Диверсия

ДИВЕРСИЯ
ШЕВЕЛЕВ
Два мощных мотора транспортника Ли-2, благополучно «слизанного» с американского DC-2  и лишь слегка перелицованного, ревели мощно и ровно. Вибрация, с бешено вращающихся осей моторов, передавалась на крылья и уже оттуда распределялась по всему корпусу транспортника. И он мелко дрожал в такт этой вибрации. В широком корпусе, слабо освещенном двумя слабенькими лампочками, дабы не демаскировать транспортник в ночи, сидели на скамейках вдоль стен 12 человек. Сидели друг напротив друга 6 на 6. Ближе к кабине пилотов и подальше от открывающейся прямо в пространство двери-зёва в самом конце фюзеляжа у киля. Упакованные в брезентовые мешки лыжи и лыжные палки, они держали между ног, установив их на пол. Оружие, чаше всего автоматы ППШ , висело у них на груди, все как один под кривой плоский магазин, типа «рожок». Только двое из них были вооружены другим оружием: трехлинейкой с оптическим прицелом в снайперском варианте и ручным пулеметом Дегтярева, РПД. На груди каждого из людей, имелся так называемый «лифчик» под завязку набитый запасными магазинами для автоматов и пулемета. Там же помещались у снайпера и запасные обоймы для его снайперки. Конструкцию «лифчика» они сфотографировали у разведчиков, признав тем самым его сугубую полезность. Мало того, что он позволял удобно для замены разместить запасной боезапас, так еще и мог послужить защитой от автоматной или пистолетной пули. От винтовочной и пулеметной это вряд ли, разве что от скользящих, Нои это далеко не мелочь. Правда запасные магазины, принимавшие на себя удары останавливаемых ими пуль выходили из строя и использоваться далее не могли. Но это уже мелочи, мертвым они все как-то ни к чему, а, пока жив, и новые добыть можно. Было бы у кого добывать! На поясе у каждого была кобура с ТТ, все карманы и карманчики подсумков, как водится, сплошь забиты гранатами и запасными обоймами к пистолету. На спине у каждого из бойцов имелся сидор с полутора десятком магнитных мин с часовым механизмом подрыва. Если не забывать, что их вес 2.5 кг, становится понятным, что каждый диверсант пер на спине, как минимум 30 кг, а еще ведь и продукты, вес боеприпасов, снаряжение, оружие… Нагруженные взрывчаткой и увешанные лыжами и оружием бойцы слабо шевелились, вяло перешучиваясь, в полутьме, вполголоса, едва слышно за жизнерадостным рокотом моторов.
Майор Валерий Шевелев внезапно очнулся от своей неглубокой дремы, вслушиваясь в ровный гул моторов транспортного Ли-2. Потянуло выглянуть в окно, хотя он заранее внутренне хмыкнул. Что он там увидит? Темноту? Даже туч, образовавших по-зимнему низкую облачность, и тех не рассмотреть. Привычно подкинул брезентовый нагрудник «лифчика» с уложенными в нем запасными магазинами и пистолетом. Ничего особенного, обычный ТТ. Из пилотской кабины Ли-2 выглянул штурман, радостно сообщив:
- Через пять минут линия фронта, а через четверть часа по расчетам предполагается быть на месте, товарищи. Приготовьтесь!
Еще бы он сказал – будем на месте! Не был бы он авиатором. Известно, что они и моряки никогда не делают точных прогнозов когда и где будут, только примерно и возможно, оставляя незадействованным резерв на неизбежные на море и в небе случайности. Но, сказано, и все 12 человек диверсионной группы майора Шевелева начинают копошиться, проверяя, в последний раз, ремни парашютов и иную экипировку. Да уж, прыжковой подготовкой в лагерях полковника Старинова баловали не сильно, всего по пять прыжков на рыло! Да уж, кому и радость, что, наконец, прибываем, а кому – начало всех хлопот и треволнений! А тут извольте, товарищи, прыгать на территорию противника, ночью, при низкой облачности, зимой. Все 33 китайских удовольствия сразу! Конечно же, всех колотит! Да и не зря, в общем. Люди группы собраны и напряжены донельзя. Тронь любого, кажется, зазвенит! Как же, нужно это кому-то трогать кого из них! Его самого и то колотит, хотя у него и более 20 прыжков, бывали среди них и зимние. Главное – настроение сейчас совершенно иное. Почти праздничное. Немцев плотненько окружили в Сталинграде, зажав гадов, как ту свинью «у плоте» . Как они нас, бывало, зажимали раз за разом в 41-ом, а здесь, на юге, так и в 42-ом. Шевелев до войны жил в Минске, служа в ЗапОВО , и оттого любил употреблять в своей речи некоторые колоритные белорусские выражения, а порой и не матерные ругательства.
Потом было несчастливое начало войны, ранение под Смоленском, где он командовал батальоном. В госпитале встретил молоденького капитана, который и уговорил спортивного и хорошо подготовленного майора-десантника, уже мысленно смирившегося с тем, что перебрался в «махру»  с концами, перейти служить по совершенно другому ведомству. Вернуться к подвижной, с парашютными прыжками и длинными рейдами, по захваченной врагом территории, жизни диверсанта-десантника. Ведь он до войны, примерно к этому и готовился сам, готовя и других бойцов. А вместо этого пришлось весь первый год войны воевать по-пехотному, уходя от охватов танковыми клиньями и, выпутываясь из бесчисленных котлов и «колечек». Ничего, в лагерях Ильи Григорьевича Старинова, он быстро вспомнил былую сноровку. Учили здесь все тому же: маскировка, пластунские методики незаметного сближения с противником, рукопашный бой, конечно же, стрельба изо всего стреляющего, метание всего метаемого и, безусловно, тактика проведения диверсионных операций. Не случайно Валерий оказался в этом деле сразу на виду. Стал лучшим из лучших. Прежняя подготовка немедленно дала себя знать, выбираясь из подсознания и мышечной памяти тела. Он полагал, что все это погибло для него навек, став эпизодом прошлого, ан, нет, не погибло. Уже здесь, в Сталинграде, ему довелось тряхнуть мастерством диверсанта, вытряхивая немцев из домов на берегу Волги, захваченных ими. Его прекрасно подготовленная группа, понеся минимальные, в масштабах обычных войсковых операций, но такие ощутимые ими самими, потери. Очистила от врага два полуразрушенных здания на самом берегу Волги, у нефтебазы, за что, благодарный им, легендарный Сталинградский командарм Василий Иванович Чуйков, самолично повесил на грудь майора и его бойцов по медали «За отвагу». Не Бог весть что, однако, это было то, что мог сделать он сам без длительной волокиты с наградными листами и прочим. Впрочем, наградные листы, знал майор достоверно, все же пошли. На живых и на погибших одним чохом. Потом они снова были отозваны в лагеря Старинова, и его прежняя группа распалась. Почти каждый из тех, кто был с ним в Сталинграде, готовил себе новую группу, вспоминая курс Ильи Григорьевича. Жаль было расставаться с парнями, но это как раз и была та высшая необходимость не очень считающаяся с человеческими желаниями, каковой от начала до самого конца, заполнены все войны, с каменного века начиная. С теми, кто летел с ним сегодня, Валерию в деле, покамест, бывать не доводилось. Это то и заботило его более всего остального. Как то себя поведут ребята в бою? А вот это самое только бой и покажет! Иного ничего не придумано. Да, все они сдавали зачеты в лагере, но это всего лишь зачеты. И даже если они сданы на «отлично», пули над мужиками не свистели, осколки не визжали, не ныли в поднебесье мины, и не шелестели снаряды. Никто в тебя не целился и не искал, как тебя извести. Никто не преследовал, норовя обязательно догнать и уничтожить. А тут в боевой обстановке все это обязательно и всенепременно будет. В ассортименте, пожалуй! Неплохо бы и убавить, по уму, ежели! Да люди через лагеря проходят в последнее время слегка повоевавшие. Вот и молоденький капитан Алик Перхуров, тот самый, что и сманил его к Илье Григорьевичу, его нынешний заместитель, был уже, оказывается, в диверсионном рейде по Подмосковью в 1941 году, потом обучал бойцов в одном из лагерей, а сейчас идет с ним, его заместителем. Ему первому и прыгать. И вообще, кому из них командовать в этой группе, решали не «шпалы» в петлицах, никого чрезмерно не интересовало, что у него их две, а у Перхурова только одна . Общий опыт боевой работы в рейдах был как раз за Перхурова, у того за душой оказался рейд по Подмосковью, а не оценки в зачетных ведомостях лагеря Ильи Григорьевича. Отнюдь нет! За Валерия высказалось то, что при прочих практически равных, большая часть бойцов группы, была приведена в диверсанты именно им. Сработал еще один принцип организации диверсионных групп – воюешь с тем, кого привел, в то время как подчиненные воюют под командой того за кем пришли. Те трое человек, что остались с ним после их геройствования на берегу Волги, в Сталинграде, были попросту дополнены еще четырьмя, разысканными им в госпиталях, да в армейском резерве, куда они все, офицеры-диверсанты, регулярно имели привычку наведываться, и теми тремя, что привел Алик Перхуров, обучавший диверсантов лагере, где-то под Астраханью, как раз и образовав их сводную группу, предназначенную для выполнения спецзадания. После Сталинграда их, отведя в тыл, усиленно натаскали на лыжные марш-броски, отработав в двух прыжках практическую задачу исполнения прыжков с парашютом и с лыжами. Кажется, всего то и делов, что лыжи подвешены спереди, ан нет, имеется специфика, и не самая простая. Исполняли бессчетное количество больших и малых марш-бросков, усиленно учились методам маскировки в снегу и в степи. Стало понятно, что готовят их уже вполне целенаправленно к действиям в зимней степи. Научили водить немецкие бронетранспортеры, метко стрелять из их единого пулемета MG. Один из его бойцов прошел обучение на снайпера, получив по его окончанию новенькую тульскую трехлинейку, с подогнанной к ней оптическим прицелом ЛОМО. Прекрасное оружие! Да еще и с глушителем в придачу. Глушитель, это длинный ребристый цилиндр, навинчивающийся на специальный винт на стволе винтовки. Ну а в чем смысл их задания, стало понятно только позавчера, когда командующий Сталинградским фронтом Андрей Иванович Еременко ставил задачу их группам. Да, да, таких групп, как его собственная, было, разумеется, не одна, их было 5 и все они оказались нацелены на аэродромы где накапливалась немецкая транспортная авиация. Нанести по ней удар, значило намного облегчить добивающие удары войск Донского фронта по окруженным немцам Паулюса. Операцию «Зимняя гроза», посредством которой генерал-полковник Эрих фон Манштнейн пытался деблокировать войска Паулюса, к этому времени, практически выдохлась, истратившись во встречных боях и не дойдя до Сталинграда каких-то 40 верст. А там, за их спинами, стартовала уже операция «Кольцо» войск Донского фронта, по добиванию и пленению группировки Паулюса. Поэтому командующий фронтом и нашел возможным, ставить задачу командирам диверсионных групп лично. Он, безусловно, донес до них, что тот удар, какой они смогут нанести по транспортной авиации противника на земле, единственному средству снабжения, окруженных в Сталинграде гитлеровских войск, способен вполне заметно облегчить труд наших бойцов Донского фронта, по уничтожению блокированной в городе группировки. И весьма существенно снизить их потери. А потому фронт и идет на риск и большие траты в целях организации этих операций.
Группе майора Шевелева достался полевой аэродром транспортной авиации, расположенный у донской станицы Морозовская. Он неплохо охранялся, и базировалось на него около сотни транспортных самолетов, целая эскадра транспортной авиации Люфтваффе, чтоб ей не летать никогда! Группе следовало скрытно высадиться ночью, выполнив прыжок с парашютом в степи, совершить 25 – 30-ти верстный марш-бросок к аэродрому, уничтожить его охрану и еще до подхода ей в помощь немецких армейских частей, взорвав транспортные самолеты и обязательно склады с горючим, уйти к своим, используя один из захваченных немецких транспортников. Для этого и сам майор и некоторые другие члены его группы, кого отобрали инструктора летуны, пять дней упорно тренировались совершать взлет и посадку, а также выполнять полеты практически по прямой на самолете Ю-53, основном транспортном самолете Люфтваффе. Валерий не мог похвастаться, что стал летчиком, но, после этого обучения, действительно чувствовал себя способным взлететь в воздух на этом транспортнике, пролететь на нем некоторое расстояние, избегая сложных маневров, и посадить этот самолет на аэродром станицы Обливская, расположенной в полосе 5 танковой армии, дислоцировавшейся на северном фланге Сталинградского фронта.
Заканчивались 10 минут, как они миновали линию фронта, отмеченную буйством артиллерии на земле и не очень плотным зенитным огнем немцев по их транспортнику. Так, посверкало за иллюминаторами слегка, изукрасилось небо трассами МЗА , погромыхало малек, да и только. Видали мы и позаковыристей игрушки!
Все члены его группы уже собрали все свое снаряжение, в первую очередь лыжи, и изготовились к прыжку. Пропитания, впрочем, они брали не так уж и много, всего на 3 – 4 дня. Больше операция продлиться не предполагала. Хотя, как известно, человек предполагает, а уж Господь Бог располагает! Но сделать с этим ни он – командир группы, ни его руководство ничего не могло, а потому, приходилось действовать исходя из своих предварительных расчетов, надеясь только, что они окажутся не так уж и далеки от действительности. Проще, казалось, было разгромить эти аэродромы усилиями бомбардировочной авиации, однако господства в воздухе мы пока еще не имели, да и погоды стояли настолько безобразные, что прицельное бомбометание с горизонтального полета оказывалось решительно невозможным. Транспортная авиация летала исправно, а вот истребительная, да и бомбардировочная, оказались вполне надежно прижаты к земле небом, обложенным низкими темно-серыми облаками. А еще и буран, завершившийся только недавно. Взлететь с аэродрома у Морозовской, когда они закончат там свою работу, он, положим, взлетит и по такой погоде и до Обливской, пожалуй, долетит по азимуту, а вот сесть будет весьма и весьма затруднительно, как, впрочем и найти аэродром в той самой Обливской.
Однако, привыкнув решать задачи по мере их поступления, майор, подлетая, сосредоточился на первой из них, высадке группы с парашютами. Загорелась лампочка и его люди с капитаном Перхуровым во главе, придерживая, висящие на лямках перед ними лыжи, с лыжными палками, упакованные в удлиненные брезентовые мешки, горбатые от тяжеленных 30 кг рюкзаков и ранцев с основными парашютами, выстроились в очередь в фюзеляже транспортника. Стрелок Ли-2 по знаку штурмана открыл дверь, приглушенно взвыла сирена, и люди один за другим стали подходить к проему выходной двери, исчезая в холодной темноте. Последний, оставшийся перед Валерием диверсант оглянулся, словно в поисках ободрения со стороны командира. Валера улыбнулся ему, удивившись, насколько тот бледен и подумал, неужто и у меня такая же белая рожа? Ответить себе на этот вопрос он не успел. Боец, прыгавший перед ним, прыгнул, и пришла его очередь. Не первый раз ему прыгать с парашютом, однако ж, все равно страшно, тем более, ночью.
Привычно преодолев свой страх, Шевелев шагнул в проход, сразу подхваченный и заверченный потоками стылого воздуха, обжигавшими щеки и нос. Слезились глаза,и рука непроизвольно тянулась к кольцу парашюта. Заставив себя досчитать до семи, прыгали все же с 300 метров, едва пробив облачность, он привычно рванул кольцо и, уже спустя несколько секунд, удовлетворенно услышал шум рванувшегося за спиной вверх полотнища парашюта, вытолкнутого из своего ранца тугим и мощным потоком воздуха. Несколько мгновений спустя, сильный рывок, передавшийся через всю систему помочей парашюта – телу, сообщил, что тот раскрылся. Мерно раскачиваясь под белым куполом, Валерий опускался вниз, уже группируясь для встречи с землей и дополнительно страхуя лыжи. Сломать их – очень большая неудача. Сразу утратишь подвижность, превращаясь в обузу для группы. Это немногим лучше, чем сломать ногу. У них, конечно, есть запасная пара лыж, а крепления армейских лыж настолько просты, что подходят на обе ноги. Но, как знать, сколько лыж поломают после выброски? Чем неприятен прыжок ночью это тем, что земля не видна. Хотя, впрочем, зимой, она и днем выскакивает из небытия в последний момент, подобно вору из-за угла. Вся в белом, словно сама смерть. А уж ночью!
Так случилось и сейчас. Он едва успел сгруппироваться, увидев белую, засыпанную снегом степь, как уже рухнул в снег, пробив его на всю толщину и привычно валясь на пятую точку. Сразу же занялся отщелкиванием карабинов парашюта, норовя побыстрее от него избавиться. Надо идти собирать группу. Сорвал брезент с лыж, разобрал их и спешно пристроил к ногам. Автомат, как и положено, качался на груди, сидор давил своими 30 кг сзади. Фляга со спиртом? На месте! Нож, как ему и положено, висел на ремне, слева, под правую руку. Все на месте! Пошли?...

ПЕРХУРОВ
Алик Перхуров тоже приземлился грамотно и аккуратно. Со своего места, вставая, он видел еще два белых купола своих бойцов, остальных надежно скрывала зимняя морозная темень. Странно все же как-то у них здесь, на юге, и морозит, и низкая облачность, звезд не видать совершенно. Эх, черт, он, вообще говоря, рассчитывал идти в этот рейд командиром, а довелось идти замом. Молодой и амбиционный капитан, едва 26-ти лет, рассчитывал стать на этой войне, как минимум, генералом, если доживет до ее конца. Свои амбиции Алик строил на фундаменте личных способностей, не платя за их реализацию кровью своих солдат. Потому и пошел служить в специальные войска и стал диверсантом. Ведь каждый диверсант, даже самый рядовой, это далеко не тот безответный рядовой солдат-призывник, или даже запасник. Он прекрасно подготовлен действовать самостоятельно и, надеясь, безусловно, на поддержку товарища, рассчитывает в самую первую очередь, больше на самого себя. Оставшись один, он не впадает в депрессию, или, хуже того, в панику. Он продолжает оставаться бойцом и воином. Это как раз тот случай, когда даже и один в поле – воин! Интересно, что в пехоте, или, скажем артиллерии, врагов убивают солдаты, а их командир сам, как правило, в нормальной обстановке этого не делает. Его задача соображать за всех и предвидеть реагирование своих подчиненных на любую угрозу, как единого целого, называемого подразделением, или, там, соединением. Он не бежит со штыком наперевес в атаку, не ведет маневренной борьбы в траншеях врага, угощая его гранатами и полосуя из автомата. Не рубиться с ним на саперных лопатках. Ну, не его это дело, кроме, как в самом исключительном случае – некому больше! Его дело – всем этим изыском руководить, не отвлекаясь на делание чего-либо конкретного, самостоятельно и персонально. Разве что командиры низового звена, взводов и рот, и уже совсем вряд ли, командиры батальонов, иногда нарушают такой порядок. Совсем иное дело командир диверсантов, или, скажем, разведчиков. Он такой же член боевой пары, как и все остальные участники диверсионной, или разведывательной группы, каковая чаще всего разбита на боевые пары, в худшем случае, тройки. И просто обязан уметь делать все, что делает рядовой диверсант, или разведчик, причем, сплошь и рядом, делает он это гораздо лучше их среднего уровня. А еще умеет и многое сверх того, что умеют они. При этом командир все же принимает решения и за всю свою группу в целом. До сих пор ему удавалось быть именно таким командиром. Правда, побывал он в этой должности только в одном единственном рейде. Поэтому назначение в этот рейд заместителем командира группы, несколько ударило по его слегка гипертрофированному самолюбию. Однако, характер капитана Перхурова был таков, что выражалось это его недовольство таким поведением начальства только в еще большей старательности.
Призванный по общей раскладке десантирования, прыгать первым, Алик уже в воздухе постарался определиться, где ж они все-таки приземляются. Он откровенно порадовался, поняв, что, выглядящий таким молодым и расхристанным, штурман летунов, оказался весьма знающим и аккуратным парнем и выгрузил их на одну из двух, запланированных под выгрузку их ДГ  площадок. Достаточно удаленных от проезжих дорог и населенных пунктов, чтобы никто не мог так запросто наблюдать их спуск. С этой стороны все в порядке. А население зимней степи известное дело, представлено больше животными, чем людьми. Теперь ему оставалось приземлиться самому и обеспокоиться сбором группы. Этим, конечно, станет заниматься и командир, Но и ему тоже быть в стороне от этого процесса нельзя. Поэтому, едва коснувшись земли и, пропахав вслед за парашютом добрую и глубокую борозду в не порушенной до него снежной целине, капитан сразу же завертел головой, отыскивая пункты приземления иных парашютистов. Два белых купола, он, приземляясь, видел прямо перед собой. Едва погасив свой купол парашюта и, сняв с себя ранец, он поспешил сунуть его под шелк купола и быстро руками ногами принялся присыпать шелк снегом. Белое на белом снегу не очень то рассмотришь и с десяти – пятнадцати шагов, а уж с большей дистанции, так и вовсе исключено всяческое обнаружение. Закончив с этим делом, он быстро встал на лыжи и пошел в том направлении, в каком он как раз и видел те два других купола, резонно полагая, что иных парашютистов, кроме как из их группы здесь нет и быть не может, по определению. Вскоре он уже шел по полю не один, а в компании самого старшего из их группы по возрасту, лейтенанта Будыки. Тот тоже уже справился со своими задачами после приземления и, взяв на плечевой ремень свою, ставшую с ним неразлучной, снайперку, сопутствовал капитану. Первое время, помнится, Перхуров всеми силами возражал против включения Будыки в их группу, говоря, мол, староват, не выдержит темпа марш-бросков, станет отставать, тащить за собой назад всю группу. А все их прикидки показывали, что лейтенант Будыка Геннадий Алексеевич находится в прекрасной форме, а вынослив так, что иным молодым оставалось только позавидовать. Следующим они прихватили с собой сержанта Виктора Краснова. Тот тоже уже закончил прятать снятый парашют и встал на лыжи, поправив на груди автомат. Он видел еще один купол и, направившись туда, они нашли у уже засыпанного парашюта, возящегося с лыжными креплениями штатного пулеметчика группы Василия Кононенко. Помогать ему не потребовалось, он, увидев своих, просто взял свой «Дегтярь» на ремень. И был таков! Они пошли дальше, в том направлении, в котором уже Василий на этот раз, видел следующий купол. К нему, они вышли через несколько минут, но у присыпанного купола уже никого не было, лыжня вела оттуда к северу. Стоило бойцам с капитаном Перхуровым туда двинуться, как уже оттуда раздался обусловленный в качестве языка общения в поле лисий лай. Ответив на три взбреха двумя своими, капитан махнул всем «своим» рукой, мол, пошли, наши! Это на самом деле были остальные бойцы их группы, уже собранные воедино майором Шевелевым. Только один боец повредился при приземлении. Досадно, но не слишком сильно. Самый молоденький из них, Николай Свиридов вывихнул слегка руку при посадке и сейчас их штатный санитар, по кличке Эскулап,  сержант Иван Демиденко, возился с его рукой. Наконец, он все для себя выяснил и попросил товарищей:
- Придержите Кольку за плечи, только посильнее!
И Ахмет Багарутдинов, татарин из Казани, лучший в группе специалист по ножевому бою, сразу же уселся в снег за спиной Свиридова, ухватив его плечи, словно в тиски, своими мощными руками. Очень крепкий мужик был этот татарин, а еще к тому же непревзойденный метатель ножей. В этом деле с ним никто не хотел соревноваться, хотя ножи среди диверсантов, метать умели все. Все понимали, что Ахмет просто непременно выкинет какую-то одному ему известную штуку, сделает с ножом нечто такое, что тебе останется только чесать в затылке и разводить руками. Демиденко, примерившись еще раз, резко рванул руку Свиридова, от чего тот охнул, едва не во весь голос. Пасть ему, разумеется, сразу заткнули. Нравилось бы тебе орать-то! Бояться, вроде, было и нечего. Однако, береженых, как известно и Бог бережет, если сами они с копыт не спешат валиться, как тот конь, который береженный! Коля, постанывая и сквозь зубы, матерясь и, кляня сержанта-коновала, именуя его вместо Эскулапа остолопом, ощупывал свою руку, а Демиденко вполголоса буркнул:
- Чем ругаться, молокосос, подвигай лучше рукой! Ну! Командир, прикажи ему, рука у него должна быть в порядке!
Взиравший на все это непотребство майор немедленно приказал:
- Свиридов, мать твою, шевели рукой!
Николай, прислушиваясь к ощущениям и закрыв глаза, в ожидании немедленной резкой боли, пошевелил рукой, приходя в полное изумление:
- Нормально!? Ох, и не хрена ж себе!
- То-то, что ни хрена себе, салабон малохольный! Вернемся когда, магарыч с тебя, дубина стоеросовая за остолопа, осознал? Осознал, я тебя спрашиваю?
Настаивал Демиденко, нависая над Свиридовым.
- Да осознал я, осознал! Пей кровь, кровопийца!
- Ни хрена ж себе! Я ему руку вправил и я же еще и кровопийца!
- Ладно вам!
Остановил этот словесный понос Шевелев:
- Свиридов, собирай свои транты, и становись в темпе легкого вальса, блин, на лыжи! Не хрен придуриваться, коли здоров! Всем остальным порядок движения следующий. Тропящий меняется каждые 45 минут, следить за этим идущему следующим. Ведущим и вторым в цепочке, сразу за тропящим, идет капитан Перхуров, я – замыкаю. Ясно!
Кивки головой были достаточным ответом командиру. Как и у разведчиков, у диверсантов приветствовалось исполнение приказаний и распоряжений, без непременного в линейных войсках, громкого «Есть!»
- Тогда строиться! Алик, движение начинаешь движение по мере готовности! Первый ориентир по движению, одиночный хутор на юго-юго востоке. Всем все понятно! Всем одеть маскхалаты, и приступаем к движению!
Мгновенно слившись с белым снежным покрывалом земли, после одевания маскхалатов, группа быстро вытягиваясь в цепочку с интервалами в три – четыре метра, двинулась в названном майором направлении. Только скрип снега под лыжами, мягкое цвирканье палок о снег и ровное дыхание, втянутых в длительный лыжный ход, предыдущими тренировками, диверсантов. Шлось легко. Морозец был не шибко серьезен, градусов до 10 – 15 в минусе, не более того. По тутошним местам, так и совсем оттепель, да еще по январю-то месяцу. По такому морозцу на лыжах идется легко и бодренько. Капитан Перхуров, строя в цепочке вторым, вел общее наблюдение за передней полуокружностью, зная, что заднюю, обслуживает сам майор. Еще вперед усиленно наблюдал шедший впереди Сергей Ляхов. В лыжной группе тяжелее всего идти первому, он тропит лыжню остальным, бьет ее в насте. Если его не сменять, то он подсядет, и ход всей группы упадет. Поэтому, того, кто идет первым всегда подменяют. И именно поэтому, капитан Перхуров, возглавляя ход группы, шел не первым, а вторым. Его-то менять не станут, как и майора. Поэтому уже через 45 минут, как и было приказано, шедший третьим Сергей Викулов, их штатный переводчик, вполголоса скомандовал «Лыжню!», а капитан передал Ляхову и тоже вполголоса: «Просят лыжню!». После чего Ляхов и он пошли помедленнее, рядом с лыжней, пропустив Викулова вперед, а шедший теперь вторым осетин Руслан Бехоев, притормозил, пропуская перед собой капитана. Ляхов же шел рядом с группой, пока его не догнал майор. Он встал на лыжню перед командиром, беря заслуженный отдых. И снова группа двигалась размеренным ходом, умерено сопя и практически молча. Не было слышно никаких звяканий, ничего. Шли себе люди и шли.

БУДЫКА
Лейтенант Геннадий Алексеевич Будыка, был неумеренно стар для своего такого молодого звания. Ему уже исполнилось 37 лет. Из запаса, что ли? Нет, люди из запаса у них оказывались нечасто, не тот род деятельности предполагался, чтобы брать из запаса, разве что профильный и очень грамотный специалист. Начинал эту войну Геннадий Алексеевич подполковником, щеголяя тремя полновесными шпалами в петлицах . Интересовался четырмя полковничьими шпалами и вполне конкретно присматривался к двум генеральским звездочкам . Командовал бригадой морской пехоты в Талине, на окраине коего и принял свой первый бой. Длительные и безнадежные бои, в составе блокированного гарнизона этой военно-морской базы РККФ , безнадежность частых немецких обстрелов и тоска надрывных бомбежек, когда истребители только и пытались, что отогнать немцев от боевых кораблей на рейде. Защищать город было некому и нечем. Остатки его бригады погибли под прорывающимися в город немецкими танками, а он сам, отступая со штабной ротой к порту, оказался там, когда грузился последний пароход у пирса. А на него старался всеми правдами и неправдами погрузить свою перегруженную сверх всякой меры эмку, один из секретарей ЦК компартии Эстонской ССР. Подполковник Будыка, оставшись на пирсе сам-четверт со своим ординарцем и двумя бойцами своей бригады, приказал им сбросить машину с пирса, дабы не мешала погрузке. Они благополучно погрузились на пароход, все, кто пытался, погрузился и секретарь вот только без своей эмки с трантами.
Потом был весь ужас беспримерного перехода из Таллина в Кронштадт. С его беспрерывными бомбежками, торпедными атаками из-под воды, плавающими в морской воде, как клецки в супе, минами заграждения. Какой же это был кошмар, длительный и непрерывный. От надсадного воя падающих через крыло «штук» , пронзительного свиста бомб и заунывного воя бортовых сирен, казалось, все оглохли. Все сбились с ног, туша бесконечные пожары, на их стареньком зерновозе, переполненном напуганными людьми. Наиболее молодые и глазастые несли вахту вместе с моряками-сигнальщиками, высматривая перископы подводных лодок и буруны от них, а также, всплывшие на поверхность, сорванные штормом и бомбежками со своих якорей, чертовы рожки гальваноударных мин, наиболее частых и распространенных на Балтике мин заграждения.
Им повезло. Их не добили самолеты, всадив в зерновоз всего-то две бомбы, хотя многие погибли, сметенные с переполненных палуб пулеметами чертовых «штук». Они увернулись от всех торпед и не всперлись килем ни на одну из бесчисленного количества мин. И даже расстреляли две вконец обнаглевшие «штуки» из двух своих счетверенных пулеметных установок в носу и корме, увернувшись от доброй полусотни бомб. Они потушили все пожары, не дали сдохнуть от постоянного перенапряга своей допотопной машине, и жестко держали под контролем все течи, образовавшиеся в результате близких разрывов бомб. Они пришли в Кронштадт и благополучно высадились на его пирс. Высадился и тот секретарь, продолжавший смотреть на Будыку зверем. Высадился, сволочь, и ушел. Будыка примерно на час задержался в порту, разыскивая воинское начальство. Нашел коменданта, который, как и следовало ожидать, направил его в Ленинград, мол, там обратись в военные структуры, там скажут. Он уже шел к пирсу, от которого должна была отчалить лайба к городу, как возле него притормозила машина, откуда вышли два сержанта госбезопасности и осведомившись не полковник ли Будыка перед ними, заявили ему, что он арестован, запихали в машину и повезли. Испугавшись, Будыка решил, что все, конец, сгноят в лагерях. В своем нынешнем положении бойца-диверсанта, Будыка, не задумываясь оказал бы сопротивление. И у тех, кто пришел его брать, при их то жалкой сноровке вертухаев, не было бы против него никаких шансов. Но то были иные времена и иной Будыка. Как ни странно все же, он предстал перед тибуналом, а не перед ОСо  и был разжалован, а потом и отправлен в штрафбат. Ему повезло, он пережил ту отчаянную атаку в составе штрафбата, на Невском пятачке, у Сенявинских высот, получил пулю в грудь, был вытащен бойцами, и попал в госпиталь, да не в голодный и блокадный ленинградский, а вывезли в Волхов, а там и дальше. Под Москвой он воевал уже сержантом, командовал взводом и был, наконец, восстановлен в лейтенантском звании. Толковый попался комдив, настоял, командиров то не хватало повсюду. Получил еще ранение, попал в госпиталь, а там его присмотрел майор Шевелев и перетащил в диверсанты, проведя через подготовку лагеря полковника Старинова. Он был из тех, кто отличился с майором в Сталинграде. Сейчас бывший подполковник воевал зло и дерзко, норовя побыстрее восстановить утраченные позиции. Говоря, мне, мол, чтобы не слишком стыдиться за себя, к концу войны надо хотя бы полковником стать. Среди диверсантов он почитался как человек опытный, злой, знающий и битый. А битие, говорили там – определяет сознание. В этот рейд бывший полковник пошел с охотой, предполагая отличиться, и сейчас скрипел лыжами, идя в середине цепочки. Хорошо и уверенно ориентирующийся на любой, даже и вовсе не знакомой местности, он обнаружил уединенный хутор, названный майором, как ориентир номер один, первым. Они вошли прямо напротив хутора в балочку, собираясь там передохнуть перед финальным рывком на сегодня. Бывшему полковнику «повезло», поскольку при первой же смене тропящего путь, он уже оказывался на этой позиции. Хотя, какое тут везение и невезение. Опыт показывал, что так или иначе всем приходилось тропить лыжню примерно одинаково.
Присматриваясь к хутору, Будыка понял, что он вполне обитаем. К сараю расчищена дорожка, к колодцу тоже. По двору лазает и мяучит двухцветный черно-белый кот, а его не слышат, наверное, и в дом не пускают. Так оно все в жизни, черно-белый! Либо мяучь так, чтобы слышали наверняка, либо найди вход, зависящий только от твоей воли. А, нет, домяучил-таки, котяра. Дверь приоткрылась, и кот скоренько юркнул в тепло. Не придется ему таки идти в сарай и ночевать в сене, ловя мышей и крыс. А и там немногим хуже. А отчего ж они, спрашивается, так поздно не спят? Хотя, почему поздно, собственно? Уже 11 часов. Зима просто, темнеет рано. Но и светомаскировка у них на уровне. Отсюда к аэродрому уже рукой подать. Половина их ночного перехода. Закончив роздых, пошли дальше, огибая хутор по широкому кругу. Зачем? Немчура ведь станет расследовать, наверное, после диверсии, что да как? Покажем, что заходили на хутор, возьмут в крутой оборот хуторских. Не хочет командир, чтобы напрасно пострадали невинные люди. Правильно. Их и так пострадало сверх меры и не нам плодить новых, если можем обходиться без этого. Они, собственно, возможно, так и так пострадают. Это как уж немчуре заблагорассудится! От злобы после их диверсии. Но хотя бы знать будем, что мы тому виной!
Геннадий Алексеевич вздохнул, уточняя ориентир и уходя в темень первым. Конечно, идти в глубине цепочки куда как легче. Но и тропить лыжню тяжело не безмерно. Тяжелее, но терпимо вполне. Нормальная мужская работа. Теперь только дыхание взять и построить свой ход по какой-нибудь детской считалочке. Какой? А, что-нибудь вспомним! Пошли, что ли? Полуобернувшись к своим, предложил Будыка. Капитан уже приготовился строить сразу вслед за ним, майор там в самом конце цепочки тоже встал. Вся группа была на ногах, ожидая начала движения. Так чего томить людей, спрашивается? Пошли…

КОКОРЕВ
Старший лейтенант Саша Кокорев попал в диверсанты не случайно. Еще в 1941 их армия попала в окружение под Вязьмой. Хреновато им там пришлось. Кабы, не та жилка бойца-диверсанта, что привела его в итоге в лагерь полковника Старинова для обучения, не выскочить бы им. Парился бы сейчас в лагерях, как многие призывники того года по сю пору парятся. Их называют предателями. А кого они предали? Их самих и предали и продали, законопатив в окружения и сдав в эти лагеря. И от него все это прошло так близко, что он, считай, там  и побывал. Он видел, как толпами сдавались наши солдаты, еще вчера нормальные советские парни, очень плохо вооруженные и совершенно не обученные. Он же сам, с товарищем своим и земляком Лёшей Никитиным, подался в лес, благо их окоп был от него совершенно рядышком. Там, ускользая и прячась от немцев, они, все также вдвоем забирались все глубже в лес, пока не поняли, что здесь их никто искать не станет. Там, в лесу, они сориентировались, только абсолютно полный балбес, может заблудиться, или потеряться в лесу. Выбрали восточное направление и пошли. Куда? К своим, разумеется. Иных и мыслей у них не было. Вскоре ориентироваться стало совсем уж просто, громыхало так, что и ребенок бы понял – фронт рядом. Громыхало и ухало совсем рядом. Однако это оказался не фронт, а внутренний обвод их котла. Где на пузе, где боком, где скоком, они таки унесли ноги, просочились по лесу, выперлись в ближний немецкий тыл. Уходили там парочку телефонистов, разжились автоматом и винтовкой. Шли дальше. Вот только переходя второй раз линию фронта, Лёшку уклюнула в бедро пулеметная пуля, а бросившихся к ним двух немцев, Саша скосил из автомата. А потом еще, надсаживаясь, тащил дружка по нейтральной полосе, пока не достиг своих. Прополз, как оказалось, по минному полю, безо всяких проходов, но и сам не уберегся, словил напоследок, уже вваливаясь в нашу траншею, пулю в ногу. В госпитале имели с Лёшкой длинные и не слишком приятные беседы с местным особистом. Но тот, сам из раненых, нюхнувших лиха под завязку, оказался человеком, что среди их братии вовсе и не обязательно. Что проверил, чему поверил, дав парням свободу дышать дальше.
Образование у Сашки было основательное, десятилетка, сразу после госпиталя направили в школу младших командиров. Закончил и стал командиром взвода на южном фронте. Отступал снова, уже от Харькова. Но опять остался жив и избежал окружений. Повоевал в Сталинграде, командуя ротой. Командовал, по-видимому совсем неплохо, умудрился получить звездочку на грудь, с «отвагой»  в очередь и два кубика в петлицы. А давали их той порой, сами помните, небось, не густо. Легко попало в ногу снова. А уже в госпитале он познакомился с майором Шевелевым, кто, прочитав его личное дело, заинтересовался эпопеей с выходом из окружения в 41-ом. И после выхода из госпиталя, смог оценить гостеприимство обучающих лагерей диверсантов и разведчиков. Парень оказался весьма неплохо обучаемый, при майоре так и остался.
В свою очередь, выйдя вперед, принялся тропить лыжню, в охотку ведя за собой всю группу. Уже разливалось в воздухе предощущение приближающегося рассвета. Неяркого и не такого решительного, как в иные поры года, менее, может быть, целеустремленного, но все же рассвета. Намечено было к этому моменту, добраться до кустистого участка степи, летом заболоченного, прямо на окраине аэродрома. Пришли они на него еще абсолютно затемно, угадав аэродром по прожекторам, освещающим убранную от снега ВПП и реву заходящего на посадку транспортника Ю-53. Это трехмоторное изделие Юнкерса, садилось, подсвечивая себе собственными прожекторами-фарами, размещенными возле каждой стойки шасси, на плоскостях. Несколько повозившись, принялись устраиваться на этом участке, где ничего не говорило о том, что там присутствовали разведчики все-то десяток дней назад. Да и мудрено бы было. Снимались-то разведчики, судя по их отчету, прочитанному всеми в группе, уже в начинающемся буране. Он и уничтожил все следы их пребывания, какие неизбежно оставить людям на девственном снегу. Впрочем, не на такой уж действенном. Пока еще они не стали здесь на скрытую дневку, разведчики, обыскивая кустарник натыкались и на свежие следы лося и волков, не говоря уж о довольно таки частой заячьей путанке. Раскинули фронт наблюдения. Да, конечно, разведчики дали описание подробное и весьма качественное порядка жизни на аэродроме, позволившее им втрое большей группой подойти к нему впритык и стать плотно, но свой глаз-смотрок в таких условиях ничто не заменит. Вот, уже первое отличие. Бронетранспортер, который по отчету разведчиков «тяготеет к началу ВПП», сдвинулся в сторону ее середины и там обосновался. Хорошо это или плохо, только еще предстоит определить. Оба поста в конце ВПП так и остались на месте. На каждом по два немца с пулеметами MG, впрочем, иные у немцев редкость. Польские и наши, доставшиеся им в кампаниях 1939 и 1941 годов они используют нечасто, разве что на тыловых постах и вооружают ими туземную полицию. Французских, впрочем, тоже не видно. На аэродром пришел еще один транспортник. Без дополнительного круга уверенно сел и рокоча мотором, покатился к стоянке самолетов, остановился. К нему подскочила крытая грузовая машина, засуетились солдаты. Вытаскивают носилки с лежащими на них ранеными, потом выводят из аэроплана ходящих, то есть тех, кто с грехом пополам способен передвигаться. Погрузили две машины и они, сопровождаемые и предшествуемые мотоциклами с коляской, покатили через охраняемые ворота аэродрома, направляясь в сторону Морозовской. Впрочем, там госпиталя нет, вряд ли они там задержатся, скорее, пойдут на станицу Тацинскую, а это ведь все 50 верст. По местным дорогам, да еще и зимой, не так уж и мало. На аэродроме продолжалась обычная суета. Грузили еще один Ю-53, явно готовя тот к вылету. В фюзеляж набивали ящики и тюки, пихали одеяла в кипах и бесчисленные канистры. Сказать, что у окруженных плохо с горючим – ничего не сказать. Поскольку плохо не с горючим, а очень плохо совсем без него. Есть у них и танки и САУ, машины и мотоциклы, вот только ездить на них затруднительно, давно уже закончилось горючее. Еще труднее тем, кто рассчитывал на гужевую тягу, поскольку таковую давно уже скушали господа немцы, почитая ее за великий деликатес, жрать который гораздо лучше и приятнее, нежели вкусить от собственного свежее прирезанного товарища, получившего такое ненужное об эту пору ранение. А, впрочем, порядка у немцев было все же, куда больше, чем можно было бы ожидать от многих других наций, британцев, например, и американцев, в подобных обстоятельствах. Свежевать своих камерадов, немцы отнюдь не спешили до самой крайней крайности. Но, таковые времена, сейчас именно для них и наступали, когда доставка предметов снабжения уменьшилась и стала заметно ниже их самого сжатого прожиточного минимума. Тот Ю-53, что был под погрузкой, наконец, погрузили, от длинного бревенчатого барака пришел в три рыла экипаж. Вскоре моторы самолета взревели, закрутив вокруг себя снежные вихри, стрелок-радист с кормовой пулеметной точки выпустил краткую трассирующую очередь в небо, проверяя свое оружие, а техники вытащили из-под колес шасси колодки, старательно отбегая в сторону. Самолет дернулся вперед, качнулся назад, уже явно на своих тормозах. Их отпустили, и большая, несколько неуклюжая, машина, меняя газ с малого на большой и наоборот, набирая скорость, покатилась по расчищенной полосе, выруливая к разбегу. Развернулась в конце аэродрома, остановилась, совсем уже приготовившись взлетать и, наконец, словно спущенная с цепи, побежала по ВПП все время заметно ускоряясь. Не докатившись всего метров двести до конца полосы, самолет косовато подпрыгнув и намного громче, чем ранее взревев на форсаже моторами, пошел на взлет. Свои фары немец выключил и взлетев, сделал круг над аэродромом. Потом взяв курс на восток, ушел. Рокот его мотора медленно затихал вдали, направляясь к Сталинграду. Будем надеяться один из последних самолетов с этого аэродрома, если не последний совсем. Хотя, нет, конечно. Днем самолеты еще явно будут и садиться и взлетать, хотя и потихоньку начало задувать, возможно, начинался снежный буран. Синоптики такой возможности не исключали.
Кокорев перенес свое внимание на оба стационарных поста в конце ВПП. Ему то их и предстояло нейтрализовывать. Так, четыре слоя стандартных советских мешков для картошки, или зерна, набитых песком под завязку. Уложены прочно и основательно, а со стороны гнезда еще и подперты такими же мешками. В левом гнезде спаренная установка малокалиберной зенитной артиллерии «Oerlikon». Она приспособлена стрелять по круговому сектору, собственно, причем тут, спрашивается, сектор? По всей окружности, короче, и могла бы стать для них смертельной преградой на взлете. При ней трое солдат, во главе с обер-ефрейтором, и два ящика боеприпасов. Что радует, так это то, что иного оружия на солдатах не наблюдается. Да и зачем бы оно зенитчикам. Мешать разве чт в бою с авиацией. Наверное, есть, но оставляют они его в казармах. Мешает крутиться возле установки, цепляясь за все, а толку с него никакого. Эти откровенно скучают, покуривая. И тоже понятно. Погоды стоят такие, что ни о каких налетах авиации и речи быть не может. Ну, а если наземные войска русских отбросят части Вермахта, об этом они узнают заранее, по грохоту артиллерии, и не их установке с ними воевать, хотя она способна вести огонь и по наземным целям.
Пожалуй, более беспокоила Сашку правое гнездо. Такое же основательное, как и левое, оно располагало единым пулеметом 7.7 мм MG на круговом станке, приспособленном к ведению с него и зенитного огня. Двое немчиков, отиравшихся возле того пулемета вели себя куда настороженнее, и, пожалуй, пребывали в куда большей боеготовности, чем их соседи зенитчики. Еще два точно таких оборонительных гнезда, прикрывали дорогу из Морозовской, располагаясь возле КПП, а два последних располагались в конце аэродрома. Для защиты со стороны открытой степи немцы располагали бронетранспортером, вооруженным пулеметом. Перемещаясь вдоль всей этой открытой стороны, бронетранспортер имел возможность блокировать приближение противника со стороны степи. Прочая охрана аэродрома отсыпалась в казарме барачного типа, примыкающей к входному КПП . Да еще на аэродроме дежурила смена техников, привозимая из Морозовской. Экипажи самолетов приезжали оттуда же, а управление аэродрома, размещалось в том же бараке, где и солдаты охраны. Это установили еще наши разведчики, ведшие за аэродромом предварительное наблюдение. Ничего с тех пор так и не поменялось. Вещи снабжения накапливались на аэродроме в течение каждого дня, подвозимые из Морозовской, а уже в пределах аэродрома развозились грузовичком «Мерседес», рассчитанным на перевозку ; тонны. Еще имелось на территории летного поля три гусеничных трактора с бульдозерным оборудованием. Два из них уже работали, наполняя воздух рокотом своих моторов, а один стоял недвижимо и, судя по всему уже очень давно.

ШЕВЕЛЕВ
Валерий с удовольствием отмечал, что разведчики старшего лейтенанта Козырева поработали отлично, составив действительно полную опись действующего аэродрома. Это, впрочем, не исключало того, что наблюдение за аэродромом в течение этого дня, внесет существенные изменения в план штурма аэродрома, разработанный дома. Конечно, внесет! Иначе и быть не может. Живая жизнь всегда требует и живого реагирования. Однако майор вспомнил, как он встречался со старшим лейтенантом Козыревым и тот рассказывал ему об аэродроме, передавая свои живые впечатления. Для этого они ведь и встречались. Группа Козырева, или как его называли сами разведчики Козыря, вела дневное наблюдение за аэродромом попутно, выполняя разведывательный рейд по ближним тылам немецкой группы войск «Дон». Они же, оказывается, ходили под Миллерово и вели наблюдение и за тем аэродромом, как, впрочем, и за аэродромом в Волгодонске. Отовсюду из этих точек немецкие транспортные самолеты летали на Сталинград, хотя основным направлением оказывались аэродромы в Морозовской, Белой Калитве и Большинке. На всех этих аэродромах наступающей ночью станут работать такие же диверсионные группы, как и его собственная. Его же в разговоре со старлеем-разведчиком, более всего беспокоила возможность наличия хотя бы нескольких танков либо в Морозовской, либо на хуторах поблизости. Грамотно построенная танковая атака легко могла сорвать намечающуюся диверсию, или, по меньшей мере, значительно ее ослабить. Но Иван Козырев заверил Валерия, что они наблюдали и смотрели очень внимательно, однако немецких танков ни в Морозовской, ни где-нибудь в обозримой округе не обнаружили. Только парочка бронетранспортеров  Морозовской. Следы танковой деятельности, вообще говоря, имелись. Но происходила она в конце декабря, начале января этого года, когда немцы Манштейна рвались на соединение с немцами Паулюса, а нарвались на гвардейцев Малиновского и стали, ни тпру, ни но! Там их было не мало и по всей глубине немецкой линии обороны. По словам Козырева, немцы старательно занимались теми танками, пытаясь те из них, какие не были разбиты безвозвратно, оживить, насколько это возможно, и вернуть в строй. Но вывозили их на железнодорожных платформах гораздо западнее, поскольку их ремонт велся на немецких и чешских заводах, в лучшем для немцев случае – на польских. Но поляки даже и в Силезии, где немецкая прослойка среди рабочих была велика, ремонт вели без большого тщания, старательно его саботируя. Ремонтировать же танки у нас, в Ростове-на-Дону, Харькове, Днепропетровске и Киеве, немцы чаще всего и не пытались, разве что самый мелкий, незамысловатый ремонт, не требовавший квалифицированного труда.
Развиднело. Через КПП на аэродром прибыла машина с завтраком, начали кормить технический персонал. Не  так его и много, оценили диверсанты Шевелева, человек, может 50, вряд ли больше. Да еще человек 30 солдат использовалось в качестве грузчиков, перегружали ящики, бидоны и тюки из машин в самолеты. Эти, как и технари таскались по взлетному полю совсем без оружия, каковое, скорее всего, оставалось в бараке. Что с них возьмешь с косорылых, Люфтваффе. Всем этим вспомогательным воинством командовали двое офицеров технической службы, судя по их погонам, лейтенант и гауптман, а всем происходящим на аэродроме распоряжался майор, наверное, комендант аэродрома, тогда как командовать полетами из Морозовской поутру прибыл оберст-лейтенант, либо командир эскадры транспортников, либо его заместитель. Прибыло также человек тридцать летунов, наверное, экипажи самолетов, намеревавшихся летать днем. На глазах майора сел еще один транспортник из Сталинграда. Этот прихромал с множественными дырками в крыльях и дымящим правым двигателем, но сел относительно благополучно. Интересно, от кого досталось фашисту, от истребителей или зенитчиков? Интерес был не совсем праздный. Если все хорошо им самим улетать отсюда этой ночью и тянуть к своим. Истребителей они боятся не сильно, поскольку на направлении станицы Обливская их не концентрируют, да еще и ночников, к тому же, а вот зенитчики, в рот им ноги, могут оказаться вполне опасны и для них. Причем не столько немецкие, сколько наши. Однако, Шевелев помнил, что наши, опять же, концентрировались в коридорах стабильного пролета немецкой транспортной авиации, оставляя все направление Облиская, Чернышковский, Суровикино, мягко говоря, без внимания. Так что, если Бог не выдаст, зенитчики наши их не съедят, не свиньи же они, на самом-то деле. Позже иных на аэродром прибыл какой-то важный начальник с генеральскими погонами. Вызвал изрядную, надо сказать, суету и отъехал, забирая с собой, всю свою немалую свиту. Валерий высмотрел, что со стороны степи к самому аэродрому подбирался овражек. Специально его немцы не прикрывали, хотя, наверное, он был на балансе команды бронетранспортера, если та еще об этом не позабыла. Майор наметил пустить капитана Перхурова именно этим овражком. У них, пожалуй, самая лихая задача. Захватить бронетранспортер, перебив его экипаж и выдвинуться на нем к КПП, уничтожив тамошние гнезда. На гнезда в конце ВПП он нацеливал Кокорева, на те, что закрывают само маневренное поле аэродрома – Будыку, а бараки с основной массой технического и погрузочного персонала накрыть намеревался сам, пройдя все по той же балочке-овражку, вслед за Аликом и его людьми, как только они захватят бронетранспортер. Отняв бинокль от глаз замерзший майор передал по цепи своих наблюдающих бойцов разрешение пообедать, употребив при этом грамм по 100, не более. Исключительно сугрева для, не пьянства ради, не ругайся Боженька, хотя врать не стану, пьем с удовольствием. Отползя за ближайший куст, он, привстав на колени, справил малую нужду и все также, ползком, вернулся на свое прежнее место.
На аэродроме продолжалась обычная дневная суета. Ревя моторами на взлет пошли одновременно три транспортника, и один за другим ушли в сторону Сталинграда, а оттуда вернулись еще два, изрядно подпорченные зенитками. Насколько он понимал, готовились к вылету еще пять машин. Валерий съел свой кусок сала с хлебом и луком, закусывая выпитый спирт и ощущая в желудке блаженное тепло, им привнесенное. Стало полегче сохранять неподвижность в снегу. Всего-то третий час на дворе, а уже опять начинает надвигаться тьма. А вместе со тьмой приближается и время их активности. Пролежать возле этого аэродрома еще один день наблюдая, никому не улыбалось. Да и командование назначило для операции именно этот день. Надо полагать, оно ведь чем-то думало! Тем более, что ветер слабел, мороз же, наоборот, усиливался. Свою акцию они приурочили к семнадцати часам, поскольку в отчете разведчиков отмечалось, что в двадцать часов немцы произведут полусуточную смену персонала и охраны. Утром этого дня, все так и случилось, как повествовал отчет, смена прибыла ровно в восемь. По-немецки, тютелька в тютельку. Намеченные ими для начала операции двадцать три часа, оказались, таким образом, подтвержденными. Именно в это время, новая смена, уже избавляется от повышенного исходного служебного рвения, успокаивается, привыкнув к размеренному течению службы, начинает просто отправлять свои обязанности, слегка подремывая. А, кроме того, впереди у нападающих еще более девяти часов до смены охраны. Технический персонал, исправивши по первости обнаруженные неисправности, начинает меньше и реже иного времени шляется по двору, предпочитая отсиживаться в бараке. Транспортная авиация летает, вообще, круглые сутки и перерыва в полетах не объявляется. Нет смысла нападать к утру, часам к четырем, как это было бы выгодно в иных условиях, когда дневная работа авиации способствовала бы тому, что большая часть сотрудников банально бы спала. Майор подтвердил по цепочке плановое время начала операции и стал готовить группы, нацеленные на основные пункты объекта. Огневыми гнездами в конце взлетно-посадочной полосы поручались паре старшего лейтенанта Кокорева, теми точками, что размещались на противоположной стороне взлетного поля, должна была заняться пара лейтенанта Будыки. Наиболее ответственный и опасный бронетранспортер, а позже и КПП поручались капитану Перхурову с двумя боевыми парами. Сам Шевелев намеревался выдвинувшись практически вместе с Перхуровым и его людьми, сразу же нацелиться с двумя боевыми парами на барак с техническим персоналом и грузчиками. Василий Кононенко с пулеметом входил в состав этой группы. Было обсуждено и дальнейшее поведение всех групп. Все свои сидора с минами они собирались накопить в овраге, которым намеревались воспользоваться группы майора и капитана для незаметного подхода к аэродрому, чтобы дать десантникам возможность действовать налегке. Переноска взрывчатки началась заранее, хотя начинать собственно штурм должна была группа капитана Перхурова, поскольку ее объект был наиболее ответственным и сильным. Все остальные группы вступали только после того, как действия группы Алика прекращали быть скрытными. Окончательно распределив обязанности всех четырех этапов операции, выработанных еще дома и очень незначительно видоизмененных, диверсанты сосредоточились на своих исходных. Группа Будыко ползком направилась к «своим» двум гнездам в конце взлетного поля, намереваясь подползти к ним незаметно на расстояние броска гранаты. Этой же группе вменялось в обязанность снять посты у склада ГСМ. Он располагался совершенно неподалеку от атакуемых ими огневых точек. То же самое касалось и группы Кокорева, которая с аналогичными целями подбиралась к огневым точкам в конце взлетно-посадочной полосы. Убедившись, что и группа Перхурова  завершила свое выдвижение в конец обрыва на исходные, майор со своими бойцами, последовал за ними. За день наблюдения он уже присмотрел самолет для отлета отсюда, после выполнения своего задания. Они убедились, что немцы привели в полный порядок этот самолет и даже его заправили, хотя топливозаправщик, полный горючего, находился рядом с бараком. Время медленно, но неуклонно приближалось к позиции «Ч»,  определенной ими как время начала операции. Бронетранспортер бывший первой целью Перхурова и его людей обосновался метрах в 10 – 12 от них и не подавал никаких признаков, что он собирается куда-то двигаться. За это время прилетело на аэродром два самолета, они были отогнаны на осмотровые стоянки, ожидая осмотра механиков. Один самолет ушел с аэродрома, взяв курс на Сталинград. Казалось, все замерло перед началом операции, когда внезапно возле КПП началась суета и со стороны его на взлетное поле, величаво вполз начальственный «Хорьх», из которого при непосредственной помощи адъютанта, выбрался, несколько излишне тучный, немецкий генерал. Сопровождавшие его два мотоцикла «Цундап» с коляской и ручными пулеметами на них, остановились непосредственно рядом с «Хорьхом». Майор указал на них Кононенко, обнимавшему свой пулемет, выкрашенный в белый цвет, сказав только:
- Твои, Вася!
На что тот согласно кивнул головой. Минутная стрелка, казалось, зацепилась за последнюю черточку циферблата, а часовая, та просто уперлась в нее и застряла на месте. И только секундная, продолжала весело наматывать свои бесчисленные круги, не внося видимых изменений в показания циферблата. Да низкие зимние тучи продолжали свой безостановочный бег по небу, нимало не интересуясь, проблемами людей, остающимися внизу.

ПЕРХУРОВ
Капитан и трое с ним, пытались, напоследок, перед операцией согреться в конце балки, ожидая приказа Алика выдвинуться к своему первому объекту – бронетранспортеру. С ним шли Ахмет Багарутдинов, где еще было находиться лучшему мастеру ножевого боя, как не здесь, Николай Свиридов и Руслан Бехоев. Когда стрелки на часах, каким-то чудом подошли к без пяти двадцать три, они незаметными и бесплотными тенями в маскхалатах, переместились к стоявшему в 30 шагах бронетранспортеру. Руслан прислонился к двери водителя броневая заслонка которой, была откинута, а оттуда исходил вонючий дымок, явственно воняло жжеными тряпками, поганых немецких эрзац-сигарет. С приездом на аэродром немецкого генерала, пулеметчик бронетранспортера безвылазно дежурил при пулемете, не прячась в кузов, но смотрел он больше в сторону барака и только в последнее время стал разворачиваться в степь, решив, наверное, хотя бы сейчас заняться делом. Примерно напротив его, перед гусеницей их полугусеничного транспортера присел Ахмет. Алик, прислонившись к кузову машины, страховал Бехоева, а Свиридов – Багаруддинова. Часы показали 23, все было готово, и капитан Перхуров подал, наконец, долгожданный знак. Бехоев вскочил напротив окна водителя и коротким страшным движением воткнул ему в кадык свой добротный кавказский кинжал, подаренный, он хвастался, его дедом, отменным воином и абреком . Что-то там странно забулькало и заперхало. В то же время Ахмет, встав в полный рост, метнул один из своих метательных ножей в глаз пулеметчику. Надо хотя бы немножко знать Ахмета, если уж он куда нож метает, он попадает туда всенепременно. Вот и немецкий пулеметчик, опытный служака обермашингеншютце , бывалый и тертый, неожиданно обзавелся в глазу ножом, уже проникшим, проскользнувшим, ему в мозг. Сам же Ахмет, наступив ногой на сложенные Свиридовым в замок перед собой руки, и, подброшенный им с ловкостью кота взвился в открытый сверху бронированный броневым листом по бокам, кузов бронетранспортера. Сколько раз ни отрабатывали этот трюк на тренировках, прочитав в отчете Козырева, что иметь им дело, предстоит, скорее всего с бронетранспортером. И не тот был человек Ахмет Багаруддинов, чтобы в нужный момент что-то у него пошло не так.  Двигаясь плавно и мягко, Багаруддинов по кошачьи неслышно приземлился в открытом кузове этого полугусеничного бронетранспортера и, в полуобороте, небрежно, безо всякого усилия, словно танцуя какой то пластический танец, зарезал второго номера у пулемета. Просто пробил своим кинжалом его сердце. Без затей и изысков. Другие были у него дела, чтобы изыскивать изощренное решение простого вопроса. И завершая начатую дугу, воспоследовавшую вслед за его приземление, в начальном секторе которой и погиб второй номер пулеметчиков, машингеншютце, он очутился рядом с сидящим на переднем сиденье обер-фельдфебелем, командиром этого наряда. Бедолага обер-фельдфебель с ужасом переводил остановившийся взгляд с водителя, отброшенного кровавым тычком кинжала в кадык прямо на него, на пулеметчика, только-только еще осевшего окончательно на бронированное днище кузова и на его второго номера, уже стригшего ногами все по тому же днищу кузова. Ему бы нажать левой рукой на неудобно расположенную ручку дверцы, открыть ее, и выброситься наружу. Может быть, он и увильнул бы от Багарутдиинова. А вместо этого, немец тупо пытался добыть левой рукой пистолет из своей кобуры на животе, а правой хватался за автомат водителя. Он что? Собирался стрелять сразу с обеих рук? А взводить оружие чем? Этим самым? Вот уж вряд ли! Не взведется, не так все сделано и не под то заточено! Он безнадежно и бесполезно растратил дорогие мгновения, так и не вытащив свой «парабеллум» и не подтянув к себе автомат. Раньше возле него оказался Ахмет, двигавшийся, словно дух войны. Да он попросту и был этим духом. Он схватил обер-фельдфебеля левой рукой за козырек каски, оттягивая ее назад, давя на горло немцу и до предела поднимая тому подбородок, ее брезентовым ремешком и без излишних фантазий перерезал опешившему немецкому унтеру горло, словно жертвенному барану на Ураза-Байран, как делал это не раз и не два в родном курене, живя дома, у родителей. Рука мертвого уже обер-фельдфебеля упала на злополучную ручку, а его уже безвольное тело, навалилось на дверь. Она открылась, а тот выпал из бронетранспортера на заснеженную землю. В кузов перепрыгнул Коля Свиридов, тогда как Багарутдинов уже открыл дверцу водителя и помог капитану вытащить оттуда тело немца. Капитан, запрыгнув на место водителя, брезгливо подтер тряпкой, одолженной у мертвого водителя, его же кровь на руле, а Свиридов сразу крепко вцепился в пулемет. Бронетранспортер, немедленно взревев мотором, двинулся не как обычно в сторону ВПП, а на пересечку летного поля, направляясь к КПП. Из овражка немедленно выскочили все четверо диверсантов майора, бросаясь к мотоциклам стоявшим возле генеральского «Хорьха». Там засуетились. Но по ним, с короткого расстояния, практически в упор, ударили два пулемета, РПД Кононенко и MG броневика. Шестерых немцев-мотоциклистов, попавших под этот водопад свинца, смело, словно метлой. А Свиридов немедленно перенес свой прицельный огонь на огневые точки у КПП. Именно с этой стороны они защищены мешками с песком не были, странно как-то казалось немцам ожидать подлости от своих. Очень быстро все пятеро солдат, обслуживавших «Oerlikon» и станковый MG, оказались прямо-таки посечены пулями в мелкую сечку. Расстреливали-то их всего с 40 – 50 метров. Теперь же пулеметные пули весело стучали по будке КПП, ломая и вышибая стекла, жалкие доски. Находившийся там унтер-офицер, дежурный по КПП, погиб сразу. Солдат автоматчик выскочил наружу, успев дать автоматную очередь, и упал, скошенный очередью из пулемета. Стоявший рядом с КПП постовой прожил, как ни странно дольше других и умер последним. Тяжелые пули MG бронетранспортера просто раскололи ему череп.
А рванувшие с майором к мотоциклам бойцы похватали ручные MG, из колясок и упав на снег в полусотне шагов от барака изготовились к стрельбе. Очень своевременно, следует заметить. В этот момент двери его распахнулись и в нее ломанулась толпа немцев. Три пулемета, два MG и один «дегтярь» ударили по ним со всей своей яростью, к которой звонкими щебечущими очередями присоединились автоматы Шевелева и Никитина. И с небольшой задержкой с фланга по двери ударил пулемет бронетранспортера. Свиридов, расправившись с целями на КПП, спшил помочь товарищам снимать их кровавый укос. Немцы вскоре прекратили толпой ломиться в двери и залегли в бараке, разыскивая свое оружие. Но чья то трассирующая очередь уже подожгла бензозаправщик, стоявший рядом с бараком, какой придурок-шофер его там оставил, и он полыхнул высоким взрывом, выбросив в воздух огромный фонтан пламени, осветивший все вокруг. Это немедленно подожгло барак. Высохшая и без того за долгие годы до высокого звона, древесина барака, полыхнула немногим хуже пороха, снова заставив немцев рваться и ломиться в единственную дверь. Ведь у барака не было окон, а внутри его, обеспечивая током и светом, стучал передвижной дизель электрогенератор. В двери наметилась свалка людей всецело захваченных паникой. И снова взахлеб заработали пулеметы, останавливая этот исход и валя огромную кучу тел в воротах барака. Только осталось их всего два. Перхуров приступил к своим обязанностям по второй части операции, увозя с собой Свиридова с его пулеметом. Сережу Викулова, орудовавшего трофейным немецким MG с одного из мотоциклов, у генеральского «Хорьха», приласкало, к сожалению, осколком взорвавшегося топливозаправщика. Ударило его по-плохому, насмерть. Он лежал, уткнувшись остывающим лицом в снег, за трофейным пулеметом в луже собственной крови, а пулемет, недавно еще угощавший, толпящихся в дверях горящего барака немцев, злым уверенным огоньком, просто замолчал. Казалось, что мало удачи в том, что приходится убивать многих людей, пытающихся выскочить из горящего здания и не думающих в этот момент ни о чем другом. Но каждый из диверсантов, знал и был прекрасно наслышан о том, как немцы, вряд ли, конечно, эти самые, они все же служили в Люфтваффе и к подобным акциям не привлекались, зато их камерады, с кем они пили, ели, отдыхали, порой, сжигали, случалось и живьем, население целых наших деревень в захваченных ими районах России, Белоруссии, Украины. Баб, стариков и детишек. И жалость исчезала, так и не появившись, уступая место ожесточенному порыву убивать гадов! Во все возрастающем количестве убивать! Сжигать, топить, давить, топтать, рвать собаками, закапывать живьем, по всякому! Убивать все немецкое, насиловать, мучить, пытать! И это становилось моральным! Становилось потому, что это их одетая в мышиного цвета мундиры европейская сволочь, собранная со всех стран старой, всегда к нам недоброй Европы, принесла все эти муки на нашу землю. Упражняясь на наших, временно попавших под их волю беззащитных стариках, бабах и детишках, они втихаря надеялись, что мы не доберемся до их баб, стариков и детишек. Надеялись, сволочи? Конечно, надеялись! А напрасно! Вот, шиш вам! Окажемся мы у вас! Те, кто доживет. Но вспоминать их праведную ярость вы станете веками, задумываясь, надо ли было на них нападать? И насрать нам откровенно на все их правила ведения войны! Нам они не помогли и им не помогут! И в этом будет высшая справедливость и высшая мораль этого мира. И начинается эта мораль здесь в дверях этого бурно полыхающего барака, с этой шевелящейся от нестерпимого жара груды жаренных немецких тел. Изжаренных на русской земле, чем все и доказано! Грохот от взрыва бензовоза заглушил и скрыл хлопки от взрывов гранат в конце ВПП и летного поля. Перегорев, как соломенная упала и вышка над бараком, на которой по зимнему времени никого не оказалось. Занятый изничтожением немцев, пытавшихся покинуть барак, майор Шевелев не сразу обратил внимание, что бронетранспортер, остановившись возле КПП и погрузив на борт пару – тройку ящиков взрывчатки, мотки провода и пяток канистр бензина, поехал в сторону станицы Морозовская по укатанной мерзлой дороге, служившей немцам для доставки грузов и подкреплений к аэродрому. Катился он уверенно и быстро, поспешая исполнить то, что ему полагалось по заданию, точнее, по его второй части. Здесь же на аэродроме весело и уверенно полыхал барак и ложились под пулеметными очередями немцы в проходе. Ложились бродяги! Ложились, что бы не встать никогда и не пойти убивать наших людей. А отомщенные отныне души уже убитых ими наших людей смогут возродиться к новой жизни! Ибо за них отомщено!

КОКОРЕВ
Сашка Кокорев с напарником осторожно ползли к зенитному и пулеметному гнездам, расположившимся на самом конце ВПП. Всю версту с половиной, на какую тянулась полоса им к счастью удалось преодолеть, двигаясь кустами и только последние полторы сотни метров надо было ползти по глубокому, никем не паханному, снегу. При этом ползти так, чтобы солдаты, прятавшиеся от легкого, но холодящего ветерка в степи, за запорошенными снегом, мешками огневых точек, выглянув ненароком, не оказались бы изумлены их приближением. Брать эти точки в ножи не предполагалось. Для такой акции, как минимум, не хватало людей. Надо было бы, в минимальном исполнении отряжать две пары, чтобы одна накрывала точку с единым пулеметом, а другая с зенитной 20 мм установкой «Oerlikon». К без четверти 23 часа они должны были подползти к этим гнездам. Так они ж и подползли. А вот теперь лежали в снегу, ожидая развития событий, имевших состояться в центре аэродрома. И когда там гулко отстучала первая пулеметная очередь, они оказались всецело к этому готовы. Две «лимонки с ходу полетели в дальнее гнездо, с зенитной установкой, находившееся он них в полутора десятках метров. А в ближнее, бывшее всего в трех – пяти метрах они ворвались вдвоем, полосуя перед собой из автоматов. Не ожидавшие подобного афронта немцы так-таки ничего и не успели предпринять, умирая тихо и безропотно, как бараны, даже не успев схватиться за свой пулемет, который в иных обстоятельствах оказался бы страшным оружием в их руках. Оба фрица так и полегли между ящиками с многочисленными лентами, набитыми патронами. Рядом с только что открытым термосом с эрзац-кофе, каким они только-только собирались, похоже, причастится. Не вышло. На том свете, черти смолой горяченькой воздадут за то, чего недостало вам на этом. И кофе тоже! Может уже и не эрзац. Оба немца, тихие и на самом деле безобидные, валялись на земле, в гнезде, быстро остывая на русском морозе, таком не привычном им, европейцам. Всадив в каждого еще по паре пуль, для страховки и проверки рефлексов, стараясь, к тому же, угодить в голову, диверсанты в темпе переместились в зенитное гнездо, в десятке метров от пулеметного. Так и оставшегося сидеть в своем металлическом чаше-сиденье наводчика они узрели сразу. Он сидел в негнущейся баранье дохе, утащенной где-то, наверное, в станице и валенках, снятых, по видимому с какого-нибудь деда, или бабки. Может быть потом еще и убитого ими же. Только вот лица у него, исколотого мелкими осколками «лимонки», просто не было. Так и отправиться теперь на тот свет, не имея собственного лица. Незавидная доля. Прави;льный, бывший вторым номером при зенитной установке, разжиться валенками не сподобился. Впрочем, сейчас он об этом вряд ли жалел. Поскольку попросту не знал, наверное, где оказались его ноги, оторванные взрывом гранаты, разорвавшейся, судя по результатам именно у него в ногах. На губах правильного, замотанного поверх шинели в пуховую женскую шаль, при каждом вздохе пузырилась кровь. Напарник Кокорева, Сергей Ляхов, прекратил его страдания короткой автоматной очередью, счев их уже чрезмерными, не по заслугам. Последний член расчета зенитки, подносчик, третий номер, лежал, отброшенный ударной волной, на ящике с полными обоймами. Его шинель, также замотанная поверху теплой женской шалью, с кого это они, сволочи, поснимали, остались ли те бабы живыми, была посечена на груди и животе осколками и сквозь обрывки тряпья уже вовсю сочилась кровь. Бедолага стриг ногами. Саша пресек его мучения, расщедрившись на короткую автоматную очередь. А на летном поле аэродрома во всю свирепствовала горячая схватка. Взорвался и горел топливозаправщик, полыхал вовсю главный барак и жизнеутверждающе, баском, рокотали пулеметы. Со своего удаления Сашка видел в бинокль, как, оставляя позади кипящий у барака бой, чем-то погрузившись у КПП, поехал в сторону Морозовской бронетранспортер. Помочь им отсюда он ничем не мог, а потому и принял решение окончательно испортить «Oerlikon», подорвав его одной из имеющихся у немцев гранат. Забрать с собой их единый MG, и, нагрузившись патронами, отправляться к центральному бараку. А там молотили пулеметы, вовсю горело и рвался в высь нечеловеческий какой-то вой.
Он, нагрузившись самим пулеметом, на правом плече, держа в левой руке два больших короба с патронами, по тысяче штук в каждом бежал вдоль ВПП, сопровождаемый Ляховым, нагруженным аж шестью связанными немецкими поясами коробками с патронами, а у них за спиной глухо, но мощно, рванули сразу три гранаты, подложенные под поворотный механизм станка спаренной установки «Oerlikon». Пытавшийся прямо над ними зайти на посадку самолет, пройдя над взлетно-посадочной полосой, подобрал назад шасси и пошел вверх. Улетит, не улетит, билось в мозгу у бегущего вслед за Кокоревым Ляхова. Немец не улетел, явно пошел на второй круг. Выясняет ситуацию, сволочь. С чем он приперся? Может с Паулюсом, драпающим из «котла». Ну, уж это вряд ли! Не было привычки у боевых немецких офицеров бросать в беде своих солдат, разве что ранен кто. А так, набит, наверное, ранеными под завязку. Разве что, какая-то тыловая сволочь из их военных чиновников, пролезла на борт. Нет уж, эти пусть бы и улетели, не хотелось бы ему убивать беспомощных и раненых людей. А придется, если здесь сядет. Но немец, словно подслушав мысли Кокорева, завершил круг над аэродромом и ушел от греха, целясь на Миллерово. Слава Богу, туда и лети, красавчик, нам меньше греха на душу! Хотя и там, наверное, воюют, но то же другие диверсанты. Пришлось бы нам, делали бы мы, а так, сделают и без нас! Гулко ударил по ним винтовочный выстрел, и маскхалат на Сашке дернуло назад пулей. Другого предупреждения они ждать не стали, распластавшись в снегу. Ага, вон он, крапивное семя! Часовой, мать его в перетреск со шрапнелью! Залег при звуках боя и вот, оказал себя, гад. Сашка заметил как Ляхов змеей пополз, забирая правее немца. Прикрывая его, выпустил короткую очередь, отвлекая немца на себя, а сам откатился с места. Там где он только что лежал полыхнул снежный фонтанчик и взвизгнула пуля, а от немца, одновременно с ним ударил звук выстрела. Но уже привстал Сережка Ляхов, метнув немцу лимонку. Тело часового, приподнятое взрывом легонько откинувшись, замерло не по живому, хотя Сашка, для гарантии и полоснул его недлинной очередью. Было не очень и далеко, и он отчетливо наблюдал, как немца ударили в грудь три автоматные пули, освобождая того от обязанностей по защите своего поста, какие он и пытался, доблестно, надо отметить, исполнять. Амба! Звиздец котенку, больше гадить не станет. Нечем будет, да и некому. Они с подбежавшим к нему назад Ляховым разобрали свои транты и снова побежали трусцой по ровненькой ВПП к своим. Там, у барака, уже не стреляли, только гудел, полыхая пожар, и суетились на фоне пламени фигуры диверсантов. Время от времени взлаивая трижды лисом, Александр осторожно приближался. Была нужда нарваться на очередь от своих. В отличие от немца, они стрелять обучены добре, вряд ли промажут. Да и тот вмазал мимо, наверное, с холодрыбы, замерз, бедолага, лежа в одной шинелишке в снегу. Да уж, мужики, донские степи зимой, это вам не Африка, нафик! Встретился Кононенко, меняющий магазин у «Дегтяря»:
- Где командир?
- Майор там!
Кивнул Васька в сторону стоянки с самолетами. Сбросив свои пулемет и запас патронов рядом с ним, они сунулись в овражек, прихватили там три оставшихся сидора с минами и тоже подались к самолетам. У площадки их встретил майор, приказав время выставлять на полчаса, а крепить мины на фюзеляжный двигатель. Расхватав мины из третьего сидора, они бегом отправились к указанным майором самолетам. Там откидывая алюминиевые крышки капота снизу, лепили выставленные на полчаса мины к яугунным поддонам картеров моторов. Прикрепив последнюю к «своим» самолетам, рванули к остальным диверсантам уже бежавшим, толкая перед собой вручную единственный самолет, отобранный майором для отлета назад. Они еще не подкатили самолет к началу ВПП, как позади начали греметь взрывы, на стояночной площадке самолетов. Стоя рядом с майором, Сашка наблюдал, как один за другим взрывались самолеты, все как один взрываясь именно в носу фюзеляжа, превращаясь, тем самым, просто в металлолом. Сколько они, помнится, отрабатывали эту процедуру а прошла она в какие-то пяток, много, десяток минут. И вот все там рвется горит и корежится. Осталось у них полтора десятка мин. А где-то там, на полдороге в Морозовскую, воевал капитан Перхуров. Оттуда доносился гулкий и басовитый рокот пулеметов, звонкий легкомысленный щебет автоматов и хлесткие звонки хлопки винторезов. А перед тем, до них докатился мощный и раскатистый взрыв. Интересно, успели хлопцы взорвать мост, или не успели? Если не успели, то худо. На машинах немцы и их нагонят и уконтропупят, и здесь мигом объявятся. А без машин, добро, коли через час – полтора прибегут. Тогда они, пожалуй, все успеют. И взлетят, Бог даст! Отправив Будыку с Демиденко к гнездам на въезде на аэродром, майор приказал остальным разобрать канистры, по две на рыло, благо их с горючим валялось среди вещей предназначенных к погрузке полным-полно и таскать бензин, доливая его в баки самолета. Наполнить бак5и под завязку, чтобы уж долететь наверняка. Так и оставив открытыми все шесть цистерн с бензином таскали его бегом, торопясь сливали в воронки бензобаков. И прислушивались к звукам приближающегося со стороны Морозовской боя. Нет, все же мост мужики, кажется, взорвали, слишком медленно бой оттуда приближается. Наконец, запыхавшийся Кокорев доложил, что баки самолета налили полностью, под пробку.
- Тогда минируй к чертям собачьим этот клятый склад ГСМ, да пошли ребят пошарить по немецкому шмотью, что они изготовили к погрузке!
Кокорев, довольно осклабившись, кивнул и убежал. А майор направился ко въезду, где обосновался Будыка с напарником своим Демиденко.

БУДЫКА
Геннадий Алексеевич с Иваном Демиденко подбирались к пулеметному и зенитному гнездам в конце летного поля. По сравнению с тем, что достались Кокореву и Ляхову, эти находились рядом. Подобрались они к ним легко и просто. Тем более, что подбираться с этой стороны серьезно пособлял сарай для авиационных запчастей. Часового у этого сарая Будыка застрелил, навинтив глушитель на свою снайперку, укутанную в белую материю, издалека. Тот и осознать то не успел, откуда к нему мачеха смерть припожаловала, а гляди-ка, уж и в дамках! Только над бровью, видел Геннадий Алексеевич, в оптику прицела, образовалась дырочка и баста, уж пожил, болезный! Отдыхай. А еще Будыка застрелил часового у входа в часть барака, пристроенную к нему. Он то, может, и совсем безопасный для них, а без него как-то спокойней. Насмотревшись на бесчисленное множество смертей в Таллине и в том несчастном переходе из Таллина в Кронштадт, где немцы, ничтоже сумняшеся бомбили и топили суда, заведомо зная, что бомбят и топят, женщин, детей и беспомощных раненых, Геннадий Алексеевич жалостью к ним не располагал ни на сколько. Давить гадов, как сказал поэт, до дней последних донца, давить, и никаких гвоздей, вот лозунг мой и солнца!  Закончив с часовыми, лейтенант Будыка и Демиденко аккуратно обходили сарай, подбираясь к «своим» гнездам. Те располагались метрах в 15 отстоя от сарая, чтобы обеспечить возможно большие сектора обстрела. Но так или иначе, размещены оказались безграмотно. Когда за спиной ударили первые пулеметные очереди, Будыка, решив, что пора, швырнул «лимонку» в правое гнездо, а из-за угла вылетела граната метящая в правое. Переждав врывы, бросили, как и договаривались еще по одной и кинулись каждый к «своему» гнезду. Будыка с пистолетом, а Иван Демиденко, наставив автомат. Стрелять им довелось немного. Будыка ограничился двумя выстрелами, под каски пулеметчикам, а Иван, разложив по зенитчикам три короткие автоматные очереди, более проверки ради, нежели правки для. Повозившись с подрубленным осколком винтом-барашком, Геннадий Алексеевич снял со станка пулемет и бросил его подходящему Ивану. А сам, подхватив три коробки с патронами, остальные оказались распоротыми осколками, пошел назад. Из-за своего сарая, они появились тогда, когда люди оставшиеся с майором, только-только начали минирование самолетов. Они подошли к майору за распоряжениями, а тот сразу отослал их к зенитному и пулеметному гнездам на въезде в аэропорт. И правильно. Мощный взрыв с той стороны они слышали еще, будучи у гнезд. И, уже подходя к майору, разобрали хлопотливую брань пулеметов, рассекаемую хлесткими плевками винтовок и звонкими щебетушками автоматов. Майор оглянувшись на хоть и медленно, но приближающийся бой, приказал лейтенанту с напарником занимать позиции на гнездах у входа на летное поле. Правильно, майор, мысленно одобрил командира Будыка, направляясь трусцой ко въезду. На ходу он еще успел рассмотреть, что Кокорев с Ляховым таща три рюкзака с минами, подбежали к Шевелеву. Народу там достанет и самолеты и горючее взорвут, а вот сдерживать немцев очень скоро может стать весьма непросто. Уже возле самых гнезд к ним присоединился Кононенко, немедленно определившийся за станкач. Демиденко, опустив в приемник «Oerlikona», первую обойму, уселся в кресло наводчика. Сам Геннадий Алексеевич принялся рассматривать картину перед собой в прицел своей снайперки.
Бронетранспортер медленно катился по дороге, а пулемет с него рокотал практически не прерываясь. К нему раз за разом присоединялись короткие очереди двух автоматов. Стреляли ребята, куда то в сторону от дороги и назад. Бой хоть и медленно, но приближался. А позади загремели взрывы мин, это взрывались уже заминированные самолеты. Будыка видел, что оставшиеся за спиной диверсанты в канистрах таскают горючее, сливая его в баки одного самолета. Что ж, это правильно. Глупо взлетать с незаполненными баками, когда их можно наполнить. Наконец-то через оптику, стали видны немцы, хотя было до них еще слишком далеко. С бронетранспротера их тоже доставали на пределе, оттого и трупов у немцев было не так уж много. Когда наши на бронетранспортере подъехали ближе, винтовка Будыки уже дотягивалась до немцев по-хорошему. Он выбрал себе цель, никуда не торопясь, немецкого майора, командовавшего всем этим безобразием и державшимся немного позади своих солдат. Немцев было около роты. И командует этим форменным безобразием целый майор? Однако! Ему бы батальоном повелевать, а он увязался за ротой. Впрочем, нами, всего-то дюжиной бойцов, командует тоже майор. Э, нет, братец, не лукавь! То группа диверсантов, а то – пехота. Есть разница? Еще какая! Ребята, что остались с майором, уже побросали свои канистры, наверное, закончив с заполнением баков топливом. Ну, что фюреры вонючие, сейчас мы вас встретим, а мужики, тем временем, рванут всю вашу горючку, какой у вас и без нас не так уж много. Спуск был уже подвыбран, грудь немецкого майора четко виднелась в перекрестье, словив короткий промежуток, меж двумя уларами сердца, Будыка дожал спуск. Майор схватившись за простреленную грудь, замер, вытянувшись как-то слишком, пожалуй, чрезмерно. Постоял, словно отдыхая, и мягко опустился в снег, сразу утратив всяческую волю. Но солдаты, подгоняемые младшими офицерами и унтерами, продолжали продвигаться вперед. выбрав и прострелив еще пару – тройку достойных, как ему показалось мишеней, Будыка отвлекся.

ПЕРХУРОВ
Расправившись с огневыми гнездами на въезде в аэропорт и обстреляв с фланга вход в барак, расстреливаемый ребятами майора, капитан Перхуров быстро погрузил пару - тройку ящиков тола, бывших среди складированных под погрузку в самолеты вещей. Прихватив несколько взрывателей и моток бикфордова шнура оттуда же, он со своими отъехал по дороге, шедшей к станице Морозовская. Там, километрах в 6-ти от аэродрома, имелся мост через небольшую речушку, изображенный на карте. Наличие этого моста подтверждали и разведчики капитана Козырева. Его следовало немедленно взорвать, чтобы помешать быстрому прибытию подкреплений из станицы к аэродрому. Они уже проскочили километра три, когда им навстречу выползли две груженные машины, направлявшиеся явно к аэродрому. В кабине первой сидел шофер и сопровождающий, их сразу же скосил, самой первой своей  очередью Свиридов, а когда они объезжали машину по самой обочине, Ахмет извернулся бросить в ее кузов гранату. Они еще не доехали до второй машины, остановившейся в десяти – двенадцати метрах, когда позади громыхнуло, и в воздух взвился высокий султан ярко-рыжего огня. Наверное, граната пришлась в канистру с горючим. А вторая машина, остановившись, исторгла из кабины прощелыгу шофера. Тот, бросив машину, зайцем поскакал по полю, только далеко не ускакал, куда ему до зайца-то. Короткая очередь из автомата Руслана и немец, кувыркнувшись через голову, утыкается в снег. Скис, бедолага! Объехав и этот грузовик, они продолжили путь к мосту, до которого уже не осталось и полпути. Остановились они перед добротным бетонным мостом через небольшую речку, протекавшую в прорытом водою глубоком ровике. Так, оценил капитан, тут и вправду, если мост рвануть, так с машиной, бронетранспортером и даже танком, только в обход. Пехоте это, конечно не препятствие, но пехоте до аэродрома отсюда час пути по дороге, да и побольше, пожалуй, а если заставить ее идти по снежной целине степи тащиться, так и все два, причем, это как минимум. А если хорошо постараться, так и все два с половиной спроворить можно.
Они с Бехоевым и Багаруддиновым, под прикрытием пулемета Свиридова, взвалив ящики с толом на плечи и прихватив с собой взрыватели и моток бикфордова шнура, побежали к мосту. Разместив ящики со взрывчаткой под полотном моста на обоих его опорах, они заложили, во взятую из середины, шашку каждого из них, по взрывателю. Отрезав по метровому, с небольшим, куску шнура, закрепили ящики окончалельно. Капитан с Бехоевым, взяв в руки свободные концы шнура и приложив к косому срезу шнура, так больше площадь контакта для воспламенения, по паре – тройке спичек серной головкой впритык к горящему составу шнура, замерли занеся коробки спичек над ними. По сигналу Ахмета, они с силой чиркнув серными полосками спичечных коробков по головкам спичек, дождались пока разгорится шнур, задымив едким дымком. Тогда они все, бросив остатки шнуров и схватив ноги в руки, кинулись к своему бронетранспортеру. Они успели забежать за броневую коробку, успев нВ ходу приказать Свиридову спрятаться внутри бронника, и подождали еще с десяток – другой секунд. Один за другим, почти без промежутка мощно громыхнули два взрыва. Когда они, выждав окончательного падения обломков, подошли к месту где стоял некогда мост, его, разумеется, больше не было. Еще бы, два ящика тола, килограммов по 20 в каждом. Тут и не такое «циклопическое» сооружение снесет начисто. Лед небольшой речки вокруг опор оказался полностью взломан, освобождая дорогу воде. Они покурили возле моста, уже погрузившись в бронетранспортер, поджидая реакции немцев. Капитан посчитал за лучшее развернуть бронетранспортер в обратном направлении, поджидая противника. Не могли они не выехать. В шести километрах по дороге, там где был аэродром, колыхалось огромное зарево и гремели взрывы. Боя, за расстоянием, слышно не было, а может уже просто закончили с обслугой аэродрома.
Наконец со стороны Морозовской раздался рокот моторов и на дороге объявились с десяток грузовиков и легковушка, направлявшиеся к мосту. Капитан приказал из броневика не вылезать и немцев раньше времени огнем не тревожить. Не доехав до моста метров 20 – 30, грузовики остановились. Трое солдат осторожно приблизились к мосту, всматриваясь в реку и остатки былой надежной переправы. Начали кричать, вызывая находящихся в бронетранспортере. Поняв, что ничего большего, он не дождется, капитан приказал Бехоеву и Багаруддинову пристрелить этих троих, а Свиридову открыть огонь по переднему грузовику из пулемета. Вскочив над кузовом, ребята из автоматов покрошили этих троих, настругав их ломтиками, а Коля срочно пристроившись со своим пулеметом в упор на кузов, капитально прошелся по переднему грузовику длинной очередью. Трое немцев у моста попадали, двое в воду, один так и остался лежать на дороге. Передняя машина вскоре вспыхнула как свечка, а с нее посыпались немецкие солдаты, воя от нестерпимой боли ожогов. Свиридов продолжал их трепать из пулемета, а они, прикрываясь грузовиком отходили назад, норовя выйти из дистанции боя. Спешно разгружались и остальные грузовики. Всего их покинуло 170 – 190 человек. Немцы, впрочем, скоро показали, что они хорошие солдаты, рассеявшись в поле и открыв огонь по бронетранспортеру из четырех – пяти ручных пулеметов. Зачастили гулкие и хлесткие удары винтовок, к ним присоединились автоматы. Тут то Руське Бехоеву и не повезло. Винтовочная пуля ударила парня в глаз, пробив голову и образовав на темени огромное выходное отверстие. Ч-черт! Как глупо! Его тело уложили на скамейку, вдоль кузова, продолжая наблюдать за немцами.
А немцы быстро побежали в поле, отойдя примерно на пол километра от моста, пересекли речку и начали вылезать на нашей стороне. Ушло на все эти изыски до часа. А их адачей как раз и было – всеми способами выигрывать время. Затем, узрев, что немцы двинулись параллельно дороге в направлении аэропорта, находясь вне нашего действенного огня, капитан начал медленно двигаться по дороге, приказав Николаю, как только немцы приблизятся на пулеметный выстрел, открывать немедленный огонь. Понимал Алик, прекрасно понимал, что брести по целине, это не идти по дороге. Скоро устанут, жабы. Да и долго это безмерно. В стороне аэродрома громко гремели взрывы, а самолет, пытавшийся там сесть, вынужден был уйти северо-восточнее, тянуть к другому аэродрому. Может, уже и с пустыми бензобаками. Так это и продолжалось довольно-таки длительное время. Бронетранспортер медленно перемещался по дороге, постреливая, когда немцы пытались заметно сократить расстояние, немцы же, вставая и падая и вновь вставая, шли по целине. Медленно и тяжело, делая никак не более трех километров в час. Когда они приближались к дороге, накоротке вспыхивал бой. Их отгоняли. Они пробовали бежать. Но и это было немногим быстрее, тем более, по целине. Впереди, по дороге уже хорошо просматривался на фоне пожара аэродром. Там уже затихали взрывы магнитных мин, наверное, все что можно было ими разворотить, уже разворочено. Они же с немцами, словно связанные прочной цепью, приближались к аэродрому. Чем ближе становилось к аэродрому, тем наглее немцы пытались уменьшить дистанцию, рассчитывая быстрее подойти. В бинокль Алик видел, как суетятся наши возле гнезда с «Oerlikon» и пулеметного гнезда. Готовятся к встрече, ясно. У немцев всем распоряжался майор лет тридцати, с небольшим. Кроме него, в солдатской массе, просматривалось еще несколько офицеров. Они уже прошли более 4-х километров, до аэродрома осталось примерно полтора. Поняв, что аэродром придется брать боем, гитлеровцы развернулись редкими цепями. Как они, наверное, сожалели, что уничтожение диверсантами моста, не позволило им подтянуть свою артиллерию. Давно бы был уже уничтожен бронетранспортер, пользуясь дорогой, они давно бы уже добрались до поля и выбив бы оттуда русских, уже исправляли бы повреждения, каковые ими неизбежно нанесены. Конечно, немецкий майор потрудился сразу, добравшись до разрушенного моста, известить руководство, что русскими захвачен аэродром транспортной авиации. Но что они смогут предпринять? Быстрее всего было бы отправить авиацию. Однако сейчас еще ночь, да и погоды стоят такие, что ни истребительная, ни бомбардировочная, ни штурмовая авиация не летает. Высадить десант с транспортных самолетов. Да, транспортная авиация летает, но есть ли в расположенной ближе всего группе войск «Дон» и «Кавказ» подразделения парашютистов-десантников вопрос немалый. А ведь нужно их, как минимум, взвод, а лучше бы и роту. Перебрасывать что-нибудь по земле, танки пехоту, ту же артиллерию, нет смысла. Тот же разрушенный мост остановит все движение, хотя танки, конечно, пройдут и полем. А где взять те танки. В Морозовской их нет, а с любого другого места придется еще часами добираться до Морозовской, а потом и до несчастного аэродрома. Не мог знать немецкий майор, хотя хорошо знал это капитан Перхуров, что сегодня советскими диверсионными группами, вроде их собственной, атакованы все семь аэродромов транспортной авиации, снабжающей продовольствием, боеприпасами и амуницией, окруженную в Сталинграде группировку войск Паулюса. Можно конечно сказать, подумаешь, все-то одна армия – 6-я! Вон в 41-ом немцы целые наши фронты окружали! Окружали, правда, было и такое. Да только тот, кто так скажет, не примет в расчет, что по своей силе и численности войск немецкая полевая армия равны иному нашему фронту, а иной и превосходили.
В любом случае преследовали их немцы весьма упорно, хотя уже, безусловно и осознали, что аэродром со всем, что на нем имелось, погиб. Майору, командовавшему немецкими войсками, атакующими захваченный диверсантами аэродром, еще совсем не было известно, что сегодня, именно тогда, когда он отправлялся преследовать русских, в Морозовскую приехал, имея целью отправиться  в Сталинград, к Паулюсу, оберст Хинце, кому Гитлер лично поручил переговорить с Паулюсом, настраивая его на сопротивление русским до конца, каким бы он в конечном итоге не оказался.

ХИНЦЕ
Оберст Клаус Хинце прибыл в Морозовскую из Ростова-на-Дону, с заданием немедленно вылететь ближайшим транспортником в Сталинград и провести беседу с генералом-оберстом Паулюсом, склоняя его к необходимости непременного и оголтелого сопротивления до последнего солдата и до последнего патрона. Почему русские, кричал фюрер, могли защищать Брестскую крепость почти целый месяц, безо всякого снабжения, не имея даже воды попить, изнывая от холода и жажды? Почему в Ленинграде, даже женщины и дети бесконечно терпели голод и холод, а русские не допускали даже и самой мысли о сдаче? Почему так отчаянно боролся тот же Сталинград этой осенью и в начале зимы? Неужели немцы уже совершенно утратили тевтонский дух? Неужели его недостаточно, чтобы заставить теперь уже русских ломать свои зубы о Сталинград? Не позорьте немцев, мой оберст! Требовал фюрер. Уверяю вас, они окажутся способны на еще большие высоты духа! Что оставалось бедному Хинце? Только молчать и почтительно внимать. Хотя, на языке так и вертелся ехидный вопрос, готов ли, простите, мой фюрер сами оказаться в положении тех несчастных солдат? Понятное дело, он не задал такого вопроса, иначе сейчас бы уже, вполне возможно, завидовал бы из камеры гестапо тем же солдатам под Сталинградом. Хинце молча и почтительно выслушал своего фюрера, сел в вагон и отправился в Россию. Вот уже неделю как он едет по этой проклятой, совершенно необъятной земле, пытаясь достигнуть Сталинграда. Только в течение этой поездки Клаус Хинце смог осознать, насколько велика Россия. Стоя у карты, даже и самой подробной, и глядя бесчисленные кадры кинохроники, этого не понять. А вот так, сев в машину и собственной задницей пусть и по мягкому кожаному дивану, отъерзав все эти бесчисленные километры, он действительно смог, наконец, воочию представить себе разницу между Россией и Германией, Россией и Европой вообще. Еще  лучше это можно было бы понять, отмерив все эти километры собственными ножками. Но к такому подвигу оберст Хинце не был готов даже и во славу любимого рейха!  Даже разъезжая по России, на вполне комфортабельном «Мерседесе», он ужасно натрудил свою задницу, каковая сейчас невыносимо болела, мешая сидеть даже в самых спокойных и комфортных условиях, даже в креслах командующего группы войск «Дон», Эриха фон Манштейна, который не мог не пригласить личного посланника фюрера к Паулюсу, к себе в гости. Его задачу генерал осознал и вынужденно признал, что она невероятно сложна. Ставя себя на место Паулюса, он не мог не признать перед оберстом, что положение у того абсолютно безнадежное. А еще, говорил он, после кончины группировки Паулюса, как бы не стало таким же безнадежным и положение тех войск, какие сейчас пребывают на Кавказе и ведут с русскими борьбу за Эльбрус. Вот тогда оберст Хинце и понял, зачем его пригласил к себе Манштейн. Он просто намеревался им воспользоваться, чтобы донести до фюрера ту простейшую мысль, какой бредили все военные, встреченные им в этой поездке: вывести, вытащить, любыми способами убрать наши войска и, прежде всего, подвижные соединения, которым вполне грозит застрять на Кавказе точно так, как застряли войска Паулюса в Сталинграде. Его уверяли, и он не имел ничего возразить, что отважься русские на такую операции без стратегической паузы и тем войскам тоже наступил бы конец. Русские, пока, не отваживались, или, попросту сил не хватало. Вот пока длится это пока, войска оттуда и следует вытаскивать, твердили все встреченные в России Клаусом военные. Причем говорили все, абсолютно все встреченные фронтовики. Тыловики таких мыслей не высказывали, хотя Хинце весьма полагал, что многие из них не выскажут своего настоящего мнения даже ночной подушке, опасаясь того, что она отнесет его мысли в гестапо. Кроме того, все тыловики и сам оберст Хинце не был исключением, так и хотели навсегда остаться тыловиками, отнюдь не горя желанием перейти в столь почитаемый всеми, на словах, разряд фронтовиков. Очень информированный человек, к тому же, не лишенный дара аналитической оценки складывающейся ситуации, Хинце полагал, что дурацкая идея фюрера о блицкриге в необозримой и необоримой России, исчерпана. Она была исчекрпана еще в прошлом году, под Москвой, но хорошо бы их фюреру понять это хотя бы сейчас, пока еще далеко не все потеряно. И думать в дальнейшем уже не о возможности окончательной победы над Советами и Сталиным, она попросту недостижима, а о спасении ситуации, путем сепаратного мира. Иного не дано, думал оберст еще в Берлине, а поездив в России и прибыв в эту Богом забытую станицу Морозовскую, окончательно в этом уверился. Он-то видел, что генералы безусловно правы. Им надо срочно вытаскивать свои увязшие на Кавказе войска и занимать какую-то, желательно оборудованную в инженерном отношении, линию обороны. А это значит, что оборудовать ее надо именно сейчас, если не еще вчера. Но он лучше многих других знал еще, что кого бы кого, а уж Гитлера-то убедить в этом никак не удастся. Не тот это человек. Он безо всяких изъятий верит в свое Предназначение и ни во что другое верить не намерен. Его направляет Провидение и этим все сказано! Ну, хорошо, попадет он завтра к Паулюсу и допускает, что у него получиться уговорить генерал-полковника сопротивляться до последнего солдата и последнего патрона. Трудно такое вообразить, но он, Клаус Хинце, готов это допустить, как одно из возможных продолжений. И что дальше? Трагедия войск Паулюса состоится не позже начальных чисел февраля, дольше они просто не выдержат. Это предсказывают все, кто знает реальное положение дел. А, значит, тогда у русских освободится целый фронт, Донской, пусть и не самый сильный из их фронтов. Но это те силы, которые брошенные на весы войны, могут склонить чашу весов слишком сильно в пользу русских, отдавая им вслед за 6-й армией еще и войска, действующие ныне на Кавказе. Это значит, что к лету у них во фронте образуется огромнейшая дыра, заткнуть какую будет просто нечем. Обученных резервов в Рейхе почти что нет. И тогда речь пойдет только о форсированном проигрыше войны. Если же, снизойдя к требованиям всех военных, начать вытаскивать войска с Кавказа в ближайшие дни, тогда их можно использовать для заполнения линии фронта, а к лету, обучив в рейхе резервы, можно что-нибудь и предпринять. Не столь радикальное, как прошлым летом и совсем не такое грандиозное, как в 41-ом, и все же.
Все эти размышления ни на йоту не приближали Хинце к решению той задачи, что была возложена непосредственно на него. И еще, он, приехав в Морозовскую, был встречен комендантом станицы, майором Ранке и размещен в квартире его друга по училищу генерала Штрассера. Штрассер как раз и выехал на аэродром, разбираться с отправкой грузов вместе с оберстом Люфтваффе Гинце. Уехал два часа назад и не вернулся, а со стороны аэродрома слышны звуки боя. Говорят, виден сильный пожар. Кто бы это мог быть, майор Ранке не знал даже и предположительно и намеревался собрав почти весь гарнизон Морозовской, а это усиленная рота охранной дивизии Вермахта и полицаи, выступить в сторону аэродрома. Он выехал, попросив оберста располагаться на квартире генерала и ждать его. Потом, часа полтора спустя, позвонил из комендатуры какой-то гауптман, заместитель майора, на кого тот и оставил станицу. Гауптман доложил, что мост по дороге на аэродром подорван, там что-то сильно горит и взрывается, а комендант, майор Ранке, ведя бой с подвижной группой русских, теснит их в сторону аэродрома надеясь хоть что-нибудь узнать о судьбе генерала Штрассера и распорядиться  самолете для господина оберста. Хотя майор и опасается, что вылет многоуважаемого господина оберста окажется под вопросом.
А, точнее, будет просто невозможен, закончил за гауптмана и майора сквозящую сквозь пространный доклад мысль. Так это же прекрасно!  У него, наконец, появляется реальное оправдание перед фюрером того, что он не вылетел к Паулюсу. Правда есть другие аэродромы, и лететь, наверное, все равно придется. Оберст не знал, что все аэродромы транспортной авиации по прекрасной задумке русского полковника Старинова атакованы диверсантами и его вылет в ближайшее время действительно не сможет состояться. Но, что было самым важным для оберста – не по его вине, а по вине обстоятельств, которые просто оказались сильнее его.

ШЕВЕЛЕВ, ПЕРХУРОВ, БУДЫКА И ДРУГИЕ
Майор наблюдал, как, один за одним, взрываются, выстроившиеся на площадке ожидания транспортные самолеты и радовался. Задание выполнено. Теперь надо озаботиться тем, чтобы пограмотнее унести ноги, а еще взорвать склад бензина. Хорошо, что он вспомнил о бензине, он приказал выяснить, сколько его в баках облюбованного ими самолета. Оказалось меньше половины. И всем еще остававшимся с ним людям пришлось бегом носить бензин, от цистерн немецкого склада ГСМ, в канистрах, сливая его в баки самолета. А звуки боя от Морозовской все приближались, нервируя его и его людей, заставляя их все нетерпеливее посматривать в ту сторону. Наконец на переливке горючего, старший лейтенант Кокорев, доложил, что баки самолета полны и все цистерны с горючим заминированы магнитными минами с замедлением в полчаса, как минировались и самолеты, часом ранее. Разысканные диверсантами, срочно грузились в самолет ящики со швейцарским  шоколадом, французским коньяком, ямайским ромом, датскими и голландскими консервами и галетами. Но это никого не задерживает, обустраивались в самолете оба раненых и тело погибшего десантника. Много ли можно погрузить в один транспортный самолет? Вон, уже осталось место только для людей. Все, пора уходить. А в ворота у въезда на летное поле всунулось тупое рыло немецкого бронетранспортера и в бой вступили оба гнезда перед въездом. Грохоту заметно прибавилось, он стал устойчивей и упорней. Не выдержав характера, майор побежал к бронетранспортеру и заглянул в его дверь с необстреливаемого борта. Положив немецкий MG с присоединенной коробкой патронов, на борт, азартно вел огонь по наступающим немцам Николай Свиридов, рыча нечто неразборчиво-радостное. На скамейке у борта бронетранспортера с почти снесенной попавшей пулей головой, лежало тело Руслана Бехоева. Эх, жаль осетина, не вовремя ему как прилетело! А, скажите, когда и кому прилетало вовремя? Случались такие? Вот уж вряд ли! Обойдя бронетранспортер и выглянув из-за него, майор увидел вполне примечательную картину. Весь наличный состав его группы кроме мертвых Бехоева и Викулова, да его самого, собрались в гнездах и возле них, ведя по фашистам шквальный огонь из всех наличных пулеметов. Их же оказалось на один больше, нежели людей, какие могли из них стрелять, а Серега Ляхов, забравшись в сиденье наводчика спаренной зенитной установки «Oerlikon», опустив стволы зениток до упора и раскатывая их по горизонту, громил 20 мм снарядами-пулями наступающих с поля фашистов. Впрочем, те уже не столько наступали, сколько безуспешно пытались вжаться в снег, Надеясь, что он укроет их от огня. Прямо на глазах майора, очередь из «Oerlikona», свежие обоймы в приемник которого, исправно втискивал Демиденко, приподняла залегшего немца, отшвырнув его назад. Его тело похожее на тряпичную безвольную куклу приподнялось, вздернутое очередью 20 мм снарядов и, ощутив попадании следующего снаряда, улетело назад, разделяясь в полете на части. От совсем еще недавно живого тела 20 мм снаряды легко отделили всю ногу, с частью бедра, издавая при попадания какой-то страшный, хлюпающий звук, словно попадали в объем с плотной и вязкой жидкой грязью. Все немцы поголовно валялись в снегу, раскинувшись широкой цепью, и если и стреляли, то делали это наугад, совсем не глядя, куда там они пуляют, главное, чтобы в сторону противника. Все равно даже приподнять голову и просто мельком взглянуть в сторону такого огня, каким мело над ними и, частично, по ним, было просто немыслимо. А над ними выло и стонало, пластая воздух мириадами кусочков горячей стали, с оживальной формой головной части, любовно выточенной одними людьми для того, чтобы неизвестный им человек, мог запросто убивать иных неизвестных им людей, одетых не в такую, как у него военную форму. Майор, согнувшись в три погибели, подскочил к гнезду именно тогда, когда Алик Перхуров вынужденно менял коробку с патронами в своем пулемете. Его собственный автомат так и болтался за спиной:
- Алик, мать твою, ты меня слышишь? Алик!?
- Да, командир! Что тебе?
- Я завожу моторы и начинаю рулежку! Через десять минут отходите пулей на взлетное поле! Надо уносить ноги, Алик! Здесь мы уже все сделали, понимаешь!? Надо уносить ноги, Алик!
- Я тебя понял, командир! На прощанье мы им устроим шквальный огневой налет!
- Давай, дорогой! Тело Бехоева из бронетранспортера не забудьте, понимаешь меня!?
- Понимаю, командир!
Выдавил из себя капитан, справившись, наконец, с коробкой, но не сразу приступил к стрельбе, а начал толкать всех присутствующих, увлеченных стрельбой, объясняя, что через десять минут отходят, понуждая своих людей передавать по цепочке в обе стороны. Выдрессированные диверсанты и бойцы, настолько увлеклись шквальной пальбой по немцам, что с трудом выходили из состояния боевого кататонического транса, возвращаясь обратно в осознанную жизнь. И уже начинали замечать, что трое дальних немцев, ползком приближаются к тыльной стороне взлетного поля, закрытой сараем для всяческой нужной авиационной дряни. Каких-нибудь десяток минут, и они станут способны простреливать из своего личного оружия летное поле, мешая им грузиться в самолет. А еще через десяток минут будут способны напасть на них с тылу и попросту всех перебьют. Абсолютно прав майор, он один сумел сохранить холодную голову в этой горячке, как оно, собственно, и положено командиру. Надо отходить. Через пять минут. Будыке и Багаруддинову он поручил забрать тело Бехоева из бронетранспортера. Те с неохотой оставив «свои» пулеметы, ужами уползли к машине, вставая только под прикрытием ее брони. Напоследок, шальная пуля ужалила Кононенко, да всерьез как куснула Ваську, вонзившись в бедро. Его спешно поволокли в самолет. Кажется все. Заканчивают они здесь.
Майор оказался настоящим командиром, с холодной головой и незамутненным рассудком. Не увлекся боем, отдаваясь простецкой и бесшабашной деятельности диверсанта, боевой, страстной и затягивающей. Нет, он остался на поверхности, не позволив себе увлечься боем. Он и их привел в чувство в самое время. Патронов осталось всего на один короткий, в пару минут, огневой налет. Увидев, что Будыка с Багаруддиновым уже выгружают безжизненно-тяжелое тело Бехоева, из броневика, а за их спинами, на взлетном поле, мощно взревел мотор Ю-52, капитан снова обратился своим взором в поле. Он еще не отдал команды открыть огонь, как выделил из всей какофонии окружающих из звуков рокот второго мотора избранного ими самолета. И наконец Алик крикнул, широко распялив рот:
- А-а-хонь!
И небольшая группа людей снова взорвалась шквалом пулеметного огня. Выпал из него разве что голос «Oerlikon», Иван Демиденко и Сергей Ляхов вооружились пулеметами, заняли огневые позиции, желая внести свою лепту в предстоящий огневой налет. Все диверсанты, всего то лишь десяток секунд назад опомнившихся от охватившего их боевого гнева, привычно ощупывали глазами пространство за спиной, намечая наиболее вероятные трасы своего будущего отхода. Зато ожили и немцы в поле, над которыми парочку минут уже не веяло свинцовым раскаленным ветром, выметавшим из округи все живое. Кое-кто даже принялся вполне прицельно постреливать. Но начавшийся по команде Алика новый огневой налет, немедленно пресек это начинавшееся уже благодушие, снова заставляя лежавших в поле, вжаться в снег, пытаясь докопаться до скованной морозами земли и врыться в нее. Ведь они тоже, кажется ее дети! Неужели ж не защитит!? Мать ведь! Хотя нет, их мать куда западнее, а эта мать не им, а тем, кто в них стреляет. А все диверсанты снова обращались в обдуманно-бездумные сервоприводы своих пулеметов, выплеснув все содержимое пулеметной коробки они оставляли его и исполняя намеченную минутой ранее траекторию, огибали бронетранспортер в воротах, а там, подхватившись в полный рост бежали к самолету, ревевшему уже всеми тремя моторами, в начале взлетного поля. Вскоре из-за бронетранспортера выскочили Перхуров и Демиденко, тащившие на плечах, получившего на отходе пулю в ногу Ляхова, а из бронетранспортера все еще продолжал палить, на расплав ствола, Свиридов. Хорошо, что еще ранее вынесли Ваську Кононенко! Сейчас бы уже могло быть и здорово некогда! Из дверей, в фюзеляже самолета, к ним тянулись руки ребят, судя по всему Будыки и Багаруддинова. Когда они уже подбежали к самолету, из бронетранспортера выскочил Свиридов и стремглав метнулся за ними. Раненого Ляхова уже втаскивали в зев входа в самолет дружественные руки, когда сзади с грохотом взорвался бронетранспортер, выбросив к небу огромное полотнище рыже-красного пламени. Свиридов, накрыв голову руками с зажатым в них автоматом, бросился на землю, оказавшись рядом с каким-то немецким трупом. В бывших воротах аэродрома, зажатых между бараком и временным складом, яро полыхал броневик. Николай Свиридов, лежа на снегу, глянул на валяющийся перед его носом труп немца. Он, казалось, на несколько секунд остолбенел, потом полез во внутренний карман шинели и мундира трупа, и вытащил оттуда какие-то бумаги, сильно рванув, оторвал с плеча погон и, подхватив портфель немца, снова стремительно рванул к самолету. Стоило Свиридову подбежать к самолету, как Перхуров, произведя простейший подсчет, девять живых и двое холодных, майор десятый живой, во всю имевшуюся в наличии дурь, заорал:
- Все здесь, командир! Взлетаем!
Николай Свиридов рыбкой нырнул открытую дверь, подхваченный на руки товарищами, а самолет, качнувшись и дернувшись, покатился по ВПП, набирая скорость под еще вовсю темным небом. На часах то не было еще и пяти утра. Выскочившие с тыла, из-за сарая, немецкие пехотинцы из охранной дивизии, почувствовав себя обворованными наблюдали, как быстро удаляется от них самолет, уже недостижимый для их  винтовок и автоматов. Русские ускользнули прямо у них из-под носа.
Свиридов тыкал под нос всем скопившимся в фюзеляже немецкий зольдатенбух  и генеральский погон, объясняя, что видел на взлетном поле труп настоящего немецкого генерал-майора. В графе рассматриваемого всеми зольдатенбуха было написано «der major-general» и в другой колонке его фамилия – Штрассер. Из раскрытой кабины пилотов тигром ревел командир:
- Садитесь, олухи Царя Небесного! Я вам что, Чкалов, что ли, взлетать с неустановленной центровкой! Садись!
Капитан Перхуров, плюхнувшись мигом на валяющийся в салоне тюк с галетами, вторил ему:
- Садись мужики, ядрен пистон! Всем сесть, япона мать!
Матерясь и хохоча, взбудораженные и донельзя взведенные событиями этой ночи диверсанты, спешно рассаживались, и, понимая, что идут на взлет, начинали напряженно вслушиваться в происходящее. Снова решалась их судьба. В который уже раз за один-единственный, сегодняшний день. Капитан, отстегнув фляжку со спиртом, запустил ее по кругу:
- Всем по глотку! Куда ты столько сосешь, блин! По глотку, сказано!
Фляга загуляла по рукам, а опустошенная, вернулась назад к владельцу, смененная флягой санитара Демиденко. Сам Иван перевязывал раненых. Отвлекаться ему сейчас было не время. Так или иначе, оцарапаны пулями были очень многие. Кое кто, так просто оцарапаны, Ляхов был ранен в ногу по серьезному, слава Богу, кость не перебита, а лейтенанту Будыке, по касательной ободрало бедро. Вот Васька Кононенко приплыл в госпиталь, если живыми сядем, надолго. А если не сядем? Об этом и думать не хотелось. Тогда ведь всех приравняет и в физическом состоянии, все станут мертвые. А и в званиях тоже. Всех  сразу произведут в высшее для военного человека звание – в ангельский чин! Демиденко потрошил свою и немецкую аптечки со скоростью невероятной, жалея, что прихватил второпях всего-то с дюжину немецких аптечек. Не на спине же волочь! Мог бы и на пяток дюжин расстараться, а то и на дюжину дюжин. Там ведь было, эх!
А тяжеловесный немецкий транспортник Ю-53, натужно ревя всеми тремя моторами, на полном газу, только-только еще оторвался от земли, и начинал медленно лезть в небо, буровя его своими, бешено вращающимися, пропеллерами. Диверсанты, кто плюхнулся на лавки вдоль фюзеляжа, кто сидел на ящиках и тюках. Оба убитых их товарища лежали, остывая в хвосте. Выждав с пяток минут и повторно приказав всем сидеть не шевелясь, Алик стараясь быть как можно незаметней, дабы не отвлекать майора от пилотирования, проскользнул в кабину пилотов и уселся в кресло, рядом с напряженным и рабочее-злым Шевелевым. А майор не отвлекаясь ни на миг, слился с штурвалом, казалось, и сам став продолжением самолета, «помогая» ему взлететь не только осмысленными действиями, уже исполненными, но и самими своими устремлениями и намерениями, чувствами и пожеланиями, наконец! Его взгляд все время блуждал между передним обзором и циферблатом альтиметра. Сейчас он хотел только одного, быстрее пробить низкую облачность, держа свой курс на северо-восток, туда, где скрывалась в снегах, неведомая всему остальному миру станица Обливская, для них превратившаяся единовременно в пуп земли. Ведь для них сейчас уже и аэродром возле Морозовской, от которого они совсем недавно оторвались, исчез из поля зрения, растворившись в небытие прошедшего времени. Все отменила низкая серая облачность, и только далекий пожар на земле, еще можно было рассмотреть туманным рыжеватым пятном. Интересно о чем там думают немцы, взбрело в опустевшую враз голову Перхурова? Истребителей они за нами не пошлют? Вот уж вряд ли! Не по такой погоде истребителям летать! Не по такой. Ну и ладно. Хоть этой заботой меньше, и то мясо!

РАНКЕ
Майор Ранке был самым обычным военным, начавшим служить за 5 лет перед мировой войной. Из рядовой, ничем не примечательной немецкой семьи. Начав польскую кампанию обер-лейтенантом, он им же ее и закончил. Невелика оказалась кампания, не дала отличиться. Ладно, живым оставила! И только уже подходя к Дюнкерку он украсил свои выложенные алюминиевым сутажным шнуром погоны, второй четырехконечной звездой , напоминающей издалека квадратик. Но еще до самого конца кампании пребывал в командирах роты, только уже в Греции и Югославии, выдвинувшись на пост адъютанта батальона . Война же в России казалась ему в начале настоящим золотым дождем. Он получил рыцарский крест, погоны с плетеным сутажным шнуром узором  и пехотный батальон под команду. Еще, казалось, немного и он выскочит на полковой уровень оберст-лейтенанта , а затем не далеко уже и до оберста. Когда они вслед за 6-й армией Паулюса стремились к Волге, ему казалось, что эти высоты вполне и вполне достижимы. А, может и перевыполняемы! Ох, как они катились тогда по Донской степи. Казалось их танковые и механизированный части, вновь обрели крылья 39-го – 40-го годов, утраченные в конце 41-го – начале 42-го, под Москвой с тем, леденящим и сердце и душу контрударом русских. И они уже почти вышли-выкатились к Волге, им оставалось еще совсем немножко и смогут они, черпая касками, напиться воды из великой русской реки, крупнейшей в мире. Но, нет. Они пытались сделать этот последний шаг, рвались и давили изо всех сил. Но то и те, кто им противостоял, были какой-то не двигающейся, не поддающейся никакому напору скалой. Потом последовал снова контрудар, страшный по силе и по замыслу. Как и зимний контрудар под Москвой, он потряс всю военную машину считавшего себя непобедимым Вермахта, отбросив их, как прелые листья осенью отбрасывает ветер, с пути наступающих русских группировок. Положив в снегах под Волгой, 2/3 своего батальона, майор Ранке оказался вынесен зимним военным половодьем в уплотняющиеся порядки группировки войск Манштейна, предназначенной для срочной деблокады Сталинграда, получив при этом не слишком обременительное, но вполне кровавое, ранение в плечо. Ранение было незначительным, но крови потеряно много. В попытке деблокады окруженных под Сталинградом войск Фридриху Ранке участвовать не довелось. Вместо отпуска по ранению домой в рейх, ему перепала гарнизонная служба коменданта в станице Морозовская. Собственно это, как оказалось, было ничем не хуже, хотя прислуживать всякой тыловой сволочи ему, боевому офицеру и казалось, временами, гадко. Вот хотя бы взять того же любимчика фюрера оберста Хинце. К концу 1942 года популярность фюрера и его политике в Вермахте сильно упало и его любимчики, вроде того же Хинце, представлялись далеко не такими разумными и информированными, как раньше. Поэтому, пристроив оберста на квартире, уехавшего на аэродром, наводить порядок в пересылке продуктов, медикаментов и боеприпасов, генерал-майора Штрассера, Ранке, определив по зареву и отдаленным звукам боя, что там что-то не так, устремился туда и сам, собрав практически все наличные силы гарнизона Морозовской. На аэродроме явно творилось что-то весьма необычное и, хотя им командовал собственный комендант, майор Вайерштрасс, Ранке устремился со всем своим жалким войском туда, оставив в Морозовской только комендантский взвод и часть полицейских. Сформированный из украинских и донских полицейских взвод он прихватил с собой, еще один оставив в станице. Наконец он был в своей стихии, командуя усиленной ротой немецких пехотинцев и взводом украинских националистов-полицейских, не попавших по исключительной лени своей в формирования ОУН. Но мост по дороге к аэродрому оказался взорван. Причем перемещаться на грузовиках дальше оказалось невозможным. В объезд можно было добираться добрые полсуток, по заснеженным зимним полям их «Татры» были не ходоки. Надо было переходить на перемещение на своих двоих. Когда русские, преграждавшие им путь на бронетранспортере, расстреляли его разведчиков и самую переднюю машину, майор быстро и умело выскочив из-под огня со всеми остальными солдатами, приказал разгружаться и выдвигаться бегом в степь, отбегая от дороги примерно на полкилометра. Майор и сам побежал туда, рассчитывая, выйдя за радиус уверенного поражения пулемета с бронетранспортера, достичь аэродрома, до которого оставалось если по карте, то 4.5 километра. По местности, конечно, больше, наверное, все 5, а то и все 6. Майор прекрасно понимал, что идти ему туда с солдатами, а их набралось у него человек двести, добрых два часа. Он отправил в станицу мотоциклистов сообщить о складывающихся вокруг аэродрома обстоятельствах и своих действиях. Сам же майор, найдя место поспокойнее, вне огня пулемета с бронетранспортера, пересек речушку и взял курс на аэродром. Но тут его достали русские очередью из пулемета, убив одного полицейского и одного ранив. Набрав еще метров 50 дистанции, они пошли дальше. Время от времени они сближались с дорогой, поскольку и они и она шли к одной и той же цели. Тогда русским удавалось их легонько покусывать. В его войске появилась еще парочка – другая раненых и еще один убитый. Тоже полицейские. Он обдуманно поместил их ближе к дороге, чем немцев. Вот им и доставалось, служакам гребанным, «бобикам». Аэродром приближался, и их брали под все более плотный обстрел. На самом аэродроме уже не стреляли. Лихо полыхал, прогорая главный барак и только-только занимался барак-склад справа от входа. Справа, если въезжать, конечно. А если выезжать, тогда слева. Надо было сближаться, а зенитное и пулеметные гнезда, имевшиеся, как он помнил, на входе, подозрительно молчали. Вряд ли русские их не заняли! Ой, вряд ли! Слишком разумно и профессионально они действовали доселе, чтобы давать такие ляпы! Майор закурил, добыв сигарету из толстого портсигара из нержавеющей стали, выточенный кем-то из русских умельцев. Солдаты майора отняли у него, пленного, тяжеленный портсигар и отдали его майору. Он был очень тяжел и совсем не удобен и майор намеревался от него избавиться, но в нем не мялись сигареты, поэтому он его пока что и носил. Терпел его беспримерную для портсигара тяжесть. Дымя сигаретой и выпрямившись, майор двинулся вперед, ведя своих солдат, которым, делать нечего, идти вперед приходилось. Русский пулемет с бронетранспортера подбривал их правый фланг, левый начинал поворачивать, приближаясь к тылам аэродрома. Впереди щелкнул одиночный винтовочный выстрел, майора мощно ударило в грудь. Он, сопротивляясь, пытался устоять и вытянулся при этом, как мог. Но не устоял. Едва не проглотил собственную сигарету, хватая ртом воздух. Осталась во рту. Коротко обожгла и потухла, но ему было не до нее. Сам он, побалансировав какие-то секунды, упал навзничь. Что я? Убит? Ранен? Нет! Жив, кажется! Кровь вроде не течет, да и не так ему больно, как бывает при ранении. Пробовано! Знаем! В левой стороне груди болит, конечно, но это так болит, как бывало, болело при ушибах. Что там? Он ощупал грудь слева. Шинель прорвана, а винтовочная пуля в чем-то застряла. Он отчетливо нащупывал ее тыльную часть, оставшуюся практически снаружи. Откуда пуля? Он выплюнул потухший окурок сигареты и вспомнил. Как он мог забыть? Портсигар! Точно! Слегка подвернувшись, он вытащил на глаз портсигар, с застрявшей в нем винтовочной пулей. Она пробила одну стенку, но не сумела пробить вторую, хотя и серьезно ее наклюнула. Наконечник пули уже хищно начал выбираться наружу, когда они, истратив энергию до донышка, остановилась. Этот дурацкий, тяжеленный портсигар, спас ему жизнь. Майор дрожащей рукой засунул его назад, решив, пусть там и лежит. Выбрасывать его теперь уж и рука не поднимется.
Сам же, перевернувшись на живот, попробовал встать и направился к своим солдатам, шедшим в десятке шагов перед ним. Он слишком внимательно всматривался в приближающиеся порядки русских и первый успел заметить свершившиеся изменения, как  то, что пулеметчик в бронетранспортере привстав за пулеметом, упер его прочно в плечо словно приготовившись стрелять. Успев еще крикнуть солдатам: «Ложись!», майор снова рухнул в снег. Уже лежа в снегу, он наблюдал, как его солдаты не приученные выполнять команду «Ложись!» прежде, чем начинать соображать, кувыркались словно кегли в кегельбане, сметаемые свирепым пулеметным огнем, проносившимся над ними сплошняком с визгом рикошетов и свистом мимолетных пуль. Их первые потери были ужасны! Более трех десятков солдат и полицейских, вымело как метлой, а ведь были еще и раненые, их крики раздавались со всех сторон. Огонь русских, то убывая, то усиливаясь, все мел и мел по полю, находя себе все новые и новые жертвы среди его солдат. Наглухо вжатые в снег, они даже не пытались отстреливаться. Просто было невероятно страшно даже приподнять голову. А за спиной у русских горели бараки и запускались моторы транспортного самолета. До майора дошло – все, русские свое задание исполнили, будут отрываться. Он приказал солдатам с левого фланга, возглавляемым обер-лейтенантом Шмидтом, ускорить движение в обход русских. Он видел как пулеметные и зенитные пули переворачивали, уродуя, калеча и убивая его солдат. Как живых, так и те, кто уже был мертв. А сделать ничего не мог. Не могли они даже зарыться в землю, понимая, что русские уйдут намного раньше. Последним, вел по ним огонь, пулемет с бронетранспортера. Но вот и он, задрался к небу и замолчал. Русский, стрелявший из него, явно сейчас улепетывал, во все лопатки, наверное, к самолету. Эх, и его сильно запоздавший маневр им вряд ли помешает! Он криком и руганью поднял своих солдат, тыловики, шайзе, что с них возьмешь!? Им еще оставалось метров 20 до бронетранспортера, заткнувшего проход на аэродром, когда тот подпрыгнул и громыхнул мощный взрыв. Они снова попадали в снег,  когда он стал способен осматриваться вокруг, увидел, что в этом проходе, развалившись на части, лежит изуродованный бронетранспортер и полыхает чадным бензиновым пламенем. Слева от него стеной гудящего пламени стоит догорающий уже барак, а справа еще только всерьез разгорается их барак-склад, где комендант аэродрома хранил не отправленное в Сталинград имущество. А еще левее, за уже прогоревшим главным бараком шесть раз мощно громыхнуло и к небу взвилось огромное, мало не на километр, полотнище яркого пламени. Майору стало великолепно понятно, что это взорвался бензин в топливохранилище аэродрома. Этот пожар уже окончательно отрезал их от летного поля и они побежали через дорогу направо, в обход длинного барака-склада, что справа. А в воздухе победно ревел моторами идущий на взлет самолет. Немецкий Ю-53, Юнкерс. Проклятые русские, нагадили по полной программе, и уходят безнаказанно!
Майор Ранке и его солдаты, обогнув разгорающийся барак-склад, выскочили на взлетное поле аэродрома, когда самолет с русскими диверсантами, уже оторвавшись от земли, неуклюже полез вверх, исчезая в еще не начавших рассеиваться сумерках. Не останавливаясь они побежали по направлению к главному бараку, а навстречу им бежали обер-лейтенант Шмидт с десятком своих солдат. С ним же было человек 30! Где они? Захлебываясь и морщась, придерживая сильно обожженную руку, Шмидт рассказал, что два десятка его солдат с унтер-офицером, бросились напрямик через склад ГСМ, срезать путь к летному полю аэродрома, а там, именно тогда, и прогремели, один за другим, те шесть взрывов и разлилось море огня. Сомнений нет, солдаты сгорели! В том пекле, что здесь было-то? Сгорели, как порошинки в канале ствола. Жалко, а что поделаешь. Обер-лейтенант говорил, что полыхнуло так сильно, что ему выплеснуло горящим бензином на шинель и ее пришлось бросить, хотя и находились они метрах в 300 от места взрыва горючего. Имелись ожоги и у тех солдат, что были с ним. А на летное поле они опоздали! Только и успели, что полюбоваться на улетающих русских.
Так два немецких офицера, окруженные полутора сотнями взмыленных солдат и полицейских, растерянно озирались вокруг, вскоре заметив труп немецкого генерал-майора, с одним оторванным погоном на шинели с красными генеральскими отворотами. Штрассер? Да, пожалуй. А кому бы еще? В его Морозовской генералы стаями и тадами не расхаживают! Не тот для них масштаб! Да, именно штрассеровские чисто выбритое лицо и подбритые седые баки на висках. А по груди проходит строчка от четырех пуль. Шинель и фуражка слегка обгорели.  Судя по всему, генерал пытался вырваться из барака и в этом преуспел, но был убит, уже выскочив из пламени. Намного ближе ко входу в барак, лежал его адъютант, молодой лейтенантик, почитавшийся, бывало, баловнем судьбы. А у самого входа в барак лежала огромная груда тел, в сотню с лишним бывших людей прекрасно пропеченных в жару сгоревшего барака. В этой груде трупов, майор, затыкавший нос платком, чтобы не слышать тяжелой вони, сгоревшего человечьего мяса, распознал прекрасно пропеченные трупы майора Вайерштрасса, оберста Люфтваффе, командира 611 эскадры транспортной авиации, чьи самолеты и погибли на этом летном поле, Густава Лемке, нескольких летчиков и других членов экипажа. Солдат, которым Ранке приказал разбирать эту груду трупов, выкладывая тела погибших рядами, рвало и тузило, словно институток. Но что поделаешь, работа невероятно тяжелая, а делать то ее все равно надо. Не кому-то, а именно им. Когда все тела были разобраны, Ранке, оставив на поле аэродрома взвод полицейских и десятка два немецких солдат, под общим командованием немецкого штабс-фельдфебеля , с приказом охранять все, что осталось от аэродрома и тела погибших. Сам же он, построив оставшихся у него сотню солдат, повел их назад, рассчитывая часа через два – два с половиной быть в станице Морозовской, каковая после сегодняшней ночи, представлялась ему такой уютной и такой приспособленной для человеческого проживания. Даже комфортабельной, пожалуй! Вот ей-ей, почти как в рейхе!
…Когда через три часа майор ввалился в дом где проживал, он с трудом переоделся в парадное, сменив изопревшее вконец полевое обмундирование, и пошел на квартиру Штрассера. Он чрезвычайно устал, конечно, но доложить оберсту Хинце, что произошло, предпочитал лично. Часовой, поставленный его заместителем у резиденции погибшего генерал-майора Штрассера сразу узнал, и, вопреки требованиям устава, без проблем пропустил уставшего донельзя майора в квартиру генерала, где потягивая ароматный настоящий кофе и, куря сигарету с настоящим табаком, раскинулся в креслах оберст Хинце. Выслушав майора, Хинце угостил его прекрасным французским «Энесси», и действительно настоящей сигаретой. Майора он спросил только об одном, что ему, по мнению того, следует делать. Майор высказался в том смысле, что правильнее всего оберсту было бы уехать в штаб генерал-полковника Манштейна. Если у кого и найдется сейчас возможность связаться с генералом Паулюсом, так это только у него. А, значит, ему и принимать решение по миссии оберста Хинце. Уловив в совете майора надежду переложить неприятное решение по окончанию своей миссии, на генерал-полковника, Хинце сразу засобирался, выражая намерение ехать прямо сегодня. Майору едва удалось отговорить того, отложить эту поездку на завтра. Уже по дневному времени, с утра и поедет. По телефону из квартиры погибшего генерала, майор распорядился своему помощнику, подготовить этот отъезд на завтра. Ему хотелось только одного, побыстрее оказаться подальше от этого оберста, выпить хорошенько шнапса, что ему этот коньяк да в таких то детских дохзах, завалиться быстрее спать. День был все-таки невероятно утомительным. А еще ему хотелось оказаться, наконец, подальше от сгоревшего аэродрома, убитого генерала и проблем этого изнеженного берлинского оберста. А вместе с ним и от проблем самого фюрера будь он, наконец, неладен. Тут, майор, согрешив мыслях против фашистского божества, оглянулся. А вдруг это он вслух? Не услышал бы кто!? Ведь греха не оберешься…

ШЕВЕЛЕВ
Когда он уселся в кресло пилота и запустил первый двигатель, позади, там где размещался склад ГСМ, полыхнула мощная вспышка взрыва, потом вторая третья… Всего их было шесть. По числу мин, оставленных там диверсантами. Гигантский парус ярко-рыжего пламени захлопал до небес, ярко освещая всю окрестность и, кажется, намереваясь сжечь все вокруг. Запустился правый двигатель, и самолет едва ощутимо стало подталкивать влево. Сзади все так же полыхало. Третий двигатель самолета взревел все также исправно, всего-то с пару раз чихнув при проворачивании. Жизнерадостный рев всех трех двигателей внушал надежду. Подталкивание влево исчезло, компенсированное работой левого двигателя. Развернув самолет, майор приказал Кокорев открыть дверь. Он-то видел, как от застрявшего на въезде в аэродром бронетранспортера, бегут его диверсанты. Майор считал про себя. Так, вон, кажется, последний, Коля Свиридов утекает. Что там кажется? Точно, последний! Ох как рвануло у него за спиной в бронетранспортере. Молодец Николай, намертво заткнул этим пожаром въезд. Сам упал, чего-то там возится с убитым немцем. Быстрее, Коля, быстрее! Да нет же, успеет, конечно. Этот огненный барьер немцам не преодолеть. Бегать же вокруг, ног не хватит, да и долго больно! А, вот, наконец-то, подхватил портфель немца и рвет со всех ног к самолету. Молодчинка парень, прыгает в самолет рыбкой. Теперь все! Передвигая вперед рукоять РУДа, Валера добавлял газу двигателям, а они все быстрее толкали их транспортник вперед. Постепенно выводя двигатели на максимальный газ, он всем своим ликующим существом ощущал, как все убыстряет свой бег по ВПП его трехмоторное тяжелое чудовище. Спасибо снегопада не было, не завалило ВПП. А немцы чистили его качественно. Он ведь действительно не Чкалов, даже не Водопьянов, взлетать и садиться в сложных условиях, простите, развлечение не для него. Застрелить кого, зарезать, взорвать чего-нибудь, или сжечь – это он всегда пожалуйста. А летать? Летать – это только по праздникам. Взгляд Валеры постоянно возвращался к спидометру, шепча про себя:
- Скорость отрыва, блин! Скорость отрыва!
А когда стрелка проходит по отметке 120 км/ч, Валера, тяжело выдохнув распирающий его воздух, берет штурвал на себя. Машина последний раз подскакивает на малой кочке и, внезапно зависает в воздухе. Просто ее плоскости нашли спрессованный скоростью воздух под ними, достаточно плотным, чтобы на него опереться. Покачиваясь, и, натужно дрожа от вибрации трех своих двигателей, старательно отобранный ими еще на земле, транспортник, убрав шасси, лез вверх. Вокруг уже несло серую муть низкой зимней облачности, а оседланный ими Ю-53 все лез и лез вверх, хотя Валерий уже сильно подозревал, что газ надо сбрасывать, можно запороть двигатели. Но они успели вызнать, допросив кое-кого, что этот «Юнкерс» был предназначен для перелета в Сталинград и возвращения обратно какой-то берлинской шишки. Но он к тому же нес бы еще и груз. Значит, предназначался выдержать куда более значительную нагрузку, чем 12 человек и пяток ящиков, с дюжиной тюков. Наверное, двигатели проверялись с запасом. Им бы, по-видимому, вполне хватило бы и того бензина, что был уже залит в баки, но, отнюдь неуверенный в себе, как в пилоте, Шевелев приказал залить их до пробки. Как знать сколько раз ему придется примериваться и заходить на посадку? А ведь это все горючее! А вдруг не хватит? Что тогда? В воздухе не дольешь! Падать? Уже будучи дома, у своих!? Слуга покорный! Нет уж, лучше рисковать пожаром, садясь с далеко не пустыми бензобаками. Перед посадкой он прикажет открыть двери, случись пожар, ребята, даст Бог, успеют выскочить. В открытую дверь пилотской кабины проскользнул Перхуров. Его тоже обучали полетам на Ю-53 по той же программе, что и Валерия. Одна голова хорошо, полторы лучше! Алик, все просекая, посмотрел свежим взглядом на приборы и предложил выровнять образовавшийся крен, подправив курс. Потом уселся в соседнее кресло 2-го пилота и принялся рассматривать карту. Но, найдя занятие поважнее, земли то все равно не видать, натянул наушники и стал перебирать широкий волновой диапазон, пытаясь связаться со своими. То ли их рация не доставало, то ли пока не попал на нужную волну, треск и писк морзянки были вполне регулярными, связи же не было никакой, ни односторонней, ни, тем более, двухсторонней. Их самолет летел в полной тьме, только несло вдоль остекления кабины какую то муть, наверное, именно облачность. Однако, вдруг, их транспортник пробил сию невразумительную субстанцию и они сразу увидели низкое зимнее небо, усыпанное целой россыпью по-зимнему крупных звезд. И луну огромную и удивительно яркую, освещавшую все бледновато-голубыми, немножко мертвенными оттенками. Равномерно гудели двигатели самолета, а, по-прежнему сосредоточенно-напряженный Шевелев, старательно исправлял малейшие отклонения от намеченного курса. Выводя его из состояния напряженной сосредоточенности, Перхуров сказал:
- Знаешь, командир, а ведь мы случайно, между делом немецкого генерала на аэродроме укокошили?
- Точно, Алик, я ведь видел, как он вошел в барак непосредственно перед атакой с приличным таким портфелем. Потом в горячке боя позабыл про него. Точно укокошили, или только предположительно, сгорел в бараке? Эх узнать бы кто!
- Укокошили, командир, укокошили, никаких сомнений, а его портфель, зольдбух и даже один погон у нас в трофеях!
-Ну! Это как же так получилось?
- Колька Свиридов, когда рвал от бронетранспортера, упал, реагируя на его подрыв и оказался, ехарны бабай, нос к носу с трупом этого генерала, вот и сообразил его документы вытащить, погон от шинели оторвать и саквояж прихватить!
- Это он здорово сообразил! А чего так броневик рванул, кстати?
- Так Коля ж, еще когда они к мосту ехали, один взрыватель с куском шнура припас. А ящик тротила они один лишний в кузов взяли, для подстраховки. Вот и заминировал бензобак бронетранспортера.
- Молодец, Николай! Это он здорово придумал! Ты, Алик, давай прокладывай наш маршрут по счислению. Жаль, блин, не догадался засечь, когда мы взлетели!
- Я догадался, командир, в 6-41. Ты курс держал один и тот же?
- Да, только подправлял отклонения.
- А скорость?
- Ну, в начале, она, сам понимаешь, росла, потом стабилизировалась и вот уже минут пять, как летим с постоянной.
- Хорошо, а тот отрезок я посчитаю по средней. Сейчас же начну рассчитывать.
И снова молчание в кабине и только в салоне негромко гудят голоса десантников, слышен их смех, заглушаемый ревом двигателей. Атмосфера в салоне транспортного Ю-53, вполне напоминала поезд курортников, разительно отличаясь от напряженного внимания, воцарившегося в кабине пилотов. Вот снизу, с земли в небо невдалеке от самолета воткнулась трасса очереди из крупнокалиберного пулемета, или «Oerlikona», рядом мелькнула еще одна, еще и еще. Трассы были красного цвета, почему майор с капитаном и решили – наши. У немцев, обычно, желтые! Потом невдалеке вспух, высветив напряженные физиономии Перхурова и Шевелева, разрыв зенитного снаряда, потом еще и еще… Тоже, скорее всего, наши. Немцам-то по предположительно своим самолетам, чего стрелять? А наши, небось, полагают, немаки своим в котел боеприпасы и пайку везут. Вот и шмаляют. Кому это весело, если у немца патронов вдоволь? Да еще если он, собака, пожравши! Этого мы уже нахлебались по самое, что ни на есть не хочу. Нет уж теперь ихая очередь, нехай они хлебают, зло и несколько даже весело думал майор, пристально следя за альтиметром и уровнем горизонта. Альтиметр, радуя, уверенно стоял на полутора тысячах, а вот авиагоризонт все время слегка отклонялся. Как, впрочем, и их курсовой угол, какой он положил себе удерживать. Сносит нас, что ли? И Алику никак не удается связаться со своими. Спят они там, звери? Полет в тишине и темноте становился затяжным, ребята в салоне, похоже, открыли шнапс и вовсю курят. Алик сходил к ним принес по прикуренной немецкой сигарете. Для кого-то важного, наверное, как бы не самому Пвулюсу, предназначались. Табак в них был настоящий. А еще приволок в котелке слабенького немецкого шнапса. Гадость против нашей водки, но пить можно, коли водки нет. С куревом, да хлебнув шнапсу, ему полегчало, хотя руки на штурвале по-прежнему дрожали и не понять было, натуральная это дрожь, или так передается вибрация от моторов…
Пока летели, вспоминались их прошлогодние Сталинградские подвиги по осени. Впрочем, осень выдалась ярая, весь ноябрь, с октябрьских начиная, был яр и зол на холода. Снег лег как-то сразу, ну, или почти сразу. И если за Волгой, откуда они прибыли, он лежал бел и пушист, то здесь в городе – сер от висящей в воздухе, поднятой взрывами побелочной пыли, коричневат от постоянно носящейся взрывной копоти, утоптан и утрамбован до полной не пушистости многократными ударными волнами и пованивал чесночной, тротиловой вонью. Гадкий был снег, одним словом, совсем не снежный. А вот мороз тот был знатный, настолько знатный, что Василий Иванович Чуйков на КНП  которого, распложенный на самом берегу Волги они и угодили сразу после высадки, здороваясь, не снимал перчаток:
- Маловато вас, товарищи диверсанты! А шуму-то было, шуму!
Неодобрительно пробурчал командарм. Но задание им все-таки выделил добротное. Ни много, ни мало, а взять два чеотырехэтажных дома на берегу Волги. Стояли эти дома в тылу нефтебазы, где пока еще удерживались наши. Именно в этом и была их стратегическая ценность. Они препятствовали осуществлению снабжения. Не позволяли свободно перебрасывать подкрепления в зону боев и, наоборот, вытаскивать оттуда раненых. Вот эти то полуразрушенные дома им и  было предложено взять. Было тогда у Шевелева 15 человек, прошедших обучение по методе Ильи Григорьевича Старинова. Добрые были ребята, на все способные. Не совсем правильное применение их навыкам нашел Чуйков, но им не выбирать было стать. Надо было решать задачу, поставленную командармом. Поначалу Валерий, уж, было, совсем собрался, атаковать немаков  лоб, потом все же вспомнил, кто они есть такие, и полностью переменил намерения.
Всмотрелся в карту района, прицениваясь, как бы сам он поступил на месте немцев, в том смысле что им боеприпасы и подкрепления своим гарнизонам этих продвинутых к Волге домов тоже таскать надо, причем, мимо наших позиций на нефтебазе, да и раненых назад уводить все тем же путем. И, разумеется, нашел оптимальное решение. Как только начали сгущаться сумерки короткого осеннего дня, вся его группа, одетая в маскхалаты юркими ящерицами уползли практически с КНП командующего армией, выполнять задание. Они тащили с собой в плоских ящиках взрывчатку, гранаты и боезапас к автоматам. Обойти первое здание им было наиболее удобно со стороны нефтебазы. Не желая обострять и без того усиленное внимание немцев к этому фланга, с него их наши не беспокоили. Вот Валерий и решил, что приспело время обеспокоить гадов и отсюда. Для переброски боеприпасов и подкреплений, играя за немцев, к занятым ими, в середине осени домам, он присмотрел обводной противопожарный ров нефтебазы. Только у нас, в СССР могли поселить людей жить рядышком с таким пожаро- и дымоопасным объектом, каким по определению является нефтебаза, раздраженно подумалось тогда Шевелеву. Противопожарный ров неглубокий, но достаточно широкий, был прекрасным укрытием, для подбирающихся ползком, к захваченным противником домам, полностью укрывая их от огня из стрелкового оружия со стороны нефтебазы. А гранату до рва, располагавшегося более чем в 100 метрах, от позиций наших пехотинцев, было никак не добросить. Конечно, минометы господствовали и надо рвом, как петух над курями на птичном дворе. Но минометы вообще господствовали надо всеми подступами, практически во всем Сталинграде. Это было неизбежное зло, с каким все и уже давно попросту смирились. Правда, заключительные 15 метров надо было ползти, или бежать по бывшей транспортной площадке этих четырехэтажных зданий. Но тут уж тоже так. И это тоже было минимальным риском. Валерий лично договорился с нашими минометчиками, что огня по противопожарному рву, они вести не станут сегодня ни при каких условиях. Разве что по его личной просьбе. И вот уже несколько часов, он и его люди, применяя все маскировочные ухищрения, почерпнутые в учебном лагере Ильи Григорьевича, ползли сначала во фланг захваченного немцами здания, уползая от него на приличное расстояние, выгадывая себе место для нападения на немецких снабженцев.  Перемещаясь, они не раз и не два натыкались на огромные кучи щебня и развалины. Что поделать, если как раз они и составляли половину всех пейзажей в Сталинграде. Остальное забирали на себя полуразрушенные дома, их обгорелые остова и откровенные руины с заваленными внутрь перекрытиями и перегородками. Часть таких преград они обходили, часть форсировали, что, понятное дело, не облегчало пути. Перед выходом, они договорились с нашими на нефтебазе, что осветительных ракет в сторону этого флангового рва, они сегодня давать не станут, минировать его тоже. Но первые с кем они встретились, подобравшись, наконец, ко рву, были немецкие саперы. К счастью, нас ползать научили намного лучше и незаметнее, чем немцев. Они заслышали пыхтение и хруст снега под саперами, задолго до того, как те заслышали их. И привычно вжались в снег, замерев. Саперы проползли мимо их, так близко, что запросто могли бы услышать их дыхание, если бы диверсанты группы Шевелева, не озаботились его должным образом утихомирить. Немцы же сопели сильно, проползая так близко, что стоило невероятных усилий удержаться от нападения. Зачем? А нападать зачем? Просто, чтобы немцы перед посылкой каравана снабжения, не дождавшись саперов, доложивших, что путь чист, выслали бы разведку? Да? Вот те как раз учены, надо полагать, не хуже нашего, вполне могли бы засечь нас раньше, чем мы их. Хтя бы просто потому, что их меньше! Возник бы очажок огневой схватки. Разведчиков много обычно в поиске не бывает. Их, скорее всего, перебили бы! А там, глядишь, обе стороны стали бы забрасывать ров минами и усиленно поджидать врага именно с этой стороны. Оно нам надо? Именно это наша цель? Нет? Ну, тогда и действовать следует соответственно. Тихонько и без проблем, пропустив трудяг саперов мимо себя, они распределившись пошире, стали ожидать немцев из группы снабжения и подкрепления.
Те пожаловали уже в полной темноте. Грамотно вполне позли по дну рва, не остерегаясь мин и противника, двенадцать человек, каждый из них тащил привязанные к поясу санки с поклажей и толкал перед собой тючок с грузом, имея оружие на спине. А сопели, сопели! Каждый за целый взвод! Рассчитав их перемещение, диверсанты атаковали немцев сверху, ныряя в ров. Совсем бесшумно, разумеется, не вышло. Абсолютно бесшумно взять в ножи такую кодлу бодрствующих, вообще говоря, физически активных людей, практически невозможно. Были крики, визг рычание, много и в ассортименте было хрипения на все, так сказать, мыслимые и немыслимые музыкальные темы. Вот стрельбы точно не было. И двенадцать немецких солдат, возглавляемых унтер-офицером, упокоились навеки. Залив утрамбованный снег рва, своею отменно красною кровью. «Своего» немца, переднего унтер-офицера, Валерий встретил полуобернувшимся к нему и глуповато-неловко выставившим, ему навстречу руки. Автомат был у него за плечами, нож, если где и был, так и то, где угодно, только не в единственно нужном в данный момент месте, то есть в руках немца. Правой рукой майор, захватив, связал на какие-то секунды руки фрица, который, уже позже, двумя руками, всяко-разно бы превозмог одну майорскую, пускай себе даже и правую. Но времени у него не было, левой рукой, с зажатым в ладони ножом, Шевелев ткнул немца в глаз. Попадание финки в глаз обычно имеет обычно один-единственный результат. Фатальный и, одновременно, летальный. Не был исключением и их случай. Провернув там финку для надежности, Валера изъял ее из глазной впадины фрица и долго обтирал об обмундирование того кровь, частицы мозга и глазную слизь. Сзади повсеместно происходило тоже самое. Захваченные врасплох неожиданным нападением, немцы, не сумели оказать приличного нападения, ранив только одного диверсанта. Да и то несерьезно. Сами же погибли всей, своей дюжиной. Их хрипы, крики и взвизги, заглушенные далекой и близкой стрельбой, никем, кроме самих диверсантов, услышаны не были. Некоторое время диверсанты суетились на том же месте, перевязывая на себя санки и автоматы на спину. Переодевали каски, крашенные в белое, приторачивая свои на пояса. Свои автоматы они брали в руки, совмещая их со вполне нелегким тюком. И дождавшись всех, продолжили, наконец, нелегкий путь немцев, добравшись до самого поворота рва. Далее следовало преодолеть полтора – два десятка метров по открытому. Ту самую транспортную площадку между домами и нефтебазой. Правда, со своими, на нефтебазе, было оговорено, что они все это время промолчат. А вот как их встретят немцы?
Но стоило Валериной голове, в крашенной белым немецкой каске, появиться над урезом рва, как вместо пулеметной очереди от дома призывно замахали руками трое немцев, посланные, наверное, встречать снабженцев и пополнение. Всеми жестами и своим вольным поведением показывая, что можно бежать во весь опор. Скомандовав всем своим, делай, мол, как я, Валера выкинул санки на урез рва, выскочил сам и изо всей дури помчался ко входу в здание. Пробегая мимо скамеек, на которых, в мирные времена, должно, любили часами сиживать досужие местные бабки, он выхватил финку, ловко укрывая ее в рукаве. Все, кажется, приветственные игры кончились и не начавшись. Даже, если немцы в полутьме и не рассмотрят, что они чужие, что весьма сомнительно, так уж самый первый их вопрос и необходимость на него ответить, сдаст их наверняка. Немцы явно нечто заподозрили, только когда он уже на 2/3 преодолел разделявшее их расстояния. С похвальной быстротой скинули с плеч автоматы. А его-то был уже под тюком на руке. К тому же и взведен заблаговременно. Очередь на полмагазина, стоила жизни всем троим немецким солдатам у входа. А сзади толпой уже набегали свои бойцы, распределяясь вдоль стены. Это как раз и был самый ответственный момент. Достаточно было сверху сбросить три – четыре гранаты – и всей затее конец! Штука была в том, что сбрасывать их было некому! А не распознать очередь из ППШ, какой Валерий срезал комитет по торжественной встрече, не отличить ее от боя своих МР-38 и МР-40 они не могли. А ведь диверсантам торопливо освобождавшихся от санок и тючков, именно сейчас предстояло залетать в подъезд, неизбежно подставляясь под их огонь. Если фашисты догадаются стянуть пяток человек на площадку первого этажа, то диверсанты понесут сразу такие потери, что им в дальнейшем станет попросту не до боя. Но Бог миловал, немцы их не съели. Хотя свиньи они таки все препорядочные! И когда Валера, как оно и положено командиру диверсантов, проскочил первый лестничный пролет из дверей высунулся только один немец и тот больше из любопытства, или порядка для. Валера срезал его одной скупой коротенькой очередью, пригорюнившись оттого, что осталось в круглом диске патронов штук пятьдесят, вряд ли больше. Слишком уж от души он полоснул по тем, троим, у подъезда. И все так же на полном ходу проскочил выше, давая знать своим, чтобы очищали этажи. Торопились, пока немчура не опомнилась. А сам со своим напарником и еще одной парой рвались выше, выскакивая на 4-й, последний этаж. Крыша этого, некогда административного, или управленческого здания была разрушена вначале немецкой, это в середине осени, а позже, ближе к ее концу, так и нашей, артиллерией. Остались только частично уцелевшие конструкции и перекрытия потолка четвертого этажа и крыши. Все переборки были либо частично, либо полностью снесены минометным и артиллерийским огнем. Однако Валерий с напарником, Максимом Беловым и вторая пара за ними, в темпе обежали весь этаж, временами забрасывая гранаты в отдельные комнаты, и, подчищая их набело автоматным огнем. Здесь население было не столь уж и значительное, а ниже на этажах иной раз разворачивались горячие схватки, часто гремели гранатные разрывы, на расплав стволов лупили пулеметы, иногда гулко бухали одиночными выстрелами винтовки. Здесь же, на этаже, выселив немцев, диверсанты с интересом рассматривали их артиллерийские приборы, буссоли, дальномеры, стереотрубы, хотя уж последние то, здесь были явно излишни. В углу одной из комнат, в месте, обложенном специально выложенной немцами кирпичной стенки, аккуратисты, ядри их мать, стояли рация и телефон. Для передачи коррективовна батареи, надо быть. Все вроде пока не разбитое. Да, ладно, есть у него в группе специалисты, разберутся попозже.
Валера с Максимом и вторая пара покинула этаж, проверив всех немцев. Одного пришлось поправить. Не то, чтобы это было необходимым. Пожалуй, нет. Просто по привычке, парней так учили! А это не то обучение, какое может быстро выйти из наработанных навыков. Спустились этажом ниже и присоединились к ребятам, завершавшим очистку. Тут орудовали тоже две пары, но один диверсант сидел на полу, в коридоре, и бинтовал ногу. Занялись тем же, чем занимались все прочие мужики, зачисткой. Тут так – в комнату входят парой и прежде чем войти самому, туда пропускают даму - «лимонку». А уж потом вваливается «джентльмен» и отоваривает еще не отоваренных доселе. То-то они и понабирали их с собой, «лимонок» этих, по доброй дюжине, да в немецких тюках их было навалом. Только немецкая стандартная граната на длинной деревянной ручке, очень удобная для метания, имела слишком длинное замедление, аж 7 секунд. И для подобного применения, оказывалась заметно хуже нашей Ф-1. Порой их успевали отбросить назад в коридор, или в окно, наружу. Внезапно за две двери до конца коридора раздался заполошный немецкий крик:
- Vorsicht! Das russiche shcwein!
И в коридор выпал немец с автоматом, дав очередь еще в падении. Валера и его напарник, успели ввалиться в комнату, где перед этим громыхнула их граната, Валера на всякий случай всадил пару пуль в грязное окровавленное тело, валявшееся у стены. Других тел, равно как и живых людей, в комнате не было. Но, уже влетая в комнату, Валера слышал крик одного парня, из второй пары. Похоже, тот не успел убраться с линии огня вовремя, и его ужалило. Но раздумывать об этом станем позже. Сейчас же он автоматически выхватил еще лимонку и выкатил ее на коридор. Он услышал испуганный взвизг немца, и его попытку убраться с коридора. Не хватило придурку сноровки, раньше прогремел взрыв. По коридору потянуло пылью и с визгом понеслись, рикошетируя от стен и потолка, осколки. Одна из пар, подчищавших коридор, одновременно швырнули «лимонки» в двери, расположенные друг напротив друга. Из одной двери прогремела очередь, и один диверсант упал не по-хорошему. Черт! Другая пара, разделившись, вскочила сразу в обе комнаты, раздались короткие автоматные очереди. Они же с Максимом выскочив из комнаты, в какой спрятались от того борзого автоматчика, что грамотно выскакивал на коридор, подбежали к угловым комната, или кабинетам, бросили по гранате в комнаты на разных сторонах коридора и отпрыгнули назад, уворачиваясь от собственных осколков. Дождались взрывов, влетели в комнаты, заполненные пылью, в темпе расстреляв углы. Затратно, слов нет, так воевать. Надо много гранат, но лучше так, чем класть людей. Гранаты что, их и понаделать можно. Людей в принципе делать тоже несложно и даже приятно, однако рожать их и воспитывать, дело отнюдь не такое приятное и уж совсем не такое короткое. Так что мы лучше станем гранаты без меры тратить. Взрывы уже затихли по всему зданию. Да и время уж – дело вполне определенно шло к утру. Только подвал завершали еще чистить. Немцев в здании было человек триста, но все они ориентировались на то, чтобы остановить нас еще на подходах к зданию. А на четвертом этаже, там, откуда они только что спустились, Валерий вспомнил, что видел немца с выложенным плоским алюминиевым сутажным шнуром погоном и две четырехугольной звездочки на нем. Гауптман, блин! Наверное, командовал всем здесь! Откомандовался бедолага. Ночь только еще начиналась, а немцы, битые в доме со своими, скорее всего, связаться так и не успели. Где идет телефонный провод, никто не знал. Когда они ползли по рву, провода не видели.
Соседний, с занятым ими домом, стоял метрах в 50-ти, может 70-ти, такой же дом, через площадь, заваленную щебенкой, изрытую воронками от бомб и  снарядов. Но подход к их дому он не простреливал. Во-первых стоял дальше от реки, во вторых частично перекрывался уже отвоеванным ими домом. Но корректировать огнь немецкой артиллерии он тоже позволял. Значит, придется и его брать, чтобы переправу через Волгу сделать для немцев не просматривающейся и, тем самым, уменьшить, или, даже, даст Бог, свести на нет, наши потери на переправе, что абсолютно оправдает любые потери его группы. А потеряли они пока еще не так чтобы и много, трех парней, но потеряли. Парни в темпе разобрали немецкие завалы, в окнах первого этажа, что от реки, выложили на оконный проем поддон от кирпича с набитыми на нем рейками, делая трап. И от берега к ним подошел целый взвод пехотинцев с младшим лейтенантом Тепляшиным во главе. Оборона этого дома их намерения и обязанности не входила. А вот быстрое взятие дома левее и напротив, это, пожалуй, да! Надо было думать! Причем, в темпе!
Его ребята предлагали пока немцы не сообразили, что этот дом захвачен и пока еще темно, выйти из дома и тем же рвом, каким позли сюда, добираться до торца того дома, он слепой, только на чердаке было окошко. Но можно ведь заказать минометы по чердаку. Лестницы он уже приказал готовить. Гранаты в окна и лестницы к ним. Так и в первом этаже окажутся, а там – пойдет привычная работа, дом от немчуры зачищать. В окно первого этажа протащили полевой телефон, пришли связисты и радист. Дом обживался, становился по-настоящему нашим. Приволокли пару ящиков гранат, разобрали тот багаж, что сюда немцы тащили. Ничего в общем особенного. Разве что сало, шоколад и шнапс. А так, консервы, галеты, кофе в термосах, сигареты, перевязочные средства и боеприпасы. Его штатный снайпер Будыка примеряется к немецкой снайперской винтовке. Морщится чего-то. Не нравиться что ли? Маузер и не нравится? Непорядок, Геннадий Алексеевич, непорядок! Зато пулеметов немецких здесь аж 5 штук и патроны к ним пока есть. Да и наших принесли пять штук, четыре ручных и один добротный станковый ДШК, 12 мм калибра. Держать оборону мужикам тут есть чем. Без артиллерии на прямой наводке их отсюда и не выселишь вовсе. А время сейчас не то, чтобы сюда артиллерию на прямую наводку к дому подпустили. Застрял здесь Паулюс, по-хорошему застрял. Сам, пожалуй, и не снимется. Его ребята снова запасались гранатами, а пехотинцы младшего лейтенанта быстро сколачивали лестницы. На часах всего то пять-двадцать. Самое то, если идти так сейчас. Одно только смущало в те памятные минуты майора Шевелева. Связь. Немцы не могли не видеть, хотя бы и из соседнего дома, что здесь что-то происходит. Ну, хорошо, допустим, проводная связь повреждена и не работает. А радио? Радист сказал, что батареи сели вконец, не способны поддержать даже и приема. Хорошо. Среди тех предметов снабжения, что тащил сюда вырезанный диверсантами караван, были обнаружены и свежие батареи к рации «Телефункен», каковой и были оснащены местные немцы. Проводную связь, ненадежно прикопанную в снегу по краю противопожарного рва нефтебазы, перерезал один из его диверсантов еще в начале операции, доложил своему напарнику и старшему в паре, а тот опустил, «за ненадобностью», не донеся до командира. Так, ну ладно, а нарочный из соседнего дома? Что? Так никого и не было? И никто не попытался восстановить проводную связь? Как не попытались? Разумеется, пытались два связиста. Но так и остались, один на скосе рва, другой – прямо во рву. Геннадий Алексеевич Будыка опробовал маузеровскую снайперку и признал ее достойной. Но, почитая, что умерщвление двух немецких солдат, не есть повод для доклада командиру, слишком о многом тогда придется докладывать, смерть этих двоих осталась без должного освещения. Нарочный из соседнего дома, похоже, тоже был и не один, а двое. Один в самом начале зачистки дома, появился в уже зачищенном конце коридора и что-то вякнул по-немецки. Реакция диверсантов, внимание которых было обострено до предела, а нервы натянуты до басового звона всех струн, была элементарной. Связного просто пристрелили,  уже потом поинтересовались, откуда ж он возник? И пришли к выводу, что извне. Но у них было занятие, которое следовало довести до логического конца. Они и довели. И второго дошедшего до них связного, застрелили прямиком на входной лестнице, банальной очередью из автомата. Больше посыльных и связных из соседнего дома не появилось, как собственно, не было и настойчивых попыток исправить связь. Связь со штабом 64-й армии и с Василием Ивановичем Чуйковым была к этому времени установлена. Он похвалил диверсантов за быстрое и почти бескровное взятие дома, перед фронтом которого легла уже не одна рота из его армии, и посетовал чуть ли не по-стариковски, хотя и был он всего 42-х летним человеком и до старика ему было еще пердеть и пердеть. Мол, вот если бы и второй домик вам, ребята, прихватить, так вам бы тогда и вовсе бы цены не было. А взвод пехотинцев, долженствующий составить гарнизон этого будущего замка, я к вам, мол, уже выслал. Планы второго дома в целом повторявшего облик первого, они тоже изучили, а потому, майор и решился. Дождавшись подхода взвода и наказав ему следовать за ними и сразу после очистки первого и второго этаж занимать там оборону на запад, от немцев. Крепить ее и организовывать. За тылы свои не бояться! Они легко прикрываются из уже захваченного дома. Когда все десять диверсантов, сопровождаемые взводом пехоты со старшим сержантом Чибисовым во главе, перемещавшимся сразу вслед за ними, доползли до места, где к проторенной в снегу дорожке проползания караванов снабжения, присоединялась гораздо менее проторенная дорожка вползания в ров и выползания из него связных и посыльных из соседнего дома. Когда они в темноте пытались достичь рва, огня от соседнего дома по ним не вели, и майор предположил, что те попросту их не видели. Сейчас же, когда они еще не успели доползти до траверза торца вожделенного дома, когда по его крыше, отсекая использование немцами слухового окна, единственного в этом слепом торце, аккуратно, по-ювелирному, ударила батарея наших батальонных минометов. Ее налет предполагался длиной в 15 минут, не очень и обильный, скорее носящий сдерживающий характер для немцев на крыше. Минометчики старались изо всех сил и тем не менее, одна мина промахнулась и стоила жизни одному пехотинцу. Слава Богу, его диверсантов не задело, подумалось тогда Валерию. И они всей компанией достигли, наконец, торца здания. Задерживаться здесь не предполагалось, да и огонь минометов к тому времени прекратился. Они переместились к фасаду здания, обращенному к Волге, непосредственно к двум своим намеченным окнам. По остальным окнам этого фасада вели огонь из захваченного ими дома, не давая наблюдать за происходящим. Высокие фундаменты не позволили бы им легко проникнуть в здание, если бы не предусмотрительно заготовленные лестницы, позволявшие очень быстро проникать в здание, что в ином случае, потребовало бы, скорее всего, больших потерь. По плану дома, об этих окна принадлежали большому помещению, как бы не актовому залу, а посему, туда полетели по две «лимонки» в каждое окно. И когда, практически сливаясь воедино, отгрохотали все четыре взрыва и в окна престало пудами выбрасывать штукатурочную пыль, и большие обломки штукатурки, а также выплескивать рыжее веселое пламя разрывов, и мрачный черный дым, напополам с черной копотью, обе их импровизированные лестницы, были немедленно приставлены к оконным проемам. А по ним, мартовскими котами, полетели в здание диверсанты. Только что не мяукая! Короткими очередями они правили недоделанное разрывами гранат, занимая позицию у обоих входом в комнату с выломанными ранее дверьми. А напарник майора, Максим Белов, рыбкой нырнув в дверь, полоснул длинной автоматной очередью вдоль коридора, перекрывшей чей-то отчаянный крик и его бойцы стали покидать помещение. Сам майор крикнул старшему сержанту:
- Чибисов! Давай со своими сюда! Будешь закреплять своими бойцами первый этаж, занимая оборону на западном фасе. Здесь оставь только наблюдателей, а потом и к чердачному окну определи кого наблюдать, чтобы по нашим следам не подошли, понял?
И присоединился к напарнику. Видя, что две пары взяли в обработку коридор, он присоединился к трем другим парам, уже рвавшимся наверх, еще раз крикнув Чибисову уже назад:
- И вот еще чего сержант! Обязательно прочисти подвал, а то ведь можно и вполне дождаться!
Обычно, в подвале немцы размещали раненых, укрывая их от артиллерийского и минометного огня. Но, порой, скрывались там и вполне боеспособные особи. Оставив на втором этаже чистить коридор две пары, они, опасаясь, что, в случае их задержки, немцы,  заняв позиции на лестничной площадке, встретят их огнем в упор, рванули вверх. Добежав по лестнице до входа в коридор третьего этажа, сержант, командовавшей парой покатил туда проверочную гранату. И когда она отгремела, а визжащие на рикошетах осколки пронесло над ними, вместе с клубами пыли, они с напарником исчезли в пыльном тумане, за ними рванулась страхующая пара. И, уже летя дальше, наверх, он слышал раздающиеся на втором этаже жизнеутверждающие разрывы гранат и автоматные очереди. На третьем этаже повторилось то же самое, и там осталась еще одна пара. Страховать их было некому, поскольку Шевелеву с Беловым следовало чистить последний этаж. Но подчистки там не потребовалось. Огонь артиллерии и пулеметов давно разрушил там все и убил все живое. А посему, майор с напарником, рванули вниз, крикнув своим, чтоб не стреляли. Те успели продвинуться почти до середины, но потеряли половину собственного состава. Младший сержант, возглавлявший пару, был тяжело ранен. Майор, крикнув в низ, пехотинцам, чтобы прислали двоих, забрать раненого, рыбкой выпрыгнул на коридор, но тут же метнулся назад в комнату, поскольку туда вылетела немецкая граната на длинной деревянной ручке. Хорошо, что у нее задержка 7 секунд. Едва отгремел ее взрыв, и пронесло осколки, как майор повторил свой нырок, разродившись автоматной очередью по выскочившему вслед за гранатой, на коридор немцу. Тот уговаривать себя не заставил, отброшенный инерцией пуль на стенку, осел по ней. А майор, вскочив, вкатил «лимонку» в ту комнату, где он ранее находился. В комнату напротив закинул «лимонку» его напарник. Взрывы прогудели почти одновременно. И майор и Максим ворвались в «свои» комнаты, паля из автоматов по углам. Все было хорошо. В «его» комнате валялся свеженький труп немца, посеченный гранатными осколками, а напарник уже выходил из «своей» комнаты-кабинета, доставая следующую гранату. В это время на коридоре почти одновременно закричали два голоса:
- Шайзе! Черт!
И гулко протрещали две автоматные очереди. Когда майор выскочил в коридор, отброшенный 9 мм пулями немецкого МР-40 на стенку, Максим Белов умирал, по ней оседая, а в конце коридора валялся убитый немец с еще дымящимся автоматом. Шагов на пять дальше Максима по коридору, стоял еще один диверсант, автомат которого тоже дымился на морозце. Наверное, это он и убил немца, застрелившего Максима. Этот этаж они доработали вдвоем с этим диверсантом. Только в последнем кабинете оказался еще один немец, который, не дожидаясь, пока его выкурят гранатой, крикнул:
- Nicht chissen! Ich capituliren!
И вышел на коридор с поднятыми руками. Проверив, нет ли кого еще на этаже, обыскав пленного, они вдвоем, заставив немца погрузить на плечи труп Максима, спустились в низ. По пути майор заглянул на второй этаж. Там уже занимали позиции пехотинцы. А в той комнате, через которую шли в дом, собрались все оставшиеся в живых диверсанты. И только сейчас Валера задумался, как же мало их осталось. Он, заменивший ему напарника, бывший напарник младшего сержанта с третьего этажа, лейтенант Будыка с напарником и лейтенант, тогда  еще лейтенант, Кокорев. А немцы уже начали кидать мины на крышу и долбать по зданию из артиллерийских орудий. Дневная веселуха начиналась с артиллерийской раскачки. Но первый этаж здания она забавляла пока что несильно. И то ли у немцев снарядов стало не хватать, то ли чего еще, но огонь они вели вяло, а вот атаковать здание пехотой, принялись напористо и зло. Им пятерым довелось отбивать немцев вместе с пехотой. А, прикрываемые зданием от немецкого огня телефонисты провели им надежную, в две разнесенные жилки проводную связь. А артиллеристы, прислав своих корректировщиков и тоже со связью, в том числе и с радиосвязью, занялись своим делом. Однако, к вечеру они отбили аж семь атак, наваляв немало немчуры перед фасадом. Хотя и сами понесли вполне ощутимые потери. Погиб и тот боец, что заменил ему напарника, и они принялись орудовать на пару с Кокоревым. Вечером же пошли назад на берег Волги. Бойцам в дом доставили боеприпасы, пищу и пополнение. Назад забирали раненых. Своих и немецких. Путь назад был куда проще и веселее. И вот они снова на КНП 64-й армии, впервые за всю эту длинную осень, именно в результате их действий, оказавшемся в тылу наших войск, а не на самом переднем крае. Обрадованный Василий Иванович Чуйков, тут же, немедленно, награждает всех четверых, стоящих перед ним, медалями «За отвагу», вписывает под диктовку Шевелева имена всех разведчиков в наградную ведомость и благодарит, обрадовано и изумленно. Не ожидал он явно от столь малой группы людей, столь значительной услуги его армии…
Видения недавних боев в Сталинграде исчезают внезапно и резко, словно обрываясь, и Валера возвращается к реальности. Снова подправляет курс самолета, пытается осмотреться. Только это все понапрасну, светлее, в общем, вокруг не стало. Хотя одна радость все же имеется – Алик Перхуров связался с аэродромом в Обливской. Там готовятся. Одна группа на связь со сборным пунктом в станице уже вышла, сообщила что собираются лететь назад, они другая. На душе стало все таки полегче. Им дали радиомаяк и они пошли по привязке на маяк, а не по азимуту, как шли перед этим. Бойцы их группы продолжали сидеть в салоне, потягивая небольшими дозами шнапс. Валерий не запрещал. Зачем бы это? Все в группе знают, что пилот он импровизированный и понимают, что посадка будет тяжкой. Вот и взбадриваются! А сам период посадки все приближается. Командир уже полегоньку начал снижаться. Они снова вошли в несомую вдоль бортов самолета серую малопрозрачную дымку. Как не хотелось Валерию в нее нырять, ведь на востоке, прямо по их курсу уже заметно начало розоветь сквозь прозрачную дымку. Наверное, скоро взойдет. Но в воздухе им до этого времени не продержаться. Надо садиться. Намного светлее не станет. Это зима. Почти 45 минут они тянули сквозь облачность, постепенно снижаясь. Что касается капитана Перхурова, так он бы снижался круче, однако непосредственного  показания к более крутому снижению все-таки не было и командира можно было понять. Наконец, после невыносимо долгого ожидания, по остеклению лобовой части пилотской кабины скользнули последние плотные черновато-серые кучеряшки, облачность заметно проредилась и внизу, еще во тьме стала просматриваться земля в своем белоснежном ярком даже в ночи уборе. Сличились с курсом на радиомаяк… На курсе! Приотрывая от ушей наушники, Алик повернул к командиру возбужденное лицо:
- Командир, на земле уже наши моторы слышат! Скоро должны долететь!
Как раз в этот момент Валерий и увидел луч прожектора, вертикально вонзающийся в небо. И действительно, совсем рядом. На альтиметре? Почти двести. Но облака не несет, хотя бы, можно и снизиться. Выведя свой аэроплан примерно на 150 метров, Шевелев искал глазами ориентиры аэродрома на земле. Внезапно, он обратил внимание, как бежит, разгораясь, цепочка огоньков по земле, а Перхуров, указывая на нее, сообщил:
- Их ВПП, чищена и выровнена нормально! Заходи на нее!
- Прикажи мужикам приготовиться у дверей. Когда начну усиленно снижаться, пусть откидывают замок. Не дай Бог, пожар! Так хоть не сгорят.
Перхуров пошел в салон, но вскоре вернулся:
- Там всем Будыка распоряжается! Не глупее нас мужик будет. Вот пусть и бдит!
Майор только пожал плечами. В самом деле, нашлось кому распорядиться по уму, ну и слава Богу. Ему сейчас одних только проблем с посадкой, и так, за глаза.
Их Ю-53 рокоча всеми своими тремя двигателями, осторожно, с земли многим казалось, едва ли не бочком, приближался к началу ВПП. С подлета Шевелев не очень сориентировался по огням и стал выводить самолет на посадку, немного недолетая взлетной полосы. Слава Богу, ему хватило ума и, главное, времени, вовремя рывком переместить РУД вперед, выводя моторы на полную мощность и стартовать выход самолета на второй круг. Так, примеряясь, Валера заходил на посадку еще два раза и только с четвертого захода, после третьего круга, он почувствовал, что прицеливается нормально и коснется земли уже где-то после начала огней. Двойная полоса фонарей, обозначавшая ВПП аккуратно набегала на нос самолета, оставаясь от него по обеим сторонам, что было именно так как надо. На этот раз, все опасаясь снова зайти на полосу с недолетом, Валера перегазовал и самолет, пролетев уже непосредственно над полосой, добрых 350 – 400 метров, а то и все полкилометра, жестко плюхнулся на нее. Подпрыгнул снова в воздух, давая «козла», и на сей раз уже основательно, плюхнулся на ВПП и бодро покатился по ней, гася скорость. В кабине самолета сильно, до звезд перед глазами, прикусивший язык, майор, спешно убирал в ноль мощность двигателей. Видя, что он не успевает, Валерий принялся петлять по укоротившейся, в результате его промаха с осадкой, ВПП, используя всю ее ширину, доступную для руления. На летное поле они выкатились уже на приемлемой скорости. Подъехав к собственно баракам на краю летного поля, где располагалось все управление аэродромом и его охрана, Шевелев, наконец, затормозил, мучительно вспоминая на каких скоростях ему рекомендовали инструктора применять тормоза при обучении. Со стороны наблюдали, как самолет, петляя по ВПП, словно пилот его был в умат пьян, выкатился на пустое летное поле, все еще петляя приблизился к баракам и, пискнув на прощание тормозами, встал. Винты его двигателей все еще вращались, постепенно замедляясь и полностью останавливаясь, сначала превратившись из полупрозрачного круга во вращающиеся с большой скоростью отдельные лопасти, закрепленные на единой оси. Потом скорость лопастей все время уменьшалась и уменьшалась, пока они, наконец, не замерли. Звенящая тмшина, после натужного рева моторов, обрушилась на всех обитателей самолета, и только тогда они, наконец, поняли, что сели, причем, надо отметить, весьма удачно. В открытой двери фюзеляжа установили лесенку, но первые двое диверсантов выпрыгнули на укатанный снег летного поля ею не пользуясь. Из темного салона им подали вначале обоих погибших, затем вывели раненых. Убитых сложили здесь же, у самолета, а раненых, которые, к счастью, передвигаться могли еще сами, повели к бараку, возле которого предусмотрительно стояла машина с будкой и изображенным на ней красным крестом. Туда и отвели всех трех своих раненых, выяснив предварительно, какого госпиталя эта машина? Потом, вернувшиеся диверсанты остались, под чутким руководством капитана Перхурова, разбирать свой выгруженный груз, майор же Шевелев отправился в барак на доклад руководству о результатах их рейда.
А в воздухе нарастал рокот моторов очередного транспортника. Из пяти высаженных ранее групп, назад вернулись только три…