Страницы просранного прошлого

Элена больна, хотя и здорова. Я хочу сказать, что недомогание, из-за которого моя жена не с нами, временно, неизбежно, регулярно и, в сущности, не может считаться болезнью.

(Х.К. Онетти. Короткая жизнь)



Цифры на экране телефона показывают какое-то идиотское параллельное время, не имеющее к тому, что со мной в данный момент происходит, никакого отношения.… Время отсчета - от чего до чего?!! Что ты можешь мне сказать такого, что могло бы меня, в моем нынешнем прохимиченном состоянии, заинтересовать? Часы что-то отсчитывают – батарейка австрийская – хватит надолго…
Попытки сказать хоть что-то вменяемое срываются в пошлую маслянистую осязаемость, в волчьи завывания, в карканье ворон, в кастрюлю с растворителем, разбиваются о длинные гудки.
Мне немного не по себе от того, что во мне ты постепенно становишься ничем: без моего натужного означивания тебя, без монолога о тебе, тебя во мне уже нет, - ты вынула, вырвала себя оттуда с мясом. Я больше не слышу твоих шагов на лестнице. Я больше не захлопываю перед тобой дверь.
Я не узнаю тебя.
Я не помню тебя.
Я не забыл.
Я всегда гордился тем, что ты рядом со мной. Жаль, что я никогда не давал тебе повода гордиться тем, что я нахожусь рядом с тобой. Мне жаль, что мне больше нечем гордиться. Проходят недели, и, кажется, что стало легче, а потом в один момент понимаешь – легче не стало. Стало труднее.
Во сне я шарю по подушке рукой, пытаясь определить, рядом ли ты, и натыкаюсь либо на кого-то еще, либо на пустоту («кто-то» и «ничто» для меня сейчас - понятия равновеликие).
Ты просто устала тащить за собой на буксире баржу с бандой идиотов (все идиоты – в моем лице). А я продолжаю жить, не с тобой, но с твоим образом, с самой идеей тебя, вопреки тому, кто есть я и что есть ты. Живу и пытаюсь избавиться от привычки причинять боль людям, на свою беду полюбившим меня.
Все превратилось в какой-то апокалиптический шалман, в жухлые картинки из поваренной книги 1956-го года: в картофельные оладьи, в селедку под шубой… В пение «Хазбулата» с его поганой саклей, в просмотр детских фотографий и записей семейных торжеств, в мазь от геморроя, в прокисшее молоко, в осклизлые вареники, в слоеные пирожки, в жирную полуночную отрыжку, в предутренний похмельный ужас.
Я жалею лишь о том, что все превратилось в какие-то ярмарочные сорочинские вопли из бесплатных газет, что раскидывают по ящикам угрюмые дети без возраста, я жалею о том, что шуба – лисья, что пирожки оказались с капустой, а я ее ненавижу, что мазью от геморроя я по ошибке почистил зубы.
Я жалею о том, что именно так все и должно было произойти.
Я шахматная фигура, из того маленького набора, что на магнитах. Я не знаю, что это за фигура, я не знаю даже того, черная она или белая. Но то, что от нее давно отскочил магнит, это точно.
Все что осталось – это размытое многозначительно-эмоциональное воспоминание о твоих черных босоножках.
Этот стол полон ненаписанным.
Ты, помнится, просила поэзии… Я вновь не оправдал твоих ожиданий – вот проза.


Твой Ф.


А я жалею,о том,что японские боги исполнили мое желание, и в книге про Сару и Фила,Фил оказался чужим и холодным,и это только некоторые знаки,предшествовавшие нашей встрече...А помнишь,потом,позже,птицу,которая билась к тебе в окно...как все сходится... В этом есть некоторое очарование... безысходности и неизбежности конца... конца нашей истории... как все в этой жизни,когда уходит,проходит и больше не возвращается.
Я жалею о своей нелюбви, и о своей любви, о своей поездке в Крым этим летом,и о поездке в Турцию позапрошлым, жалею до слез, потому что ни там, ни там тебя не было рядом, и о многих годах ранее, когда ты умирал и возрождался... А тебя опять не было.Я жалею о том, что увидев тебя случайно в сети, не видя фото, я почувствовала, что мы уже лежим в постели и я обнимаю тебя, я это тогда уже знала. Но увидев в реальности я была шокирована и убита одновременно каким-то непонятным чувством нежности и отторжения, которое мне хотелось выскоблить из души раз и навсегда, со злостью, с кровью, с этой проклятой жалостью: к тебе,к себе, к времени и месту, в которое я угодила, уж не знаю, по чьей воле. Знаешь, если сегодня ты написал эти строки, значит моя миссия отчасти выполнена, ведь шуба-лисья, стены бежевые, и компот стоит в холодильнике, а ты просыпаясь по ночам не вздрагиваешь, а просто идешь на кухню, завариваешь себе чай, куришь, а потом долго разговариваешь с кем-то по телефону, ты не чувствуешь себя одиноким, в тебе наконец-то появилась та доля здорового цинизма и уверенности, которую я хотела видеть в начале и которая так невыносима для меня сейчас. Хотя теперь мне уже все равно, потому что ты сказал мне даже больше, чем мне пологалось знать о себе, о своих недостатках, об отношении к тебе, к себе... Но я не буду оправдываться, ты прав во многом. Но пытаясь поставить мне диагноз, причем не раз, ты не учел, или забыл, что я с самого начала не представляла себе наше МЫ, все наши перспективы растворяются в каком-то твоем зазеркальном мире, где я - это Алиса, а ты - полоумный Кролик,бегущий в неизвестном направлении,а на самом деле создающий иллюзию бега, но Алиса увлеклась,ей
пора возвращаться домой,а не бежать на одном месте за Кроликом. Мне понравилась твоя проза,или стихи, - это неважно - я тебе больше скажу: это я ценю в тебе больше всего,- то, что ты умеешь писать,причем то, что может растворится в душе и оставить легкое послевкусие горечи,нежности,влюбленности,эротизма и прощания. прощания навсегда.


Твоя О.К.



Рецензия

Текст Родионова представляет интерес, прежде всего, с точки зрения оригинальной манеры изложения, и в особенности – описаний размышлений. Мощный эффект достигается за счет некоторого несоответствия между языком произведения и его содержанием. И если бы язык был приведен в соответствие с описываемым «внутренним адом», его структура рассыпалась бы как карточный домик, уступив место диким бессвязным воплям. Однако Родионов держит стиль описания на коротком поводке, и бесстрастно толкая героя вперед, в конечном итоге приводя к исчезновению под колпаком амнезии саму его личность. " Страницы просранного прошлого" – текст шокирующий, но, в то же время, "виртуозно" скучный. Почти эротическое очарование невыносимых нравственных страданий здесь насквозь пропитано ужасом запредельной, практически невыносимой скуки…

(Наталия Мелешкина совместно с Вероникой Риммер)