РЕЙД

РЕЙД

КОЗЫРЕВ

- Та-арищ капитан!? Та-арищ капитан!? Ну, та-арищ же капитан!?
Натужно страдал и надрывался под окном звонкий мальчишечий голос, голос вечного дневального по их армейской разведроте, рядового Сашки Шулепы. Их несменяемого ротного вечного молодого и вечного салабона. Пятнадцатилетний пацаненок, прибившийся к разведчикам в одном из их рейдов на территорию противника, помог тогда группе найти дорогу через излазанное им, в поисках пропитания, очевидно, болото, да так и остался, в итоге, при разведке, зачисленный на все виды довольствия. Нашел-таки старшина Князев такую возможность, исхитрился, пристроить мальчонку при разведчиках! И это после потери родителей, голода и холода, грязного и вшивого бродяжничества в оккупированных лютым врагом районах и областях. За это время, домашний, некогда, мальчик, легко и быстро превратился в дикого зверька. Вороватого и хитрого, той особой хитростью голодных и одиноких детей, какая иной раз позволяет им выживать в немыслимых для жизни детей условиях. Быстрого и неуловимого, как хорек. К разведгруппе он вышел сам, и свои услуги предложил по уговору – за трофейные галеты и тушенку. Услуги оказались ценными, а мальчишка был перемещен вместе с разведчиками на нашу территорию. Что? Прикажете снова отправить пацана бродяжить? А у семих сердце такую подлость сдюжит? Нет? Вот и у разведчиков не сдюжило! Зачисленный во фронтовую разведку, вымытый и избавленный от вшей и других паразитов, он с большим трудом был приручен разведчиками, приведен ими в «цивилизованный вид». С течением времени Сашка оттаивал, возвращаясь к человеческому виду, чему немало способствовали забота  нем и всеобщая привязанность к нему всего списочного состава разведроты. Особенно выдающиеся усилия к этому, приложил бессменный старшина роты, Григорий Князев. Сашка напоминал ему трех собственных пацанов, оставшихся в далекой уральской деревне. Чтобы добыть ему обмундирование, Князев неделю пил трофейный шнапс, добытый разведчиками, со старшиной из армейского БПБ , тому на служащих у него женщин, отпускали форму и обувь маленьких размеров. И более никому в армии. Потом, почти все бабы села, где стояла, разобравшись по хатам, разведрота, ушивали форму, подгоняя ее пацану. Подогнали и обрядили мальчишку любо-дорого. Пацан, ожив в разведроте, так и не расставался, с выданным ему, по ошибке и недосмотру оружейников, автоматом ППС , обоснованно боясь, что его «уведут» у него, как бы в шутку, а потом и отберут насовсем, по одному собирая для него патроны, выпрашивая их у разведчиков и выменивая на всяческие мелкие услуги, на какие необидчивый и вороватый мальчишка был необыкновенно скор. Коммерческая жилка у пацана тоже имелась, осталась от времен недавнего бродяжничества. Но более всего он рвался повоевать с немцами, мечтая отомстить им за папаньку и маманьку, со старшим братиком и маленькой сестренкой, сожженных фашистами в их собственном доме, чему парнишка оказался свидетелем, ховаясь от нелюдей в огородной зелени. И, что самое интересное, честно говоря, был к этому способен. Тренировки разведчиков, мальчишка освоил уже вполне, пройдя их не по разу, мог фору дать иным взрослым, даже и в рукопашном бою. Юркий и ловкий, он умел оказаться всегда неожиданным и напасть с неожидаемой взрослыми солдатами стороны! Ценная способность, воспитываемая тяжелой жизнью и только ею! Вот только в рейды его не брали, пока, по-прежнему, привычно используя, в основном, на посылках и для хозяйственных работ, где старшина Князев был для него всем. И Богом, и царем, и воинским начальником! Да и самого Князева, Козырев последнее время все больше оставлял в тылах, приберегая после тяжелейшего полостного ранения, когда его едва откачали лепилы  в госпитале. Уж очень ценен был Князь и его помощь в обучении молодняка разведроты! Но капитану Козыреву пришлось пообещать пацану, что когда в рейд пойдет сам Князь, возьмут и Сашку…
Кричал пацан громко, видно было, что что-то у него сообщить есть, не просто так, от скуки базлает.
- И-и-эх-х-х-а-а!
Зевнул Козырев, потягиваясь. Он нехотя встал с обломившейся ему сегодня, роскошной перины, стараясь не побеспокоить разоспавшую на мужской руке, редко ей перепадавшей за войну, солдатку Зиночку. Пусть баба еще поспит. Всю ночь они с ней трудились в поту и мыле. Раненько утром она бегала выгонять корову, когда он сам еще дрых без задних ног. А что? Детишек у бабы нет, чего ж ей не спать-то?  Корову выгнала, свиней немцы съели, из прочей живности чудом убереглись петух да курица. На расплод, что ли? На Сашкины вопли баба спросонок невразумительно мыкнула и, отворачиваясь к стене во сне, пробурчала:
- Во, блин, приперлись полоумные! Им что ночь-полночь, что день ясный, все похрен! Базлали бы треклятые, да базлали!
- Ладно, Зиночка, не ворчи, спи лучше душенька,.. Я сам пойду сейчас разберусь!
И капитан, открыв окно, приглушая свой голос, вызверился  на Сашку:
- Ну, чего тебе, шпана?
- Та-арищ капитан, вас там со штаба старший лейтенант дожидаются! Срочно говорят, ругаются матерно! Психуют даже!
Проорал пацан.
- Тише ты, скаженный! Чего орешь?
Пониженным голосом, глядя воистину зверообразно, притормозил ретивого крикуна капитан.
- Та-арищ старшина велел командирский голос вырабатывать, та-арищ капитан, а к вам из штаба старший лейтенант приехали, и дожидаются там...
Понизив голос, известил, наконец, Шулепа.
- Давно?
- Что давно, та-арищ капитан?
- Страшный лейтенант давно меня дожидаются?
- Да не-е-е. Минут пятнадцать, как приперся. Только та-арищ старшина не велели сразу за вами бечь, говорят, не ломай байстрюк капитану кайфа! Без мшины старлей приперся, знать, не к спеху!
В это фразе был весь старшина Князев, его в роте еще именовали Князем, или батей.  Как придется. Толковый был старшина, тертый и битый, да и разведчик сугубо добротный. Опытный и профессиональный. Матерый, в общем. Проб на нем ставить было негде, все, что были положены, уже поставили! Нюх Князев имел отменный, опыт тоже, и было б что чрезвычайное, почуял бы обязательно. А тогда б и поспешал, не посмотрел бы на козыревский кайф. Кайф, он что? Жив будешь – и еще обломится. Безмужнего бабья на их век хватит, даже и с перебором. Война вон, блин, какая! И бьет она все больше мужика, баб прибирает, слава Богу, с разбором. А не будешь жив, так зачем тебе тогда тот кайф? Обойдесси, как говорил все тот же Князь.

- И что, ты хочешь мне сказать, что старшина умней никого не нашел послать ко мне, кроме тебя, ошибка ты природы изуверская?
И тут Шулепа проявил свое фирменное ехидство:
- Так, та-арищ капитан, тут такое дело – всех умных та-арищ старшина разослали к умным, а тут – нате вам, незадача – к вам взяли и пришли из штаба!
- Н-ну, ладно, беги назад, балбес! Ехидничать он тут станет, возгря  зеленая! Сейчас оденусь, на хрен, и иду, так и скажи.
Гаркнул Иван. Во, ядрен корень, даже такие малявки бессмысленные и те свое природное ехидство кажут, не скрывая никак и не испытывая никакого уважения к возрасту, чину и должности. Хотя, по своему сугубому и беспардонному малолетству, а также природной сопливости и должны бы. Ага! Дождесси! Опять же уподобляясь все тому же Князеву, хмыкнул про себя капитан. Уж очень колоритно тот это, бывало, произносил.
- Есть!
Проорал мальчишка, снова вытянувшись, и, сорвавшись с места, быстренько порскнул по улице. Закинутый на спину автомат, свободно болтаясь, лупил его на бегу по худой спине. Терпит, зараза, с автоматом не расстается никак, и все финский нож выпрашивает. С тем ножом Сашка был куда как хорош, легко освоив не такую уж и простую технику ножевого боя. Ему бы, блин масляный, собственного веса чуток добрать, чтоб повыше бараньего стал. Надо же, кормят они пацана, как не в себя, скажи ты! Так и на убой хряка не всяк хозяин кормят! И американскую свиную тушенку «Второй фронт» он, паразит, наворачивает, едва ли не столовой ложкой, чуть ли не по целой банке в день, Князев исхитряется доставать сверх всех норм и положений. И кашу маслицем ему персонально сверх меры приправить не забудут. И сальца навернуть, разведчики пригласить не преминут, а уж шоколад из-за линии фронта только что ящиками не таскают, трескай, мол, Сашка, тлстей и округляйся, лишь бы лезло в тебя! И галеты немецкие и хлеб белый из столовой самого командующего генерал-лейтенанта Пухова, порой уводят. Генерал бы, наверное, дал и сам, да вот только спрашивать его никто не собирался. Какие ж они разведчики тогда, коль своему единственному и нежно любимому питомцу, ударного пропитания сами, без генеральского приказу, обеспечить не смогут? В лужах топить таких разведчиков, не иначе! А в чай Сашке кладут столько сахару, что аж ложка стоит, не касаясь стенок кружки, что твой часовой в карауле. И сгущенкой еще приправляют, не скупясь и не примеряясь. У иного кого уже бы уж даже задница от сладкого и жирного слиплась напрочь. А пацан, скипидару ему в зад, все такой же худой. Что тот самый велосипед, на каком он пристрастился кататься по деревне. Странно, что сейчас не на нем. И не сказать про пацана, что не жрет! Вот уж нет. Наголодался за бездомные голодные блукания по прифронтовой полосе. Жрет и еще как! Аж за ушами трещит! Иной откармливаемый хозяевами на сало кабан позавидует! Оголодав на оккупированной территории, оставшись без родителей, Сашка ел все, что предложат с весьма завидным аппетитом, но оставался все таким же худым.
Разведчики, не раз и не два и всерьез и шуткой обсуждавшие эту проблему, выдвигали предположение, что у парня в наличии исключительно прямая кишка, совсем без желудка, и все съеденное проваливается у него совсем не переварившись, просто насквозь не задерживаясь и не оставляя следов, в виде подкожного жира. Попросту не перерабатываясь. И все тут! Пустой перевод харча происходит! Но вдумчивое и пристальное наблюдение за пацаном, организованное все ем же Князевым, в порядке текущего обучения молодых разведчиков, позволило установить, что отхожее место мальчишка посещает не чаще других, и не сказать, что там отличается большим трудолюбием, перевыполняя план по сдаче фекалий народному хозяйству. Решив проконсультироваться у медицины, старшина Князев и его подручный, инструктор полевой маскировки и разведчик от Господа Бога, ефрейтор Сбруев, отвели Сашку на обследование к знакомым коновалам , из армейского госпиталя. Завершая обследование, сам главврач побеседовал с мужиками, объяснив, что мальчишка наголодался под немцем. Пока то растущий организм его еще возместит все те уже случившиеся с ним потери. А, кроме того, он растет, тем более, сейчас у него начался и находится на полном ходу, процесс полового созревания. Понимать надо, олухи Царя небесного! Разведчики еще, ядрен батон! Главврач назидательно вознес указующий перст небу. Это вам не немцев ножиками пырять! И не «языков» через ленточку в конвейер таскать! Тут, ядрен корень и такой же батон, думать надо! Головой, а не как вам обычно сподручнее, задницами! Это ж медицина, мать ее! Наука, на хрен!
Козырев посчитал объяснение исчерпывающим. К замечнию о половом созревании пацана, отнесся с должным вниманием и уважением, это ему и самому было близко! И приказал своим кормить пацана получше и больше к нему с подобной дурью не приставать. Все это вспомнилось Ивану, пока он, одевая шаровары и гимнастерку, смотрел вслед пацану, бегущему своей вихляющей подростковой побежкой по длинной улице, прямой, как прокуренные извилины армейского и фронтового начальства. Проходящей сквозь сплошные цветущие сады этой, наполовину сожженной, драпающими по зиме и весне с Кавказа и от Сталинграда, немцами, поселка городка, многострадального русского черноземья, с непонятным названием Поныри. Захватив с собой пояс с кобурой, он выпрыгнул в окно и направился к умывальнику, повешенному прямо на прясло забора, у огорода. Кобура, как и пистолет, были у капитана особенные. Даже у него в офицерским удостоверении, был записан 9-мм «Парабеллум» люггер , доставшийся ему еще в 41-ом, проклятом, году. От первого приволоченного им с «той стороны» «языка», немецкого майора. Он тогда, помнится, дошел аж до командира дивизии, поскольку к нему приставали вооруженцы, мол, так не положено, в армии должно быть единообразие. Сдай люггер и получи обычный ТТ. мол, где мы тебе патронов к твоему 9 мм люггеру наберемся? А его тогда, как заклинило! Ведь можно было выбросить  люггер, или, лучше, спрятать в сидоре, с глаз долой, а вооруженцам сказав, мол, украли, получить нормальный ТТ. Нет, его разобрало, уже и дивизионный особист, собутыльник вооруженца, начал, было, на него позыркивать своим «служебным», особым взглядом. Как, бывает, на вошь изловленную смотрят. Нет, он пошел тогда «на принцип», его проняло, дошел до командира дивизии и полковник Грязнов, приказал записать ему этот люггер в удостоверение, оставить его за ним. А начштаба из своих запасов одарил немецкой кобурой, специально под люггер. Кобура была великолепная со специальной петелькой, очень удобной для быстрого открывания клапана кобуры и извлечения ствола, чья рукоятка, словно сама прыгала в руку. Право слово, как живая! С двумя притороченными карманчиками под запасные обоймы и специальным кармашком побольше, под глушитель. Такие глушители он добывал уже под Сталинградом, пользуясь люггером по назначению и его право иметь такой пистолет в качестве личного оружия, уже не вызывало ни у кого никаких сомнений. И давно он уже в другой армии, командует ротой разведки, а этот люггер тот все с ним. Глушителей к нему он сменил с полдюжины, а пистолет все тот же. Патроны к нему шли те же, что и к немецкому МР-40/38. Было их на всех фронтах, как грязи, проблем не возникало. Все причитания вооруженцев оказались ему по хрен! Безотказная машинка, слава Тебе Господи. Ни разу не подвел, и даст Бог, никогда не подведет. Надежен, что твой ППС. Хотя при разборке и видно, что сложен, в отличие от простенького ТТ, собака, сил нет.
Умывшись под рукомойником до пояса, и растершись докрасна хозяйским чистым рушником, вывешенным Зиночкой только вчера, капитан одел гимнастерку, подпоясался офицерским широким кожаным поясом, запустив портупею под погон. Привычно проверил, нормально ли входит-выходит добрый кинжал из ножен, пихнул перо-засапожник  в голенище правого ялового сапога, в другой сунул ложку, тоже предмет первейшей необходимости для военного человека, нахлобучил пилотку, фуражек капитан не носил, брезгуя, закурил папиросу, прикуривая от вычурной трофейной зажигалки. И, не спеша, вразвалочку, покуривая и сплевывая сквозь зубы в уличную пыль, пошел к дому, где квартировал старшина Князев. Там же размещался их ротный писарь и вообще именно тот дом считался их пунктом дислокации роты. Раз старшина не велел Сашке «ломать капитану кайф», значит, старлей из штаба, по его мнению, вполне мог подождать, как и его дело. А в этом деле старшину никто переплюнуть не мог. Было бы дело срочное, сучило бы начальство ножонками, Князев, старый служака, первый почуял бы это мигом. И выслал бы Сашку на велике, да с наказом: «Лети, пацан! Доставить капитана враз!» И назад бы уже Сашка плелся пешком, либо пер бы капитана на багажнике. Козырев распахнул калитку двора, на котором обосновался старшина, и сразу обнаружил сидящего на лавке и аж подпрыгивающего, как на иголках от нетерпения, старлея-посыльного Будкевича из штаба армии. Подошел и поздоровался:
- Здорово, Саша! Ко мне?
- За тобой, Козырь, за тобой! Порядки ты у себя в роте развел, мать твою за косу!
- Таскай свою, дешевле встанет! Чем тебе наши порядки не нравятся, мокроносый?
У Будкевича был хронический намсморк и оттого, он постоянно шмыгал носом:
- А вон старшина твой, князь удельный, меня здесь, без малого, час держал, пока послать за тобой вашего шпаненка удосужился.
 - Скажете тоже, товарищ старший лейтенант – час. Не более получаса. Мне командир не доложились куда уходят, не по уставу это! Я и должен был выяснить поначалу, кто из наших видел, где он? Ведь должен? Куда мне людей посылать прикажете, ежели я и сам не знаю, где он? На кудыкину гору, что ль?
Рассудительно и спокойно, но и наступательно-активно, отреагировал Князев со скамейки, никуда не поспешая. Ага, ему надо было что-то выяснять! Можно подумать от него что-нибудь в роте укроется. Чего-то он там мог не знать! Счас! Да и сам Козырев в такие игры давно уже ни с кем не играл, сообщая и старшине и обоим остававшимся офицерам своей роты, где его искать, буде потребуется. Но ломать игры своему старшине, Иван, конечно, не стал, Князь свою острастку получить был просто обязан. А молодой и сопливый старлей из штаба потерпит, ему не привыкать стать! Прислали его без штабной разъездной полуторки, значит дело вполне терпит. Решили, что те три километра, что отделяли расположение роты армейской разведки от штаба армии, долговязый Будкевич успеет вполне замерить к сроку и своими ногами-циркулями, а потом, соответственно и нзад, уже вместе с Козыревым. Ну, блин, вы так, так и мы так! Сашка же Шулепа, обидевшись на чтарлея за «шпаненка» прошипел от забора, на котором аккуратно развешивал сушить только что постиранные портянки:
- Это где ж вы тут, та-арищ страшный лейтенант, среди советских бойцов, сплошных можно сказать суворовских чудо-богатырей, шпану узрели?
- О, Козырь, вишь, каких кадров наплодил? Слова, на хрен, вымолвить не дадут! Подметки на ходу рвут! Что те псы цепные, покой комроты охраняют!
- И правильно, Санек, и верно. Кто ж, как не они, отцу-командиру и выспаться-то дадут?
- Выспаться? На ком? Ты там еще отец-командир, настоящим папашкой семейства не заделался?
- А вот это уж товарищ страшный лейтенант вас сугубо не касается. Не пойман – спал один, исключительно в кулачок, как у вас в штабе принято!
Собравшиеся вокруг разведчики весело заржали. Штабных в армии «любят» повсеместно, а Будкевич так даже слегка разозлился и приборзел:
- Ладно тебе зубоскалить, кулема, пошли, давай, быстрее в штаб, там тебя ваш подполковник дожидается, начинает копытом землю рыть!
- Давно?
- Что давно?
- Подполковник дожидается?
- Да уж поболе часу!
- Каким?
- Что каким?
- Каким копытом подполковник землю роет, баран шелудивый?
- Правым передним! Когда притащишься он тебе сам все разобъяснит!
- Ладно, Санек, тогда пошли, а то нехорошо получится, когда он тебя в угол поставит. Тогда тебя не только что разведчики, а и писаря ваши шелудивые, на; смех подымут.
Не дожидаясь Будкевича, он повернулся к калитке и зашагал по улице в направлении штаба. Будкевич, задержавшись слегка, немедленно подался за ним, сопровождаемый коллективным ржанием разведчиков, представивших себе старшего лейтенанта поставленным в угол подполковником. Враспоряску и жалобно утирающим слезы и сопли. Три, с небольшим, километра до расположения штаба, они прошагали за каких-то полчаса. молодые, спортивные, хрена ли им, тащиться? За это время Будкевич, не будь дурак, выложил последние штабные новости. Получалась интересная картина. Их армию снабжали противотанковыми средствами «под завязку», наверное, ожидалось немецкое наступление. Пополнение тоже приходило относительно густо, а за спиной разворачивались другие части, да и их линия, в общем-то, не была первой, впереди в предполье, стояли другие. Пока  дошли до хаты подполковника, начальника разведки армии, успели обсудить перспективы летней кампании этого года. Часовой пропустил их без обычных вопросов и Козырев, входя к подполковнику Земцову, доложил:
- Товарищ подполковник, капитан Козырев по вашему приказанию прибыл!
- Ну, что, Козырь, успел отоспаться? Не больно ты спешил на зов командира, я погляжу! Распустился, мать твою, скоро уже меня к себе вызывать, наверное, станешь?
- Я товарищ подполковник, как только узнал, что вы вызываете, даже не позавтракав, пошел к вам! По чину ли нам, Василий Александрович, вас к себе вызывать? Никак не по чину!
- Не позавтракал? Бедненький и обиженный! Скажи на милость! Что ж, так голодным и ходишь? Ц-ц-ц…
Поцокал языком Земцов:
- Ничего, позавтракаешь позже. Оставят твои, небось, все не сожрут! Твой Князь удельный не даст, кабы и захотели, кубыть! Садись!
Козырев сел на табуретку напротив Земцова, уже поняв, что, кажется, его выпроваживают в очередной поиск. Это было привычно , но и всегда волнительно, как в первый раз.
- Вчера в армии был Константинов , приказано кровь из носу взять говорливого «языка», да не абы кого, лейтенантишку ротного, вчерашнего оберфенрика , там, или даже комбата-гауптмана. Нужен штабной офицер, или нечто вроде. Зверь знающий, крестами увешанный и говорливый. Из тех, главное, кто по должности своей, знает побольше, понял? У кого обзор имеется. Абы кого тут не пошлешь, накладно встать может. Тут нюх потребен, оттого тебя и посылаем. Понял, что ли?
- Понял, товарищ подполковник. Как тут не понять? Сроки?
- Неопределенно-разумные! Ну, скажем, неделя. (Самому подполковнику Константинов дал на все про все две недели.) Кого возьмешь с собой?
- Если только одного языка, тогда лучше свою обычную группу.
- Всех троих?
- Так точно.
- Ну, давай. Готовься!
- Когда выходить?
- Вчера! Чем раньше, тем лучше! Обстановку и детальный инструктаж по ее изменению получишь в оперативном отделе, все необходимое для себя и людей, на складе, сам знаешь наши порядки, при тебе завелись…
- Разрешите идти?
- Счастливо капитан! И ни пуха…
- Вот уж, к черту, товарищ подполковник. Целиком и от души!

ГРАБАРЬ
Они тихо шли вверх по ручью, впадающему в реку Неручь, по которой и шла, собственно, нынешняя линия фронта. Почти крались, как коты на охоте. Переправа через реку, толкая перед собой плотик из автомобильных камер от легковушек, с настилом из досок-дюймовок, далась не так уж и просто. Неручь, мать ее, далеко не Днепр, конечно, но и не речка-говнотечка, что курице впору вброд переходить. Сложив на плотик оружие и вещмешки, они плыли вчетвером, вознося небу молитвы при каждой осветительной ракете, взлетающей над рекой. И была бы надобность гадать, чьи ракеты взлетают над водой: наши, или немецкие. Одинаково омерзительны и те и эти. И какая такая сволочь, скажите на милость, изобрела эту дрянь. Ему с ефрейтором Соломоновым, как лучшим пловцам, пришлось выгребать по краям, толкая плотик. Невольно съеживаясь при взлете каждой осветительной ракеты, когда поверхность воды и берега раздольно заливались, либо ярко белым до голубизны, химическим светом, коли ракета немецкая, либо светом желтоватым, более теплым, даже несколько живым, это наши. Впрочем, для них ни те, ни эти, были не в радость. Все что ни на есть, дрянь несусветная! Но, к счастью, так и не стукотнул, хлопотливо, захлебываясь жадной очередью и поедая ленту, пулемет, ни с нашей, ни с немецкой стороны. А мог, собака! Тихонько загребая, они с облегчением привалились к бережку, разобрали оружие, шмутки и разыскали этот ручеек в ложбинке, полностью скрытой от глаз сторонних, широко разросшимися кустами болиголова. Именно поэтому, капитан и выбрал этот путь. Прекрасно ведь и немцы понимать должны, что это лучший путь вглубь их позиций, что именно его и надо бы перекрывать. Но если немец и не знал, что такое болиголов , то, отправив в госпиталь первую свою засаду с наркотическим глубоким отравлением, должен был узнать доподлинно и навсегда. Капитан же Козырев, не будь дурак, достал шесть изолирующих противогазов и они, одев их сейчас, браво шли, шлепая, по ручью, стараясь не производить лишнего шума. Они уже благополучно перевалили линию фронта, благословляя выдумку своего капитана. Это ж надо, сумел мужик использовать даже самую ненужную в армии службу, службу химической защиты, создав своим разведчикам предельно комфортные условие, на самом сложном участке их пути, переваливая линию фронта. Плотик они тащили за собой. На обратный путь. На нем же, кстати, и два дополнительных изолирующих противогаза. Для их честной добычи «языка», или «языков», наверное. Капитан, ставя задачу, сказал, что идут за «языком» и не простым, а очень-очень информированным. Сказал бы еще кто, как его найти, того информированного, ухмыльнулся про себя Грабарь. Ну, да ладно! Капитан как-нибудь разберется, он головастый, чердак у него меблирован по уровню «люкс», не впервой ему. В своего командира и его уникальные способности младший сержант Петька Грабарь верил свято. Да и как ему не верить? Его шпанистого подростка из Донецка, уже отсидевшего один срок от звонка до звонка по малолетке , за домушничество , соблазнило на зоне предложение начать новую жизнь, пройдя через штрафбат. А ведь чалился он уже по полноценной и уже вполне уважаемой в блате второй ходке. Девятнадцатилетний рецидивист, мать его! После первой ходки, откинувшись, поменял масть, попав к добротному вору карманнику в шестерки. Тот был в законе, все чин-чинарем. Обучение с дипломом! Научился у него работать, да поспешил оставшись один на кармане в рабочем трамвае, в зарплату. Работал он без шестерок, его и повязали чисто. Некому было отвлечь людишек, устроить свару, дать главному щипачу  ускользнуть. Работяги могли ведь и просто отмудохать до полной потери пульса и жизненных проявлений, были в своем праве, но на счастье Петьки, на выходе из трамвая, попался им мусор из участка. Бить Петьку работягам стало не в цвет. Сдали с рук на руки. Все чин-чином, протокол, свидетели, «чистосердечное» признание, понявшего и принявшего образовавшийся расклад вора-карманника, парочка эпизодов в прицепе, с поличным взяли, деваться некуда, нарсуд, показное раскаяние, и второй срок во вполне заслуженный «пятерик». И снова зона, дом родной, на сей раз, правда, с обычным воровским подогревом. Не сявка уже, чтобы шестерить всем ворам в очередь, или по зароку, уважаемый вор, самой высокой, к тому же, в их среде «специальности»-масти с закладом  от «знатного мастера»! Ну а когда объявили, что, мол, тот, кто в штрафбате жив останется после боя и кровь свою прольет, тому все судимости аннулируют и выдадут чистый паспорт, без судимостей, многие зэка выходили из строя. И не только политические, что по 58-й чалились. Понравился Петьке такой расклад, вышел он из строя на перекличке и одел форму без петлиц . Их подучили, с большего, месячишко, может неделей больше, и кинули в составе батальона, численностью в добрый полк, в две тысячи блатных, а большей частью, конечно, политических рыл, брать высотку за Доном. Гнусно матерясь, и в Бога, и в душу, и в мать, с винтовками наперевес, аршинными прыжками, несмотря на глубокий снег, неслись штрафбатовцы на немецкие пулеметы, зная, что назад бежать им незачем. Там тоже пулеметы, заградотряда НКВД, а это сорное семя, они добре знали. И знали, что стрелять они станут обязательно. До немецких окопов добежало их значительно меньше половины, но и немцев оттуда как ветром выдуло. Тех, кто побежал, аккуратно догнали и перебили, разживаясь их оружием, наши-то винторезы выдали не каждому. Немцы же дурни европейские, убегали бы побросав оружие, кто б их догонял? Кому они нужны, псы? А по высотке начала вовсю работать немецкая артиллерия. Наши части сменять их не пришли, и Петька еще не знал даже, что это его судьба-везуха, расщедрилась исключительно для него. К остальным она оказалась не так щедра! Отмерила кому сколько, но всем помалу! Его то ведь так и не царапнуло в бою. Значит и «чистухи»  бы не было! Кровь не пролил, какая «чистуха»? Пожалуйте снова в штрафбат. А потом полезли немцы на ту высотку. Густо-густо. Они отбивались, большей частью из немецкого же и оружия, а в полдень приползло к ним двое разведчиков в маскхалатах, да только одного сразу же и убило, прямо тут же, на бруствере их окопа. Так и не успел, бедолага, сползти с прошитого пулями пространства над траншеями в безопасный, промерзший напрочь, затишек. Укрывавший и от пуль, и от ветра. Второй же разведчик, в те поры еще старший лейтенант Козырев, принял командование остатками штрафбата и тем десятком красноармейцев, кто перемешался с ними в бою, по воле слепого случая. Немцы их брали в оборот вполне круто. Но мужики, ощетинившись, уперлись и не побежали назад. Да  куда им было бечь, подумавши? До первого заградотряда? А там опять под пулеметы? Благодарим, кушано-с! До вечера они, с горем пополам дожили. Понравился старшему лейтенанту сообразительный и ловкий, как кошка, воришка-карманник и уже ночью объяснил он ему, что вот так, без наличного ранения, пусть даже и пустякового, снова тянуть ему лямку в штрафбате. Ловить свои безнадежно малые шансы еще в одной атаке, вроде той, что уже пережил. И предложил выход. Когда на Грабаря взглянул ствол немецкого МР-38, он всерьез струхнул, как перед расстрелом. Но Козырь не сбрехал, оказался точен. Пуля в 9 мм, удлиненного пистолетного патрона для люггера, разодрав ватник и гимнастерку, лишь чиркнула по плечу, откинув, тем не менее, несчастного Грабаря на стенку дальнего окопа. Кровищи было знатно! Текло как с кабана. Ватник и гимнастерка так и промокли. Стрелял лейтенант метров с 20-ти, никто определить самострела не мог. Не бывало при такой стрельбе ожогов, от сгорающего на коже пороха, засекаемых, обычно, доками врачами при «самострелах» . Потом Козырев перевязал Грабаря и они, уже вдвоем, слегка пошумели, постреляли в сторону немцев, вынудив тех на ответную пальбу. Надо же им было замотивировать тот одиночный автоматный выстрел и Петькино ранение. Вот и замотивировали! Мол, фрицы шебаршились, а мы их призвали к порядку, вот Петьку, жаль, зацепило. Когда же наутро, к ним подтянулись запоздавшие части, оседлав ту высотку, их, наконец, сменили. И когда две с половиной сотни оставшихся в живых израненных штрафников повезли в тыл, разбираться, Козырев крикнул, что найдет его там и возьмет к себе во взвод. Тогда он командовал взводом разведки в стрелковой дивизии. И нашел и вытребовал к себе. Искупившего свою вину кровью бывшего арестанта и зэка. И сделал это, даже ознакомившись с личным делом Грабаря. Потом обучал вместе с молодыми бойцами своего взвода, свирепо уча маскироваться, незаметно подбираться к врагу, приемам рукопашного боя, стрельбе и многому из того, что следует уметь и знать разведчику. Работать по-настоящему им довелось начать вместе только с конца весны. Но сходили в два нехилых поиска. Погибнуть там было гораздо проще, чем выжить. Бог миловал. А фрицы, свиньи, не съели. Старший лейтенант Козырев получил погоны капитана, заменив ими петлицы с тремя «кубиками» , а Петьке Грабарю, уже и вспоминать забывшему, что был он когда-то карманником, обломились на погоны сразу две «сопли» младшего сержанта, в обход одной, ефрейторской. Не звездочки, конечно, а и то хлеб. За то время, пока Красная армия выпихивала немцев из дикой донской степи и Кавказа, они сработались с капитаном, по-настоящему, привыкнув друг к другу. Петька, став как братья, капитан старший и умный, а Петька младший и шпанистый. Щуплый и вертлявый, он был затычкой от каждой бочки, норовя пролезть и прощемиться даже там, куда не всякий помойный кот сунется, тесно покажется, хвостатому. И это всецело устраивало Козырева, как и великолепная ловкость рук, оставленная Грабарю, ремеслом карманника. Вот только воровать Петьке у своих, и вообще на своей половине, было запрещено под страхом немедленной смерти. Разве что для роты, да по приказу капитана стибрить чего! Так это святое! А, насчет смерти, он прекрасно понимал, что это не пустые слова. Отличись он в этом смысле, то, если капитан Козырев поймет, что Грабарь вернулся к старому, рука у того не дрогнет. Он не отдаст своего партнера мусорам, или энкаведешникам, он шлепнет его сам, своею праведной рукой. И это будет последняя милость, какую он сможет оказать Грабарю. Действительно милость, а не хрень сопливая! А потому и воровство для того становилось табу. Кому, скажите на милость приятно завершить свою жизнь от руки лучшего друга, непритворного благодетеля и защитника? А вот тихохонько передвигаясь по меленькому ручейку в балочке, густо поросшей донельзя ядовитым болиголовом,  Петька ощущал себя приятно на своем месте, среди надежных друзей-разведчиков и, несмотря на грозящую ему в любой момент лютую смерть, в скоротечной яростной перестрелке, был откровенно счастлив. Что смерть, он легка на бегу, отстреливаясь! Едва успеешь осознать и уже все. В дамках! Карты сданы! И наплевать ему было на то, что под резиновой маской его изолирующего противогаза, накопилось уже достаточно пота, разъедающего нежную кожу лица и шеи, начхать, на уже согревшуюся воду в сапогах и насквозь мокрое обмундирование. Да не хрен бы с ним, разве!? Он шел сразу вслед за ефрейтором Соломоновым, пристально следя вслед за стволом автомат за всем, что происходит слева от коротенькой цепочки их группы, помня основной зарок разведчика – ствол автомата смотрит туда же, куда и глаза бойца. Тогда, случись что, не придется автомат доворачивать, терять жизненно необходимые и такие дорогие на войне мгновенья. А нажать на спуск дело необычайно быстрое! Перед выходом в рейд, капитан детально обсудил с группой весь маршрут, полагая, что каждый разведчик должен прекрасно разуметь не только свой  маневр, но и маневры любого члена их группы. Петька знал, что брести им этим ручьем еще километра два – три. А там, начнутся небольшие возвышенности, покрытые редколесьем и смешанными рощицами. Дикое поле оставалось за спиной, а здесь начинались уже места добротной лесостепи, так, кажется, обзывал их на подготовке капитан.

СОЛОМОНОВ
Ефрейтор Виталий Соломонов попал в обычную группу капитана совсем не случайно. Его физические возможности, вообще-то, были вполне средними, для разведчика. Хотя и в маскировке и в умении тихо подкрадываться он был сугубо неплох. Прекрасно стрелял без изготовки и прицеливания, был опять же хорош в рукопашном бою, как с ножом, так и без оного. Но умельцем этого дела, признанным в армии мастером, каким был капитан Козырев и его заместитель, младший лейтенант Тархов, Виталий так и не стал. Да и не удивительно. Те начинали еще на финской и в институте, а он всего лишь год назад, под Сталинградом. Но был у Соломонова свой конек, своя фишка, за что и ценили его в группе. И даже две фишки. Мог Виталий оказать вполне квалифицированную медицинскую помощь. Сын практикующего хирурга, он с детства произрастал среди медицинских книг и пациентов отца, да и сам поступать намеревался именно в медицинский. Но – не судьба. Едва Виталию случилось закончить десятый класс, как началась война. Они, помнится, гуляли выпускной, встречали рассвет, когда узрели идущие над ними четкие и черные девятки немецких бомбардировщиков, а позже услышали звуки бомбежки. Это немцы пытались бомбить корабли Черноморского флота на рейде Севастополя. Еще так ничего и не поняв, нарядные и жизнерадостные, с хохочущими девчонками в светлых платьицах, они прибежали на трамвайную обстановку и удивились хмурым, враз постаревшим лицам людей. Совершенно не воскресным и никак не летними. Уже в трамвае им рассказали о состоявшейся бомбежке кораблей, вполне счастливо ими отбитой . Это ее они и слышали там, за городом, встретив рассвет. Потом было выступление Молотова по полудни, краткие сборы дома и прибытие в военкомат, где им еще даже не успели выписать повестки. Сокращенная подготовка на сборном пункте стрелковой дивизии и бои, бои, бои. Под Киевом и Ростовом на Дону. Там, под Киевом ему дико повезло. Он не попал в огромный котел, набитый с советскими войсками под завязку. Теми, кто потом заполняли собою многочисленные лагеря для военнопленных. Их дивизию, по иронии войны, оказавшуюся на южном фланге немецкого танкового удара, отбросило назад, в наш тыл. Легкое ранение и конец зимы во фронтовом госпитале. Флирт с сестричками, первые в жизни поцелуи, если не считать игры в «бутылочку с девчонками тогда, на выпускном, выпустившем их прямо в войну. Потом же заунывное бегство от немцев по донским степям. Казалось, и шансов то не было им остановиться. Им, мятым-перемятым немецкими танками, бомбленным не разбомбленным немецкими «штуками»  и не пострелянным из их автоматов и пулеметов. А, все же, оказавшись под Сталинградом, сумели, уперлись. Были сбиты после трехдневных боев и дрались уже на улицах некогда красивого, а сейчас разрушенного и перемолотого в щебень авиацией и артиллерией, города. Дрались, пятясь и цепляясь за каждую груду камня и щебня, за каждый подвал и каждый этаж. Отступая и контратакуя цеплялись, цеплялись и все-таки зацепились. И уже, когда это произошло, раненого в ногу Виталия, девочка-санинструктор, спасибо ей, выволокла, надсаживаясь, на простреливаемую с трех сторон и с воздуха набережную Волги. А здесь на набережной сама не убереглась, бедная, от осколка снаряда, погибла. И такова была его удача, что повезло ему погрузиться на старый одышливый речной буксир, а тот, виляя меж столбами разрывов в воде и уже вовсю шныряющими по реке льдинами, дошлепал-допыхтел до другого берега, не попав под стабильные накрытия, невзирая ни на что.
И уже снова оказавшись в госпитале, обнаружил у себя Виталий тягу ко всему электронному. Сам разобрался со скисшим у медиков рентгеновским аппаратом, чинил им телефоны и прокладывал связь, числясь уже в выздоравливающих. А когда попал в накопитель запасных, после госпиталя, был там примечен капитаном Козыревым, подбиравшим людей для вверенной ему разведроты 13-й армии. Тот сразу обратил также внимание и на его неплохое владение немецким. Сам говорить с немцами, да так, чтобы они воспринимали его, как своего, он, конечно же, не мог, но язык понимал по-настоящему, с беглой речи. И даже по телефону. Это был бзик его отца, который страстно желал, чтобы сын его знал иностранный язык. Он сам неплохо говорил по-немецки и таки выучил языку и своего сына. Конечно, язык Виталия был далек от почти идеального хохдейча  капитана, но он мог вполне пристойно объясниться с немцами на любые интересующие его темы. Капитан, сам владея немецким, практически в совершенстве, постоянно натаскивал Виталика в знании языка, рассчитывая, что за уроженца Лотарингии, или, к примеру, Эльзаса, а то и чешских до войны Судет, или польской Силезии, тот вскоре вполне сможет сойти. Хотелось капитану поиграть с немцами в игры с переодеванием, позволявшие надеяться на чрезвычайно богатую добычу. С тех пор Виталий побывал в трех рейдах, награжден был орденом «Красной звезды» и двумя «Отвагами», вот только командирской жилки в себе, парень не обнаруживал напрочь. Да  и не хрен ли в ней! Сказал как-то по этому поводу, в сердцах, Иван Козырев. Чин у тебя Виталий высокий не будет никогда, а разведчик ты, братец, роскошный! От Бога, как говориться! Чего же нам еще, а? И вот снова ефрейтор Соломонов в рейде, тихохонько идет по ручью, в сыром обмундировании, напряженно поводя стволом автомата и глазами поперед себя и всей группы. Он – впередсмотрящий, глаза группы. Это высокое доверие, признание его состоятельности как разведчика. В мешке-сидоре у Соломонова, кроме запаса продовольствия, гранат и патронов, как и у всех, еще и немецкий телефонный аппарат с инструментами, изолентой и мотком телефонного провода. Вон, вереди, качнулся куст болиголова, Виталий, подняв руку, присел, всматриваясь до рези в глазах. Ч-черт! Пичуга порхает и болиголов ей не отрава, стерве! А ведь тем же воздухом дышит. Из-за нее, паскуды, нервы жечь приходится, изничтожая нейроны миллионами. Они ж дерьмецы, говорили папенькины знакомые медики, не регенерируются. Он даже читал про это! Образованный парень был Виталик, да и научно-популярные журнальчики в госпитале почитывал в захлеб. Не все ж там за медсестричкиными юбчонками носиться. Найдется и еще чего интересного.
Заметно светлеет вокруг, даже здесь в зарослях. Ночь отходит прочь. Да и местность стала меняться. Редеют заросли болиголова по сторонам, мельчает бочаг, по которому они идут. Насторожившиеся, было, разведчики, снова продолжили свой путь. Пронизав заросли болиголова, отошли от них, слегка углубляясь в березовую рощицу. Все, плот дальше не пойдет, мелко ему. И ручеек, гли, совсем иссяк. Прятать плотик пора, на обратный путь хороня. Да и противогазы, по примеру капитана сняли, вместе с баллонами сжатого воздуха со спины. Надо оставить запас на обратный путь. Все аккуратно уложено на плот, а сам он привязан под ивой, прикрытый от чужих глаз зарослями кустов и двумя растяжками. Если без собак, то найдут его вряд ли, а собакам вполне может помешать устойчивый и удушливый аромат болиголова, хоть и слабо уже, но достигавший еще и сюда. Собачки они ко всем ароматам чувствительнее, и к болиголову, наверное, тоже! Теперь растяжки. Одна на подходе к плоту, другая – между ним и берегом. Страхуйте родимые, больше некому!
ТАРХОВ
Младший лейтенант Анатолий Тархов успел до войны закончить физкультурный институт имени Лесгафта, в Москве. Закончил его именно в огненном 1941 и сразу по призыву пошел в армию. Попал в качественную мясорубку под Смоленском, где впервые понял, наконец, что такое война. Там ему авансом дав сержанта, назначили командовать взводом. Жутко не хватало младших командиров. Но Толя, втянувшись в роль комвзвода, умудрился пережить критические первые дни, когда больше всего их и погибает, и даже стал к моменту ранения самым старым командиром взвода в батальоне. И надо же, гримасы войны, воюя в первом эшелоне с месяц, не имел даже царапин, а, оказавшись во втором, уже на первый же день схватил излётную пулю в плечо. Ранение не тяжелое, уставшая преодолевать сопротивление воздуха пуля, едва пробила кожу и мышцы и, упершись в кость, не смогла ее разрушить, остановилась. Но все это произошло на глазах у многих, в том числе и особиста, а потому проблем с сим крапивным семенем у мужика не возникло. А могло ведь, ой, как могло. Еще по мирному времени, Тархов, живя не зажмуриваясь, видел, насколько много людей вокруг него бесследно исчезает. Нет, Толя не лелеял мечтаний о перемене строя, или изменении хотя бы, линии партии. Зачем бы ему эта хренотень? Его заботила собственная шкура. Банально хотелось жить и, по возможности, жить хорошо. Тархов стал молчалив и безынициативен. Нет, от общественных поручений он не отказывался, исполняя их от сих, до сих, как ему было сказано теми, кто командовал. И ни на сантиметр дальше. Никакой инициативы! Упаси Боже! И раз за разом переживал активистов, которых то и дело увозили в «черных воронках» . Наблюдал с приятного удаления, как их, растерянных м потерянных вели к «черным воронкам». В институте его держали за крепкого комсомольца и хорошего физкультурника, но человека безынициативного, ждущего решений свыше. Это его абсолютно устраивало.
Пребывание в госпитале запомнилось Толе белыми простынями и ласковыми руками сестричек и санитарок. Звоном никелированного инструмента в операционной и перевязочной, короткими и емкими командами хирурга. Возникли осложнения с двигательными функциями плеча, и Толя провел почти месяц в выздоравливающей команде. Ему даже казалось, что госпитальный комиссар, начал на него как-то странно коситься, подозревая симуляцию. Но тут произошла выписка, и он отбыл в резерв, где в отделе кадров получил предписание отправиться на курсы младших лейтенантов. Все же образование у парня было по тому времени вполне даже изрядное. У иных академиков бывало куда хуже! А командиры нижнего уровня были нужны и очень. Пока шли самые тяжелые и кровавые бои под Москвой, Тархов тихо учился на командирских курсах, получив кубик в петлицу уже весной 1942. И не преминул попасть в донские степи, когда по ним железным пыльным катком, катились на восток бронированные полчища Паулюса и Гота. Тут он получил махом и за прошлый и за этот годы. Все и сразу! В одном из первых же боев, у Батайска, в контратаке был ранен, пытаясь поднять свой взвод.  Ему повезло, подобрали и вывезли на восток, где уже за Волгой определили в госпиталь. И снова никелированный блеск инструментов в операционной, перевязки и процедуры. Однако еще перед выходом из госпиталя на выписку, в палату к нему пришел молодой и настырный старший лейтенант Козырев. В разведку Анатолий пошел с охотой, пройдя курс обучения у того же капитана Козырева и дважды уже сопутствуя ему в рейдах. Жизнь разведчика импонировала ему намного большей личной свободой и мобильностью, чем жизнь пехотинца, пусть даже и командира, Ваньки-взводного. Хорошо развитый физически и занимавшийся борьбой еще в институте, он легко освоил технику рукопашного боя, временами поражая и самого Козырева своими придумками. Вот тут уж его так долго сдерживаемая инициатива развернулась в полную ширь. К прежней «Отваге», добавился орден «Красной звезды», за ценного языка, вытащенного их группой у Котельникова, когда немецкие танки Манштейна рвались к окруженной в Сталинграде группировке Паулюса. А войска Родиона Яковлевича Малиновского преградили им путь, остановив их и лишив наступательного порыва. Но рейд разведгруппы, мероприятие такое, что все прошлые заслуги ничего не значат, когда он в очередной раз ввинчивает себя в территорию, контролируемую чужими войсками.
Так и они, оставив свой транспортный плотик в зарослях, и прикрыв его растяжками, спешили побыстрее покинуть собственно прифронтовую полосу немецких позиций, чтобы оказаться в их ближнем оперативном тылу. Там уже можно было рассчитывать разыскать то, что им было нужно, поскольку в полосе обороны совсем уж глуповато было рассчитывать изыскать очень информированного офицера, знающего больше, чем просто линия обороны своей части и система огня его собственного подразделение. Подчас и это дело сугубо не лишнее, но вот именно сегодня их задача была совершенно иной. Выстроив цепочку, старающуюся постоянно контролировать три стороны горизонта, держа их на прицеле, они уже скоро час, как продвигались вглубь оккупированной немцами территории, удаляясь от форсированной ими этой ночью Неручи. Их командир, капитан Козырев, замыкая цепочку, временами оглядывался, стараясь хоть в малой степени, но контролировать и четвертую сторону света, остающуюся за спиной группы. Порой он командовал короткую остановку, доставал карту в целлулоиде и компас, восстанавливал ориентировку, намечая новые ориентиры, и они снова продолжали свой бег в темпе размеренного марш-броска. Вот, Иван скомандовал стоп, предложив группе позавтракать. Добыли свиную тушенку «Второй фронт», слопали с хлебом по банке на двоих. Курить капитан никому в рейде не позволит. Сильный запах от курящего. Да и самому труднее услышать запах табака, а это подчас спасает жизни людям. Сидящие  засаде редко бывают к этому столь внимательными. А потому, человек с обостренным нюхом, может их унюхать вполне издалека. Такими козырями не пренебрегают, Козыреву ли этого не знать стать!  Поедят сегодня еще с хлебом. Хлеб это роскошь, пользоваться которой им предстоит только сегодня и завтра. Дальше они перейдут на галеты. Паек, перемещаемый на себе, рассчитан на 10 дней. Составлен он очень высококалорийными продуктами, тушенка, сало, шоколад, галеты и сгущенка. Водой, территория по какой они намереваются перемещаться этими днями, весьма богата, погибнуть от жажды явно не даст. А вот таскать на себе свежий хлеб в их положении не дело. С их молодыми зубами, перебьются и сухарями, да галетами, не вымрут, да и размочить их найдется чем. Выслав Грабаря и Соломонова разнюхать, что происходит вокруг, капитан приказал Толе быстренько вскрыть две банки тушонки, а сам углубился в карту, впитывая в себя подробно очередной участок рейда, намечая ориентиры и места, где следует быть особенно осторожными. Быстро вскрыв банки, Толя приступил к завтраку, рассчитывая на последующем после обеда перекуре заняться картой в свою очередь. В рейде это должен знать каждый. Подошли Соломонов и Грабарь, доложив, что в округе чисто, и в темпе приступили к жратве. Быстро поели, оставив капитану его долю, и расслабились, стараясь спешно и насколько это возможно, всеобъемлюще, отдохнуть. Используя все выпавшие на их долю секунды покоя. На то и привал! Даже кушая, оружие все держали наготове. Такова уж судьба всех разведчиков. Расслабляться полностью в рейде нельзя никогда, плохо закончится. Ни днем, ни ночью! Если спишь, то, как тот кот, вполглаза и пол уха, если ешь, всегда готов как тот пес ощериться и клацнуть зубами. Оружие всегда должно быть наготове. И даже устраиваясь на перекус, каждый из них заученно просмотрел, куда он будет отпрыгивать, случись, что.  Где и как устроится, куда и по каким осям станет вести огонь. Хороший разведчик такие вещи всегда определяет заранее. Этому их усиленно учил капитан Козырев и в период собственно обучения и в уже завершившихся рейдах. Учитесь, мол, суслики, пока живы, мертвым науки уже ни к чему! Это вот как раз понятно. Если заранее не намечать себе возможные позиции, то в случае внезапного наступления особых обстоятельств, может получиться толчея, безлепица. Тогда группа будет лишние секунды дуром суетиться под огнем, а это никак не допустимо, ибо влечет совершенно неоправданные жертвы. Какие жертвы оправданы? Да Бог его знает! Все что понес противник, так это уж точно оправданы! И даже заведомо. А от наши! Наши все, пожалуй, излишние!
Солнце, поднявшись над горизонтом, начало припекать. Эх, жаль маскировочные комбинезоны в лучшем случае высохнут на них только после обеда. А до того придется бежать в сыром. Добро хоть, время было, сразу выбравшись из ручья, переобуться, слить воду из сапог, набранную еще при переправе через Неручь, и отжать портянки. Все легче бежать! Позже всех закончив завтрак, капитан отошел под елочку и аккуратно снял там квадратик дерну, выкопав ямку сантиметров 40Х40. Смяв каблуком сапога банки, он сунул их вместе с обрывками бумаги туда и аккуратно прикопал, прикрыв все вместе сбереженным редким лесным дерном. К этому времени группа уже закончила завтрак и отдыхала накоротке. После него, уже Виталик Соломонов собрал все обрывки бумаги, крошки и объедки и пристроил их под тот же дерн, куда ранее попали банки. Нет мелочей в их положении, совсем нет! Прозвучал краткий приказ капитана: «Вперед!» и все вернулось на круги своя. И снова по лесу, то быстрым шагом, то подбегом, стараясь постоянно держаться тени и не шуметь, двинулась цепочка из 4-х человек, ощетинившаяся во все стороны стволами. Сам Толя, пройдя снайперские курсы, в рамках обучения в разведчики, научился несколько владеть снайперской винтовкой. Нет, он не стал снайпером. По его мнению, снайперами не становятся, ими рождаются. Он просто стал человеком, неплохо владеющим снайперской винтовкой, в его случае отечественной трехлинейкой, для которой, кстати, имелся глушитель, снабженной совсем даже неплохой отечественной оптикой ЛОМО . Всех премудростей снайпера он, разумеется, не постиг, некогда было, и настоящей снайперской работы, по правде, не осилит, разве что удача пособит. Но огневую мощь их разведгруппы определяли три автомата ППС, он же, в случае огневого контакта, должен отползать слегка назад и бить на выбор по определяющимся для него целям. В тех рейдах, когда группа действовала расширенным составом, к ним примыкал пулеметчик и еще один автоматчик. Тогда их мощь вырастала заметно, благодаря, прежде всего, конечно, пулемету. Сейчас же они бежали вчетвером, стараясь держаться подальше от пролысин и лесных дорог. Ибо переходить дорогу, даже самую незначительную, в рейде – дело сверхопасное. Дорога – это опасность, это повышенная вероятность встречи с сильным противником, к которому, к тому же, может, по той же дороге, быстро подойти помощь. Нет ничего хуже дорог для разведчика, но в то же время и добычу свою, они чаще всего ловят у дороги, либо на ней самой. Такая вот сраная диалектика братцы. И что тут сделаешь? Осторожно, воистину на полусогнутых, группа вытягивалась на кустистый участок болотистого редколесья, намеренно и привычно нарастив дистанции между бойцами и чрезвычайно обострив, доведя до физического предела, зрение и слух каждого. Внезапно до всех и каждого донесся какой то металлический звяк. Еще не успев осознать, что же это было и, не отдавая себе предварительно отчета, откуда сей звяк раздался, вся их цепочка поспешила плюхнуться в траву, на совесть постаравшись исчезнуть из видимости возможного супостата. В их деле так – сначала скройся из глаз, вывались из прицела, потом уже думай из чьего прицела, и куда податься далее. И как словить мыслимого супостата себе в прицел, посадив его туда прочно. Если бы Тархов не знал, что и как будет делаться, он, может быть, и не рассмотрел бы аккуратного и скрытного передвижения членов группы. Ему по диспозиции надлежало просто выпасть из возможного прицела противника и самому изготовиться к стрельбе по наиболее подозрительным местам. Он, еще только упав, откатился, укрывшись за вросший в мягкий грунт валун, изготовив к стрельбе свою винтовку и, стараясь не слишком клацать металлом затвора, загнал патрон в ствол, изготовившись к стрельбе. В оптике прицела оказался густой малиновый куст, за которым, кажется, нечто серенькое слегка белело. Чуть впереди его изготовился вести огонь по предполагаемому супостату, в белеющем сереньком, Петька Грабарь. Капитан и ефрейтор, один справа, другой слева, ползком обходили куст, изготовив на всякий случай гранаты. Через пару минут напряженного ожидания он видел сквозь оптику, как мелькнул слева маскировочный комбинезон Соломонова, в малиннике что-то испуганно тоненько ойкнуло, взмекекнуло и захохотало тоненьким, едва сдерживаемым от желания заржать во всю глотку голосом. Буквально давясь истерическим каким-то смехом. Уже почти не таясь, привстал капитан и прыгнул туда же в малинник. И уже оттуда раздался двойной условный крик рябчика. Тархов и Грабарь быстро и натренированно бесшумно, стараясь двигаться по следу Козырева и Соломонова, по-кошачьи гибко ринулись к зарослям малинника. Вломившись туда, присели, постаравшись инстинктивно скрыться с глаз, возможно наблюдающих за ними извне. И тоже сразу же едва смогли удержать свой смех, истерический со всхлипом. Забившись в малинник и крапиву, на них, одинаково испуганно смотрели, мальчишка лет 12 и его белая коза. Беззвучно отсмеявшись вместе со всеми, капитан раньше других вернулся к своим обязанностям и приказал:
- Петька, Виталик, осмотритесь вокруг, мы с Анатолием, здесь.
И уже пареньку:
- Ты чей, мальчик, откуда?
- А вы кто такие будете?
- Красная армия! Не видишь что ли? И кто это там шмыгает носом позади у тебя, из кустов?
- Витька, малый мой! Ему еще только 7 годков. Не тргайте его, он еще маленький! А вы правда из Красной армии? Не обманываете? Разведчики?
- Ну да! А ты откуда?
- Местные мы. Из Володьков!
Деревня Володьки действительно значилась на карте километрах в 8 – 10 отсюда. А из чащи малинника доносились жалостливые всхлипывания носом и легкий скулеж кого-то маленького и очень обиженного жизнью.
- А чего ж так далеко козу пастись гоняете? Ближе что ли негде?
- Какое, далеко? Мы ж здесь и живем?
- Как это здесь? В лесу, что ли?
- А где ж еще? Когда нас германцы из хаты погнали, так бабка привела нас всех сюда. Они с мамкой вырыли в овраге землянку, покрыли дерном, слепили из глины печь. Вот и живем.
- А едите-то вы что?
- Чего ж в лесу-то голодным быть! Грибы, ягода, мамка говорит, скоро пойдет. Козу выпасаем и доим. А Гришка в реке рыбу ловит. Вот муки нет, жаль. Эх, нам бы мучицы…
С каким-то совершенно взрослым выражением протянул мальчишка, а у Анатолия Тархова защипало в носу. Проклятая война, она и взрослым не в радость, а каково вот таким-то малькам?
- Гришка?
- Братан мой старший, он большой уж совсем, ему уже 15.
- А ты малый что ли?
- И я не малый, да Гришка старше. Малый он вон в кустах носом шмыгает. Только вы не подумайте, что он дикий какой, просто, когда нас немцы из деревни выгоняли у него на глазах соседкину девчонку, Глашку, мы с ней игрались, солдаты ихние снасиловали, эсэсовцы, вот он и боится всех, кто с оружием с тех пор.
- Н, а тебя-то как зовут, малец?
- Я Генька буду.
- На-ка тебе Генька шоколадку, с братом поделишься…
И капитан протянул мальцу большой кусок их армейского шоколада:
- А чего ж, Генька, фрицы вас из дому погнали?
- Фрицы?
- Ну да, немцы, то есть. Мы их так меж собой называем.
- Да от нашей деревни всего то два дома с 42-го осталось, вот немцы их и очистили, потому как штаб там какой-то устраивали, что ли?
Шта-аб?
Недоверчиво протянул капитан:
- Эт, ты почему так решил, Генька, что они там штаб делают?
- А туда, когда нас выгоняли, приехали на четырех машинах, грузовике и автобусе солдаты и офицеры ихние, а командовал всем высокий и худой немец, эсэсовец. Старый уже. Постарше вас будет!
- Откуда знаешь, что эсэсовец?
- А у него дяденьки в одной петлице две молнии на черном.
- Правильно Генька, а во второй что, не вспомнишь?
- Почему не вспомню дяденьки разведчики, я памятливый. Лист там у него какой-то такой…
- Такой вот?
И Козырев быстрыми штрихами изобразил стилизованный дубовый лист из знаков различия эсэсовцев прутиком на песке.
- Правильно, дяденьки, такой в точности!
- Ничего не путаешь?
- Я что вам, дяденьки, малек Витька, что ли?
Солидно и обидчиво парировал пацан. Капитан повернул к Тархову заинтересованное лицо:
- Здорово, Толя, это ж пацан немецкого штандартенфюрера  видел!
И снова повернулся к пацану, уже с большим интересом:
- А он один только офицер там был?
- Зачем один, дяденька! Их много было. Еще у одного эсэсовца, он с тем, как вы говорили, дартенфюрером разговаривал на петлице, там, где не было молний, четыре четырехугольника вот так расположенных было…
- Точно помнишь? И никаких полосок по петлице не было?
- Да не было никаких полосок, точно помню, что вы путаете меня. И еще были офицеры, помню петлицу только одного из них. Три таких же четырехугольничка, только вот так они по петлице то, а не в квадрат выстроены, как у того, что с дартенфюром болтал…
И пацан нарисовал на песке петлицу с четырьмя немецкими стилизованными четырехугольниками-звездами  квадратом, а под ней другую с тремя по диагонали. Капитан уставился на Тархова:
- Ох ни хрена себе Толя, это ж малец штурмбанфюрера  и унтерштурмфюрера  видел!
- Ты думаешь, что?...
- Да ослу понятно, Толя, что не меньше полкового командира парень зрел. Полка СС, Толя!
- А там, дяденька, и других много было, только их петлиц я не запомнил вовсе. И офицером этих эсэсовцев и солдат!
- Спасибо тебе Генька! А это вот, от нас мамке с бабкой передай! Скажи им, задолжала мол, вам Красная армия. Но ничего, расплатиться!
И капитан достал из своего сидора банку тушенки и протянул пацану, Тархов сделал то же самое:
- Ладно, Генька, ты иди, паси козу-то, там позади, в лесу, вроде не было никого, не бойся. Мамке с бабкой, понятное дело, вечером про нас расскажешь, как консервы отдавать станешь. Только скажи, чтобы не дай Бог, никому, понимаешь?
- Я ж не маленький, дяденьки разведчики, нешто не пойму! И они не писюхи какие!
Насупился обиженно мальчишка:
- А вы к нам что ж, и не зайдете совсем?
- Нет, Генька, некогда нам. Ты бы лучше рассказал, как к вашим Володькам незаметнее подойти?
И долго со вниманием слушал, как пацан описывал подходы к деревне и как к ней подкрасться совершенно незаметно. Кому и знать лучше такие вещи, как не пацанам. Вся группа к этому часу уже собралась рядом с ними, терпеливо слушая, благо, выдался нежданный перекур. Такие вещи солдат на фронте умеет, и ценить, и использовать всегда по полной программе. Капитан, уточнив маршрут, распрощался с Генькой, скомандовав своей группе уходить сильно вправо, ориентируясь на выход к краю этой незначительной лесополосы.

КОЗЫРЕВ
Интересные вещи поведал этот сопливый мужичок Генька. Если его не подвела наблюдательность, в деревне разместился, как минимум, штаб полка, а, скорее, если судить по числу и рангу описанных Генькой офицеров, даже штаб дивизии. А вот дивизия СС, ни с того, ни с сего, в их районе оказаться не могла. Сведения пацана следовало разъяснить и уточнить поскорее, и он повел своих, по направлению к этим уничтоженным войной почти полностью, несчастным Володькам. Все также, цепочкой, какую он привычно замыкал, группа прибежала на окраину лесополосы. Овраг, пересекающий большое, уже заросшее сорняками, поле, почти впритык подводивший к поросшему березой островку в степи, проходил метрах в 50 от окраины леса, от него отделяла сильно пробитая по луговому дерну колея. Хорошо бы конечно выскочить на нее, и осмотреть, но уж нет, днем таких заведомых ошибок делать не стоит. Иван остановил группу, приказав Петьке с Виталиком обойти окрестности и осмотреться, а сам с Анатолием достали бинокли и принялись изучать местность. Прежде всего, Козырев навел свой бинокль на недалекую от него колею. Приближенная оптикой вплотную, она поведала ему своим видом, что произвели ее, а потом и разбили вдрызг, многочисленные танковые траки, скорее всего от танков типа Panzerwagen.IV, конечно среди них также могло найтись предостаточно «двоек» и «троек», но не они составляли главный массив прошедшей здесь совсем недавно танковой колонны. Прошла она совсем недавно и состояла из множества машин. Хорошо бы пощупать колею и промерить ее, а так, на глаз можно была предположительно оценить группу примерно в сотни полторы машин. Дивизия? Нет, пожалуй. Маловато! Хотя у немцев были и дивизии всего с одним танковым полком, а это как раз два батальона, то есть полторы сотни танков. Но скорее все-таки это танковый полк, или два отдельных батальона. Но где сами танки, почему они еще никак не сказалась еще на боевых действиях? Рев моторов отвлек его от этих раздумий. По колее следовала маленькая колонна из полугусеничного немецкого бронетранспортера, шедшего впереди, за ним двигалась легковая машина, судя по всему, с совсем немалым начальством, а следом плевался вонючим выхлопом, еще один полугусеничный бронетранспортер SdKfz 251 . Эти машины относились к разряду средних и перевозили каждая по десятку - полтора пехотинцев, имея на вооружении универсальный немецкий пулемет. Начальничек, судя по всему, перемещался здесь немалый. Когда легковушка, а это был державный «Хорьх», поравнялась с ними, Иван рассмотрел в бинокль лицо и петлицы сидящего на заднем диване военачальника. Эсэсовец, падла! Лицо одуловатое и недовольное, замкнутое в себе, а на петлицах – строенный пучок дубовых листьев и на плече, к нему обернутом, он рассмотрел витой погон с тройным сутажным шнуром, в середине золотая жилка. Ого! Группенфюрер. Ясно. Группенфюреры полками у немцев не командуют, маловато. Значит не меньше дивизии СС. Судя по розовому цвету подкладки погона, танкисты. Танкисты СС? Это уж и вовсе интересно! Тем более, кровь из носу, следует поспешать к тому участку, устроиться там и хотя бы денек понаблюдать за его жизнью. Если туда разъезжают такие гости, значит там действительно штаб танковой дивизии СС. А где ж сами танки, черт побери? Ладно, будем разбираться! А, может, тут и языка возьмем. Эх, мать, прихватить бы группенфюрера! Это было бы да! Тогда бы они по всем фронтам прогремели!
Капитан Козырев далеко не всегда был капитаном, а на службу был призван в финскую, из запаса. Выпускник мехмата МГУ и уроженец Свердловска, Козырев в детстве жил рядом с их школьной учительницей немецкого языка, природной немкой, Фридой Генриховной  Шульц. Он дружил с ее сыном и старшей дочкой, часто бывая у них в гостях, очень быстро усваивал немецкий. Поскольку в семье Фриды Генриховны, не желая терять родной язык, разговаривали только по-немецки. Потому-то и владел Козырь этим языком, почти как родным русским. Фрида Генриховна, ничего не любя по своей немецкой аккуратности делать спустя рукава, поставила ему и выговор, на уровне хорошего хох-дейча . Хорошо они жили, а теперь он слышал, их выслали в Казахстан. Глупость какая, прости Господи!
Во время финской войны, Козырев совсем недолго командовал взводом, а когда убили их ротного, то и ротой. Он великолепно показал себя в маневренных стычках с финскими лазутчиками-лыжниками и в борьбе с их «кукушками» . За всю войне не получил ни раны, будучи награжден орденом Красного Знамени. После финской, парня приметили, и взяли на специальные курсы, организованные под Москвой полковником Ильей Григорьевичем Стариновым. Там тренировали разведчиков и диверсантов. Именно там молодой лейтенант Козырев и прошел полную подготовку, встретив 22 июня в учебном лагере под Смоленском. Потом были разведывательные и диверсионные рейды против наступающих гитлеровцев. Удачные и не очень. Но в 41, когда награждали очень и очень скупо и чаще других, посмертно, Иван Козырев сумел добавить к своим наградам две «Отваги» и «звездочку» . В самом конце контрнаступления под Москвой, был выведен из боев, а был он уже заместителем командира разведроты армейского подчинения. И переброшен на север, под Мурманск, с задачей поставить там местную разведывательную роту. Уже в апреле под Мурманском, был ранен во время бомбежки. Вывезли в Подмосковье. Назад он, разумеется, не вернулся, получив звание старшего лейтенанта, по выздоровлению прибыл на Южный фронт. А здесь, еще до его прибытия, случился наш отчаянный провал под Харьковом и немецкий рывок в донские степи к Кавказу, Волге и Сталинграду. Его разведывательные рейды под Сталинградом изобиловали невероятной выдумкой. Там ведь степи. А разведку вести все равно надо. Степь не степь, надо! Хоть и яловая, а – телись! Людей себе Козырь отбирал штучно по одному, где бы их не встретил. Отобрав неизменно и чрезвычайно плотно обучал, считая несусветной глупостью бросать в бой необученных. А тем более вести их в разведывательный поиск. Тем более самому! И всегда имел успех. Нет, конечно, и рота Козырева несла потери, как без них, война же, но с потерями других рот это было просто несравнимо. А почему? Что задания у Козырева были помягче? Вот уж хрен вам в очи, господа хорошие! Просто Иван учил своих бойцов, той же мерой, как и его учили когда-то, в лагере у Ильи Григорьевича. Вот и возвращались его группы раз за разом. Всего лишь две группы не вернулись за все то время, когда он командовал разведротой 13-й армии. Сам Козырев тоже не отлынивал, сплошь и рядом ходя в рейды. К лету 43-го у него на груди появились еще одна «Отвага», третья, орден Ленина и еще один орден Красного Знамени. Вырос он и в звании, став капитаном. Уважаемым человеком в своей армии был капитан Иван Козырев. Уважаемым и правильным. Брал он к себе только интересных и умелых людей. Учил он их люто, как его некогда в лагере Ильи Григорьевича  учили, и отсев у него был немалый. И иногда случалось, люди отсеянные Козыревым, хорошо себя показывали в обычных частях, демонстрируя недюжинную храбрость и прекрасное боевое умение. Все так, говаривал в таких случаях Козырев, я же и не говорил никогда, что они плохие, никудышные люди и солдаты, я только говорил, что они никакие разведчики, и от слов своих не отказываюсь! Таков был командир этой маленькой разведгруппы, скрытно пробиравшейся в тыл германских войск, перейдя линию фронта где-то на середине дистанции между Орлом и Курском.
А еще Иван Козырев был ходок, да еще какой. И, странное дело, никогда Иван не говорил своей очередной пассии, что любит, не пел ей свадебных песен и прочее. Все слаживалось и без этого. Может, потому, что слава ходока так и путешествовала за Иваном по частям и соединением. Связь то в войсках в некоторой вполне заметной степени обеспечивали женщины-военнослужащие. Наверное, через них и просачивалось. Известно ведь, это чертово семя совсем без сплетен просто не живет. Следует отметить, что порой, громкая слава записного ходока, оказывала Козырю плохую услугу. Их командующий, генерал-лейтенант Пухов, дочь которого попалась еще перед войной, нарвалась именно на такой экземпляр мужчины, и, как закономерный результат, осталась в матерях одиночках, воспринял своего командира разведроты в штыки, требуя от подполковника Земцова его замены. Но, со временем, убедившись в отменных деловых качествах Козыря, сменил нечаянно гнев на милость. И прекратил терроризировать несчастного Земцова своими подковырками, когда, мол, спровадишь этого бабника с комроты разведки. Более того, при нечастых личных встречах, когда Земцову казалось, что командующему лучше бы услышать личные впечатления капитана, поскольку его интонации порою носили информацию, трудно уловимую, но для дела вполне полезную, генерал-лейтенант убедился в отменной деловитости и дельности последнего. Николай Павлович был мужиком справедливым, вскоре признал сугубую полезность Козырева, стал подавать ему руку при встрече и спрашивать мнения в случаях, касающихся его компетенции. Надо ли говорить, что все разговоры, насчет комроты разведки канули в лету, причем навсегда. И когда однажды член военного совета армии, генерал-майор Михаил Александрович Козлов, вопросил при нем и когда мы, мол, избавимся, наконец, от этого ходока? Он мне под видом повышения квалификации весь наличный женский состав отдела переводчиков перепортил. Николай Павлович ответил на это со значением:
- Козырь в разведке Михаил Александрович человек дюже полезный! А что баб он обиходит, так за это мы с тобой не отвечаем! Или отвечаем?
- Да ладно вам, Никола Павлович! Не завидно самому, что ли?
- Еще как завидно, Михаил Александрович! Я вон и в молодости так не мог!
- Вы зато до генеральских погон вон дослужились! Козыреву до них не дослужиться!
- А он, может и не стремиться. К тому же, война очень просто может нас и приравнять!
- Это как же?
- А вот произведет она нас с Козырем, минуя все оставшиеся каждому чины и звания, в наивысший, ангельский чин! И все! Со святыми упокой!
- Типун вам на язык, Николай Павлович! Додумались же до этакой дури! Взрослый человек, генерал к тому же.
- Это ты точно говоришь, Михаил Александрович! До полной дури договорился! Пора нам с тобой этот разговор завязывать! А то и еще какой хрени наговорим друг другу, такой, что потом и в глаза взглянуть трудно станет!
После прохождения колонны, разведчики, с присоединившимися к ним, Грабарем и Соломоновым, понаблюдали за дорогой, чутко прислушиваясь ко всем звукам. Несколько жаворонков уже взвилось в небо, напевая свою извечную летнюю песнь. Хорошо им, сверху такой обзор, блин, да и скорость перемещения та еще, истребителям впору! Механических звуков больше слышно не было, даже и в отдалении. И капитан, наконец, решился! Знаками он приказал Тархову и Грабарю в темпе проскакивать к оврагу. Дорога там дальше, пересекала этот овраг, засыпав его привозной насыпью с трубой для стока воды. Весной по оврагу должно быть бурно текла талая вода, стекая с окрестных полей, журчала и пенилась, еще более раздвигая края оврага своим течением, расширяя его каждый год. Но к этому времени, талые воды давно уже отошли, дождей более полутора недель уже просто не было, овраг должен был прилично подсохнуть и стать гостеприимным. Разве что, пацаненок говорил, стекает по нему ручеек с той рощицы, куда они стремятся. Ключи там, наверное. Где ж им и быть-то, как не среди березок? Место светлое, для доброго ключа лучше и не придумаешь. Если немцы не опоганили его еще, конечно!
Тархов и Грабарь, прислушавшись и осмотревшись, резко снялись с места, и стремительно рванули к оврагу. Не прошло и десяти секунд, как они исчезли в овраге, потом там появилась голова Тархова с биноклем. Его сигнал, поданный рукой, означал, что путь Козыреву и Соломонову тоже свободен. Спешно сунув бинокль в футляр и, положив его, не глядя,  в сидор, капитан вскочил и, придерживая автомат, колотивший на длинном ремне по бедру, понесся к оврагу. В паре метров от него также стремительно и отчаянно бежал Виталий Соломонов. Добежали, вскочив в овраг. И точно, по дну его струился, слегка позванивая, чистенький ручеек. Оставив Соломонова наблюдать за близкой дорогой, спустились к ручейку и освежили воду в своих фляжках, сполоснув лица, попили и снова подались к краю оврага. Отправив Виталия напиться, умыться и освежить воду про запас, капитан снова достал бинокль и принялся наблюдать за дорогой, стараясь делать это осторожно. Солнце светило в их сторону, значит, неприкрытая оптика может выдать себя блеском. Станет бликовать. Достал из малого карманчика маскировочного комбинезона противомоскитную сеточку и обернул ею бинокль. Так он бликовать точно не станет. На дороге, там, вдали, откуда ехал полчаса назад группенфюрер, послышался треск мотора, напоминающего мотоциклетный. Вовремя они перебрались, черт побери, дорога-то, судя по всему, куда как оживлена. Прошло с пяток минут, может немногим менее, когда на дороге возникло странное создание немецкого промышленного гения. Легкий полугусениный тягач Kfz 2 "Kettenkrad" , передком своим напоминавший мотоцикл, такое же рулевое колесо и сам руль . Но двигали его гусеницы, на которые опирался легкий кузов, для 600 – 700 кг груза или нескольких артиллеристов. Это чудо природы быстро приближалось, уже прекрасно просматриваемое в бинокль. Вел его шарфюрер  СС, а позади его, на сиденьях, предполагавшихся для артиллерийского расчета буксируемого орудия, чинно и чиновно восседал оберштурмфюрер  с папкой на коленях и солдат-эсэсовец, с автоматом наготове. У этих на рукавах виднелись эмблемы их дивизии, серебристый ключ на щите в черном поле. Интересно, наверное, можно будет уточнить дома, что за дивизию они представляют? Легкий тягач, громко треща двигателем, уже катился мимо разведчиков. Ничего себе, решил Иван Козырев, только что проехал генерал, а следом за ним сразу везут папки с документами. Точно, штаб и не менее, как дивизии, причем дивизии СС. Напасть бы на этот тягач, прихватить того обера. Но вдали на дороге объявилось несколько грузовиков и идея развития не получила совсем. Все стало понятным, надо было продолжить свой путь, и капитан приказал идти вверх по оврагу. Они и продолжили, по два с каждой стороны маленького ручейка, контролируя полной мерой противоположные края обрыва и пристально глядя под ноги. Могли и даже должны были немцы выставить тут мины. Вскоре, идущий впереди капитана Грабарь, застыл, как вкопанный, подняв вверх руку. Ясно, мины. Обернувшись, вполголоса сообщил:
- Две «лягушки» !
Замеченные ими мины аккуратно сняли. Не трогать бы их вообще, но возвращаться, вполне возможно придется здесь же и, к тому же, ночью. Убрать их, от греха, следовало. Долго ли, в потемках-то, наступить кому? Грабарь их шустренько снял, положив себе в сидор. Глядишь и высеется уже на нашей тропинке отхода… На всем протяжении оврага обнаружились еще четыре «лягушки» и парочка – другая мин попроще. Съемку мин вели везде и посему, к вожделенной рощице подходили уже далеко за полдень. Из кустиков, расположившихся на самом краю оврага, капитан выслал Грабаря обнюхать рощицу, а все они прильнули к прицелам, сопровождая паренька. За полчаса, в течение которых, Грабарь обегал рощицу, они выбрались из оврага все под сень березок и принялись организовывать наблюдательный пункт. Пацан Генька был абсолютно прав. Из этой рощицы на восточном склоне которой, располагалось старое деревенское кладбище, с покосившимися православными крестами, их небольшенькая, но живописная, некогда, деревенька, просматривалась почти насквозь. До войны она располагалась косым крестом на скрещении двух дорог. Наверное, когда-то она была не такой уж и маленькой, но об этом сейчас сообщали лишь унылые и обгоревшие печные остова, отмечавшие места былых домов, сожженных войной. Только два дома у самой развилки уцелели, да еще с полдюжины сараев и штук восемь колодцев. Печных остовов капитан насчитал 54 штуки. Немало-немного, а человек 300 здесь жило до войны. Жили и радовались. И вот все погорело! Где жители? Генькина семья там, в лесу, в землянке, спешно устроенной в обрыве. Может  и не одна она. И, даже, наверное. А возле их бывшей хаты, собралось с дюжину немецких легковых автомобилей и два грузовика, накрытых маскировочной сеткой. По двору шляются и снуют по своим делам эсэсовцы, все с такой же эмблемой на рукавах, как и давешние посыльные, а под навесом, напротив дома, двое поваров и четверо их помощников накрывают стол. Готовится, по всей видимости, какое-то пиршество. Что ж посмотрим, посчитаем пирующих, а заодно и сами пообедаем. Вернулся Грабарь, сообщив, что в рощице чисто. С северной стороны к ней примыкает луг. Там только стога стоят. Какие такие стога, мать их? Тут же населения не ни хрена, зачем немцам сено?
Достали сало и сгущенку. Пообедали. Лафа закончилась, прикончили хлеб, теперь придется обходиться галетами. Оставил Тархова наблюдать за приготовлениями во дворе дома, под маскировочной сеткой, отправил Грабаря наблюдать за дорогой, а Соломонова послал в кустистую чащу приготовить скрытый туалет для всей группы. Козырев и вообще был аккуратистом, а уж в рейде, так и особенно!
Наблюдали до вечера, все более убеждаясь, что это именно штаб дивизии СС. Все больше замечалось чиновной деловой суеты, бегали писаря и посыльные. Прибывали и убывали офицеры и унтер-офицеры связи. Короче – шла обычная деловая жизнь штаба. Когда стало темнеть, разведчики устроились на ночлег, здесь же, под кустиками. Летом хорошо, каждый кустик ночевать пустит. Сторожа оставляли одного, вменяя ему в обязанность еще и наблюдение за штабом, пусть и не пристальное, но спорадическое. Все четверо успели посторожить за ночь, а собачью вахту, с 2-х до 4-х, капитан взял себе .
Утром, проснувшись, исполнив по очереди все утренние дела, разведчики позавтракали, распределили обязанности, и снова приступили к наблюдению, каждый за своим объектом.
Сам капитан, трусцой направился к северной окраине их маленькой рощицы. Надо присмотреться что там. Где-то же должна ведь быть и дивизия. Вряд ли штаб настолько на отшибе, что боевые части и не видать нисколько. Так не бывает! Опасно это и мало производительно.
К окраине рощицы Иван приближался сторожко, каждым кустиком приберегаясь. Перед ним раскинулась широченная пойма Неручи, где возилось множество лягушек и немчуры-эсэсовцев, в их повседневной форме. Что это они там делают. По обеденному времени, солнце стояло на юге за спиной, смотри Ванька в бинокли на здоровье, бликовать оптике не с чего. Он и вгляделся и рассмотрел, что немцы, нарезая дерн где-то в лесу, с той стороны реки, там луг шире намного, на полянках, видимо, подвозят на луг и здесь закладывают какие-то следы. Закладывают старательно, поливая водой уложенное. А что ж за следы такие? Прицелился на самый ближний, подрегулировал фокус бинокля. Ух ты! Так это ж танковые траки след на мягком луговом дерне покинули. Точно танки! Навелся, регулируя оптику, на еще один след и проследил его аж до самой копны сена, не слишком умело сметанной немцами. А что там, под копешкой? Танк? Точно, гусеницы просвечивают сквозь сено внизу. Начал сличать остальные. Как немцы не аккуратничали, а танки под некоторыми из них угадывались. Да и кто б тут сено косил, деревни вокруг пожжены! Привозное все, небось! Вон уже и подсохло. Проследил и заложенные следы к некоторым танкам, а к другим, так и трава уже принялась и от луговой ее стало так просто, издали и не отличить. Хотя вблизи, понятное дело, заметно, наверное. Принялся считать копешки. Ого! Не меньше как пара батальонов тут! 160 – 170 копен! А у немцев танковые полки, помнится, двухбатальонного состава, имеют чуть больше полутора сотен танков. Целый танковый полк! Это находка, едрёна вошь! Это да! И что ж, немцы из личного состава полка, они что, под танками спят. Нет, конечно, дудки, бродят меж копнами пара – тройка автоматчиков. Часовые надо быть. А остальные где? Капитан добрые полчаса старательно изучал луг и, перейдя к лесу, начинавшимся сразу вслед за лугом, немедленно обнаружил с два – три десятка добротных шалашей из ельника и березника, возле которых частенько мелькали немцы и из которых, кое-где, виднелись их сапоги. Логично, ничего не скажешь, очень даже логично. Танки, замаскированные под копны сохнущего сена распределены по лугу, а их экипажи и пехота прикрытия и сопровождения, укрываются в соседнем лесу. При танках же только непосредственная охрана и те, кто завершают их маскировку. С воздуха не сразу и увидишь, что здесь. Козырев достал карту из планшетки и легонько-легонько, едва прикасаясь к бумаге, отметил это пространство четырьмя скобочками. Он так увлекся наблюдением, что едва не подпрыгнул, услыхав слева от себя громкую немецкую речь. Еша-маша! Два немака, смеясь и перешучиваясь, чувствовалось, что здесь они ничего не опасаются, держа винтовки, на ремнях, вошли в их рощицу помочиться, наверное. Исполнив свое важное дело, немцы пошли назад, к своему посту, стоявшему на дороге шлагбауму, при котором находилось 7 – 8 солдат фельджандармерии . Заметил он их, конечно сразу, но не слишком они его интересовали. Те что возле танков, гораздо интереснее. Здесь же стояло два мотоцикла, и бронетранспортер с гевермашингеншютце  сидевшим за своим гевермашинген . Обычный пост фельджандармерии, усиленный пехотинцами на бронетранспортере. А зачем им здесь пост? А-а-а, контролируют дорогу из штаба и, заодно, препятствуют приближению чужой разведки. Облегчившиеся немцы, все также гогоча по-своему, уже подошли к посту, когда капитан, тихонько снявшись, тенью истаял посреди берез и осин. Напоследок, он видел, по дороге протрещал «цундап». Немецкий унтер-офицер что-то снова вез в штаб. Фельдегерь, наверное. На посту его не тормозили, он поприветствовал их подъемом руки, а жандармы, словно приветствуя ответно, приподняли перекладину шлагбаума. По роще можно было бы ходить, не особенно и заботясь, собственно, о тишине шага, но, привычка – вторая натура. Капитан привычно крался по-кошачьи, а подходя к своим, дважды цвиркнул синичкой. Ему ответил один аккуратный цвирк, в котором Иван легко узнал Тархова, и вот он уже, опустившись за кустиком, принимает под наблюдение хату и окрестности со штабом немецкой танковой дивизии СС. Тархов доложил, что немцы, похоже, затеяли обедать под навесом, любовно сколоченным былыми хозяевами во дворе. Большая кастрюля, наверное, супница, стояла в центре стола, а немцы уже рассаживались. На столе стояло 5 приборов. Один в торце стола, группенфюрера, за другой, слева от того, уселся штандартенфюрер, за третий, справа баба в эсэсовской форме. Девка была худощава и стройна, носила форму щеголевато, петлицами располагала с двумя сдвоенными полосками, что означало звание роттенфюрера . Явно ППЖ  группенфюрера, нехилую он себе подстилку оторвал, гаденыш! С комфортом устроился, а за последний прибор уселся оберштурмбанфюрер . Кто таков? Неведомо. Штандартенфюрер, наверное, начальник штаба дивизии. Появился повар в белом высоком колпаке, разлил суп. И сразу исчез. Немцы чинно принялись есть. Докладывая командиру о произошедшем, Тархов выразился так:
- Расселись, понимаешь, Иван, всем благородным семейством вокруг семейной супницы, с излюбленным вассер-супом. И ну его хлебать большими ложками. Аж мне самому захотелось попробовать! Вон сейчас, смотри, повар снимает супницу со стола и начинает со своими подручными солдатами, подавать жаркое и приборы господам. Как, скажи ты в поместье, где-нибудь в Восточной Пруссии!
- Так, может, там мы языка и сгрябчим?
Поинтересовался оказавшийся тут же Петька Грабарь, поскольку Соломонов, закончив возиться с их групповым сортиром, отбыл для наблюдения на южную оконечность их рощицы, намереваясь взять под присмотр всю круговую дорогу к штабу и лугу, на котором капитан рассмотрел танковый полк. Только за время отсутствия командира по этой дороге прошли три мотоцикла «цундап» с унтерами фельдегерской службы, перемещая документы в штаб дивизии. Но капитан охладил порыв Петьки:
- Ага, Петруха, возьмешь там кого. Ты охраной-то поинтересовался? Там ведь рота охраны, да еще взвод, что с группенфюрером ездит. Накостыляют так, что своих не узнаешь!
- Так мы ж не с охраной воевать станем, командир! Мы группенфюрера втихаря сгрябчим – и ходу! Через эту вот рощицу, оврагом и в лес. А там – захватим плотики и к Неручи, дождемся ночи, и – фьють! Поминай, как звали! Лови топот сапог, смазывай пятки салом!
- Жутко завлекательно Петька, да только еще более глупо и нерасчетливо!
Осклабился Тархов, а капитан снизошел до объяснений. Терпеть не мог мужик держать за попугаев даже самых младших членов своей группы. В рейде ведь правило простое – право слова имеет каждый, хотя решение и принимает командир:
- Понимаешь Петька, если при выкрадывании группенфюрера мы ошибемся хоть на йоту, или, наконец, кто из немцев, банально поссать захочет, или баба это роттенфюрерша гребаная окажется на боевом посту, в постели группенфюрера и завизжит, растревоженная посреди кайфа, нам кранты. Боя с охранной ротой нам вчетвером даже ночью не осилить, понимаешь. Но, даже если мы, паче чаяния, уйдем живыми в рощицу и, предположим, нам удастся пройти оврагом к лесу и пересечь там дорогу – ты  о дороге-то помнишь? Мы оставим такие следы, что преследовать нас никаких собак не нужно, пойдут навзрячь. Да по горячему-то следу! А нам ведь в болиголов даже и в противогазах днем соваться расчету нет. Там баллоны всего лишь на три часа рассчитанные. Весь день нам в них не пересидеть. Уходить надо за три часа до собственно переправы. А там до реки по зарослям болиголова и ручейку почти два часа ходу. Максимум, что мы можем себе позволить подождать у вхождения в Неручь, так это час, не более того. А дальше тюхать надо и со всей осторожностью…
- Не понял вас, командир. Так мы что, группенфюрера этого брать не станем?
- Никак нет, Петруха. Нам его взять нереально, понимаешь. Мы за ними пронаблюдали весь день, установили крайне важные вещи, но языка брать станем в другом месте.
- Где?
- На большой дороге, я полагаю. Той, которая ведет с севера из Орла на Курск.
- А чего мы тогда здесь целый день торчали?
- Гуппенфюрера пасли. А кроме того, Петюнчик, мы совсем не зря тут торчали, мы точно установили, что в полосу нашей армии недавно, скорее всего, прибыла танковая дивизия СС, с эмблемой серебристый ключ на черном фоне, на щите. По этой эмблеме можно точно установить, что за дивизия конкретно, понимаешь?
Капитан Козырев, будучи профессиональным фронтовым разведчиком, с опытом, придерживался того мнения, что результаты разведки должны знать все члены разведгруппы. На хорошее надеяться, конечно, следует, а вот рассчитывать всегда следует на самое плохое. Просто из здравого природного пессимизма.  Никому неведомо, кому из них повезет вернуться из рейда, если повезет вообще хоть кому-нибудь. А, добытые дорогой ценой, данные, пропасть не должны, кто бы не вернулся. Значит, знать их должны все. И капитан подробно показал мужикам на карте, где дислоцируется танковый полк СС, а где сожженая почти целиком деревня Володьки и штаб дивизии СС. Приказал быть готовыми к выходу за час – полтора до захода. К этому времени всем облегчиться, используя сортир, устроенный трудами Соломонова и поесть. На марше группа всегда наиболее уязвима, как знать, могут ведь и прихватить, и придется долго бегать, рубя хвосты тяпками, не имея случая опростаться, или, наоборот, пожрать. Так что, сделаем все заблаговременно! Шоб дома нэ журилысь! А там, под вечер и станем на пяту! Нам здесь больше делать нечего, ни по хорошему, ни по плохому. Все, что можно было выяснить простым наблюдением, мы выяснили. На акцию здесь не пойдем. Значит, надо уходить, не теряя времени.

ТАРХОВ
У Анатолия воистину отлегло от сердца. Где-то в глубине души он посчитал, что капитан окончательно нацелился на группенфюрера и закрутит безнадежную операцию с его изъятием из штаба. Опытный разведчик, ходивший уже в три добрых рейда, Тархов все уже прикинул и понимал, что уйти с группенфюрером, у них шансов почти нет. Но если командир решит, придется делать, дисциплину и субординацию и у разведчиков никто не отменял, хоть и обращаются они к командиру запросто, как и между собой, но решение его – решение окончательное. Изменить его в рейде некому! Свои предположения можно, конечно, высказать, да и то лучше до того, как решение принято, а уж после, если сам командир его не отменит – останется только это решение выполнять, умное оно или не слишком, правильное, совсем не важно. И не слишком это походило на капитана – закручивать безнадежную операцию. Не делал он раньше такого, дури в рейдах терпеть не мог и сам ее не допускал. Однако, во все времена разное случалось. Особенно в разведке! Тархов был счастлив еще раз убедиться, что их командир смел, но вполне вменяем и на заведомую гибель вести своих людей не готов. Он-то, слава Богу, уже не в возрасте Петьки Грабаря, когда сам себе кажешься бессмертным. Он-то знает, как это бывает, видел сто крат. Петька тоже, конечно, видел, но по молодости своей мнит, что пуля или осколок всякий раз пролетит мимо, или уклюнет кого-то другого, не его, Петьку. Ему же – жить вечно! К тому выводу, что для взятия «языка», надо уходить к «Большой дороге», Анатолий пришел независимо от капитана, и собирался все это высказать. Но разговор Козырева с Грабарем, избавил его от этой необходимости и на вопрос капитана относительно иных мнений он ответил просто, что думает также и, сорвав сколько-то лопухов, тихонько подался к сортиру. Его желудок и пищевод, вполне дисциплинированно подталкивали Толю туда, уже добрые четверть часа. Вот и ладненько! Пойдем, помечтаем между делом!
Сделав свои дела, он, присыпав свою ямку, легко продвигался по рощице. С удовольствием помыл руки в ключе, ополоснул и вывеску. Уже подходя к их засидке, разминулся с Грабарем, направлявшимся, наоборот, к сортиру. Добыл бинокль из сидора и привычно поинтересовался, где солнце. Дело потихоньку двигалось к вечеру, солнце перекатывалось к западу. Чтобы не блеснуть стеклами бинокля пришлось обернуть его накомарником. По их пряому назначению, накомарники они практически не использовали. Как-то само собой получалось, что гнусные комарихи насосавшись их крови в первые несколько часов, больше мужиков не беспокоили. Или просто они привыкали к их назойливому ухаживанию. А то, что кровь сосут только комарихи Анатолию сказал Иван. А ему, по его словам, поведала сие некая биологиня еще до войны. Беззвучно присев рядом с капитаном, Толя принялся наблюдать за предполагаемым штабом. Вот, едрена вошь! Еще автобус подъехал, привез группу, из шестерых младших офицеров от штурмфюрера до гауптштурмфюрера , возглавляемую штурмбанфюрером . Обоснованное подозрение о том, что это штаб дивизии СС, превратилось в абсолютную уверенность. Портфели при некоторых офицерах, указывали на их явную штабную принадлежность. Да и штупмбанфюрер, в отличии от группенфюрера и штандартенфюрера был с брюшком, совершенно нестроевой внешности. Штабные крысы они повсеместно штабные крысы, что у немцев, что у нас. Сомнений больше не осталось, как и шансов накрыть этот штаб их маленькой группой, призванной свершать совершенно иные дела.
Да, конечно, каждый разведчик их группы, как боец стоит многократно дороже любого немецкого пехотинца, или даже эсэсовца. И десятков, пожалуй, дороже, а все вместе, так как бы и не полусотни. Но не настолько дороже, чтобы вчетвером справится с примерно двумя сотнями опытных солдат и офицеров. Это абсурд. Даже думать о прямой акции в штабе было нечего, не выйдет! И, когда они потихоньку собрались и отправились обратным курсом к лесу, в котором были еще сегодня утром, все по тому же оврагу с ручейком, Тархов привычно продвигался впереди их коротенькой цепочки, держась правого бережка ручейка и настороженно всматриваясь вперед и в левый склон оврага. Так что? Сегодняшний день прошел без пользы? Это почему ж без пользы? Очень даже с пользой! Надежно установлено прибытие на фронт на участке их армии танковой дивизии СС, привязаны к местности расположение ее штаба и танкового полка. Примерно определена система охраны обоих этих объектов, а также, система их маскировки. Но решительная цель их рейда, конечно же, не исполнена. Надо взять информированного языка. Именно поэтому, капитан и зацепился, было, за группенфюрера. Но он прав совершенно! Взять того из расположения штаба абсолютно нереально, незачем даже и пробовать. Есть способы самоубийства и попроще! А буде бы даже, паче чаяния, и удалось, так не уйти им с ним. Не пробиться, никак. Уж слишком густо немцев вокруг. Надо искать другого языка. И капитан абсолютно прав, проще всего его изыскать на большой дороге. Правда там случится та еще лотерея. Возьмешь машину, козел ее нюхал, скажем, а в ней какой-нибудь немецкий генерал перемещает к себе, скажем бабу, любовницу из тыла, свою веселую ППЖ. Ох и весело же станет! Что с ней, с сукой немецкой, прикажете делать? Зарывать? Так мы с бабьем вроде как и не воевали до се. Вот то-то же. Отдуваться же за состоявшуюся акцию придется вполне по-взрослому. Баба там, или кто значительный. А и так, попадет какой-нибудь офицерик из строевых, пусть даже и командир полка, или командир батальона. Его точные знания обстановки сплошь и рядом окажутся ограничены его личным участком, о других, даже соседних, он знает чуток, только понаслышке. Из путанных рассказов коллег. Кого брать? На рожах у них ведь не написано, информированный он, или темный, как пень лесной. Лотерея и только, что тут поделаешь! Конечно, кое-какую гарантию дает марка машины. Чем роскошнее, тем лучше, слов нет. А на трассе армейского или фронтового масштаба они вряд ли гоняют с конвоем. Незачем, как бы. Наверное, сам начальник, и один, или два адъютанта. Правда держат эту дорогу посты полевой жандармерии и тыловые гарнизоны. Так что им, прежде всего, стоит самим разыскать пост фельджандарменрии, и только после этого конкретно готовить операцию. Вот если сегодня они без проблем переберутся в тот лес, откуда пришли, тогда они этим и займутся. Но впереди, на однажды ими уже форсированной дороге, что-то шумело, усиленно ревели двигатели. Еще не добежав до того поворота оврага, куда они спрыгнули на пути сюда, Толя, подняв руку, дал знать своим, чтобы приостановились и, оскальзываясь в рыхлом песке откоса, полез к краю оврага. Высунулся он из оврага рядышком с кустиком. Осторожненько, чтобы никого, не дай Бог, не привлекло движение. Хорошо, можно бестрепетно наблюдать за дорогой. А по ней, пригасив фары, передвигалась большая колонна грузовиков. Внутри машин, под тентом, угадывалась пехота. Колонна велика и конца ей пока не видать. Не менее полка, по всей видимости. Но вот пехота проехала, а следом двинулась артиллерия. До 60 буксируемых орудий калибром, судя по всему в 105 и 155 мм. Артполк, что ли? Очень даже вероятно! Что, собирается вся дивизия в кулак? Похоже на то! Следом машины с ящиками под брезентом. Боеприпасы? Возможно, возможно. Как без них? Замыкали колонну легкий броневик с пулеметом и мотоциклисты. К моменту их прохождения уже стемнело изрядно, и разведгруппа выдвинулась к тому повороту оврага, где они и входили в него утром прошедших суток. Колонна еще не проехала окончательно поворот, огибавший тот холм, где они просидели весь сегодняшний день, когда они, убедившись, что, кроме уходящей в поворот колонны, никто по дороге не едет, выскочили парами из оврага и, сломя голову, бросились к лесу. Последним форсировал дорогу капитан и, вломившись в лес, сообщил, что от поворота, бликуя фарами, кажется, выбирается мотоцикл. Успели, уфф! А этот мотоцикл, они спустя десяток минут, уже рассматривали из лесу. Как же, конечно, стоял сей «цундап» без коляски у штаба, видели его. А следом за мотоциклом на дорогу выехал, оттуда же, из-за поворота бронетранспортер фельджандармерии и, тяжко завывая двигателем, покатился мимо них, мазнув по лесу светом своих фар. Куда это они, голубчики, наладились на ночь глядя? По бабам, что ли?
Капитан быстро выстроил цепочку вновь, определив Тархова головным. Он опытней других и ответственней по своему возрасту и положению. Ему смотреть вперед, направо, в сторону дороги, станет глядеть Соломонов, налево в лес - Грабарь. А сам капитан, как всегда, замыкает и контролирует тылы группы. Так и ломанулись вперед. Бежать по ночному лесу, кому не доводилось, не мед и не сахар. Моргала сплошь и рядом на любой ветке-сучке остаться могут. И уже оттуда станут укоризненно взирать на мир, пока их не клюют птички, весьма охочие до такого угощения. В яму ногой попасть, как два пальца… Да. А еще ориентироваться невероятно сложно. Сегодня, правда, это последнее не в счет. Ориентируются они по дороге справа. Чу! Мотор бронетранспортера заглох. С трудом разглядел отсюда, что тот, проехав с полверсты дальше их, остановился, съехав на обочину и дальше, на заросшую сорняками, бывшую  пахоту. Только стоп-сигналы горят, указуя, где сей транспорт, торчит в данную минуту. Чего они сюда приперлись, интересно? Их группа добежала до места, где остановился бронетранспортер фельджандармерии, уже менее чем через 5 минут и до них сразу дошло, почему немцы заняли эту позицию? Прорезая лес просекой, по нему виляла тоненькой ниточкой лесная дорога. Пришлось им забирать в лес глубже, искать первый попавшийся поворот, пересекать дорогу за ним и уже после этого снова забирать в сторону северной окраины леса, которой они держались до сих пор. А Тархов, наверное, как и их командир, ломал голову над вопросом, что скрывается за таким поведением немцев? Они что, засекли их группу? И надеялись ее обнаружить таким нехитрым, вообще говоря, способом? Вот уж вряд ли! Ответа на этот вопрос Анатолий не находил. Он элементарно не понимал, почему немцы приперлись именно сюда и почему они стали здесь? Когда их группа, старательно усмиряя собственное дыхание, вернулась к дороге, бронетранспортер остался сзади и все также стоял, светя только подфарниками. Очень скоро, продвигаясь дальше на запад, они поняли, что там делал бронетранспортер. Навстречу им, по дороге, приглушив фары, двигались, громыхая броней и лязгая траками гусениц, немецкие танки. Они рванули на самую окраину леса, принявшись усиленно наблюдать. Темно, в общем-то, было еще только в лесу, на открытом месте пока всего лишь сильно серело, но еще многое можно было видеть. Рассматривая и считая, они втроем пялились на дорогу, и только Соломонов, исполняя приказ капитана, наблюдал за лесом, чтобы не подпустить ворога сзади. Идущие мимо них танки были до боли знакомые «четверки» , оказалось их немало, примерно полторы сотни, может быть, немногим больше, что позволило Тархову сделать вывод, что это либо два отдельных батальона, либо просто полк двухбатальонного состава, что было абсолютно нормально для немецких танковых войск. Замыкая колонну танков, прошли три десятка штурмовых орудий Stug.III. Эти 75 мм самоходки были легки, приземисты и располагали совсем неплохой лобовой броней. Но главная хохмочка случилась дальше. Мимо них проползла колонна из 20 танков невиданного ими доселе обличья. Заметно бо;льшие, чем хорошо им знакомые «четверки» с длинноствольными орудиями немного большего калибра и широкими гусеницами. Видеть таких им еще не доводилось. Наверное, это и есть те «новые танки», о каких им прожужжали все уши дома. Жаль, что видеть их довелось только в темноте, рассмотреть, как следует, не получилось. Впрочем, то, что немцы перемещаются только в темноте, начиная с вечерних сумерек, говорит как раз о том, что готовят они, жабы, что-то серьезное. Сторонятся нашей воздушной разведки, оперирующей дневным временем, понятное дело. Да и то, и в начале и в конце колонн двигались их самоходные счетверенные установки «эрликонов» , выполненные на шасси «двоек» . Стало понятным, что фельджандармерия заботливо перекрывала лесную дорогу, страхуя прохождение танковой колонны и предотвращая их возможный по глупости поворот. И не только ее. Вслед за танками прошла еще одна артиллерийская колонна примерно в полсотни орудий буксируемой артиллерии, преимущественно 105мм калибра. Тоже примерно полк. Продолжая свой путь, Тархов, как и все остальные и, конечно же, капитан Козырев особенно, усиленно ломал голову, что это были за танки. То ли это второй полк дивизии СС, перебазирующийся позже первого, то ли это танки какой-то еще дивизии. Анатолий все больше приходил к выводу, что, скорее, второе. Они смотрели очень внимательно, но никто не обнаружил в свете фар эмблемы дивизии, а эсэсовцы обязательно бы ее изобразили над тактическими номерами танков, как обычно. И вообще их тактические знаки капитан просил всех запомнить особо. Запоминали и будут не раз еще рисовать их по памяти друг другу на земле во время перекуров. Эти детские, казалось бы, игры, никакими играми и не были. Они определяли максимальное сбережение информации, добытой тяжкими трудами разведчиков. Тот, кто думает, что разведка – это лихие перестрелки и погони, не прав абсолютно. Любой огневой контакт в разведке готовится, проигрывается и обдумывается многократно, дабы исполнить его быстро и четко, по возможности, без потерь. Исполнить и моментально исчезнуть, для чего особо старательно прорабатываются, обычно, именно варианты отхода. Если же контакт возник внезапно, значит, что-то пошло не так, разведчики напортачили. А уж настырная погоня это и вовсе ЧП, препоганейшее мероприятие, доложу я вам, каковое стараются изжить всеми доступными способами, и как можно ранее, пока не загоняли преследователи вусмерть. Их ведь всегда больше и они всегда намного свежее, чем уставшая от беготни, запаренная разведгруппа. За свою бытность с капитаном они однажды попадали в такой хоровод, и он стоил им тогда ощутимых потерь. Повторять тот опыт, как-то не было охоты.
А в общем, группа снова беззвучно выполняла марш-бросок по лесу, приближаясь к лесному клину, приходившемуся на то место, где от Курского шоссе, явно сделанного немцами армейской, а то и обслуживающей целую группу армий, артерией снабжения, ответвлялась та проселочная дорога, по которой они уже этой ночью наблюдали столь оживленное движение. Младший лейтенант Тархов бежал, размеренно и аккуратно ставя ноги, чтобы не трещать валежником и передвигаться, по-возможности, беззвучно, напевая про себя на немудрящий мотивчик, привязчивую детскую считалочку, бесконечную и бессмысленную:
- Идут себе три курицы,
     - Перва;я впереду,
        - Вторая за первою, а третья позаду!
           - А я, а я, сижу на плинтуяре, и что, и что, и что же вижу я?
             - Идут себе три курицы….
Помогает контролировать дыхание и держать ровный темп движения, очень способствует ритмичности перемещения. Абсолютно все разведчики имеют свои считалочки и все их вертят в голове во время изматывающих марш-бросков, коими абсолютно всегда изобилуют разведывательные рейды. А еще Толя бдительно, до рези в напряженных, сверх всякой меры, глазах, всматривается в лесные тени прямо по текущему курсу группы, делая это так, чтобы каждому повороту глаз, или головы, соответствовали повороты ствола автомата. Куда уставился разведчик, туда зырит и его автомат, чтобы, случись что, ничто не задержало бы очереди по врагу даже на те доли секунды, что нужны для доворота ствола. Сплошь и рядом случается так, что эти доли секунды как раз и решают все. И в первую очередь главный вопрос их бытия. Быть, или не быть группе! Куда там Гамлету с его шараханьями, театрами и дуэлями на отравленном оружии с доверчивым дурачком Лаэртом. Здесь, коль что не так, брызнет из лесу раскатистая автоматная очередь. А от того, кто по кому полоснет свинцом первым, и зависит как раз, кому из них жить-поживать, да бегать продолжать, а кому и трупных червей прикармливать, заводить с ними тесное и близкое, донельзя, знакомство. Так что бди, Толик, бди! И надейся на то, что и другие, тебе стойно, бдят столь же ответственно и напряженно и успеют, в случае чего, полоснуть первыми. Но даже бросить на них мгновенный взгляд нельзя. Не та у него позиция, чтобы отвлекаться. Он перед ночным рейдом смотрел по карте, бежать им от бронетранспортера фельджандармерии минут 30, они уже, пожалуй, заканчиваются. Правильно, капитан думает также! По цепочке Анатолия настигает его приказ «Стоп, перейти на размеренный шаг!» И вся группа вслед за ним, спешно занялась своим дыханием, сводя его в беззвучный вариант и стараясь уже совсем беззвучно переставлять по лесной подстилке копыта. Вовремя это Козырев. Лес заметно поредел и слева с южной стороны. Если не остеречься, можно и нарваться.

СОЛОМОНОВ
Виталий уже собирался доложить командиру, что лес слева существенно редеет, но до них донесся рокот мотора. Все, там дальше дорога. Ясненько! С той стороны тоже дорога, только не проселочная, как справа, а настоящая, шоссейная, Орел – Курск. Капитан сзади едва слышным шепотом передал команду направляющему Тархову:
- Стоп! Перейти на размеренный шаг!
Ефрейтор так же шепотом передал приказ идущему впереди его и контролирующему правую сторону, Грабарю. Тот, разумеется, немедленно донес приказ до Тархова. Короткая цепочка пошла дальше размеренным шагом. Он, собственно, не сильно и запыхался. Но послушно сбросил ход, перейдя на длинный скользящий шаг, все также бдительно контролируя левую сторону. Все они одинаково хорошо стреляли с обеих рук, но Петька все-таки природный левша, открыть огонь вправо у него всяко-разно получится на долю секунды быстрее, чем у Виталия. Как оно левше и положено. Разведка – дело серьезное, и даже сущими мелочами капитан пренебрегать не спешил, мало ли, такие мелочи, случиться, и жизнь кому спасут. Даже если только раз за все время, так второго то раза без того первого и вовсе быть не может, граждане-мазурики. Слева редело все больше и больше, лесной клин заметно истончался. Это вот хреново. Хуже нет если в таком реденьком, насквозь просматривающемся леске зажмут. Внезапно от дороги спереди донеслась гергечущая немецкая речь. Идти принялись еще осторожнее, почти что красться. К этому времени все они уже успели усмирить свое дыхание, выведя его на штатный режим. Что, думаете, является кошмарным сном разведчика? Преследование с собаками? Глупость! Их поиск с самолета? Бред! Насморк, вот что! Даже вообразить этакую гнусь в рейде неприятно, блин.
Где там немцы, мать их? Не нарваться бы на охотников-егерей. Им сообщали прямо перед выходом, что несколько их групп прибыло на их фронт вполне достоверно. Встреча с этими волками, не предвещала группе ничего хорошего, а потому и не входила, как-то в их планы. Сами тоже не овечки, они предпочитали противника попроще. Если учесть его неизбежное и даже обязательное численное преимущество, их вполне можно понять. Однажды, не далее как в прошлом рейде, их уже гоняли такие вот хваткие хорошо обученные парни. Сорваться с немецкого кукана, им тогда все же удалось, да вот двое своих ребят, тогда так  остались у немцев, холодными телами. Дороговато, однако, такие игры обходятся! Ох, и покрутились они тогда, помниться! Ужами на раскаленной сковородке. Лучше бы на сей раз им обойтись без подобных изысков. Шкуры целее останутся! А физзарядки им и так хватит. Лай чужих голосов все приближался. Судя по всему, немцы где-то прямо по их курсу. На спину младшего лейтенанта тяжко смотреть, так она напряжена. И весь он подался вперед и словно сведен судорогой. Примерно также выглядят, наверное, и они с Петькой Грабарем, только каждый развернут в свою сторону. А капитану и того сложнее, он еще ж и ориентацию держит и за тылами группы присматривает сугубо. Не выдержав, Виталий бросил быстрый взгляд вперед и снова вернул его «к себе», налево. Но и за это короткое мгновение, он успел увидеть, что впереди лес поредел примерно также как и слева, догоняя кондиции правой стороны. А хохот переговаривающихся там немцев слышен все более отчетливо. Капитан шепотом приказал разойтись, ломая цепочку и выходя к краю леса широким фронтом. Шагая совсем мягко, по-кошачьи, подкрались на окраину и узрели через дорогу бронетранспортер, а возле него трех человек в форме фельджандармерии, еще один сидел в броннике за пулеметом. Четверо, как и нас, грешных. По тому, как уставился на них капитан, Виталий осознал, что, судя по всему, он связывает с этими немцами какие-то свои надежды и планы. А те гергечут себе в полный голос, нимало не заботясь о том, что голоса ночью слышны очень далеко. «Смены ждут» шепнул краем губ немножко знающий немецкий из института Тархов, оказавшийся слева. Ему было ближе, он и расслышал раньше. Тогда понятно, чего они так веселятся. И правда, минут через 12 подъехал грузовой тягач Даймлер-Бенц 10/40 с кузовом из листового железа, в котором сидело восемь жандармов, а рядом с водителем находился офицер. Машина, выгрузив четверых жандармов, ушла по проселку и вернулась только через полчаса все в том же вроде составе, только четверо жандармов были в ней другими. Наверное, те, что несли эти сутки службу по проселку. Судя по всему посты жандармерии у них здесь суточные. Снова подъехав к посту, офицер отвел в сторону унтер-фельдфебеля, пошептался с ним и, обернувшись, коротко и отрывисто приказал тем четырем, что были здесь до их приезда, садиться в тягач. Повторять приказ не довелось, немцы мигом оседлали тягач, а офицер, сказав что-то напоследок унтер-фельдфебелю, снова обосновался на сидении, рядом с водителем. Взвыв мотором, тягач отправился туда, откуда пришел. А те, кто остался здесь приступили к своим делам. Немцы принялись по-хозяйски обживать свой пост, а разведчики, устроившись поудобнее, перешли к стационарному наблюдению. Они бдили не только за постом и его поведением, но и за шоссе. Отойдя просмотреть местность, Виталий с радостью наткнулся на телефонный шнур, проложенный по земле и кустам и тут же подключился к нему. Зачистил поочередно провод, присоединив к ним немецкий телефон, микрофон трубки которого, был изначально заглушен изолентой. Не хватало только дыханием, скажем, или ревом машин на дороге, выдать свое участие в разговоре. И уже примерно через полчаса, слушал первый разговор. Трепались два только что заступившие на смену телефониста, жизнерадостные по утру, нехристи. На Виталия выгрузился ворох малопонятной телефонной речи, в которой изобиловали какие-то житейские подробности. Он с горем пополам понимал, когда дело шло о военном, а  свободный треп, так и оставался для него тайной за семью печатями, большей части, кроме разве что того, что вчера ночью, двигавшееся в сторону дивизии «Лейбштандарт» хозяйство, попортило связь со штабом в Змиевке. Им пришлось всю ночь мудохаться с большим прораном, восстанавливать. Благо там пост фельджандармерии и, надо думать, относительно безопасно, а то было бы хоть в петлю полезай. Это уже было интересно. Наблюдая за постом фельджандармерии он видел, кстати, свежие жерди, подвешивающие телефонный провод, идущий вдоль шоссе то ли с севера на юг, то ли, наоборот, с юга на север. Наверное, это о нем. Так что если бы они сюда прибежали пораньше, очень даже могли бы вляпаться, на хрен! Можно сказать повезло! Он прикрыл присоединение и пошел доложить капитану. Это ему знать, безусловно, следовало, поскольку это впрямую касалось их рейда.

ГРАБАРЬ
Солнце еще только-только выползло из-за горизонта, а движение по шоссе стало вполне оживленным. Раз в пять семь минут по дороге проносились машины и маленькие колонны. Пару раз проходили вполне значительные колонны грузовиков, не такие, конечно, как этой ночью, но, все же, вполне значительные. А перед самым рассветом природа всерьез нахмурилась и разразилась добротным дождем. Сильным, не сказать бы проливным. Мгновенно они вымокли до нитки, безо всяких надежд сохранить хоть сколько-нибудь сухой хотя бы часть одежды. Немцы в период дождя попрятались в бронетранспортер и сидели там, как крысы, лишь изредка выглядывая на дорогу, когда по ней шла очередная машина. Когда дождь перестал, капитан отослал Тархова и Виталика Соломонова подальше в лес, отжать шмотки, а по их возвращению, сдав свой пост, ушли и они сами. Отжали комбинезон, гимнастерки, шаровары и трусы почти досуха, чуть не изорвав их. Стало полегче. Вернулись к своим, и капитан учредил наблюдение и за лесом также. Хотя вести наблюдение, лежа в мокрой траве, было до омерзения отвратительно. А тут еще капитан внезапно поднял ладонь, предупреждая своих о том, что недопустимы любые звуки и начал жадно прислушиваться к разговору немцев. Те, особенно не стесняясь и не снижая голоса, обсуждали что то свое. Потом, капитан поделился. Немец, унтер-фельдфебель, командовавший  постом, сообщал своим, что получена информация от фронтовых частей, по радио, установленном на бронетранспортере. Ими обнаружена тропа вхождения в немецкий тыл советской разведывательной группы с предполагаемой численностью 3 – 8 человек. Попытки их преследовать с собаками, надежно пресечены дождем, смывшим все следы.
- Сволочи, на наши плотики наткнулись, должно!
Выразительно прошептал капитан. А всем стало ясно, что путь возвращения по собственным следам для их группы перекрыт немцами напрочь. А Соломонов встревожился:
- Так они и нас сейчас! С собаками-то!...
- Они бы да, Виталик, да только собаки после дождя вкалывать не станут!
Насмешливо отсек предположение Тархов, он сразу подумал о такой возможности и много быстрее Соломонова нашел ответ на эту угрозу.
- И тем не менее, мужики, нас ищут. И это только вопрос времени, когда найдут. Хорошо еще, эти лопухи-жандармы неожиданно проговорились. А то, представь себе: мы радостно, огрузившись информацией, с захваченным теплым «языком», высунув на бороду свои собственные языки, после доброго марш-броска, прибегаем к месту, где оставили плотики, а нас там  дожидается комитет по торжественной встрече. Тут уж ребятки, сами понимаете: «Прощайте скалистые горы!» Да и так, сейчас нам хода туда нет. Придется отрабатывать запасной вариант…
Раздумчиво сказал капитан. Запасной вариант у них, конечно же, был. И не один. Без этого в рейды не ходят. Вот только путь домой он намного увеличивал, и выходить к своим, им доведется в полосе другой армии, 48-й. А вот предупредила ли тех армейская разведка о такой возможности, вопрос сей велик есть? Впрочем, выбор у них есть? Выбора, кажется, нет. Придется надеяться, что об их возможном выходе к своим в полосе соседей, этих самых соседушек, таки надлежащим образом предупредили. Хотя, его ли это дело? Младшего сержанта Грабаря! Для того чтобы думать о подобных вещах у них в группе капитан Козырев имеется, ну, на худой конец, младший лейтенант Тархов. Люди сплошь образованные, офицерскими погонами украшенные, орденами и медалями увешанные, что иной Барбоска блохами. А они с Виталиком, что? Их чердаки меблированы вполне умеренно и только в целях продолжения своей собственной простецкой жизни. Вот пусть Козырев с Тарховым и гоняют свои извилины по кругу! Они с Соломоновым ювелиры. Работа у них тонкая, на еще один мыслительный процесс, глядишь, и энергии не хватит. Впрочем, Виталик чего-то шепчет командиру.  Тот кивает, чего они там задумали. Тьфу ты! Он, было, уже испугался, а тут все просто. Виталий собрал пожрать, пора идти лопать пайку. Капитан остался наблюдать, а они все пошли завтракать. Виталий нехило устроился. Прямо на проводе, какой он прослушивал, они и разложились. Война – войной, а завтрак по расписанию. Специально решено отойти немного вглубь леса, командир говорит, что случайный стук ложки по жести банки может запросто их всех сдать немцам. У них, чай, тоже уши к головам приделаны не как вешалки для лапши. А слышимость после дождя во влажном воздухе даже и лучше чем в сухом. Вначале капитан говорил, что «языка» попытаемся брать здесь и прямехенько пойдем на отход, но когда немцы накрыли наши плотики, капитан сказал, что меняет намерение. Предлагает бежать в городок, Змиевка, кажется, расположенный чуток на север, вдоль шоссе. Там их точно не ждут. Там же, наверное, базируются и разные тыловые службы. Брать «языка» из полевых офицеров, во-первых, накладно – нет у тех привычки таскаться беспечно, ну, нет и все тут! Как и у наших, кстати! Да и подчиняются угрозе они намного неохотнее, чем тыловые. А во вторых – глупо! Ну, что он серый фронтовик, может знать, в самом-то деле. Участок обороны своего подразделения, в самом лучшем случае. Еще, может, слухи. И все тут, остальное – домыслы. А вот тыловик, тот да! Тот наслушался всякого, а, может, и с документами какими работал. Да и привык он, скот, к относительной безопасности. Там есть шансы взять действительно ценного кадра. Со свежей, прямо с роскипу, информацией. Но, это они к вечеру снимутся, или, на худой конец, после обеда. А пока, пока будем наблюдать за шоссе и постом фельджандармении и копить информацию по кусочкам. Тоже метод, кстати. И далеко не самый худший! А немцы, поначалу озираясь и прислушиваясь, принялись нести службу несколько облегченно, позволяя себе переговариваться все громче, курить вволю и смотреть вполглаза. Ну, что тут сделаешь? Это ведь не засада егерей, ждущая разведгруппу, или, там, скажем, диверсантов. Обычный стационарный пост прикрытия шоссе в исполнении фельджандармерии, и только! А шоссе, что сказать, довольно-таки оживленное, движение по нему все нарастает, только колонн типа той, что им довелось видеть вчера, сегодня на ней не наблюдается совсем. Может вечером пустят? После зимней кампании 1943 года и Сталинграда, немцы, похоже, принялись нас уважать со всей своей тевтонской душой. Днем перемещения войск не производят. Ведь даже в это утро однажды над шоссе проходила пара наших истребителей, разведка, должно, а километрами десятью севернее, они, кажется, кого-то даже штурмовали на дороге. Это точно почти на выезде из Змиевки. Вот и капитан, кажется, решил пойти на север, к той же Змиевке. Ближе к полдню, они отошли от шоссе, пообедали по парам, прикрывая друг друга, зарыли остатки своего скудного пиршества, снова придирчиво подогнали обмундирование после дождя. Виталик доложил капитану, что немцы по телефону предупреждались о выходе завтра какой-то егерской группы из Орла. Она закроет засадами Змиевку. Это только утвердило капитана в решении идти на Змиевку именно сегодня. Завтра могут уже и не дать проскользнуть. Ритуально попрыгали и двинулись. До Змиевки километров 30 надо оторвать. Весь день им предстоит провести в честном марш-броске, если все сложится, естественно, удачно. О неудаче же лучше и не думать совсем. А от Змиевки капитан намеревался, по его словам судя, идти строго на восток и обратно переходить фронт на стыке участков  48 армии, с их родной 13-й. В принципе, на стыке вполне возможен бардак, да только это не 41-й год. Сейчас война вошла в рамки, стык обязательно прикрывают и обеспечивают. В этом и вся петрушка. Придется форсировать полосу насыщенную немаками, ничегошеньки о них, собственно, не зная. А что делать? Иные пути либо уже перекрыты, как, например, тот, каким они сюда прибыли, либо несоизмеримо длиннее. А назад, если все нормально, им идти с «языком», а это всегда изрядная обуза. Как правило, идти их надо понукать, а то еще паразит осознает свою ценность и то, что им, гадом, они дорожат едва не больше своих собственных жизней, так и вообще нести придется. Поэтому у капитана в группе с пленными принято было обращаться предельно грубо, при каждом удобном случае награждая его пинками и тычками. Что бы не возомнили о себе, нехристи. Но сначала ж его, фраера ушастого, надо выследить, выманить, или захватить по месту. Уйти от возможного прямого преследования по горячим следам и запутать, замести эти следы. Затем, озаботиться обратным ходом. А это повсегда, пожалуй, самое трудное в рейде.

КОЗЫРЕВ
Узнав, случайно, из подслушанного разговора немецких жандармов, что место их прохода через немецкую линию обороны обнаружено и взято под контроль немцами, капитан Козырев не сильно расстроился. Он был уже довольно взрослым мальчиком, и далеко не первый день, а сказать точнее, так и не первый год, бегал по разведывательным рейдам, чтобы знать, что от начала до конца по плану, бывает только в достаточно редких случаях. То, что им стало известно об установлением германскими егерями контроля над их местом перехода линии фронта, было редкой удачей. Капитан мог только себе представить, что бы ждало их, если бы они, захватив языка, вынеслись бы на махах к «своему» месту перехода. Иван не сомневался, что туда отосланы, ожидать их в засаде именно немецкие егеря. А это ребята до ужаса хваткие. Уйти бы им вряд ли удалось бы. В лучшем случае, они посопротивлявшись, зажмурились бы в бою. Предварительно уничтожив «языка» и сколько-то то там егерей, сколь повезло бы взять за себя. Но еще более вероятно, их бы взяли на месте, тепленькими. Затем было бы близкое знакомство с армейской контрразведкой и с ее мастерами «разговорить» клиента. Иллюзий не было – их бы конечно, «разговорили». Там трудились профессионалы. И ликвидировали бы. Или отправили в концлагеря, проследив, чтобы они попали обязательно в разные. Тоскливое, в общем, будущее их ожидало. А так, повезло. Разведка, конечно, любит умелых и шустрых, умеющих, прежде всего, головенкой шурупить, но без удачи даже самые шустрые и хитрые недолго по чужим тылам бегают. Укатывают сивок круте горки. Их удача, кажись, не покинула, спасибо ей за это. А вот будет ли она им сопутствовать на пути по запасному варианту, вопрос велик есть? Ну, будет, не будет, а ломать по запасному варианту, так или иначе, надо. Причем, предварительно выполнив их задачу, что совсем уж не так и просто. По этому запасному пути, им уже не надо было пересекать реку Неручь по которой, собственно, и шла линия фронта. Они должны были ее пересечь километрах в 15 севернее, в районе огромной низменной долины пребывавшей все еще после вешних вод в полузатопленном состоянии, заросшей плавнями. С одной стороны хорошо, а с другой, преследовать их там совсем несложно, особенно, если учесть, что все местные высотки под непосредственным контролем немцев на протяжении тех же добрых 15 километров, и только потом уже начинаются наши такие же высотки. Немцы потому и не начнут раньше июля, чтобы дать таким вот речным поймам просохнуть. Иначе, вся их хваленая техника, так там и останется, даже и без нашего противодействия. А что немцы станут наступать и, скорее всего, именно здесь, Козырев был абсолютно уверен. Из чего он исходил? Из уверенности в этом маршала Жукова и их командующего армией. Людей этих Иван ставил высоко и мнение их ценил сугубо. Оно же было совершенно однозначным – немцы станут наступать здесь, на Курском выступе. Образовался он после нашего зимне-весеннего наступления, в результате удавшейся немцам попытки захлопнуть свой фронт, пропустив вытащенные ими Северного Кавказа войска. А мог бы получиться и еще один Сталинград! Если бы у нас хватило сил и умения. Но их не хватило. А еще, неизбежность немецкого летнего наступления именно здесь, следовала из добытых намедни разведданных. Конечно, к высшему генералитету Иван Козырев, по сугубой незначительности своего воинского звания, не принадлежал. Однако только за вчерашний день и сегодняшнюю ночь, они наблюдали совсем немало мобильных частей, главной ударной силы современной войны. Их просто так нигде и никто не сосредотачивал. Такие факты чрезвычайно настораживали. Они, на самом деле, зримо подтверждали уверенность маршала, показывая, что против соседней с их 13-й, 48-й армии и против левого, южного крыла 63-й армий концентрируются мощные танковые группировки. Эти же данные и заставляли капитана еще сильнее «рыть копытцами», торопясь с исполнением задания, взятием «языка». Сам то он, прекрасно осознавая важность уже добытой ими информации, хотя бы и о появлении перед их фронтом танковой дивизии СС, уже развернулся бы отходить, опасаясь погубить носителей этой информации, при попытке добыть большее число данных. Извечная дилемма, синица в потном кулачке и журавль в соблазнительно голубеющем, манящем своей глубиной, небе. Что до него, Ивана Козырева, сегодня он выбрал бы синицу. Оно, собственно и понятно. Как ни велика оказалась эта война, заставив его уже смириться с тем, что дожить до ее завершения, скорее всего и не удастся, погибать героически Иван нисколько не спешил. А вдруг все же получиться!? А!? Но командование повелело добывать обязательно журавля. Причем, командование это носило широкие маршальские погоны с огромной звездой, под которой легко улягутся все 8 звездочек с его капитанских погон, причем с обоих, под одной, с одного маршальского плеча. Что оставалось капитану? Только продолжать выполнять приказ, хотя в успешности этого мероприятия он отнюдь не был уверен. Вот они и бежали на север в темпе марш-броска по лесному клину, сторонясь протоптанных дорожек, стараясь держать шоссе, с ревущими на нем машинами, с левой, западной стороны, все время на одинаковом расстоянии. Лес, по которому они бежали на двух листах полевой карты изображался как ровная 7-ми километровая полоса, тянущаяся почти впритык, до самой Змиевки. Отбежав от перекрестка с постоянным постом фельджандармерии на час пути, он решил проверить противоположный край того лесного языка, по какому они держали свой путь. Уже приближаясь к окраине леса, их носы почувствовали наличие огромного скопления людей. Каким образом, спросите? Да просто немцы из накапливающегося восточнее их корпуса, или дивизии, превратили окраину леса в свой общественный сортир. Было бы это у себя в Европах, они, скорее всего, потрудились бы вырыть выгребные ямы и соорудить крытые навесы с заколоченной сзади стеной, маскируя их на окраине леса. Находясь же в варварской России, они считали это ненужным, попросту опорожняясь на краю леса. И для того чтобы понаблюдать за ними приходилось придвигаться к краю леса, сожалея об оставленных на уже обнаруженных немцами плотах, изолирующих противогазах и интересуясь, как бы не вспереться на очередную «мину», наваленную немцем кучу. Засранцы европейские. Впрочем, их можно понять. Находились, небось, до ветру, по узкому ходу сообщения, зарывая потом результаты своего «труда», так рады теперь на воле то оторваться по-большому, да без всяческих ограничений. В ближайшем кустарнике размещалась какая-то армейская часть, как бы не пехотный полк. В кустах, они, судя по всему, скрывались, бегая в лес, как в свой общественный сортир. Иван отказывался понять извращенную логику тевтонов. Логичнее ведь было бы наоборот. Или, может, лес этот, предназначен для какого то иного соединения? Но тогда они усиленно «минируют» говном территорию для своих товарищей. Каково тем будет стоять в этом лесу, особенно ближе к его восточному краю.
Нет, надо продвигаться далее к Змиевке, чтобы по ночи, пронаблюдав весь вечер за ожидаемыми в нем пикетами, войти в городок. Они, с радостью выйдя из смрадной окраины леса, превращенной «культурными» немцами в совершенно безкультурный сортир, продолжили свой путь на север, к Змиевке. По пути они еще дважды отклонялись к восточной окраине, и оба раза регистрировали на ее окраине какую-то немецкую часть, а уже ближе  вечеру, в начинающихся сумерках, едва не нарвались на их пикет. Не нарвались просто потому, что выручил тонкий нюх Соломонова, поднявшего вверх ладонь и жестом призвавшего всех лечь. Отползши к капитану, младший сержант доложил, что нос сообщил ему о легком вкраплении табачного и кофейного запаха в запахи леса. И, повинуясь приказу капитана, ползком продвинулся к источнику запаха. Вернувшись через четверть часа, Виталий доложил, что пятеро немцев сидят в секрете, используя, как укрывище, делянку молоденького ельника. Старательно обходя этот пикет с запада, обнаружили еще один, преграждающий их дальнейший путь. Пришлось возвратиться и обходить первый пикет восточнее. Там оказалось пока свободно, хотя еще добрый час, продвигаясь на север, они просто кожей чувствовали на западе наличие большого количества солдат. Ветер доносил оттуда густые запахи полевой кухни и дымок костра, устроенного из сухостоя и явно в ямках, для маскировки. Значит там «села», опираясь на лес, какая-то немецкая часть, или соединение. Выяснить, какая, было можно только взяв из нее «языка». Трудности это не представляло, но капитан долго раздумывал и выжидал, пока они не окажутся не только западнее, но и севернее этой части, или соединения, оставляя ее за спиной на своем пути к Змиевке. Но капитан все же решился рискнуть, направив группу поближе к немцам. Достигнув небольшого ельничка, обойдя два пикета, они затаились, выжидая и наблюдая. И дождались! Два немца вышли на них, расслабленно фланируя по лесу. Одного накрыли Тархов с Соломоновым, оглушив четко исполненным Анатолием рауш-наркозом , другого красиво и грамотно, прихватив на удушение предплечьем, взяли они с Грабарем. Пасти заткнуты, ручонки стянуты за спинами собственными ремнями, фашистята упакованы, ждут-с. Пройти втихую, мимо тех пикетов, обнаруженных на подходе, было уже делом техники. Напуганные до невменяемости немчики, тем не менее, подчинялись беспрекословно. Судя по нашивкам, не сопливые новобранцы, солдаты опытные. Неужели так трудно сообразить, что разведгруппа в лесах посреди кишащей их частями местности, живыми их не оставит. Сам капитан на месте немцев сопротивлялся бы до последнего, не рассчитывая удрать. Вот уж это вряд ли, но рассчитывая, что убоявшись излишнего шума, его попросту убьют, быстро и без затей. Эти же двое, то ли впали в ступор, то ли отличались с юности не в меру развитым оптимизмом. На что-то же они надеялись, шустро перебирая ногами, уже далеко отойдя от линии своих пикетов. Наконец, после полутора часа бега, Иван счел, что уже можно остановится, и допросить «языков». Не тащить же их с собой, к Змиевке. Сначала он послал Виталия и Петьку осмотреть окрестности и убедиться, что рядом пусто. Потом Соломонов с Грабарем, отвели одного из немаков, заткнув ему уши, но, не завязывая глаза. Усадили его на краю полянки, а за ефрейтора они принялись вместе с Толей. Стянули ему сапоги, штаны и носки. Он задал стандартные вопросы о номере части, кто командир и почему здесь стоят? Оказалось мотопехотный полк, принадлежащий 41 танковому корпусу Вермахта. Ого! Танковая дивизия СС, да еще и танковый корпус Вермахта. Здорово! Где размещены точно его части, ефрейтор, разумеется, не знал, однако после того, как Толик, его же зажигалкой прижег ему стопы и перебрался к гениталиям, примерно, по карте, показал и назвал известных ему соседей. Севернее, ближе к Змиевке, сказал он, ему известен 23 армейский корпус, а западнее, за истоком Оки, они соприкасались с частями 47 танкового корпуса Вермахта. Ну, блин, подумалось капитану, и еще один танковый корпус! Это уж совершенно точно неспроста. По численности немецкий армейский корпус, как бы не равен нашей армии, а танковый, так ее и превзойдет, пожалуй. Этого ефрейтора упаковали опять и на его место поместили другого. Тот оказался просто обершютце, старший стрелок, по-нашему. В принципе, он почти повторил показания ефрейтора, хотя этому и довелось прижечь  гениталии. Попытался в героя поиграться, супостат! Но, оказавшись писарем в штабе, дополнил ефрейтора тем, что перспективным направлением ожидающегося наступления, офицеры штаба называли «какие-то Поныри». Какие-то! Знаем мы эти Поныри и бывали там не раз. Еще бы, штаб их армии там стоит! Это ведь свершено точно навалится на полосу нашей армии! Ну, блин! А еще, необычайно важно было упоминание обершютце о том, что офицеры говорили о встречном ударе, на южном фланге выступа, и в их разговорах мелькали сообщения о каких то Щиграх. Об уже допрошенном ефрейторе, допрашиваемый обершутце напел, что тот из ремонтной службы корпуса, что только добавляло ценности его показаниям. Ремонтники ездят повсюду, многое слышат, не менее того видят. Им здорово повезло. Нарвались они на этих немцев грамотно, хоть и случайно. Да и хватятся их не так быстро. По своему положению они обладают гораздо большей свободой, чем солдаты линейных частей. Мало ли куда они убрались? Ясное дело, что где-то рядом был штаб корпуса и, возможно, не один. Капитан снова задумался, а не прекратить ли рейд, прямо сейчас, уходя на восток. Судя по карте, скоро почти прямо к восточному краю этого леса, подступят, те самые обширные плавни заболоченной поймы Неручи. Вряд ли там стоят немецкие войска, наступать через эту пойму ой как невесело, а танкам так и вовсе тоскливо. Всю матчасть там, того и гляди, оставишь. Пока капитан размышлял, его ребята под командованием Тархова, тихонько и со знанием дела умертвили отработанных «языков» и тут же их аккуратненько закопали, не поленившись вырыть им метровой глубины могилы. Решив оказать немцам последнюю услугу, капитан потратил пару минут, написав на подтесах импровизированных крестов, связанных из двух сучьев каждый, имена и звания погибших, направляя свой путь дальше, к Змиевке. Он все же решил выполнить приказ, хотя соблазн уйти домой с уже добытыми данными, был невероятно велик. Им везло, и надо было уходить еще до того, как полоса везения закончится. Но до Змиевки оставалось всего лишь час ходу. Иван решил войти в Змиевку.

ТАРХОВ
Схоронив допрошенных немцев, они ждали окончательного решения капитана. Выбор перед которым он оказался, был им более чем ясен. С одной стороны непререкаемый приказ – добыть «языка»! А с другой, безусловная ценность уже добытой информации. Ни хрена ж себе! Они выяснили наличие в столь ограниченном районе танковой дивизии СС, двух танковых и одного армейского корпусов Вермахта. Причем два из них и дивизия СС именно в полосе их 13-й армии. Идти домой? Вся их сущность, осознавая, что полоса везения может быть быстро и крайне для них неприятно, завершена, кричала: да! Домой! К своим! Докладывать, благо, нам есть что доложить. Еще ведь никто не поручится, что они дойдут, в конце-то концов. Но Тархов понимал и великую силу приказа, тяготеющего, прежде всего над капитаном, а если что, то и над ним, Тарховым, его заместителем. И, хотя, его решение все же посетить Змиевку и взять там «языка», желательно офицера, значительно повышало риск провала операции, возражать что-нибудь против этого Анатолий никоим образом не намеревался. Ему ли, младшему лейтенанту, провоевавшему уже больше года, да не знать, какова сила приказа. Он видел, как разочарованно запереглядывались Грабарь и Соломонов. Они-то рассчитывали, что от этих могил двух немецких солдат нестроевой службы и начнется их путь домой в этом рейде. Ан, нет! Придется все-таки еще, как минимум, раз подставить свою собственную, такую дорогую и бесценную, для каждого из них, шкуру. Рискнуть ею для ничем и никем не гарантированной попытки взятия «информированного языка». Посудите сами, много ли в этом счастья? Велика ли была бы ваша персональная охота? Но все они уже почти два года были солдатами, понимали силу приказа и осознавали необходимость ему подчиниться и сделать последнюю попытку его выполнить.
Молча и внешне совершенно спокойно, группа встала, покидая полянку, обзавевшуюся нежданно-негаданно двумя свежими могилами и направилась дальше на север, к недалекой уже, Змиевке. Ровной побежкой втянувшихся в этот режим тренированных и здоровых людей, двигаясь практически бесшумно, всеми силами стараясь не то, что казаться бесплотными тенями, а попросту быть ими. К окраине Змиевки они вышли уже в сгущающихся сумерках. Обычная очень большая деревня, с огородами выходящими вплотную к лесу. И, что самое ценное, собаки во всех дворах, как и повсюду в оккупационной зоне, перебиты немцами. Зачем? А кто ж их, фрицев поганых, знает! Главное, заполошного собачьего лая по всему пути следования их группы не будет!  С интересом пронаблюдали за процессом смены охранительных пикетов, присматривая место, где проще иных проскользнуть через их нечастую цепь. Развернув карту они с Иваном в полутьме уже рассмотрели и привязали к местности полуразрушенную башню бывшего элеватора, разбитого артиллерией в прошлом, 1942 году, когда нас гнали, как драных собак, из-под Харькова к Сталинграду. На элеваторе немцы, похоже, ожидали наличия наших артиллерийских корректировщиков. Сам элеватор, построенный, кажется, еще до революции, располагался почти в центре городка. Стены толстые, кирпичные, оттого его и не развалило вдрызг. Оно и понятно почему элеватор оказался в центре, городок разросся в 30-е годы, когда люди всеми правдами и неправдами бежали из голодающих деревень в города, областные и районные центры. Там, все же, было далеко не так голодно. Потом началось уже советское строительство. Были построены райком, райисполком, школа, районный универмаг, дом культуры, больница и здания для проживания местной партийной и советской номенклатуры. Это все строилось в центре, неподалеку от действующего элеватора, а люди селились частным порядком поближе к окраинам. Все понятно, мало ли их, таких городков, по всей земле советской, разбросано. Теперь надо было добраться до элеватора. Наметив путь по карте, учитывая места, наиболее удобные для засидки пикетами, они двинулись. Тархов и Соломонов были определены идти в первой паре, а Козырев и Грабарь, во второй. Дождавшись полного завершения смены пикетов, и, определившись по тем, что ближе, начали операцию. Легко и незаметно перемахнув невысокий плетень, они огородом добежали до ближайшего сарая. Там было удивительно тихо. Похоже, никакой живности, по крайней мере, в этом дворе, уже давно не водилось. Может, только куры в курятнике. Да и то, немцы, известные любители курятинки, давно, небось, уже всех подмели. Слева остался блок-пост на въезде в городок с бункером и двумя пулеметами, справа возможный скрытый пикет. Тархов и Соломонов перемахнули в соседний огород, когда открылась дверь избы, и оттуда вышел пацаненок, направляясь в нужник, за сараем. Пока он там занимался своими делами, Толя с Виталиком, добежав до задов сарая, залегли у фундамента. Дождавшись, пока пацан, справив нужду, уберется в дом, к ним быстро присоединились и капитан с Петькой. Когда они, все тем же манером добрались до соседнего сарая, по улице, грохоча тяжеленными сапогами, промаршировал патруль из двух солдат. Почти три часа таких упражнений привели разведчиков, наконец, к сараю, разместившемуся рядом с элеватором. Здесь предстояло самое непростое. Надо было преодолеть пустырь метров в 20, просматривавшийся от центральных двухэтажных зданий райкома, райисполкома и школы, где расхаживали часовые и сновали патрули. И убедившись, что элеватор пуст, проникнуть туда и занять там, желательно повыше, позицию для наблюдения. Весь завтрашний день придется посвятить этому благородному занятию. Проклятая луна светила так, словно нанялась к немцам работать у них прожектором, да еще  за хорошую плату. Долго прослушивая и наблюдая элеватор, из своего укромного местечка, они определились, что пикета там, похоже, нет. А быть он там, безусловно, мог. Толя, перемахнув плетень, упал на руки недалеко от него, прислушиваясь к происходящему. Тихо. Шепотом скомандовал Виталику, ждущему с автоматом наизготовку за плетнем:
- Давай!
И тот так же тихо и летуче, мигом перемахнул плетень, упав слегка позади его. Снова обратились в слух, прислушиваясь к происходящему, и всматриваясь в сгустившуюся уже темноту. К счастью, начал накрапывать мелкий не холодный дождь, луна закрылась тучками, видимость заметно упала. Дождавшись Ивана с Петькой, они с Виталиком рванули напрямик к элеватору. Прижимаясь к его стене, минут десять рассматривали происходящее у двухэтажных зданий, когда такими же почти беззвучными тенями, пустырь перемахнули двое оставшихся разведчиков. Наблюдение за немцами вели они с Соломоновым, а Козырев с Грабарем, не задерживаясь, воспользовавшись окном, проникли в здание. Тихо, слава Богу! Нет,, не разместили немцы там пикета. Потом и они, уяснив, что немцы ничего не видели и не почувствовали, рванули внутрь через то же окно. Трехуровневый элеватор разрушен был вдумчиво на совесть, но цепкий, как кошка Грабарь, все же уже забрался на его третий, самый верхний, уровень, выбрав дорогу для всех и даже подстраховав ее кое-где. Части перекрытия этого уровня, нависали над головами тех, кто был на первом и втором. Выглядели они, конечно, ахово, наверное потому и не приглянулись немцам для пикета, но держали вполне надежно, без качелей. Хотя это касалось только узкого пространства перекрытий, непосредственно вдоль стен элеватора. Через полчаса все они были уже там, рассматривая весь городок с высоты. После окропившего землю кратковременного чисто летнего дождика, вылезла луна, упрощая им это занятие. А и, собственно, ничего особенного! Две большие улицы, крест накрест, почти под прямым углом, сходились в центре, расположенном именно здесь. От них расходилось множество переулков и переулочков. На той стороне селенья хорошо просматривалась группа больших зданий и ангары. Наверное, бывшая районная МТС . На западной окраине тоже виднелись какие-то строения, обозначенные на карте, как новый поселок специалистов. Здание школы было слегка разрушено огнем артиллерии, а с десяток – полтора  домов поселка-городка, просто сгорели и на их месте щербились обгорелые останки с обязательными закопченными остовами домашних печей. Война, мать ее! Наверное, еще в прошлом году досталось. Окна всех двухэтажных зданий были хорошо занавешены, всех одноэтажных деревянных домишек, впрочем, тоже. Света, даже и тусклого, на улицы не пробивалось. Судя по всему, немцы старательно блюли светомаскировку. Оно и неудивительно. Ночь еще только начиналась а совсем невдалеке от них прошел стрекоча мотором наш ночник, «кукурузник». Былая лафа войны в Европе, почти без потерь, без бомбежек и действий разведгрупп противника, для всех закончилась уже в 41-ом. Начиная со Сталинграда, стартовала совершенно иная война, где немцы были обречены воевать в полную силу и на полном серьезе, причем, далеко не всегда рассчитывая на успех. Но вояки они добрые и воевать против них, дело отнюдь не легкое, далеко не такое веселое, как это изображается в наших дурацких фильмах, снимающихся где-то там, на востоке, и, даже в лучшем из них - «Шесть часов вечера после войны». Нет, Анатолий, как, впрочем, и почти все наши солдаты, верил в нашу окончательную победу свято. Особенно после Сталинграда. Конечно же, верил. Вот только в то, что и сам он до нее доживет, верилось как-то не особенно уверенно. Уж слишком много смертей и ранений было вокруг. А в их деле, любое серьезное ранение, так, пожалуй, еще хуже, чем и сама смерть станет. Поэтому и страховался он, как и все разведчики, отложенной про запас «лимонкой», последней, «своей», рассчитывая не даться немцам, случись что, живым. Просто выдернуть кольцо и подать им на ладони, как на блюде. Кушайте, господа хорошие, лишь бы на здоровье! Авось, свои заметят и доложат, что погиб смертью храбрых в бою, а не утащен лютым ворогом в полон. Тогда матери хоть пенсия за сына будет. А так, «без вести пропавший», надежду, конечно, оставляет, да только жить немолодой уже женщине, станет совсем не на что! Капитан на памяти Анатолия, уже троих своих людей, чьей смерти они воочию не видели, но были в ней уверены, без толики сомнения, объявил павшими смертью храбрых на глазах товарищей. Тут ведь так, не уверен, так и тоже спешить заявлять, пал, мол, смертью храбрых, не стоит. А вдруг выберется человек, вернется к своим. Его ж обязательно особый отдел и НКВД крутить станут. Если же этому крапивному семени дать такую зацепку, пал, де, мужик, смертью храбрых, и точка, а он живой, они его точно тогда в штрафбат законопатят. А то и сразу к стенке прислонят, шпион мол, немецкий. Рассчитывает прикрыться документами нашего павшего товарища. Впрочем, если в СМЕРШ  попадет, так может и не законопатят. Тем, в отличие от НКВД, приходится иногда настоящих агентов и паршей  ловить, постараются разобраться. Но СМЕРШу надо еще подвернуться, их представители не раньше штаба армии, а особисты, мать их, в каждом полку и, даже, батальоне. А это много ближе! И попасть им под скорую на расправу руку, куда как проще!
Под наблюдение Тархову досталась северная сторона горизонта с шоссейной дорогой, уходящей на Орел. В течение всей ночи тут было не соскучиться. Огромной, нескончаемой чередой,  по дороге двигались немецкие войска ремонтные части, обозы снабжения, чаще моторизованные, но случались и гужевые. Танки, небольшими подразделениями и по одиночке и прорва топливозаправщиков. Перемещалась и мотопехота, бригадами и полками. И очень много буксируемой артиллерии. Успевай только отмечать, ядрена, Матрена! А на железнодорожной станции Змиевка, хорошо видимой с их наблюдательного пункта, выгружались многими тоннами боеприпасы и снаряжение. И ночью оттуда ушли две автоколонны, направляясь все туда же, на юг, к фронту. И только к утру вся эта натужная ночная активность, стала убывать, сойдя на нет с рассветом. Маскировку немцы понимали добре. На дороге стало поддерживаться обычное, свойственное большой прифронтовой дороге-трассе, хлопотливое движение, разгрузка на железнодорожной станции существенно сократилась. Нет, дураков в немецких штабах, заведомо не держали, что бы там не изображал наш тяготеющий к парадному лубку, кинематограф. Еще до рассвета, они, улучив момент, позавтракали, стараясь при этом пить по минимуму, поскольку капитан предупредил, что до следующей ночи деваться отсюда им некуда, и, если по малой нужде сходить по разу другому еще было куда, то уж по большой так и вовсе был край. Ничего, народ был все больше привычный ко всякому, роптать и сучить ножками, по таким вопросам, было некому. Капитан честно сообщил всем, что на операцию захвата «языка», он отводит эти сутки. Больше им могут добавить только немцы. Сегодня днем им надо наметить того, кого они станут брать, выяснить, где он квартирует, тут нужен был немец, живущий где-нибудь в частном секторе, но вхожий в штаб. Брать «языка» в бывших домах советской партийно-хозяйственной номенклатуры, или школы, превращенной немцами в казарму – греха не оберешься. Пожалуй, встанет не легче чем в Володьках взять командира дивизии, того давешнего группенфюрера, в рот ему, гаду, потные ноги! Слишком их там много и очень уж они неплохо охраняются. С восходом солнца жизнь в Змиевке активизировалась, засуетились машины возле двухэтажного здания бывшего райкома партии. Младший лейтенант не был партийным и особенно не намеревался туда вступать. Антисоветчиком он тоже никоим образом не был. У него была Родина – Россия, за нее он и воевал. Ему было по большому счету все равно, но он только диву давался, как немцы повсеместно обсиживали именно партийный комитеты. Было в них что-то притягивающее для немцев. Они даже не меняли планировку, только уничтожали всю советскую символику. Вот и здесь в Змиевке, весь задний двор был устлан осколками гипсовых скульптур и бюстов Ленина, Сталина, Маркса и Энгельса. Ветерок до сих под, шевелил кучу горелой дряни, так и не вывезенной с заднего двора, а говорят, ядрена Матрена, немцы аккуратисты. А вон кучу сгоревших портретов, с прошлого года еще не вывезли, мать их, аккуратистов этих! Но отвлекаться Толе было недосуг, и он снова вернул наблюдение на участок городка, помещавшийся вдоль дороги на Орел. И вовремя. Он успел отметить, что из ограды четвертого по дороге дома, вышли пятеро немецких офицеров. Все они, судя по более тонкому, чем у строевых офицеров Вермахта, сутажному шнуру на погонах, были военными чиновниками. Один из них, пребывал в изрядном звании оберстинтенданта . Долговязый и в монокле, он с очень важным видом рассказывал что-то почтительно выслушивающему его на ходу и подобострастно кивавшему, толстенькому, красномордому оберштабсинтенданту . Прочие их спутники, пребывали в незначительных званиях, тоже по интендантскому ведомству, один штабсинтендант  и два оберинтенданта . Интересное шествие представилось его глазам. Значит, в том доме проживал весь интендантский отдел какого-то немалого соединения, как бы не армии, судя по количеству интендантов и чину их начальника. Вся эта публика шествовала сановно и гордо, любуйтесь, хозяева местной жизни идут, проследовала мимо элеватора, даже не потрудившись на него оглянуться. Они уверенно направились к помещению бывшего райкома, где, судя по всему, разместился, как минимум, штаб армии, если не всей группировки. Нет, все же армии, маловато сановных машин для штаба группировки. Они успели обменяться мнениями с капитаном и пришли к выводу, что да, скорее всего, это именно армия. Тут же с ними приключился случай, от каких люди, бывает, в одночасье седеют. Прямо напротив элеватора остановилась машина, оттуда выскочил офицер, и скомандовал что-то неслышимое с их верхотуры, солдатам, которые, посыпавшись из кузова, при оружии, понеслись к элеватору. Иван едва успел прошипеть шепотом: - «Не стрелять! Немцы нужду справлять бегут!», как те ворвались в здание и, сгруппировавшись у стены обернутой к дороге, принялись за свое нелегкое дело. Пряно и остро завоняло мочой. Потом немцы, все также быстренько выйдя на улицу, принялись закуривать, а их офицер, вскоре вернувшийся от штаба, скомандовал срочно заканчивать перекур и садиться в машину. Дисциплинированно забычковав сигареты о забор и стенку элеватора, немцы быстро погрузились в машину, и она уехала. Мало того, что нервы разведчиков, взведенные до предела, напрягли излиха, сволочи, так еще и добавили им сомнительного удовольствия, полдня провести в немецком нужнике, поскольку ароматы после этого посещения остались те еще, озонирование элеватору отнюдь бы не помешало. Но делать нечего, пришлось терпеть. Уж очень удачный наблюдательный пункт был этот элеватор. Они сошлись с Иваном, и тот рассказал, что уже собирался взвести затвор автомата, как услышал команду немецкого офицера. Хорошо еще успел вовремя предупредить своих командой. Ведь парни с расстроенных нервов могли и полоснуть из автоматов. А там уж что? Будьте добры, товарищи разведчики принимайте бой. Пожалуйте бриться! Ну, этих озабоченных собственными мочевыми пузырями, они, скорее всего, в три автомата, да сверху, хорошенько бы обрили, если бы не вусмерть всех. Уж больно сплоченной собранной воедино кучей ринулись те к элеватору. А как потом разбираться с ротой охраны штаба и со случайными маршевыми частями, какие поспешат прибыть ей на помощь. А ведь есть еще и охрана станции. Даже если бы им удалось бы оторваться, срочно вызванные, прибыли бы егеря и начали преследование без форы по времени, по свежему, еще парящему следу. Скорее всего, им было бы не уйти, разве капитан разделил бы группу, надеясь, что так, хотя бы кто-нибудь да доберется, в одиночку проскользнув мио немцев. Невеселое это зрелище – разведгруппа, пытающаяся оторваться от преследования, идущего по свежему следу. И зрелище невеселое, а занятие так и более того печальное. Но пронесло. Не их, собственно, пронесло, а ситуацию. Хотя, задним числом, не мудрено, если кого-нибудь и из них пронесет. Группу «своих» интендантов Толя сразу показал капитану и тот заинтересовался сверх меры. Интендант в любой армии объект для подозрений в воровстве и грязных шуток, имеющих под собой известное обоснование. Но, высокопоставленный интендант, для любого разведчика, добыча  более чем лакомая и чаемая. Интендант много ездит, немало где бывает, у него на всех складах и станциях приятели, информирующие его. А еще интендантские документы. Они готовы иной раз сказать даже более чем карта, снятая со стола у самого их фюрера. Ну а потом, незадолго до полудня, к штабу подкатила очередной начальственный «Мерседес» и оттуда важно выбрался долговязый, как ни странно, молодой и крепкий оберстинтендант, еще один, в пару к уже имеющемуся, местному, капитан прошептал Толе:
- Толик, едрен корень, ты видел номера машины. Они же не такие, как у всех остальных возле штаба. Звание у приехавшего солидное, значит он из более высокого штаба. Вот бы взять, а?
- Как же ты его возьмешь, Козырь? Он как приехал, так и уедет. Сегодня же, скорее всего. Гонки с ним не устроишь, не на чем нам с ним гоняться! Так что незачем и пасть открывать, себя дразнить!
- Прав ты Толик, конечно! Все так! Ну, а помечтать-то можно?
- Это, Ваня, пожалуйста, только бы еще про наблюдение вам не забыть бы, товарищ капитан! Неладно ведь получится!
Капитан даже усмехнулся:
- Ладно, Толик, не забуду, не бойся. Приценись, кстати, пока светло, как пройти получше к тому дому, где наша местная интендантская радость проживает.
Тархов на самом деле принялся прицениваться к дому, где проживали «его» интенданты. Дом был большой, старой постройки, стоял удобно, немножко в глубине двора. На улицу выходил торцевой частью с двумя окнами. Люди там, похоже, не проживали совсем, только немцы-интенданты из штаба. А немцы, фашисты которые, известное дело, не люди вовсе! Что ж, тем лучше, господа нацисты, тем лучше. Не будет вам, скотам, на ком и злость то спогнать! Забор у дома вполне деловой, хозяин там до войны, наверное, справный жил. Полевой телефонной связи туда явно не проводилось, экономят фрицы, в рот им потные ноги, никаких проводов Анатолий так и не узрел. Так, за забором посадить бойца, страхующего от улицы, а втроем врываться в дом. Если сделать все быстро, пока патруль гуляет на другом конце деревни, никто и не прочухается. Входная дверь отсюда не видна, к сожаленью. Как не видно и того есть там сени, или нет. Дом богатый, остался, наверное, от раскулаченного справного хозяина, сени, скорее всего, есть. Это придется оставить на удачу. Всего ведь никогда не предусмотришь, да и не запланируешь, как ни планируй! Уже перед началом сумеречья прибыло в Змиевку их последнее дневное развлечение, пришел мерседесовский грузовичок на ; тонны, из-под брезента которого выскочили ноги поразмять с дюжину молодых поджарых и хватких по виду парней в камуфляже. Высоких и спортивных. По всем ухваткам и нашивкам – ягдкоманда, лесные егеря. На всю дюжину – двое офицеров, двое унтер-офицеров, трое ефрейторов. И только с пяток рядовых солдат. Да и те все с четырехугольной звездочкой обер-егерей на рукаве. Эти, скорее всего, поедут на юг, по курской дороге, охотиться на них, грешных. И точно, пришел старший офицер, майор, что характерно, вполголоса распорядился, и егеря мигом исчезли в своем почти игрушечном мерседесике. А он почапал на юг, по шоссе, ведущем на Курск. Разведчики же остались ожидать выхода из штаба своих интендантов. Были там, разумеется, и другие офицеры, но группа, не имея шансов брать многих, волею капитана, нацелилась именно на интендантов. Удача в разведке в немалой степени определяется удачливостью командира, так вот, капитан Козырев, на всем южном фронте, почитался очень удачливым разведчиком. Еще до первых сумерек просмотрели они смену пикетов, определившись, где и между какими двумя, им отсюда обрываться, после выполнения задания, коли повезет. Суета с пикетами только-только успела схлынуть, как из штаба вынесло всю «их» теплую компанию. Нет, днем многие из «их» военных чиновников неоднократно покидали помещение штаба, отъезжая куда-то на одной из дежурных штабных машин, но неизменно возвращаясь назад. Вели, в общем, активную штабную жизнь. К радостному удивлению капитана, с ними шел и приезжий оберстинтендант о чем-то оживленно беседовавший с местным оберстинтендантом. Может друзья, а может и однокашники, как знать. Но похоже друг с другом им было весело и приятно. Их пухлые портфели тащили сзади оба местных оберинтенданта, почтительно взирая на мэтров интендантского ведомства. Последним, уныло плелся местный унтер-офицер в поварском колпаке, тащивший с собой огромную сумку, наверное, со жратвой. Умеет эта интендантская плесень устраиваться, что у нас, что у них. Повсюду они и сыты и пьяны и всегда у них нос в табаке. Приказали, небось, повару из офицерской столовой явиться к ним на квартиру и сгоношить им пожрать. А что тому ни свет, ни заря вставать, готовить для офицерской столовой в помещении школы, на это им начхать! Да и то, фриц, хочешь быть от фронта подальше? Да поближе к добротной жратве? Вот и не выпендривайся! Обслуживай начальство с самым что ни на есть холуйским почтением, ядрен батон! Повар тащил свой тяжеленный мешок с ужасно недовольной мордой, но неуважения начальству не высказывал, понимал, должно, как быстро он может оказаться намного ближе к фронту, коли, не дай Бог, начальство останется недовольно результатами его стараний. Так, раз будут готовить, значит, и дверь будет то открываться, то закрываться. То воду внести, то помои вынести. Известное дело! Вот тут им и шмыгнуть! Мигом покинув свой наблюдательный пункт, они, держа путь за сараями, повисли на хвосте у немцев. Они пропустили терпеливо и смирно мимо себя патруль из четырех автоматчиков, отправившийся в северный конец деревни, проследив за ним. Что им с этими делить? Пули в чистом поле, разве? Так это всегда успеется! Вскоре после встречи с патрулем, они уже залегли в огороде напротив дома «своих» интендантов. Дом у тех был воистину хорош и располагал нехилой верандой, тоже добротно занавешенной, защищенной от проникания на улицу света. Повар еще старательно точил ножи на крыльце. Ну, старайся, служивый, старайся! А мы осмотримся получше и не спеша. Дом напротив, возле которого базировались «их» интенданты, был наполовину разрушен артиллерией, причем давно, наверное, еще когда Паулюс, сломя голову, пер к Сталинграду. Пожара тогда не возникло, по-видимому, потрудилась ударная волна, поскольку рядом с раскатанным буквально по бревнышку углом, зияла внушительная воронка, которую они и оккупировали. Не меньше155 мм тогда прилетело. Не зря же так угол дома вспучило. Сткла повыносило, почитай, все. Сейчас в нем, по-видимому, никто не жил. По крайней мере, признаков живых людей им обнаружить не удалось, хотя высматривали они это весьма тщательно. В доме напротив царила суета. Он, вообще, по сравнению с домом их стороны, выглядел полным деловитой и суетливой жизни. Даже улыбался, казалось. Летняя кухня в том доме была устроена, по-видимому, на веранде. Когда гремящий сапогами патруль прошествовал, имея направление на юг, все четверо разведчиков собрались, изготовившись к действию. Вот повар отправился снова на веранду, едва прикрыв за собой дверь. Пора! Тархов и Соломонов беззвучно метнулись через деревенскую улочку. Два скукоженных темных силуэта перемахнули ее враз и без единого звука, оказавшись у двора, присев за забором. Интересно сапоги наши весят не меньше чем немецкие, а мужики бегают почти бесшумно, немецкие же патрульные гремят вовсю. Отчего это? Толя видел для этого две причины: во-первых, их долго натаскивали передвигаться беззвучно по любому месту, во-вторых – у них и у немцев разные задачи. Нам важно остаться незамеченными. Солдатам же в патруле, наоборот, важно не остаться незамеченными, для своей собственной большей сохранности. Их мерный шаг слышит при этом и собственное начальство, успокаиваясь, бдят, мол, гаврики, не отлынивают. И противник, в случае чего, их лучше пропустит. Незачем им с ними связываться без особой нужды. Отсюда и результаты.

СОЛОМОНОВ
Перебежав улицу, они с младшим лейтенантом присели за забором. По двору вперед назад бродил часовой с автоматом. Раньше они о нем ничегошеньки не знали. Так, ехарны-бабай, первая вводная. Хорошо, что былые сумерки, сгущаясь, стали уж вполне скрывающим полумраком. По очередной ходке часового они определили, докуда он подходит к забору. Не доходит бродяга с метр, поскольку перед забором помещается какой-то одичалый куст. Только год дом без хозяев, а поди ж ты. Что тут было до войны? Библиотека? Очень даже может быть! Вон на дворе какая куча пепла от книг и недогоревшие останки обложек. Это у немцев бзик какой-то – книги жечь, право слово. Где бы не появились, книги в огонь. Культуру свою, гады, наверное, кажут! Всю Европу без книг оставили, жабы. Не сказать, чтобы Виталий много читал, он больше интересовался девушками, но и чтение чуждым ему не было. Точно, библиотека была! Вон под навесом и книжные стеллажи свалены горой. Тут часовой снова приблизился к забору и, не задерживаясь, повернулся к ним спиной. Толя Тархов привстал, и мощно, почитай, со в сей доступной ему дурью, метнул боевой нож. Тот тупо стукнув, вошел точнехонько под левую лопатку немцу, почти по самую рукоять, а младший лейтенант, выхватив из-за голенища сапога финку-засапожник, перемахнул через забор. А вдруг правка нужна? Да и придержать немца стоило, чтобы не наделал шуму упав. Забот о клиенте, вот лозунг их группы! Виталий немедленно последовал за ним, увидев еще, как Тархов, бережно укладывая того, пощупал у немца сонную артерию, убедившись, что правки не требуется. Какая тут правка, ё-моё, с двух метров, от силы, с трех, кинжал метавши? Немец-часовой умер, еще до того, как мозг успел осознать всю боль, разрезанного кинжалом сердца. Толя, аккуратно отстранившись, зачем понапарасну обливаться чужой кровью, вытянул из трупа кинжал, обтер его об одежды часового, сунул чистый в ножны. Правильно, совать в ножны ночищенный кинжал – занятие для самоубийц и дураков. Уже на следующий раз отомстит, предавая. Таков уж норов у любого оружие, не позаботился о нем, так и оно о тебе не порадеет! Они парой, так и подались к крыльцу, присев возле него, с обоих сторон. Высокое, серого бетона крыльцо хорошо прикрывало их с улицы. А в это время двумя стремительными силуэтами, забор ловко перемахнули капитан и Петька Грабарь, присев вначале у забора и присмотревшись. Обнаружив их с Анатолием, переместились  тоже к крыльцу. Пару минут слушали, как что-то мурлычет повар, заглушая шкворчание чего–то в кастрюле, или на сковороде, собираясь к действию.
Так, блин, еще одна вводная, кажется, и Виталик, стараясь делать это тихонько, достал из ножен на поясе кинжал. В веранде раздались голоса, это повар перекинулся парой фраз с кем-то выходящим на улицу, тот отвечал ему молодым, несколько визгливым голосом. На крыльцо вышел и принялся обстоятельно прикуривать сигарету один из оберинтендантов, самый молодой. Он еще не успел оглядеться и со свету не сразу заметил труп часового. Виталий, дождавшись пока тот выдохнет первую после прикуривания затяжку и, не дав тому начинать набор воздуха и озираться, всадил ему кинжал в левую половину груди. Издав визгливый кашляющий звук, немчик принялся оседать, падая с крыльца, Виталий его немедленно подхватил. Но предсмертный кашель оберинтенданта и их возня на крыльце, не остались совсем втуне от повара, и тот не умедлил спросить с кухни:
-Was ist das, gerr oberintendant?
Слава Богу, капитан немедленно нашелся и, изогнувшись, изобразил визгливый кашель, ответив визгливым же сдавленным голосом:
- Nichts. Kurt!... Danke…
Повар, которого Куртом называл оберинтендант, пока сам еще был жив и здоров, успокоился, решив, поперхнулся, мол, чинуша дымом, кашляет, придурок! А разведгруппа собралась у крыльца уже в полном составе. Стемнело совсем. Капитан жестами показал Тархову отправляться к забору и страховать их с улицы, а сам достал из кобуры свой люггер и навинтил на него рубчатый цилиндр глушителя, резкими жестами дав понять Соломонову и Грабарю, мол, начинаем, делай, как я! Проверил, хорошо ли выходит кинжал из ножен, а Петька и Виталик своими вооружились, переместив пистолеты в левую руку. Стрелять из них, им было заказано до самого крайнего случая. Повинуясь знаку капитана, Виталий спокойно открыл дверь и шагнул в обширную веранду, стараясь по привычке двигаться беззвучно Курт-повар, стоя к нему спиной переворачивал длинным ножом свинину на сковородке. Она густо шкворчала. Соломонов быстро сместился к повару, засунув свой ТТ, от греха, за пояс. Когда он был уже впритык и старательно сдерживал свое дыхание, от двери капитан позвал повара, стараясь говорить визгливо:
- Курт!
Отпустив сковороду, повар стал разворачиваться к ефрейтору с ножом в руках. Тот еще успел отметить, как выражение, разгоряченной готовкой, толстой морды немца, стало меняться в сторону изумления и крайнего ужаса. Перехватив руку повара с ножом правой рукой, левой он нанес выверенный удар кинжалом в сердце. Не зря они так оттачивали эти удары! С обеих рук. Рука и не подвела. Немец только успел открыть рот, издать какой то хрюкающий звук, как нож выпал из его руки, стукнув о пол, а Виталий почувствовал, словно через рукоятку его кинжала произошла какая-то, довольно-таки ощутимая, волнообразная отдача. Так жизнь уходит из тела, знал он по опыту прошлых рейдов. Это ощущение знакомо всем, кто когда-нибудь убивал ножом человека, или животное, нанося удар в сердце. Виталию уже доводилось и не раз. Он еще аккуратно придержал оседающее, разом отяжелевшее и без того нелегкое, мертвое тело и поддерживал, мягко опуская на пол веранды, оседающее безжизненное тело. Выдернул кинжал, сторонясь обильной струи крови, выбросившейся из раны, и обтер его о белый фартук повара. Потом снял сковороду со свининой с примуса, поставив ее на разделочный столик, и пристроился в хвост колонне из капитана и Грабаря, проскользнувших мимо его, направляясь к горнице. Грабарь зажег зажигалку в прихожей. В ее подрагивающем свете осмотрелись. Направо была клеть, направо дверь в горницу. Капитан взялся за ручку свободной рукой и нажал на клямку, которая с железным стуком подняла запирающий дверь рычажок. Открыв дверь, капитан спокойно шагнул в прихожую. Там второй оберинтендант и  штабсинтендант только что закончили мыть овощи под салаты и готовились их порубать, но глухо кашлянул дважды через глушитель люггер и два тела упали возле стола. Пока капитан добавлял по пуле в каждое из тел, для пущей уверенности в результатах, Соломонов и Грабарь с кинжалами наизготовку рванулись в горницу. Капитан влетел чуть задержавшись. К этому времени местные оберстинтендант и оберштабсинтендант уже получили по кинжалу в грудную клетку и, холодея, уже опускались на пол. Капитан, направив ствол на приезжего оберстинтенданта, скомандовал:
- Хенде Хох!
Немцу дальнейшие уговоры не потребовались. Слишком ярок был пример уже холодеющих коллег в этой же комнате. Кося глазом на своих уже дергающих ногами, в последних конвульсиях так и не состоявшихсясобутыльников, он готовно задрал ручонки к потолку. Подскочивший Грабарь добыл из кобуры маленький пистолетик, напоминавший дамский и сунул его себе в карман. Сняв с немца пояс, стащил с него кобуру и старательно перепеленал тому руки. Накрепко и безнадежно для пленника, а капитан уже принялся рыться в портфелях. Достал из своего сидора, специально таскаемый для подобных случаев объемистый резиновый пакет, принявшись туда складывать документы из обоих портфелей. Ром, коньяк и шнапс со стола прихватили Грабарь и Соломонов. Капитан ничего не сказал, зная, что упакуют они их так, что те не звякнут ни в жизнь и доставят к себе домой, если судьба им распорядится вернуться. Раньше, чем они окажутся у своих, пьянствовать мужики не начнут ни за что и ни при каких обстоятельствах. Чего бы ему тогда выступать? Непонятно! К ним же в мешки отправился и шоколад со стола, а капитан сунул документы в свой, сказав:
- Так, парни, что бы не случилось с вами и со мной, мой сидор не бросать! Ясно?
- Так точно, та-арищ капитан, ясно!
Откликнулись разведчики, хотя в рейде официальное поименование обычно и не практиковалось. В данном случае подчеркивалась ответственность ситуации. Осведомившись у оставшегося живым оберстинтенданта, кто он такой и какую позицию занимает, капитан приказал своим вставить ему кляп и подобрать колбасу, ветчину, сыр и овощи в прихожей. Жрать им самим на обратном пути что-то надо, да и пленного кормить придется. Своим мужикам, для сведения, сообщил, что взяли они инспектора группы армий юг по снабжению. Если доставят его домой, геройские звезды им всем должны быть гарантированы! Маршал таких вещей не забывает. Быстро сгрябчив съедобное со стола и, распихав его по сидорам, разведчики высунули нос на улицу. Тархов, напялив каску убитого немца, и, взяв его автомат, изображал из себя часового на посту, а по улице, бухая сапогами приближался патруль. Снайперка Толи, прислоненная к крыльцу, с улицы засечена быть не могла. Они подались назад, махнув Тархову, мол, валяй Толик, бутафорь! А тот и рад стараться. Проходящие немцы из патруля попытались окликнуть Тархова, полагая его за своего товарища, а тот, якобы блюдя устав, промолчал, сделав знак в сторону веранды. Заткнитесь, мол, слышат там! И патрульные приткнулись. Там, конечно, военные чиновники, а не господа строевые офицеры. Но права у них точно такие же и взыскания они выдавать могут также, ничем не хуже. Им это надо?
Оставив Соломонова у забора, капитан велел Грабарю обрызгать из бутыли с керосином для керогаза, избу сам направился в погреб с обеими имеющимися у него керосиновыми настольными лампами, из горницы и из прихожей. Приказав Грабарю принести и третью, от повара, а тот взмолился:
- Та-арищ капитан, та-арищ капитан, зачем поджигать? Ведь так мы получим до утра передышку, а тут станут сразу же преследовать.
Тот, обрызгивая подвал керосином из двух ламп, ответил Петьке:
- Дурень ты Петр, и уши у тебя холодные, а еще домушником был когда-то! Через пару – тройку часов немцы придут сменять часового и поднимут верхал всяко-разно. Посмотрев кто убит и что пропало, будут абсолютно точно знать какая информация ими утрачена. Я же поджигаю так, что разгорится тут часа через два, может даже через три. Нам ведь все равно придется убирать один пикет на окраине, иначе они нас заметят и, того и гляди, подстрелят. А тут пока суматоха пожарная, пока проверяя пикеты, они разберутся, что да как, пока обнаружат обгоревшие трупы и их опознают, если смогут опознать вообще, зависит от того, как обгорят, мы получим ту же фору, что получили бы и уйдя без поджига! Понял?
- Понял, командир!
Он быстро погасил керогаз в сенях и облил их керосином, втянув между делом трупы местного оберинтенданта и часового в сени же и присоединив их к повару.. Капитан приказал Петьке, дать ему знать, как только пройдет патруль. Раньше этого поджигать дом было не слишком разумно. Немецкий оберстинтендант стоял посреди сеней, в ступоре, контролируемый Петькой, наблюдая кипучую деятельность советских разведчиков. Его вылезшие из орбит глаза, все никак не хотели возвращаться на место. Поужинали с товарищем детства, шайзе!  Вот, громко грохоча сапогами, мимо них прошел патруль и капитан, опрокинув и развернув на пол погреба оставшуюся лампу, в свете небольшого чадящего костерка на полу, выпрыгнул из обширного подпола. Он рассчитывал, что от костерка сначала займутся сухие стеллажи и по ним огонь доберется до пола, поджигая его,  уже по полу доберется до стен, опрысканных керосином. Тогда-то и займется самый настоящий пожар. Сухое дерево полыхнет так, что только держись. И разбирайся потом что сгорело, а что пропало! И пропало ли вообще что-нибудь? Нет, конечно, толковых экспертов не обмануть. Они поймут и разберутся, кто где и как кто был убит. Вот только где эти эксперты? В Германии? Это уж точно! В Польше? Наверное, найдется папочка – другая, заезжих из той же Германии. И в Европах сыщутся, небось, как не быть. Да вот только позовут ли их? Впрочем, у немецкой контрразведки должны иметься свои эксперты. Но позовут их, вряд ли так уж и сразу, сначала пытаясь разобраться на месте, не вынося сора из избы. Потому как охрана
Змиевки и расположенного в ней штаба велось, по мнению Ивана Козырева из рук вон плохо! Так что ревизия утраченных документов, может начаться вряд ли раньше, чем неделю спустя. А там уже и июль рядом. Просохнут поймы рек, в том числе и пойма Неручи, надо будет начинать операцию. Не до серьезного расследования станет, скорее всего. А им то ведь того и надобно. Но сейчас, они в два приема преодолели улицу, причем Толя Тархов прихватил еще автомат и убитого им немца-часового, а ему Грабарь сунул в руки люггер-«Парабеллум» в кобуре, такой же, как и у капитана. Там же он разжился доброй полудюжиной глушителей, половину которых тоже отдал Виталику. Интересно, подумал ефрейтор, зачем это интендантам люггера с глушителями. Спросить бы у того немца, какого они тащат с собой. Может и спросим. Но не сейчас. Они достигли уровня сарая дома, что напротив дома интендантов. Сам дом был прилично разрушен разрывом снаряда. А сарай – хоть бы хны! Тут капитан приказал им с Тарховым выдвигаться к пикету и взять его в ножи. Место этого пикет они хорошенько обследовали в бинокли с элеватора. Сидело там два немца с пулеметом, держа под обстрелом ближайшую окраину леса. Все подходы к ним были примерно рассчитаны. И теперь приближались к нему вполне уверенно. Ребята ползли, скрываясь в высоком картофлянике. Вообще-то, пикет был расположен грамотно. Хорошо укрыт со стороны леса и прилегающего к нему кустарника, который немцы недавно начали прорежать. Но только начали. Неслышно подобравшись к немцам со спины, они единым прыжком накрыли каждый своего. И если Толя без затей, воткнул своему кинжал под левую лопатку, то Виталий перерезал доставшемуся ему горло. Изыск! Главное, дело было сделано на «пятерку». Уже отвалив трупы пикетчиков, оба оценили выбранную позицию. С нее просматривалась вся их тропка отхода к лесу. А у этих двух был на пикете единый армейский пулемет MG. Положили бы они тут всю группу наглухо. Это уж как пить дать! А так – путь свободен! Дважды ухнув филином, Тархов перемахнул плетень и по насмотренной еще с элеватора, тропке-нитке побежал к лесу. За ним скачками несся Соломонов. Левее и сзади нагоняли Козырев и Грабарь, пинками гоня между собою немца. Потом начались еще довоенные, чуть ли не в рост человека, лесопосадки. Пересекая их, группа рвалась к лесу и достигла его уже через полчаса, в последний раз озирая в бинокли Змиевку. Там пока еще все оставалось спокойным. Пожар еще виден не был. По всей видимости только-только зарождался. Светомаскировка до поры скрот его от глаз патруля. Ну, а потом полыхнет! Возродив свой обычный походный ордер, с Тарховым впереди и капитаном в замыкающих, они резко приняли к востоку, устремляясь к плавням  пойме Неручи. Немец-интендант бежал сразу вслед за Петькой, а подгонять его поручили Виталику. Правда, пока еще действовал первый страх, и немец довольно-таки бойко бежал сам. Сухопарый и совсем еще не старый, немак пер по лесу, как лось. Оглядываясь, Виталий видел как трижды отставал капитан, ставя мины-лягушки, снятые ими в том овраге, еще в первый день рейда. Если станут преследовать с собаками, будут преследователям подарки. Ориентироваться на восток было просто, там слегка погромыхивало, это дышала артиллерийской перестрелкой, даже и ночью, передовая. А они лосями ломились по лесу, стараясь побыстрее достичь вожделенных плавней. Там скрываться станет одновременно и тяжелее и проще.

         ГРАБАРЬ
Они здорово углубились в лес и бежали уже третий час. Сзади слегка одышливо пыхтел немец, но пинки и затрещины, покамест, действовали исправно. Когда фриц выдохнется, придется переходить на более действенные средства. Начинас с легким покалыванием кинжалом задницы. Как лошади шпоры! Хотелось бы, чтобы это произошло как можно позже, а лучше бы и вовсе обойтись без этого. Для Петьки не было проблем прижечь взятого для допроса немца о нем. А че? Сказал бы Петька. Он и взят, паскуда плешивая, только для того, чтобы обсказал, чего спросят. Не восхочет, так и огоньком попотчевать ворога, нет никакого греха. Угрожать пытками и смертью человеку, кто старается, но не может физически, этого вот Петька терпеть ненавидел насмерть! Капитан снова отстал, поставив еще одну мину, забрав ее из сидора Тархова. И вообще скомандовал всем передохнуть. Они плюхнулись в лесной мох, блаженно вытягивая ноги. Боже, как же это приятно, должно быть, никуда не бежать, просто лежать. Чтобы тебя никто не трогал. Ах, всю жизнь так бы лежал. Что там? А, раздают по плитке шоколада. Это ладно. Это даже еще более приятно. Жевать шоколад, пребывая в великолепной полной расслабленности. Сколько они бегут? Часа четыре? Взглянул сразу на все трое часов, снятых им под шумок с убитых интендантов. Ну не по нутру Петьке было уходить, оставляя трофеи в неприкосновенности! Нет, все пять часов уже бегут, оказывается. Зато теперь вся группа будет в часах. А немец ничего! Многие ли наши интенданты смогли бы бежать в течение пяти часов, практически без роздыха? Не думаю. Следил немчура за своей формой. Ничего, это ему поможет. Жизнь в лагере для военнопленных, тоже не подарок. Там крепкое здоровье ого-го как нужно. А вдруг немец скажет чего такого полезного, что его наладят в Москву? Тогда и как еще поживет, если сегодняшний день перебедует. Командир дает отдохнуть всерьез, мы ведь одолели примерно половину дистанции по лесу, 35 – 40 км, теперь впереди еще столько же. А потом плавни. Там уже не побегаешь. Хорошо, если километра 2 – 3 в час делать будут. А ведь еще и устье реки будет. Ее ведь тоже надо как-то преодолеть. Как? Это вопрос и не самый простой. Все, капитан приказывает вставать, а немца Виталик поднимает за шкирку и пенделем под зад, толкает бежать. Попала собака в колесо – пищи, но беги! Снова бегут, втягиваясь в ритм и зорко контролируя все вокруг.
…Если бы не сорока, затрещавшая жутко вовремя, Грабарь, притомленный рутинным марш-броском, возможно, так ничего бы и не заметил. Сорока все-таки затрещала, Петька довернул глаза и автомат, глядя в ту сторону. В низком ельничке, по его левому краю, качнулась ветка, еще одна. Причем качались они не в фазу и явно независимо друг от друга. Автомат и так смотрел туда, и Петьке осталось только коротко потянуть спуск и сразу же упасть. Вся их четверка немедленно упала, разве что на секунду замешкался Соломонов, торопливо подсекая немца у него за спиной. И когда все они уже, исчезнув из поля зрения, старались покинуть то место где падали, из того ельничка хлестнули-брызнули автоматные очереди. Припозднились немчики, по-видимому, Петькина очередь их сильно ошеломила. А может регалии оберсинтенданта привели в легкое замешательство! Все может быть. Главное, мы успели первыми, значит, не опоздали! Теперь же те уже палят в белый свет, как  копейку. Но в ответ никто огня не ведет, все разведчики сейчас стремительно сближаются с засадой. Сколько их там? Невелика компания. Судя по огню, человека 3 – 4, не более. Ползать по-пластунски на манер ужа, у Петьки получалось лучше очень многих. Потомукак габариты меньше. Он сумел быстро преодолеть метров 50, выйдя во фланг ожидавшей их засаде. Немцы дурака не валяли и «подав голос», открыв огонь, все трое отвалили на десяток – полтора метров левее. Ленитесь, мальчики и Петька, прицелившись, метнул туда лимонку, а сам быстренько приблизился, все так же ползком, к месту засидки немцев и тесно припал к земле. Громыхнуло с отвычки знатно! Осколки гранаты с визгом пронеслись над головой. Один из трех немаков, выброшенный вперед, корчился на земле, держась за живот. Этому уже хорошо, а скоро станет еще лучше. Потому как начнется перитонит. А это ой как радостно! Еще один попытался рубануть из автомата, то место где Петька был с минуту назад, и тем окончательно подставился. Его срубила очередь откуда-то слева. Капитан? Наверное! Где третий? Вон папоротники колышатся, уползает. А правее, навзничь лежит четвертый. Хана? Пожалуй, да! Ай да Петька, ай да сукин сын! Это ж я его первой очередью, той, почти наугад. Надо же! А третий немец попытался привстать, но его тут же срубил выстрел из винтореза. Тархов постарался? А больше кому? С винтовками у нас, больше никого нет в наличии. Немец, брошенный вперед пулей из винтовки, обладавшей огромной силой, пришел в своем движении, грудью на две молоденькие сосенки и теперь тихо по ним оползал вниз. А Петька пополз к тому бедолаге, которого достала граната. Около его уже расположился капитан, допрашивая в темпе, потом кивнул Петьке и встал. Петька, вставая, аккуратно и практически без боли дорезал немца, обтер кинжал о его камуфляж и тоже встал во весь рост. Встав, они быстро обменялись мнениями и продолжили свое движение. Уже на ходу капитан поделился тем, что узнал от допрошенного немца. Это немцы из тех, кого вчера перебрасывали через Змиевку, они их видели. Их всего-то чертова дюжина. Они, предполагая, что русская разведгруппа, обнаруженная по спрятанным плотам, выполнив задание, станет отходить не на юг, к полосе 132-й армии, а на восток, выстроили широкую сеть из 4-х застав по три – четыре человека. Сейчас они будут здесь.
Немцы сели им на «хвост» ближе к полудню и гнали их уверенно, понимая, что скоро достанут. Да, темп немцы могли поддерживать более высокий. У них ведь нет «языка», которого требуется все время понукать к ходу. Причем, он уже заметно выбивается из сил. Все же не было у мужика постоянного поддерживающего форму тренинга и еще более тренирующей практики. Не тем он по жизни занимается, чтобы лихо бегать рейды. Ой, не тем! Петька отчаянно считал про себя, что кому-то надо остаться и придержать немцев, давая остальным ускользнуть в плавни. Капитан, по-видимому, все уже решил. Толя Тархов и Виталик Соломонов остались дожидаться немцев, разделившись и разошедшись врозь. Двухсторонняя засада? Самое верное дело для мужиков. Простились коротким поднятием рук и разошлись. Они – своим путем, а Петька с капитаном и оберстинтендант между ними своим. Такова уж судьба. И не известно чья окажется легче. Ребята фрицевский егерей ждут в двухсторонней засаде. Если сыграть все грамотно, обидеть тех можно классно и отбить у них охоту к преследованию, по крайней мере, уняв его скорость. А то привыкли, гаврики, перед ними, видите ли, все разбегается, а вслед за ними – плачет! А тем, кто уходит тоже судьбу не цыганка гадала! Нарвешься на засаду и – ау! Петькой и Ванькой звали. Спросить бы еще как фрица зовут. Тьфу, на хрен! Что за блажь в голову лезет! Так добегаешься до того, что и собственное нареченное имя позабудешь. Петька тихонько ставил ногу в воду и оглядывался возмущенно на фрица, который плюхал по воде всей ступней. Блин, вот где наша погибель скрывается!

КЮНХАКЛЬ
Оберстинтендант фон Кюнхакль был удачливым партайгеноссе, он вытащил себе удачный билет еще с самого своего рождения. Так говорили ему все вокруг, да и были, собственно, причины. Эрих, закончив училище, был произведен в офицеры в польскую кампанию и служил по специальности, по интендантскому ведомству. Другому бы давно уже надоело командовать корешками расписок и папками с документами, а ему нет. А с какой стати скажите на милость, ему должно это надоедать. Благородный прусский род фон Кюнхаклей всегда исправно служил Германии в этом качестве. Его дядюшка, тоже Эрих фон Кюнхакль, дослужился к моменту начала польской кампании до звания корпсинтендант  и занимался обеспечением всей кампании, в целом. Дядюшка умно и аккуратно подталкивал племянника, точно зная о наиболее выигрышных операциях и предупреждая от участия в проигрышных. Кюнхакль-младший стал быстро расти в звании. С зеленого интенданта , каким он начал эту кампанию, он уже к Варшаве вышел оберинтендантом. А в войну с Норвегией, он получил погоны штабсинтенданта, или как сейчас их называют интендантуррата . А во Франции он уже щеголял витым погоном оберштабсинтенданта , занимаясь все тем же – снабжением воюющей армии. И Эрих выучился делать это воистину виртуозно. А ведь была еще и помощь дядюшки, который к русской кампании дослужился уже до запредельного по всем статьям звания хеересинтенданта . Перед этой кампанией была еще Югославия с ее дикими горами и не менее дикими сербами. Но он и там оказался на высоте, продолжая свое восхождение по военной лестнице. Достиг уже армейского ранга, при звании оберинтендантуррата . Пост он занимал полковничий, пребывая в подполковничьем звании. Кампанию в России он встретил начальником службы снабжения именно 6-й армии. Вместе с Паулюсом начал наступление в 42-ом году, получив, наконец, свое нынешнее звание. Но перед самой русской операцией под Сталинградом, получил смешное ранение осколком стекла в мягкие ткани, во время бомбежки русской авиацией немецкой колонны, с которой он ехал. Желая отличиться перед его всемогущим дядюшкой, да и перед его сильным племянником, врачи госпиталя в который он приехал почистить ранку и заклеить ее пластырем, представил ее чуть ли не смертельным ранением, полученным доблестным немецким воином во славу Германии. Да так представили, что он сам в это поверил. Главное же было то, что это освободило его т должности армейского сеабженца 6-й армии, ставшей, в конце концов, Голгофой. Он то прекрасно представлял состояние армии Паулюса, зная имеющиеся у нее запасы и общее состояние снабжения. И еще одну услугу оказали ему бравые немецкие эскулапы, задерживая его в госпитале под очень благовидной и лестной для него причиной. Они позволили ему уклониться от участия в операции по снабжению войск, оказавшихся в котле по воздуху. Дядюшка оберстинтенданта, со своей верхотуры, быстренько просек, что подобная операция есть не что иное, как пустой жест отчаяния. Группировка Паулюса обречена, если русские остановят неподготовленный прорыв Манштейна. Русские остановили. Сам он от этой операции самоустраниться не смог, а племянника спас. Но для этого ему нужна была причина и, желательно, весьма уважительная. Врачи ее дали, в самый нужный момент и фон Кюнхакль честно расплатился с ними особыми поставками и выдачей остро дефицитных продуктов их семьям, в живущем  впроголодь тылу. Это последнее стало возможным не без деятельной помощи дядюшки. Когда же германские войска героически удрали с Кавказа, выйдя на современную свою линию фронта, Эрих, невзирая на свою прямо-таки компрометирующую его как снабженца, молодость, получил, в общем не пыльную должность, инспектора группы армий «Юг». Разъездов масса, а вот ответственности никакой, при всем том, что власть его возросла до поднебесья. Он приобщился к сонму небожителей, став их правой рукой, ну ладно, пусть пока только пальцем. Но от правой руки. В портфеле Кюнхакля были документы по снабжению всей изготовившейся к проведению решительной операции «Цитадель» , немецкой группировки. Он знал состав группировки, приблизительно ее дислокацию, ее командующих и нынешнее состояние войск. Лучшего «языка» маршал Жуков в принципе получить не мог!
Оберстинтендант Эрих фон Кюнхакль приехал в штаб армии в Змиевке, рассчитывая получить недостающие документы для отчета перед главным интендантом группы армий «Юг», он свою миссию перед имевшим состояться в скором будущем наступлением, исполнил целиком и полностью. И если оно окажется удачным, был вправе ожидать генеральского чина и перевода на интендантский отдел группы армий, или, что гораздо завлекательней, сразу в Германию. Туда Эриху очень хотелось, и всесильный дядя мог все это прекрасно устроить, но уговорил Эриха перемещаться по фронтам, служа Рейху там, где это в данный момент более всего нужно. Мол, так, племянник, мне проще станет тебе помогать, расти в чине и должности. И он действительно рос! А вот сейчас перед ним реально забрезжила надежда уехать из этой варварской, так и не побежденной ими России в родную Германию. Не в Берлин, конечно, дядя был все-таки архиосторожен, но, хотя бы в Баварию, или, скажем, в Мекленбург, настраивать производство. В Рур? Не хотелось бы! Слишком много хлопот. Но, в принципе, он тоже согласен. Понимает, что ступенька на периферии рейха ему жизненно нужна, чтобы надежно и навсегда обосноваться в Берлине, как сделал это некогда дядя. Инспектировал оберстинтендант Кюнхакль очень придирчиво, влезая во многие мелочи и частности и все проверяя. А уж его-то возможности для проверки годились как ничьи еще.
И вот здесь на завершающем, практически, пункте всего маршрута его проверки, он встретил кузена по материнской линии Густава фон Рутберга. Густав начинал интендантским оберфенриком   во Франции. И сейчас, будучи на три года моложе Эриха, находился уже в одном с ним звании, хотя и ниже по должности. Он быстро и без проблем спихнул свой отчет кузену, заверяя его в том, что по его ведомству в их армии все в порядке. Такого же мнения, кстати, придерживались и командующий армией и его начальник штаба. При этом, если Эрих всегда заботился о своей спортивной форме, причем, весьма успешно, Густав слегка опустившись в своей армии, запустил эти вещи. Он был так мил, уговаривая Эриха остаться у него пообедать и переночевать, радуясь встрече, что Эрих так и не сумел ему отказать. Тем более, что точными сроками командировки он не был стеснен. А тут еще шофер попросил дать ему время исправить что-то там в машине. Всего только парочку часов. Да и штабные отговаривали его ехать ночью. Небезопасно, вообще говоря. Нет у них здесь, в прифронтовой полосе партизаны шалят редко. Но, все-таки, бывает. Он и предложил своему шоферу исправить все неполадки до завтрашнего утра. Сами же они, прихватив повара местной столовой, пошли пешком на квартиру, где Густав помещался вместе практически со всем своим отделом. Этого бы Эрих на его месте делать не стал. Начальство должно всегда держать дистанцию с подчиненными. Но брат был так мил и так оживлен, в предвкушении предстоящей вечеринки, что ему становилось поневоле совестно за свои излишние колебания. На квартире стоял дым коромыслом, призванный повар готовил шикарные отбивные, младшие чиновники отдела кузена домывали и готовили овощи, которыми Курт, так звали повара, займется после отбивных, оставив их томиться под крышкой. На столе уже появились коньяк «Энесси» из дорожных запасов Эриха, ямайский ром и лучший мекленбургский шнапс, прибереженные для такого случая Густавом, когда в дом ворвались эти проклятые трое. Они, находясь в зале, слышали приглушенные вскрики в прихожей и мягкий шум, словно от падения тел, когда к ним в залу ворвались двое русских разведчиков. Это Эрих, никогда ранее их не видавший русских разведчиков, понял без дополнительных объяснений. Бросками кинжалов, эти двое, еще от порога, убили кузена и его заместителя. Убили легко, походя, словно тех никогда и не было на свете. Двое убитых не успели еще окончательно упасть, как в залу ворвался третий разведчик, похоже, их командир, направив на него ствол люггера с навинченным на него глушителем. Эрих не понял, если они вооружены пистолетами с глушителями, зачем был тогда весь этот впечатляющий цирк с метанием ножей в еще живые тела. Оберстинтендант как-то отстраненно наблюдал, как командир разведчиков собирает документы его и кузена, пакуя их от влаги в резиновый мешок. Туда же отправились все их личные документы. Потом его вывели в прихожую, где лежали два младших сотрудника кузена. Лежали, уже остывая. Старший разведчик, коротко распорядившись, стал что-то делать в подполе. Потом они слегка поспорили с одним из подчиненных, после чего тот принялся старательно сбрызгивать керосином из двадцатилитровой канистры все углы помещения. Его вывели в сени, где валялись повар Курт, еще один сотрудник кузена и зачем-то втащенный в дом часовой. А по улице так успокаивающе грохотали сапоги комендантского патруля, удаляясь по пути на юг. Из подвала потянуло дымком и русские очень слаженно и точно покинули дом и двор, перескочив дорогу, по которой уже начиналось интенсивное ночное движение. Во дворе напротив они долго сидели втроем, притаившись у сарая. Как он понял, двое русских бегали вырезать ближайший пикет. И сделали это без проблем. Потом были крики филина и начался бег, лишь изредка переходящий в очень быструю ходьбу. Его пинали под зад сапогом, чтобы он держал темп, не очень сильно, но невероятно оскорбительно. И вообще, все это время, пока они бежали, он сотый раз благословлял судьбу за то, что обеспокоился поддержанием прекрасной спортивной формы, как об этом отзывались его сослуживцы и любовницы, которых у Эриха было, сами понимаете, ноблесс оближ , предостаточно. Лес представлялся ему нескончаемым, уходящим в бесконечность. Сколько они уже пробежали? 30 или 40 километров? Очень может быть! А сколько еще предстоит. Весь этот день прошел в бесконечном изнуряющем беге с несколькими небольшими передышками и большой остановкой на обед. Потом же снова бежали, бежали, бежали! Порой ему казалось, что все, он просто ляжет, и пусть его убивают, как хотят. Режут как барана, стреляют из люггера. Ему все равно! Но он делал еще шаг, еще и еще. И приходило второе дыхание, третье и, черт знает, вообще, какое уже по счету. И он продолжал бежать. Потом была засада.
Тут бы ему и конец, но бегущий за его спиной разведчик в мановение ока, успел сбить его с ног подсечкой, сам упал. Несколько ранее русский, бежавший перед ним полоснул по ельничку впереди их и слева из автомата. Ответные очереди слегка запоздали и Эрих, не без оснований, приписывал это своему присутствию среди разведчиков. В самом-то деле, каково солдатам было стрелять по разведчикам, когда среди них они зрели оберста  службы интендантов, со связанными вперед руками и заткнутым ртом. Весьма вероятно, слегка задержались парни. Русские же задерживаться не стали, быстренько раздраконив засаду. Все четверо там засевших, погибли. Последнего из них, легко пристрелил русский из снайперской винтовки. В Змиевке он в дом не врывался, оставался у забора, прикрывая, наверное. Русские разделились, двое погнали его дальше, а двое остались позади, по-видимому, организовав свою засаду. Они не успели отбежать и полчаса и еще только вступали в какую-то сильно заболоченную местность, изрядно поросшую камышом, как позади раздались винтовочные выстрелы и автоматная стрельба, потом, автоматная стрельба и взрыва гранат. Оба оставшихся русских, запереглядывались, обменявшись парочкой фраз. Ему же развязали руки, дав длинную палку, которой велели щупать дно перед собой. А командир разведчиков демонстративно сунул люггер с глушителем в большой клапан на груди, как бы давая понять, давай, мол, беги. Так и пристрелим! Нет, бегать от них он не собирался, хватит с него и засады, где он мог погибнуть. Жить Эриху фон Кюнхаклю очень хотелось. Пусть даже и в плену. Он еще не знал, что такое русские лагеря для военнопленных. От него требовали, чтобы он тихо ставил ноги в воду и он старался. Это было нелегко, но все-таки намного легче, чем бежать всю ночь и весь день, как волки, почти без остановки. Получалось плоховато, и русские сердились. Особенно старался маленький  подвижный младший разведчик, всем своим видом показывая, что ждет только момента его прикончить. И Эрих старался уже совсем, совсем по-настоящему.

ТАРХОВ
Не зря, знать, я таскал автомат все это утро и день, да и магазины у немцев в той засаде запасные подобрал, скорее всего, не напрасно. Чуяла душа. Капитан с Петькой уже скрылись из глаз, Соломонов, как они и договаривались, привалился к гряде, притаившись. Они оставались. Смертники? Это вот как сказать, кто из них смертники! Они с Виталиком не связаны пленным, случись что, могут попробовать оторваться. Ребят же этот гребанный оберстинтендант вяжет вкрутую. При появлении немцев, по диспозиции первым вступать в дело ему. Причем, именно из снайперки. Это должно дать им фору хотя бы в одного немецкого покойника. Они, замаскировавшись, лежали добрых полчаса, пока, наконец, вдали меж древ не отметилось движение. Анатолий, наблюдая через 4-х кратную оптику прицела, мог уже рассмотреть и кое-какие детали и легко выделил их командира, тем более что видел его вчера с элеватора и мог наблюдать его в деталях добрых четверть часа. Посадил немака «на марку» прицела и подвыбрал спуск. Тот внезапно обеспокоился, стал подозрительно вертеть головой, покрикивать на своих. Может, почувствовал чего. Толя, дождавшись перерыва между двумя ударами сердца, дожал спуск. Гулко и звонко прянула его трехлинейка, дождалась, родимая, праздника, а Тархов в прицеле успел увидеть, как немец, сразу помертвев лицом, сунулся назад, сбитый с ног тяжелойвинтовочной пулей, продырявившей ему грудь. Наблюдать дальше было некогда, пришлось срочно менять ямку, небось, приметили, жабы, откуда долбануло. Оставшиеся немцы, не будь дураки, залегли. Анатолий, перекатившись, незаметно подполз к коряге, какую наметил себе намного ранее. Они решили с Виталиком, встретив немцев вместе, расходиться по разным маршрутам. Так, наверное, проще будет оторваться, и за ребятами они гарантировано не попрутся. Займутся, скорее всего, ими. Тем олее, если им удастся их как следует разобидеть. Младший лейтенант высматривал в прицел немцев, очень аккуратно шевеля винтовкой. Четверых он уже обнаружил. А где остальные четверо? Где-то подбираются, наверное. Те четверо, что дожидались недалеко отсюда кого-то в засаде, дожидались явно не их, поскольку фронт тех немцев, что сидели в засаде, был обернут в противоположную сторону, потому Петьке и удалось свалить одного первым же выстрелом, а остальных добили они. Но эти то идут уже точно за ними. Вот и растянем их, с Виталиком. Как медведя на охоте растягивают собаки, нападая с разных сторон и хватая «за гачи» . У ближнего к нему немца тускло сверкнули в прицеле какие-то знаки на камуфляже. Анатолий прекрасно знал, что погон на камуфляже немецкие офицеры не носят, как и наши, кстати, а носят прямо на рукаве, или нагрудном кармане камуфляжа, не слишком бросающиеся в глаза возможного снайпера значки. Мы, собственно, обходимся безо всяких значков на камуфляже, полагая, что подчиненные знают командира в лицо, причем в любом боевом обличье, а иным и знать незачем. Толя, привычно вдавив приклад винтовки в плечо, четко посадил «на марку» лицо этого немца, с нашивкой и подвыбрал холостой ход спуска. Он еще успел сильно удивиться, насколько близко немцы успели подползти, когда наступил тот самый промежуток между двумя ударами сердца, какой был ему так нужен. Хлестко ударил второй выстрел, а Анатолий уже откатывался  сторону. Со стороны практически без задержки, причем совсем близко от него, хлестнули автоматные очереди немцев. И винтовка, которую он уже стал подтягивать к себе, дернулась в его руках, как живая. Полетели брызги стекла, прицел был разбит. Анатолий отпустил винтовку, понимая, что она стала уже абсолютно бесполезной, и подтянул к себе автомат. Немецкий МР-40 оружие надежное и сугубо неплохое. Похуже нашего ППС, конечно, но тем не менее. Намного лучше, чем отругиваться от немцев из пистолета, или винтовки без оптики, да еще при близком контакте. И калибр у него изряднее, чем у нашего ППС, целых 9 мм против 7.62. Но Тархов уже в полной степени понимал, что воюют с ними профессионалы-егеря, а не солдаты полевых частей, не очень готовые воевать в одиночку. Эти воевать в лесу умеют, так что стараться придется вовсю! Почему Виталик не открыл огня? Это могло бы сильно облегчить жизнь ему Тархову. Может, не видел цели? Немцы, посчитав, что со снайпером они разобрались, поднялись, и, скрываясь за деревьями, все семеро, начали осторожно приближаться к Анатолию, целясь на его последнюю лежку. Если среди них и были герои, заявлять о себе они явно не торопились. От его автомата они хорошо прикрывались деревьями. В это время и подал голос Соломонов. К нему немцы оказались обернуты флангом. Слегка подставились своими фланговыми бойцами. А ведь у них и так уже «минус два». Автомат Виталия отстучал две короткие, лающие очереди. Один немец вылетел из-за дерева и упал, как падают уже холодные, другой, падая, придержал руку. И его достал Виталик. «Минус три» и один кривой! Неплохо для начала! Зато остальные егеря, укрывшись, уже лежа решетили место предыдущей лежки Виталия. Удалось ли ему уйти? Один немец оказался частично виден с его позы. Это так всегда, когда две засады разнесены широко, от одной спрячешься – другой подставишься. Младший лейтенант дал по тому немцу короткую очередь. Попал! Немака свернуло в клубок. Наверное, по пузу вмазал. Это немного больно, он знает. Не так, конечно, как в коленную чашечку, но все же. А сам Тархов откатившись в последний раз, уже отползал задом, как учил их когда-то капитан. По месту, где он только что лежал, немцы расписывались из двух автоматов сразу, а трое молотили, пытаясь накрыть поплотнее Виталика, прижать его к грунту. Выползши из под обстрела, младший лейтенант встал на колени, прикрываясь ельником, и рассмотрел, что и Виталик делает все тоже, держась за левый бок. Задело? Наверное! Ч-черт! Чтобы облегчить отход Виталия дал короткую очередь из автомата. Не очень прицельную. Так, беспокоящую.Немцы рубанули по ельнику, в который он шмыгнул, со всех своих пяти стволов, только еловые лапки посыпались, а левую руку, повыше локтя обожгло болью. Достали, ж-жабы! Зато он на скорости проскочил ельник, и отбежал с десяток шагов по сосоннику. Тут он решил сожидать тех, кто пойдет за ним. Того ельника, где его задело им не миновать никак. Вскоре он, глядя вдоль ствола автомата, проложенного по кусту, меж двух пней, не увидел, нет, почувствовал, там, в ельнике, кто-то есть. Лежат? Стоят? Сколько их там, зараз? Этого Анатолий не знал и положил себе малек подождать. Сейчас они его потеряли из виду, и ждать долго не смогут, боясь, что он чешет со всей доступной ему скоростью, к близким уже плавням. Так что, очень скоро, они выползут на свет Божий. Оч-чень, оч-чень скоро! Никуда не денутся, голубчики! Сколько их, интересно, все же? Из той части леса, где остался Виталий, раздался заполошный лай, как минимум трех МР-40 и короткие взлаивания одного ППС. Значит, с ним не больше двоих! Не больше!? Х-хе! Ему, в принципе, и одного за глаза достанет, если не остеречься! Осторожно поворачивая голову, чтобы не оставлять без внимания рамки прицела, нацеленного на ельник, младший лейтенант хватко наметил себе новую позицию и подтянув ноги под корпус, изготовился к прыжку. Саднила рука, но посмотреть, что там, было не время. Приходилось терпеть. Колыхнулась еще одна лапка ельника, и Толя понял, что один из немцев пошел в обход. Придется раздвоить внимание, а это опасно. Но немец не дотерпел малек. Молодой еще, должно. Посчитав, что достаточно обошел русского он ломанулся из ельника, чая достигнуть трех рядом растущих сосен. Только сосны с их центрально стержневой корневой системой, могут вырастать до огромных размеров не сильно мешая друг другу, находясь в такой близости друг от друга. Оттуда бы он его причесал, зайдя в открытый фланг! Но Толя немаку такой возможности не предоставил. Очередь сразу на два десятка патронов, переломила немца в поясе, остановив его на ходу. Остаток магазина Анатолий высадил в ельник. Оттуда тоже затрещал автомат, но абсолютно неприцельно. Видно тот немак был больше обеспокоен поиском укрытия от очереди Тархова, нежели его выцеливанием. Толя подзадержался на намеченной заранее позиции, меняя опустевший магазин, на свежий. Он явственно слышал пустой щелчок бойка, раздавшийся после очереди. Его лейка опустела, излив весь запас воды. Легко выдернув плоский магазин из приемника, Толя вынул запасной из лифчика и воткнул его в автомат, передернув затвор, расположенный у немцев слева. А опустевший магазин, подумав пару минут, сунул на место запасного. Хохмочки, конечно. Но мало ли что, а ну, как пулю остановит! Таким на войне не пренебрегают. Не пренебрег и он. Аккуратно оползая ельник, младший лейтенант выходил в тыл второго немца, продолжая прислушиваться к перебреху автоматов у того за спиной. Виталика еще не положили! Бодается! Он уже достаточно близко подполз к ельнику, когда там, где бодался с немецкими егерями Виталий, раздался громкий взрыв «лимонки». Не ожидавший того немец, выдал себя, слегка трепыхнув ветку ельника. Оглянулся, надо быть. А такой херни в его положении делать было никак нельзя! Толя, конечно, тоже не ожидал этого взрыва, но оказался к нему больше готов. Он вырвал зубами кольцо из «лимонки» и швырнул ее в ельник, а оттуда, навстречу его «лимонке», раздалась очередь автомата, и Толю сильно толкнуло в грудь. Взрыв гранаты, громыхнув в ельнике, выбросил оттуда тело последнего немца и Толя, странно не ощущая сильной боли в груди и не чувствуя течения своей крови, на всякий случай, дал длинную, патронов на 10, очередь из автомата. Но трупу егеря было уже, впрочем, все равно, а Тархов со стоном перевернулся на бок и сел, прислонившись спиной к ели. Надо было, наконец, посмотреть, как он ранен и после уже решать, что делать дальше. Странно, что почти не болела грудь, хотя «лифчик» на груди был распорот. Из дырки посыпались патроны к автомату, и Толя вытянул два запасных магазина, распоротые пулями. В одном из них он сразу попал на сильно деформированную пулю. Повезло. Винтовочную пулю это не остановило бы, а пистолетную из автомата, так пожалуйста. А еще важно, что он тогда, после засады до отказа набил «лифчик» запасными магазинами. Они-то и спасли его, остановив автоматные пули. На груди будет, конечно, синяк, но это уже полнейшая чушь. Ему бы, да только эти проблемы. Итого – минус девять. Ничего! Переживем! И не такое доводилось переживать. Спасибо «лифчику»! смеялись все над этим названием. А он, гляди-ка, не иначе, как сегодня он ему жизнь спас!

СОЛОМОНОВ
Виталий, хорошенько обосновавшись на своей лежке, видел, как Тархов снял первого немца, явно командира, из снайперки, уменьшив их общее число до 8. Но помочь ему пока никак не мог, немцы разумно и аккуратно залегли, не подставляясь под его огонь. То ли предполагали возможность его существования, то ли просто именно в таком варианте отрабатывалась ими на тренировках эта ситуация. Извини, Толя, но мне выступать рановато пока, придется тебе, покамест, отдуваться одному. Тархов и отдувался. Еще раз хлестко ударила его снайперка и, Виталий видел, как одного немца, слегка отшвырнуло назад и он затих совсем уже не по-живому. Молодец, Толян! Минус два у нас. Немцев осталось семеро, но и они изо всех стволов дали по лежке, где лежал Анатолий. Зная его замашки, ефрейтор готов был поручиться, что того там давно уже нет. Однако что-то там звякнуло и сильно брызнуло стеклом. В прицел, наверное, угодили, ж-жабы! Снайперки больше уже не будет, а по осторожничающему врагу, она, порой эффективнее трещоток станет. Зато все егеря вскочили, увидев это, и шустренько спрятались за деревьями. Молодчики, конечно, натасканные псы! Но двое, прикрывшись от Толи, подставились ему во фланг. Вот теперь время! Наш вход, Толя! Кушать подано, господа фашисты, жрите на здоровье! Аккуратно выцелив первого и посадив его на мушку, он нажал на спуск и увидел, как того вынесло из-за сосны, уже холодеющим. По второму он успел, только едва словив того в прицел, коротко засадить очередью в три маслины, как сказал бы Петька Грабарь. У того откинуло в сторону руку, значит задел. Минус три. Осталось шестеро. Но они то все вместе дали по нему,  точнее по тому месту, где он только что был. Там земля вскипела под ударами 9-ти мм пуль. Одна из них скользнув к Виталию распорола ему камуфляж, задев поверхностно плечо. Больно, ч-черт. И потекло что-то липкое и горячее. Кровь? Наверное. Чему же еще течь-то из плеча? Моче, что ли? Так это намного ниже! Виталий еще рассмотрел как немцы, прячась от него, слегка подставились Анатолию. И тот не упустил случая, срубив еще одного. Было видно, как тот корчился, держась за живот. Понимая, что лучше момента не будет Виталий отползал задом, намереваясь заползши в более частый лес вскочить и уже отбегать, а не отползать. Надо бы слегка набрать дистанцию. Прикрывая его, Толик, уже отползший в ельничек за спиной, дал по немакам беспокоящую очередь. Сам он, скорее всего, пополз дальше, а ему его активность позволила юркнуть за сосновые стволы. Немцы отвлеклись, ведя огонь по тому месту, где предполагали Тархова, не видя со своих позиций, что того там уже, как и не бывало никогда. Ха станет он им подставлятся! Не тот парень, Толян! Но и никто из оставшихся егерей не подставился под огонь ефрейтора и Соломонов, поняв, что самим фактом своего существования он обеспечил младшему лейтенанту нужную фору, решил, что пришла пора спасать свою собственную жизнь. Он еще видел, что Тархова слегка задели по руке, но помочь ему ничем не мог, а сам сгинуть мог уже вполне. Потому, Виталий выскочив из-за огромной сосны, успел отбежать на десяток метров, когда оглянувшись, увидел три фигуры егерей, ломившихся через подрост сосонника. Он немедленно упал, автоматически принимая боевую позу, нацеливаясь на своих противников. Но те, не выходя из подроста, начали широко расходиться, охватывая Виталия с обеих сторон. Дело принимало хреноватый оборот. Дав короткую очередь по центральному немцу, без большого расчета его прищурить, Виталий откатился в сторону, а по месту, откуда он стрелял, грянули стразу три автомата, и земля там вскипела фонтанчиками, под тяжелыми ударами автоматных пуль. Виталий откатился еще и с не очень удобной позиции дал очередь по левому егерю, немедленно отскакивая прыжком назад. Попал? Вот уж вряд ли. А где правый. Черт! Потерял. Но хорошо подставился центральный, и длинная очередь откинула уже его неживое тело назад, однако загремел автомат правого и три страшных по силе удара, пришлись на его правый бок. Там сразу потекло что-то горячее и липкое. Плохо его достали. По тяжкому. От таких ран в лесу, без госпиталя, не выздоравливают. Он, еще сцепив зубы ответил правому, но ему прилетело и в левое плечо от левого егеря. Все, Виталик, отвоевался. Поняв это, Соломонов отложил автомат в сторону и, вынув «заветную лимонку» из отдельного кармана, «свою», из последних сил перевернулся на левый бок. Егеря, видя его беспомощность, выждав и понаблюдав несколько минут, егеря принялись приближаться. Виталий, поднеся лимонку к губам, защемил зубами кольцо и вытащил чеку. Только ладонь, в которой пряталась «лимонка» пока не разжимал. Немцы-егеря, оба настороженные  согбенные под своими рюкзаками, осторожно приближались, уставив свои автоматы в беззащитного разведчика. Подошли. Осмотрев с высоты своего роста раны и поняв, что им вдвоем не доволочь парня к своим живым, правый немец поднял автомат. Вот хорошо, подумалось Виталию, не придется себя убивать, враги озаботятся, и в это время, свинцовая струя брызнула ему в грудь и живот. А кисть руки с гранатой, соскользнув с бока, раскрывшись. Граната вывалилась оттуда, упав под ноги правому. Стопорная рукоятка отжалась, сработал боек. Взрыв показался страшным всем троим. Виталию, уже мертвому, вспороло осколками живот, а правому немцу разнесло гениталии и весь низ корпуса вместе с мочевым пузырем и почками, стоявшему чуть дальше и слегка прикрытому снизу левому егерю «повезло». Все осколки попали ему в грудь и лицо, убив его эффективно и сразу. Правый же, добивший Виталия, был обречен еще добрых 15 – 20 минут медленно умирать, собирая остатки своих гениталий и серые дымящиеся кишки, пытаясь запихать их назад в живот. Его угасающий мозг уже не осознавал, что он делает, он просто командовал рукам сгребать все это, некогда бывшее его внутренностями и пихать их в горящий огнем страшной боли живот. Немец тоненько и тоскливо визжал, уже не слыша сам своего визга, но он все еще жил, тогда как Виталий Соломонов и егерь, подошедший слева, свой жизненный путь уже закончили. Один со славою, другой, так и не сделав ничего хорошего.
А над ними шумели вековые сосны вечного русского леса, который так доблестно защищал Виталий, освобождая его от присутствия в нем инородных чужаков, и плыли легкие и редкие облака по солнечному небу. Словно оплакивая смерть Виталия, небо начало хмуриться, собирая над его головой серую облачность, норовящую преподнести людям дождик-сеногной. Вечное небо над вечной землей, на коей в который уж раз выясняют свои бесконечные отношения, что-то не поделившие люди…

ТАРХОВ
По прежде доносившейся со стороны, где остался Виталий стрельбе, Анатолий сообразил, что тот не ушел далеко, не дали. Он принял бой неподалеку. Чем он закончился, Анатолий не знал, но понимал, что вряд ли кончился он чем-то хорошим. Один против троих, это вам не мух бить. Там и семерых одним махом, говорят случается. Да и то, только в сказке, наверное. Они, к сожалению не в сказке. И не найти тут, сколько землю не копыть, ни живой, ни мертвой воды! Поэтому подбирался он к месту весьма осторожно, сначала пройдя той полянкой, где они вели бой еще на пару с Виталием. На ней навечно замерли четверо немцев, хотя нет, один из них, подстреленный, кстати, им самим, еще, кажется, дышал, свернувшись на траве калачиком и держась за живот. Добивать раненых не входило в обязанности младшего лейтенанта, и он продолжил свой путь. но тот, его крестник, подтащил к себе автомат, зарабатывая легкую смерть. Что же, заслужил шершавый! Автомат в руках младшего лейтенанта ожил, разразившись длинной очередью, а немец, отброшенный пулями назад, лег на спину, и, широко раскинув руки, уставился в небосвод, накрапывающий мелким и нудным дождецом, невидящими и широко открытыми глазами. Для него все проблемы оказались уже решены. И притом навсегда
Осторожничая, Виталий проскочил через подрост сосонника, хоронясь за сосной. Немец, подстреленный Соломоновым, уже уверенно остывал, двое других, лежавшие возле мертвого Виталия, находились в разных кондициях. Один тоже отошел в мир иной, другой как раз отходил. Тархов приблизился, раздумывая про себя, что делать? Он уже давно провел в уме нехитрые вычисления, уразумев, что всех егерей они сделали. Шадо же! Всех девятерых и только вдвоем! Ценой жизни Виталия Соломонова, но сделали. Что же ему делать с Виталиком, блин? Внезапно решившись, Анатолий, перевернул тело Соломонова и снял со спины из чехла, его же саперную лопатку. Капитан последнее время носится с идеей пристраивать ее впереди, под «лифчиком». Да, некстати подумалось Анатолию, двойная защита МСЛ  и запасные магазины, даже и от винтовочной пули может спасти. Многих спасти. Правда, уже, к несчастью, не Виталия! В настоящем рейде всю их группу саперная лопата была одна и носил ее Виталий на спине, в отдельном чехле. быстро измерив рост Виталия, он, тут же, неподалеку, в бешенном темпе, отрыл ему могилу, и перетащив туда Виталия, так же спешно зарыл ее. Сменив МР-40 на ППС Виталия и, забрав из его «лифчика» все запасные магазины, Анатолий, закинув на спину сидора, свой и Виталия, в темпе доброго марш-броска направился к плавням, повторяя путь, каким ушли прежде него Козырев с Грабарем. Даже не собираясь догонять мужиков, Анатолий просто намеревался вернуться в расположение своих войск, а иного пути он просто не знал. Брести по плавням дело тяжелое и требует привычки, а ее как раз-то и не было. Вспоминая рассказы товарищей, Толя вырубил длинную и крепкую палку-жердь, чтобы использовать ее в качестве слеги. Но плавни заливного луга не совсем болота. Это обильно поросшая камышом относительно твердая земля. Идти оказалось намного легче, чем он ожидал, но куда тяжелее, чем просто по лесу. Бредя по воде, Толя бдительно прислушивался и присматривался к окружающему. Он понимал, что ни немцы, ни наши, не держат тут сплошной обороны. Этот участок контролируется с немногих высот, по обе стороны от Неручи, а в собственно плавнях, на случайных и искусственно созданных сухих местах, вполне могут обосноваться засады. Где-то километрах в 6 – 7 впереди, приглушенно громыхнул взрыв. «Лимонка»? Наверное. Была и стрельба. Но кто стрелял, из какого оружия, на таком расстоянии определить точно, ему не представилось возможным. Тем не менее, показалось, что из ППС. Он просто брел дальше, оглядываясь налево, где вдали угадывалась ближняя к нему высотка. Там уж точно фрицы сидят. Могут ведь и сюда припереться. Ой, могут! А еще один бой ему, был как-то не очень-то и нужен. И Толя непроизвольно забирая направо, вышел на след в камышах, проложенный явно небольшой группой, человек, может из трех. Наши? Очень даже возможно! Но далеко не факт! Но если наши то след их, скорее всего, чист, преграды уже убраны. И Анатолий, не мудрствуя лукаво, направился разысканным следом.

КОЗЫРЕВ И ГРАБАРЬ
Оставшись вдвоем, мужики, перешли с ритма марш-броска просто на шаг. Понятное дело – плавни не болото. Но и по плавням не шибко побегаешь. Не то место. Они шли, постоянно разгребая густые метелки тростника. Поначалу, минут десять-пятнадцать, было тихо, потом позади начался бой. Дважды хлестко ударила винтовка Анатолия, ей отвечал захлебывающий лай немецких МР-40. потом МР-40 растявкались, как на псарне. В их хоре едва прослушивались экономные короткие очереди из ППС. Поначалу разведчиков это не беспокоило, ведь у Тархова тоже был МР-40 и только у Соломонова ППС, потом громыхнули два взрыва «лимонок» и слившиеся с последним из них две короткие очереди из МР. И вся затихло ненадолго. Минут через пятнадцать прогремела длинная, патронов на 10 – 12 очередь из МР-40, а потом уже все затихло навсегда. И хотя их так и тянуло развернуться назад, надо было идти вперед, контролируя все, что происходит сзади. Хорошо, если ребятам удалось сильно подпортить преследование, так, что у них окажется много раненых. Хотя позиция у Толи и Виталика, была прекрасная. Все-таки им предстояло зажать немаков в огневые клещи. Как любят по этому поводу выражаться моряки, поставить их в «два огня». Были бы они там все вчетвером, на немцев и ставить не стоило бы, обрили бы их в четыре автомата, да при поддержке торховской снайперки, «под нуль», как зека. И не в «два огня их поставили бы, а раком! Не просек он, похоже, фишки, лопухнулся Козырь. А лопушистость командира везде и всюду на войне оплачивается кровью, его самого или его одчиненных. А где уверенность, что их было только 9? Показалось, что видели одного немца из состава их засады там, в Змиевке, у элеватора, да? Так, когда кажется, честно народ обыкновенно крестится! Помогает, тем, кто выживет! И откуда он взял, что действовало их только те 13, что они видели в Змиевке, даже если в засаде был тот. Их вполне могли придать другой, местной группе, втянутой в преследование, пришедшей по их следу, усиливая ее. Вполне! Но утешали эти рассуждения слабо. А если все-таки идут сзади, тогда их вскоре могут утешить уже немцы. А вот уж эти утешат, так утешат, раз и навсегда! Но они продолжали шлепать по стоялой воде плавней, Петька впереди, оберстинтендант, понурясь, за ним и Козырев замыкающим. Внезапно Петька остановился, подняв руку «Внимание!» Козырев встал сам. И уцепившись за мундир, удержал немца перед собой. Замерли, вслушиваясь в окружающее. Вслушиваясь, внюхиваясь и всматриваясь. Спереди явно потягивало табачком. Сами курящие, Грабарь и Козырев прекрасно понимали, насколько тяжко высидеть сутки в, казалось бы, бессмысленной засаде, и особенно без курева. Ладно, там, без горячей пищи и кофе. А вот без курева! Ухи опухнут так, что и башки не провернешь, за плечи цепляться станут! Оттого и эффективны эти засады, сплошь и рядом, только потому, что выходят на них не напряженные, ждущие от каждого куста подвоха, разведчики, а замотанные уставшие сверх всякой меры люди, которыми и двигает-то только их чувство долга. Но сегодня-то они не в том качестве. Устали, конечно, но не настолько, чтобы быть обращенными всеми органами чувств внутрь себя. Нет, они еще вполне ничего и нос держат по ветру остро. Потому, наверное, и унюхали табачный дым еще до того, как их услышали в засаде. А тропка, протоптанная в камышах, метрах в полуста перед ними, сворачивала. Грабарь и Козырев обменялись жестами и Петька, стараясь не шуметь водой, пошел вперед. Иван придержал подавшегося, было, за ним немца. Привык, паскуда? Отвыкай, блин, коль приказа нет! Не у себя, на хрен! А Петька докравшись до поворота, постарался поаккуратнее выглянуть из-за стены камышей, присев пониже. Знал ведь, что инстинктивно высматривают любое шевеление на уровне лица человека, а все что ниже или выше, вполне могут и пропустить, даже без поверхностного контроля. Да еще на самом краю стены камышей росли редкие метелочки камышей, сквозь которые Петька вполне четко рассмотрел, что метрах в 30 перед ним, на натасканной куче камыша, уложенной на какой-то фундамент, похоже, на мешки с песком, разместилась шикарная засада. Три немца сидели на подстилке из камыша, вооруженные пулеметом и автоматами. Один из них только-только закончив курить, бросил окурок в воду и вслушивался в его раздраженное шипение. Опять им повезло! Немцы устроили перекур прямо тогда, когда они подходили. По себе Петька прекрасно знал, что пока один курит, другие бдить не станут. Курение одного расслабит всех закономерно и неизбежно! Это дал охренительную слабину их старший. Тут уж так – сел в засаду, все слабости прочь! Даже помочиться по очереди, да и то, только не в воду. Сильно журчит очень. Куда? А куда хотите! Хоть в карманы друг другу сыте, если не догадались сделать себе из камыша сортир по-малому! Мне без разницы! Только вот так, абсолютной жесткостью старших и опытных солдат и командиров, не принимающих никаких отговорок, и срабатывают засады. Опытные солдаты знают это достаточно. То-то их капитан уже за сутки до рейда, всякий раз оставлял их всех без курева, следя за этим, хуже мифического Цербера . Петька вспоминал, как даже старшина Князев, однажды нарушивший этот запрет, был отстранен от рейда капитаном, тогда еще старшим лейтенантом. И остался длома, провожая своих, как побитый пес. А ведь с Князевым он ходил куда чаще, чем с иными. Вспоминая все это, Петька аккуратно высвободил «лимонку», вытащил, зажав кольцо зубами, чеку. И, прицелившись, метнул гранату, упав в воду. Перед этим махнул капитану, присядьта, мол. Установленный у немцев пулемет MG-40, успел рокотнуть короткой очередью сразу. И над Петькой, дернув за сидор, пронесло его короткую очередь. Только было уже поздно. Там на мешках с песком громыхнул взрыв и откинутые ударной волной двое убитых или раненных немаков слетели со своего насеста. Петька, вскочив, рванул туда. Немец в камышах слева, пытался шевелиться, и Петька добавил ему из автомата, на сон грядущий. Затих. Тот, что валялся в воде справа, признаков жизни не подавал, а вода под ним вовсю окрасилась красным. «Лимонка» рванула на спине у пулеметчика, зажавшего приклад своего универсального машингенгевер намертво. Взрыв гранаты перерубил его почти надвое, мешки под ним были сплошь залиты кровищей. Петька легонько свистнул в два пальца и вскоре капитан, подгоняющий перед собой, насмерть перепуганного оберстинтенданта, появился из-за камышей. Спрашивать он ничего не стал, а просто принялся спешно ломать камыш, сбрасывая его на мешки. Петька, поняв, что капитан решил передохнуть и, наверное, поесть, срочно и спешно присоединился к нему. Есть сидя на свежих трупах грешно, скажете вы? Хрень собачья, уважаемые! Не ходили вы в рейды. Есть сидя на свежих трупах своих врагов и врагов своей страны прекрасно! Именно для этого и рождаются в этом мире мужчины, чтобы убивать врагов и вкушать пищу сидя на их костях! Чувствами немецкого оберстинтенданта, никто из них, понятное дело, не поинтересовался. Хотя ручонки тыловой немецкой крысе развязали и куском колбасы с хлебом, взятыми у них же со стола, оделили. И даже помидорчик Петька ему отжалел. А когда немец стал немного артачиться, капитан коротко ему разъяснил, что он, конечно, ценный «язык», но не так уж, что бы очень. И, случись что, он, с товарищем, не задумываясь покончат с ним, не особо и вздохнув. С них вполне достанет и документов, что они выгребли из портфелей там, в Змиевке. На самом деле, все обстояло несколько иначе, вот только оберстинтенданту знать это было, ну, совершенно не зачем. По крайней мере, пока. Они пировали «на костях» бывшей немецкой засады, едва прикрыв останки охапками камыша, как некогда в прошлом, монголы пировали на телах русских князей, побив их у реки Калки, недалеко, кстати, отсюда. Неручь, она ведь тоже соседствует с Дикой степью. Да уж, сподобились они уподобиться таким историческим персонажам, аж оторопь берет. И тем не менее, такая историческая параллель напрашивалась сам-собой. Не Европа вам тут, колбасники, Третий Рим! А четвертому, как известно, не бывать! Петька, передернув плечами, доел свои хлеб с колбасой и помидором. Вытянул из-под задницы, слегка мешавшие окровавленные ножны немца с длинным тесаком, он подвынул тесак из ножен, и прочел с запинкой «Гот мит унс!», «С нами Бог!», без задержки перевел капитан. Тесак был хорош. И Петька, сполоснув его в воде стал одевать на ремень, решив, по-видимому, им вооружиться. Капитан добыл из планшетки карту, постарался сориентиоваться, найти хотя бы свое место. И просветлев лицом, сказал Петьке:
- Слышь, Петруха, тут в десяти шагах, буквально, речка Неручь. Нам бы только через нее перебраться. Так что давай, ломай камыши, набьем ими наши сидора, свяжем их ремнями этих немцев, и уложим на этот плотик нашего ценного оберстинтенданта. Да и их ранцы, пожалуй, под поплавки приспособим. Чего ж без дела доьру пропадать, коль хозяевам своим оно без надобности! И так потянем его через реку. И пусть молится гугнявый, чтобы все хорошо. А этот пост тут, насколько я понимаю, в две стороны работал. Может, потому и нас проспал, что не акцентировано только против таких как мы, возвращающихся разведчиков, выставлен, но и против тех, кто только начинает свой путь по их тылам. Приходилось на две стороны ушами крутить. А это заметно снижает бдительность засады. Место тут для форсирования линии фронта весьма удобное, сам понимаешь. Так что дело ты сотворил доброе, во всех отношениях, перебив эту плесень!
- Скажи, командир, а по той стороне Неручи, нам долго по плавням брести?
- Нет, Петро, там недолго, километров с пять – шесть. Потом же начнется повышение местности, пойдут высотки, но все они обсижены уже нашими, понимаешь?
- Здорово!
Выдохнул Грабарь.
- Но, Петруха, не расслабляться! Сам не маленький, знаешь как это смертельно опасно в рейде!
Пообедав и велев немцу сидеть тихонько, они наломали вдоволь сухого тростника, и напихали его в свои сидора. В отличие он сидоров пехотинцев, их сидора были пошиты из добротного брезента и воду пропускали внутрь весьма неохотно. А потому полнее могли служить основанием маленького плотика. Рядом же с немцами лежали их добротно укупоренные ранцы, которые они тоже набили камышом, делая еще три поплавка. Стягивали ремнями эти рюкзаки они уже в сумерках, как и проделали ту сотню метров, что оставалась до вожделенной речки. Уже втолкнув плотик в воду и положив на него белого от страха «языка», со связанными по прежнему руками, они услышали позади отборную ругань на немецком:
- По-видимому, фрицы пришли менять засаду!
Шепнул капитан Петьке, а оберсинтендант только что-то сдавленно промычал из-под кляпа. Они пошли поперек реки, скрываемые от немцев доброй полусотней метров камышей, толкая перед собой плотик. Пройдя шагов двадцать- двадцать пять забрались в воду по грудь, почувствовав стремнину и толкнув плотик, поплыли. Оба чувствовали себя в воде прекрасно и плавали как рыбы. А вот немец на плоту раз за разом хлебал носом водички, отфыркиваясь. Но, это все-таки всего лишь Неручь, не Волга, не Дон и даже далеко не Ока, тоже уже недалекая отсюда. Дальше и севернее, Неручь впадала, помнится в Зушу, а уже та впадала в Оку, истоки которой, говорили в штабе, находятся близ линии фронта, в полосе их 13 армии, где-то между Самодуровкой и Понырями. И какая только хрень не лезет во внезапно освободившуюся голову, когда плывешь через реку. И это, в общем, хорошо! Иначе так и будет мерещиться темный силуэт, вырастающий за спиной, или перед тобой и стреляющий из автомата, винтовки, или пулемета. А то и бросающий гранату. А ты, блин, беспомощен, как новорожденный ягненок. Черт побери! Ни честь отдать, ни отругаться. Оба их автомата, лежали на пузе у немца, символизируя его еще более стесненную, чем их собственная, роль в этом спектакле шутницы жизни. А юморок то у судьбы, известное дело суровый. Они с Петькой отдувались, выгребая, забирая сильно под углом к течению. Над рекой здесь почти не взлетали ракетницы, разве что много севернее, где плавни становились узкими, сходя постепенно на нет совсем. Здесь же было тихо и покойно. Они почти одновременно почувствовали дно ногами и намного быстрее гоня перед собой свой импровизированный плотик, но привычно стараясь не шуметь, прибыли к затопленному бережку, где снова начиналась стена камышей. Прибыли! Можно подымать оберстинтенданта, он не сомлел там, часом, от страха-то? Нет, мычит, сука, через кляп. Радуется сволочь, что пережил и это. Ну, радуйся, пока, радуйся, сердешный, только лагеря для военно-пленных у нас ведь тоже не подарок, знал бы ты! Да и климат там, где они размещены, повсюду аховый. Еще нарадуешься, в свое удовольствие. А немец им достался бравый, хоть и тыловая крыса. Вон, даже фуражка с головы не слетела, сидит, как гвоздем прибитая. И Козырев заботливо подправил ее. Пусть уж форсит и дальше!
Потихоньку, без брызг и шума выбрались на покрытый водой заливной луг и углубились в спасительные камыши. Идя стандартным ордером, сложившимся у них с момента разделения их группы, Петька впереди, за ним немец и капитан замыкает процессию, они сразу нарвались, на слегка пробитую тропку в плавнях и прежде чем капитан решил с нее свернуть, выбрались к еще одному месту бывшей засады, уже нашей. В старом челне, выставив перед собой пулемет Дегтярева, лежали старший сержант и красноармеец, зарезанные ножами чуть раньше того времени, как они подорвали немецкую засаду. Немцы, сотворившие это, надо быть, были уже далеко. Мастера, черт бы их побрал! Зарезать ножами мужиков в засаде, окруженной водой, выдающей двигающихся, да еще в камышах, невероятно сложно! По крайней мере, Козырев бы затруднился выполнить такое задание с первого раза. Искать надо, тренироваться. Сделал себе на память засечку, провести ткие тренировки со своими разведчиками на пленере. Но Петька, по приказу капитана, выбрал все-таки ту стежку, по какой эти красноармейцы занимали свой пикет. Расчет Козырева был чрезвычайно прост. Он видел, что немцы так же воспользовались этой тропкой, и предположил, что они постараются ею же отойти назад. Она проверена, пикет они сняли чисто, в ножи, смена пикету прибудет через сутки, скорее всего. Если они в недалекий наш тыл, за «языком», большего им, пожалуй, и не надобно. А вернуться назад по чистой, с большой степенью вероятности, тропинке, весьма удобно. Они стали идти тише, заставляя и немца смотреть, как идет. Капитан пугнул его тем, что наши пикеты сейчас нервничают, все уже прознали о вырезанной засаде, и стрелять станут просто на шум, уже только задним числом выясняя, кто это был. Тыловую штафирку заметно проняло, и ноги он принялся ставить с гораздо меньшим шумом. Тяжко ему все же казалось погибнуть уже тогда, когда, как он думал, самое страшное уже закончилось. Откуда ж ему было, девственному в наших реалиях, знать, что оно для него только еще начинало начинаться! Большего от него добиться, Козырев нисколько и не рассчитывал. Но внезапно, они все, одновременно, услышали какой то весьма мощный плюх впереди. Кто-то, споткнувшись, просто рухнул в воду. Он затаились, вскоре услышав шелест камыша прямо по своему ходу. Шло, кажется, несколько человек. Вот только один из идущих не старался производить меньше шума. Наверное, «язык». Не повезло тебе парень. Не нам охотиться за немецкой группой, это дело для СМЕРША. Мы их постараемся перебить побыстрее, раз ты их так лихо сдал своим плюхом, а тебе уж как повезет. Повезет – выживешь, не повезет - похоронят! Извини, мужик! Но иначе поступить я не имею права! Не пустой иду, знаешь ли! Капитан знаками приказал Петьке достать «лимонку», и сам извлек такую же. «Своего» немца они совместными усилиями аккуратно положили в воду прямо на тропинке. Сами же обратились в слух, присев на корточки. Вскоре, место идущих им навстречу, можно было определить по шороху сухого тростника о куртки камуфляжа с высокой вероятностью, что они именно там, а не где-то еще. Те шли быстро, не слишком и скрываясь. Абсолютная уверенность, что путь чист, подвела немецких разведчиков. Нарываться на засаду всегда лучше (хотя лучше всего, конечно, не нарываться на нее вовсе) в начале рейда. Когда, случись потери и ранения можно отойти и уйти, а повезло разделать тех в тихую, как они разделали, вон, засаду в лодке, на какое-то время появляется относительно спокойная тропа отхода. Абсолютно спокойная бытность на войне, обеспечена только убитым. Какие-то временные гарантии есть у раненых в госпиталях. А еще, у калек, демобилизованных вчистую. Для всех остальных, она неизбежно относительная. Вскоре капитан разобрал короткую и приглушенную реплику на немецком метрах в 40 от них. Кто-то все поторапливал своих, явно в ущерб скрытности, полагая, по-видимому, что скрываться им, особо, уже нет нужды. Это отринуло все, еще имеющиеся сомнения. Он кивнул Петьке и оба они, размахнувшись, бросили свои «лимонки примерно в одно место и упали. Прогрохотали два взрыва, над ними пронесло с жужжанием сколько то осколков от их же гранат. Да, радиус их разлета у «лимонки» хорош, аж 200 метров. Но они немедля после взрывов вскочили и с автоматами наперевес, ринулись туда, где только что рванули их гранаты. Не успели бы очухаться, если кто уцелел. Там в жидкой грязи и расходящейся вони, сгоревшей взрывчатки, от двух близких разрывов, возилось три человека. Еще два уже не возились. Они просто отдыхали, вечным отдыхом. Двое убитых и еще двое живых, но раненых, были в добротном немецком камуфляже, третий в нашей гимнастерке, с плохо обмятыми погонами лейтенанта. Не сговариваясь, Козырь и Петька добили короткими очередями обоих раненых немцев. Им некогда было с ними возиться, хотя, в иное время, поспрошать, как они подбирались к засаде, было бы и невредно. Капитан приподнял из воды и грязи нашего лейтенанта, послав Петьку назад за немцем. Через пару минут, тот пригнал немака к ним. Оставляя его одного, они не слишком опасались, что попытается удрать, ибо тому было невероятно трудно встать со связанными назад руками. Капитан быстро закончил перевязку лейтенанта, в один вечер ставшего «языком» и уже освобожденного из плена. Его навьючили немцу на спину, для чего пришлось развязать тому руки, и погнали бедного оберстинтенданта, неожиданно ставшего еще и вьючным животным, к уже намечавшемуся возвышению и сухой земле. Но спокойно выйти из камыша им не довелось. Как только они выдвинулись оттуда, сразу же были окружены невесть откуда взявшимися советскими пехотинцами, разоружившими их. Но пехтура тут же обнаружили оберстинтенданта навьюченного их лейтенантом-взводным, исчезновение которого, они еще не сумели даже установить. Старшим здесь был командир роты, старший лейтенант Звонарев, представившийся, в ответ на представление капитана. Тот рассказал, что они разведгруппа 13-й армии, вынужденная возвращаться через полосу соседей, нарвались на немецкую разведгруппу, гнавшую их офицера в плен. Немцев они перебили, но, к сожалению, получил ранения и их лейтенант. Вот – доставили. А немцев, капитан предложил забирать уже Звонареву, в твоем, мол, расположении валяется эта дохлятина, ты и орудуй. Заодно потребовал связаться с подполковником Земцовым из штаба 13-й армии. Звонарев, как и следовало, впрочем, ожидать, связываться со штабом соседней армии наотрез отказался. Попросту нет таких возможностей у командира роты. Ему и в штаб своей армии не дозвониться, блин, а ты, в соседнюю. Я позвоню в особый отдел дивизии. Пусть они с вами и разбираются. Да звони ты куда хочешь, только побыстрее. Лейтенанта забрал появившийся санинструктор и поволок с санитарами куда-то, наверное, в  ближайший ПМП , а их старший лейтенант гостеприимно пригласил разведчиков в свой блиндаж. Но блиндаж Звонарева располагался  слишком близко к плавням и, чтобы не докапываться до воды, был очень мелок, поэтому в блиндаже они долго не задержались. Дождались, пока старлей не дозвонится в дивизию, что потребовало немало нервов и доложит особисту. Потом выбравшиись на улицу, распутали немца. После его освобождения от кляпа, того бурно вырвало:
- Ничего, обычная реакция всех «языков», успокоил всех капитан. А немец долго сидел и растирал совершенно занемевшие запястья, восстанавливая кровообращение. И всласть поблевывал желчью, поскольку харч весь вышел еще при первых потугах. Потом ему сунули в руки кружку чая и кусок сахару, капитан буркнул, что сахар лучше откусывать. И все принялись пить чай.
Через пару часов, когда они пристраивались уже здесь ночевать, воспользовавшись гостеприимством пехотинцев, прикатил лейтенант НКВД на полуторке, с тремя автоматчиками и приказал в нее грузиться. При этом его люди взяли автоматы разведчиков. Капитан потребовал, чтобы их вернули, но это осталось без ответа, вернуть оружие так никто и не захотел, с них дополнительно сняли ремни, «лифчики» и повезли под конвоем, как и «их» оберстинтенданта. В штаб дивизии они добрались за час и там их немца увели по приказу лейтенанта, бросившего солдатам в погонах НКВД:
- В СМЕРШ!
А их, разделив, потащили на допрос. Петьку допрашивал лейтенант, а капитана, наверное, лично особист дивизии, тоже с капитанскими погонами на плечах.
Их возвращение домой отмечалось совершенно особым способом.

ТАРХОВ
Анатолий вложил сидор погибшего Виталика, в свой собственный, и выбрался в плавни. Но он не пошел торной тропкой, предпочитая тропить свою, хоть и производя при этом множество шума. Идя исключительно по компасу, он рассчитывал выйти на затопленный берег Нерути, переплыть речку и уже там, плавнями, добраться, наконец, до своих. Веселья в этом действе было мало, и в сапогах у него уже к концу второго часа ходьбы, устойчиво хлюпала вода. Анатолий упорно шагал вперед, сейчас уже имея и еще одну цель. Надо было найти сухое место, чтобы попросту перекусить. Да и отдохнуть ему уже вполне не мешало бы. Хотя Толя и производил много шума, двигаясь по огромному пространству плавней, заросшему камышом, где живым еще, где высушенным, совсем осторожности он не потерял. Временами, младший лейтенант останавливался минут на 5 – 10, внимательнейшим образом прислушиваясь к происходящему вокруг. Левее, то есть севернее, возвышались высотки, и берег повышался. Там проходила плотная и сплошная немецкая линия обороны. Оттуда добра ждать не приходилось. Но первый шум пришел именно с той стороны. Несколько человек, скорее всего двое, шли по плавням, не очень и скрываясь. Толя достал из вздетой на ремень кобуры люггер, оказавшийся в сидоре Виталия, и навинтил на него глушитель. Опробовал стрельнув по камышинному бутону, тот разлетелся белым пухом. А люггер лишь тихонько кашлянул. Хороша штука, вот ее мы и используем. Осторожно присев в зарослях камыша, он вслушивался в приближающееся шлепанье сапогами по воде. Немцы здесь, явно никого не опасаясь, бродя по давно уже натоптанным тропам, ближайшую из которых Анатолий легко рассмотрел сквозь растущий редковатой стеною камыш, метрах в 5. Он взвел доставшийся ему люггер, убедившись, что патрон загнан в ствол и с нетерпением дожидался визитеров.
Вскоре, судя по звукам ходьбы, немцы уже уверенно шлепали, метрах в 30 – 40 от него. Вот, наконец, он обнаружил уплотнения, двигающиеся за плотной стеной камыша. С их приближением, уплотнения становились все более и более вещественными, плотскими. Они уже в 20 метрах, в 15. Тяжело сопя и непрерывно бранясь себе под нос по-немецки, два солдата шли  по плавням, целенаправленно и уверенно. Наверное, туда, куда они стремились, и вела эта тропинка. Солдаты уже метрах в 15, один из них скоро минует место, напротив которого, присел в плавнях Тархов. Когда первый проходит немного вперед, Толя прицеливается и стреляет в лицо второго. Люггер задавлено кашляет а у немца под правым глазом появляется дырка, а сзади из головы сильно брызгает смесью бывших мозгов и крови в нахлобученную каску, утратившее волю тело, начинает валко оседать в воду. Пуля звонко звякнув по каске, пробила ее. Не слишком-то и торопясь, младший лейтенант разворачивается к тому солдату, что прошел вперед и, словив его башку под каской на мушку, второй раз жмет спуск. Незнакомое до сей минуты оружие, не подвело. Да и дистанция огня была плевой. Немец спотыкается и начинает немедленно падать вперед. Они вообще падают практически одновременно, производя очень много шума и брызг. А Тархов сидит несколько минут выжидая.  Вдруг он чего недослышал, или недосмотрел? Не послышится ли новый плеск воды под чьими-то уже быстро бегущими ногами? Нет, вроде все правильно! Помощь к этим двум явно не поспешает. И жмурики себя ведут тоже правильно! Впрочем, как еще себя ведут жмурики? Одним грациозным, кошачьим прыжком Толя выпрыгивает из своей импровизированной засады и начинает осмотр трупов, плавающих, в уже подкрашенной в красное, их собственной кровью, воде. Из Внутреннего кармана заднего немца Анатолий выудил «Зольдатбух» . Немецким Тархов, в отличие от их капитана не владел, и всей то его грамотности, хватило разобрать, что служил немчик в дивизии «Лейбштандарт». Документы другого немца произвели на него аналогичное впечатление. Оставив немцев остывать там, где их застала смерть, Толя решил продолжить их путь, когда километрах в 15 южнее его и дальше к речке, раскатисто громыхнул взрыв «лимонки». Может, наши, подумалось Тархову, но рассуждать об этом было как-то некогда. Толя просто переступил чрез труп переднего немца, под который тоже успело натечь достаточно крови, и направился туда, куда ранее спешили они. Душа младшего лейтенанта еще не совсем уж заросла жесткими волосьями, чтобы смерть молодых и жизнеспособных людей, не вызывало в ней никакого отклика, однако, следует заметить, воевал Толя уже добрые полтора года, не раз был ранен, окружаем. Многократно держал жесткую оборону, отступал, наступал и ходил в разведывательные рейды. И вообще, жил на этой войне такую не простую и такую нужную жизнь фронтового разведчика. И за это время он успел прекрасно понять, что, убивая очередного своего немца, спасает не только свою жизнь, вполне дорогую и любимую, но и жизни своих товарищей, а беря шире, так и не только их. Ведь он как бы сохраняет этим актом и жизни иных своих соотечественников, какие этот немец уже не отнимет никогда и ни за что! Почему? Да только потому, что младший лейтенант Анатолий Владимирович Тархов, уже потрудился отнять жизнь у него самого. И этого было вполне достаточно! Война шла на окраине Центрального русского нагорья, в области русских черноземов, у не очень большой, но русской же речки Неручи. И это решало все! Это не мы к ним пришли на их Одер, Рейн и Эльбу. Это они пришли к нам, перешагнув наши Днепр, Сож, а в прошлом году, когда гнали нас аж до Сталинграда, так и Дон тоже, дошли до самое Волги! И теперь морально только одно – убивать их как можно больше, убивать их всех! Как бешенных собак, или волков! Все же остальное – хрень собачья, и дурацкие интеллигентские сопли! А этой поганой субстанции Толя терпеть не мог, полагая ее нисколько не присущей настоящим мужчинам. Вот когда окажемся на их Одере, или Рейне, если доживем, тогда, на досуге, можно и подумать над моралью. Да и то, только в том смысле, что вольны мы делать с ними все, что захотим вообще. А любого попытавшегося этому возразить следует исказнить беспощадно и показательно! Дабы иным каким было неповадно! Оправдывается все это абсолютно полностью, теми художествами, какие немцы творили у нас. Творили они и в других странах, конечно, но это уже их дело. Те, по сугубой своей никчемности призвать их к ответу не способны. А вот за то, что натворили у нас, спрашивать с них, по всей видимости доведется именно нам! А и спросим так, чтобы мало не показалось! Потихоньку все эти мысли улеглись в его мозгу, и он снова перешел на свою привычную считалочку:
- Идут себе три курицы,
    - Первая впереду!
      - Вторая за перво;ю,
        - А третья позаду;!
                - А я, а я, сижу на плинтуяре,
                - И что, и что, и что же вижу я?
                - Идут себе три курицы…
Жизнь, кажется, снова входила в норму. При всем при этом Тархов уже совсем обыденно, рутинно следил за тем, как он ставит ноги, стараясь производить как можно меньше шума и строжил собственные уши, прощупывая ими, подобно летучей мыши, окружающее пространство. Примерно через час, с небольшим, такого ходу, его вынесло, с очередным поворотом, на немецкую засадную огневую точку, ожидавшую врагов со стороны уже недалекой Неручи. А с этой стороны, они, похоже, дожидались смены, потому что обернулся только один из них. Толя успел увидеть, как челюсть на враз побелевшем лице немца, сильно отваливается вниз, угрожая пробить своею тяжестью подстилку из камыша, добираясь до мешков с песком, положенных в основание их огневой точки. Уже начавший ожидать подобной встречи Тархов собрался быстрее. Немец так и не успел подать голос, как Толя, выхватив люггер из «лифчика» навскидку всадил ему пулю в голову. Был он, метрах в 25, и потому отчетливо слышал, как кашлянул его «Парабеллум» и пуля, дважды пробив черепушку эсэсовца, звякнула о напяленную на нее каску на вылете, отбросив уже неживое тело вперед, по ходу Анатолия, в воду, освобождая от дохлятины этот насест. Второй немец был битым тараканом и, схватив автомат, попытался юркнуть вперед и залечь уже за мешками в воду. Но не преуспел в этом. Пока он вот так кувыркался, Тархов успел всадить в него две пули из исправно бившего люггера, одну второпях засадив мимо. А что поделаешь? Оружие чужое, не пристрелянное, да и непривычное совсем. С его напарником, откровенно говоря, повезло младшему лейтенанту, стрелять то ему следовало не в голову, а в корпус. Но – повезло, попал. В тех же, на дорожке ему не могло не повезти, слишком комфортные условия для стрельбы. Он ждал их изготовившись, они шли не дальше как в 15 метрах, не слишком и быстро. А здесь, с первым немцем – чистая везуха! Блин, ему сегодня так и прет! Жаль, вот только Виталику не повезло! Толя на цырлах подбежал к огневой точке, второй немец, свалившись в воду за мешки и обильно кровоточа, усиленно возился, все пытался вытащить из под себя зацепившийся автомат. Попал ему Анатолий в бедро и в бок. Неладно так-то решил Толя и от щедрой души дострелил немца, направив третью пулю ему в голову. Зачем, спрашивается, живой душе мучаться. Осмотревшись и пройдя вперед по тропке, Толя обнаружил, что река уже в полусотне шагов. Форсирование реки дело непростое, следовало подкрепиться. Сняв сидор и достав оттуда сидор Соломонова, он добыл колбасы, помидор, хлеб и сало. Предстоял королевский обед, хотя и поздновато для обеда, темнеть начинает. Порезав сало и колбасу, Толя взял помидор и откусил от целого добротный кусок. Томатный сок брызнул на камуфляж. Младший лейтенант не мог знать, что километрах в 15 – 20 от него, точно так же на костях только что побитой ими засады, куда еще не пришла смена, только что отобедали капитан с Грабарем, накормив и своего подопечного «языка». Еще только подступали первые сумерки, когда Тархов уже напихал в оба свои брезентовые сидора достаточно тростника, чтобы он держал объем и наполняющий его воздух и проворно связывал их поясными ремнями обоих убитых немцев. Потом же, водрузив себе на плечи свой импровизированный плот, направился к реке. Там положил его на воду и пристроил сверху взведенный автомат, спрятав послуживший ему славную службу люггер в один из сидоров. Дождавшись немного большей темноты, Толя дошел по реке, почти до самое стремнины, пока ему было по грудь, потом, положив на плот подраненную руку, потихоньку поплыл, выгребая наискосок, против течения, чтобы несильно снесло. Он никогда не был специалистом-пловцом, но вырос на реке, эрго, плавал с тех пор, как себя помнил. Он легко выгреб против течения, разобрался со своими шмотками, и пошлепал по таким же плавням, только уже с нашей стороны. Как и на той стороне, Тархов предпочитал еще не протоптанный путь. С нашей стороны, плавни были гораздо короче, но к их границе младший лейтенант подошел уже в полной темноте. При этом он обнаружил, что дно затопленного луга стало стабильно подыматься и, выйдя на сухое, вскоре был окликнут пикетом. Пароля Анатолий, разумеется, не знал, откуда бы ему, он ведь устанавливается на каждый день,  был отконвоирован к комбату, а тот, связавшись с полком, вынужден был снова связываться с дивизионным особистом, капитаном Моргуненко. Не успел Толя от души напиться крепкого чаю со спиртом, для профилактики вполне возможной в его обстоятельствах простуды, как за ним приехала все та же полуторка, со все тем же лейтенантом НКВД и двумя автоматчиками. Он доложился по всей полной форме и был озадачен восклицанием лейтенанта:
- Ах, группа капитана Козырева, говоришь?
Толя, разумеется, сразу спросил:
- Они уже вышли? Немец жив?
А ему в упор предложили отдать оружие. Сопротивляться своим? Этого Толя не мог пригрезить в самом кошмарном сне. И автомат, и люггер Виталия и свой ТТ, а также пояс с кинжалом с него сняли. Осталась только финка в сапоге и глушитель к люггеру в кармане. А также 8 снаряженных магазинов к ППС в «лифчике», поскольку бойцы НКВД не знали что это такое, а посему его и не тронули, как, впрочем, и «лимонка» хранимая разведчиками для себя в потайном, «своем», карманчике. Распоясанный и арестованный младший лейтенант Тархов Анатолий Петрович, прибыл в штаб N-ской дивизии и, поскольку грозный капитан Моргуненко занимался допросом капитана Козырева, а лейтенанту Бегуну, привезшему Тархова, он приказал допрашивать Грабаря, Анатолия посадили в сарай и оставили пока в покое. Но только пока. Из этого сарая технически Тархов был вполне способен выбраться. Но считал такое поведение неправильным для советского офицера и разведчика.


МОРГУНЕНКО
Особист N-ской стрелковой дивизии, капитан Моргуненко, был службистом энкаведешником до мозга костей. Сын зажиточного украинского крестьянина откуда-то из-под Мелитополя, происхождение себе он выправил в комбеде , в конце двадцатых вполне подходящее: «из крестьянской бедноты». И не было там написано, что старший его брат укатил в Германию, вслед за удравшим с посадившими его на власть немцами, гетманом Скоропадским, средний же, а Охрим Лукич, надо сказать, был младшим сыном у своего батька, тоже «убег», уже вслед за Симоном Петлюрой, малек попозже, наскипидаренный Махно и наступающими большевиками. Батька Моргуненко, тоже человек самых «щирых самостийных убеждений», все ж сказал оставшемуся с ним младшему сынку:
- Выгребать тоби отсюда треба, сыне!
Но не успели. Случился голод тридцатых и тогда, Охримка Моргуненко, свел на подворье к председателю сельсовета предпоследнего барана, вот за эту шикарную справочку с великолепным происхождением и без упоминания компрометировавшей молодого человека судьбы старших братьев-изгоев.
Охримка быстро сориентировался в предоставлявшемся ему выборе и вместо рабфака, ничтоже сумняшеся, двинул на курсы НКВД. Хрен с ним, что ведомство это искало и истребляло, казалось бы, таких как он. Юный Охрим, не по годам рассудительно сообразил, что под самой лампой, как раз ни хрена и не видно. Его справка из комбеда послужила ему достаточной рекомендацией. То были годы, когда из НКВД уходили этапы бывших чекистов, теряясь задними рядами за горизонтом. Шла в лагеря вся «гвардия» Генриха Ягоды, он же Енох Иегуда, как раз и организовавший тот голод на Украине и в Поволжье. Им требовалась смена, свято место впусте ведь не бывает, знаете ли. И новый железный нарком внутренних дел, Николай Ежов, уже спешно разыскивал новых сотрудников одной рукой, другой беспощадно иссекая старых. Курсы НКВД производили увеличенные наборы, не слишком обременяя себя детальной проверкой будущих сотрудников. Некогда! Со многими из них это случиться позже, в конце тридцатых, когда, спровадив в ГУЛАГ Николая Ежова, до ГУЛАГа он, собственно, не добрался, пристреленный, подобно бешенной собаке, новый начальник Лаврентий Берия, возьмется снова перетрясать свой аппарат, меняя отслуживших свое барышень и раскладывая по старым постелям новую панельную поросль. А тогда, в 30-е, Охриму Моргуненко справки вполне хватило! Получив два малиновых «кубаря» в петлицы, стал сержантом безопасности  и пришел на службу в РУ  НКВД в Киеве. Там он и служил до 37 года. Участвовал в чистке КОВО , пачками отправляя в лагеря военных. Крупной фигурой, он, пожалуй, не был, но здесь на юге, кадровые военные его помнили. И боялись! Причем совершенно не напрасно! В этом капитан Моргуненко был уверен свято!
Но Николай Ежов не задержался на наркомовской должности, пополнив своей персоной списки расстрелянных. На его место пришел Берия и начал уже свою, бериевскую, чистку. Такую же кровавую и не менее беспощадную. Охриму Моргуненко еще раз повезло. Он как-то был прикомандирован к старшему майору Рутману, служившему правой рукой новому наркому и сумел оказать ему некоторые, как оказалось, вполне запомнившиеся, услуги. Рутман, полагая, что ему уже пришла пора накапливать свои кадры, готовя свое будущее управление, как минимум, внес Моргуненко в списки тех, к кому следует присмотреться. В лагеря снова пошли другие, а Охрим Лукич, вскоре оказался на фронте, в роли начальника особого отдела полка. Рутман решил, что здесь его проще припрятать, давая пережить бурные события. Страшновато, конечно и слишком близко от передовой. Шальные пули нет-нет, а хоть раз в месяц, да залетают. Но новый благодетель не забывал его, и Охрим вскоре продвинулся по службе до заместителя, а позже и до начальника особого отдела дивизии, получив четвертую звездочку на погон . Знакомый, приехав из Москвы в их армию, по линии проверки особых отделов, шепнул капитану, что в Москве его не забыли, хотелось бы иметь хоть какие-то основания, для продвижения «перспективного» работника, и передвижения его «поближе к центру», а там и в сам центр, то есть в Москву. Только нужно иметь доказательства его «ценности»! Охрим, конечно, загорелся этой идеей, вынюхивая вокруг себя, изыскивая громкое дело. Не особенно оно и подворачивалось, тем более теперь, когда фронт ожидал очередного немецкого летнего наступления немцев. Воевать надо было, а не липовые «заговоры» бдительно «раскрывать». Оставалось нацеливаться на разведывательную деятельность, хотя это и было не совсем по «специальности» особых отделов. А что им по специальности, скажите на милость? Морды наедать, объедая солдат? Тупо допрашивать «с пристрастием» тех, кому посчастливилось уцелеть в гитлеровских лагерях и добраться до своих? Высматривать и провоцировать факты дезертирства? Этого для поспешного продвижения и выдвижения было очень и очень мало, хотя именно в этом Охрим Лукич и преуспел.
Поэтому рутинное сообщение из одной из рот их дивизии, о выходе на их передовой край в агентурно беспокойном районе поймы Неручи, разведгруппы соседней армии, он воспринял, как долгожданное сообщение о выходе немецкой разведгруппы, нацеленой на городок Лукъяново, где располагался штаб их 48 общевойсковой армии. Капитан уже видел себя награжденным и чествуемым, даже не попытавшись дать себе отчет, в свое ли он дело лезет. Ловить разведчиков и диверсантов дело СМЕРША, дело особых отделов – разбираться с личным составом той части, или соединения, к какому они причислены. Так что по букве закону даже разборка с членами группы капитана Козырева никак не входили в его компетенцию, а являлись безусловной прерогативой особого отдела 13-й армии. Но Моргуненко, немедля воспылав служебным рвением, послал своего помощника, лейтенанта Бегуна, приказав ему взять автоматчиков из взвода НКВД, арестовав и разведчиков и немца, привезти его в особый отдел. Сам же капитан приготовился вести допрос. Сколько-нибудь стройной концепции враждебных действий группы капитана Козырева, он не выстраивал, рассчитывая на то, что пригодные для оперативного раскручивания зацепки, даст первый же допрос, а тут еще доложили о выходе, уже на другом фланге участка их дивизии, еще одного разведчика, называвшего себя членом группы, все того же капитана Козырева. Отправив Бегуна, арестовать и того разведчика, он приказал доставить его и посадить отдельно от этих двух. Мест для рассадки арестованных у него было слишком мало и он решил, что, поместив капитана и младшего сержанта вместе, он допустит меньшее зло, нежели дав им переговорить с третьим членом группы. Отдельно ото всех сидел немецкий оберстинтендант, у капитана просто не нашлось машины, с действующим пропуском, чтобы отправить ее в армейский отдел СМЕРШа. В дивизии же таковой отдел, или хотя бы представитель этой структуры-«соседки» отсутствовал. Присутствие обертинтенданта при группе, как раз и смущало слегка ретивого капитана. Ну для чего бы, кажется, немцам отправлять в тыл врага разведгруппу, обременив ее, изначально, этим оберстинтендантом, не таким уж и маленьким бугорком в немецкой интендантской системе. Впрочем, капитан, уже уверивший себя, что это враги, пришел к выводу, что этот немец есть ничто иное, как достоверное прикрытие группы, которое, по коварному замыслу Абвера, должно было усыпить возможное, и даже вероятное подозрение советских органов. Впрочем, при разведчиках, кроме оружия карт и еды, еда, кстати, почти вся немецкая, было довольно-таки большое количество документов на немецком в резиновом мешке, какие могли прояснить некоторые детали. Однако, знанием немецкого языка, капитан Моргуненко обременен не был, он и по-русски то писал через пень-колоду. Документы так и оставались не просмотренными. Как, впрочем, и остальные вещи разведчиков. Что вещи? Вершина любого путного следствия – чистосердечное признание! Его надо добыть, выдурить, вызнать, выбить, наконец, любым способом! А уже потом от чистосердечного признания и раскручивать расследование, заставляя испуганных и забитых до полусмерти людей самих придумывать себе версию поведения, вербовки и засылки в тыл советских войск. Сколько таких дел-делишек, он уже сверстал в прошлом! И не считано! И, главное, все сходило. Почему не сойдет сейчас? Люди другие! Чепуха, панове-добродию, люди всегда одинаковые! Этих опалила война и выжгла из их душ излишнее покорство! Во дурь-то! Он тоже на войне не первый день, а у него из души почему-то ничего не выжгло! Да, а допрос, возможно, следовало бы начать с немца. Однако своего переводчика в дивизии не было, а обращаться за ним в штаб армии, капитан поопасся. Мимо особого отдела такое обращение не пройдет, а те, в армии, и сами не прочь «словить» немецкую разведгруппу. Там тоже мечтают о новых звездах на погоны и об орденах. Себя же капитан Моргуненко уже представлял в погонах майора, с орденом, лучше Ленина или, на худой конец, Красного Знамени, на груди. Очень красиво и стильно. И сочетается с его значком «Отличный работник НКВД». И новое место службы, желательно в особом отделе армии, а еще лучше, фронта. Подальше от передовой. Там уже можно станет мечтать и о Москве. Ожидая привода к нему капитана Козырева, он положил перед собой чистый лист и немецкую трофейную авторучку, выклянченную им у армейских разведчиков их армии. Когда разведчика ввели к нему, капитан долго и тяжело смотрел на него, гипнотизируя того своим, как ему казалось, совершенно проницательным и пронизывающим насквозь взглядом. Потом задал первый вопрос:
- Имя, звание, должность?
- Капитан Козырев, командир роты армейской разведки 13-й общевойсковой армии.
- Имя и отчество?
- Иван Петрович.
- Причина перехода линии фронта на участке 48-й армии?
- Находясь в рейде, узнали, что немцы перекрыли место перехода, намеченное на участке 13-й армии, а у вас тут удобные для форсирования фронта плавни. Вот мы и направились сюда. Вашу разведку должны были о такой возможности информировать.
- Сколько времени находились во вражеском тылу?
- Без малого, шесть дней. Да вы свяжитесь с подполковником Земцовым из штаба 13-й армии, он вам ответит на все ваши вопросы.
- Кто такой подполковник Земцов? Как его имя-отчество?
- Начальник разведки 13-й армии! Васильевич. Евгеньевич. Простите, товарищ капитан, а вы кто такой? Может этого вам знать, как раз и не положено?
- Вопросы, капитан, здесь задаю я! А я являюсь начальником особого отдела N-ской дивизии 48-й армии, и отвечать на мои вопросы вы обязаны. И знать мне положено обо всем, происходящем в полосе N-ской дивизии!
- Ну, хорошо, так я и отвечаю, только приказ на наш рейд отдавал сам маршал Жуков, капитан. Как бы он не осерчал на то, что вы чините нам задержку.
Крутой нрав маршала на фронте знали повсеместно, но Моргуненко полагал, что к тому времени, как Жукову станет известно о капитане, ему уже удастся выбить из него,  или его бойцов, нужные показания, каковые заткнут глотку настырному и резкому маршалу. И дадут возможность вступить в дело Рутману. Надо было немедленно приступать к выколачиванию информации. Его штатный костолом, большой специалист своего дела, старший сержант войск НКВД латыш Ян Калминьш, жестокий и беспринципный, убежденный садист, был уже вызван и поспешал к нему в отдел. Какова была судьба этого человека без рода, без племени, без родины, приведшая его в войска НКВД, капитан Моргуненко никогда не задумывался. Да и зачем бы ему? Потомок, наверное, одного из тех самым, легендарных латышских стрелков, геройствовавших в красной Москве самого начального периода советской власти. Уверенно и умело воевавших с безоружными, либо плохо вооруженными людьми, как это было во времена подавления бунта левых эсеров в Москве. Проявляя при этом чудовищную жестокость и еще более чудовищную беспринципность. Присоединение к СССР древних лифляндских и эстляндских вотчин русских царей, произошедшее незадолго до нападения Гитлера на СССР, вернуло им родину. Правда, не слишком они туда рвались, обсев московские кормушки НКВД. Ну да Бог с ними! Не в них, засранцах, дело. Главное, что сейчас он капитану был безмерно необходим. Капитан знал, что ленивому увальню-латышу потребуется добрых полчаса, чтобы преодолеть те 200 метров, что отделяли расположение взвода НКВД, где он квартировал, до его кабинета в штабе, он не хотел терять зря времени и задал самый интересовавший его вопрос:
- Капитан, давай начистоту! Это тебе зачтется дальше. Где, когда и кем ты был завербован? Каково твое задание в этом рейде по тылам наших войск?
Он видел, что капитан даже отшатнулся от него, глядя на него, как на сумасшедшего и продолжил:
- Ты ведь все равно все скажешь! Все и обо всем! Только будет это для тебя гораздо менее приятной процедурой!
Совершенно изумленный таким безумным подходом, капитан Козырев даже возопил:
- Да ты что, капитан, белены объелся? Говорю же тебе, позвони в штаб 13 армии и попроси подполковника Земцова!
Моргуненко прямо взвился со своего места и перешел на откровенный ор, пытаясь взять «на горло»:
- Ты еще мне станешь указывать, морда абверовская, кому мне звонить!? Не хочешь добром говорить, ладно, не надо! Скажешь в процессе «обработки»!
И улыбнулся очень нехорошей улыбкой, не предвещавшей Козыреву ничего хорошего. А тот тоже привставал:
- Ты, сволочь поганая, крыса тыловая, кого абверовской мордой зовешь? Советского разведчика? Да я тебя сейчас без мата, голыми руками задавлю, вошь лобковая!
Моргуненко дрожащими руками вырвал свой ТТ из расстегнутой загодя кобуры:
- Сидеть, тварь фашистская! Сидеть, сказал!
Козырев видел, что курок пистолета энкаведешника взведен, а флажок предохранителя тот опустил большим пальцем, выхватывая его из кобуры. Палец на курке заметно побелел. Выстрелит, сволочь? Это бы вряд ли остановило видавшего виды разведчика. Он уже намеревался перевернуть стол, уходя одновременно с директрисы огня, а там, то ли отоварить энкаведешника табуреткой по кумполу, то ли спроворить что еще, когда дверь у него за спиной открылась, и низкий голос с легким прибалтийским акцентом прогудел:
- Товарищ капитан, старший сержант Калминьш по вашему приказанию прибыл!
Сразу оценив шансы и успокоившись, Козырев сел на табуретку, словно и не было никакой стычки. Резко и пронзительно зазвонил полевой телефон на столе у особиста и тот сорвал трубку:
- Начальник особого отдела дивизии капитан Моргуненко!
Мощная мембрана донесла до всех присутствующих в комнате, густой голос командира N-ской дивизии:
- Моргуненко? Ноги в руки и ко мне!
- А что такое товарищ генерал-майор?
- Ну вот, стану я тебе еще по телефону докладывать! Сказано ко мне, значит, ко мне!
Вообще-то, оперативно начальник особого отдела мог в некоторых случаях, связанных с его спецификой, командиру дивизии и не подчиниться. Но пока результат не достигнут, обострять отношения с командиром дивизии явно не стоило, и капитан приказал Калминьшу:
- Так, сержант, бери этого, лейтенант Бегун пришлет к тебе с Пилипенко и другого арестованного и всеми способами добудь у них, где, когда и кто их завербовал работать на Абвер? А также, каковы конкретные цели их рейда по нашим тылам?
Конечно, выяснять эти и другие вопрос лучше было бы в его личном присутствии, но обстановка складывалась так, что ему срочно следовало явиться к комдиву, а отлагательств допрос уже явно не терпел, «капитан Козырев» уже явно показал свое антисоветское нутро, собираясь убить его, екапитана Моргуненко!. Калминьш ткнул, дисциплинированно повернувшегося к нему спиной Козырева,  стволом автомата, прогудев: «Вперед!», а Моргуненко вскочил, одел фуражку и побежал по вызову к генералу. Чего ему там могло потребоваться, козлу старому. Их комдив был немолод, глубоко за пятьдесят, и капитан, будучи тридцати с небольшим, считал его глубоким и безнадежным стариком. Вся его натура, рвалась бежать вслед за уже скрывшимися Калминьшем и арестованным, выяснять заказанные вопросы. А пришлось переться к комдиву, отбывшему, как нарочно, в полк.

КОЗЫРЕВ
Допрос у особиста не задался с самого начала, а когда Иван, наконец, осознал, какое бредовое обвинение ему здесь инкриминируется, он поначалу просто опешил. Каким ненормальным ишаком и параноидальным шизофреником надо быть, чтобы такую дурь гнать! Хотя, почему дураком, подумалось Козыреву, когда его уже конвоировал дылда-приболт. Сволочь-службист, энкаведешный, надеющийся пустым оговором выслужиться повыше! Мало среди них таких что ли? А сколько уже и вполне благополучно для себя выслужились. Умный и нисколько не зашоренный коммунистической пропагандой, человек, Иван, склонный и по натуре и по образованию к точному аналитическому мышлению, жил, разумеется, не зажмурившись и творившееся вокруг, в целом понимал. Отчего ж тогда  в конце тридцатых так много людей исчезло? Повторять их судьбу Ивану Козыреву явно не хотелось. Пока его вели к их клетушке, он прокачал всю ситуацию. Так, показания из них с Грабарем станут, по-видимому, выбивать. А ведущий его с видимой опаской громила-прибалт, явно местный заплечных дел мастер. Через минуту к ним присоединился еще один солдат с ППШ  с рожковым магазином. Прибалт именовал его Пилипенко, получалось несколько по-хохляцки «Пылыпэнко», гулким шепотом передавая, что капитан приказал им выяснить у арестованных, где кто и когда их завербовал для работы на Абвер? И каковы цели их группы в намечавшемся рейде по советским тылам. У арестованных? Значит сведут вместе с Петькой? Эт-то здорово! Хохол-младший сержант только что руки не потирал в ожидании развлечения. Сказал прибалту что другого фрица он в камеру уже отвел. А Иван, уже решив про себя, что дожидаться побоев им не след, ожидал прибытия в их «импровизированную камеру, где их с Грабарем держали до этого. Не начинать же половецкие пляски с опричниками прямо здесь. Шум поднимется, сбегутся служащие штаба. Найдутся еще дураки, каких придется успокаивать, чтобы в драку не вмешивались. Нехорошо получится. Свои собаки деруться, чужая шагай стороной! Правда, Иван, убей его Бог, не смог бы никак ответить, с каких это пор они с энкаведешниками стали «своими собаками»? Исходно-то принадлежа к безысходно разным псарням! А так, они с Грабарем тихо-мирно успокоят ретивых вертухаев и костоломов в отдельной и изолированной от посторонних камере и быстренько уйдут к своим. Перед штабом стояло множество мотоциклов. Он видел, когда их выгружали из машины. Часовой их не остановит, если не забыть про пояса. До выходящих из здания штаба, без специального приказа, ему дела нет. Ключи надо? Ага! Сейчас поищем! Больше нам делать будет не хрен! Станете вы Петруху Грабаря учить, как соединять провода в замке зажигания. И ловите конский топот и рокот их мотоцикла. Куда он поедет? Да к себе, в 13-ю. А что там? Выскочить на фронтовую дорогу и доехать до их армейской. Дважды проехав этим путем, капитан был уверен, что найдет, куда ехать. А вот в поведении своего начальства он уверен не был! Никто ж их не проверял, чем они дышат! А вот пугали в конце 30-х вполне изрядно! Могут ведь и струхнуть перед особистами, своими и чужими. Хотя, впрочем, Николай Павлович Пухов, струсит вряд ли! Пуганый, вроде как! Да и выхода иного Иван, как ни ломал голову, все не находил. Лучше вы конечно, кинуться во фронт, а там к любому из Константиновичей, либо Георгию Константиновичу , либо Константину Константиновичу . Там и не понять, к кому лучше? Рокоссовский сам сидел, знает это крапивное племя, как облупленных. И, вроде, не сломался. Жуков же сам не сидел, Бог миловал, но помог многим бывшим сидельцам, вон и Рокоссовскому тому же, Горбатову, да мало ли? И характером маршал по сравнению с генералом армии крут донельзя! А в данном случае это, пожалуй, то что надо. Так что, как бы из своей армии, им не пришлось мчаться во фронт. Однако ехать сразу в штаб фронта, Иван для себя почитал весьма затруднительным. Нет, конечно, сначала к себе, в армию. Хотя, быстро же он, блин, разъездился! Им-то с Грабарем еще от этих полудурков сбежать надо!
Наконец его привели, лязгнул замок на двери, а Пилипенко уверенно отослал солдата-охранника часа на полтора прочь. Погуляй, мол, служивый! Наверное, он входил в число фаворитов особиста, штатный костолом, по-видимому, поскольку солдат-энкаведешник безропотно снялся со своего поста и загрохотал сапогами к выходу из помещения штаба. А и с чего бы ему роптать, его не уголь грузить посылали, а отдыхать! Дверь камеры распахнулась, и его втолкнули вовнутрь, Петька, слава Богу, был на месте. Не придется искать их начкара и вырубать его, чтобы забрать ключи, по пути снимая пост на крыльце. А тогда уж и возле стоянки, наверное, придется, блин. Грабарь вопросительно вскинул глаза на капитана и, увидев его напряженное собранное лицо, немедленно собрался и сам. Слишком хорошо они знали друг друга, чтобы не понимать один другого без слов. Коротко кивнув себе за спину, капитан сделал короткий и неуловимый из-за спины жест рукой обозначавший самые решительные действия по нейтрализации этой пары. Его толкнули в спину и он, специально усилив толчок своим движением, оказавшись рядом с Петькой, шепнул ему краешком рта:
- Бьем по команде! Твой меньший!
А Калминьш уже, вихляясь и радостно придуриваясь, не терпелось ему, живодеру, направлялся к нему с обрезком веревки. Еще один такой торчал у него из кармана:
- Подайте сюда, пожалуйста, ваши ручки, капитан!
С комфортом любит работать, морда чухонская. Чтобы у жертв руки были обязательно связаны, не сопротивлялись бы, а Пилипенко, отвлекшись, раскладывал на столе бумаги. У прибалта автомат был за спиной, у Пилипенко – лежал на столе. Выросши в уральской деревне, где проживали и ссыльнопоселецы, и лишенцы, а в округе хватало и лагерей для зэка, капитан не впервой встречался с подобным мерзким представительством человеческого рода. Видал, как же. А потому и наливался неизбывной боевой яростью. Прибалт все приближался, а Пилипенко, отступив от стола с лежащим на нем автоматом, пробовал веревку на прочность. Пора, пожалуй, как бы поздно не стало!
- Бей!
Без голоса, только глубинным вздохом, выпалили капитан, нанося страшный удар ребром ступни, обутой в кирзовый сапог в причинное место прибалта. А Петька, он видел, уже катился кубарем под ноги Пилипенко. Попадание удара Козырева  по означенному месту, отметилось сочным и громким хрустом, похожим на хруст раскалываемого арбуза, а, потерявшего дар речи прибалта, мигом скрутило в тугую дугу. Отработанный удар ребром ладони под основание черепа прекратил жизненный путь отпетого палача и записного садиста-маньяка, Яна Калминьша. Этого капитан, положим, вовсе не хотел. Да что ж тут поделать! Уж так был ему поставлен этот удар, в обучающем лагере полковника Старинова, чтобы решать все проблемы и сразу! Он и решил! Вот только не создаст ли это им новые проблемы? Неведомо! Ладно, поживем – увидим! Может, и прожуем! А, может, и подавимся! Как знать, что день грядущий нам готовит, когда и эта ночь еще вся впереди!
Петька, подкатившись под ноги Пилипенко, не долго думая, засветил ему по обратному сгибу колен обеих ног. Тот, естественно, рухнул. Ага! Попытался бы он устоять на ногах, придурок! Не таких богатырей это с ног сносило! А Петька, не будь дурак, приласкал его кулаком по кумполу, рассчитывая на аккуратный рауш наркоз. Странно, но Пилипенко, похоже, не возражал против наркоза и тут же затих, только что губами сонно не чмокал. Капитан бросил младшему сержанту веревку:
- Вяжи козла, да основательнее! По ногам и рукам!
- А твой, командир?
- Остывает, слабак! Мертвые в преследователи не годятся!
- Не слишком ли?
- Может и слишком, Петя, вот только назад не вернешь!
- Ладно, командир, не журись, одной энкаведешной сволочью меньше стало! Боже, какая вселенская печаль! Я сейчас заплачу! Командир, у тебя нет запасного платочка? Свой я в плавнях потерял, когда фрицев на мешках свежевали!
По старой воровской еще привычке, въедаются они, Петька не слишком баловал своим вниманием любого взявшегося за обязанности вертухая. А посему, полагал он, и об этой шкуре всхлипывать незачем. Руки Пилипенко уже были добротно и со знанием дела увязаны, и Грабарь старательно вязал ему ноги. А капитан, скатав пилотку в тугой цилиндр, нажал на челюсти хохла и сунул этот импровизированный кляп в его распахнувшуюся пасть. Повернул ее там, чтобы зацепилась звездочкой за зубы и не поленился, содрав с хохла сапог, замотать ему низ морды собственной его портянкой. Теперь уж точно не выплюнет, скотина. А насморк у него, не дай Бог, так и соплями захлебнется, паскуда:
- Все, Петька, снимай с него ремень и подпоясывайся, бери автомат и ходу на стоянку мотоциклов. Там присмотрим, чтоб побольше горючего и дерем к своим! Возле часовых не задерживайся, проходи нагло и уверенно, как свой!
- Понял командир.
Пару минут они, сопя, приспосабливали пояса Пилипенко и Калминьша для себя, потом подхватили их автоматы и подсумки и чинно направились к выходу. По ходу капитан инструктировал Грабаря:
- Когда пойдем по коридору Петька, не стесняйся и красться по-тихому не старайся, греми сапогами от души. Это никому здесь не покажется подозрительным, в отличие от крадущегося шага. А встретим кого, смотри нагло, именно так, как смотришь, когда ходишь по штабу у нас. Понял?
- Понял, командир. Чего тут не понять? Пошли?
- Пошли!
И они выскочили в коридор. Козырев не поленился еще и закрыть двери на замок, ключом взятым со стола, куда его положил Пилипенко. Когда они, гремя сапогами, выбрались на улицу, Иван уверенно направился к транспортной площадке, охраняемой единственным часовым при трехлинейке на ремне, с примкнутым штыком. Зачем при транспортных площадках штабов эти часовые, не знает, пожалуй, никто. Они ведь ничего не охраняют. Но в инструкции по охране штабов прописаны, вот и стоят солдатики из роты охраны. А куда они денутся, раз положено им тут стоять? Служба, блин! Пока Иван прикрывал Петьку корпусом, тот соединил провода в замке зажигания, у облюбованного им мотоцикла, ударом ноги по рычагу стартера, завел его, и тот уверенно задребезжал двигателем. Капитан вскочил в коляску, а Петька с места, как прожженный помойный кот взвился в сиденье водителя. С места они стартовали резво, выносясь в славном темпе, на улицы притихшего поселка  беря курс на Дросково, севернее которого проходила разделительная полоса между 48-й и 13-й армиями. Фронтовая дорога, хорошо подсыпанная и накатанная, катилась под колеса их мотоцикла. Еще выезжая на это дорогу, Козырев размахнулся и от души запустил ключ подальше. Нехай ищет потом, особист засраный! Ровно и приятно рокотал мотоцикл, а часы, снятые Грабарем с Пилипенко, по въевшейся с некоторых пор привычке, показывали полночь. Они рвались к себе, перегоняя какую то отнюдь не короткую колонну, откуда им стал какой-то майор из машины за бронетранспортером делать знаки, мол, давайте-ка сюда, голуби. Петька обернулся на капитана, что делать станем? Тот отмахнулся, исполняй, мол. И они, умерив ход, прижались к обочине. Машина майора вскоре подъехала к ним, и майор стал выяснять, кто они и почему дерзнули обогнать машину самого маршала Жукова?
- Так мы же, товарищ майор, его приказ как раз и исполняем!
Обрадовался капитан.
- Это как?
Изумился майор, но в это время с ними поравнялась машина самого маршала, Петька потом разочарованно говорил: «И ничего особенного! Машина, как машина. А я то думал!», притормозила рядом и хрипловатый властный голос спросил из опущенного окна, возле заднего дивана,  где в уютной тьме салона отсвечивали золотые погоны с огромной звездой:
- Ну, кто такие, майор?
Майор подлетел к машине и вытянувшись доложил:
- Разведчики, вроде. Говорят, что выполняют ваш приказ, товарищ маршал!
- Здесь, майор, все, так или иначе, исполняют мой приказ! Так, офицера давай сюда!
- Есть!
И обернувшись к мотоциклу, майор крикнул:
- Капитан, подойдите сюда! Оружие оставьте в мотоцикле. Козырев вылез из коляски, оставив в ней автомат, и приблизился к машине маршала. Впервые в жизни у него дрожали ноги, такого и в рейдах не бывало никогда:
- Товарищ маршал Советского Союза, капитан Козырев, командир разведгруппы 13-й армии по вашему приказу прибыл!
- Садись, капитан, сюда!
Сказал Жуков, отодвигаясь на сиденье. Капитан юркнул в машину и уселся на мягком и добротном кожаном диване.
- Поехали дальше, а мотоциклист пусть едет с тобой, майор!
Распорядился Георгий Константинович и тут же обратился к капитану:
- Из 13-й говоришь? А мы разве не в полосе 48-й едем?
- Недавно ее покинули товарищ маршал, только разрешите доложить?
- Ну, давай! Для того и зван был!
И капитан коротко, но связно, без своих комментариев, доложил суть дела, кто они что произошло и каковы результаты. Он думал, что удача с попаданием на машину маршала, продолжает их удачу, отметившую весь этот рейд! Этот уж точно не забоится! Невместно ему! Положение обязывает никого не бояться, кроме, разве что, Верховного.
- Так, говоришь, особист с тобой в свои игры играть стал, хотя ты ему и сказал, что выполняешь мой приказ? Но я то тебе лично ничего не приказывал!
- Когда нам отдавали приказ, командир разведки 13-й армии, подполковник Земцов, особенно упирал товарищ маршал, что взять «языка», причем информированного, а не попку-взводного, именно ваш, персональный приказ!
- Это точно мой и даже, кажется именно в таких выражениях, как я тогда сказал! Ну и кого же ты привел?
- Оберстинтенданта, инспектировавшего интендантский отдел штаба армии, его документы и документы оберстинтенданта из штаба армии, а также некоторые наши наблюдения, товарищ маршал, какие показались мне важными.
Так, капитан! А особист что ж? Прихватил оберстинтенданта?
- Так точно, товарищ маршал!
- А с подполковником Земцовым связаться отказался?
- Так точно, товарищ маршал!
- Подполковник, майора срочно ко мне!
Распорядился Жуков. Остановив машину, подполковник на переднем сиденье, начальник охраны маршала кинулся назад и вернулся через минуту с давешним майором.
- Так, майор, бери взвод автоматчиков и дуй в штаб N-ской дивизии, это в поселке, мы проезжали. Возьми с собой капитана, пусть присмотрит, чтобы все отдали. Заодно  дорогу толково покажет, не заплутаете! Их особиста арестовать, а  оберстинтенданта взять из-под ареста и доставить их ко мне. Я буду, наверное, уже в 13-й. Зависит от того, как ты обернешься! Все! Дуйте!

ЖУКОВ
Георгий Константинович снова облегченно откинулся на заднюю спинку дивана своей машины. Маршал тоже заметно устал за этот длинный летний день, наполненный докладами, просмотром документов и разъездами по различным соединениям. Нервничал маршал, предчувствуя большую свалку здесь под Курском, всех гонял, никому не позволил почивать после Сталинграда на лаврах. Следил, чтобы линию обороны повсюду готовили как бешенные. И уставал, конечно. Воля, волей, но он все-таки только человек. Не Бог, отнюдь, и даже не его посланник. Он еще оглянулся, чтобы увидеть, как капитан-разведчик, вместе с майором Владимирским, вскочили в «Студебеккер» с автоматчиками, майор в кабину, капитан в кузов и лихо развернувшись, используя всю ширину дороги, без обычных в таком случае дерганий туда-назад, понеслись обратно в N-скую дивизию. Капитан там, безусловно, все найдет. Свое, да не найти? А нюх разведчика? А сила воли? Капитан все найдет, а его адъютант майор Владимирский все спросит, тоже найдет с кого, ему не впервой. Майора с его требовательностью хорошо знали на фронтах. Он бы и этого капитана прищучил, за обгон машины маршала, хотя сам Жуков на все эти хохмочки с обязательным и буквальным исполнением Устава, кровью ведь писан, мол, смотрел сквозь пальцы. Но капитан Козырев сумел оказаться больше, чем нужен, самому Георгию Константиновичу и тем спасся от капитального внушения со стороны майора. А еще и результаты своего рейда-поиска спас. Эти результаты Жукову нужны были позарез! Тем более, если капитан не врет, и взяли они действительно оберстинтенданта, инспектировавшего всю группу армий «Юг». А в то, что капитан мог банально соврать ему, самому маршалу Жукову, Георгий Константинович, конечно же, не верил. Уж очень свирепая слава витала о нем в войсках, чтобы врать ему опасались и фигуры куда крупнее и заметнее, нежели какой-то незаметный армейский капитан-разведчик. От природы волевой, жесткий и умный, Жуков не был наделен излишним человеколюбием. Не добавило его, да и не могла этого сделать по определению, и та жизнь, какую маршал прожил. С младых ногтей, оказавшись в армии, начав с царских драгун, Георгий Константинович привык к армейской службе и продолжил ее уже в Красной армии. Он рос не так быстро, как делали это иные. В партию он вступил в 1919 году, годом позже вступления в Красную армию, но особой активности по партийной линии, ни в те времена, ни позже, Жуков не проявлял. Политическая жилка в нем напрочь отсутствовала. Наверное, это и спасло его в конце 30-х, когда угодили в ежовскую, а позже и в бериевскую мясорубку, четверо из шести первых советских маршалов, потащив за собой огромное количество менее звездного военного люда. Маршалов Жукову было жалко как-то не особенно. Он слишком хорошо знал цену и Тухачевскому, и Егорову, и Якиру, и Уборевичу, как, впрочем, и их уцелевшим тогда антиподам, Ворошилову и Буденному. Он великолепно видел, как, тогда, в гражданскую, прославленную и воспетую в начале 30-х, побеждали они только за счет подавляющего превосходства в живой силе, бросая в атаку на белые взводы целые батальоны, на роты – полки. А уж батальоны иной раз удостаивались атаки целой красной дивизии. Все что они тогда умели, так это гнать вверенные им войска, поэшелонно, в лоб, заваливая супостата телами своих мертвых бойцов. Они-то и прививали эту методу нынешней Красной армии, а их идейные последователи и ныне пытались воплотить это в жизнь. Правда, Тухачевский, в межвоенный период, нашел в себе силы поработать над собой, сказалась-таки в нем дворянская служилая косточка. Брать деньги и не служить, или служить плохо – стыдно! Он оказался застрельщиком всего процесса механизации Красной армии, стоял в истоках создания в ней крупных танковых соединений. Воспитывали же комсостав все эти Якиры с Уборевичами, а после их расстрела, и того хуже, Ворошиловы и Городовиковы с Куликами. Сами ни болта не рубившие, ни в стратегии, ни в тактике, малограмотные, едва расписаться умели и сильно пьющие. Таких они и отбирали, приближая к себе, наделяя высокими, не по Сенькам шапка, постами и чинами. И поддерживали их, покрывая все завороты. Результат в 41-ом проклятом, они зрели на своих качественно отрихтованных немцами лицах. Не сказать, чтобы Георгий Константинович умел воевать без больших потерь. Да и кому это удавалось, начиная с Первой мировой войны? Только тому, кто не воевал, да, может, американцам, умевшим всегда приходить уже на готовенькое. Но и дуром, в лоб, на укрепленные излиха позиции, без существенной атиллерийской и авиационной подготовки, да без танкового сопровождения, его пехота с привычным «Уря! Уря!» не бегала!  И пребывая в обороне, Жуков требовал от своих войск активности, где мог, контратаковал, организовывал противнику танковые и артиллерийские засады, артиллерийские мешки. Маневрировал как мог и войсками и огнем. Но, по настоящему, он впервые проявил себя при планировании Сталинградской наступательной операции. Да, Верховный, ревнуя его, к его же славе удачливого военачальника, особенно после Ленинграда и Москвы, отослал Жукова, вместо Сталинграда на второстепенный участок фронта подо Ржев, дал, так сказать, понять, ты, мол, Жуков, большой военачальник, но я тебя больше и сильнее, не забывай это! А он и не забывал собственно ни сном, ни духом. Пришлось смирить гордыню, перетерпеть. Тем более что их тогдашняя кровавая возня подо Ржевом, не позволила-таки немцам серьезно усилить деблокирующую группировку Манштейна, рвавшуюся на прорыв к Сталинграду, к окруженным солдатам Паулюса, за счет связанной этими боями группы армий «Центр». Но обида была, и обида не проходила!
Одного себе не мог простить Георгий Константинович, того, что перед началом этой войны, он со товарищи, не настоял на отводе основных сил Красной армии на старую границу, оставляя воссоединенные со страной по пакту Молотова-Рибентроппа западные территории, для их использования в качестве оборонительного предполья, населенного сверх всякой меры бойцами воспитанными по методикам полковника Старинова. Как никто другой Жуков осознавал полезность и плодотворность подобной концепции. Но попытки ее внушить Сталину ничего хорошего не дали, а исповедуемый им ворошиловский метод ведения войны, когда их войска оказались просто не готовы вести долгие оборонительные сражения, привели к катастрофе 1941 года. И несвоевременный отвод войск за Днепр на Украине, стоивший СССР ужасающей катастрофы под Киевом, тоже ложилось тяжким камнем на душу Георгия Константиновича. Да, тогда в 41-ом, когда довелось, он сумел ценой неимоверных усилий и потерь остановить немцев под Ленинградом, а позже, уже зимой, и отстоять Москву, добившись там первой победы над оголтелыми и уверенными в своей непобедимости, фашистами. Но потом был провал под Харьковом и долгий драп до Сталинграда, отмеченный бесчисленными потерями в людях, территории и боевой технике. Были утрачены в скоротечной операции, огромные территории с удобными для сопротивления позициями. Сейчас их требовалось брать назад. Но после Сталинграда он чувствовал и себя и войска и их командование к этому способными. Вот сейчас, когда немцы намеревались, кажется, вновь наступать, их следовало поколотить поосновательнее. К этому маршал Жуков, получивший это звание за Сталинград, так Сталин, похоже, рассчитался с ним за то, что не пустил самого Жукова туда, и готовил вверенные его попечению войска и именно для этого он хотел, как можно точнее знать состав и дислокацию немецкой наступательной группировки. Не слишком образованный человек, а Георгию Константиновичу всего-то довелось закончить в детстве три класса ЦПШ  в родной Стрелковке, Калужской области, и уже позже, обучаясь в скорняжной мастерской в Москве, он отучился по вечерам в двух классах городского училища, закончив его полный курс, Жуков всегда завидовал образованным людям. Потом была Первая мировая и Гражданские войны и свое образование он продолжил уже только после них на ККУКС  и КУВНАС , прообразе нынешней Академии имени Фрунзе. В большей степени военный самородок-практик, чем высокообразованный штабист, Георгий Константинович стал на практике шикарным военным профессионалом, много читая и занимаясь самообразованием. Так вот, повторяю, не слишком образованный человек, но занимающийся постоянным самообразованием, он на практике постиг непреходящее значение разведки и глубокой, агентурной и армейской, полевой. А, ни в коей мере не отличаясь излишним человеколюбием, требовал от армейских разведок, вверенных ему армий, все более плотного изучения разведкой, прилегающего к их полосам переднего края противника и его ближайших тылов. И «языков», «языков», «языков». Военный профессионал-реалист, Жуков не мог не понимать, что это неизбежно привносит высокие потери среди разведчиков. Но он прекрасно знал, что эти потери уберегут его от многократно больших потерь, какие может повлечь недостаточно точное знание начальствующим составом реальной обстановки на фронте  в ближайшем тылу немцев. Посему, любые помехи в деле ведения разведки Георгий Константинович и воспринимал, не просто как досадную глупость, а как попытки помешать именно ему, Жукову, исполнять порученное ему дело. И это восприятие заводило его, подготавливая наиболее резкие решения в отношении тех же особистов, представителей ведомства всесильного наркома Лаврентия Берия. Впрочем, Жуков принял решение не сдерживать своего резкого, тяготеющего к решительным действиям, характера и уже этой ночью, разговаривая с Хозяином по ВЧ, описать ему всю эту катавасию. Именно по ночам общаться с Хозяином было куда проще и спокойнее. Тогда к моменту вхождения Берия с жалобой на Жукова и военных, тот уже будет соответствующим образом настроен и Берия, пожалуй, только дополнительно огребет себе на орехи. Таковы были размышления высшего порядка, каким предавался маршал Жуков по пути в 13-ю армию, колыхаясь на удобном заднем диване своей добротной машины и прикрыв глаза. И подполковник, начальник его охраны и шофер боялись проронить хоть слово, или не усмотреть колдобины. Он, зная великую занятость Георгия Константиновича, в редкие минуты одиночества маршала, охраняли его покой, уподобляясь Церберам, не из страха, а исключительно за совесть человеческую. Приближались Поныри, где дислоцировался штаб 13-й армии, а там снова ждала маршала работа, как ни устал он ранее. Да и «язык» этот Жукову действительно был более чем нужен, что еще более уменьшало шансы капитана Моргуненко. Ибо просто не оставляло для него шансов, на счастливое разрешение, закрутившейся не без его изначального посыла, интриги!

КОЗЫРЕВ
А капитан Козырев, трясясь в кузове «студебеккера», вместе с автоматчиками, захваченными с собой майором Владимирский. Об этом адъютанте Жукова, капитан был изрядно наслышан и горько сожалел, что не прихватил из мотоцикла автомата. У майора, правда, были бойцы, но без оружия Иван ощущал себя еще тоскливее, чем голый человек, посреди людной улицы. Майора Владимирского, рассказывали в армии, Жуков каким-то образом, вытащил из застенков НКВД и взял ближе к себе, адъютантом, всецело полагаясь на его человеческие и профессиональные качества. Познакомившись с деятелями бериевских лагерей, майор был далек от их почитания и готов сделать все, что могло бы хоть сколько-нибудь компенсировать свои былые страдания в их застенках, еще столь недавние. Когда они уже направлялись к этой машине, майор бросил Козыреву:
- Ну что капитан, тряхнем крапивное племя?
На что Козырев, еще не остывший от так удачно прерванного ими знакомства с капитаном Моргуненко и его подручными, ответил как пионер:
- Всегда готов, майор!
И оскалился улыбкой, не обещающей ничего хорошего этому самому крапивному племени. От этого оскала-улыбки даже майору стало не по себе. Он уже осознал, что если что и убережет  энкаведещников 48-й армии от немедленной смерти, так это его присутствие. Он начал убеждать капитана в том, что виновников такого развития ситуации надо доставить к маршалу живыми. Вряд ли это станет для них спасением. Маршал, наскольно он смог понять, взбешен, противодействием особистов, а взбешенный маршал тяготеет к скорым и жестким решениям! Это он знал не понаслышке и майор почувствовал, что уже и капитан-разведчик проникается его уверенностью.
Обратный путь пролетел быстро. Они ворвались на улицы поселка, победно рокоча мощным двигателем «студебеккера», распугивая немногих по позднему времени прохожих и ночных фланеров ярким светом заокеанских фар. Шарахались от их «студера», рассмотревшие маршальский пропуск на стекле машины, встречные патрули. Задерживать? Кого? «Студер» с маршальским пропуском, груженный автоматчиками из охраны самого Жукова? Они еще не сошли с ума! Высвеченные на скамеечках целующиеся парочки, а таких с изгнанием немцев, объявилось сразу великое множество, неизменно, подобно нашкодившим уже диверсантам, прыскали в кусты, бросая целоваться. Собаки же, вновь внезапно объявившиеся во всех дворах, с уходом немцев, просто сатанели от ярости, исходя слюнями и яростью в истерическом лае. Помойный кот, вознамерившийся, было, перебраться через дорогу в преддверии их появления, замер, припав к дорожному покрытию и напрягшись, заслышав дрожь дороги под собой, под крупным зверем - «студебеккером». И, хотя, его кошачьей природе было ближе рвануть напрямик, через дорогу, кот убоявшись неизвестности, ждавшей его на той стороне дороги,  серой молнией метнулся обратно, к такой знакомой и родной щели в заборе. Как знать, что его там ждало, на той стороне, когда по много раз хоженой-перехоженой дороге, шастают такие звери бешенные! А рядом с майором облегченно вздохнул видавший виды фронтовой бродяга-водитель. Он, конечно, молчал, но был человеком с массой предрассудков и то, что кот предпочел убраться назад, посчитал очень добрым, можно сказать, счастливым, знаком. Занятому своими ощущениями и их подавлением водителю-сержанту, было не до наблюдения за его соседом по обширной кабине «студера», майором. А майор, тоже мысленно утер пот, переводя дыхание. Чертов котяра! Ловил бы себе мышей в ближайшем подполе, или обхаживал бы соседских кошек, почему-то майор был свято уверен, что это был кот – самец. Отмартовали ведь, усатые Дон Жуаны давным-давно, а все туда же – через дороги шляться! Нещадно визжа покрышками, «студер» вписался в поворт, выскакивая к зданию бывшего управления районной МТС, где размещался штаб N-ской дивизии. Капитан из кузова, наклоняясь к открытому стеклу шофера, командовал, где поворачивать. Майор посчитал необходимым, поначалу поставить в известность командира дивизии о действиях его особиста, хотя, отвечая за все, происходящее в расположении дивизии, как раз за особиста, он, пожалуй, и не отвечал и в дела его вхождения не имел. Так уж были поставлены дела у этого ведомства. Не за это ли, их так вечно и повсюду недолюбливают в армии.
Поднятый с походной раскладушки 50-летний генерал-майор, судорожно натягивал гимнастерку под нескромными взглядами майора Владимирского и капитана Козырева, хотя, последний, и поспешил полуотвернуться к занавешенному окну. Неудобно было ему рассматиривать уже всерьез дряблеющее тело генерала. Майору же отворачиваться было некогда. Он четкими, рубленными фразами, вводил комдива в произошедшее в его собственной дивизии. Тот прекрасно зная суровый  резкий характер Жукова, и, понимая, какую огромную власть имел сейчас у себя за спиной этот майор-адъютант, трепетал, как попавшийся в чужом саду мальчишка, не попадая ногами в сапоги. Ему, в его возрасте, значительно за 50 лет, совершенно не улыбалось стать объектом необоримого маршальского гнева. Сопровождаемые генералом, они прошли длинным коридором до кабинета особиста. Капитан Моргуненко, только недавно отпущенный генералом, после разноса, за действия его подчиненного, полкового особиста, высмотревшего не имевший место самострел, вернулся к себе в предвкушении продолжения допроса уже «размятых» как следует Калминьшем и Пилипенко, подследственных.

МОРГУНЕНКО
Вызов к командиру дивизии из-за пустяшного эпизода, когда начальник особого отдела полка старший лейтенант госбезопасности Зуб, обвинил молодого, только что прибывшего на фронт лейтенанта из училища, еще с совершенно необмятыми погонами с двумя еще абсолютно не потускневшими звездочками, в злонамеренном самостреле. Основания, вообще говоря, были. Касательное ранение в плечо, чуть пониже того самого необмятого погона. Ранение со следами обгорания гимнастерки вокруг входного отверстия, что, казалось бы, указывало на действительный самострел. Да только ожог был очень мал, что особист списал на удачливость лейтенанта. И, не производя дальнейшего расследования, акцентируя эту работу, как результат своей бдительности, подал ее дальше, как проверенный самострел, отправляя молодого лейтенанта прямиком под трибунал. А оттуда путь дальнейший ясен – то ли вышка, то ли штрафбат. И смывай кровью не совершенный грех! Но командир полка, молодой и ярый подполковник Глызин, оказался парнем не промах и, воспользовавшись визитом в полк начальника политотдела армии, при нем произвел дорасследование инцидента, получив справку у медиков, что такие ожоги часто бывают следствием попадания трассирующей пули. Точно определив по свидетельским показаниям место, где стоял лейтенант при получении ранения, выколупали из бревна наката и саму пулю, подтвердив, что она была действительно снаряжена трассером. Да и само ранение случилось у блиндажа командира батальона, откуда лейтенант недавно вышел покурить. Нашлись и прямые свидетели самого инцидента, которых Зуб, собственно, и не искал. Два телефониста и ординарец комбата видели, как лейтенанта укусила пуля. Один из телефонистов же, по приказанию ординарца и отвел лейтенанта в ПМП, где ему и оказали первую помощь, перед отправкой в медсанбат. Да и сам лейтенант, оказавшись в медсанбате, задерживаться там не стал, а сразу вернулся назад, в свою часть. И немедленно попал под облыжное обвинение. Вот и гори после этого на службе! Остался бы в госпитале, может и избежал бы. Хотя, это вряд ли. Но командир полка продолжал сражаться за своего офицера и за честь полка. Потому что такое пятно на его репутации, было ему совершенно незачем.
И вообще молодые офицеры только из училища реже кого иного попадают в такие коллизии. Они спят и видят себя совершающими немыслимые подвиги во славу Родины. Пространно расписав капитану весь ход расследования, командир дивизии свозил особиста в полк, извиниться от имени службы перед офицерами полка и перед тем самым раненым лейтенантом. И там же угрожая специльным рапортом в армию, заставил объявить ретивому старшему лейтенанту НКВД Зубу о его неполном служебном соответствии. Очень уж не хотелось, но пришлось. Именно теперь никакие такие осложнения Моргуненко нужны не были, а ради этого, если бы потребовалось, он того же самого старлея Зуба и лично бы пристрелил! Подумаешь, тоже из органов! Когда это эти самые органы на такие мелочи смотрели! Если надо для дела, таких Зубов, можно было рвать во множестве, в ассортименте, я бы сказал!
Вернувшись к себе через добрых полтора часа, он заслушал доклад караульного, что Калминьш и Пилипенко завели арестованных в камеру, приказав ему уйти на полтора часа. А когда он вернулся, дверь в камеру была заперта, а оттуда не раздавалось никаких звуков. Обеспокоенный автоматчик вызвал дежурного по взводу. Тот принялся разыскивать ключ. Он закрывал дверь только снаружи, но его нигде не было. Ничего о том, где находятся Калминьш, Пилипенко и их подопечные никто не знал. Часовой на входе в штаб о выходе этих четверых из помещения штаба доложить не мог, а часовой у стоянки автотехники докладывал об угоне двумя вооруженными людьми в камуфляже разведчиков, мотоцикла с площадки, что выявилось только недавно. Когда явились настоящие хозяева мотоцикла.
Закипая безудержным гневом, капитан арестовал тех, у кого угнали мотоцикл и бойца-часового. Не зная, правда, куда их посадить, он отправил их под охраной трех бойцов НКВД в расположение своих подчиненных – взвода войск НКВД, рассчитывая начать их допрос потом, когда найдут исчезнувших четверых. Показания часового у автостоянки, зародили в его душе сомнения, а не сбежали ли, капитан и младший сержант. Вызванный лейтенант Бегун доложил, что он, не продвинувшись с допросом арестованного, назвавшегося младшим сержантом Петром Грабарем, отослал его на обработку, даже раньше, чем Моргуненко отослал для этого же капитана Козырева. Ну, хорошо, сказал себе Моргуненко, предположим, что те двое, что угнали мотоцикл, Козырев и Грабарь, где же тогда Калминьш и Пилипенко? И где ключ от камеры? И почему часовой у двери штаба их не видел? Подумав немного, Моргуненко арестовал и часового, даже не известив об этом начальника караула. Арестовал на посту, преступая против устава и всех армейских порядков. Потому майор Владимирский с капитаном, генералом и автоматчиками никого и не застали на посту, убедившись, что в дивизии творится полный и окончательный бардак. Какого и в трагическом для армии, роковом 41-ом, старались избегать. Владимирский спросил капитана:
- Ваша работа, разведчики?
- Никак нет, майор! Зачем нам было часовых-то трогать? Нам они не мешали!
Отказался немедленно капитан. Согласившись с ним, майор, оставил на охране двоих своих автоматчиков, с остальной компанией прошел во внутрь.
Моргуненко сидел за столом перед керосиновой лампой, чертя на бумаге каких-то чертиков. Перед ним стояла бутылка «Московской» и стакан, лежал кусок колбасы и хлеб. Три четверти бутылки уже оказались выпитыми. Водкой капитан лечил расстроенные нервы. Она же, казалось ему, помогала в его непростых раздумьях. А все свободные солдаты, подчиненного взвода НКВД, бестолково бегали повсюду, стараясь найти хоть какую-нибудь информацию об арестованных. А перед входом в штаб, закипал еще один конфликт. Разводящий, придя с бойцом, сменять часового, узрел чужих автоматчиков у входа и не обнаружил там своего часового, которого он и пришел сменять. Служивый не знал, что ему и думать. Как всегда, в таких случаях, вспоминается Устав караульной службы. А действие рекомендуемые им, далеко не самые либеральные. Автоматчики майора тоже пребывали в растерянности, ибо, оставляя их тут, конкретного приказа, как поступать в таких случаях, майор им не оставил, а Устав караульной службы, понятное дело, ничего подобного не описывал. Дело вполне явственно припахивало боестолкновением в штабе и его ближайшей окрестности. Первым опомнился капитан Козырев, заслышав крики с улицы:
- Там, кажется, смена караула пришла, а о том, что там твои ребята, майор, их не предупредили. Как бы какой хрени бесподобной не случилось!
Командир дивизии и Владимирский, опомнившись, поспешили на шум. Боевое столкновение в штабе дивизии, им обоим было совершенно ни к чему. А злость против Моргуненко, организовавшего им всю эту дурь, закипала уже по-настоящему. Выйдя на крыльцо помещения штаба, генерал и офицеры быстро навели порядок, восстановив пост от роты охраны штаба, но и оставив при нем двух тех же автоматчиков Владимирского, задерживать всех служащих НКВД, пытающихся войти в штаб, или просто проходящих мимо. При попытке улизнуть, или оказать сопротивление, приказано было не церемониться, а стрелять. Все остальные визитеры и посетители должны были проходить обычным порядком через часового роты охраны. Офицеры продолжили свой путь к кабинету Моргуненко. Когда они, раскрыв нараспашку дверь, вошли в кабинет особого отдела, глаза особиста просто полезли на лоб, как в прямом, так и в переносном смысле. Капитан, пользуясь его замешательством, проскользнул ему за спину, а майор, прямо с порога, начал:
- По личному распоряжения заместителя Верховного главнокомандующего, маршала Жукова, вы капитан подлежите немедленному аресту, за препятствование выполнению задания маршала разведгруппой 13-й армии! Капитан Козырев, арестуйте капитана Моргуненко!
Козырев быстро расстегнул кобуру, вытащив оттуда пистолет. Грешным делом подумал – век бы такими делами заниматься:
- Снимите ремень, арестованный!
Моргуненко с отчаянием глядя на генерал-майора, словно ожидая от него защиты, снял ремень и несмело протянул его Козыреву. Тот взял и приступил к личному обыску капитана. Вытащенные из его карманов добротный перочинный нож, зажигалка, пачка папирос и платок, легли на стол.
- Оружие капитана и его вещи прошу вас, пока держать у себя!
Приказал ему Владимирский, а сам приступил к дальнейшему исполнению приказа маршала:
- Капитан, вами задержан также немецкий оберстинтендант, приведенный капитаном Козыревым и его товарищем. Где он?
- В-в к-камере…
Заикаясь и не сразу как-то, промямлил Моргуненко, а генерал-майор, приоткрыв дверь, распорядился:
- Эй, кто там!? А ну, разыскать где там, в камерах особого отдела, немецкий оберстинтендант!
На коридоре немедленно возник топот многих сапогов. Через десяток минут в закрытую дверь постучали и, войдя, молодой подполковник четко доложил, что в камере №1 действительно обнаружен немецкий оберстинтендант, а в камере № 3 найден человек в камуфляже разведчиков. Его на всякий случай привели сюда. Камера №4 заперта, ключа от нее не нашли. Больше камер за местным НКВД при штабе не числилось. Была парочка еще на гарнизонной гауптвахте, но та далеко и вряд ли там капитан держал кого, интересующего майора. Услышав про человека в камуфляже разведчиков, Иван испросил майора разрешить ему посмотреть, кто там. После кивка майора, он, выскочив в коридор, вскоре радостно возопил:
- Тархов!? Толик!? Живой!?
- Командир! Ты здесь!
И оба офицера радостно обнимаются. Но, следует вопрос Козырева:
- А Виталик?
- Погиб! Преследуемый немцами, был ранен и, избегая угрозы захвата в плен, подорвался лимонкой. Я его похоронил, было время. Девятерых из тех 13 фрицев, что видели в Змиевке, мы с Виталиком взяли к ногтю!
- Эх, жаль Виталия. Что фрицы! Их много, на наш век этого дерьма достанет! А вот Виталька был один! Ладно, Толик, после печалиться станем, сейчас с местными делами надо разобраться! Откуда фингалы?
Поинтересовался он, рассмотрев синяки и ссадины на лице у Тархова.
- Местный помощник особиста допрашивал, лейтенант Бегун. Оставил на память!
- Ясно! Идем!
И войдя в кабинет особиста, представил Тархова майору:
- Третий член нашей группы, младший лейтенант Анатолий Тархов, тоже вышел и тоже арестован здесь и даже был избит помощником этого!
Презрительно указал подбородком на Моргуненко. Тот только промямлил:
- Его допрашивал лейтенант Бегун!
- Лейтенанта сюда!
Крикнул майор в коридор и, повернувшись к Козыреву:
- Ну а четвертый ваш, что же?
- Четвертый наш погиб, к сожаленью майор!
- Это точно, капитан?
- Точнее некуда! Толик его сам и схоронил.
- Та-а-ак! Ну а вещи их где?
Повернулся Владимирский к Моргуненко
- З-здесь рядом, т-товар… г-гражданин майор, в комнате для доказательств и следственных материалов…
- Ключ, падла!
Получив ключ, он сунул его в руки ближайшего своего бойца:
- Открой дверь по соседству, быстро!
Забрав свои вещи и арестовав Моргуненко и Бегуна, они погрузившись все в «студер, уже далеко за полночь выехали из штаба N-ской дивизии 48-й армии, подавшись все в том же направлении. На Поныри. Туда, где дислоцировался штаб 13-й армии. Тархов и Козырев сидели у самой кабины машины, зажав плечами меж собой оберстинтенданта. Счастливые и успокоенные. Они ехали, наконец-то, домой. И их бесценный трофей с ними! Что будет дальше? А не хрен ли с ним, с тем дальше? Что будет – то и будет! Коль Бог не выдаст, так и маршал не съест!
А Моргуненко с Бегуном, сидели у разных бортов кузова, зажатые плечами автоматчиков Владимирского. Капитан не понимал чего ему и думать. Крутой норов Жукова он знал достаточно, свою «провинность», к этому времени, уже довольно глубоко осознал. Только вот станет ли Жуков рассматривать ее, как провинность. Не примет ли маршал все это гораздо круче? Это было бы вполне в его характере! Сейчас ему уже и его прошлая должность начальника особого отдела N-ской дивизии казалась весьма удобной и вполне терпимой. А, главное, по нынешнему времени, эта должность вполне располагала зажиться на этом свете. А тут!...
Мысли его заместителя и помощника Бегуна были еще путанее. Тот ничего не понимал. Он только просто исполнял порученное ему дело, аккуратно и старательно. Ну, подумаешь, раза три ударил того разведчика. Так ведь товарищ капитан сказал, что он шпион немецкий. Нешто ж и немецкого шпиона нельзя ударить?

ТАРХОВ
Анатолия особисты разоружили сразу, не дав ему ни в чем разобраться. Но обыскали плохо, забыв найти гранату и финку засапожник. О них бойцов НКВД не предупреждали инструкции, а похвальный в других местах, процесс работы собственной головы, в их ведомстве, давно уже не поощрялся, приводя сплошь и рядом к стенке, а потому, и практиковался невероятно редко. Отобрали, разумеется, все вещи, особенно те, что были изначально на виду: автомат, «лифчик» с запасными дисками, люггер без глушителя, глушитель Толя еще в плавнях свинтил и запрятал в задний карман-клапан камуфляжа, изъяли оба мешка, тем более что Виталиков так и лежал внутри его собственного сидора. Вылезши на берег, и разобрав свой импровизированный плотик, Анатолий повытаскивал камыш из сидоров и привел их в нормальный вид. Из Виталикова мешка сопрут, гады, небось оба пузыря, и коньяк и ром. А жалко! Очень уж хотелось бы попробовать. Ладно, там, сыр, шоколад и колбасу, это черт с ним. Это им часто попадается, а вот коньяк, как его там называл капитан, «Энсси», кажется, он слышал о таком не раз, а вот пробовать не довелось. Да и ром, не какой там нибудь, заштатный, а настоящий ямайский. Толик еще не ощутил, что речь, как и обычно, в рейде, снова зашла о жизни и смерти. Он ведь вышел к своим! К своим, вчувствуйтесь в это! Он выжил! И бурно собирался жить. Его привезли в поселок, через который шла трасса. Неплохо изучивший карту местности,  том числе и в полосе соседней армии, Анатолий отметил, что дорога то, как бы не фронтовая. Хотя именно сегодняшним днем фронта они почти никак не ощущали. Гремела артиллерия южнее и севернее, конечно, как без нее, вот только весьма слабо. Кое-где постреливали, но вот это уж совершенно кое-как. И вообще, по-видимому, в ожидании значительных событий, локальная война на их участке фронта текла совершенно вяло. Чувствовалось, что немцы к чему-то готовятся, а мы их совсем не стремимся задирать. Ждем, когда окончательно просохнет, и старательно строим укрепленные полосы. Толя никак не был начинающим новобранцем, за свою полуторагодовалую жизнь на фронте насмотрелся всякого, и в этом деле кое-что понимал, без дополнительных объяснений.
Когда полуторка особого отдела, подрулила к большому каменному зданию, возле единственного входа в которое, топтался часовой с трехлинейкой и игольчатым штыком-багинетом, Толя решил, что они приехали. Это и есть штаб. А где еще и быть особому отделу, как не в штабе? Не на передовой же, в самом-то деле? Нет, ребятки, передовой эти умельцы не любят. Там ведь, случается, стреляют, хотя бы иногда. И прилетает иногда даже тем, кто не в окопах. А что, и очень даже просто!
Его привели в камеру без мебели, только старый замызганный тюфяк лежал на бетонном полу и тускло светила обсиженная мухами маленькая лампочка. По-видимому, местную электростанцию удалось починить, вот и были славяне со светом. Единственное оконце вверху, забрано добротной свежее сваренной из железных прутьев решеткой, занавешено для светомаскировки. Влип он, кажется, ой влип! А вот граната у него точно при себе, и нож имеется, значит, чтобы не случилось, еще покувыркаемся, братцы! Жаль только, блин худой, от немцев ушел, так вот еще со своими повоевать, наверное, доведется, мать их сено ела, не было овса! Толя успел насидеться на матрасе и подумывал уже, а не прилечь ли ему, когда в замке провернулся ключ и в камеру вошел давешний лейтенант и боец с автоматом. Лейтенант страховал бойца, пока он связывал Тархову руки за спиной, только делал он это безграмотно. Специально напрягая мышцы рук, Толя добился того, что связан он оказался весьма вяло. Привыкли, гады, энкаведешные, что им не сопротивляются, вот и не умеют, паразиты, ни хрена! Реши бы он действовать, легли бы оба здесь же, ну, а теперь-то что ж! Дал себя связать, парень, терпи теперь, пока терпелка не сломается. Лейтенант отдал автомат солдату, в котором по выговору за версту чувствовался хохол, и они на пару повели младшего лейтенанта в комнату, где стоял простецкий деревенский стол, две табуретки и больше ничего. Сев к стене за стол, лейтенант показал Тархову кивком место напротив себя, садись, мол. Сам же немедленно надул щеки, принимая, как ему, наверное, казалось, значительный вид. Сесть пришлось, хотя Тархов и терпеть ненавидел сидеть спиной в открытое пространство. Предпочитал всегда иметь за спиной что-то существенное и труднопреодолимое. Стенку, например. Но спиной к стене сиеде лейтенант-особист. Он и задал первый вопрос, вполне стандартный:
- Фамилия, имя, отчество? Звание и должность?
- Тархов, Анатолий Петрович. Младший лейтенант, заместитель командира роты разведки 13-й армии.
- По какой необходимости оказался в полосе 48-й армии? Или у вас в разведке не учат ориентироваться?
- Место перехода группой линии фронта, намеченное также и для возврата, оказалось обнаружено и взято под контроль немцами. Идти к южному пункту возможного перехода, было далеко, решили производить обратный переход в полосе вашей армии. Да вы позвоните своему начальнику разведки армии, он вам все подтвердит, их предупреждали!
Лейтенант, глядя на него, ощутимо кивнул башкой, а на левую почку Тархова, обрушился страшный удар приклада автомата. Толю так и скрутило болью, он упал с табуретки. Блин! Как знал, что нельзя поворачиваться к этим гадам спиной, думалось ему сквозь крутящую боль в пояснице и пониже. Солдат-хохол поспешил поднять его и снова посадить на табуретку:
- Таке враженне, та-арищ лейтенант, не ждал приблуда нашего приветствия!
- Не ждал, Пилипенко, совсем не ждал.
И уже обращаясь к Анатолию, прошипел ему в лицо:
- Не сметь врать мне, сволочь шпионская! Я под тобой на три метра сквозь землю вижу! Где, кем и когда завербован работать на Абвер?
- Ты что, лейтенант, с ума спрыгнул! С крышей не порядок? В командировку уехала? Какой Абвер, на хрен?
Снова кивок головой и Пилипенко въезжает по второй почке.
- Ну, вражина, надумал?
- Да пошел ты на хрен!
-Давай!
На этот раз Пилипенко вмазал ему по глазу, придержал, чтобы он не упал и от души добавил по соске. Лейтенант подскочил, снова пнул Тархова, по все еще ноющей после первого удара, почке, и стал, широко расставив ноги. Заорал:
- Кто тебя завербовал, сволочь?
Но Толя, собравшись и извернувшись, нанес ему добротный и хлесткий удар ногой в пах. Тому сразу захорошело, аж слезы из глаз брызнули, как из спелого помидора при надкусывании, бывает, брызжет сок, а Пилипенко кинулся обрабатывать лежащего на полу младшего лейтенанта ногами. Раз пять шесть ударив его ногами, подхватил с пола и, оттянув табурет от стола, посадил. Лейтенант-энкаведешник к этому времени оказался способен кое-как дойти до своей табуретки и сесть, прислонившись спиною к стене. На глаза у него все еще наворачивались слезы. Не любит эта сволочь по своим невыразимым получать, ой, не любит. Наверное, редковато им и достается. Надо бы почаще, для тренировки ощущений, чтобы не забывались. А что до его, так он бы с удовольствием ходил бы и всю эту мразь в очередь по паху отоваривал. И денег бы за такую работу не спрашивал! Трудился бы, из самых что ни на есть, альтруистических соображений. Правда, правда! Вот перекрещусь, что не вру, только руки развяжите. Тогда я еще и вас перекрещу обоих, даст Бог! Верну в лоно святой матери-церкви. И епитимью  наложу особую! В это время в комнату заглянул огромный, как платяной шкаф в старом купеческом доме, прибалт и с легким чухонским акцентом сказал:
- Товарищ лейтенант, товарищ капитан приказал, чтобы Пилипенко шел со мной на обработку арестованных!
- Ладно, только отведите этого гада фашистского в камеру. Я его позже допрашивать стану!
Отлежаться видно захотелось, паскуде. А его Пилипенко за ворот вздернул со стула и толкнул стволом автомата вперед:
- Пшел вперед, сволочь!
На пару с прибалтом они привели его в давешнюю камеру и закрыли дверь с той стороны, оставив Анатолия думать, что же ему сделать. Потом он услышал, как в соседнюю камеру кого-то привели, отослав перед этим солдата-часового подальше. Тот, гремя сапогами, ушел. Однако, очень скоро дверь по соседству загремела вновь. Ее, слышно было, аккуратно заперли и можно было еще разобрать, как беспечно гремя сапогами, двое стали удаляться из коридора. Знать бы Толе, что это капитан с Петькой, ведь можно было бы и позвать. Но он, отупев от усталости за два длинных дня и абсолютно бессонную последнюю ночь, повалился на матрас, сильно болели обе почки и ребра, как бы не сломал их подонок Пилипенко. А язык слизывал с губ быстро засыхающую солоноватую пряную кровь. Бесконечная усталость этих шести суток, и особенно последних двух, все-таки взяла свое. Тархов и сам не заметил, как его сморил тяжелый сон, изобилующий кошмарами и особистами, что, в принципе, все едино…
Вырвал его из этого сна грохот замка во входной двери. Заглянувший в камеру незнакомый боец, не закрывая дверь и, как показалось младшему лейтенанту, радостно крикнул кому-то:
- Есть здесь один! В таком же камуфляже!
И уже вдвоем с еще одним бойцом, они вошли в камеру и подошли  младшему лейтенанту.
- Встать сможешь?
- Смогу. Только развяжите руки, затекли, сил нет.
Пока те вели его по длинному коридору, с массой выходящих на него дверей, он усиленно разминал руки, готовясь к действию. И прикидывал как кого и чем отоварить при случае. Нет, вы ребята, как там себе хотите, а он назад в камеру не ходок. Ему бы только руки подразмять, как следует, а там он за себя и сам свое скажет, без сопливых. Его подвели к двери и боец, постучавшись, вошел туда, но вскоре вышел. Толя уже начал было рассчитывать свое будущее движение, собираясь внутренне. Руки слегка отошли после долгого пребывания в связанном состоянии, восстановился и нормальный ток крови. Перестали ныть почки и ребра. Организм наливался силой, готовясь к предстоящему бою, возможно уже и последнему! Вот только народу с автоматами в коридоре до черта. Подождать еще малек? Опасно, ч-черт! Как бы опять к этой сволочи лейтенанту в камеру не угодить. Правда, нигде не видно ни Пилипенко, ни давешнего прибалта, ни вообще бойцов НКВД. Вокруг все действительно свои, армейские. Лучше, наверное, погодить с резкими действиями! Но в это время дверь открылась и, обходя ее, распахивавшуюся в их сторону, вышел… капитан Козырев и кинулся к Тархову с сияющим лицом. А Толя совсем уже, было, решил, вот он момент! Танцуем! И облегченно оборвал свой танец, даже и не начиная.
Потом были объятия, какие-то вопросы, их Толя помнил слабо. Привели немца, которого они захватили, а лейтенант, его допрашивавший, и какой-то капитан, тоже из  НКВД, без поясов, под охраной автоматчиков, стояли здесь же. Хотелось подойти к нему и вдумчиво, душевно, отоварить, гада, по роже. Но, в присутствии генерала, Толя сдержался, и делать этого не слал. Всем распоряжался моложавый майор, а капитан успел шепнуть Тархову:
- Петька жив, Толя, все в порядке!
Открыли соседнюю комнату и там они увидели свои шмутки и оружие. Быстро вооружились уже своим, опоясались ремнями, одели всю сбрую, не нести же ее в руках взяли сидора, собрав в них все, что особисты уже успели выложить. Между делом, Тархов успел пощупать. Обе бутылки, колбаса и сыр, так и остались в мешке. Поганые особисты не успели их еще распатронить. Эт хорошо! Тот автомат, какой он отнял здесь у энкаведешников когда бегал с майором по штабу, капитан Козырев прислонил к стенке, сказав, это, мол, того хохла, что связанный, лежит рядом с мертвым прибалтом-костоломом, в камере №4. Нам чужого не надо! Вместе с младшим лейтенантом они сразу же пристроились к «своему» немцу, подтолкнули его в высокий кузов «студера» и залезли сами. Сели они по обеим сторонам от немца-оберстинтенданта, зафиксировав его плечами и прислонив к кабине спиной. Обоих офицеров-энкаведешников майор посадил друг напротив друга, между своими автоматчиками. Без поясов и оружия, смотрелись они вполне бледно. Под колеса машины лилась фронтовая дорога, а капитан с младшим лейтенантом рассказывали друг другу, что с ними случилось после того памятного расставания перед плавнями. фашист между ними не слишком им и мешал общаться. После реки со странным названием Со;сна, от неплохой фронтовой дороги, ответвилась дорожка похуже. Вела она их в родную 13-ю армию. И Толя, наконец, понял, что они дома.

ГРАБАРЬ
Капитан укатил на «студебеккере» оставив автомат в коляске, а ему успел сказать.
- Держись Петька за кавалькадой! Это маршал Жуков к нам в армию едет. С ним не тронут, не бойся!
Петька старательно пропустил кавалькаду маршала мимо себя, и пристроился в хвост, сразу вслед за последним бронетранспортером. Он еще успел подумать, чего это всеми любимый на фронте маршал Жуков ездит такой огромной и медленной колонной машин. Нешто немцам позволят напасть на машину с маршалом? Здесь, на фронте, считал Петька, популярному маршалу опасаться так и вовсе некого. Самое что ни на есть безопасное место. Вот в тылу могло случиться по-разному. Правда, их собственная сегодняшняя коллизия, слегка подмочила это Петькино убеждение. Но все же! Не знал Петька, что имел место прямой и строгий приказ товарища Сталина, именно Жукову, ездить только так и никак иначе! А приказами товарища Сталина пренебрегать во все времена было себе дороже! Не тот это был товарищ и не те приказы!
Тяжело свернув с фронтовой дороги, выехали на армейскую, их родной 13-й армии, колонна покатила к Понырям. По этой дороге, Петька ехал только однажды, да вот сейчас во второй раз, в хвосте кавалькады маршала Жукова. Так они и въехали в Поныри, продвигаясь по притихшим ночным временем улицам городка, сгоняя оттуда патрули и возбуждая бесноватую ярость в вернувшихся откуда-то из нетей и снова разобравшимся по хозяйским дворам собаках. И вот скажи ты, немцы истребляли собачье население таких вот городков-поселков, целиком и полностью. Считай, поголовно! Но стоило вышибить немцев и откуда-то в больших количествах появлялись не до конца еще одичавшие собаки, привычно примеряли привязи и цепи, и снова определялись на службу к людям, однажды уже не сумевшим их защитить. Так было во всех освобожденных ими поселках по всей Руси Великой, так же оказалось и в невеликих Понырях.
Колонна маршала проехала на другой конец городка, где в помещении бывшего заготкоопертива  помещался штаб 13-й армии. Маршал с адъютантами и сопровождающими офицерами, проследовали, разумеется, в штаб. Петька же, на которого все забыли обращать внимание, скромно прошел к скамеечке у стены здания и уселся на ее краешек, привалившись к нагретой дневным солнцем и еще не совсем остывшей стене. Сразу стало клонить в сон. Еще бы! Все шесть суток рейда спали кое-как, в лучшем случае, в очередь, а в последние сутки, так и вовсе позабыли про сон. Со своей скамеечки он еще видел, как, поспешая несколько запоздало, выскочил из столовой член военного совета генерал-майор Козлов. Хотелось бы поразведать, что он там делал? Вечерний компот вкушал, или пассию себе там завел? А что? И очень даже просто! Не только солдату меж ног чешется! Генералу и партработнику тоже, чай. Обычно несуетливый и даже вальяжный Михаил Александрович, теперь сугубо поспешал. Потел и торопился. Как же, Петька видел, что вслед за машиной Жукова в колонне строила машина генерала-майора Телегина, Константина Федоровича, члена военного совета Центрального фронта, его прямого и непосредственного начальника. Надо было соответствовать. А вон и начальник штаба их 13-й армии генерал-майор Александр Васильевич Петрушевский засуетился, побежал в нужник, чтобы в решительный момент серьезного разговора не подвел мочевой пузырь. И только их командующий армией генерал-лейтенант Николай Павлович Пухов, нисколько не засуетился с приездом маршала. Наверное, подготовился заранее, хотя Николай Павлович, и вся армия это прекрасно знала, и так отличался по жизни сугубой не суетностью. Мужик он был настоящий и, по мнению Петьки, кому с ним, правда, лично дела никогда вести не доводилось, стоящий. Наблюдая ставшую такой суетной и поспешной, с приездом маршала, жизнь штаба, обычно размеренную и спокойную, Петька упустил наблюдать за дорожкой, привычно контролировать подходы, и был немало ошарашен выкриком откуда-то слева:
- Грабарь!? Петька!? А где остальная группа?
Он оглянулся на вопрошающего, и невольно принялся привставать. Ибо это был их непосредственный руководитель в армейском масштабе, начальник отдела разведки штаба армии, подполковник Земцов. Персона по сравнению с маршалом Жуковым скромная, конечно, но для них, разведчиков – заместитель Господа Бога по разведке!
- Так точно Василий Евгеньевич! Прибыл в колонне маршала вместе с командиром! Только того товарищ маршал отослали привести захваченного нами оберстинтенданта из штаба N-ской дивизии 48-й армии. Вот он еще и не приехал!
- А что вы в 48-й то делали?
- Так что, товарищ подполковник, немцы нам путь заняли…
И Петька старательно и кратко, как его давно уже учил капитан, ввел подполковника в курс всего с ними случившегося. Тот пришел в состояние некоторого возбуждения:
- Капитан туда один поехал, что ли?
- Никак нет, Василий Евгеньевич, вместях с майором Владимирским, адъютантом маршала!
- Ага! Эт-то хорошо. Так, говоришь, Тархов и Соломонов, погибли?
- Никак нет, товарищ подполковник! Не знаем мы этого. Перестрелку их с егерями слышали, взрывы гранат тоже слышали. Но за нами так никто и не пошел! Может, и повезло ребятам выскочить, хоть вдвоем, хоть одному кому!
- Так, Петя, мне сейчас надо идти к себе, а ты, коль маршал о тебе не вспомнит, сиди здесь и жди капитана с майором. Приедут, обязательно пошли ко мне, дать знать!
- Кого послать-то товарищ подполковник? Я ж тут младше всех званием!
- А я тебе бойца оставлю!
И подполковник подозвал свободного солдата из роты охраны, имевшего глупость отираться на глазах у начальства. Молод бы боец, недавнего призыва, скорее всего, еще не осознавший простецкую солдатскую мудрость, верную во все времена и у всех народов: «Подальше от начальства и поближе к кухне!» Вот и довелось ему присесть на скамеечку, рядом с Грабарем. Не самый худший, кстати, вариант, из всех принципиально возможных, ему обломился! А сам подполковник торопливо пошел к себе, подозревая, что вызвать могут очень скоро и в душе благодаря Господа, за эту нечаянную встречу с Петькой Грабарем, которая позволяла ему в глазах маршала предстать человеком, владеющим ситуацией. Впрочем, уж подполковник-то Земцов и на самом деле таковым являлся. Он давно уже интересовался полковничьими погонами, и по делу! Тем более, что и должность у него была полковничья. Петька же остался сидеть на скамеечке, наблюдая, как штабные поспешают на свои места. Никому не хотелось прохлопать свой случай и оказаться перед маршалом с распухшей ото сна, заспанной рожей. Хотя, странное дело, неужто маршал, дослужившись до предельного для живого человека чина, еще не понял, что человек – животное дневное, а ночью ему спать положено! Странно, размышлял Петька, ему маршал показался вполне разумным, хоть и не в меру крутым мужиком. Он глянул на часы. Хорошие командирские часы, и где эта сволочь энкаведешная Пилипенко достал такие, перекочевали на руку Петьки, когда он связывал хохла в камере, как и его массивный серебряный портсигар из кармана шаровар. Оказавшись под замком, Грабарь немедленно вспомнил замашки того мира, мира зоны, где он в свое время уже побывал. Вот Петька и разжился. Зачем, спрашивается тому, связанному им гаду, хорошие часы и такой портсигар. Ну, портсигар и ему самому не по чину, капитану подарит, пусть тот перед своими бабами форсит. А часы, это уж увольте, законный трофей. Тем более, что ребятам он их с немцев поснимал вон сколько, швейцарские. Эх, со связанного энкаведешника упустил момент часы снять! Это жалко. Пригодились бы! А сейчас, открыв портсигар и добыв оттуда богатую папиросу «Казбек», богато живут поганые вертухаи, он дунул в нее, постучал по крышке портсигара, вытряхивая из гильзы табачинки, чтоб не лезли в рот, замял бумажную гильзу-мундштук, как положено в двух взаимно перпендикулярных плоскостях, прикурил от зажигалки, покинувшей карман того огромного мертвого чухонца, и с наслаждением выпустил самую вкусную и ароматную для любого курильщика, первую, после долгого перерыва, струю дыма. Сейчас его и капитан не заругает, рейд-то, небось, окончен, можно. Солдаты войск НКВД для него были и остаются только презренными вертухаями и никто Петьку в ином не убедит. Снятое с них – законный трофей. Владей Петька и радуйся! Никто, впрочем, и не старался его переубеждать! Воспитывал его только командир, отучая от воровских замашек. Но Петька сильно подозревал, что после сегодняшнего их приключения, и капитан перестанет полагать, что вертухаи имеют право называться людьми. А не были бы они оснащены богатым арсеналом приемов рукопашного боя, как это случается с обычными гражданами, и, окажись хоть чуточку менее ловки, или, расслабившись, позволили бы связать себе руки!? Это поганое крапивное семя, как есть, пропустило бы их «на табак» , отбив ливер и почки, лишив зубов, а, может, и глаза, выведя из строя на долгие времена. Нет, Петька ни о чем, кроме того, что не придавил насмерть Пилипенко, не жалел. Блин, была же возможность, как он так оплошал а? Он увлеченно выпускал дым, когда к нему, активно виляя хвостиком, приблизился беспородный пес. Молодой, еще не доросший до года пес прибился к штабной роте 13-й армии еще во время выталкивания немцев с Кавказа. Его прикармливали у офицерской столовой, однако, растущая молодость всегда хочет есть! Сведав о неурочной суете у штаба, пес подался туда в поисках общения, а пуще того, съестного. Петька с удовольствием запустил пальцы правой руки в густую шерсть на загривке животного, прощупывая мягкий и теплый подшерсток. Поглаживая ластящегося к нему пса и покуривая, он жалел только, что нет с ним его сидора. Он бы тогда угостил пса немецкой колбаской. Отжалел бы, вот вам крест, собака, она тоже человек, в отличие от вертухаев. Этим от Петьки разве что тумака отломится! Так, отдавшись раздумьям и слегка подремывая, сидел он долгонько, как бы не полтора, а то и все два часа. Внезапно пес сильно напрягся, а в следующее мгновение, резко отпрыгнув, мигом исчез. Осторожный, потому, видать, и выжил. На площадь перед штабом, резко завизжав тормозами, стремительно выскочил-въехал огромный «студер» на своих высоких ребристых колесах. Заметив, что майор Владимирский вышел из кабины Петька пихнул солдата, оставленного подполковником:
- Беги к подполковнику и скажи только «Приехали!» Понял?
- Чего б там не понять!
Нехотя буркнул солдат, лениво подымаясь, однако, среагировав на Петькино нетерпеливое, «Ну!», немедленно перешел на бег трусцой и вскоре скрылся в помещении штаба. Исполнив приказ Земцова, Петька взялся наблюдать за происходящим дальше. Он видел, как из кузова «студера» быстро выгрузили, снова зажав их между охранниками, капитана и лейтенанта НКВД, тех самых, что «шили им дело» . Теперь они оба были без оружия и офицерских поясов. И тянулись между автоматчиками, имея донельзя печальный вид, потупив глаза долу. Вскоре вслед за ними с кузова спрыгнули капитан и Тархов, принимая на руки вконец обессилевшего оберстинтенданта. Увидев эту картинку, Грабарь практически окончательно успокоился, интересуясь только одним – судьбой Виталика Соломонова. Увидев его, капитан и младший лейтенант просияли не меньше его самого, а Козырев сделал знак, давай, мол, к нам. Петька шустро пристроился к ним, оказавшись позади Тархова, он немедленно спросил его:
- Что Виталик?
- Погиб!
Тихо и печально ответил Анатолий и Петька понял, что абсолютно полным счастье не бывает никогда. Они вошли в помещение штаба и следовали вслед за майором, вскоре оказавшись перед кабинетом командующего, возле которого уже прохаживался подполковник Земцов. Иван, оставив оберстинтенданта на Тархова с Грабарем, немедленно подошел к нему и принялся докладывать. К ним подошел майор Владимирский. Он поставил обоих в известность, что Жуков, Пухов и Петрушевский ужинают поздним ужином и будут здесь минут через 25 – 30. Быстро прикинув все, Земцов решил сбегать на телефонный узел и созвониться с разведотделом штаба 48-й армии. Там его визави, полковник Блохин, должен был рассказать ему, как оказалось, что вести о переходе их разведгруппы не добрались до особых отделов дивизий, что поставило его разведгруппу в чрезвычайно опасное положение уже на нашей территории, когда задание их было уже, по сути, выполнено. О своем разговоре с полковником он еще успел рассказать капитану. Получив информацию от разведотдела 13-й армии, уже после того, как немцы закрыли группе возвращение тем же путем, каким он форсировала их линию фронта, полковник, как и положено, ознакомил с ней армейский отдел СМЕРШ и особый отдел. Но особисты не слишком поторопились спускать эту информацию до дивизионных и полковых особых отделов. А у СМЕРШа таких отделов и не было. Впрочем, по сложившейся практике разделения обязанностей, начальник особого отдела дивизии и права не имел, собственно, распочинать следствие по линии контрразведки, а должен был передать группу по принадлежности СМЕРШу. А те были в известности. В это время в коридоре послышались тяжкие хозяйственные шаги маршала Жукова и его огромной свиты. Увидев в приемной Владимирского и Козырева, Жуков оживился, обращаясь к Пухову:
- Я так полагаю, Николай Павлович, мы сначала разберемся с данными разведки!
- Слушаюсь, товарищ маршал!
Они вошли в кабинет, позвав за собой майора Владимирского, который доложил о результатах проведенной им операции. Тот вскоре выглянул из кабинета и кивнул капитану Козыреву, зайди, мол.
Петьку с Анатолием высокое начальство до поры не беспокоило, пригласив к себе еще и Земцова, чему те были, собственно, весьма рады. Они-то оба уже очень давно уяснили для себя всегдашнюю верность старого солдатского правила, относительно начальства и кухни! А потому и на глаза начальству излишне не рвались, находя, что им и в приемной вполне хорошо. Впрочем, Анатолия вскоре позвали, а вслед за ним и Грабаря. Пришлось сдать оберстинтенданта на поруки солдатам из охраны маршала Жукова, строго-настрого обязав их следить за немцем, как за зеницей ока. Ценен, гад, куда там платине! Дешевка перед ним! А еще Петька про себя был исклюсчительно доволен, что потерся возле арестованных особистов и сумел «увести» их котлы . Они у капитана оказались роскошные, как бы не из наградной серии. Но Петька удже посмотрел, без надписи. командирские, противоударные. У лейтенанта куда скромнее. Простецкие ЗИМ. Вот хрен, не мог чего поценнее нацепить. Трудись тут понимаешь, а тебе, блин худой, ни заработка, ни выработки!

ЖУКОВ
Прием, оказанный ему в штабе 13-й армии был обычен для фронта. Генерала-лейтенанта Николая Павловича Пухова Жуков знал очень давно. И ценил как весьма грамотного и не трусливого военачальника. Не трусливого именно как военачальника, а не только, как человека. Личная храбрость начальствующего состава, считалась в Красной армии чем-то само собой разумеющимся. Хуже дело обстояло именно с храбростью военачальника, как такового. Именно поэтому считал Жуков дураки и чинодралы сплошь и рядом толкали, в общем-то, толковых и знающих командиров на дурацкие и безысходные лобовые атаки, губя людей и понапрасну теряя боевую технику. За такие вещи к 1943 году начали уже примерно и нелицеприятно карать. Но, к сожалению, только начали! А скольким далеко не худшим бойцам такая нерешительность руководства, именно как руководства стоило жизни. Далеко не лишней, в складывавшихся обстоятельствах. Пухов в подобных прегрешениях, замечен не был, хотя и его отношения с руководством, да и с ним самим, с Жуковым, складывались далеко не всегда гладко. Давно он знал и начальника штаба 13-й армии генерал-майора Василия Александровича Петрушевского. За время позднего ужина, а Жуков, закрутившись, замотал обед для себя и всей свое свиты, и есть очень хотел. Его ознакомили со всеми изменениями и подвижками в обстановке, в полосе 13-й армии. Распорядившись, на всякий случай, чтобы покормили и обогрели, не обойдя гостеприимством его обширную свиту и охрану, если бы не персональный приказ Сталина, не возил бы он с собой столько, маршал направился с местными генералами и Телегиным в кабинет командующего, ожидая, что Владимирский должен уже обернуться. И, правда, в приемной, он привычным взглядом военного сразу выхватил арестованных особистов, немецкого помятого оберстинтенданта, трех разведчиков, ага, еще один таки вышел, капитан, помнится, докладывал о двоих, Владимирского и местных офицеров, прошел в кабинет, сделав знак майору, сразу следовать вслед за ними.
Доклад Владимирского, в кратких выражениях четко описавшего все, чему он стал свидетелем, был дополнен докладом капитана Козырева. Свою часть информации приложили краткими рассказами и вызванные в кабинет Грабарь и Тархов. Последним свою лепту внес подполковник Земцов, доложивший, между прочим, и о переговорах с полковником Блохиным, какие он успел провести, ожидая маршала, и пожалел, что оберстинтендант и документы не попали к нему хотя бы сегодня утром. Сейчас бы товарищи командующий и заместитель Верховного главнокомандующего, уже точно имели бы предварительные данные результатов рейда, казавшегося Земцову, чрезвычайно удачным. Уже достаточно все осознавший Жуков, приказал ввести в кабинет арестованных особистов. Опрос этих фигурантов начался в отсутствии подполковника Земцова, которому было приказано, быстрее заняться немцем и документами, а также сведениями, прозвучавшими в докладе капитана Козырева. В набросочно нарисованной им эмблеме дивизии СС, Земцов немедленно распознал эмблему отборной танковой дивизии СС двухполкового состава, по два батальона в каждом полку, «Лейбштандарт». Уже эти данные, заставляли более чем насторожиться.
На вопрос, почему он немедленно не связался, хотя бы с разведотделом штаба своей собственной 48-й армии, капитан Моргуненко блеял нечто о том, что заподозрил группу  разведчиков в том, что она завербована Абвером, хотел побыстрее прояснить ситуацию. А звонить по перегруженной армейской связи ему показалось лишним, напрасной потерей времени. И небезопасным. Георгий Константинович ощущал, что особист уже пришел в себя, после молниеносного ареста и полагает, что все ему сойдет как-то с рук. Родное ведомство не даст в обиду! Вот именно этого маршал допускать и не хотел.  Не слишком ему улыбалось и лобовое столкновение с великолепно оснащенным и подготовленным интриганом Лаврентием Берией, если тому захочется принять сторону своего сотрудника. Но и попускать факту препятствования безукоризненному исполнению отданного им, маршалом Жуковым, приказа, он не мог. Это было б крушением того порядка, какой он давно и старательно насаждал во вверенных ему войсках. Нет уж! Он решит этот вопрос здесь и сейчас, не оставляя его ни трибуналу, ни кому иному:
- Капитан, тебе говорил капитан Козырев, что это мой приказ?
- Говорил, товарищ маршал, только я посчитал, что это простая уловка пойманного с поличным, агента Абвера!
- С каким это поличным ты его словил?
- Переход линии фронта с немецкой стороны, в компании с подозрительным Германским военным чиновником, наличие у них немецких документов и немецких продуктов, вкупе с люггерами немецкого же производства!
- И ты, балбес, даже не задумался, что у разведчиков и должно быть так? Почему не передал их СМЕРШу?
- Полагал, что сам сумею разобраться быстрее, товарищ маршал! Там пока созвониться, пока приедут, пока приступят к допросам, так я уже их бы и закончил!
- И потому собирался избивать заслуженного и уставшего после рейда советского офицера и его подчиненного. А ты лейтенант, так уже и приступил к этому! Наносил побои младшему лейтенанту Тархову?
- У меня был прямой приказ моего непосредственного начальника, капитана Моргуненко, товарищ маршал!
- И ты в нем нисколько не сомневался?
- Никак нет, товарищ маршал!
- Так, товарищи, мне все ясно!
Хлопнул ладонями по подлокотникам своего кресла Георгий Константинович:
- Майор! Капитана Моргуненко, вредителя и путаника расстрелять немедленно, чтобы больше путать ничего не мог, а лейтенанта Бегуна сегодня же определить в штрафной батальон на общих основаниях! Основания – мой приказ. Приказ подготовить и мне на подпись завтра же, временем его вступления в силу проставить данное время. Все!
Только усилия конвойных, позволили удержать капитана, намеревавшегося рухнуть в обморок. Его не вывели, а буквально вынесли из кабинета под руки. Лейтенанта Бегуна передали охране штаба, поручив определить его на гарнизонную гауптвахту, перед завтрашним отправлением в ближайший по месту штрафбат.
Разборки у маршала были всегда очень скорыми и не всегда приятными для тех, кого он разбирал. Но генералы еще не успели разойтись на ночлег, как прибежал начальник штаба, доложив, что Жукова требуют на линию «Бодо» . Требовать маршала в принципе мог только один человек – Сталин. Всех остальных, требовал он сам! Когда Георгий Константинович вошел в тесную комнатушку «Бодо», где, перед аппаратам, сидела юная и смазливая девушка с погонами сержанта, он сразу сказал ей:
- Передавай дочка, здесь Жуков!
Девчонка действительно напоминала ему его старшую дочку Эру. Чуток постарше, пожалуй, а, может, и нет. Такая же нежно-розовая кожа на щеках, пухлые сочные молодые губы, сладкие, наверное, тонкий, ладонями обхватишь, кажется, стан. Такие же трогательные завитки волос над розоватыми ушками и быстрые смешливые глаза. Вот только военной формы его дочерям одевать не пришлось. Девушка, подавив невольный зевок, мигом отстучала фразу по клавишам. Спустя десяток секунд, аппарат легонько застрекотал, выталкивая в боковое окно ленту с текстом, которую Жуков, немедленно и привычно подхватил:
«Здравствуйте товарищ Жуков! Здесь Сталин!»
- Здравия желаю!
«Что у вас нового, товарищ Жуков?»
- Сегодня, по данным разведки 13-й армии, вполне определилось направление удара немцев от Орла и Змиевки на Поныри.
« Какие силы там сосредотачиваются?»
- Два танковых и пехотный корпуса Вермахта и танковая дивизия СС «Лейбштандарт» уже обнаружены и точно привязаны к местности. Есть сведения о размещении против 13-й и 48-й армий еще двух корпусов, пехотного и танкового. И еще, как минимум один в резерве.
«А на южном фасе дуги?»
- Туда я, товарищ Сталин, по плану доберусь только послезавтра и немедленно доложу вам. А до этого уточню обстановку здесь, против северного фланга.
«А не опоздаете, товарищ Жуков?»
- Никак нет, товарищ Сталин! Имею точные сведения, что раньше июля немцы не начнут! Во-первых, почва в районе наступления еще не совсем просохла – технику погубят, особенно в поймах рек, а здесь их очень много. А во-вторых, продолжается накопление войск в ударных группировках!
«Очень хорошо, товарищ Жуков. Имею сведения, что наши войска в места сосредоточения прибывают планово. Подтверждаете?»
- Так точно, товарищ Сталин!
«Имеете что-нибудь ко мне?»
- Так точно, товарищ Сталин! В особом отделе N-ской стрелковой дивизии столкнулся с фактом саботажа моих приказаний. Начальника особого отдела, занимавшегося таким саботажем, приказал расстрелять, думаю уже исполнили, а его заместителя отправил в штрафбат.
«Ну и правильно поступили, товарищ Жуков! Что-то еще?
- Никак нет, все, товарищ Сталин!
«До свидания!»
- До свидания!
Девушка подняла на Жукова несколько испуганные глаза. Далеко не впервые она превращала слова военного, разговаривающего со Сталиным в символы «Бодо». Это для нее уже не было новостью. Но она впервые вблизи видела человека, имеющего право карать смертью. Не немцев, нет и не в бою. А вот так вот, в обыденной жизни. И никого-нибудь, а офицера-энкаведешника, начальника особого отдела дивизии! Это они сами кого хочешь исказнят, а тут. Приказал и выполнили уже! А Жуков, повернувшийся выходить, бросил ей еще:
- Отбой!
Георгий Константинович шел по коридору в сторону оборудованной для него спальни, сопровождаемый охраной. Он хмыкал про себя, крутя головой, чему-то улыбался. А думал Жуков о том, как незаметно он постарел. Стал осторожней. Он и всегда-то не был беспечен, но в 37-ом, помнится, был случай, когда его уже разбирали на партийном собрании, виня во всех смертных грехах. Уже и резолюция соответствующая была готова. От строчек той резолюции веяло лагерями КолымЛага. Выручил старый товарищ, предложил иную резолюцию, и сумел на ней настоять. А он тогда уже своим внутренним взором видел лагеря ГУЛАГа. Но пронесло. Тогда его, помниться пронесло и в прямом и в переносном смысле! И Георгий Константинович этого своего испуга нисколько не стыдился. Наверное, потому, что был по сути своей, очень смелым человеком. И смелость свою доказывал не единожды, на службе царю, на гражданской войне, на Халхин Голе, на этой войне, в конце-то концов. И, главное, что был он единственным, кто, случалось, брал на себя смелость, перечить самому Сталину. И, даже, случалось, настаивал на своем! Но пропасть вот так, безвестно, в лагерях, просто по поганому доносу, решению партийных чинуш, или по прихоти мелкой сволочи из НКВД, слуга покорный, братцы! Поэтому и поспешил Георгий Константинович пожаловаться Сталину на ведомство Берия опережающим темпом, зная, что Берия к нему с этим обязательно придет.  Но если Сталин будет настроен уже одним способом, и даже выразил это своей санкцией, Лаврентию Павловичу ничего, кроме очередной головомойки не обломится! И Берия отступит, сделает вид, что неверно информирован. Это Георгий Константинович знал наверняка, из практики своих личных отношений с обоими. Пока идет война он, Жуков, объективно сильнее Берия. А что будет, когда война закончится? После войны и увидим! Берия, слов нет, затаит против него лютую злобу, но маршал знал, что лютее того, что есть, уже будет вряд ли! Просто потому, что невозможно это – ненавидеть еще лютее! Жуков допускал, что он недооценивает Берия и тот способен на еще большую ненависть. Но он знал, что, случись что, ему достанет и десятой части бериевской лютости, которую он на него уже скопил и потому, на дальнейшее увеличение этой лютости, реагировал весьма спокойно. А вот сегодняшний капитан разведчиков, Козырев, ему очень понравился, слов нет! Смел, решителен, прекрасно готов физически, знает немецкий, умеет анализировать информацию. И вообще все его люди выглядели именно так. Надо его со всей группой перетащить себе. И Жуков приказал Владимирскому, назавтра доставить к нему Козырева, для разговора, предварительно прощупав того на предмет предполагаемого перехода. С отборными своими людьми. человек десять.

КЮНХАКЛЬ
Фон Кюнхакль настолько устал бежать по этому проклятому русскому лесу, и был к тому же страшно напуган быстрой сшибкой русских разведчиков с засадой егерей, что впал в особое состояние некого транса. Оно не мешало ему двигаться и исполнять веления разведчиков, но думать трезво, анализируя и прокачивая ситуацию, учитывать конкретно складывающиеся обстоятельства, он попросту не мог.
Эрих фон Кюнхакль новичком на войне не был. В 1941 году он бесчисленное число раз обозревал бесконечные колонны русских пленных, гонимых в тыл доблестными немецкими солдатами. Видел он и огромное количество трупов русских солдат и офицеров. Они попросту стали для него частицей пейзажа на этой войне. Потом был отрезвляющий ледяной душ русского контрнаступления под Москвой. Сам он там не был, находясь гораздо южнее, но из рассказов тех, кто там был, мог понять, что там уже для солдат Вермахта, наблюдались такие же картины, как для русских летом. Но потом было победное лето 1942, когда они снова рвались вперед к Волге и на Кавказ, захватывая огромные пространства и уничтожая русских массами. Снова появились те же бесконечные колонны военнопленных. Казалось этому не будет конца, и песенка Советов все же спета. Но не тут-то было. Лежа в госпитале и пестуя свою несуществующую рану, оберстинтендант жадно всматривался в газетные строчки, ловя любую доступную информацию о том, что происходило в Сталинграде и на Кавказе. То, что там произошло, было сущей катастрофой. Уже становилось совершенно ясным, что Германия не сможет закончить войну победно даже и в 43-ем. Россия выстояла, и перевела конфликт в стационарную для себя фазу. Будучи не последним человеком в снабжении, оберстинтендант прекрасно ориентировался в состоянии материальных резервов Рейха, и знал, что на такую форму войны их, безусловно, надолго не хватит. Они просто истощатся, истают. А тут еще тот факт, что русские постоянно усиливаются. А это отмечали все, кто побывал на фронте в 41, 42 и 43-ем годах. Подготовку к большому наступлению на участке Курской дуги, он рассматривал, как единственное средство заключить с русскими достойный мир, отдавая им все завоеванное в СССР, но оставляя за собой европейские завоевания предыдущих кампаний. В случае удачи наступления, это, по мнению Эриха фон Кюнхакля, было вполне желанным и возможным выходом для Третьего Рейха. В то, что даже победив у Курска, они смогут сделать то, что не смогли в 41-ом и 42-ом, оберстинтендант не верил нисколько! Не смогут, конечно. А вот добиться достойного мира с русскими, наверное, смогут. Он видел, как готовиться это наступление, знал его действующие пружины. Свою огромную ценность для советской разведки он прекрасно понимал. Но ему не было еще всего 37 лет. Пойти на верную смерть, оказав сопротивление советским разведчикам он не нашел в себе сил и решимости. Используя свою прекрасную физическую подготовку, он безропотно бежал в цепочке разведгруппы, тяготясь только неудобствами длительного марш-броска по опостылевшему ему бесконечному русскому лесу. Но вот лес, словно услышав мольбы уставшего немца, стал редеть и светлеть, хотя день снова клонился к концу. Пришли? Нет, это только плавни. Как ему вчера объясняли в штабе армии, это вполне серьезная и большая площадь, залитая вешними и дождевыми водами, подсыхающая только к середине лета. Вот они и выбежали к стене тростниковых зарослей, высотой выше человеческого роста. Постояв несколько минут перед этой стеной, русский командир прислушивался к происходящему у них за плечами и решал, как пойти? По одной из двух уже натоптанных тропок, начинавшихся здесь же, или тропить свою, новую?  Эрих не представлял логики русского, но тот, переговорив с разведчиком бежавшим впереди, послал группу крайней левой тропой. При этом он постоянно учил его, как тихо ставить ноги в воду, чтобы производить меньше шума. Ему, так же как и русским разведчикам, совершенно не улыбалось нарваться на внезапную пулеметную очередь из засады, и он старался изо всех сил. Надо сказать, у него слегка получалось. Фон Кюнхакль полностью смирился с тем, что он попал в плен еще тогда, когда они выпутались из засады егерей. Герр Кюнхакль получил высокое звание оберстинтенданта уже к 35 годам, а сейчас ему было всего 37. Он пользовался отменным здоровьем, прекрасной физической формой и отчаянно не хотел умирать. Что, впрочем, весьма понятно. Желание пожить еще относится, пожалуй, к одному из самых распространенных человеческих желаний. Не удивительно, что и оберстинтендант Эрих фон Кюнхакль, оказался им буквально обуян. А ему, непосредственно в Змиевке был предложен совсем немудрящий выбор – либо жизнь в плену, либо честная смерть за Рейх и фюрера там же, в Змиевке, почти на глазах соотечественников. Не без внутренних колебаний, майор выбрал жизнь в плену. Даже вымотавшись до полного упадка сил, при исполнении бесконечного марш-броска по лесу, оберстинтендант своего выбора не изменил. И уже совершенно окончательно в нем утвердился, после уничтожения русскими засады егерей. Он был всего на волосок от гибели. И если бы не тот русский, что толкнул его в спину, просто погиб бы, расстрелянный своими солдатами. А еще он пронял про себя, что это именно его оберстинтендантские погоны, способствовали замешательству егерей, спасли его, но полностью и без малейшего видимого результата, погубили засаду. Разве что обнаружили русских и дали об этом знать перестрелкой, оставшимся егерям, для отсечения каковых, насколько он понял, и оставил своих бойцов русский командир. Эрих фон Кюнхакль знать не знал, как это делается у них, в разведке. Он мог только догадываться. Смирившись с предстоящим ему пленом, молодой оберстинтендант подумал, что все-таки судьба. Как ни уберегали его медики от пленения в Сталинградском котле, он все равно попался.
Проклятый кляп мешал дышать все сильнее, а сопли, какие он не мог высморкать, в платок, или, хотя бы, продувая форсунки грубым методом простонародья, все более и более осложняли его дыхание. Заметив это, русский командир скомандовал переднему остановиться, и заботливо высморкал Эриха в добытый из его же кармана не слишком чистый платок, как, бывает, матери сморкают своих малышей. Проклятая грязь на платке, это его собственный недосмотр, шайзе! Русский тут не виноват. Потом сзади, там где осталось их прикрытие началась интенсивная перестрелка, сопровождаемая двумя, явственно слышимыми, взрывами гранат. Потом еще парочка очередей и все на этом закончилось. Так и осталось непонятным, то ли прикрытие перебило преследователей, то ли те удавили прикрытие. Странно, но фон Кюнхакль предпочитал, скорее, первый вариант. Он ведь прекрасно понимал, что если их догонят, русские просто так, за здорово живешь, не сдадутся. Судя по всему, не те люди! Будет бой. И если его не убьют в перестрелке, его убьют сами русские. Про такие случаи он слышал, и не раз. Во всяком случае, пережить этот бой оберстинтендант сильно не рассчитывал, а потому, и молился своему нацистскому богу, ниспослать удачу русским разведчикам.
А когда молодой русский, державшийся впереди, повернувшись к нему со свирепым лицом шепотом приказав остановиться, а их командир сзади придержал за ремень портупею, Эрих стал намертво. Пока русский разведчик крался вдоль зарослей камыша к повороту, он, принюхавшись, ощутил запах гадкого и вонючего табака плохих эрзац-сигарет, какие курили немецкие солдаты. Бумагу для них делали из тряпок и всякой гадости, содержавшей хоть сколько то целлюлозы. Вот этими тряпками-то и воняло! А у него в кармане в герметичных цилиндрических маленьких контейнерах, лежали пять сигар «Настоящей Гаваны». Божественно ароматных и необычайно крепких. А вот куда подевались его часы с руки, он никак не мог припомнить. Сам он их не снимал, это он помнил свято. Но молодой русский разведчик, кравшийся к повороту в камышах, выбрав момент, внезапно метнул гранату и там где-то за камышами грохнул взрыв. Капитан быстро заставил его присесть, а сам разведчик, метнувший гранату, упал в воду, скрываясь. Осколки гранаты пропели над ними, обдав их дыханием смерти. И завывая так, словно они сами этой смертью и являлись! Но испугаться по настоящему, оберстинтендант так и не успел, все закончилась намного раньше. Тот разведчик, что бросил гранату, метнулся вперед, свернув за камыши. Почти сразу там раздалась пара – тройка коротких автоматных очередей, и его в спину толкнул командир разведчиков, сказав по-немецки
- Пошел, фриц!
- Герр официер, вы с кем-то меня спутали, я не Фриц, я – Эрих!
- Молчи, придурок! Все вы, вне зависимости от того, как вас мать назвала, фрицы немытые. А мы вас и умоем всех! Кровью умоем!
После этой фразы командира разведчиков, фон Кюнхаклю стало уже по-настоящему страшно. Но они, быстро обогнув угол плавней уже подходили к тому, что совсем недавно было немецкой засадой. Один солдат лежал в мелкой воде рядом с фундаментом засады, уложенным из мешков с песком. Еще двое в вольных позах развалились на дымящихся после гранатного взрыва, камышах. Разведчики быстро застелили трупы охапками камыша, не очень заботясь о том, чтобы не загорелось и, приказав ему сесть там, сами тоже уселись, раскрыв свои заплечные мешки. Эти варвары, казалось, собирались поесть, сидя на свежих трупах своих врагов. Где-то он читал, что здесь, на востоке, так принято. Но самое страшное, они заставили есть и его. Причем когда Эрих фон Кюнхакль попытался сказать, что он есть не будет, просто не хочет, младший разведчик, так вызверился на него, хватаясь за нож, что после этого оберстинтендант был готов, если прикажут, съесть сапоги погибших немецких солдат, даже не настаивая на их предварительной варке. Ему еще пришлось хлебнуть глоток варварского спирта, влитого в него командиром разведчиков. жидкий жар, обжигая горло и затрудняя дыхание, потек в желудок, раскидывая ответвляющиеся течения своего жара по всему телу. Раньше он полагал, что исключительно варварская глотка, способна выдержать такое пойло, оказалось, что не только. И его собственная, вполне цивилизованная глотка, когда ей довелось, выдержала. Он даже несколько развеселился, а русские в последних брызгах света от уже скрывшегося за лесом Солнца, принялись ломать тростник вокруг, набивая им свои мешки и все ранцы немецких солдат. Потом они снова брели камышами все в том же порядке, только ему еще пришлось тащить на себе, связанный русскими плот из мешков, ранцев и поясных ремней немецких солдат. Но это продолжалось совсем недолго и вскоре они оказались у водного потока, несшегося через эту громадную, залитую водой и поросшую бесполезными камышами равнину. Река, наверное. Неужели они станут через нее переправляться, подумалось Эриху, но его, ни слова не говоря, сбили с ног, уложив на импровизированный плотик, какой он до сих пор тащил на себе и, не развязывая рук и даже не вытаскивая опостылевшего кляпа изо рта, столкнули в воду. Сами они пристроились рядом, толкая плот. Эрих весь вспотел, понимая, что стоит русским его бросить, или, скажем, погибнуть, и он погибнет гадкой медленной смертью, если Господь Бог не сжалится над ним и не позволит ему быстро захлебнуться водой. Он нахватался воды носом, и она вызывала неприятные ощущения в носоглотке, но тянущим его к свои варварам, это, кажется, было совершенно безразлично. Но все когда-нибудь да кончается! Кончилась и эта сумасшедшая переправа. Русские разобрали автоматы, лежавшие всю преправу у него на груди и, усадив его прямо в воду, занялись разбором своих мешков, обыскав по-ходу и доставшиеся им ранцы немецких солдат. Их документы русский командир забрал себе много раньше. Наконец его вздернули на ноги, повели по целине камышей. Они вышли к русской засаде из двух человек с пулеметчиком, зарезанной, похоже, немецкой разведкой. Обойдя ее, русские пошли дальше, уже стараясь делать это намного тише и заставляя делать то же самое и его. Все они старательно вслушивались в загадочное сумеречье, окружавшее их. Спереди послышался сильный плюх. Кто-то, наверное, в отличие от него, не смирившейся, окончательно, с пленом, выдал-таки местонахождение встречной немецкой группы. Русские немедленно били его с ног подсечкой и мягко уложили лицом в воду, так что для того, чтобы не захлебнуться водой, ему приходилось до отказа выворачивать шею в сторону. Сами русские присели рядом с ним на корточки, доставая по гранате и обмениваясь выразительными взглядами. Они отлично понимали, похоже, мимический язык друг друга. А шорох стеблей камыша по камуфляжу идущих и невольный плеск воды, по крайней мере, под ногами одного из них, наверное, русского пленного, он тоже слышал. А еще он расслышал сдавленную немецкую ругань, проклинавшую русского, весь русский народ и всю их проклятую землю. К этому проклятию с удовольствием присоединился бы и сам Эрих. Но русские разведчики, если у них ранее и были какие сомнения, окончательно утвердились, что перед ними немецкая разведгруппа. Они внимательно отслеживали на слух передвижения этой группы и, убедившись, что точно знают ее местоположение, быстро метнули свои гранаты. Впереди раздались два громких взрыва, крики и отчаянная ругань на двух языках. Оба русских, оставив его валяться в воде, бросились туда, и уже оттуда раздалась парочка коротких очередей. Крики утихли. Он многократно пытался встать. нет, не для того, чтобы бежать от русских, он не настолько глуп. Просто, чтобы иметь возможность дышать нормально. Но ему не удавалось это сделать никак. А оттуда, спереди, вернулся младший разведчик. Вздернув его на ноги, тот погнал к месту стычки. В развороченной грязи и камышах с витавшим над ними дымком от сгоревшей взрывчатки, неподвижно лежали четверо немцев в камуфляже разведчиков Вермахта, а командир русских разведчиков уже заканчивал спешную перевязку русского офицера с погонами лейтенанта, в полевой форме русской армии. Младший разведчик развязал ему руки, и они вдвоем со старшим, навьючили ему на спину своего раненого офицера. И все это не вынимая кляпа изо рта, шайзе! С русским на спине его погнали дльше. На самом выходе из камышей, их окружила галдящая толпа русских пехотинцев, но тут же появившийся офицер, оберлейтенант, кажется, навел порядок. Его с пленным подогнали к блиндажу, в котором исчез оберлейтенант и командир разведчиков, оставивший его на попечение своего младшего товарища. Русского офицер с него бережно сняли и унесли куда-то на носилках. А у него, наконец, извлекли кляп, бросив его тут же на землю. Боже, как же его рвало. Казалось скоро и сам желудок вывернется наружу через рот. Кончилось все это торжественным проходом желчи. А когда он, прекратив рвоту, посмотрел на русских, то увидел, как младший разведчик обтирает кляп о его штаны. От мысли о том, в чьих еще пастях побывал этот кляп, прежде чем попасть в его собственную, и каково было гигиеническое состояние этих пастей, оберстинтенданта принялось снова выворачивать низнанку, уже чистейшей горькой желчью. Умыться и прополоскать рот после всего этого непотребства ему русские не предложили, а просьб его попросту не услышали. Хотя бы больше не связывали рук, и за то спасибо. Да и дыхание, наконец, упорядочилось. Но тут приехала русская машина с офицером и солдатами в фуражках с малиновыми околышами. Фон Кюнхакль никогда не считал себя знатоком русских реалий, но слыхал, что малиновый околыш у русских означает принадлежность к войскам НКВД. Этого жестокого ведомства СССР, ничуть не менее гнуснопрославленного, чем гестапо в Третьем Рейхе. Эти солдаты отобрали у обоих разведчиков оружие, сняли с них и его пояса и погрузили всех в кузов своей машины. После долгой и безумной тряски по чудовищным русским дорогам, и зачем они только понадобились Германии, месте с этой монструозной Россией, они оказались возле длинного каменного помещения перед лицом офицера НКВД со знаками различия гауптмана  на помятых широких  погонах. Его, наконец, провели в помещение, маленькую камеру, с бетонным полом и грязно-полосатым тюфяком в углу. И грубо толкнули на этот тюфяк, даже не включив свет. Взбудораженные длительным рейдом мысли и чувства некоторое время не давали Эриху покоя. Но усталый мозг победил внешнее эмоциональное возбуждение. Сраженный усталостью, Эрих уснул, словно бросился головой в абсолютно черный колодец. Не разуваясь и не раздевшись. Спал он беспробудно до самой той минуты, пока снова не загремела замком дверь его камеры. Ярко вспыхнул электрический свет, который, оказывается, в камере мог включаться и оберстинтенданта, не проморгавшегося, с заспанной немытой рожей, повели по коридору. Кто-то из русских заботливо напялил ему на голову фуражку. Подвели его к группе солдат и офицеров, среди которых он обнаружил и двух из захвативших его разведчиков, причем один из них был тот, кого оставили встречать преследователей-егерей в лесу. Значит, преследовавшие их егеря погибли. Надо же! Среди этой группы стоял и русский генерал, а офицеры НКВД, лишенные поясов и оружия, остерегаемые солдатами, понуро стояли рядом. Однако, доселе он полагал, что они как и гестаповцы всегда самые главные! Их выгнали на улицу и всех троих повели к машине на очень высоких колесах, наверное, американского производства, подсадили в кузов. Там его зажали между плечами разведчики, а офицеров НКВД зажали между своими плечами солдаты-автоматчики, рассадив их по противоположным бортам. Эта машина шла гораздо мягче, чем прежняя, русского производства. Конечно, у американцев есть все, и каучук для шин и металл для рессор и мощные двигатели, жрущие уйму бензина, какие в Рейхе они себе и представить даже не могут. Да и дорога, по какой они сейчас ехали была на порядок лучше и даже снабжена покрытием, причем, совсем недавно. На въезде в небольшой городок, вроде той же Змиевки, может чуть-чуть больше, среди русских он услышал знакомое название Поныри. Это слово слишком часто повторялось в немецких штабах на этом фланге предстоящего наступления, как его первая цель. Оберстинтендант, с огромным интересом, вглядывался в эти скромные Поныри, которым, вскоре, предстояло стать ареной великих сражений, может быть, даже решающих в этой войне. По крайней мере, их фюрер в это веровал свято! А он, Эрих фон Кюнхакль? Нет ему в это верилось как-то не очень, тем более, что и сами Поныри были совершенно заштатны и ничем не примечательны. Снова они приехали к какому-то большому и длинному каменному зданию с часовыми. Вошли в него и столпились в приемной. Скоро пришли те, кого они поджидали и его почти сразу увели на допросы. Так, в сущности, закончился рейд для немецкого обермстинтенданта Эриха фон Кюнхакля, и начался его плен. Им занялась русская разведка, потом он достанется СМЕРШ, скорее всего на очень короткое время, ну а потом им безраздельно и надолго завладеет НКВД. А вот война для него закончилась, оставшись неясными слухами в среде военнопленных и тем, что не поленится сказать случайный переводчик на очередном построении. Да еще тем, что расскажут другие немцы, потрудившиеся побыстрее изучить русский язык. Да и самому Кюнхаклю вскоре надоест быть глухонемым, и он освоит русский. И это сильно поможет ему в будущем, когда, отсидев свое, он вернется в Германию, ноне в ФРГ, а в ГДР, где жил и ранее. Мне же его дальнейшая судьба уже не слишком и интересна. Живет где-то и ладно!

КОЗЫРЕВ
А Иван Козырев со своими разведчиками завершал в пустом, по ночному времени отделе разведки 13-й армии, писать отчет о разведывательном рейде, даже и не подозревая, что судьба его и близких ему друзей уже решилась. Не знал этого и подполковник Земцов, принесший весть о том, что капитана Козырева, маршал Жуков приказал представить к званию майора, младшего лейтенанта Тархова, через лейтенантское звание, к старшему лейтенанту, а младшего сержанта Грабаря, уже сегодня приказал поздравить с производством в старшие сержанты. И всех их втроем, а Виталия Соломонова посмертно приказано представить к званиям Героя Советского Союза. Все в армии знали, что если представляют по приказу Жукова, считай, уже получил отличие! Только вот добиться такого представления было невероятно трудно, а, зачастую, и смертельно опасно. Донельзя обрадованные наградами,  и повышениями в звании, разведчики, все же поинтересовались у подполковника, а каков его улов. Тот посмеялся, что на Героя он не набегал, не там бегал, по-видимому, а вот еще одну большую звезду на погон, похоже, получил. Его тоже поздравляли полковником.
На душе было прекрасно, и только одна вещь омрачала светлое состояние души капитана Козырева, гибель Виталия Соломонова. Надо было садиться писать похоронную его матери. А это для Ивана была сущая каторга. Видит Бог, жизнь командира  действующей армии и так сугубо нелегка, особенно если этот командир – разведчик! За каждого своего бойца, как правило, лично подбираемого и долго подготавливаемого и тренируемого, он переживает и без этого, примерно как за своих сыновей. Не бывает толкового командира, который бы не научился относиться к своим подчиненным по-отцовски, как к своим детям. И каково это отцу сообщать матери о смерти собственного сына, представите сами, или требуется описать? Не стану, боюсь таланта не достанет! Конечно, к сожалению, далеко не все командиры толковы! Ну, а о бестолочи, здесь незачем и говорить! Но прежде, чем писать похоронку по Виталию, капитан решил все же отоспаться и пришел в свою штаб-квартиру. Все эти Зиночки будут потом, может быть, завтра, сегодня не до них, сегодня надо выспаться! Старшина Князев, невзирая на позднее время, держал на подогреве хозяйский самовар, гоняя поминутно Шулепу на улицу, посмотреть, не идут ли капитан с ребятами. О коллизиях, сопровождавших этот их рейд, разведчики были вполне наслышаны. Откуда? Спросите это у них самих! Не были бы они разведчиками, если бы не сумели этого разузнать. Может, они телефонные разговоры подслушивали? Может, только не пойман – не вор. Подогревали они и воду, быстро помыться, потому что баньку истопят только назавтра, а лечь в постель на свежее белье, мужикам захочется все-таки чистыми, хотя бы и с большего. Наконец притарахтела штабная полуторка, привезя всех троих, уцелевших в этом рейде. Спешно организовав им блиц-помыв, старшина доставал с подогрева пироги, испеченные их хозяйкой из добытой разведчиками муки. И тоже вот, где добыли мучицы, по военному-то времени, не узнать никак. Главное – добыли! И своих, возвратившихся из рейда со славой, встретили достойно! Заваривал чай, строгал колбасу, сыр, открывал рыбные консервы, резал сорванные на огороде Шулепой свежайшие огурцы. Доваривал прошлогоднюю картошку, молодая еще в этом году не поспела. Шулепа у крылечка старательно мыл лук, редиску и первые огурчики с хозяйских огородов. Был, короче, на подхвате, как всегда. Наконец, все собрались за столом. Разлив ром из бутылки, сбереженной Тарховым в сидоре Виталия, его и помянули. И не было на этих поминках посторонних, чужих погибшему людей. Разве что его семейные, мать, отец, братья и сестры, могли бы посоревноваться родством, с сидящими за этим столом. Фронтовое братство, субстанция, казалось бы, неощутимая, но чрезвычайно крепкая, зря что ли, Эрих Мария Ремарк почитал его единственным хорошим, что привносит война в человеческую жизнь? Потом, когда все трое улеглись спать, сам старшина и Сашка Шулепа, сторожевыми псами ходили возле двора с автоматами наперевес, никого к ним не подпуская, пока уже в пятом часу те сами не поднялись, потянувшись в уже истопленную, разумеется, баню.

МОРГУНЕНКО
 Совершенно другое настроение вызвало решение маршала Жукова у капитана Моргуненко и его помощника, лейтенанта Бегуна. Бегуна, впрочем, сразу увели особо, как бы разделяя их на тех, кому жить и кому умирать. Подойдя к Охриму Моргуненко, майор Владимирский, недрогнувшей рукой, сорвал с него капитанские погоны и медаль за Сталинград, где капитан, еще старшим лейтенантом, прокантовался в полковых особистах, ни разу не участвуя в схватках. А ведь были люди и в полковом и в батальонных звеньях, не раз дравшиеся с реальным врагом, фашистом. Даже будучи особистами. Выше реже, а в тех звеньях, случалось и не единожды. А вот медаль себе, зацепившись за такую возможность, Моргуненко сделал, не прозевал. Был, видел, пусть и не воевал, участвовал! И вот сейчас, жесткая рука майора, с легкостью необыкновенной, лишила его ее. Делал это майор демонстративно и не без удовольствия, вспоминая тот глухой вечер, когда на глазах всей его семьи вот такой же лупоглазый член, в фуражке, с малиновым околышем, срывал значки и знаки отличия с его командирской диагоналевой гимнастерки. Уже окончательно поняв умом, что для него все уже закончилось, Моргуненко, тем не менее, не мог, просто не хотел в это поверить. Как так, его, особиста, и расстрелять? Он сам не один раз выносил подобное решение и однажды даже лично привел свой приговор в исполнение. И гордился тем, что пристрелил струхнувшего мальчишку-новобранца, побежавшего при виде немецких танков. Дай ему, осознавшему свое преступление, исправится, еще как бы Героя давать не пришлось. Нет! Он настоял, а командир полка на себя не взял труд и ответственность, дать струсившему пацану еще шанс. Он только запретил Моргуненко заставлять солдат его расстреливать. И Моргуненко сделал это сам. А потом долго гордился своим поступком, ставя его себе в немыслимую заслугу. Так что смерти ему видать довелось и сколько еще. Особенно в конце тридцатых. Но то все были враги советской власти и коммунистической партии. А это ведь он, Охрим Моргуненко, свой в доску! Его нельзя! Никак нельзя! Он же из беднейшего крестьянства! Но автоматчики из охраны маршала явно шутить не собирались, с совершенно отсутствующими лицами, ведя его куда-то на окраину Понырей. Откуда-то появился знакомый по прошлому особист 13-й армии и армейский прокурор с папкой, а также шестеро солдат роты охраны с винтовками. Все они старались попросту не смотреть в сторону бывшего капитана. Там, в чистом поле, за городком, они вручили ему лопату, приказав копать себе могилу. Моргуненков не держал лопаты со времен своей крестьянской юности. Тут же ему было сказано, как выкопает, так его и похоронят. И он обрадовался возможности продлить свою жизнь. Хоть на жалкое время, пока он копает себе могилу, но продлить. Копать он принялся очень старательно, стараясь сгладить любую неровность, и провозился добрый час, пока ему не было сказано:
- Хватит, хороша уже яма. До самого Страшного суда хрен поднимут!
И подхватив под мышки, втаскивали из ямы, Охрим цеплялся ломая ногти за все, за что мог, крича, что нет, еще не готово, надо еще подправить. Так его и извлекли из ямы, сразу обмочившегося, воняющего, мокрого и хнычущего, и не пускали больше к ней. Завязали глаза и поставили стоять, но у Моргуненко сразу прослабли колени, и он опустился, боком на землю. Пару раз его попытались поставить насильно. Не получилось. Тогда утвердили на коленях. Присутствовавший армейский прокурор и начальник особого отдела 13-й армии, сказали, что в особых случаях процедура позволяет и так. Его так и оставили, стоящим на коленях в рыхлой земле, им же самим только что вынутой из ямы. Ничего не видя, из-за повязки на глазах, Моргуненко прислушивался к звукам вокруг. Он слышал, как что-то отбубнил прокурор, приговор, должно. Как потом принялся командовать майор. «Приготовиться! Целься! Пли!» как грянул залп из шести винтовок, майор специально взял с собой только бойцов с винтовками. Шесть горячих страшных ос, мощно ударили его в грудь и живот. И еще не осознав всей страшной боли, бывший капитан, уже падал навзничь в вырытую им же самим яму и уже не слышал, как легший на ее край военврач из госпиталя, дотянувшись до тела, пощупал ему сонную артерию, деловито сказав:
- Все! Где мне там расписаться, товарищ прокурор?
И подошел к прокурору, чтобы расписаться в протоколе. Тот протирал красные глаза, режущие после бессонной ночи, словно их ему припорошил песок. Тоже ведь пришлось не спать, сидеть и срочно писать этот приговор, заверять его у генерал-лейтенанта Пухова и узнавать у майора номер будущего приказа Жукова. Чтобы все было по закону! Не дай Бог… Пока солдаты расстрельной команды закапывали яму, в протоколе расписались особист 13-й армии и майор Владимирский, командовавший расстрельной командой. Затем все вместе, и в то же время порознь направились обратно в Поныри. Невесело шли и солдаты. Что и говорить, невесело это – убивать человеческое существо, даже и такое паскудное, каким был капитан Моргуненко. А когда майор пожаловался прокурору, что бывший лейтенант Бегун, к несчастью, избежал расстрела, армейский прокурор ему ответил с кисленькой такой улыбочкой:
- Вы думаете?
- Конечно. Шансы выжить в штрафбате невелики, но они есть! А если разобраться, то и у всех фронтовиков они вряд ли много больше!
- Вот это уж вряд ли. В  штрафбате ведь немедленно станет известно, кем был лейтенант.
- Кто-нибудь сообщит?
- Не знаю, но известно непременно и обязательно станет, причем, возможно, задолго до того, как он прибудет в батальон! А как там относятся к особому отделу, вам, наверное, понятно и без меня!
- И что, убьют?
- Если немцы и без них не постараются!
Они разговаривали вполголоса, чтобы не слышал особист 13-й армии, пошедший впереди. Он так ничего и не сказал за всю процедуру. Молча поставил подпись под протоколом и теперь шагал назад, отрешившись, казалось от всего. И молчал. Только его спина была очень выразительна. И выражала она такую неприязнь, что был бы майор человеком потрусливее, наверное бы, струсил. Да вот только майор к этому времени видал уже всяких и всякое. И трудно было придумать что-то такое, чего бы он испугался. Возможно, конечно, но невероятно трудно.

КОЗЫРЕВ
И вот сидя за столом, выспавшийся и вымытый в доброй баньке, капитан приступил к написанию прочувствованного письма матери Виталия, когда у ограды остановилась машина не их, не армейского подчинения, а именно тот «студер», на котором он раскатывал все начало прошедшей ночи. У них в 13-й армии пока еще совсем не было «студебеккеров», хотя в армии вообще, они были уже далеко не редкость. Из большой кабины машины вылезли майор Владимирский и старший лейтенант Будкевич. Будкевич по старой памяти направился к сидящим и курящим поганенькие немецкие эрзац-сигареты из последних трофейных, Тархову и Грабарю. Его тоже немедленно угостили сигаретой. Не пропадать же даже и такой гадости! Пусть вон и товарищ старший лейтенант из штаба покурят, помучаются. Не всеж нам такую гадость смолить. А майор протопал к капитану, поздоровался, как с товарищем, за руку:
- Выйдем на улицу, капитан, поговорить надо! Меня, кстати Алексеем зовут.
- А меня Иваном.
Неспешно ответил капитан, отложив только что начатое письмо и направляясь вслед за майором на двор:
- Идем по улице прогуляемся Леша.
- Отлично, идем.
Они вышли за забор, и пошли под ближайший куст сирени, оттенявший чистенькую уличанскую скамейку. Сели. Появился портсигар майора с «Казбеком». Взяли по папиросе и с наслаждением затянулись крепким и добротным табаком. Это за сутки перед рейдом капитан прекращал курение свое и всех участников рейда, дабы не тянуло от них табачищем, а сами они лучше слышали этот запах. Мелочь, а, случалось, и жизни спасала, и исход не таких уж и простых операций, решала запросто. Как и этой, кстати! То-то они с Петром сразу учуяли тех гитлеровцев из засады в плавнях. Жалко, вот только Виталий больше уже не покурит никогда!
- Капитана Моргуненко сегодня ночью расстреляли, а Бегуна отослали в штрафбат. Да ты успокой своего Анатолия, прокурор сказал, что это лишь измененная форма смертного приговора!
- Круто маршал берет!
- А иначе ему и нельзя! Ладно, Иван, давай ближе к делу!
- Давай! К телу, так к телу!
- Ты не красна девица, ходить вокруг да рядом, думаю, не надо. Значит так! Маршал предлагает тебе перейти со своими ребятами к нему! Образуете при нем специальную разведывательную группу, для особых заданий. Интереснее службы, ты, Ваня, нигде не найдешь, но, боюсь, и опаснее тоже.
- Только разведка, или и еще чего?
Майор с интересом и веселым удовольствием посмотрел в хитро смеющиеся глаза капитана, прежде чем ответить:
- И еще кое-чего! О чем не говорят, чему не учат в школе. Даже, если это школа полковника Старинова! Понятно?
- Понятно! И что, Леша, отрицательный ответ, условиями игры не предусмотрен?
- Почему, Ваня! Обязательно предусмотрен! Не те это игры, чтобы играть в них по обязанности! Зажмурившись, в такое не играют, больно накладно! И не те в них игроки участвуют. Сам уже, наверное, понял. Не дурак вроде, судя по вчерашнему с тобой общению.
- А кто, кроме самого, не станем, опаски ради, говорить, кого,  имеет право отдавать приказы?
- Да никто, пожалуй, разве что он сам кого-нибудь уполномочит. Тогда может меня, а может и подполковника Смирнова, своего начальника охраны. Кандидатуры такого рода тебя устроят, надеюсь?
- Подумать можно?
- Можно! Пока куришь папиросу!
- С собой могу взять только Толика и Петьку, с кем был вчера?
- Нет. Можешь брать до десяти человек. Единственно просил маршал, не обнажать сверх меры  разведроту 13-й армии, выгребая из нее всех опытных разведчиков.
-Да нет, Леша, стариков проверенных возьму четверых, остальные будут помоложе. И один пацаненок. Устроит?
- Если тебя самого устроит, то да! Ну и каково твое решение?
- Согласен я, Леша, неужели не понятно!
- Понятно-то, понятно, а полная ясность все же нужна!
- Скажи, Леша, старшину моего можно в младшие лейтенанты переаттестовать?
- Да как два пальца, Иван! Только правильно напиши представление, выпячивая то, что он постоянно ведет офицерскую работу! Ясно?
- Теперь ясно!
- Тогда я пошел!
- Что и пообедать не останешься?
- А ты приглашаешь?
- Уже пригласил!
- И шофера?
- Всех! Мы что, по твоему, не русские, что ли? Обидеть хочешь? Для разведчиков гостеприимство, как для кавказцев, понимаешь?
- Ну и где там моя огромная ложка?
И они, рассмеявшись, донельзя довольные друг другом, пошли назад к дому, где Князев, которому капитан мигнул перед отходом, уже сметал с Шулепой изрядный стол. Допили вчерашний «Энесси». Поговорили, посмеялись, вспоминая прошедшую ночь. Хотя далеко не все, что вчера произошло, и было смешным.
А уже вечером, собравшись в доме, капитан изложил перед всеми предложение майора, сказав, что сам он точно решил его принять. Вместе с собой он позвал, конечно же, Тархова и Грабаря, Князева и еще двоих старых соратников по рейдам, ефрейтора Сбруева и сержанта Джапаридзе. Позвал он с собой и ту молодежь, какую почитал особенно талантливой. Среди них оказался и Сашка Шулепа. Отказов от такого перемещения не возникло. За капитаном все они готовы были куда угодно. И уже на следующий день, отправляясь на южный фас Курской дуги в Щигры, маршал Жуков вез с собой и десятерых разведчиков, возглавляемых капитаном, почти уже майором Козыревым. Своих преторианцев, кому отныне предстоит кочевать по фронтам, совершая головокружительные рейды по тылам противника. Вот только постоянное место прописки у них появится нескоро. Если доживут, так только после войны, когда и сам их маршал прочно осядет, а многие из них начнут всерьез задумываться о демобилизации из рядов непобедимой и легендарной, давно познавшей радость побед. Вот только случиться это нескоро и доживут до этого далеко не все из них. Но этот рейд и тогда они будут вспоминать как совершенно особенный, раз и навсегда изменивший их мироощущение и состояние. Да и звезды Героев далеко не каждый раз зажигаются на груди фронтовиков, даже и удачливых разведчиков. А вот «своего» оберстинтенданта им более никогда уже повидать не удастся, слишком удалены друг от друга окажутся их обитаемые миры. Впрочем, не очень-то и хотелось обеим сторонам. Хотя вспомнить при такой встрече и было бы чего, всем ее возможным участникам.


Октябрь – декабрь 2007 года, Минск.