1. Исход - Дунай-Дунай

© Dmitriy Karateev & Constantin Mohilnik

ДУНАЙ-ДУНАЙ

Психолирический мюзикл в 12 видениях


ВИДЕНИЕ ПЕРВОЕ. ИСХОД.

Апрель
Вилково / Украин


куда на листке
приплывёшь ты стрекоза
во сне по ручью

ГОРЛО ДУНАЯ

Много на свете Венеций. Кроме главной – Адриатической – есть ещё голландская Венеция: город Амстердам. Есть Северная Венеция, она же Северная Пальмира: город Санкт-Петербург. Есть также Киевская Венеция об одном канале: Русановка называется. А есть Дунайская, а кто говорит – украинская Венеция: город Вилково. Он на вилке Дуная стоит – или плывёт, – узкими канальцами-ериками перерезанный-перевязанный. Живёт в том краю, где тёрлись некогда задворками три великие империи – Российская, Османская, Австрийская, – народов добрая дюжина. Тут и евреи – а то как же, и румыны-молдаваны, и арнауты-албаны, и ромы-цыганы, и болгары, и гагаузы – православные печенеги, – и… Есть греки беглые – бежали от кого-то, должно быть, от турок – от кого ещё греку бегать? Есть русские беглые – бежали, конечно, от русских – от кого ещё русскому бегать? Не так русские от русских, как старообрядцы-липоване от Русской Православной Церкви. Можно сказать, это Русь бежала от Русской Идеи. Скажем яснее: от набиравшего силу государственного православия бежали православные люди «древлего благочестия». Ещё прибегали в Дунайскую дельту – гирло – казаки из разогнанной Запорожской Сечи. Потом набежали от панщины крестьяне со всей Украины. Так и полощутся столетьями народы в Дунайском гирле-горле. Ну, да мы сейчас не про то. А возьмём-ка в руку лупу, читатель, да наведём-ка на карту региона: что там теперь делается? А вот что.

БЕГ

Раз – спадает в траву левая босоножка, соскальзывает в воду. Два – стряхивается на бегу правая. Раз-два – выбрасываются по очереди в воздух розовые пятки, вымазанные серой глинистой пылью. Три-четыре – без разбега перемахивают ноги узенький каналец-ерик – из камыша в камыш. Колотится по спине толстая русая коса, по голым голеням – намокший подол, раскачивается в руке корзинка, где пяток рыжих яичек да жёлтый куличик. Раз – через мостик, два – а тут нет мостика, а куда же он девался? А мы по воде, подол приподняв, а теперь вдоль ерика, где что ни хата, то причал. А теперь с лодки на лодку – ой! – не-ет, не перевернём. А тут сквозь кусты, через ивняк, по серому глинозёму – ляп-ляп! – и вот она пристань, вот он Дунай Иванович: рассверкался на солнце апрельском, пасхальном, разлился до румынского берега, до зелёного горизонта…




НА ПАСХУ

– А ты не стучи там копытом, девка, когда мать наставляет. А кабы не светлый праздник, то и за косу потягать не грех.
Грузная, краснолицая, лет 50-ти, говорит, а сама глаз от паперти не отрывает:
– Когда уже тот батька кропило своё намочит? О! Проснулся-таки отец Моисей!
Бодро шествует отец Моисей сквозь строй прихожан, щедро ляпает кропилом из ведра по корзинам с куличами да крашенками, по платкам, по бородам:
– Христо-ос воскрес!
– Воистину воскрес! – криком перекрыла радостную многоголосицу грузная и краснолицая, корзину здоровенную выше головы держит: яйца рыжие, синие, зелёные, жёлтые, колбасы свиной кольцо, сала шмат, рыбы копчёной хвостов пять…
Хлобыстнул батюшка по всей снеди, аж свечу в куличе загасил. Хлюпнул ещё раз – обляпал и тётку зажмуренную. Та как гаркнет через плечо:
– Липка, не спи там, суй корзинку святить! Попало? Окропило? Раз-зява!
Пожилой бородач – в левой кепка, в правой корзина с бутылью дымно-белой, хозяину по пояс:
– Федосья, полно тебе девку жучить! Давай лучше христосоваться, сеструха. И разговеться уже душа горит.
– Да ты, Филатка, и так целый пост разговлялся, леший морской!
– Пустое вякнула! – Гудит борода. – Вовсе не целый пост, а по субботам-воскресеньям, как по уставу положено. Не веришь? – Перекрестился истово двумя перстами. – Вот! Родному брату должна верить.
Но уже не слушает Филата Федосья:
– А тебе, Липка, только вот Светлая минует, трёпки не миновать. Слышь, гулёна, что мать на тебя орёт?
Молодой усач с распахнутым рюкзаком выцветшего хаки – оттуда три бутыли тёмно-бурые торчат по колено:
– Гы-гы, мамка, а Липка-то и не слышит!
– Что-о-о? – Замахнулась на дочь Федосья. – Да я те косу-то…
Пусто: ни Липки, ни корзинки. Только босоножек два следа на пыльном глинозёме, да кофта с длинным рукавом валяется, где дочка стояла. Но с разгону мать за косу хвать кого Бог послал.
– Уй-й-й… Тётенька Федосея, это ж не я, я ж Машка!
Но не тут-то было. Накрутила на кулак Машкину косу тётенька Федосея, та в визг:
– Там циркачи! На пристани! Перегружаются! Ой-й-й! Там тигр, там негр клоун, там капитан в белом кителе на корабле!

– Аа-а-а!
Рванулась Федосея в погоню, Машку за собой на косе, на кулаке потащила. Машка пищит, народ гыгычет, а пожилой бородач усачу молодому:
– Не, Донат, так толку не будет. Давай-ка, племянник, мы пока… разговеемся малость. По-нашему, по-липовански.
Донат – с полуслова: вытянул за горло бутыль тёмно-бурую, вырвал кляп – кочерыжку кукурузную:
– Христос воскрес, дядя Филат!
А тот, уже дымно-белым попёрхиваясь, только рукой махнул, дескать: воистину!

БЕГ

Приопомнилась Федосея, Машку отвязала. И – бежать. И – назад, и – корзину цап! И с корзиной в обнимку, даже Филату кулака не показав, – догонять дочку пустилась.
Раз:
– Ух-х!
Два:
– Уф-ф!
Три:
– Да мать твою! Ой, прости Господи, что на Пасху… Но правда, но разве ж не мать твою… где ж мостик?
И вдоль канальца-ерика, по кустам-крапивам, а что ни хата, то причал, а его перелезть, твою! Спал с левой башмак – стоп, баба!
– Хр-р-р… скр-р-р-р… – прокряхтев, натянула, задник оттоптала, дальше пустилась.
А жабы из ерика:

ква-ква-ква-ква
баба шла-шла-шла

А утки:

кря-кря-кря-кря
ох ей-Богу зря

А  гуси из-за изгороди:

га-га-га-га
за ногу нога

Оступилась-таки – чуть не накрякали, чуть не съехала в ерик. Но нет: вот он уже, мостик. Не подломился, только – хр-р-р – скр-р-р – покряхтел малость. А из куста в куст чёрная кошка под ноги шасть:
– Ах – так-растак, твою!
Под хвост нечистую силу правым башмаком, та:
– Мграу!
А башмак-то правый в ерик слетел. Скинула в сердцах левый, обмахнулась двоеперстием, и в обход вокруг рощи ивняковой – ох-ох, баба сеяла горох! – ну, вот и пристань, и сам Дунай Иванович: рассверкался на солнце апрельском, пасхальном, разлился до румынского берега, до зелёного горизонта…

НА ПРИСТАНИ

А на пристани гулянье. Все повысыпали – и липоване, и молдаване, и хохлы – так липоване-старообрядцы, основные вилковчане – простых православных зовут. И гагаузы, конечно: Пасха, весна!
И оркестр выступает – Маха-Драха – что ни девка, то папаха, в бубны бьют, веснянки поют. Не поют – горланят! Три девицы-поляницы, сами высокие, платья белые, мониста чёрные, шапки чёрные ягнячие, длинные… как те бутыли у дяди Филата. А вот сам Филат – откуда взялся?:
– Гляди, на трёх краль – один только хлопец. Прям как старый дед липованский: борода лопатой, а башка голая!
Донат ему на то:
– Гы-гы, дядя Филат, хлопец-то на тебя похож.
Посерьёзнел Филат:
– Ну, ты это, Донатка… не трынди много на дядю. Я как раз наоборот.
И тряхнул буйным чубом:
– И с бородой – порядок морской. А ты вон усишки отпустил, а рыло скоблёно, как и не липованин словно. Тьфу!
Задрал скоблёный подбородок Донатка:
– А ты, дядя Филат, когда во флоте служил, тоже бороды себе запускал? Или как все мирские?
Тряхнул бородою дядя:
– Сравнил буй с пальцем! То – советская армия и флот – никогда не подведёт. А тут, на гражданке, традицию уважай, понял!
На воде – перегрузка. Не та, что у космонавта, не та, что в компьютере или, там, в лифте, но такая, что с невеликого катера на немалый корабль да по узкому трапу перетаскивают – перегружают – разные чудные предметы. Например: шестеро матросов клетку несут. И сливаются в глазах прутья клетки с полосами тигра, что внутри мечется:
– Р-р-р-р… ох, выскочу! ох, попадётесь вы мне! эх, пойдут клочки по закоулочкам!
Не боятся матросы-братцы: трое справа, трое слева. Вот и втащили клетку на палубу. Поставили осторожно, рожу скорчил и рыкнул на тигра самый смелый. Кинулся зверь на прутья - отпрянул храбрец. Ухмыльнулся тигрище в усы белёсые: то-то!
А по трапу – зырь, дядя Филат! – бабища, не сказать маловата: в три роста, в четыре обхвата – три-четыре! – громадный чёрный цилиндр на корабль с катера катит. А на палубе – шут знает кто: шут какой-то весь в белом руки растопырил, это он груз принимать собрался. А позади великанши, позади зада, в арбузное трико обтянутого – тоже шут знает кто, только чёрный, как негр… да негр и есть, чего ты, Донат, африканцев не видал, дерёвня! – и сам в чёрном. И тоже руки растопырил, бабищу за задние арбузы облапил, ишь ты какой! Брык баба задом, дескать, не путайся! – и отлетел шут чёрный обратно на катер. Докатила здоровила свой каток-цилиндр до корабля – отскочил шут белый, чуть с копыт не свалился.
– Тебе б такую слониху, Донат-неженат!
Пхыкнул Донат:
– А что ж? Пусть бы невод тянула да брёвна для мостков таскала…
– Да не трынди ты – дай музыку послушать! – Рявкает дядя Филат. – И выключь свою тараторку.
Снова пхыкнул Донат, однако же транзистор прикрутил – сразу слышнее стали веснянки Махи-Драхи – однако же снова не угодил – всё сердится дядя:
– Ну вот, как нормальная песня пошла – так он и вырубил.
Сплюнул Донат:
– ВО мля, дядя!
И врубил на полную – на ж тебе:

Вышла мадьярка на берег Дуная,
Бросила в воду цветок.
Утренней Венгрии дар принимая…

Блаженно улыбается дядя Филат.

Мчится Дунай на восток.

Или – «дальше понёсся поток» – как там точно, читатель? В общем:

Этот цветок увидали словаки
Со своего бережка.
Бросили в воду багряные маки –
Их принимала река.

Большой палец показал дядя Филат – пожал плечами племянник Донат. А Эдита Пьеха – с импортным акцентом – волну из транзистора запускает:

Дунай, Дунай,
А ну, узнай,
Где чей подарок!
К цветку цветок
Сплетай венок,
Пусть будет красив он и ярок.


На боку белого колёсного корабля – тёмно-золотое имя:

KRANZ DER DONAU*

На боку катерка – ярко-красная фамилия:

КИБАЛЬЧИЧ

Между бортами КРАНЦА и КИБАЛЬЧИЧА шныряет лодка. На моторе – смуглый братушка матрос. Над его спиной нависает громадиной рыжебородый сердитый дядька с мегафоном – командует погрузкой. По трапу просеменила моложавая парочка – он да она, – от плечей до колен увешанная клеточками с пташечками-зверушками: тут и попугай – всех крупней, и сразу песню подхватил с тем же Пьехиным польским акцентом:

Встретились в волнах болгарская роза
И югославский жасмин.
С левого берега лилию в росах
Бросил вослед им румын.

И морские свинки трёхпалые, и белые крыски-красноглазки, и белка, в колесо Сансары навек запряжённая. А под ногами супругов-укротителей прошныривают с борта КИБАЛЬЧИЧА на борт КРАНЦА пинчерочки-болоночки с ангорочками-сиамочками: тяв-тяв, дескать, мяв-мяв! Внимательно подсчитывает живой инвентарь начальник рыжебородый с моторки, кивает сурово, рычит в рупор, дескать: давай-давай! И дают. Во дают: на шесте с борта на борт перескакивает – она-он-она – гимнастическое трио. И уже с высокого белого борта руки воздевают, публику причальную приветствуют. Рявкнула рыжая борода в рупор – и не по-русски, а понятно, мол: живей, на арене раскланяетесь! И, словно не слыша строгого начальника, бережно, как младенца, проносит футляр со скрипкой в чёрное обтянутый скрипач. А после всех, перекрестясь, перекарабкалась по трапу старушка-сушка: чап-чап – ох-ох-ох!
В ослепительном солнце – ослепительный капитан на мостике в ослепительно белом кителе. Ослеплённо-пленённо смотрит на героя девушка. Стоит, босоногая, на краю причала: в правой руке корзинку забыла, за спиною – толстую русую косу, за причалом – дом родной: всё забыла беглянка. И вот – раз! – разбежалась. И вот – два! – оттолкнулась. И – три-четыре! – пролетела над водой, аж перекувыркнулась в воздухе, аж пяток яичек да куличик булькнули в волну, и чайки на кулич налетели. А девчонка-то – пять-шесть! – стоймя приземлилась в лодку к рыжебородому крикуну с мегафоном. Не перевернула – попрыгунья-стрекоза – только шатнулась для баланса да за рыжую бороду схватилась для равновесия:
– Ой, не бойтесь, дядечка Карабас!
Прищурился Барабас, мгновенно оценил ситуацию:
– Знаменитая гимнастка! – Проорал в рупор. И в ухо стрекозе – в рупор же: – Как тебя?
Та, не оглохнув:
– Я Липа…
– Знаменитая гимнастка Липа! – Снова рупор заревел.
Хлопают зрители на пристани. Только маменька Федосея мечется-бесится:
– Люди добрые! Погибла Липка! К чёрту рыжему в лодку прыгнула. Ой, заберёт! Ой, не отдаст! И яичек не посвятила…
Карабас, матросику на моторике:
– Грузи её!
Во мгновенье – Липа на корабле, босая, в руке пустая корзинка. И расходятся корабль с катерком. И машет Липа пустою корзинкой родимому Вилкову. И машут знаменитой гимнастке Липе гордые вилковчане: липоване, цыгане, гагаузы, хохлы, молдаване…
Несётся над гребнем дунайской волны прощально-хоровое:


От Украины, Молдовы, России
Дети Советской страны
Бросили тоже цветы полевые
В гребень дунайской волны.

Поют и хлопают, а Федосея руками всплескивает:
– Пропадёшь! В подоле принесёшь! Утонешь! В огне сгоришь…
Филат Донату:
– Во-он они, наши бабы, гляди, как чудят на разговенье-то!
Донат Филату:
– Гы!
Долетает до Липы – уже – о-о-о! – издалека:

Дунай, Дунай,
А ну, узнай,
Где чей подарок!
Плыви, челнок
Плетись венок,
Румынок, болгарок, мадьярок.

* ВЕНОК ДУНАЯ


Продолжение: http://proza.ru/2011/04/01/690