От революции до войны - 1200 километров

...Последние месяцы выдались для Цура Шезафа жаркими. Поболтавшись несколько недель в Южном Судане и покинув его накануне непредвиденных боевых стычек (тут удача ему изменила), известный израильский стрингер приехал в бушующий Каир, а оттуда подался в Бенгази. На сей раз удача не подвела, и Цур вернулся из «горячих» точек с богатым уловом, которого уже вполне могло хватит и для фильмов, и для газетных статей, и для интервью, и для лекций, и для будущих книг.

И ЭТО НЕ ВСЕ О НЕМ

Цур – человек уникальный. Писатель, журналист, фотограф, стрингер, путешественник. Автор эксклюзивных телепередач. Изучал философию, археологию, историю, географию, биологию. Между делом освоил профессию режиссера и снял несколько документальных фильмов, и в том числе – для "Нешионал джеографик". Владеет несколькими языками, но лучшим считает язык коммуникации – способность говорить с человеком на его «ментальном» языке. На этой неделе вышла его 16-я по счету книга: роман, в основе которого история израильского летчика, попавшего в плен. Цур пишет не только романы, но и книги о своих путешествиях по экзотическим странам и «горячим точкам». Много рискует. В Ираке чудом избежал линчевания на рынке, где торгуют оружием. В Афганистане был похищен в качестве заложника, а затем вызволен. Смерти не боится. Поскольку убежден, что со смертью все закончится и не будет уже ничего. И в том числе – боли и страданий. Может потому ему и удается выживать там, где выжить совсем непросто?

НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ СТРИНГЕРА

- Ну, и куда дальше? – спрашиваю я его. – В Иран?

- В Иран мне нельзя, - отвечает Цур Шезаф (после недавнего броска по трем странам он выглядит непривычно усталым). - Я «засветился» своими репортажами из Ливана во время войны, а у «Хизбаллы» с Ираном информационные каналы слишком хорошо работают. Даже если сумею попасть в Иран, не факт, что я оттуда выберусь.

- О кей, если не в Иран, то - куда?

- Думаю, снова в Бенгази, потом в Японию – по крайней мере, с местами на самолет проблем не будет. Меня увлекает история поэта Мацуо Басе (17 век – Ш.Ш.), который путешествовал по Японии, описывая свои впечатления в стихотворной форме. Хочу взять его книгу и проехаться по местам, где он бывал.

- А Фукусима?

- Одно другому не мешает.

- Цур, а как ты представляешь себя и на каком языке говоришь, когда едешь в арабские страны? Все-таки ты израильтянин.

- Мой отец – англичанин, у меня английское гражданство, так что я могу спокойно попадать в такие места, куда с израильским паспортом не поедешь.

- А не боишься, что в какой-то моемент расслабишься и скажешь кому-нибудь привычное «бесэдер»?

Цур смеется:

- Не-ет уж, я в «горячих точках» не расслабляюсь. В Южном Судане не выходил из роли англичанина - говорил по-английски. А в Каире и Бенгази – по-арабски. Да и внешность у меня такая, что подозрений не вызывает.

РЕВОЛЮЦИЯ ПО-ЕГИПЕТСКИ

- Как ты попал в Каир, да еще в разгар событий? – спрашиваю я Цура. – Ты же был в это время в Южном Судане.

- Да, и получил там звонок из «Едиот Ахронот». Меня спросили: «Не хочешь поехать в Каир – вроде, там становится жарко», - и я сразу туда рванул. (Цур - "фриланс", свободный художник – в «горячие точки» ездит по собственному желанию, или по просьбе израильских телеканалов, журналов и газет – Ш.Ш.).

- Некоторым иностранным журналистам в Египте досталось...

- Меня не били, - улыбается Цур, - хотя я большую часть времени находился на площади Тахрир, где разворачивались главные события, и жил всего в двухстах метрах от нее. В Ливии, кстати, было опаснее: там до сих пор не могут найти группу журналистов из «Нью-Йорк таймс». Пропали четыре человека! Последний раз видели их видели в 180 километрах от Бенгази. И поверь мне, это были совсем не какие-нибудь зеленые мальчики. Ветераны!

- Что происходило вокруг тебя в Египте, когда ты там был?

- Все это было ужасно интересно и волнующе. Я провел там неделю. Правда, работать было очень сложно: мешали все – полиция, армия, люди, поддерживающие Мубарака...

- А братья-мусульмане?

- Я их там практически не видел. Это была светская революция. Бунт интеллектуалов. Было много молодежи, студентов... Особенно меня впечатлили две женщины – мама и ее дочь-студентка, которых я встретил в конце своего пребывания в Каире на площади Тахрир. Они сказали, что провели здесь восемь дней и не собираются уходить, пока не победят. То есть люди были готовы идти до конца и заплатить за это свою цену. Таких, как они, там было очень много.

- А как же сообщения о мародерах, разграблении музеев?

- Это происходило только в самом начале. Беспорядки, стрельбу и грабежи пресекли довольно быстро. Но в первые два дня у меня было ощущение, что будет много жертв. Все пережили тяжелую ночь, без конца стреляли. Я даже представить себе не мог, что эта революция так закончится, и в ней не будет жестокости, которой все ожидали.
Я видел, как сторонники режима швыряли в демонстрантов камни, а те не хотели отвечать и только, когда поняли, что без сопротивления их просто забъют, тоже начали защищаться. Видел, как толпу пытались разгогнать всадники на лошадях и верблюдах, а их просто стащили на землю и вытеснили с площади. Раненые были. Но никто из участников не хотел допустить гражданской войны. Армия проявляла сдержанность, не расстреливала бунтовщиков, чего многие опасались. И это спасло Египет во многих отношениях.

Не только молодые, но и более пожилые люди были полны решимости, их смелость вызывала уважение. Ради того, чтобы стать свободными, они были готовы даже умереть. Тебе это кажется наивным? Но пойми, мы живем в демократической стране, для нас – свобода слова, печати и прочие атрибуты демократии – привычное состояние, а у них этого никогда не было.

- Ты спрашивал египтян – каких перемен они хотят, кого хотели бы видеть в качестве нового лидера ?

- Все их ответы были очень похожи: «Неважно, кто придет к власти. Важно, что выбирать будем мы, а не за нас. И тот, кто возглавит страну, не будет сидеть на троне до скончания века – его можно будет переизбрать. Люди перестанут бояться, что их могут бросить в тюрьму за одно неосторожное слово».

ВОЙНА ПО-ЛИВИЙСКИ

- То, что происходило в Ливии, было похоже на события в Египте? Мировые СМИ причислили оба события к арабским революциям. А как это выглядело с более близкого расстояния?

- Я с самого начала ощутил разницу. У Мубарака все же была какая-то ответственность за народ, и египетская армия вела себя очень сдержанно, чтобы не допустить гражданской войны. Пусть это была не «бархатная» революция, и без жертв не обошлось, но стороны вели себя гораздо более разумно, чем можно было ожидать в самом начале. Отсюда и результат. Противники режима победили. Осенью в Египте будут первые за 30 лет выборы.
В Ливии другое. Там уже не революция, а гражданская война. Но вот что интересно: в Бенгази я слышал от повстанцев те же слова, что и в Каире: «Неважно, кто придет к власти. Важно, что мы сами будем выбирать нового лидера».

Кадафи – это не Мубарак. Ему плевать не только на мировое сообщество, но и на собственный народ. Тиран в чистом виде. Вначале Каддафи казался мне смешным - как любой псих-диктатор. Но после того, что я узнал о нем во время пребывания в Бенгази, я потерял к нему всякий интерес. Это не человек. Монстр. К таким мне даже приближаться не хочется.

- Что же ты узнал о Каддафи такого, чего еще не знал?

- Ты слышала о женщине по кличке «мать-нож»? Одна из приближенных Кадаффи. Раньше она жила в Бенгази, потом перебралась в Трипполи и заняла высокий пост. А кличку свою заслужила благодаря тому, что в свое время принимала участие в казни противников Каддафи. Этих людей вешали, а ее работа заключалась в «последнем объятии»: «мать-нож» поднималась на эшафот, прижимала к себе приговоренного и с силой дергала его вниз, чтобы переломить шейный позвонок. Людей забирали по ночам. Уюивали. Тебе это ничего не напоминает? Что меня поразило в Бенгази, так это спокойствие. Там и здесь полыхает и взрывается, а люди говорят: «Ну и что. Зато теперь никто не придет за нами ночью».

То, что Каддафи изобрел собственный календарь, отличный от существующих в мире, можно рассматривать как курьез. Но как быть с фактом, о котором я узнал от архитектора Бенгази: по единоличному решению Каддафи сточные воды от целого города сбрасывались на протяжении лет в одно из двух озер, расположенных неподалеку. И ни один специлист не смел при этом высказать свое мнение, отличное от мнения диктатора: уж слишком высокой была цена. Кадаффи не разрешал людям учить английский, опасаясь их связи с внешним миром. Все решения – даже по поводу того, как назвать гостиницу – принимал только он. И то, что в Бенгази разрушили рынок – одно из самых старых и интересных мест в городе - тоже его каприз.

- Какая обстановка была в Бенгази, когда ты там находился – еще до вмешательства западных стран?

- Была довольно спокойно. Бенгази – оплот повстанцев. Они организовали там пресс-центр для журналистов. В городе все работало, были продукты, бензин. Это очень большой и современный город – миллион жителей. Кстати, встретил там немало русских. Я не сидел все время в Бенгази. После того, как по приказу Каддафи разбомбили склады с оружием, чтобы оно не досталось повстанцам, я туда ездил, видел эти бесконечные ряды черных сгоревших пушек.

Уезжая, я не очень представлял, как будут разворачиваться дальнейшие события. Повстанцы к тому времени уже начали терять завоеванные ими в первые дни позиции, отступали под натиском наемников Каддафи, но при этом сохраняли оптимизм. Они по-прежнему верили, что им удастся свергнуть диктатора. Носили на голове красные береты, похожие на те, что были у республиканцев в Испании в 1936-м году.

Я от всей души желаю им свергнуть Каддафи. Тогда можно будет спокойно съездить в Трипполи, - смеется. – Я так никогда не был. Но, по моим ощущениям, ливийские повстанцы не очень готовы к серьезным боям. Такое ощущение, что люди просто взяли в руки оружие и начали палить во все стороны, и нет хорошей организации.

- Судя по твоим фотографиям из Бенгази, которые печатались в «Едиот Ахронот», события были довольно драматичные.

- Знаешь, на фотографиях происходящее часто выглядит более сурово, чем в действительности. На самом деле никаких тотальных боевых действий не было. Здесь что-то взорвали, тут что-то подожгли, там пуля просвистела. Конечно, и одна пуля может убить. Но это не было похоже на то, что называется «ад». В Ираке, Чечне, Афганистане, Косово и других «горячих точках» я видел куда более тяжелые картины.

- А что у тебя, стрингера-ветерана, ассоциируется со словом «ад»?

- Любая война – это ад. Но в настоящем аду мне довелось побывать всего дважды. В 1998-м, в Афганистане, где в одной деревушке во время землетрясения рухнула школа и погребла 157 детей – всех детей, которые там жили. Толчок был в 8 утра – только начались уроки... Я стоял посреди деревни, в которой остались только старики и взрослые, пытающиеся вытащить из-под развалин тела своих детей. Мне казалось, что даже воздух пропитан смертью.

Через год, в 1999-м, во время поездки в Косово я испытал то же состояние ужаса, когда оказался в деревне Рачак после того, как там произошла бойня: на улице лежало четыре десятка изувеченных и еще теплых трупов. Людей убили выстрелом в затылок и изуродовали им лица ударами прикладов.

- Я помню эту историю. Ты был единственным журналистом, который заснял свидетельство геноцида на пленку: снимки обошли весь мир, а вскоре после этого в Косово ввели войска НАТО.

- Это был настоящий ад – там, в Афганистане и Косово, - тихо произносит Цур и немного помолчав, добавляет. – На любой войне всегда шумно. Грохот танков, треск очередей, взрывы. А тут – тишина, безысходность и ощущение смерти.

«АЛЬ-ДЖАЗИРА» и другие

- В Египте ты находился среди демонстрантов, в Ливии – среди повстанцев. Легко ли оставаться объективным, и особенно, когда ты испытываешь к людям симпатию? И вообще - сохранять нейтралитет, не хватать в руки палку, когда на твоих глазах трое молотят одного, безоружного.

- Я всегда помню о том, что я – не часть происходящего, а всего лишь наблюдатель. Очень легко перейти эту грань, но тогда грош цена твоей журналистике. Когда я веду репортажи, я опираюсь на факты и стараюсь отключить эмоции.

Кстати, в Ливии был такой случай. Я с небольшой группой журналистов поехал в район нефтеперерабатывающих заводов. Мы наткнулись на следы авианалета: две воронки от снарядов, а метрах в пяти – пустая, поврежденная машина. Людей в ней уже не было – очевидно, их уже забрали.
Египетский журналист, который работал на «Эль Джазиру» сказал: «Вот оно, доказательство, что по приказу Каддафи бомбят машины мирных жителей». Я ему возразил: «При прямом попадании от машины ничего бы не осталось. Ее посекло осколками от снаряда. И убитых здесь нет» - и поехал в ближайший населенный пункт искать очевидцев. Выяснил, что среди пассажиров были убитые и раненые, которых отвезли в больницу. А мой коллега-египтянин тем временем уже успел передать «Аль Джазире» информацию об авианалете с прямым попаданием в гражданскую машину и пяти погибших, и ее процитировали еще в Си Эн Эн. Я не симпатизирую Каддафи, но я бы ни за что не стал передавать информацию, основанную на домыслах, как мой коллега. Это непрофессионально.

- «Аль Джазира» довольно популярна в арабских странах.

- Это объясняется тем, что, во-первых, «Аль-Джазира» поддерживает противников режима в арабских странах. Во-вторых, там много молодых, очень мобильных репортеров. Сейчас в «Аль Джазире» появилась новая служба: простым людям раздают камеры, просят снимать происходящее и передавать в редакцию через средства электронной связи. Вопрос – насколько можно доверять этим источникам. Я считаю, что «Аль джазира» не объективна и больше доверяю Би-Би-Си, где сохранились старые традиции в подаче информации.

- Ты предпочитаешь работать в «горячих точках» один или с другими журналистами?

- Все зависит от ситуации. В Каире я жил рядом с площадью Тахрир и работал в одиночку. В Ливии расстояния большие, и я большую часть времени крутился с коллегами - английским фотографом и американским журналистом. В Ираке, Афганистане и Южном Судане работал один, что довольно опасно. Когда в такой ситуации попадаешь в переделку, о том, что с тобой случилось и где тебя искать, никто не знает.

ЛИЧНЫЙ МОТИВ

- Вообще-то я давно хотел попасть в Ливию, - признается Цур. – Мой отец, выпускник Оксфорда, археологог, проводил там в 1940-е годы раскопки в известном городе Киренаика. Отец мой – настоящий англичанин, закрытый, немногословный, неэмоциональный. Рассказывал очень мало. О том, как он работал в Ливии и о его исследованиях я узнавал из книг. Мне ужасно хотелось увидеть эти места, пройти по его следам. Война-войной, но я туда все же попал и был потрясен красотой Киренаики. Это очень большой и красивый город на высоте тысячи метров. Ничего общего с привычным пустынным пейзажем. Все утопает в зелени. Я смотрел на море, расположенное далеко внизу, и замирал от этой невероятный красоты.

РОССИЯ ПОДОЖДЕТ...

- Когда мы встречались с тобой в последний раз, ты только вернулся из Тибета и собирался уехать на восемь месяцев в Россию. Напомнить тебе твои слова? - «Я вот думаю, может, мне стоить даже проехать всю Россию: понять ее границы, почувствовать, что происходит на окраинах…» Что теперь?

- Я по-прежнему хочу поехать в Россию. Но пока эти планы пришлось отложить. События, происходящие в арабском мире, настолько интересные и необычные. Съезжу еще раз в Ливию, а осенью, когда в Египте начнутся выборы, поеду туда, хочется посмотреть, что там будет происходить. Все-таки речь идет о странах, которые к Израилю довольно близки и оказывают влияние и на нашу жизнь.