Букет

Бут-туп-бут-туп- бут-туп…

Стучат колеса вагона на стыках.

Бут—туп-бут-туп…

В купе нас двое. Я и полковник. Артиллерийских войск. Это понятно по эмблемкам в петлицах.

Впрочем, китель уже – не первого срока носки. Бывалое обмундирование. Видно, что полковник – уже не дествующий. А офицер, как говорится, глубокого запаса. Или отставки. И мундир парадный надевает не каждый день.

Но все – чин-чинарем: медали – в ряд, справа – ордена, знак гвардии…

В  дверь купе постучали. Пришла проводница. – в фирменной одежде, с чайником в руках:

-Чаечку не желаете? Есть еще вафли, печенье… - затараторила привычно-заученно. .

-Чайку бы не мешало, - отозвался мой сосед. – Как Вы? – обращаясь ко мне.

-Нормалек! Плещите в стаканы! – отвечаю.

Наша дорожная стюардесса налила в эмпээсовские (вот же живуча традиция!) стаканы с подстаканниками  (с намеком на мельхиор) чайку. Взяли мы по пачке и печеньица – похрустеть перед сном.

И тут я обратил внимание на букет цветов, что лежал на нижней полке, укутанный в бумагу. Полковник перехватил мой взгляд и стал рассказывать.

-Я отдыхал в санатории. Знаете ли, стало сердчишко пошаливать. Да и немудрено: годочки-то тикают…
Пенсия, вроде, небольшая. Но подкопил немножко: однова живем, как говорится. Здоровье – оно же дороже всяких денег.

А тут – звонит мой боевой друг. И говорит, что, мол, так-то и так: нашел с помощью внука и этого самого интернета  Анечку. Санитарку , стало быть, нашу фронтовую. И адрес диктует.

Тут уж я удержаться не смог: надо же, столько лет прошло, а мы – живы-здоровы! И рядом, почитай, обретаемся.

Я перебил полковника:

-Может, цветы в воду поставить надо?

Полковник пожал плечами:

-Вообще-то, я привык дарить цветы, так сказать, свежими.Но, наверное, Вы правы…Поезд приходит рано утром. Могут и подвять малость.

Я вышел из купе и вскоре вернулся со стеклянной банкой, наполненной водой.

Мы осторожно выпростали букет из бумажной обертки и водрузили цветы в емкость.

-Так вот, - продолжил мой сосед по купе, - Ане я, почитай, вторым рождением обязан. Она меня, израненного – а весу во мне было в ту пору не менее ста килограммов –из-под огня вытащила. Ползком, по снегу. А снаряды лютуют, рядом рвутся. Она только пригнется да меня своим телом прикрывает. А сама-то – пигалица пигалицей: откуда только и силы брались! Сдала в санбат – и снова  поползла за ранеными.

Жива осталась: я ее пару раз видел между операциями, что довелось, как говорится, на своей шкуре прочувствовать.

Он замолчал. А колеса продолжали выстукивать свое бесконечное: бут- туп, бут-туп…

-А тут – такой случай: я в санатории, а до города, где живет Анечка, - рукой подать. Ну, и решил  проведать боевую подругу.

Я много раз вспоминал Анечку, - продолжил сосед по купе. - Слово себе давал: разыщу после войны – поклонюсь до земли и руки поцелую. Да все не получалось как-то…То-се… Списывался с бывшими сослуживцами – никто про Анечку не мог мне сказать. А вот теперь узнал, где она живет. Вот, еду… Волнуюсь, черт побери, как пацан какой-то…


Я ничего не ответил полковнику. Меланхолично помешивал ложечкой в стакане чай, наблюдая, как чаинки совершают центробежные движения.

Под монотонный стук колес мы закончили чаепитие и, пожелав друг другу спокойной ночи, улеглись на жестких вагонных полках.

…Утром я обнаружил, что остался в купе один. На  столике стояла банка с водой. А на скатерти – пара лепестков прекрасных  южных цветов, названия которых, к сожалению, я не знал…