Маленький дипломатический скандал эпохи волюнтариз

Андрей Воронкевич

  МАЛЕНЬКИЙ ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ СКАНДАЛ
ЭПОХИ ВОЛЮНТАРИЗМА

БЫЛИНА

- «Разучилась пить молодёжь!» – юмористически процитировал Васильич, указывая на задремавшего Алешу Бабушкина.
- «А ведь этот ещё из лучших!» – подхватил я. Бедный Атос очередной раз перевернулся в гробу.
Правду сказать, на «молодёжь» Алеша тянул лишь отчасти. Всего-то года на два помладше меня. Мне, конечно, тоже пока ещё регулярно льстят. В основном – незнакомые женщины средних лет. Величают «молодым человеком». Впрочем, может, это и не лесть. Известно – у каждого поколения свои темпы роста. Гайдар (дедушка, естественно), как известно, в шестнадцать лет полком командовал. Я же, грешный, в армии и к двадцати не удостоился лычек хотя бы младшего сержанта.
Теперь, куда ни плюнь, и за сорок годков все – Жоры да Миши. Измельчал народ, чего там. Не помолодел, а точно – измельчал. Ну и пить, конечно, тоже малость разучился…
 Васильич, однако, назывался Васильичем справедливо. Прежде всего – он действительно был заведомо старше нас. Шутка ли? – Он помнил Двадцатый съезд, разоблачение, так сказать, культа. Тогда ли уже он, как все мало-мальски интересующиеся, познакомился с архисекретным докладом Хрущева, не знаю. Вряд ли. Всё-таки маловат был. Скорее уж наслушался всяких вольностей от враз осмелевших родителей. Однако пионерский галстук изрезал торжественно. Публично и на мелкие кусочки. Потом Васильичу (Саше, конечно, Сашеньке!) регулярно цепляли этот галстук насильно. Дело в том, что у Саши рано проявились некоторые актёрские способности. Он снимался в кино. Он приветствовал всевозможные съезды и конференции! Вот тогда его снова и окольцовывали красным галстуком. Нельзя же, согласитесь, декламировать высокоидейные рифмы фактически полуголым!.. «Без галстука всё равно что без штанов!» – говаривал и наш директор школы, зорко высматривая по утрам свободолюбивых безгалстучных тинэйджеров…
- Да, было время! – протянул Васильич и глотнул своей любимой балтийской «девяточки». – Помню, году, стало быть, в шестьдесят третьем…
Я, что называется, обратился в слух. Рассказы Васильича того, как правило, заслуживали. В них был подлинный дым эпохи, её горечь и сладость, увлекающее мрачноватое очарование. Может статься, так повествовали бы выжившие чудом динозавры, имей они речь, заквашенную на уместной автоиронии. Мало сказать – прошлый век! – Из его рассказов всплывало целое ушедшее тысячелетие. Нечто канувшее в бездну. В общем, до нашей эры…
Итак, годков сорок с лишним тому назад был прекрасный июльский вечер. Два приятеля устроились на развалинах Зачатьевского монастыря. (Близ Остоженки, тогда ещё – и, казалось, навсегда – Метростроевской). В шестидесятые годы это были именно развалины. Сейчас там вовсю снуют монахини. Даже с робким пивом уже не войдёшь. Невместно! И табличка на стене «убедительно просит»… Тогда же, лет сорок  назад, трудно было отыскать в центре место удобнее. Дабы, значит, распить какой-никакой «портвешок».
У соратников был именно портвейн – аж пять бутылок. «Три семерки»! Наше время предлагает с такой этикеткой заведомую дрянь. Нечто чудовищное по вкусу, цвету и запаху. Я уж не говорю о последействии!.. А сорок лет назад гордая марка «777» была действительно маркой. Кажется, портвейн стоил рубль сорок девять. В точности как и четвертинка водки. Но был он стократ вкуснее и мягче. Я и сам когда-то предпочитал…
Стаканы приятели добыли в молочном кафе. Древние замшелые камни с пробивающейся травой будили высокие мысли. Десятый класс был окончательно позади. Как-нибудь, вздыхала надежда, удастся пережить и одиннадцатый. И покончить с этой обрыдлой едино-политехнической эпопеей навсегда!.. Про тогдашнюю «одиннадцатилетку» специально говорить не буду. Неинтересно. Не стоит эта деталь времени подробного описания. Да и существовала-то она недолго. Кажется, уже через пару лет её и отменили. Как и совнархозы, и многое ещё чего, внедрённое неугомонным разоблачителем Сталина.
Ну-с, первую бутылку они распили – медленно смакуя. Саша, как более грамотный, начал излагать. Коснулся церковных реформ Никона, тезисно охарактеризовал старообрядчество. Затем перешёл к дворцовым нравам времён Петра. Всё это было почерпнуто из соответствующего тома Ключевского. Дореволюционного ещё издания. (Лет через шесть Саша Ключевского таки продал. Он тогда уже испытывал с похмелья настоящий, кондовый мужской дискомфорт…)
«И пьют, бывало, до тех пор, - цитировал Саша на память, - пока генерал-адмирал старик Апраксин не упадёт лысой головой на стол и не начнет плакать, что остался он на старости лет сиротой без отца-матери»…
Андрюха Гринько, малообразованный дворовый хулиган, слушал завороженно.
Вторая бутылка, как обычно, исчезла стремительней, точнее, незаметней первой. Друзья (уже друзья!) пьянели на глазах. Беда в том, что посторонних глаз-то и не случилось. Не было третьего! Может, остановил бы их трезвый суровый наблюдатель. Может, уберёг бы от дальнейшего. Но где там! Их уже влекли приключения и соблазны. Они быстренько приняли ещё по бутылке, оставив одну в запас, и двинулись в путь.
Правда, сразу же выяснились забавные нюансы. Земля стала вращаться как-то неравномерно. Некими легкими аритмичными толчками. Впрочем, это были совершенные пустяки. Внешний мир, ясное дело, был неотвратимо иллюзорен – если по гамбургскому счету. Важным оставалось лишь состояние духа. А оно у юных собутыльников было прекрасным. Ласковым, добрым, и одновременно -  величественным. Я бы сказал здесь – «олимпийским». Весь мир полностью умещался где-то на задворках их бессмертных душ. Но они, великодушные боги, жаждали подарить себя миру целиком. Без остатка, до капли. Они жаждали приголубить всё, всё человечество своей космической гармонией… Разумеется, теперь их не могли заинтересовать всерьёз какие-то грязные стаканы. И стаканы были забыты.
Им захотелось общества, света, милой беседы, вниманья дам. За всем этим они и двинулись тихими арбатскими переулками. Ясное дело – они продолжали беседовать. О чём – вспомнить потом не удалось. Надолго поразила лишь удивительная глубина собственных мыслей. А может, и ещё более – замечательно острый, восприимчивый ум партнёра…
Между тем начинало смеркаться. Ещё сильнее возжаждалось покоя и уюта. Саша заметил свет в окнах небольшого дома. («Городская усадьба, ХYIII век. Охраняется государством». Таких особняков и сейчас много в этих кварталах). Друзья пошли на огонь, как безмятежные мотыльки. Раскрытые по случаю лета окна доносили и музыку. Подойдя ближе, они увидели – сквозь фигурный чугун невысокого забора – танцующие молодежные пары. В особняке был праздник!..
У Андрюхи появилась интересная мысль. Что если возникнуть непосредственно через окно – приятным сюрпризом? Саша, поразмыслив, эту инициативу отверг. Земля-то продолжала свои игривые неравномерные раскачивания. Легко можно было и сверзиться. А последней имеющейся бутылкой рисковать не хотелось. Появляться же без горючего в незнакомой компании, знаете ли… Это было как-то уж слишком неприлично. К тому же им самим пришло время добавить.
Итак, они стали разыскивать нормальный, культурный вход. Сначала обнаружились невнятные решётчатые воротца. Рядом торчала серая будка. Через её окошко был виден милицейский козырек и строгая физиономия под ним. Не захотелось им убеждать служивого пренебречь должностными обязанностями. «Может, они и дурацкие, - размышлял тогда Саша, - но ведь это оправдание смысла его жизни! А разве можно так, походя, лишать человека его смысла жизни? Разве можно выбивать почву из-под ног? Нельзя этого делать! Ни в коем случае»…
Короче говоря, и Саша, и Андрюха были прирождёнными москвичами. Поэтому они сориентировались довольно быстро. Завернули во дворик, обогнули глухую каменную стену. Легко преодолели, цепляясь за чугунные узоры, несерьёзную ограду… Оказались друзья – чего там говорить! – в  странном месте.
Передаю слово Васильичу, дабы не утерять эмоциональных нюансов.
- Понимаешь, это была явно задняя дверь того самого особняка! Праздничного! – Васильич не зря бывал в этой жизни и актёром, и режиссёром. Нагнетал он умело. – But!.. Представь! Лакированная резьба по дереву, костяная ручка!.. Звонок, хвост-чешуя, в каких-то инкрустациях… Стало тревожно. Но Андрюха – человек простой. Гляжу – тянется, ничтоже сумняшеся, тянется к этому звонку… Сбил меня, понимаешь, не дал тревоге оформиться. «Погоди», - говорю, и сам потянул за дверную ручку. Оказалось – не заперто…
Друзья очутились в небольшом и совершенно пустом холле. За следующей дверью шёл бесконечный коридор. Опять смутно встревожила шикарная ковровая дорожка. Размышлять, однако, было уже как-то недостойно.
- Тут уж одно из двух, - прокомментировал себя Васильич. – Либо драпать к чёртовой бабушке, либо уж – вперёд!..
И они, конечно, пошли вперёд. По обеим сторонам коридора тянулись загадочные великолепные двери. И ни души!..
- Честно сказать, - заметил Васильич, - мы как-то и подзабыли, зачем тут оказались. От этих неясных тревог выпить захотелось – смерть! А пить из горла в такой обстановке – законченный моветон. Это даже и Андрюха понимал…
Итак, цель экспедиции органично сузилась до поисков удобной ёмкости.
Ближайшие двери не поддались. Друзья были упорны, и на четвертую, кажется, пробу замок щёлкнул, открываясь.
- Очень неясная была комната, - продолжал Васильич. – Вроде бы чей-то кабинет. Какого-то большого начальника. Стол письменный, к нему – торцом – другой. Длинный – явно чтобы всякие там совещания проводить… Но тут же и холодильник! И телевизор импортный… А на стенах – картины разные. В основном, кажется, пейзажи…
Однако им уже было слишком не до мелочей. Саша начал целенаправленно искать посуду. Он присел в кресло у центрального стола и занялся ящиками. Некоторые были заперты. В других лежали загадочные папки и бумаги. Саша злился и выдёргивал ящики до конца. Канцелярские принадлежности разлетались веером. Андрюха возился с телевизором, стоящим на четырёхножной подставке. Искал, как же, ёлки-палки, включается эта заграничная техника…
Эврика! Саша заметил на столе изящную вазочку. Из неё торчали многоцветные карандаши и шариковые ручки. Ручками Саша пренебрёг. (Хочу напомнить. Тогда шариковые ручки были не просто ошеломительным дефицитом. Их привозили только  оттуда. Из выстраданной командировки. Из унизительной групповой турпоездки… Их лелеяли, перезаправляли, меняли шарики в стержнях. Была целая сеть мастерских. Шариковая ручка являлась предметом скромной гордости хозяина. Знаком причастности… Сейчас даже и не выдумать подобного знака. Может быть, часы «Ролекс»? Да и то, знаете…Их – в принципе – может купить теперь каждый. Причастный там, непричастный – неважно. Нет, мир явно стал беднее.)
Саша растряс вазочку на пол и достал из сумки бутылку. Тут одновременно произошли два события. Одно громкое, другое – тихое.
Андрюха наконец добился своего. Он нашёл искомую кнопку. Найдя, прижал её страстно. Естественно, чужеземный аппарат не выдержал. Они вместе грохнулись на пол. Тотчас неслышным мягким рывком отворилась дверь. На пороге возник мужик. В смокинге и бабочке. В руках мужик аккуратно держал небольшой блестящий пистолет. Кажется, он не произнёс и слова. Только повёл стволом…
- Р-раз – и я уже лицом к стене. И Андрюха тоже. И руки в гору. А дальше – провал…
Видимо, портвейн наконец дошёл как следует. И куда следует. Память вернулась к Саше лишь наутро и – будем честны! - только отчасти. Так что детали пленения навсегда остались размытыми. Теперь не у кого и спросить. Андрюха давно спился и пропал где-то в отечественном безбрежье. Остальные же участники этой истории наверняка будут молчать до смерти, как рыбы. Как молчали до сих пор. Дело в том, куда именно попали друзья… Они сумели осуществить хулиганские действия на территории иностранного посольства. Мало того! На территории посольства абсолютно западной европейской страны. Маленькой, но гордой. К тому же – давнишнего и благоверного члена НАТО. Но и это ещё цветочки. Они хулиганили непосредственно в кабинете самого посла!.. А пленивший их мужик оказался начальником службы безопасности. (К слову, танцы им действительно не привиделись. Тем вечером был приём для молодежной секции Общества Дружбы. Какая-то очередная делегация прибыла из маленькой, но гордой европейской страны. Тогда это постепенно становилось модным. Ракеты ракетами, но пусть, дескать, молодёжь общается. Конечно, проверенная. Конечно, под соответствующим надзором…)
- Утром я очухался в камере, - элегически повествовал Васильич. – Почему-то сразу усёк, что именно – камера. Хотя – по виду – скромно обставленная комната, и ничего такого. Только на окне решетка. Вернее, такая сетка мелкая. Ну, мало ли – от комаров, например… Нет, думаю, камера. И не простая…
Вскоре за ним пришли. Отвели в сортир, дали полотенце, разрешили умыться. Точнее, велели… Есть не предлагали. Да есть, правда, и не хотелось. Подташнивало. Может, от вчерашнего портвейна. А может, больше и просто от страха. Там – вот именно – было что-то ужасное. Везде. Каждая тамошняя молекула давила…
Какой-то явный начальник молча их осмотрел. (Андрюху тоже привели из глубин). Коротко распорядился причесаться и вымыть запылённые ботинки… И началось странствие по коридорам. Конечно, они были не чета вчерашним. Ковровые дорожки, скажем, явно были победнее. Ручки на дверях – попроще. Одно лишь было похоже на вчерашнее. (Только гораздо, гораздо страшнее!) Коридоры так же шли в неизвестность…
- Я думал – вообще каюк, - признался Васильич. – Я же ещё о посольстве-то не знал. Видел, что попали, но куда?! Во что?!
В одном из кабинетов друзьям наконец разъяснили ситуацию. Прежде всего, следовало как можно убедительнее извиниться. Надо было доказать, что они элементарные пьяные хулиганы. Бездумная шпана, а не провокаторы КГБ.
- Тогда вас, конечно, накажут, - сказали им. – Но будут учтены обстоятельства смягчающие. Молодость, глупость, характеристики, ****ыть (так! – А.В.), из школы положительные… Ну, посидите, так выйдете же. А иначе…
Всё было предельно убедительно. И вполне соответствовало тогдашнему представлению об этом учреждении, несмотря на все прошедшие реабилитации и либерализации. Здесь могли сделать решительно что угодно! Что, так сказать, подсказывает историческая целесообразность. Естественно, друзья и не выступали. Не высказывались… Короче говоря, их повезли. В двух чёрных автомобилях, и ещё один мчался впереди. Сашу держали под руки мрачные красивые атлеты. Разумеется, он трусил. Однако неожиданно почувствовал в себе и труднообъяснимую зарождающуюся гордость. (Может быть, из-за кавалькады черных блестящих автомобилей?) Я, стало быть, против всего КГБ? И наоборот: всё Оно против меня? Да-с…
По дороге возникла было лихая мысль. Броситься в объятия посла и заорать: «Карайте меня по законам Вашей страны!» И протянуть руки для наручников. (Саша слышал кое-что о европейских условиях тюремного заключения. И, мягко говоря, был согласен). Мысль, впрочем, быстренько испарилась. Главным образом – из-за мрачных атлетов по бокам. Они были, пожалуй, ещё убедительней, чем кабинетный инструктаж…
Дальше знакомого холла их не пустили. Сесть не предложили. У внутренней двери молча стояли здоровенные парни. Их пиджаки недвусмысленно оттопыривались. Ждать пришлось порядочно. Посол явно хотел дать им всем урок.
Наконец дверь открылась. Посол, конечно, был не один. Чуть сзади встал давешний начальник безопасности. А вот чуть сбоку оказалась – Хелен. То есть это потом Саша узнал, что её зовут – Хелен. В первый же момент он увидел только зелёные болотные глаза. Чуть позже – искрящиеся рыжие волосы. Саша начал было вникать дальше, однако посол заговорил.
- Господин посол выражает свое негодование, - чётко перевела еще безымянная Хелен. Акцента почти не было. Может, чуть помягче согласные. «Наверное, как у литовки», - решил Саша почему-то. Тогда он мечтал познакомиться хоть, например, с литовкой (этакая карманная заграница), раз уж с какой-нибудь француженкой – ирреально до слез…
- Это недопустимый факт, - тут переводчица взглянула на Сашу. Он позволил себе чуть-чуть улыбнуться. А переводчица – видит Бог! – озорно мигнула своим колдуньим глазом…
Главный сопровождающий закивал:
- Да, да, это печальное недоразумение! Это отвратительное хулиганство! Виновники будут строго наказаны, - и подтолкнул Сашу локтём.
Саша выпрямился. Сейчас он видел только её. И завёл свою покаянную речь, обращаясь к ней одной. От этого речь звучала менее смиренно, чем требовалось. (ему потом на это строго указали). В конце забрезжили даже пафосные нотки. Саша упирал на молодёжную жажду общения. На законный интерес к жизни гордой, хоть и маленькой, страны. Признавал свое легкомыслие. Сдержанно упоминал о возможных происках  алкоголя. (Тогда это даже в драконовском советском законодательстве ещё не проходило как отягчающее условие; соответствующий Указ возник позднее). Каялся в чрезмерном любопытстве. И тут же снова переходил к дружбе народов… («Ну, ты адвокат!» – сказали ему потом на разборке монолога. Поэтому, кстати, на ошибки интонации указали всё-таки довольно милостиво. Не больно, хоть и строго по форме. Кликуха «адвокат» так и прилипла к Саше. «Адвоката на решку!» – нередко доносилось позднее в знаменитом следственном изоляторе – «Матросской тишине». Саша подходил к окну и выдавал грамотные юридические рекомендации… Этот факт Васильич упомянул с особой гордостью)
Посол-европеец слегка размяк. Переводчица уже откровенно веселилась. Гэбэшники от речей Саши тоже приосанились. Оставался хмур только иностранный начальник безопасности.
«Да его же с работы, небось, попрут!» – мельком догадался Саша. – «Не обеспечил!» Он с искренней теплотой посмотрел на жертву их хулиганства. Начальник безопасности в ответ глянул совсем уж мрачно. «Да, по ихним   законам могло бы и не выйти», - прикинул Саша. – «Прибил бы к чёртовой матери. Или точно бы – покалечил. Пользуясь условиями экстерриториальности»…
Косноязычное бормотание Андрюхи тоже пришлось очень впору. Он по-простому валил на трудное детство. На свою дебильность – отчасти врождённую, отчасти благоприобретённую. Пьющий отец и непосильно работающая мать уходили западного дипломата вконец. На его глазах блеснула либеральная слеза. Он что-то сказал через плечо. Один из парней-охранников скрылся за дверью...
- Объяснениями этих молодых людей я в целом удовлетворён, - заявил посол через Хелен. – Но претензии к советским властям остаются. Внешняя охрана иностранного посольства есть священный долг каждого цивилизованного государства…
Главный сопровождающий покорно заглотнул новый выговор. Дело, в общем, было сделано. Халатность – это вам не развалившаяся провокация. Оргвыводы не те. По другому разряду…
Тут вернулся охранник с двумя большими цветастыми коробками.
- Шоколяд, - совсем весело разъяснила пока ещё будущая Хелен. – Господин посол рекомендует молодым людям в дальнейшем хорошо закусывать!..
Гэбэшники тоже были вынуждены кисло посмеяться. (Шоколад у наших героев, впрочем, реквизировали сразу. Ещё на обратной дороге. Дескать, проверить – нет ли там брошюр издательства «Посев». Или, скажем, не дай Бог, порнографии…)
Саша и Андрюха отсидели до суда полгода. За это время Сашина мама раздобыла некоторые документы. Психически, мол, не слишком уравновешенные юноши. И на учёте в соответствующем диспансере состоят. (Оформили задним числом. Обошлось это, помнится, в шестьсот тогдашних советских рублей заведующей. Кто помнит – дороговато!). Вверху дело тоже явно решили спустить на тормозах. Ну и объявили им за хулиганство ровно по шесть месяцев. И освободили в зале суда. А что они вообще-то психи – замяли. По обоюдному соглашению. Лечиться принудительно они, конечно, не жаждали. Стало быть, претензий из-за досудебного тюремного заключения не высказывали. Властям тоже не хотелось лишней головной боли. В общем, разошлись с миром…
Как вы догадываетесь, это ещё не конец истории. Собственно, я вам честно намекал. Хелен-то помните? То она «будущая». То она «ещё безымянная»… Правильно. Дальше речь пойдёт о любви.
Саша вспоминал её каждый день по несколько раз. В тюрьме она стала привычным элементом распорядка дня. Утром перед завтраком. На прогулке. Вечером перед отбоем. И обязательно – ночью во сне.
После тюрьмы Саша затосковал ещё больше. Посольство находилось шагах в трёхстах от его дома. Там Саша мог встретить её. А где ещё? Где он мог её встретить? Нигде, в том-то и дело…
Дозрел Саша быстро. Уже на третий вечер свободной жизни он двинулся к посольству. Как бы примериться. Проверить новшества охраны. Прикинуть возможности отхода. Однако и портвейн Саша все-таки купил, исполняя некий ритуал. Или – если хотите – создавая новую традицию.
- Понимаешь, - раздумчиво произнес Васильич, - я её, конечно, хотел увидеть. Но ещё – хотел чего-то доказать. Какие-то точки над «i» расставить. Меня там взяли! А теперь, мол, не возьмёте! Хрен вам! Что-то вроде этого смутно ощущалось. А барышня – возможный приз, награда. Как после взятия города…
Мы тогда ещё не слышали о пассионарности. Об избытке энергии, который, мол, находит себе применение где угодно. Хоть в крестовом походе. Хоть в кругосветном плавании. Хоть в ямном монастыре… Господи, как скучно мы жили!  Немудрено, что энергия проявлялась в странных, даже карикатурных формах. Думаю, именно в те годы окончательно сложилась формула: «Искать приключений на свою жопу». Может, она была и раньше, но глубинным смыслом наполнилась теперь. Раньше были чересчур уж холодные времена. Искатели приключений карались слишком безжалостно. Шутить с властью не хотелось…
Потеплело, и возникли, например, стиляги. Вот они – точно – искали приключений. Нарывались. Уязвляли своими коками и «дудочками»… Может быть, так и начиналось подлинное диссидентство? Не интеллектуальное, а вполне бессознательное. Поэтому массовое и совершенно непобедимое. Да не оскорбятся бывшие заслуженные правозащитники – инстинкты фундаментальней и разума, и даже совести. Свобода, конечно, есть высшее достояние человека. Но прежде всего – это его основной инстинкт…
- Во дворик я попал элементарно, - повествовал Васильич. – Как и в первый раз – через ублюдочный заборчик. Постов дополнительных не заметил. Мне даже немного обидно стало. Что же, мы зря лазили? А вам, стало быть, по херу? Ух, Россия!..
Дипломаты, впрочем, некоторым образом среагировали. Дверь в особняк оказалась запертой. Под роскошной голубой елью Саша обнаружил заснеженную лавочку. Смахнул, что мог, присел. Достал из внутреннего кармана пальто бутылку. Стакан он на этот раз тоже предусмотрительно захватил из дома. Саша выпил немного и пригорюнился. Он не знал, что делать дальше. Территория была освоена вновь; сбылась, как говорится, мечта идиота. Ну и что теперь? Её-то как искать? Может, к послу непосредственно обратиться? Так ведь не пустят официально-то! У парадного входа милиция дежурит исправно. Мечта, если просто – отметелят и выкинут. Теперь уж действительно – могут свободно и в психушку засунуть…
Невесёлые были мысли у Саши, ох, невесёлые!.. Он ещё раз глотнул и замер, услышав сзади поскрипыванье шагов. Попался?!
- Привьет, шпиён! – произнёс невообразимо узнаваемый голос. Саша
вскочил.
Бутылка упала в сугроб. Утвердилась в снегу. К счастью, горлышком вверх. Саша проводил её диким взглядом и наконец обернулся...
Вот есть знаменитое сравнение любви с финским ножом. Но для Саши это было уже скорее шило. Привычно, как давняя болезнь, саднящее. И оно провернулось в его сердце раз, другой, третий… Надо сказать, приятного в этом ощущении было мало. (Думаю, по эффекту воздействия  шило не очень разнится с финкой. И результаты практически одинаковые). «Врут эти трубадуры о всяких Прекрасных Дамах, как падлы», - смутно подумал Саша, однако деваться было некуда. Он встал и сделал робеющий шаг навстречу…
Вообще Саша был юноша достаточно опытный. Секс имел место в его жизни давно. (По меркам, конечно, того возраста.) В шестом классе он, трепеща, состриг первичные белёсые кустики на лобке. А потом, трепеща, но уже и гордясь, наблюдал разрастание мужественной густой кучерявости… К девочкам вначале подходить было страшно. Обострённая муками интуиция быстро вывела на самоудовлетворение. Были попытки и неких гомосексуальных контактов. Тёрлись в летней рощице с приятелями друг о друга… А у девочек, краснея и пыхтя, «отнимали тряпку» на школьных хозработах.
Но Саша был пытлив. В четырнадцать лет он достал знаменитый тогда машинописный перевод. Роберт Стрит. «Технология современного секса». Более того. У старшего приятеля, отпрыска дипломата, нашлась «Кама Сутра». На английском, естественно, языке. Однако и английский не стал преградой. Саша буквально потряс школьную «англичанку» своим рвением. Она начала заниматься с ним дополнительно! Бесплатно, между прочим. Исключительно ради благого просвещения. (Знала бы она, ради чего на самом деле!) Словарный запас ученика рос невиданными темпами. Вскоре Саша уже мог догадаться, какие слова находятся в зоне «табу». О чём училку спрашивать бессмысленно и даже взрывоопасно. Всё чаще он целомудренно и тихо лез в словарь. Самостоятельно разгадывал идиомы… Но что слова! Их, дельных, оказалось не так-то уж много. Главное всё-таки – понимать общий смысл фразы. Так вот – грамматику Саша освоил буквально за месяц. Ну, правда, без сослагательного наклонения, знаменитого «subjunctive mood». На фиг, впрочем, оно ему тогда сдавалось!.. «Кама Сутра» описывала необходимые действия весьма последовательно, без лишних грамматических изысков. 
Теоретическую часть сексуального образования завершил Иван Алексеевич Бунин. А именно его том седьмой. «Тёмные аллеи», разумеется… Остальные тома родительского восьмитомника были затронуты лишь слегка. А за этот том в букинистическом магазине потом даже снизили общую цену. Слишком был затрёпан...
Наступил восьмой класс. Произошли неизбежные качественные изменения. Девочки перестали казаться такими уж страшными. Да и сами тоже явно осмелели.
«Красовский умеет целоваться!» – разнёсся по школе слух. Саша познал упоительное бремя славы… Тут важен один момент. Тогдашние Сашины романы были почти лишены индивидуальности. «Почти» – ибо всё-таки не с каждой был он готов…э…целоваться. Всё-таки стремился к некой эстетичности. Ножки там, глазки… Но в целом ему хотелось только одного. Добиться наконец погружения в Это - страшное, таинственное и чудесное. Саша так много уже знал об Этом! И тем яснее сознавал, что все книжные знания его – один большой пустяк. Что нужна, так сказать, практика. Критерий познания…
Практика, разумеется, не заставила себя ждать. Не знаю, как сейчас, а раньше в любом дворе можно было встретить таких женщин. Добрых, слабых, несчастных, безотказных… Ну-с, дальше малоинтересно. С четырнадцати до семнадцати Саша активно набирал опыт. Он даже произносил иногда слово «любовь». Разумеется, испытывая нечто совершенно противоположное. Он ещё и не знал, до какой степени  противоположное!.. Не знал – до встречи с Хелен…
Она была, конечно, старше. Саша так и не понял, сколько ей лет – двадцать шесть, двадцать восемь? Да и важно ему это было только первые минуты. Наверное, даже секунды. Когда он, увидев сияющие болотные глаза, ещё опасался, что перед ним лишь милая вежливая шутливость. Но Хелен тоже шагнула к нему, рассыпая с головы  огненные волосы. Обняла, и всё изменилось – мгновенно. Стало ясно, что предыдущий «опыт», действительно, только беспомощный ученический экзерсис. Жалкий бесполезный черновик…
В упавшей бутылке плескалось ещё порядочно. На морозе вино стало ледяным и холодило зубы. Они пили его мелкими глотками. После каждого глотка они целовались. Сначала –  торопливо, мешая друг другу, не всё еще разумея. Но это быстро прошло…
- Слушай, парень, - сказала Хелен, отдышавшись. (Теперь он уже знал её имя!)  – Тебе надо удирать отсюда. Мне домой звонить нельзя, понимаешь? Слушают. И везде охрана. Найди место. Найдёшь? Встретимся через неделю здесь, у метро. В шесть вечера. Хорошо?
Её легкий акцент придавал речи особую конкретность. Да и слова она знала – конкретные на удивление. (Потом выяснилось, что устный русский Хелен изучала совсем не академическим образом. У них в соседях была чета из бывших «перемещённых лиц». Тем удалось скрыться от послевоенной депортации где-то аж в Центральной Африке. А лет через десять, порядком разбогатев, супруги освоили Европу. «Таня и Коля очень милые, - рассказывала Хелен. – И, в общем, теперь почти нашего круга. Но по-русски говорят как в своей молодости. Коля шутит: «по-шахтёрски!».. Я, конечно, имела потом университет, но всё равно часто боюсь льяпнуть»)
Саша, разумеется, был готов и в шесть, и у метро. И за неделю, прикинул он, место отыщется. Да вон Андрюхины родители, например, с удовольствием предоставят комнату. С почасовой оплатой натурой. Хоть тем же самым портвешком…
Эти семь дней я описывать не берусь. Тем более, что и Васильич был здесь невнятен. Упомянул только полное изменение жизненных ритмов. Засыпать получалось не раньше пяти утра. Зато к вечеру теперь наступал самый пик бодрости… Ну и ещё. Есть не хотелось совершенно. Однако Саша всю неделю давился  яйцами, сметаной, шоколадом. Даже почему-то корешками сельдерея, закупленными на рынке. (Теперь и не вспомнить, кто посоветовал). Короче говоря, вёл себя, подчиняясь квазинаучным рекомендациям, абсолютно дурацким образом...
Так что же, друзья мои, зовётся любовью? Что же именно существует в начале? В самом начале? Духовная общность? Оно, конечно, не без этого. Однако постигнуть духовную общность сразу – невозможно. Это требует времени и спокойных бесед. А любовь – она вот уже, здесь. Прежде всякой там духовной общности.
Значит, элементарное притяжение тел? Как у птичек, как у рыбок? Или – пусть – даже как у всяких там «человекообразных»?  Те хоть оправданы инстинктом выживания рода, который у людей – согласитесь! – порядком заглушён… Позже Саша знал многих умных женщин. Душевно близких, если хотите. Они к тому же бывали прелестны и внешне. Однако этой тяги, этого медленного шила в сердце ему испытать больше не пришлось… Стало быть, любовь – не более чем избирательная похоть? Саша, например, усердно искал потом тот, Хеленов, запах кожи. И не находил, не находил, не находил…
Не будем, однако, оскорблять любовь внешними уподоблениями. Главное, очевидно, вот что: ради этой самой кожи Хелен Саша мог тогда всё. И не ради её добычи (хотя и это было тоже; любовь, чёрт возьми, сложное чувство!), а ради её радости – вот так!.. Прежде всего, ему хотелось себя – отдать, подарить, бросить к ногам! (Потом, в следующей жизни, ему хотелось этого слабее и слабее, и реже, реже, реже, до полной пустоты внутри…) Он жалел об одном: слишком мало от него требуется! Место для встреч, какая ерунда!.. Из разнообразных Сашиных бессонных мечтаний укажем здесь самое невинное: пожар. Посольство горит, а Саша выносит Хелен из огня. Потом возвращается за начальником службы безопасности… Гениально заметил когда-то Довлатов: любая мысль влюблённого преступна…
Немножко о духовном родстве. Оно, конечно, тоже наверняка присутствовало.  Внутренне, потенциально. Только сроки ещё не подошли. Всё ещё решал тот самый запах кожи. Остальное было – предчувствием. Они, конечно, успели и поговорить. Духовно, ёжкин кот, пообщаться. Однако – убей Бог! – Саша не мог потом вспомнить даже хронологию. Когда именно Хелен рассказала о своих перемещённых знакомых. Когда об отце – большом министерском чиновнике. Когда – что тоже увлечена Хэмингуэем и равнодушна к (вроде бы) Брехту… Совпадение вкусов было, конечно, приятно. Только всё-таки пока не слишком значимо. Ни для него, ни для неё…
Сначала важно было одно – комната! О ней Саша договорился в два счёта. Родители Андрюхи действительно легко согласились – за три бутылки. Того же самого, искомого портвейна.
- Красненькое, оно полегче будет, - рассудил отец. – И разливать дольше. И мать очень уж не закосеет…
Саша пришел к арке «Кропоткинской», наверное, за час до шести. Он просто не мог больше сидеть дома. Привычное шило уже рвало сердце на части…
Ах, можно долго описывать этот январский холод, укутанные в газету розы, бесконечные сигареты!.. Не стоит. Для знающих – излишне. Для незнающих – бессмысленно…
Саша настроился ждать хоть до утра, однако Хелен пришла вовремя. Точь-в-точь.
«Цивилизация!» – грустно подумал Саша. Из-под шубки Хелен выглядывали чёрные брючки. Они были заправлены в изящные, как бы невесомые, сапоги. Кажется, тогда в России брюк на городской улице ещё не позволяли себе даже отчаянные модницы. Боялись, что могут и освистать. Или вообще – кликнут милицию или куда более ретивых, потому что  добровольных, ревнителей общественной нравственности – дружинников. А там уж – протокол, штраф… Обязательное сообщение по месту работы или учебы. Шутите – такой вызов социалистической морали!..
К Хелен не подошёл ни один высокоморальный гад. Более того – Саша спиной почувствовал, что улица ему завидует. И завидует, так сказать, почтительно, без люмпенской агрессивности…
Описывать этот первый вечер у Андрюхиных родителей я не стану. Упомяну только, как элегантно Хелен выпила с ними «за знакомство». Как гордо-застенчиво предъявили хозяева явно специально убранные апартаменты: диван, «шифонэр», радиола (!). Диван был застелен. Бельё оказалось неожиданно чистым… «Медовенькая» - это понятие Саша осознал тогда раз и навсегда. Беда только, что прикладывать его к жизни удавалось далее слишком нечасто. А если совсем честно, то и ни разу больше – с такой степенью соответствия…
Второе свидание оказалось последним. Случилось почти неизбежное в этом хамском обществе. Андрюхины родители восприняли ситуацию излишне однозначно. (Правда, на этот раз Хелен была в скромной юбке. Что-то почувствовала…)
- Давайте выпьем сначала. Как следует, - заявил папаша. - Успеете наобжиматься. Сначала людей уважьте. Да ты не ссы! Я и сам поставить могу… Мать пирогов напекла…
 При этом он цапнул Хелен за локоть. В полную, значит, меру своей галантности. Мать Андрюхи уже доставала искомые пироги…
Вот есть (была?) проблема маленького человека. Верно? А – простого? Есть такая проблема или нет? Родители Андрюхи совсем не хотели кого-то обидеть. Ни-ни!.. Ни Боже мой!.. Они проявляли гостеприимство! То есть не за ваши говённые бутылки стараемся! От души!.. Уж Саша-то это понимал…
- Пощёл на ***, старый мьюдак! – отчётливо выговорила Хелен и поволокла Сашу на улицу. Он пытался что-то объяснить.
- Ну что мне, клопов у себя завести? – зло спросила Хелен. – Чтобы мьенталитеты совпадали… Извини, милый. Наше хамство другое.
- Да он не хамил!.. – защищал всё-таки соседа Саша.
- А как мне разобрать? И потом – у них же воняет… Я тебя полюбила, как не знаю что. Сразу, когда вас привезли… Поэтому терпела. И сейчас бы потерпела… Если б не этот мьюдак с его гостеприимством. А их жуткий сортир! Это расскажешь кому – не поверят!..
Вот тогда они и нагулялись по Москве. Бульварное, стало быть, кольцо… Несколько раз покупали вино. Опять всё тот же «777». Пили его на бульварных скамейках. Когда замерзали, укрывались в подъездах. Шли на последний этаж. Вылезали на чердаки…
- А это как? – подначил было Саша. – Целоваться в подъездах? Вино распивать на улице? Воспитание позволяет?
- Это другое, - грустно ответила Хелен. – Кирьнуть с любимым в подворьётне – это романтика…
Однако, напоминаю, стояла зима. В двориках не было ласково укрывающих густых кустов и мягкой травы. В подъездах беспрестанно хлопали двери и громыхал лифт. На чердаках было грязно и почему-то сыро… Хелен повернулась к Саше.
- Рицарь мой! – сказала она. – Дама хочет пригласить. Но это совсем опасно для тебя. Я не знаю… У меня есть ключ от задней двери…
Саша и понимать не хотел, какая такая дверь. Он мог и на Луну, и в Преисподнюю. Только бы опять полюбить свою медовенькую.
- Конечно, милая, - сказал он. – К черту всё! Веди!..
Как вы уже догадались, речь опять шла о посольстве. Увидев знакомый особнячок, Саша испытал сложное чувство. Сердчишко, конечно, ёкнуло, не без того. Однако не слишком, право, не слишком. Более сильной была, если можно так выразиться, гордость завоевателя. Что-то подобное он ощутил и две недели назад. Когда попивал винцо на экстерриториальной заснеженной скамейке. Но теперь его вела сюда Хелен! Вела сама! Как, например, жительница захваченного города, сдавшаяся на милость победителя… И портвейн у них тоже был, в количестве двух бутылок… (Вы, наверное, как и я, давно заметили постоянство этого мотива. Винная тема проходит именно красной нитью – лучше не скажешь. Какая-то пожива для структуралистов здесь определённо есть. Нечто, так сказать, знаковое. Я, однако, лишь скромный певец давно ушедших лет. И структуралистские проблемы мне ни к чему. Как, впрочем, и социально-психологические. Или, скажем, историко-культурные. Мне только бы дорассказать. Однако конец уже близок…)
Естественно, они снова очутились в кабинете посла. Хелен что-то объясняла про сигнализацию. Что, мол, как раз сегодня она на ремонте. Но что это страшная тайна… Саша не очень-то вслушивался. Он оглядывал поле грядущей битвы. Оценивал удобства кресел. Примеривался к столу заседаний… И наконец – разумеется! Он решительным взмахом очистил именно стол посла. Календари, ручки и всякая сувенирная мелочь очутились на полу.
- Иди сюда, медовенькая, - прошептал Саша внезапно осипшим голосом. – Иди ко мне…
И дальнейшее я описывать тоже не буду. Не из целомудрия. Просто уверен, что не сумею адекватно. Понимаю, что не Бунин. И даже не тот же Хэмингуэй. Да и эти великие разве смогли хоть раз – адекватно?.. Долго ли, коротко ли (гласит сказка) – они задремали вместе под шубкой Хелен. Портвейн в очередной раз оказал свою медвежью услугу…
Дальше всё просто. Их, конечно, застукали. Однако теперь скандала решили не устраивать. Хелен увели в глубины посольства. А Сашу выпроводил к задней калитке лично начальник безопасности. (Неуволенный, гад!) И лично дал ему пинка. Великолепный, надо сказать, удался пинок. Какой-то рейнджерский – по субъективным ощущениям. (Чёрт его знает, может, у американцев и учился…)
«Да уж, - не преминул подумать Саша в сугробе. – Какое там «по законам вашей страны»! Точно покалечил бы»…
Саше было уже решительно плевать на всё. Он добыл справочный телефон посольства. (Это была сложная и хитрая интрига. Использовался, естественно, знакомый сынок дипломата. Но эта история – слишком отдельна…)
- Госпожа Лянге отбыла домой, - на удивление конкретно сообщили ему. – У неё закончился срок пребывания…
Больше они, конечно, не виделись…
- Вот такие пироги, золотко моё, - завершил очередной подходящей цитатой Васильич и допил стакан. Осмотрел бутылки; убедился, что пиво кончилось. Он явно устал.
- Я схожу, - торопливо сказал я. Широко зевнул проснувшийся Алексей.
- Что, опять какую-нибудь миледи вспоминали, интеллигенция? – ехидно спросил он. – Чего там, давайте Любке позвоним. С подружками, а? Развеем тоску…
- А действительно, - поддержал Васильич. - Чего там? – И полез в записную книжку…
Я часто и теперь прохожу мимо этого особнячка, поглядываю грустно. Там всё, как и было. Как в прошлом, значит, тысячелетии. То же самое посольство. Тот же легко доступный заборчик. Только некому его сегодня преодолевать. Да и незачем. Хелен-то там нет… Её «рицарь» живёт, где и жил. Метрах в трёхстах от места событий. Но и ему, естественно, лезть туда абсолютно незачем. А всерьёз провоцировать члена НАТО сейчас? – Это совершенно исключено. Новая реальность, знаете. Даже если в ФСБ и уцелели былые мастера. Эти былые мрачные красивые атлеты…
За эти годы Саша окончательно превратился в Васильича. Была в его жизни триумфальная постановка спектакля, увенчанная конным милицейским оцеплением. Был фильм, правда, короткометражный, в объединении «Дебют». С признаками, как выражались мэтры, гениальности. А потом… Что потом? Много, много ещё было портвейна. В том числе и нашего знакового «777». Правду сказать, водка тоже была. И, пожалуй, даже в больших количествах. И женщин было много. (Одних зарегистрированных жён – пять, кажется, штук). А вот Хелен уже больше не случалось…
Тут, по жанру былины, должны, очевидно, возникнуть гусляры. Которые поют славу ушедших времён. (Впрочем, я забыл о них и в начале). Славе Васильича придется, наверное, довольствоваться гусляром в одном экземпляре. В моём, так сказать, лице. Что ж поделаешь? – Сражения бывают разные. Соразмерны им и восславляющие песни. Захват посольства был? – Был. Хелен была? – Ещё как! А это, поверьте, не так уж мало для эпохи волюнтаризма. Впрочем, для последующих исторических эпох тоже. Это не так уж мало, заявляю я (гусляр!), и для отдельно взятой ничтожной человекоединицы, которую эпоха, небось, брезговала и разглядеть.