спокойствие, становится настоящей пыткой для истерзанной души, потерявшегося сердца.

Свернувшись клубочком на диване, она пыталась найти себя в потаенных уголках разбитого храма любви. Вспоминался вчерашний вечер: все те же глаза, но теперь холодные, те же руки, ныне убивающие, тот же танец, только в этот раз последний…их последний вальс. Как сложно иногда быть гордым, взрослым человеком! Как хочется позволить себе детские проказы, наивные слезы! Только в разрешении взрослых проблем —это не выход.

Слезы предательски покатились по щекам. Казалось, им не будет конца. Ветер поддерживал отчаянье за окном, врываясь в оконные рамки и стекла, пытая своими ударами рассерженную форточку. И не было выхода из этого порочного круга. Неуклюжая слезинка написала неровный круг на поверхности бархатной щечки. Она не знала, что это ее последний танец на этом лице, потому что слез больше не будет. Это был последний вальс боли в ее сердце.

Понятливый вечер все скрыл под плащом своего темного благородства.
Сна не было. За окном утренний гимнастикой занимался рассвет: легким шелестом листвы раскачивался на ветвях деревьев, рассыпался белым пеплом акаций, шорохом просыпающейся природы таял в реке, открывал двери новому дню. Если бы он только знал, каким долгожданным он был — этот рассвет! Ее рассвет.

После долгой бессонной ночи начинался новый день. В ожидании новой пытки останавливалось сердце и замирала душа. Пытки, которой для нее стала жизнь. Каждое утро начиналось с томительного нытья в районе сердца. Люди порою даже не представляют сколько злости и жестокости они несут в себе. Они равнодушно судят и казнят, бездумно проклинают, в их ледяных душах нет места для любви. По телу пробежал мрачный призрак страха — озноб.

Решительный шаг: она знала, его следует сделать либо сейчас, либо не делать никогда. Тонким каллиграфическим почерком девушка укладывала упрямые слова на бумагу:

«Милый! Мне так хочется рассказать тебе о своей любви, так хочется простить тебя за предательство. Мне так сложно поверить в то, что ты меня оставил в тот момент, когда нужен больше всего на свете: больше света, воздуха, самой жизни. Я мечтаю о том, что когда-нибудь мы забудем о той встрече, которая изменила нас. Сможем забыть и простить друг друга за то, что не сберегли в наших сердцах любовь, которая не найдет выхода из того угла, куда мы сами загнали ее обидами, предательствами, ссорами. Ей нет места в этом мире, она слишком прекрасна и сильна, чтобы радовать нас своими частыми посещениями, чтобы убедить мир в том, что она есть и не разочаровать его своим присутствием.

Любовь так долго спала в наших сердцах, в потаенных уголках израненных душ. Спала так глубоко, что не сможет выбраться на свет. Мы ей не дадим. Мы достойные дети нашего времени: боимся себя, ненавидим и презираем других. Когда она появляется, мы ее гоним, терзая предательствами, губительной ложью. Не жалея маленького, скромного чувства. Мы обличаем это в благие намерения, понимая, что со старостью и мудростью придет осознание того, что все утеряно безвозвратно, навсегда. Разбито собственными руками, растоптано собственными ногами.

Эта потеря не даст заснуть, не даст радоваться последним крохам жизни, осколкам счастья, оставшимся нерадивым влюбленным. Я буду жить воспоминанием о тебе, мечтою с тобой».

Письмо лежало на столе и грелось в лучах весеннего солнца. Оно никогда не попадет в почтовый ящик и не увидит городского почтальона — это ее письмо для нее.
За окном тревожной песней заливались птицы. Нежная зелень раскрывалась навстречу солнцу и теплу. Юные деревья тлели в его ласковых лучах и верили в счастливое завтра, прямо как люди. Жизнь продолжалась, заглядывала лукавым взглядом в глаза судьбе, испытывала своих подопечных тайнами мироздания.

Твердой походкой девушка вышла из квартиры и закрыла за собой дверь прошлого, болезненного падения, распахнув двери в новый мир простого человеческого счастья, сотканного из тленных побед и непродолжительных поражений. По мокрой мостовой каблучки отсчитывали последние минуты счастья, которое еще дремало в ее уставшем теле. Его пепел присыпал воспоминания о былом чуде, пережитой любви, ушедшей жизни.

Наступил новый день, новая борьба, которая принесет, может, новую временную капитуляцию; способную приготовить прекрасную, свежую, орошенную горячими слезами, почву для великих побед, несокрушимых, вечных как сама жизнь.