Д. Ш. Б

                Премия
            
                К  моей великой радости у Виктора Алексеевича всё обошлось без ожогов и травм. Бороды, правда, своей знаменитой лишился. С одной стороны она здорово обгорела, а с другой он волосы сам вырвал, когда прилипший к ним уголь отдирал. Всё-таки бочку с водой на него надо было вылить чуть пораньше. Опоздал, ёк-ковылёк. Так что жалкие остатки бороды он сбрил. Но усы оставил. Конечно, теперь на Илью Муромца он не тянул. А вот на казачьего есаула, пожалуй.               
               По нашей аварии было проведено расследование. Этим занимались инженер по технике безопасности и наш заведующий мехцеха. Я написал объяснительную записку на имя директора шахты. После этого сразу же последовали оргвыводы. Мне в устной форме было запрещено приближаться к кузнечному горну. А Виктору Алексеевичу приказом по шахте был перенесён отпуск – с лета на зиму. Меня это страшно угнетало.  Я даже спать плохо стал. Но когда дежурный электрик отключил вентилятор от моего горна, я понял, кого наказали по настоящему. Подумаешь, какой-то отпуск перенесли. Тут работать -  вообще не дают.               
            И хотя, Алексеич сильно переживал из-за отпуска, долго на меня не дулся. Старик оказался незлопамятным. Буквально дня через три, он, как будто ничего и не было, упоённо рассуждал со мной о войне, идущей где-то в далёком Вьетнаме, и ворошил милую своему сердцу старину.
                Приближались майские праздники. У парадного входа в контору, шахтный парторг установил новый стенд. Вернее, устанавливали его я и плотник из стройцеха.  Парторг руководил. Стенд был ещё пустой. Только  заголовок - «Лучший по профессии». Вскоре появился фотограф. Он снимал на рабочих местах знаменитых специалистов своего дела. Побывал  и у нас в кузне. Сфотографировал за наковальней моего учителя. Но когда стенд оформили, фотографии моего наставника на нём не оказалось. Мне будто кто в душу плюнул. Я к старику. Но Виктор Алексеевич разговор не поддержал. Буркнул только: «Пусть там всякие хаменки  висят».               
          Этого «щирого хохла» Хаменко, я знал. Он работал слесарем в котельной. У парторга и шахткома  был в большом авторитете. С самим директором шахты за руку здоровался. А кто с ним работал, отзывались о нём плохо: «Лодырь и интриган, каких свет ни видывал». И ещё: «Когда Хаменко родился, все евреи Винницы заплакали». Любому начальнику умел пыль в глаза пустить  и  равного в этом  ему на шахте не было. Да я и сам видел. У нас в кузне уголь закончился. Я пришёл за ним в котельную. Ребята что-то там делали с насосом. А Хаменко - спал в душевой. Вдруг  главный механик залетает. Как заорёт на слесарей: «Когда запустите?!» Хаменко шмыг из душевой за котёл. Через секунду выходит. Руки по локоть в солидоле - перед собой держит. Харя умная, озабоченная. Артист.               
          Ценные подарки, путёвки бесплатные, премии  на него, как из рога изобилия, сыпались. Начальство его очень ценило. К тому же считался непревзойдённым специалистом в плане подготовки к зиме. В середине лета создавалась бригада. Хаменко  был у них за старшего. Вскрывали коллектор, меняли прогнившие трубы, подваривали прохудившиеся. За неделю до указанного срока он докладывал директору о стопроцентной готовности. Но в самые холода то погрузку заморозят, то рабочую баню. Сколько раз нам холодной водой мыться приходилось. Директор рвёт и мечет:
- Где Хаменко?!
- В отгулах.
- Сейчас же отозвать!
           А его и отзывать не надо. Он как раз сегодня на шахту приехал, взносы партийные заплатить.  Глядишь, к концу рабочей смены  вода горячая в бане пошла. Хаменко – честь и хвала. Но сколько веревочке не виться, а конец всё равно будет.  Да и не дураки  ведь кругом. Кто-то подсмотрел за ним. Оказывается, он какие-то хитрые заглушки между труб ставил. И в таких местах потаённых, что нормальному человеку  в голову не придёт. Но ничего не изменилось. Он так же заседал в президиумах на собраниях, так же получал ценные подарки, летом в санатории ездил. А на соседней шахте один проходчик «Почётную грамоту» свою порвал и парторгу под ноги кинул. Такой же вот   Хаменко  у них,  тоже  грамоту получил, но в отличие от  проходчика  ещё  и 35 рублей к ней. Потому-то и не захотел мой учитель, среди  таких вот «хаменок»,  на почётной доске быть.
               Перед самыми майскими торжествами меня вызвал к себе заведующий мехцеха.
- Русич, я тебе премию выписал. После обеда можешь получить в кассе. Да языком не трёкай никому, люди по  заслуженней  тебя есть.
                Как потратить, вдруг ниоткуда взявшиеся деньги, я решил сразу. Половину отдам Виктору Алексеевичу. Ведь если  не он, до сих пор бы на побегушках  был. А второй, своей половиной, перед пацанами  шикану.
Ровно в 13.00 я стоял возле кассы. Кассирша выдала мне три новенькие десятки. Хрустящие. Без единой морщинки. Мне даже перегибать их, стало жаль. Червончики нёс в руках. На полпути к мехцеху  меня встретил наш начальник.
- Ну что, получил?
- Получил.
-Давай сюда.
- Чего?
- Деньги давай.
           Я недоумённо смотрел то на него, то на выданную, первую в моей жизни премию. Из моих рук деньги он взял сам. Быстро сунул их в брючный карман. Потом вытащил из своей спецовки три грязных полуистлевших рубля.
- Это тебе на подоходный налог. Возьми. Ну, чего смотришь? Иди, иди! У вас там работы невпроворот!
                .   
                               
                Д.Ш.Б.

              Повестка мне из военкомата пришла. На отправку. Батя мой сам за нее у почтальонши расписался. Радостный. А матушка плачет. И что плакать? Ведь как с шанхайскими ребятами подерёмся на танцах, весь вечер причитывает: «Когда ж тебя в армию заберут?! Когда ж тебя в армию…» Так вот она, повесточка - то, чего плакать? Не понимаю я, этих женщин. Горе какое – слёзы. Радость – вообще в  три ручья ревут. Не зря про них говорят – слабый пол. А в  армию -  я  и сам рвался. Пятерых дружков туда проводил. Уже от трёх и  письма мне пришли. Служат. Я уже  волноваться стал – забыли что ли про меня в военкомате? Последние полгода каждую ночь о ней, родимой, думал. И где я только в своих мечтах не служил: и в десанте, и на флоте. А в  детстве ещё, начитался про Карацупу, так одной границей только и бредил. Даже щенка себе завёл. И тоже Ингусом назвал. Да сожрал его наш сосед, старый туберкулёзный уголовник. Я его даже поджёг. Вовремя потушили. Это надо же было до такого додуматься, ведь нас в бараке том, восемь семей жили. А тут его вскоре и зарезали. Свои же дружки, у мословской голубятни.
               На приписной комиссии так и сказал, желаю служить на границе. А военком дядька строгий, исподлобья  зыркнул на меня и говорит: «Ты призывничок  теперь желания свои забывай. Служить будешь там, куда пошлют». Но  пометочку  какую то в личном деле всё-таки сделал. Хотя, в какие войска идти мне  по большому счёту  было без разницы. Только бы не в стройбат. Упаси Бог!
                На следующее утро проснулся ни свет ни заря. Но матушка  моя встала ещё раньше. На кухонной плите уже жарилась картошка. Проснулся с каким-то радостным и одновременно тревожным чувством. Но тут же вспомнил – послезавтра в армию. Тревога сразу ушла. Я  вскочил с постели  и  стал делать зарядку. Странно, раньше,  я её никогда  не делал. Даже в поселковый парк сбегал и  в фонтане искупался.
            «Поешь перед работой, я тебе картошечки пожарила»,- глядя куда-то  сторону, сказала мама, когда я вернулся из парка. Есть мне не хотелось. «Какая картошка? Какая работа? Мне в армию послезавтра, Евдокеюшка моя»,- помахал я перед её лицом повесткой. Она посмотрела на меня такими родными, такими до бесконечности добрыми глазами..,  из которых вот-вот хлынет ливень. «Всё! Всё! Всё! Всё! Я  на шахту побежал! Мне ещё рассчитаться надо, деньги получить, с мужиками проститься».
              Расчёт я оформил быстро. А вот с деньгами вышла заминка. «Завтра на общем собрании получишь»,- сказала мне кассирша, – всей шахтой тебя провожать будут, Русич. К нам ведь в  основном из армии приходят, а ты вот в армию».
         Утром в общую нарядную шахты набилось много народа. Меня вызвали на сцену. В первых рядах сидели фронтовики. Их тогда на шахтах много работало. Первым выступил директор. Он поздравил меня с предстоящим уходом в ВС СССР. Пожелал успешного прохождения службы. И под конец выразил надежду, что после демобилизации я вернусь на своё родное предприятие. Да, так и сказал: «Выражаю надежду». Потом выступали фронтовики. Давали свои наказы. Последней поздравила меня комсорг. Наша. Поселковая. Я её ещё по школе помнил. Правда, она года на четыре старше меня была. Женщина красоты необыкновенной. По ней все парни в школе «сохли». Даже одно время и я. И до сих пор не замужем. Странно. Она вручила мне конверт  с деньгами и электробритву «Харьков».
В последних рядах среди женщин я увидел свою матушку. Она опять плакала. Удивительное было время. Поэтому и служба у меня прошла на одном дыхании.

          … Служить я попал в хабаровский край ( Есть там такой городишко – Советская Гавань, в  морскую пехоту. В отдельный десантно-штурмовой батальон. До чего же моя страна огромная! Полторы недели нас туда везли. И горы, и степи, и тайгу - всё видел. Только по берегу Байкала целый день ехали. Величественное, изумительно-красивое, нет, язык не поворачивается его озером назвать.
        В батальоне нас разместили отдельно. В карантине. И началось. Каждое утро марш-броски по 10 км. Подъём по тревоге через день. Поначалу мы все приуныли. Но потом как-то незаметно втянулись. После присяги нас раскидали по ротам. Но легче не стало. Так же по утрам марш-броски с полной выкладкой. Каждое воскресенье спортивный праздник. Во взводах поочерёдно то стрельба со всех положений, то рукопашный бой, то десантирование на берег – в любую погоду.
           Сейчас вот почитаю газеты, посмотрю телевизор – жуть берёт. Что же ты, лымарь кукуевский с моей Родиной и армией сделал?!!  Из таких исполинов всю кровь выпустил. И последыша такого же оставил. Наверное, здорово преемничек в дерьме извалялся. Ишь, как малину твою воровскую стережёт, как  мой  Карацупа    границу. Интересно, что его фамилия означает – путь или путы.
            Перед отбоем час личного времени по уставу положен. Да проспал я его у койки на табурете. А ведь письмо своей девчонке написать собирался. Тут команда: «Строиться на вечернюю поверку!». После неё отбой. Засыпали мы мгновенно. Но я пересилил себя и, как сомнабула, поплёлся в ленинскую комнату писать письмо. А она – «дедов» полна. Расслабляются. Они уже третий год дослуживали. «У тебя что, солобон, с головёнкой плохо  или отбоя не было?» -  прогудел огромный белокурый парень. Для меня его вопрос прозвучал как сплошное «О». Этот исполин родом был откуда-то из-под Вологды. Силищей обладал неимоверной. Двухпудовки игрушками для него были. В его лапищах они смотрелись гирьками, какими корейцы лук вешали на городском рынке. Я  вроде тоже не маленький, но он был на две головы больше меня. «Во попал! -  пронеслось у меня в сознании, - Что же теперь со мной будет? Ну, пойдём. Бойцов спать уложишь» - обнимая меня за плечи, продолжал гудеть старослужащий.- «Стручки, подъё-ом!» - рявкнул кто-то из «дедов». Ребята моего призыва тяжело посыпались со второго яруса кроватей. Дождавшись пока «деды» улягутся, я скомандовал своим годкам: «Равняйсь! Смирно!» И мы  все вместе:   «Дембель стал на день короче, всем «дедам» спокойной ночи!» Затем я строевым шагом подошёл к электровыключателю и доложил: «Товарищ выключатель, морпехи такого-то года,  такого-то месяца призыва, отдыхают». И выключил свет. Не скажу, что это приносило нам большое удовольствие, но к чудачеству наших дедов мы относились с юмором, прекрасно понимая, что наступит и наше время. И мы станем такими же «дедами». И чудотворить будем наверняка так же.
         Своих «стариков» мы уважали. Да и как их было не уважать. При первом нашем десантировании мы, салаги,  так воды нахлебались, что весь берег облевали. А они в атаку пошли. Сопка справа, сопка слева. Морпехи вперёд!!! Во взводе разведки «старички» через одного с десяти метров штык-нож чучелу меж глаз вгоняли, по самую рукоять. Были и такие, что под водой могли по три  с половиной минуты находиться, и безо всякого воздуха. Ну и как после  этого их не уважать. Да мы им в рот глядели. От них к нам перешло чувство постоянного ожидания  какого-то  сверхсекретного приказа. Вот-вот он будет отдан, и нас задействуют в  какой-то боевой операции. Особенно это чувство обострялось во время крупных учений. Говорили об этом мифическом приказе всегда в шутливой форме. Но под этой формой чувствовался мощный фундамент. Я уже по второму году служил. После очередной высадки на берег, мы совершили марш-бросок вглубь территории «противника» на 25 км. Боевая задача была выполнена. В норматив уложились. Командиры расставили посты. Была отдана команда «принять пищу». Мы заскрипели штык-ножами, вскрывая банки с тушёнкой. «И чего бегаем зря? - начал кто-то из недавно прибывшего к нам молодого  пополнения. -Бодануться бы с американцами». - «С кем там бодаться, они с вьетнамцами-то никак справиться не могут», - поддержал салажонка кто-то из его товарищей.
 - Набрали одних евреев.
 - А причём здесь евреи-то?
 - Как причём? У них винтовки с кривыми стволами.
 - Как это?
 - Как-как. Из-за угла стрелять, не высовываясь.
 - Хо-хо-хо! – лениво хохотнули старички.
 - Китай причесать надо. Обнаглели узкоглазые, - на полном серьёзе проговорил старослужащий Серёга Лифанов, один из лучших  снайперов батальона.
Родом он был из уссурийского края. И хотя, в его лице явно угадывались азиатские черты, китайцев он не жаловал.
 - Чего ты там жрать будешь? Они уже  всех воробьёв своих поели.
 -Да я их самих жрать буду. А что, натру  макушку чесноком, и вперёд. Да, тулячок?! – неожиданно обратился он ко мне.
      Вдруг, как наяву,   у меня пред глазами возникла картина:  я в удушающем захвате отключаю китайца и тру его макушку головкой чеснока, и  одновременно выбираю глазами место откуда начать. Вся моя требуха полезла наружу. Меня затошнило. «Деды» грохнули так, что мощное эхо ещё с полчаса носилось от сопки к сопке.
               
               
               
                Приказ №1 
       


      «Всё. Амба. Отслужил. Неужели  три года прошло…» - ворочаясь на своей койке после отбоя, думал я. Воспоминания детства, юности, проводы в армию, события первых дней службы, перемешиваясь между собой, хлынули в моё сознание и заполонили его. Я старался на чём-то сосредоточиться, но мне это плохо удавалось.
«Почему меня в детстве Чичей звали?.. Командир вчера опять уговаривал  на сверхсрочную остаться… А друзья мои уже год как на гражданке. Мать пишет, многие переженились. А у Камня, дружка моего, сын родился. Интересно, кто у него жена? Надька-то и года не прождала, замуж выскочила. Да что там, на гражданке, девчонок мало? Вот и командир мой говорит…»  Всплывший опять в моей памяти каперанг, вернее произошедший с ним вчера разговор, придал моим мыслям какую-то стройность.
           - Поверь мне Русич, этот дембель, только сейчас важная веха в твоей жизни. Придёшь на гражданку, женишься. Специальности нет – в армию-то со школьной скамьи пошёл. А семью кормить надо. Здесь же ты на всём готовом. Да и девчонки на судоремонтном – рахат-лукум. Так что не спеши. Подумай. Время ещё есть.
      Нет. Командир, конечно мужик стопудовый. Вояка. Но не нужны мне здешние девчонки, меня своя  ждёт. Три года уже. Завтра с годками простимся со Знаменем батальона, а там может, и с первой партией домой поеду. Вдруг та, почти забытая, последняя ночь перед моим уходом в армию, ночь прощания с моим Галчонком, встала перед глазами во всех подробностях. Да-а. Принаглел  я тогда. Борзонул маненько. Она аж заплакала. Обняла меня: «Чича, милый, не надо. Я дождусь тебя. Обещаю. Честно дождусь» - у меня и крыть нечем стало. 
 «А чего меня Чичей в детстве звали? Из-за фами…»
- Морпехи  подъ – ё-ём!!! Тревога-а-а!!! – как резаный заголосил дневальный- салажонок.     - Выходи на плац строиться! Мать честная! Начал службу ночной тревогой и кончаю марш-броском.
                На плацу перед стоящим по стойке «смирно» батальоном дежурный по части доложил «бате»  о стопроцентном  построении личного состава. Командир зачитал нам приказ о  «готовности №1». Потом отдал команду «вольно» и доложил обстановку: Где-то там, в Чили, какой-то генерал Пиночет, свергнул лояльное нашему государству демократическое правительство. Ба-бах! Батальон в едином порыве сделал шаг вперёд. 350 подкованных, от 45 до 47 размера морпеховских сапог приложились так, что плац качнуло, как десантную баржу. «Батя» обмяк.
- Верю, верю сынки, что Русский Флот не опозорите!
Весь подобрался.
-Батальо-о-он!!!- Равня –а-а-сь!! Смирно! К торжественному маршу! С песней! На одного линейного дистанция! Управление прямо! Остальные напра-а-аво! Шаго-о-ом! Арш!
- Наверх, вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступа-а-ет!!! – 350 лужёных глоток рыкнули так, что в казарме зазвенели стёкла.  Плевать нам было  на Чили, на Пиночета, на свергнутое им лояльное нашему государству демократическое правительство. Но, если будет отдан приказ…  Мы в куски порвём и Чили, и Пиночета, и свергнутое им,  лояльное нашему государству демократическое правительство.    До кучи.
               
 


                Яшка Шубин
               Девчонка дождалась. Честно дождалась. Хорошая она у меня. И семья у них хорошая. Большая, дружная. Правда, старшие братья и сёстры по всему Союзу разлетелись. Но на свадьбу нашу все съехались. К себе жить зовут. Кто на юг, кто на север. Сам бы я и не против. Но понимаю, никуда она от своих  стариков пока они живы, не уедет. Последыш. А тёща  какая красивая! Хоть и за шестьдесят уже. Мы когда ездили в их родную деревню  на свадьбу родственников приглашать, так вся деревня сбежалась – подруги тёщины. Ну, как она там поживает? Как здоровье у Павушки нашей?
Надо же, Пава, Павушка. Это её в молодости, по - уличному  так звали. А моя-то – вылитая мать. Павушка.
             Свадьба весёлая была. Три дня гуляли. Четыре догуливали. Тётки мои из Рязани приехали. Все в панёвах - это одежда такая женская, древнерусская. Яркая, но глаз не режет. Приятная. Из института почти весь курс её гулял. Девчонки все красивые. Но моя -  все равно лучше. Правда, в первый день обиделся я на неё. Она когда с моими тётками под гармонь  плясать пошла, то частушку спела:
               
               
                Мой милёнок из Рязани.
                Целый дуб  с двумя глазами.
                Людям дивно, а я рада.
                Сила есть – ума не надо.
    Но дулся недолго. А ночью – совсем забыл.
                Куда работать пойти – голову себе не забивал. Вот она, рядом, родимая. Я когда на шахту после службы первый раз заехал, сразу в кузню пошёл. Виктора Алексеевича уже там не было. Умер. Полтора года как. Царство ему Небесное, местечко светленькое. Хороший человек был. А кузнец какой! Таких уже нет.
       Работали в нашей кузне два мужичка средних лет. Совсем мне незнакомые. Я к горну подошёл. Поворошил кочергой уголь. Как дал мне по ноздрям этот  ни с чем не сравнимый запах раскалённого добела железа! Сразу всё вспомнил. Как будто и не отходил никуда от наковальни. Зря тогда комбат сказал, что у меня специальности нет. Есть. Да ещё какая.
            На шахте меня не забыли. Даже сам директор при нашей встрече сказал: «Теперь я за кузню спокоен». А комсорг наша так замуж и не вышла – и куда поселковые холостяки смотрят?!
              Но не стал я кузнецом работать. Платили там мало. А у меня семья  теперь. В саму шахту пошел. Под землю. Я ещё до армии, когда здесь работал, втайне от начальства туда спускался. Но дальше руддвора не ходил. Не хотел мужиков подводить,  с которыми в клеть садился. Шум бы какой пошёл, если б начальство узнало. На весь Мосбасс один малолетка ведь был.
           Взяли меня на участок РМУ крепильщиком. Они монтировали и демонтировали лавные комплексы. Этот комплекс – вещь занятная. Проходчики нарезают монтажную камеру. В неё завозят секции крепи – это такие трёхтонные махины. Плоское основание. На нём крепится домкрат и гидравлическая стойка – по сути, такой же домкрат. Нижним концом она упирается в основание, а верхним – в перекрытие, которое держит кровлю над головой. Домкрат цепляется за конвейер. И вот таких секций крепи штук сто монтируют. Комбайн угольный поставят, когда он шнеками срежет ленту угля. Машинист комплекса опускает перекрытие и домкратом выдвигает секцию крепи на освободившееся место. Так и ползёт этот комплекс, пока весь угольный пласт в лаве не выработает. Что ж за светлые головы это чудо придумали? Раньше ведь одним деревом крепили. Теперь моя задача – в новых лавах монтировать комплексы, а в отработанных – демонтировать их.
                Когда первый раз в бригаду пришёл, они демонтажём занимались. Лебёдкой выдернули секцию крепи. Я сразу в завал – крепить полез. И вдруг ...  как мир перевернулся. Тяжесть неимоверная и будто кто-то душит меня. И я задыхаюсь. В груди  вместо сердца  -  кузнечный молот стучит. Вот-вот пробьёт грудную клетку. И темнота. Сколько это продолжалось, не знаю. Ребята говорили с полчаса. А я даже испугаться не успел. Вдруг, стало легче дышать. Яркий свет бьёт  в лицо. Бригадир напялил  мне на голову свою каску  и сунул в рот дымящуюся сигарету. При этом он что-то кричал, но слов я не понимал. Только он успел мне правую руку освободить, как сверху закапал песок. «Всё. Крышка» - пронеслось в голове. Сознание стало ясное-ясное. Это ведь меня глыбами породы завалило, а за ней песок. Бугор намотал мне на руку канат от подвальной лебёдки и выдернул ей меня, как морковку из грядки. В ту же секунду кровля вторично рухнула, но уже песком.
              Сижу я на лавных рештаках  босой, с сигаретой в зубах. При каждой затяжке дым  то красный, то зелёный. И меня это страшно забавляет. Горный мастер бегает вокруг и орёт: « Не говори инспектору, что я с вами был! Не говори…» Я вдруг как гаркну: «Е…у  я  твоего инспектора вместе с вашей шахтой!!!» Он  аж на три метра отпрыгнул. Бригадир засмеялся и говорит: «Да нет, дружок. Раз  с Яшкой Шубиным познакомился, бояться нечего. Теперь шахта - твой дом родной».
    
 
Много позже я спросил у него:
- Про какого Яшку Шубина ты тогда толковал мне?
 - Да от стариков, мальчишкой  ещё эту историю слышал. Завалило вот так же в лаве  как-то всю смену. Неделю искали. Всех откопали, всех нашли, а Яшка пропал. Нету… Куда он подевался – не понятно? Ты когда-нибудь гул в кровле слышал?
-  Слышал и не раз  - геологи говорят, известняки садятся.
- Не-ет. Это Яшка Шубин нам знак подаёт. Предупреждает.
               




                Дон Кихот

                Квартиру нам дали. На втором этаже. Двухкомнатную. С балконом. С лоджией на кухне. Вся шахта этот дом строила. Кто в отпуска, кто в выходные. А когда квартиры распределили, мы из них вообще не вылезали. Каждому хотелось первому новоселье справить. Я в тот год  как пьяный от счастья ходил. Надо же было так совпасть. И новоселье. И аттестат в вечерней школе получил. И жена – вот, вот родит.
             Заставила меня моя Галина Ивановна всё-таки в ШРМ учиться пойти. И что самое удивительное – закончил её прилично. Когда аттестат жене принёс, она посмотрела и говорит: «Я всегда подозревала, что мужик ты умный. Но чтобы до такой степени…» Вот же язва, даже похвалить по-человечески не может. Всё с вывертом, с закидоном каким-то. А почему? Да потому что беременна она была. Я ещё тогда заметил, что женщины в это время уж очень необычными и красивыми становятся. И не только моя. Вообще все. Я не о 90-60-90 говорю. Здесь другое. Цвет глаз ярче, насыщенней. Взгляд томный, загадочный. Как будто тайну какую знают (хотя, тайна эта на полметра спереди торчит). Во всех движениях плавность, изящество. Но и чудотворить начинают так, что мало не покажется. Вот, у дружка моего, Камня. Когда жена вторым забеременела, то ей дёгтю захотелось. И зачем он ей понадобился? А муж бедный не знает, что это за дёготь такой. Все магазины обегал. Даже в район ездил. Спасибо шахтная кладовщица с базы привезла ему. Я на всякий случай специально к ним приходил на дёготь этот посмотреть. Солидол – он и есть солидол. Сдаётся мне, что когда моя Галина Ивановна первый раз о вечерней школе заговорила – беременная была. А что, по срокам всё сходится. Как бы и сейчас она не в интересном положении. Недели две назад  втемяшилось ей в голову книгу «Дон Кихот» со мной вместе прочитать. Я и в поселковую библиотеку ходил, нету – на руках у кого-то. Шахтную всю  облазил – тютьки. А ей вынь - да положь. Мне и  самому интересно стало. Название уж больно понравилось. С «Тихим Доном» перекликается. Шолохова я всего в  детстве перечитал. Жаль написал мало. Читал бы его и читал всю жизнь. Да и сам Дон-батюшка  у нас за посёлком, начало-то берёт.
                Точно. Беременная. И не говорит ведь. Наверное,  боится, что дочка опять будет. Глупенькая, я  ведь тогда для понта  шумел: «Без сына не приходи-и!»  В душе-то мне без разницы, кто у нас родится. Лишь бы всё нормально прошло. Так что рожай! Я тебя, когда время придёт, так же на руках в роддом отнесу. Всё равно «скорая» к нашему дому не подъедет – одни рытвины да колдобины кругом.
          А книгу я эту нашёл. У соседки нашей. Она в магазине работает, заведующей. У неё такая библиотека - закачаешься. И квартира трёхкомнатная. Умудрилась как-то от нашей шахты получить. Шуму тогда много было. Особенно горный мастер один с проходческого участка возмущался. Ему, как и мне, двухкомнатную квартиру дали. А у него детей четверо. Он, даже в горком ездил. За справедливостью. Не знаю, чего ему там сказали, но он как-то сразу притих после этого.  Вообще, соседка женщина не плохая. Взаймы всегда даёт, когда у нас деньги до получки кончаются. Дефицитом разным снабжает: колбасой, шпротами, даже лекарства импортные доставала, когда наша дочка болела. А вот жизни личной - никакой. За два года, что мы в нашем доме прожили, у неё три сожителя сменились. Ну, с двумя я так, здрасьте - до свидания. А с третьим мы, вроде бы и  подружились. Мужик нормальный. Не срослось у них что-то. И детей у неё нет. Хотя к тридцати годам уже. Она и с нами поближе сойтись хочет, но не идёт моя Галина Ивановна на сближение. Я хоть и дуб с двумя глазами, но понимаю – завидует мой Галчонок ей. По-женски завидует. Как одевается. Обстановке в квартире. У нее все в цвет – и мебель, и обои, даже корешки книжные. Не журись, солнышко моё! Летом на юг поедем! В самый бархатный сезон! Я, ты и дочка! Что я, не шахтёр что ли?!!
                Когда книгу у соседки взял, решил первым её прочитать. Открыл, а там, между страниц деньги лежат. Сотенными бумажками. Целых десять штук насчитал. Я, к стыду своему, сто рублей одной бумажкой, ни разу ещё не видел. Что мне там на шахте платят. 60 рублей аванс и 70 получка. Ну, премию подкинут, когда в плане идём. А здесь вот она, целая тысяча! Разложил я деньги между страницами, как было и назад соседке понёс. «Смотрите,- говорю - что в «Дон Кихоте» нашёл». Она спокойно так: «А я уже и искать их перестала. Решила, что в последний отпуск потратила». Взяла книгу и сразу деньги пересчитывать. Не по себе мне как-то стало. Не стал ждать, когда она свою заначку проверит. Ушёл. А книгу эту я найду. Уж очень мне интересно, что это за Дон Кихот такой?
                   
               


                Медведька

               По духу и убеждению – я русский националист. И я до умопомрачения люблю свой русский народ, свою историю, свою Родину. Но мне кажется, будь  ты хоть трижды эфиоп, но, если нормальный человек, то и тебе эти патриотические  чувства должны быть не чужды.
         Как-то зимой у нас вырабатывалась лава. Проходка запаздывала. Свободной камеры для монтажа комплекса не было. Посылают меня к проходчикам на подмогу. Прихожу к ним на участок. Пожилой, небольшого роста мужичок спрашивает:
- Валирка, к нам?
- К вам.
- Ну, все в сборе. Поехали! И мы,  безо всяких перекуров, пошли в раздевалку переодеваться. «Во, попал, - думаю – одни татары. Ладно, авось на месяц всего перевели. Прорвёмся».
               У них в звене был свой электровоз. Расселись мы на нём, как на бронике, и с ветерком, в момент долетели до забоя. Проходка шла на «отпал», то есть с помощью взрывчатки. «Ну, ты покури пока, а мы инструмент достанем» - сказал мне бригадир и полез под транспортёрную ленту. Татары лопотали между собой без падежей и родов. Я прислушался – говорили о своих родственниках. Мне даже смешно стало, как они необычно строили и выворачивали предложения. И выходило так, что все они между собой родня. Да, попал. Четыре татарина и я, как в песне. Только там пятым был армян, а я русский.
                Бригадир вылез из-под ленты со связкой лопат и длиннющим буром. «Чего-то бур длинноват, ведь по «паспорту» положен метровый. Три рамы на метр» - подумал я. Бугор отдал нам лопаты и молча пошёл вглубь забоя. Не доходя метров двадцать до тупика, все татары сняли телогрейки. Я не снял. Дурак, что ли? Сейчас горный мастер включит вентилятор – насквозь просифонит.
             Звеньевой ловко отбурил забой и, отплёвываясь от угольной пыли, сказал:
- Валирка, сходи позвони на аммонитный склад! Скажи запальщику 17 шпуров!
А телефон аж на откатке. Нашли молодого.
Когда отпалили и из забоя вышел жёлтый, ядовитый дым, я ахнул – Фудзияма. Огромнейшая гора угля. Вдобавок, две последние рамы крепления вышибло отпалом. «Да тут отход на семь рам да плюс ещё две старые поломало. Это две «козы» леса» - уныло подсчитал я. Татары разобрали лопаты и не спеша стали кидать уголь в вагон. Стараясь не глядеть на громадную кучу, взял лопату и я. Ручка её была сделана из вишни. От частого употребления она была отполирована до зеркального блеска. Ей не то что работать – просто в руках  держать приятно было. «Быстрее бы до подошвы добраться», - подумал я.
- Валирка, Фяниль лис привёз. Сходи, помогай – сказал бригадир.
          «Лес» был только что опущен с «гор». Мороженный. Неподъёмный. Да и напарник мой не внушал доверия. Карапет кривоногий. Минут за сорок мы перетаскали к забою две «козы» обледенелого «леса». Товарищ мой, даже и не крякнул, взваливая себе на плечо комель. И тут же, не отдыхая, взялся за лопату. Я начинал злиться. Но молчал – кругом татары.
- Порожняк давай! – то и дело орал бригадир.
               Сперва я снял телогрейку. Потом спецовку и остался в одной тельняшке. «Хер им поддамся» - думал я, кидая большие куски угля в вагонетку. «Когда ж эта гора кончится? Да вы у меня вперёд костьми ляжете! Сто сорок лет измывались.  Монголы. Как будто Куликова Поля не было», - лихорадочно мелькало в мыслях. С меня лило. И от меня парило, как от паровоза. А татары – хоть раз бы кто пот со лба смахнул.
                Откидав уголь и, не отдохнув, мы стали крепить отход. Меня пошатывало, но я закусил удила. «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг. Пощады никто не желает!» - наверное в сотый раз, я начинал петь про себя эту героическую песнь.
             С поезда  до клети - шёл как во сне. На одном самолюбии. Татары понимали это. У своих локтей я чувствовал их крепкие, надёжные руки. В татарский ритм я вошёл. И работал не хуже их. Они меня даже Медведькой прозвали. Когда шахта выработалась –  они  на пенсию, а я на Шпицберген.
               
        ***               


               
                Южанин
 

  От чего люди безумствуют? От горя? У одного нашего рабочего  вся семья газом отравилась, когда он на работе был. У другого  родители ещё не старые вместе с внуками на машине разбились. Да мало ли у кого как карта ляжет. Такие  в основном либо спиваются, либо заново переоценивают прожитую жизнь и становятся святыми.
                Безумствуют от благополучия.

               Пришёл к нам в  смену молодой красивый мужик. Говорил он мягким, южным говорком. Золотистый загар (у нас на Средне-русской возвышенности так не загоришь) покрывал его накаченное, как у культуриста тело. Пошевелить он мог любой мышцей, доведенной до совершенства. Аполлон Бельведерский  да и только. И одевался он совсем не так, как мы. Джинсы, джинсовая рубашка, кроссовки – всё заграничное. Осенью и весной длинный, до пят, плащ из натуральной кожи. Такой прикид  на новомосковской барахолке стоил годовой зарплаты горнорабочего 5-го разряда. Вдобавок на безымянном пальце левой руки,  носил не снимая  массивную золотую печатку. С монограммой.  Таким перстнем только в пульпе ковыряться, когда лавный домкрат из своего гнезда выскочит.
               Поначалу мы отнеслись к нему с подозрением и непониманием. Блатной какой-нибудь. Проторговался на базе и у нас в шахте от ментов  спрятался. Но он оказался мужиком «стопудовым». Компанейский, не жадный, доброжелательный. Охотно принимал участие  во всех наших шахтёрских пирушках. Скинемся по рублю после смены, сидим  в рабочей столовой. Кто-нибудь из наших прямо ему в лоб:
- Слушай, Володь? Кто ты такой? Как к нам попал? Не похож ты на шахтёра.
А он засмеётся и говорит: «Я человек с юга. Южанин». Поначалу он особо не распространялся.

             Работал  неплохо. Но как-то бездумно. Пошлёшь его в лаве отход закрепить – крепит тонкомером, все стойки навылет. То есть вкривь и вкось. Начинаешь говорить: «Вова, ну Эльбрус наверняка видел? Вот, представь себе железную гирю с эту гору. И стоит эта гиря на твоём тонкомере. Как даванёт! Все здесь останемся». «Да ладно! До Покрова стоять будет», - говорил он, от кого-то услышанную идиотскую фразу.
                В очередной отпуск мы пошли с ним в один день. 12 июня. Сдали спецовку в прачечную, спрятали сапоги. К обеду получили отпускные. Стоим на автобусной остановке. Вдруг он мне говорит:
- Приезжай завтра ко мне. Выпьем, поговорим. Моей супруге тридцать лет исполняется.
- Да неудобно как-то.
- Никого не будет. Прошу тебя, приезжай.
Я, конечно, не поехал. Но утром он позвонил и сказал, что ждёт меня на остановке «Детский мир» и положил  трубку. Жене своей  я ничего не сказал, взял пятьдесят рублей  и поехал в Новомосковск. Южанин ждал меня там, где и обещал. Я, было, заикнулся про подарок, но он сказал, что никакого подарка не нужно и потащил меня на городской рынок. На базаре мы набрали зелени, фруктов. Потом он подошёл к грузинам (или армянам – их не разберёшь), поговорил с ними на их языке. Из глубины торговой палатки они вынесли огромный чайник с сухим вином. Мы купили литров пять и пошли к выходу. Пришли к нему домой. Жили они недалеко от городского рынка. Жены не было. Он быстро и ловко накрыл на стол. Разлил вино.
- А где хозяйка-то? – спросил я.
- На Кавказ с друзьями уехала.
- Так за что пить будем?
- За День рождения.
- Ну, дай ей Бог здоровья!
- Не ей.
- …а кому?
- Моей первой жене.
И тут его прорвало.
                Родился он в Сочи в семье крупных  партийных работников. У них был свой двухэтажный особняк с садом. С детства увлёкся спортом: гребля, теннис, парусники. Серьёзно, на уровне мастера спорта, занимался тяжёлой атлетикой. В общем, моногостаночник.
Ещё в школе по уши влюбился в одноклассницу. Папаша «отмазал» от армии. Они поженились. Вскоре родились девочки-двойняшки.
             Работал спасателем в Адлере. Были у них свои, левые мороженщицы на пляжах, свои автоматы с пивом и вином. На круглые суммы «обували» приезжих лохов в карты. На юг люди приезжают с деньгами и тратят их не задумываясь. Ну, какая мать откажется купить своему ребёнку кулёк с черешней, пусть и по завышенной цене? А у него в саду ветки от этой черешни ломались. Свой особнячок сдавали какому-то московскому вору. Сами жили у тещи.
 В общем, не бедствовали.
- Как же ты с такого рая к нам попал?
- Любовь…
И сказал он это так, что до меня сразу дошло - надо менять тему.
                ***
          В тот день я задержался на «горах» и от ствола до лавы шёл пешком. На запасном штреке встретил своего  давнего друга Лёньку Соклакова.
- Ты чего, на вторую смену остался?
- Да нет, твоих ждал. Там в нише куполок образовался. Я его заделал. Да мало ли что. Ты ещё раз скажи Южанину. А то у него всё до Покрова.
- Разберёмся - сказал я.
                В лаве  осмотрел опасное место. Ничего опасного там не было. Таких куполов за смену штук десять бывает. Южанин стоял в нише с совсем зелёным парнишкой, стажёром. На всякий случай я сказал ему: «Вов, ты здесь ничего не трогай! Подъеду с комбайном, секции крепи тогда вместе и двинем». Включил конвейер и поехал на скребках к сборному штреку. Вдруг лава встала, как вкопанная. Я чуть со скребков не упал. Когда обернулся назад, увидел: запасной штрек был наглухо запечатан песком, даже вентиляция прекратилась; напарник Южанина, полузасыпанный, лежал на лавных рештаках, с блестящими от ужаса глазами; Володьки нигде не было.
- Где Южанин?!! Как он стоял?!! Куда упал головой!!!?  - орал я.
Малый тупо показывал глазами на грудь забоя.
                Голову мы откопали быстро, за минуту-полторы. Но было уже поздно. Распяленный рот Южанина  был плотно забит песком. К вылезшим из орбит, синим глазам его тоже прилип песок.
- Какого хера вы туда полезли?! Я же сказал - не трогать!
- Он сам…Он сам…Он сам..,- повторял белый, как полотно, стажёр.   
                ***