Семеновна или призрак Дурканска

А вообще, в нашем Дурканске – чудес немеренно! Взять хотя бы Семеновну. Семеновна, как Семеновна, только от прочих жителей одно отличие имела, никто ту Семеновну в глаза не видел. Слышали – все. Руки ейные, когда через окошко свою самогонку протягивала, да деньги забирала, видели, а чтоб лицо, аль прочие прелести…  Правда, хвастался Васильич, будто как-то заночевал он у нее, да так ее прелести расписал, что месяц мужики от окошка Семеновны не отходили – все заглядывали, да не видно было ничего, за мутными стеклами, да бахромой паутины. И тут у мужиков как-то стихийно конкурс самоорганизовался, друг перед дружкой – пытались к Семеновне проникнуть и благорасположение ее снискать, тем более, что Васильич говорил, что домашнего пользования у нее такая самогоночка – пальчики оближешь, сама льется, и закусывать не надо, а потом всю ночь, будто по небу без подмоги авиации летаешь! И повелось у мужиков, что ни вечер, то конкурсы под окошком у Семеновны устраивать, кто конфет принесет, кто песню споет, кто рассказами тешит, а отличился Тришка, по младости ходящий без отчества – стишок ей сочинил:

Ох, Семеновна, родная –
Нету жизни без тебя.
Покажись, а то с сарая,
Сигану навеки я!

Да только не отвечала Семеновна никому. Прознали бабы Дурканска про мужские посиделки, и так им досадно стало всем сразу, что собрались они и пошли к милиционеру Григорьичу. Спаси, мол, родная власть от бесчинств Семеновны, спаивает, мол, мужиков наших, а мы и сами могем самогон гнать, не хуже ейного. А Григорьич как раз в то время при исполнении был, за столом сидел, рисунок для Семеновны рисовал, чтобы, значит, в вечернем конкурсе поучаствовать, да думу невеселую милицейскую думал. Не получался рисунок, все какие-то милиционеры с крылышками выходили, и понимал Григорьич своим чутким милицейским умом, не переплюнуть ему Тришку-стихописца, а он – власть как никак, нельзя же ему честь мундира ронять! А тут бабенки Дурканска ему решение и подсказали. «А что, -- подумал он, -- вот пойду и арестую за незаконное.… Заодно и посмотрю, что за Семеновна такая!» Недолго думал, а к слову – долго и не умел, отправился на исполнение. Идет, а за ним бабы дурканские бегут, да такую пыль поняли, что  чуть не заблудились. Пришлось Григорьичу остановиться, чтобы пыль уселась и не мешала ориентировке на местности. Как увидел канаву, прорытую неизвестными предками, понял, что пришли. Постучал в окошко, как всегда, а из них как всегда руки за деньгами показались. Стал тут Григорьич требовать, чтобы пустила его Семеновна долг свой исполнить, а ответ тишина. Пришлось ему дверь ломать, а как зашли с бабами, обомлели. По дому две руки сами по себе летают, аппарат настраивают, да зелье по бутылкам льют. «Ай, да Семеновна, как же я руки без тела арестую?» а руки, будто услыхав, выпорхнули за дверь, и пропали в пыли Дурканска. Две недели в городе никто не пил, мужики по домам сидели, стыдно было друг другу на глаза показываться. А бабоньки похорошели, расцвели, да через год много маленьких дурканцев нарожали.