8. Сердца и вывихи - Дунай-Дунай

© Dmitriy Karateev & Constantin Mohilnik

ДУНАЙ-ДУНАЙ

Психолирический мюзикл в 12 видениях


Предыдущая глава: http://proza.ru/2011/04/01/775


ВИДЕНИЕ ВОСЬМОЕ. СЕРДЦА И ВЫВИХИ

боевые слоны подсознания
вылезают и топчутся
словно исполинские малютки*

Сентябрь
Новый Сад - Белград  / Сербия


БАБУШКА И СКРИПАЧ

– Вот, пришла с вами посидеть, господин Герцович. Вы играйте, играйте, мне не помешает. Мы, старшее поколение, привыкли к разным условиям. Если кто-нибудь пиликает на скрипочке, то для нас это ещё не катастрофа. Старуха не оглохнет, особенно такая, как я. Помню, прибегает Варавка с улицы, а на пузе – во-от такой барабан. Так после того грохота меня больше никаким инструментом не напугаешь, ха-ха. Ну, он видит, что не пугает – и на фокусы перешёл. Оно, с одной стороны, и хорошо, потому что потише, а с другой – много других неудобств, ох-ох-о. Поначалу ещё безобидно было: кролики там, голуби. Помню: голуби мне одно время всю кухню заляпали. Я уж говорю: Варавка, ты бы лучше карточные фокусы отрабатывал – и весело, людям интересно, и бабке не вредно. Ну, а он разве послушается? То есть, так-то он послушный, но как возьмёт что-то в голову, бородёнку выпятит – и я уж вижу, что всё будет, как он себе выдумал. А ты, бабка, можешь говорить, хоть ты лопни, а хоть тресни! Я так и Липочке: с твоим директором лучше не спорить. Я ведь его лучше знаю, правда? Ты его послушайся, а потом сделай по-своему. Он хотя и упрямый, но когда увидит, что его уважают, а если что-то получилось иначе, так на это не сердится. Помните, ваш фокус – ну, там, где вы с Липой лебедями летали? Он сначала та-ак ругался, что я даже одёрнула: только, говорю, не при бабушке! Ты поживи с моё, а потом ругайся. Да и то – а чего ругаться, когда жизнь была в общем-то хорошая. Всякое, конечно, случалось: и муж у меня был такой, что пронеси Господи, и родственники у него – чистые слоны, такие неотёсанные. Ну, так что: был муж, да и объелся груш, я хочу сказать: помер. И слоны отстали. И на здоровье не жалуюсь, и внучек хороший, и воздух тут на Дунае такой свежий, особенно именно тут – в Сербии. И погода стоит чудная, правда, господин Герцович? Хотя погода скоро изменится – сентябрь на дворе, барометра не надо. Я смотрю на тот снимок, что у Варавки на столике стоит, и вижу: дождик будет. К тому же и муж-покойник сегодня приснился, а это точно к дождю: наше поколение знает. Но что там сны?: сколько я их на веку пересмотрела – всё не сбываются. Я и Липочке говорю: бросай ты эти мечтания, он мало того, что капитан, а ещё и рода такого, а мы с тобой – кто? Мы из народа, а ты вообще неизвестно откуда. Так скажи спасибо, во-первых: что тебя в такой цирк взяли – это Варавке спасибо. Ну, и бабушке Вассе, потому что – в кого ж у него такое сердце золотое? Не в дедушку, небось: тот был такой, что только пронеси Господи! А второе – что тебя хороший человек полюбил. А что он еврей – так это не самое ещё в жизни главное. Вы извините, господин Герцович, что я так прямо намекаю, но наше поколение привыкло к прямоте. Вот и мой муж – покойник, пронеси Господи – бывало, чуть что не по шерсти – так даст прикурить, что до старости помнишь. А к тебе такой человек неравнодушен, хотя и скрипач – ну так это же в жизни не самое главное. Главное – не барабанщик. Ну, она слушает-слушает, да, может быть, что-нибудь и западёт. Они теперь балованные, а я говорю: Липа, говорю, не гневи Бога: всё у тебя складывается как не надо лучше. И потом – всё у тебя ещё впереди, и никто не знает, что именно. Нам смолоду было трудно, а потом, глядишь, и ничего. А бывает и наоборот. Я думаю, господин скрипач, – да вы пиликайте, пиликайте, ничего – я думаю: каждому на его век отмеряно. И сладкого, и горького, и какая разница – что тебе поднесут сначала, а что потом? Я уже смотрю немножко вроде как с той стороны, и понимаю, что это как Варавка в цирковое училище поступал – аттестат школьный им принёс. А там у него через одну – тройки и пятёрки. Вот и получилось общее четыре. Так оно и в жизни. А она ещё этого не понимает. Ей нужно одни пятёрки или так: сначала тройки – потом пятёрки. Но оно ж не всегда так получается. Вон, смотрите, что делается: простой мостик у неё не получился! С самого начала такое вытворяла, даже Варавка был доволен, а ему поди угоди! Ничего не признаёт, кроме бабушкиных пирожков под сливовицу домашнюю. Вон, смотрите, что делается: рассердился, орёт на девчонку, ругается. Ну, хоть не при бабушке! Не вышел мостик – так это ж только репетиция. Ты и задумайся: может быть, у девчонки со здоровьем что-то. Это ж не мы, старики. Молодые, случается, и болеют. Ты её к доктору направь: он лекарство даст, если больна. Ладно –  пора мне туда: пойду, посоветую.

ЗАВТРАК

А Варавва и без бабки учёный: видит – что-то не то с девчонкой-шмакодявкой. Мостик не сделать! Это после лебедя-то, осьминога и всей латинской азбуки. Побранился для порядка, конечно, да и послал к доктору:
– А то хворых мне тут не надо, тем более дохлых.
И потащилась Липа – нога за ногу – в кабинет-каюту доктора Волькенштейна. Это как раз рядом с клеткой и вольером Флориана – который тигр. Там Коталин его укрощает – то ласковым словом, то бичом приголубит, то мясца даст, чтобы творческий настрой не ронялся:
– Молодец, Флориан! А теперь попрыгаем. Я сказала: по-пры-га-ем!
Чуть ускорила Липа шаг – а сердце проваливается куда-то, и под горло подкатывает что-то, и в голове как-то мутится, а тут ещё злая тигра-соперница всё это видит, зверю показывает, как отрицательный пример:
– И кто будет вот так плестись, как умирающий лебедь, того мы подхлестнём – бичиком, бичиком – ап!
Стучится Липа в докторский кабинет – а за спиной бич по палубе хлещет, словно по Липиной спине:
– Ап, ап, ап – хип-хоп!
А из кабинета, как назло:
– Подождите: у меня завтрак.
Топчется Липа под дверью – вот-вот заскулит, словно Шарик зимою в Вилково:
- Ску-ску-ску-у-у! Пустите, Христа ради, люди добрые…
Не выдержала звуков бича, толкнула дверь, ввалилась тяжело в кабинет:
– Извините, господин доктор…
А тот, не оборачиваясь:
– Повторяю: подождите. У нас завтрак. Вам случается завтракать?
Смотрит Липа – видит сквозь муть: да он же не завтракает, он вынимает что-то маленькое-беленькое из банки стеклянной здоровенной и суёт между прутьев клетки:
– Ihr Fruehstueck, Herr Bismarck! Das schmeckt doch herrlich…**
А из-за прутьев:
– Ух-ху…
Это филин страхолюдный, глазастый, очкастый белую мышку кушает, добавки просит:
– Ух-ху! Ху!
Снова запустил доктор Волькенштейн пальцы-щипцы в банку, вытащил белую мышку, сунул в железную клетку:
– Mahlzeit, Herr Bismarck!***
Благодарит филин:
– Ху-у, у-ух-х!
Теперь запустил доктор в банку всю пятерню, набрал горсть белых мышек, склонился над зеленоватым аквариумом:
– Greift zu, meine Kinder!****
Разодрали белые шубки острые зубки, расхватали розовое мясцо шустрые пираньи, зарумянилась аквариумная зелень. Седым ежом качнулся стриженый докторский затылок:
– Bravo, meine Kinder!
И, вполоборота к Липе:
– Чем хороши: никогда не надо долго упрашивать.
И пяток белых пищащих шубок нырнул в ненасытный зелено-красный зев аквариума:
– Вот и довольно: zuviel ist ungesund*****.
Выдернул руку из воды:
– Э-э!
Отдёрнул другой рукой от пальца лютую малютку, да и забросил к филину в клетку. Удивился филин:
– У-ух?
Но принял неожиданное угощенье:
– Ху-ху!
Трёп-трёп хвостом-плавничками пираньюшка, но – хряп-хруп её херр Бисмарк. Зашипела на укушенном пальце перекись водорода. Говорит строго доктор Волькенштейн:
– Это природа: du stirbst heute – ich aber morgen******. А ты как думала?
– Я не думала: у меня… меня директор…
– Подождите, Fraeulein, –  посмотрел прямо на Липу, но не в лицо, а как-то на всю сразу, – у вас, я вижу, не летальный случай. А у детей завтрак.
Ждёт Липа, самой думается: какой там летальный! Прошли те деньки, когда летала белою лебедкой Липа над чёрным цилиндром. Теперь вон и мостик не перебрасывается.
– Ничего, дитя моё, – не глядя отвечает белохалатная спина Липиным думам, – вот накормлю Гертруду – займусь и вами: das Nacheinandertum ist Mutter aller Ordnung!*******
И горсть белых шкурок, розовых ушек, прозрачных хвостиков прошуршала-пропищала в другой стеклянный ящик – террариум – где на дне вьётся по рыжему песку – крапчатая, с раздвоенным языком.
– Nun, Gertrude – du bist dran!********
Обрадовалась крапчатая, кольчато заструилась:
– Чмо-чмо-чмо…
И кончились мышки. Природа есть природа. Так оно и в жизни, Липа, а ты как думала?
– Ну вот, раздевайтесь.
Стесняется Липа, как на школьном медосмотре. Но там хоть Екатерина Васильевна – женщина всё же. А тут… Да ещё и по-немецки, словно узнице перед вивисекцией.
– Давайте, давайте – доктор вас не съест, правда?
Кто его знает… Стоит Липа в чём мать родила – как та белая мышка перед филином.
– Та-ак, повернитесь.
Прижалось холодное между лопаток:
– Дышите. Не дышите. Покашляйте. Не кашляйте.
Словно к сердцу: “Биться. Не биться. Остановиться”.
– А теперь на кушетку – runter!
Это ещё зачем?!
– Ой-й…
– Nun Mut!********* Ну, вот что я вам скажу…
И что-то немецко-латинское – плохо, полуобморочно понимает Липа.
– …это не диагноз, а естественное состояние. Надеюсь, всё будет в порядке. Правильное питание, нормальный сон, разумный моцион и, selbstverstaendlich**********, неукоснительная гигиена. Reinigkeit ist der G`sundheit Tugend***********. А пока сделаем вам укольчик…
– Ой, это ещё зачем?
– Затем, что вы на приёме у доктора. Который знает: что и зачем.
И чуть мягче:
– Общеукрепляющий. И не в область сердца – ха-ха! Перевернитесь…
Зажмурилась Липа, впилась оса в округлое Липино предхвостье.
– Braves Maedchen! Полежите минут пятнадцать, отдохните, вздремните.
Накрыл Липу прохладной простынёй без запаха. Застучало в дверь. Доктор, громко:
– Подождите. У меня пациентка. Das Nacheinandertum…
Застучало настойчивей. Приоткрыл доктор дверь:
– Ich sagte doch: warten!************* Что? Тогда подождите там. Сейчас приду.
И вышел. Даже дверь не вполне прикрыл. Что не вполне по-немецки. Случилось что-то, а, Липа? Да, наверное, но мне не до того. С самою случилось… А что? Говорит: “не диагноз, а состояние”. Успокаивает… Хотя, такой успокаивать не станет, а так и брякнет: “А вот это уже не состояние, а диагноз”. Ну, ладно, Липа, пока ведь не брякнул. Может быть, вся наша жизнь – состояние, а смерть – диагноз. А может быть, и наоборот: походила-полежала с диагнозом – дальше лежи-летай в летальном состоянии.

СЕРДЦА ТРЁХ

Что это за голос такой какой-то не Липин? Может, это крапчатая Гертруда немо разглагольствует в стеклянном террариуме, мышек переваривая? А это чьи голоса?:
– Вот так, Коталин, играл я перед тобой в неуязвимого капитана, а теперь думаю: а на кой чёрт играть! Пусть знает, что победила. Недаром же, когда кто кого любит, это называется победой. Победой того, кого любят. А значит, кто любит – тому поражение. Любить – это поражение. Я проиграл. Прикажете уплатить?
А в ответ – грудной, с низинкою, с прихахатыванием голос, покусывается тигрино-змеино:
– Ничего я не поняла из вашей речи, Herr Kapitan. Что вы проиграли и кому платить? Я вам, во всяком случае, ничего не должна. Или вы другого мнения?
– Да нет, согласен. Не должна.
–  Ну вот, хоть это понял. А я не поняла: зачем же ты явился? Платить? Так расплачиваться придётся не со мной. А мною. Не мне ты проиграл – куда уж бедной циркачке. И кокаинистке, да? Нет, ты тому проиграл, кого я люблю. А кого я люблю, а, Флориан?
Третий голос, откровенно звериный:
– Р-р-р! Хра-а…
Грудной с низинкою и прихахатыванием:
– Помолчи, дурачок. Не рычи на г-на капитана. Он тут – ах-ах! – ни при чём!
И Липе от этого “ах-ах” словно вилкой по пустой тарелке заскребло – такое оно фальшивое и нахальное, да ещё и – это ж она этим “ах-ах” капитана Флориана унижает. А он, как тот зверь дрессированный, бича слушается. Нет, гадина, ты думала – так и будет? А будет вот как: взметнётся Липа с докторской кушетки, смахнёт на пол холодную простыню без запаха, запустит руку в стеклянный ящик с песком – выхватит крапчатую гадюку Гертруду и, распахнув дверь, швырнёт гадюку Гертруду в гадину Коталин:
– Куси! Куси её!
Чем хороша Гертруда: не надо её упрашивать. Повисла слёту горжеткой крапчатой на голой шее Коталининой, сама голову взвила и в щёку шипя поцеловала. Ахнула Коталин – уже не фальшиво, расширила зрачки на внезапную змею, застыла – не понимает. Зато капитан понимает – хватает змею за хвост, бьёт змеёю об стену, а Липу вшвыривает оплеухой назад, в медпункт. Шипит-рычит Липа в дверях – в чём мать родила:
– Падай, гадина, гаплык тебе! Поняла?
Поняла Коталин, что гаплык, хоть и не знала по-русски. Поняла – да и свалилась со звоном между двумя Флорианами – зверем, что на прутья, задыхаясь от рыка, кидается, – и капитаном, что тут же к упавшему телу, задыхаясь от спешки, кидается, отрывает змею от Коталин, отбрасывает гадюку в сторону, приподымает Коталинину голову:
– Ты жива! Не бойся – ты будешь жить!
Тут и Липа – в чём мать родила – к Флориану кидается. За руки его, за китель, за ворот от врагини оттаскивает:
– Брось её, – рыдает, – брось гадину! Это ты будешь жить! Это мы, мы с тобой…
Отбрасывает вон Липу капитан сквозь невесть откуда взявшегося Герцовича, а тот сбивает кулаком с капитана фуражку:
– Кто её тронет!..
И защитно обнимает Липу, под фрак её прячет. Не отвечает на удар капитан, подымает c палубы Коталин, на руки берёт, и несёт в докторский кабинет – мимо скульптурной группы «Липа-Герцович» – и на кушетку укладывает, с пола поднятой белою простынёй прикрывает:
–Где доктор? Бегите за доктором!
Но доктор сам уже бежит:
– Alle stehenbleiben!**************
Зашипела перекись водорода на укушенной щеке Коталининой. Очнулась циркачка, шепчет слабо:
– Флориан, ты здесь? Как хорошо! Как хорошо, что ты здесь, что ты со мной… и это уже навсегда… и я сейчас умру… как хорошо…
Кричит Флориан-капитан:
– Не умрёшь, не умрёшь – жить будешь... и я с тобой… и мы с тобой… и навсегда!
Рыдает Липа, лицо на груди у Герцога скрыв. Рычит Флориан-тигр. И только доктор Волькенштейн говорит преспокойно:
– Keine Panik!*************** Всё пустое – Гертруда не ядовитая. Я собственноручно ей жало удалял. А вам, Fraeulein Katalin, сейчас укольчик – обычный, успокоительный… А вам, Herr Florian von Habsburg, вообще здесь не место. Ваше место на капитанском мостике! Тем более, кажется, срочно отплываем в Белград… А вам, девушка, тоже укольчик. Да-да, доктор сказал укол – значит укол!
И по очереди – das Nacheinandertum ist Mutter aller Ordnung – колет соперниц в предхвостья, приговаривая:
– Что за день такой с утра! Там: трио гимнастов трио вывихов получило, тут: три сердца вывихнутых столкнулись, а кто пострадал? Бедняжка Гертруда.
И бросает мёртвую гадюку в окно в воду:
– Ничего не поделаешь: природа есть природа.
А Липе шип Гертруды предсмертный слышится:
– Знать, верно говорится: иной гадиной зверь подавится и змея отравится, х-х-ха…
Но заглушён шип шёпотом утешительным Герцога:
– Ты будешь жить! Мы! Мы с тобой…

БАБУШКА И КАРАБАС

Молча – спинами-хвостами – расходятся пациентки-соперницы. Кряхтя, привыкает к наложенным шинам вывихнутое трио гимнастов – Юра-Вера-Слава: не задалась репетиция, уж такой день с утра у доктора Волькенштейна и у директора Вараввы. Рвёт и мечет директор Варавва: ногтями рвёт красную бороду, в воздух синий Дунайский мечет крепкие славянские словечки:
– …………………… !
Тут ещё бабка Васса приковыляла, мозги сверлит:
– Ты ругайся-ругайся, внучек, да только не при бабушке. А то не видать тебе, как мы говорим, ни пирожка, ни сливовицы.
Сцепил зубы директор: ну и то, не при бабушке же. Вынул телефон, кнопки жмёт, и басом-Барабасом сурово:
– Цирк “Элефант”? Мне директора! Кто-кто? – Слон в пальто! Директор? Мне слонов. Не “каких”, а всех! Да, именно сегодня. Я не склеротик и не маразматик: да, договаривались на послезавтра, а надо сегодня. Сегодня же. В котором часу? Дай подумать: сейчас у нас 11, мы в Новом Саде отменяем… На это час. До Белграда – три часа по Дунаю. Вы там организуете зрителя. Всем будет сюрприз. Не пожалеете. Зрителей организуйте на 16:00, а слонов – на 17:00. Всё, до скорого!
Одобрительно кивает бабушка Васса:
– Ну вот, когда хочешь – можешь. Как солидный самостоятельный мужчина. И я тебе искренне от души советую: главное, не волнуйся, нервы вот так в кулак – во! Волю вот так в комок, во! И передохни, и перекуси, и стаканчик-другой сливовицы не повредит – а третий бабушке налей: так у нас говорят.
Усмехнулась красная борода, прикоснулась к бабкиному седому виску:
– Что б я без тебя делал, бабушка Васса!
И побежал “Венец Дуная” по Дунаю вверх, от Нова Сада да до Бела Града.

СЛОНОВЬЯ СВАДЬБА

Три часа бежал корабль до Белграда. Кажется, много, а серьёзно обстоятельств не меняет. Ну что: Липа и Коталин оклёмываются по каютам, Герцович верным сервусом Липе служит, а Коталин сама себя так-сяк порошочком взбадривает. Хоть и есть у неё два Флориана, да одному место – в клетке, а другому, как верно отметил д-р Волькенштейн, место на капитанском мостике. Гимнастов трио вывихи поглаживает, а директор, по совету старой Вассы, принял сливовицы стаканчик-другой, третий же бабушке налил. Успокоился малость, а то – бывают же такие дни.
И к снимку – даме – недоступной аристократке в боа собольем – так обращается:
–  Кому выступать, Урсула? Извини, что я тебя такой чепухой беспокою:  в самом деле, опустился. Но, если слоны не выручат, то это провал. Как в личной жизни.
Смотрит со снимка безучастно-элегантно-бледная дама в собольем боа:
– О, Варавва, какие пустяки! Разве ты можешь меня обеспокоить?
Не до Вараввы Урсуле, что на снимке, всегда ей не до Вараввы. Как звезде далёкой не до Земли. А не станет Земли – где тогда приземлиться лучу? Так и будет лететь, лететь, нанизывать парсеки, затем вернётся к звезде по закону искривлённого пространства. Ну и что? Это тебе кажется, будто звезда затем испускает луч, чтобы уткнуться лучом тебе в сетчатку, а через неё и в сердце. А ей, звезде, наверное, всё равно, где шарить лучом – световым щупальцем. Хочешь звезду – сам лети к звезде. А звезда может быть удалена бесконечно, тогда что?
Глядит Варавва на серебристый небесный глобус и думает: вообрази себя движущейся точкой и отправляйся в странствие по сфере. Ну, за звездой, а? И будет бесконечно возвращаться странствующая точка в исходную точку – в собственное сердце. А значит… а значит – там и звезда. Я тебе больше скажу: звезда и есть эта точка, сама себя ищет. А вот это что-то новенькое, Варавва. До сих пор ведь ты рассуждал так: если не ползать муравьём по шару, а комаром пролететь сквозь шар, то в новом измерении мгновенно обретёшь звезду… Эх, зря, кажется, я третий стаканчик бабушке пожертвовал: двумя тут не обойдёшься – непростая материя. Впрочем, все эти теории – одни только мечтания. Это как твоя магия: кажется, играючи, прыгает кудесник поверх барьеров, и нипочём ему законы естества. Но Урсула-то знает, что всё это фокусы. Хотя и самому иногда кажется: ну как это можно – распилить, например, Липу пополам, а вот она целёхонькая из цилиндра выходит. Э-э, полно вам, г-н директор. И третий стаканчик вы очень благоразумно бабушке отдали, чтобы не прибыть на место представления расслабленным.
Вот уже и холмы знакомые предбелградские. Слонообразные, кстати. Надо собрать труппу, из которой в строю-то на сегодня полторы калеки. Полторы-то полторы, зато Марта в порядке. Возьмём размером. И ударил Варавва в гонг: эй, труппа, выходи, кто не труп!
А не трупов-то и собралось: Марта Великая, Жо Чёрный, Бо Белый и супруги Зверж, которые по малым звероформам – по котятам, кутятам и морским свинкам. Н-да, негусто… Соображаем: невеста, два свата, они же шаферы, да + регистраторы бракосочетания. Можно ещё бабушку Вассу посажённой бабушкой посадить…
– Все всё уразумели? Ну, смотрите у меня!
И щёлкнул Варавва невидимым бичом.
Вот и пристань Белградская, вот и публика собралась – это у нас будут гости. А где же со стороны жениха? Не дай Бог, подведут – узнают они Варавву!
Удар гонга:
– Начинаем!
Выходит из-за Чёрного Цилиндра Марта. На ней трико в горизонтальную полоску. Из такого трико можно целое трио гардеробом обеспечить.
– У-у! Ого-о! – гудят зрители-гости.
Махнула рукой Марта, сама вздыхает:
–  Что же из того, коли жениха всё нет!
Утешает её бабушка Васса, кряхтя, на цыпочки встаёт, по бедру поглаживает. Смотрится Марта в зеркальце – ничего разглядеть не может: там один только нос отражается. В воду выбросила Марта зеркальце – не то, не волшебное, не волнуйся, читатель!
Тут стук раздался, будто в плиту железобетонную метровый гвоздь забивают.
Повела Марта ухом, и тоненько так:
– Кто-о там?
А из-за цилиндра дуэтом:
– Это мы – сваты!
Насторожилась Марта, прихорашиваться стала: причесалась крохотным гребешочком, бабушка Васса ей в косу бантик розовый заплела. Кинулась Марта зеркальце искать, вспомнила, что выбросила его в сердцах. Ну, и так сойдёт:
– Уже можно – заходите!
Явились из-за цилиндра Чёрный Жо да Белый Бо – восхищение показывают. Чёрный чуть за борт не свалился, аж Белому спасать пришлось. Спас, посмотрел на невесту – сам на палубу сел. Поднял его Чёрный за ворот, встряхнул, потрепал и вперёд под зад подтолкнул: иди, мол, сватай! А тот – не-не-не! – не решается. Обошёл со спины Чёрного, двумя руками к Марте его толкает. Осерчал Чёрный, оборотился, стал белого ловить. Ловил-ловил, да и сам попался. Договорились сваты: идём вместе в ногу. Идут и всё друг на друга поглядывают, чтобы кто-нибудь не смылся.
Дотопали до великанши, а та всё не докумекает: кто тут жених, а кто сват? Посмеяся Жо над Бо, Бо над Жо: кто жених – этот? Ай, не чуди, невестушка! Мы тебе такого парня высватали – пальчики оближешь! – и выставили оба большие пальцы. А потом, руки раскинув, стали показывать, каков жених: уши – во! – показал Жо. Нос – о! – сделал Бо. Да чего же ты, дурень, рассказываешь? – Ты ей фотку покажи: сразу сосватается. Пообыскивали друг друга – нету фотки: потеряли. А-а, чтобы я с эти олухом ещё когда-то на серьёзное дело пошёл! Ну, ничего, невестушка: ты ж нас давно знаешь – люди солидные. Если уж мы взялись! Сомневается невеста, призадумалась, пальчик на губы положила. Кстати, пальчик – размером в руку крупного младенца. Думает-думает – а сваты её уже за косу тянут, сами куда-то на пристань указывают: да вот же он, женишок: сам идёт, а я его первым заметил! Кто, ты первым заметил? Ха-ха! Ну, и так далее.
Оборачиваются зрители: кого он там заметил, шут гороховый? Шутят между собой:
–  Это на тебя, небось, Бранко?
Вызверился Бранко, от горшка два вершка:
– Слушай, Душан, будешь мне много звездеть…
Ну и так далее.
Но вот – ахая, раздалась толпа:
– Жених идёт!
Как такого не заметить: в цилиндре, во фраке, и миллион алых роз несёт в хоботе! Весомо ступает жених по причалу, асфальт под ним гнётся. Стал у трапа – на корабле трубы затрубили. И жених в ответ – положил аккуратно на трап розы, вздел хобот и трижды протрубил виват. А рядом с женихом такой человечек стоит малозаметный, лысенький и в курточке спортивной. Он жениха по боку похлопал поощрительно и конфетку ему в пасть забросил. Доволен жених, доволен дрессировщик, в восторге гости.
– Да, да, да, да! – кричит радостно Марта.
Хотела по трапу бежать к жениху, а тут бабушка Васса в бедро скребётся:
– Нельзя так, деточка! Надо же прибраться.
И тащат вдвоём Бо и Жо сундучище дубовый, с грохотом на палубу грохают, лбы утирают:
– Уф-ф…
Откинули крышку, фату вынули, белое платье – сами в нём попутно запутались. Стали наряжать невесту. А та так торопится, аж ножками по палубе топает:
– Скорей, скорей, быстрей, быстрей!
Одёргивает невесту бабушка Васса, дескать: скоро только кошки, а это же целый слон! А слон и сам в нетерпеньи топчется – причал ходуном ходит. Так что его тот лысенький тоже угомоняет слегка:
– Ша, Ямбо, скоро только козлы, а ты ж у нас целый слон!
И гость Бранко – от горшка два вершка – гостя Душана дружески подкалывает:
– Понял, Душан? Это целый слон, а скоро бывает только у вас, козлов.
– Будешь мне много звездеть…
Ну, и так далее.
Нарядили Жо и Бо невесту, взяли под локти, под коленки – нести к жениху хотели. Да уронили. Крякнула тоненько Марта, повела рукой в белой перчатке – отлетел Жо. Шевельнула ногой в серебристой туфельке – откатился Бо. Ступила на трап – а тут уже жених одно колено преклонил, хоботом помогает, на спину подсаживает. Села Марта на слоновий фрак, развернулся жених Ямбо и понёс невесту в ратушу расписываться. А зачем в ратушу, когда у нас и тут всё на мази, регистраторы на подхвате: это супруги Зверж с малыми звероформами. Вон, гляди: Пиф уже тетрадку в зубах принёс, а белая крыса Алиса – длинное перо гусиное тащит. Зажал жених отростком на конце хобота перо гусиное, расчеркнулся в тетрадке и положил пёрышко в пасть, да укололся – и выплюнул на причал, на асфальт. Подняла супруга Зверж обжёвки пёрышка, покивала сокрушённо:
– А невеста чем же распишется?
Вытащил супруг Зверж из кармана шариковую ручку, но гость Бранко его опередил: вынул ручку, да ещё сувенирную, янтарную, и забросил к невесте на женихову спину. Поймала Марта ручкою ручку, другой ручкой воздушный поцелуй отправила любезному гостю – от горшка два вершка. Вскинулся победно Бранко на Душана:
– Понял, козёл?
Ну и так далее.
Расписалась невеста в тетрадке, морская свинка Маринка лапку в чернильницу обмакнула – и подписи брачующихся припечатала. Хотела было тетрадку грызть, но супруга Зверж подняла хранительницу печати за холку и посадила себе прямо в декольте.
– Ю-ю-ю, – занюнила обиженно Маринка
А дрессировщица её по спинке поглаживает, на церемонию показывает:
– Смотри, Мариночка, как интересно!
А таки интересно: развернулся Ямбо, а к нему, точнее, к молодым, родственники движутся, мама Тумба впереди. Поднялась вертикально, хотела невесту обнять, но тут уж лысенький в курточке воспрепятствовал:
– Харэ, Тумба – хорошенького понемножку!
Ну, как хотите, поджала губку свекровь Тумба. А с боков дядюшки-тётушки двою-троюродные заинтересованно суются, хобота вздевают, монетами, конфетами, конфетти, бубликами молодых осыпают. И каждый почётным долгом считает марш Мендельсона протрубить, правда, разнобой получается, потому как всем слонам слон на ухо отродясь наступил. Тщетно вмешивается с пристани духовой оркестр с настоящим Мендельсоном: слонов не перетрубишь:
– Горько! Го-го-го!
И целует Марта кончик женихова хобота, и целует кончик хобота Марту в губы, и школьную загадку загадывает Бранко Душану:
– Между ног болтается – на “Х” начинается? – Хобот у слона, ха-ха!
Ухмыляется Душан:
– А про кого сказано: карлик-то карлик, да во-от с таким хоботом? – Про тебя, Бранко, го-го!
– Будешь мне много…
Ну и так далее.
Поздравили молодых родственники, гости, оркестр – и двинулись прочь от причала – жениху с невестою путь протаптывают. Окончательно раздалась толпа. Раздались визги: давка пошла. Вот ведь как иронически человек устроен: страшно, чтобы слоны не раздавили – так уж сами друг друга со страху подавим. Поднял Душан Бранку на плечи:
– Не мзди, малявка, прорвёмся!
И таки прорвались. А остальные уж – ховайся, как можешь! Тем более, что Душан для юмора одному слонику-малютке под хвост зажигалкой чиркнул:
– Секи, Бранко, вот прикол будет!
Да уж – это был-таки прикол. Затрубило дитя:
– Вой-вой-вой!
Переполошился слоновий народ, да как бросится наутёк по улице Крала Душана Могутного вгору, в центр Бела Града – и свекровь Тумба, и дядя Самбо, и тётя Румба, и сам жених Ямбо вдогонку: куда ж вы, родня? А лысенький в курточке – дрессировщик и тамада – только рукою махнул обречённо:
– Один такой козёл сто слонов распугает…
  И правда: несутся слоны, топочут, трубят, народ белградский по домам прячется, мальчишки яблоками кидаются, моськи лают, регулировщик свистком подавился, Марта-невеста орёт пронзительно:
– Ма-артин, где-е ты? Спаси свою Марту!
И вдруг – стоп, слоны: пробка на перекрёстке. Марта: бух со слона, а Жо и Бо тут как тут. Ревут слоны, ревут клаксоны, ревёт рупор с крыши:
– Всем сохранять спокойствие! Это цирк. Ситуация под контролем…
Катятся с горки Жо и Бо, Марту под руки волокут, с кручи втроём прыгают. Прыгнули – огляделись – лодка рядом. А из лодки –  плюсь! –  Мартин, морячок коренастый. Подхватил Марту на руки, перенёс в лодку бережно, оттолкнулся веслом, да и поплыл вдоль по Дунаю. Машет Марта платочком, плещут в ладоши Чёрный Жо и Белый Бо, кунаки верные. Умыкнули невесту.
И снова грянул оркестр Мендельсона.
Улыбается бабушка Васса с уплывающего корабля вслед уплывающей лодочке, сама вздыхает:
– Хорошо-то как! Всем людям счастье, один ты у меня, Варавушка, из-за той крали с картинки, весь век бобылкуешь…
– Не говори, бабуля…
Хватил Варавва третий стаканчик: тот самый, бабушкин. И слеза по бороде катится.


*  “Битва слонов”, Николай Заболоцкий
**  Ваш завтрак, г-н Бисмарк! Очень вкусно… (нем.)
***  Откушайте, г-н Бисмарк! (нем.)
****  Налетай, детушки… (нем.)
*****  Что слишком – то не на здоровье (нем.)
******  Ты умрёшь сегодня, а я уж завтра (нем.)
*******  Очередность – мать порядка (нем.) Ср: “Всякому овощу – своё время”, “Цыплят по осени считают” или “Не лезь поперёд батьки в пёкло”
********  Ну вот, Гертруда – твой черёд! (нем.)
*********  Ложитесь (нем.)
**********  Смелее (нем.)
***********  само собой разумеется (нем.)
************  Чистота – залог здоровья (австр.-нем.)
*************  Я же сказал: подождите! (нем.)
**************  Всем оставаться на местах! (нем.)
***************  Без паники! (нем.)
_________________________________________

Продолжение: http://proza.ru/2011/04/01/848