Записки маленького человека. Мама

О моей матери мне писать трудно. Мое восприятие её и наши отношения в зрелые годы накладывают свой отпечаток на детские воспоминания.

    Тут я должна сделать небольшое отступление. Как-то случилось, что я и мои самые близкиие «университетские» подруги  заговорили о наших матерях и, может быть впервые, озвучили кощунственную мысль: мы не испытываем к своим матерям того чувства, которое воспето в литературе. Да, мы выполним свой дочерний долг, но душевно, психологически, интеллектуально мы очень далеки от них. И даже это, возможно, не главное. Всю жизнь наши матери были недовольны нами, пытались навязывать своё представление о жизни, которое в корне расходилось с нашим и вызывало отталкивание. Мы не ставили под сомнение любовь матерей к нам, но их любовь носила какой-то давящий, гнетущий характер. Всем нам было тяжело общаться с матерями. В наших отношениях не было простоты, легкости и…  любви. Конечно, понимание этого пришло уже в годы, когда мы стали не просто взрослыми, а уже совершенно зрелыми людьми. (Интересно, что когда я высказала  эти мысли моей подруге уже взрослых лет, она пришла в негодование. Ей, так любившей свою маму, так рано её потерявшей, этот жизненный вывод показался ужасным. Для неё не-мыслимым было не ценить, не любить свои корни, свой отчий дом, подвергая  эти святыни разъедающему анализу.)

     Итак, моей маме было около 32-х лет, когда родилась я, ребенок от второго брака. Первым  был Юра, еще довоенный. Его отец, мамин первый муж, погиб во время войны. По маминым рассказам, её первый брак был очень счастливым, муж её холил, баловал, был старше на восемь лет и все трудности быта брал на себя. По профессии электрик, он был человеком в те времена нужным, ему предоставили квартиру с удобствами в центре города. Таким образом, мама в молодости жила в условиях комфортных, какие тогда не все имели. Но в оккупацию дом их сгорел: немцы, уходя из Сталино, подожгли много зданий в центре. Вместе с маленьким Юрой она перебралась в коммунальную квартиру на 2-ой линии, где ей выделили одну комнатку. И хотя комната была не очень большая, но в квартире был водопровод, канализация и центральное отопление, чем тогда, как я уже говорила, обладали немногие. Когда же она вышла замуж за моего отца, то он перевез её на 14-ую линию в тот дом, который я помню с детства. Бытовых условий здесь не было никаких: вода в колонке чуть не за полкилометра, печка дровяная, туалет во дворе. И все же мама переехала сюда, потому что отец мой не хотел жить с соседями в коммунальной квартире. А про отсутствие  удобств она и не думала: считала, что муж все обеспечит, не знала, что мужья бывают разные и её второй супруг – далеко не её первый.

      Жизнь круто изменилась. На мамины плечи легла вся забота о доме и семье, а тут ещё я родилась.

     Однако какие бы трудности маме ни пришлось переносить, я помню, что в нашем бедном доме всегда была чистота и порядок. К праздникам делалась генеральная уборка: мама белила потолки, стирала и крахмалила гардины, скатерти, разные салфеточки, которые призваны были украсить нашу жизнь. Мама хорошо готовила, и еда у нас всегда была простая, но вкусная.

    Одно из первых моих воспоминаний связано с мамой. Уже вечер, на улице темно, мы с мамой одни. Почему-то  Юра не принес воды (воду носили ведрами из колонки), и мама должна сама идти за водой (надо было говорить: по воду, много позже я прочла у Л. Гурченко, что так говорили и в Харькове). Я боюсь оставаться одна. Мама говорит, чтобы я закрыла дверь на щеколду, а когда она вернется, я ей открою. И боятся мне нечего, так как я буду за закрытой дверью и «цыгане меня не заберут» (почему-то я боялась именно цыган?!). Так я и делаю, то есть закрываю дверь на щеколду, но мне этого кажется мало, и я прячусь под кровать на всякий случай. В ужасе я лежу под кроватью и жду. И вот раздаётся стук в дверь, но я почему-то уверена, что это не моя мама. Мне становится не просто страшно, а жутко. Стучат долго, а я все сижу под кроватью. Потом за дверью начинают кричать, я узнаю мамин голос и пытаюсь вылезти из-под кровати, но не тут-то было. Волосами я зацепилась за сетку кровати и вылезти не могу. Я рвусь, а волосы не пускают. Пришлось оставить клок волос на сетке, и наконец я открываю дверь моей рассерженной маме.

     У мамы, видимо, не оставалось сил, чтобы заниматься со мной играми. Когда я приставала к ней, что мне скучно, почему-то она говорила странную фразу: “Найми музыкантов”.

    Нежностей и сантиментов в нашей семье не разводили. Может быть, это происходило оттого, что слишком суровыми были условия жизни и некогда было выработать нежный подход к ней? А может, это связано с маминым характером или с теми нормами отношений в семье, которые она усвоила с детства. Её любовь ко мне проявлялась в вещах практических. Так, к моему дню рождения  обязательно пеклись пироги, к окончанию учебного года мне дарили интересные книги. Если я заболевала, мама не ленилась сбегать на рынок рано утром, чтобы купить для меня курицу или клюкву для киселя, который считался в нашей семье исключительно полезным для больного. У меня с детства был плохой аппетит, и мама, пытаясь хоть как-то впихнуть в меня необходимые витамины, давила вручную для меня соки из винограда, яблок, морковки. Могу сказать, что мама старалась заботиться обо мне изо всех сил.

    Сейчас я, конечно, понимаю, что мне многое не привили в детстве, что воспитание я получила плохое. Но обвинять в этом мать, предъявлять ей какой- то счет было бы глупо и неэтично. Она воспитывала меня так, как могла. Её культурный, образовательный уровень был не особенно высоким, а тяжелая материальная, бытовая, личная жизнь не давали возможности его повышать. А в той среде, где мы жили, её образованности ей хватало. Больше того, мама считалась культурной женщиной. Например, она была большой театралкой. Помню, что мы с ней очень часто ходили в театр по контромаркам, особенно  на оперетты и балеты.

     Вообще, мне иногда кажется, что я росла как трава, но, наверно, это будет несправедливым по отношению к моей маме. И в конце концов, человек сам ответствен за самого себя, родители могут только поставить на крыло, а лететь ты должен сам. Я благодарна своей матери, что при всей нашей бедности она дала мне возможность за-кончить одиннадцать классов, а потом ещё пять лет университета фактически содержала меня, великовозрастную деву.

     Сейчас, когда я пишу эти заметки и размышляю о жизни моей матери, я понимаю, как мало личного счастья, благополучия и человеческих радостей пришлось ей испытать. С тринадцати лет она ото-рвалась от родного дома: поступила в медицинское училище и жила в общежитии, работать начала с шестнадцати, её первое замужество было коротким, война прошла по её жизни, разрушив семью и лишив Юру отца. Второй брак, с моим отцом, был несчастливым, принесшим ей горькое разочарование. Она осталась одна в сорок два года. Все силы она отдавала, чтобы как-то прокормить, одеть и обуть меня, да и Юре ещё требовалась поддержка. Было не до личной жизни.