На берегу неба

Прошлого нет и будущего нет.
Настоящее – миг, которого мы не замечаем,
провожая прошлое и мечтая о будущем.
***

Я умерла вчера. Завтра мои похороны. Меня убили – пьяный шофер грузовика смял мою машину в лепешку. Долго не понимала я, что меня больше нет. И до сих пор мне трудно поверить в это.
Меня больше нет!
Я не существую!
Лишь душа моя доживает последние дни в теле. Что будет потом? Что?
Я лежу в гробу в том самом красном платье, которое купила на толкучке, никогда не одевала и одевать не собиралась. Оно мне не шло, это платье, мне вообще не идут яркие цвета. Кира, дочь моя, прекрасно зная все это, все же обрядила меня в эту красную тряпку. Остальной мой гардероб она, скорее всего, заберет себе. Ну и пусть. Пусть одевается девочка, там есть вполне приличные вещи от Живанши и Версаче.
И все же я хотела бы лежать в моем любимом костюме цвета кофе с молоком. Но сейчас в нем расхаживает моя любимая дочь, ей он тоже очень идет. В принципе, она права. Зачем сжигать превосходный костюм от Диора? Для кремации вполне подойдет уродское платье с толкучки.
Надо мной склонялись все новые и новые лица в черном. Я не помню этих людей и еще вопрос, помнят ли они меня. Вот надо мной склонилась Кира. Надо было почаще говорить девочке, что не стоит так ярко красится, тем более маминой косметикой для зрелой кожи. Мальчики могут неправильно ее понять. На ее лице не было выражения горя, не было ни единой слезинки, она вообще не плакала: уж я-то ее знаю.
А это мой бывший муж. Господи, он плачет! Не стыдясь крупных горьких слез, он плачет надо мной навзрыд!
Маленькое отступление: 8 лет назад он бросил меня, сказав, что я его недостойна, что я слишком маленькая натура для его широкой души.
Это умереть надо было, чтобы он пришел ко мне и плакал.
Моя лучшая подруга Любка не плакала. Она всем рассказывала, сколько у меня было мужчин, как их звали, их семейное положение, место их работы, место их постоянного жительства и много других никому не нужных анкетных данных. Люба преувеличивала: не было у меня никого. Не до этого было. Я очень много работала и скакала по жизни как взмыленная лошадь. Так и не успела пожить нормально, знала бы, что умру так рано, бросила все к чертям и махнула бы в кругосветное.
Видимо, я была довольно известным человеком. Возле гроба столпилось много знаменитостей города, все принесли цветы и говорили речи. Я умерла бы со скуки, если бы не умерла раньше.
Чего только не говорили. И какая хорошая я была, и умная, и талантливая, и знаменитая, и красивая, и так далее. Но то, что в первую очередь я была женщиной, матерью, человеком, наконец, никто не сказал. «Видимо, для них я вовсе и не человек была», - грустно подумалось мне.
Киры у гроба не было. Она флиртовала в соседней комнате с молодым поэтом Яном. Пусть живет девочка, пусть радуется жизни, а не льет никому не нужные слезы над гробом матери.
Вечером меня переставили со стола к окну. «Покойнице все равно» - так сказали они: Кира, Люба, Ян, и многие другие, что решили остаться на ночь. Кира и Ян ушли в мою комнату и легли в мою постель. Остальные гости, поряд очно уже набравшиеся, пили за упокой моей души. Проскальзывали шутки и смешок.
На улице была гроза, и окно распахнулось, (видимо, было неплотно закрыто). Капли падали на меня, мне было неуютно. Несколько раз за ночь я пыталась заплакать, но не могла – я ведь умерла. Зато я наблюдала рассвет – когда гости вповалку храпели – ничего прекраснее в жизни не видела! Как изумительно поют птицы в четвертом часу ночи! Какое великолепное небо! Эх, знала бы…
Утром меня опять поставили на стол. Гости привели себя в приличествующий скорбный вид. Из спальни вышла Кира в шелковом халате, разумеется, моем, за ней Ян. Дочь подошла ко мне.
- Смотрите! – вдруг испуганно вскрикнула она, - мама плакала!
- Не может этого быть, - заявила Люба, - девочка моя, ты переутомилась.
Ага, после бурной ночи с молодым поэтом.
- Да нет, ну что вы, тетя Люба, - возразила моя дочь, - я знаю маму. У нее всегда, когда она плачет, такое выражение лица, будто на паперти стоит. Вчера у нее лицо было словно каменное, а сегодня жалобное такое, нищенское, словно умоляет о чем-то.
Сказала бы тебе, доченька, и за паперть, и за нищенку! Ну, спасибо, отблагодарила родную мать!
По моей щеке вдруг скатилась слеза.
- Смотрите! – взвизгнула Кира и умчалась в спальню. Гости долго стояли в оцепенении над гробом, а потом постарались исчезнуть под каким-то глупым предлогом.
Через несколько часов меня кремируют. Не сказала бы, чтоб я была в восторге от этой идеи. Закопали бы уж лучше в землю. Но все мои близкие вдруг в один голос заявили, что я всегда хотела, чтоб меня кремировали. Странно, вообще не помню, чтоб когда-нибудь упоминала о кремации, более того, эта идея мне никогда не нравилась. Но что поделаешь, теперь я бессильна сделать что-либо…
Все утро приходили все новые и новые люди, лица которых уже начали сливаться в одну безликость. Они говорили речи и плакали. Больше всего меня тронули слова нищего, который много лет просил на пропитание у магазина, что находился в доме напротив. Старик говорил, что я была очень добра к нему, всегда подавала, когда проходила мимо. Он сказал, что он будет молиться, чтобы я стала ангелом. Речь свою он закончил слезами. Я готова была расплакаться вместе с ним.
Наконец меня погрузили в катафалк и повезли в крематорий. В катафалке я пыталась вырваться на свободу, я ведь мертвая, мне все можно! Но я так и осталась лежать в гробу с лицом «как у нищенки», как выразилась моя добрая дочурка.
Когда я увидела крематорий, то поняла, что это самое мерзкое здание из всех мной виденных. Собралось много народу, в том числе и журналистов. Перед выходом из машины Кира промокнула глаза чуть влажным платочком. Правильно, журналистам не нужно знать, что ты не питаешь нежных чувств к матери.
Кира считает, что именно я стала виной нашего с ее отцом развода. Она считает меня изменницей и предательницей. Сначала, когда мы только развелись, Кира жила с отцом, потому что я тогда не имела постоянного заработка, а отец был директором небольшой фирмы. Позже, когда я стала всемирно известной и стала зарабатывать настоящие деньги, Кира переехала ко мне. Смышленая девочка, дитя своего времени. Я любила ее всей душой, сильнее всех на свете, а она смотрела на меня, как на предмет мебели, а когда я делала ей замечание, грозно ругалась и пускала мне в лицо сигаретный дым.
Моя девочка. Вырастет, образумится, и поймет.
Что поймет? Что с людьми надо жить по-другому? А если они с тобой не хотят по-человечески, то как? С волками по-волчьи  или по-человечьи? Может, действительно Кира права, относясь с презрением не только ко мне, родной матери, но и к остальным представителям рода человеческого?
Ответ в будущем, а будущего я не увижу, увидит его лишь только Кира…
За своими размышлениями я не заметила, как прозвучали все одинаковые и нудные речи, и ко мне стали подходить для последнего прощания.
Первой подошла Кира. Она поцеловала меня так, чтоб ее сфотографировали в нужном ракурсе, и прошептала:
- Чтоб тебе там все вспомнилось, мама.
Вторым подошел муж и сказал:
- Почивай с миром, и пусть земля будет тебе пухом.
А потом подходили люди, люди, люди, и Любка затерялась в их толпе.
Крышку гроба закрыли.
Душа моя заметалась в поисках выхода.
Но его не было.
Пламя стало разрывать гроб со всех сторон, и я очень скоро почувствовала дикую боль во всем теле. Моя душа взлетела вверх, оставив на грешной земле горстку серого пепла.
***
 
К великому своему удивлению, я оказалась не перед Страшным Судом, к которому уже приготовилась и с решением которого уже заранее смирилась, а перед книжным магазином на одной из центральных улиц города. Ночь уже сжала в объятиях город, было пусто и тихо. Только пьяница брел, держась за стену дома. Я встала у него на дороге. Он прошел мимо – не увидел, но о мою ногу споткнулся  – и все бормотал, видимо, репетируя: « Понимаешь,…мы с мужиками после работы…ну это…то самое…ты понимаешь…»
«Очаровательно, - разозлилась я, - теперь я призрак на крыльях ночи. Замечательно!» И, вся в негодовании, вошла в магазин, разумеется, сквозь двери и все мыслимые путы сигнализации.
  - Да будет свет! – Сказала я, поворачивая рубильник.
Миленько здесь: разноцветные корешки, золотые буквы, заоблачные цены. Злость моя мгновенно прошла при виде этого книжного рая. Сколько раз проходила мимо, мечтая купить хоть одну! А когда средства появились, стало отчаянно некогда читать, не говоря уж о хождении по магазинам. И вот мы остались наедине друг с другом: я, ночь и книги, и я беру их одну за другой, и они доверчиво раскрывают мне свои тайны…
И вот передо мной газета, которая вышла сразу после моей смерти. В ней статья известного критика обо мне, о котором я знала только то, что он критик. Я была приятно удивлена, что именно он написал обо мне.
Статья начиналась так:
«Оксана Ярская…
Это почти мое имя. Ярская – девичья фамилия моей бабушки со стороны матери, а Оксаной меня хотели назвать, да, жаль, не назвали.
…родилась в таком-то селе такого-то района такой-то области в семье сапожника и учительницы французского языка. От отца Оксана унаследовала трудолюбие и целеустремленность…
Ага, особенно тягу к выпивке, чем так любил погрешить папашка.
…От матери – литературные способности, любовь и языкам, именно благодаря матери Оксана прочла многих классиков…
Которые стояли у меня поперек глотки, а мамочкина занудность была достойной премии.
…Писать Оксана начала с самого детства. Ее первые стихи и рассказы
нашли активную поддержку среди учителей…
Особенно учительницы по литературе, которая привыкла видеть в каждом ребенке серость и посредственность. Меня она просто ненавидела.
…После окончания школы с золотой медалью…
Натянутой за уши…
…Оксана Ярская поступила в институт…
Чтобы поступить хоть куда-то…
…Вскоре молодую писательницу заметил известный журнал и опубликовал ее первую повесть «На льду»…
Окончательный вариант этой первой моей повести ничем не походил на мой собственный, настолько его «поправил» журнал. Я оббивала тогда пороги издательств и редакций, мне срочно нужны были деньги, муж бросил меня, работать по специальности я не могла. М-да.… Вот как это было… В редакции того самого журнала мне просто сказали: «Вы – бездарность» и выставили вон. Пришлось спаивать в ресторане главного редактора, и он взял-таки мою повесть, добавив презрительно: «Попытаюсь всучить вашу повестушку, но ничего не обещаю…»
…Повесть «На льду» получила широкую известность среди читателей и вскоре вышла отдельной книгой. Одно из крупнейших издательств подписало с Ярской контракт и выпустило одну за другой книги: «Дотянуться до Солнца», «Мифология любви» и многие другие. Потом были сборники « Я и вы», «Человечище», «Жизнь». Последним детищем писательницы была повесть «На берегу неба».
В этом месте критик брал отдых на абзац и пофилософствовал о смысле жизни и смерти. Подытожил мою жизнь, не забыл выразить сожаление по поводу моей скоропостижной смерти.
И, наконец, взялся за мою повесть «На берегу неба»:
«Повесть «На берегу неба» была закончена за день до гибели Оксаны Ярской…
Ах, как романтично! На самом деле именно эта повесть была моей первой вещью. Я просто боялась почему-то ее напечатать – ведь она была настоящей. А когда я ехала домой из издательства, отдав там рукопись, меня сбил грузовик. Вот и не верь после этого…
…Блестящая задумка, оригинальная композиция…
…Повесть стала достойным завершение писательской карьеры автора…
…Автобиографический элемент…
…Автор подает свою версию жизни после смерти…
…Отображение в героях повести членов семьи…
…Повесть как отклик автора на известный роман…
Ну уж нет!
Я захлопнула книгу и вышла из магазина.
Да в статье ни слова правды!
Меня всю трясло от злости. И люди ведь поверят этой статье, а не мне! Я не имею права голоса, меня нет в живых!
Неужели ни один не скажет правды?
Никто. Некому. Да и кому она нужна, эта правда?
Кому, кроме меня?
А меня уже нет…
Я брела по улицам города, никем не видимая, никому не нужная. Я надеялась, что хоть кто-то скажет правду. Весь город шелестел: «Умерла Оксана Ярская, умерла Оксана Ярская, умерла Оксана Ярская…». Мне было неприятно, такое ощущение, будто меня раздели на людной площади.
К концу дня я совершенно отчаялась.
Я проходила мимо магазина техники, когда услышала вдруг:
«Мы с мамочкой всегда жили в согласии, почти не ссорились. Конечно, она была непростым человеком. Особенно с ней тяжело было, когда она не могла по каким-то причинам дописать свою очередную повесть…»
Кира.
Моя дочь, отраженная в сотнях экранов выставленных напоказ телевизоров.
Я зашла в магазин и застыла, как вкопанная.
«Она была человеком, наверняка страдавшим маниакально-депрессивным психозом».
«Мы с Оксаной прожили несколько лет в согласии, пока она не заявила мне, что я ее недостоин, и что я слишком маленькая натура для ее широкой души».
«Она была моей лучшей подругой, но иногда забывала меня в вихре своих поклонников. Но на то я и подруга, чтобы понять и простить…».
«Я ее очень любил, но она не обращала на меня внимания».
«Мы печатали ее с самого начала, и я должен вам сказать, что она очень изменилась за эти годы. В какую сторону? Не знаю. Не мне судить».
«Она проходила мимо, всегда улыбалась и подавала мне…».
«Мы были хорошими подругами, несколько лет просидели за одной партой, и Оксана, бывало, дописывала какой-нибудь свой рассказ на уроке английского или математики. К сожалению, мы давно потеряли с ней связь…».
     «Меня удивляло, что она совершенно искренне всех прощала и не помнила зла…».
«Она была злой и склочной. Любила посплетничать».
«Скажу вам честно: я не знал ее настолько, чтобы сказать вам, что это был за человек. Но я сожалею о ее смерти…»

Калейдоскопом мелькали лица, колоколом били слова…

Не посвящайте мне страницы
И не пишите обо мне.
Я только брошенная птица,
Сгораю медленно в огне.

И я уйду во мглу ночную,
И стану я навек немой,
Я не хочу сгореть впустую,
Оставлю я завет простой.

Цените каждую секунду,
Она вот-вот уйдет от вас
Цените каждую минуту,
И это делайте сейчас.

Цените жизни наслажденье,
Улыбки блеск и взгляда сталь
Цените каждое мгновенье,
Чтоб было вас потом не жаль.

Не тратьте на меня страницы
Не мучьте памятью меня
Я только брошенная птица,
Остаток прожитого дня…

***

Летать прекрасно! Не описать словами, как прекрасно летать!..