Шутка

                Андрей Воронкевич

   КОЛОВРАЩЕНИЕ ЖИЗНИ

     ШУТКА

Это повествование обнимает шесть с половиной веков, пять стран, два континента. В нём, как в любой порядочной исторической сплетне, можно найти один-два (ручаюсь, не более!) анахронизма, две-три художественных, так сказать, условности. Отражена же данная история, в разных своих эпизодах, деталях и намёках у семи, по крайней мере, писателей. Русский. Француз. Опять француз. Итальянец. Ещё один итальянец. Американец. И на десерт опять – русский… Вот это я и называю коловращением жизни! «Сопрягайте! Сопрягайте!» – умоляла нас на лекциях по истории литературы незабвенной памяти Елизавета Петровна Кучборская. Итак...

Светлейший страдал. Нынешнее похмелье выдалось что-то уж больно тягостным. Виски не ломило,  в груди вроде не прихватывало, а всё одно, и даже хуже, чем обычно. Лежал, как побитый пес, стонал, не в силах шевельнуть рукой, спустить ноги с постели. И капустного рассолу попил, и чарочку, морщась, сумел таки проглотить – не отпускало. (Это, конечно, номер раз. Алексей Толстой! Всё, как у него. Так да не так…) Тоска чёрная, тяжёлая опутала, придавила, расплющила. Хотелось – прости, Господи! – одного: не быть. Не быть совсем. Для деятельной натуры светлейшего это выходило столь непривычно, что даже страшно становилось: а и действительно, не смерть ли по его душу у порога стоит?.. Ну, надо сказать, некоторые причины для такой тоски были. Причины, в общем-то, известные, даже, пожалуй, привычные, но никогда ранее так не придавливавшие.
Намедни светлейшему довелось – в который-то раз! – отведать петровской дубинки. И не дубинка это была вовсе, а трость голландская. Не такая уж и толстая, как шептались, кто не знает. Пётр Алексеевич к ней давно привык. Во-первых, на ней, как у всякого дельного плотника, зарубки – меры длины. Чтобы в любой секунд можно было проверить, соответствует ли чертежу строение ли, корабль. Во-вторых, указывать ей удобно на недоделки, неисправности; мигом все понимают, чем царь недоволен. В-третьих, бывало, пронзит тростью панораму, поведёт величественным жестом: мол, вот, что будет там-то и там-то. Наконец – не без этого! – использовалась она и для домашнего, так сказать, употребления… 
И о чём тут такая уж печаль? Ну, приласкал вчера царь (за дело, как всегда)! Так ведь такое наказание ещё заслужить надо! Многие, вон, чуть не под руку лезли отведать хоть разок царской трости – ан нет, только избранным, и он первый из них. Да и, сказано ведь, трость отнюдь не была столь уж убийственно тяжела. Смолоду Александр Данилович и не таких батогов испробовал вдоволь… То есть вроде бы и тосковать было не из чего. Напротив, следовало быстренько доопохмеляться и мчаться исправлять то, что послужило причиной вчерашнего наказания и вчерашнего же одинокого непотребного пьянства. Всегда раньше светлейший так бы и сделал, но на этот раз никак не мог преодолеть своей непонятной и от этого особо страшной тоски. «Старею, что ли? – потерянно думал он. – Что-то будет, если свалюсь, что-то будет! Не попусти, Всевышний, не попусти!»…
Домашние уж и не знали, чем развеять тоску светлейшего. Заикнулись было о девках-плясуньях – князь только зыркнул больным глазом из-под одеяла. Завтракать даже и не предлагали, только у постели на резном табурете оставили жбанчик с рассолом, который Данилыч через силу и попивал… И тогда бесстрашный Педрило – то ли шут, то ли лекарь, то ли чёрт его знает кто, но человек верный – решил, как теперь бы сказали, переломить ситуацию. Он-то понимал, что после вчерашнего валяться в постели совсем негоже – надо усердие и раскаяние показывать, надо так летать по Санкт-Петербургу, как только один Данилыч и умел…
- Светлейший, - храбро вступил он в спальню. – Там проситель один дожидается. Из моей благословенной Венеции. Человечек вроде забавный…
Меншиков мутно посмотрел на храбреца. Если от Петра-то он побои выносил без звука (нарочито только жалостно подвывая), то и сам часто бывал весьма крутенек с подвластными. А подвластны ему были, почитай, все. Вся необъятная Россия – за одним известным исключением. Ну, ещё человек пять-шесть держал, скрепя сердце, наравне, включая императрицу. А остальные – чтоб по струнке… Так что Педрило рисковал нарваться на похмельную плётку. Но князь сам был человек рисковый, и качество это в людях уважал. И ведь риск-то здесь от преданности…
- Кто такой? – соизволил он прохрипеть. Знал: кого попало к нему и за версту не подпустят. Значит, чем-то интересен посетитель. «Если просто с подношением, ждёт Педрилку вздрючка!» – уже не совсем вяло подумал светлейший. Ещё не слишком весело, но и не так чтобы очень тоскливо. Но Педрило не зря крутился возле князя который год. Он его душу понимал, даром что итальяшка, да и то – сомнительный; многие числили португальским евреем. А душу Александра Данилыча, беззаветно-российскую и в храбрости, и в роздыхе, и в злодействе, – понимал…
- Граф… - хмыкнул Педрило, - Чивита-Веккиа! (Намёк на номер два!) Прямиком из Италии засвидетельствовать почтение.
- И чего ему?.. А, ладно, сам разберусь. Проси! – Меншиков вдруг наконец-то ощутил привычный холодок. Каждый новый человек сулил собой новую авантюру. А без этого наркотика князь существовать уже и не мог…
Что ж, ради итальянского графа российский князь соизволил халат на исподнее накинуть, перейти с постели в кресла. Ввели графа. «Жуликоват!» – сразу определил Данилыч, поведя опытным глазом по тараканьим усикам, щегольскому жабо, маленьким, чисто игрушечным сапожкам.
- Ваша светлость! – заговорил граф по-русски, и почти гладко. И где они так насобачиться успевают?.. – Считаю долгом своим …
Меншиков особо не слушал, приглядывался, прикидывал – чем бы этот тараканище мог его развеселить, распотешить, избавить от сосущей тоски.
- Слушай, сиятельство! – перебил он разговорившегося графа. – Ты в зернь могёшь?
Граф понял не сразу, а когда понял (Педрило растолковал), обрадовался непритворно.
- О, кости, да! Я ведь для этого к вам и шёл. Я могу кости, могу карты любую игру… У меня дипломус…
Зернь, сиречь, кости, на России появились невесть когда и невесть откуда. С коварного Востока занесло это опасное увлечение или с развратного  Запада, Бог ведает. С одной стороны, ещё за сто лет до описываемого французские, к примеру, мушкетёры увлекались игрой в кости безрассудно. (Дюма-пэр – номер три! – ведь опирался же всё-таки хоть отчасти на достоверные исторические источники. Это даже недоброжелатели признают) С другой стороны, известно, что и азиатские купцы на караванных привалах Великого Шелкового Пути любили пометать камушки. Чего стоит хотя бы повсеместно на Востоке распространённая культура нард… Это, конечно, тоже проявление искомого коловращения жизни, но, к сожалению, ничего точного сказать мы по данному поводу не можем. Так, общие соображения: Запад, мол, есть Запад, Восток есть Восток… Фактов-то конкретных нет! А вот эта наша история, напротив, – уж так конкретна и достоверна, что ай-люли! Святая истинная правда, как легко может убедиться каждый непредвзятый читатель, если не сочтёт за труд продолжить…
Коротко говоря, сели они кидать кости. Думаю, игра была самая примитивная – вроде той, что как раз описана у Дюма: два шестигранных кубика, каждый кидает по очереди, очки – от двух до двенадцати.
- Только учти, - предупредил Данилыч итальянца, - я на фу-фу не играю…
- Не смею предлагать простой денежный заклад вельможе столь блистательному… - завёл хитрованную песню граф. «Эге! – подумал Данилыч. – Ну-ка, ну-ка, куда тебя поведёт?»
-  …Да у меня и средств нет для достойного вашей милости заклада, - вел граф дальше. - Мы в нашей благословенной земле, со времён непревзойдённого насмешника Бокаччио (номер четыре!), любим добрую шутку. И, чем разорять друг друга за игорным столом, предпочитаем друг друга веселить…
- На арапку, что ли, на желание? – догадался светлейший.
- Ага! – кивнул граф и посмотрел вдруг дерзко. «А ты смел! – подумал Данилыч. – Или хитёр уж больно»… И то, и другое было увлекательно. Князь почувствовал, как исчезает, проваливается в тар-тарары чёрная тоска. Конечно, мог он этого обмылка повалять на конюшне за дерзость. Но неизвестность, пусть и мизерная, прелестней была для него, может быть, даже и самой власти…
- Идёт! – сказал Данилыч. – Каков заклад?
Итальянец потупился со смущением, но таким уж явно притворным, что князь окончательно почуял запах интриги, самый любезный для него запах. Он, по старой привычке, аж ноздрями затрепетал, прищурился, голову вздёрнул… Немедля, откуда ни возьмись, возник лакей-немец с серебряным подносом. А там уж две чарки, тоже серебряные, нарезанный солёный огурец, покрошенная солонина, ржаной хлебушек. Так уж у князя в доме было заведено, что ему, бывало, и приказанья отдавать не надо… Да что там, пальцем лишний раз – и то шевельнуть не успевал, а всё уже тут как тут!
Данилыч взял с подноса чарку, вроде как вежливо повел рукой в сторону  итальянца. Тот подошёл, чарку принял, поклонился слегка. Выпил, между прочим, как добрые люди пьют: не торопясь, но и не мешкая, до донышка… Всё, всё примечал зоркий княжий глаз, а душа уже веселилась в ожидании. Маленькое, да сражение! И выиграть его обязательно предстоит!..
- У нас любят представляться разными…э…зверями, - твёрдо сказал итальянец, прожевав кусочек огурца.
- Какими же? – полюбопытствовал Данилыч добродушно.
- Разными. Собаками, к примеру, петухами, баранами…
- Ну а мы на что играть будем?
-  Я, ежели изволите, в случае проигрыша буду лаять. Как большой дворовой пес. Я умею хорошо…
-    Нет уж! – рассмеялся князь, и аж сам удивился: смеюсь? Где ты, тоска проклятая, похмельная? Да тьфу на тебя! – Как малая приблудная шавка!..
-    Воля ваша, - итальянец опять посмотрел весьма дерзко. – Тогда, как большой пес, можете вы…
-   Всё ж таки дикие вы в своих Европах! – будто бы посуровел, но, ясное дело, не всерьёз, князь. – А еще политесом хвастаете! Ну где это видано, чтобы светлейший князь российский собакой лаял? Да я сейчас только мигну – тебя мои дворовые на куски разорвут за непочтение!.. Не бойсь, я тебе это пока так, для науки говорю… В общем, мой заклад таков: буду петухом кричать! Ох, мальчишкой я здорово клекотал! Соседские кочеты, как своему, откликались…
- Согласен, - граф сказал это что-то уж слишком торопливо. Не мог, никак не мог распознать Данилыч, в чём же интрига. Ну не в том же, чтобы заставить его кукарекать! Это есть риск глупый и бесцельный, а потому для умного человека невозможный. А что граф умён, это уж было ясно!..
Стали, значит, кидать. Граф подвёртывал стаканчик умело, так что кости на столе ложились как вкопанные. «Да, брат, ты такой же граф, как я князь! – подумал Данилыч при первом же броске – он-то в зернь игрывал с малолетства, тоже рука набита была. – А вернее, и того похлеще! У меня-то титул потом и кровью завоёванный, а твой, небось, насквозь фальшивый»…
Впрочем, никакого жульничества не обнаруживалось. Граф, проигрывая, лаял – действительно, умело, брехливо. Князь в случае афронта честно лез на стол, кукарекал так, что стёкла звенели. Дворовые подглядывали из всех щелей, но боялись даже прыснуть в рукав… Впрочем, в такие, игровые, озорные минуты Данилыч бывал не суров. Просыпался в нем мальчишка с Яузских прудов – а кто ж не ценит свои отроческие воспоминания? Вот вроде и до старости ещё далеко, а разве так кровь по жилам ходит, как тогда? Эх…
- Ладушки! – князь отёр со лба выступивший пот, хлебнул квасу. – В кости ты достойно играть могёшь, согласен, я уж уморился кукарекать, а вот хочешь – одну игру покажу? Ни в жисть у меня не выиграешь!
- У меня дипломус! – гордо выпрямился граф Чивита-Веккиа. – Я есть магистр всяческих игр! Такой нет игры, какую бы я не знал!
«Гордыня ты макаронная! – ласково подумал Данилыч. – Да когда ж вы поймёте, что у нас вы своей гордыней только подтереться сможете! Уж лет двадцать вам вдалбливаем, вдалбливаем, учим, а всё без толку. Одно слово – Европа!..» Тут князь добавил некое словцо, эпитет такой, довольно распространённый в русском языке что о ту, что о сю пору. Я бы его и привёл ради правды жизни, но всё одно – мне ж не сравниться в этом лексическом слое с иными современными писателями, нечего и пытаться. Думаю, впрочем, даже и читающие дамы догадались здесь (хотя бы приблизительно), что, собственно говоря, подумал князь Меншиков о гордой Европе… Да и что это я так о наших дамах, ей-Богу? Они-то в первую голову, конечно, и догадались. И мужикам своим, небось, подсказали – открытым текстом, как теперь в интеллигентных кругах принято… Однако мы заболтались.
- Глянь-ка! – лишних слов не тратя, Данилыч достал из табуретного потайного ящичка три стаканчика, обшитых кожей, и что-то вроде орешка, только слоновой кости. – Видел такое?
Граф с искренним любопытством всё тщательно осмотрел, только что не обнюхал, пожал плечами.
- То-то! – победно повел длинным носом Данилыч. – А то «магистр», «магистр»!.. Да у нас такие магистры в каждой подворотне сидят. Гляди!
Он расставил стаканчики на столике донышками вверх, между ними бросил белый шарик, замелькал над ним стаканчиками. Перстни на холёных пальцах аж искрились в полете.
- Вот он здесь, вот его нет! Вот он здесь, вот его нет! – приговаривал Меншиков. – Кручу, верчу, обмануть хочу!.. Где? – внезапно зыркнул он на графа, прижав стаканчики к столу. Граф неуверенно показал на средний. Конечно, шарика там не оказалось…
- У нас это называется «орешки», - снисходительно бросил Данилыч. – Играть будешь?
- А каков теперь заклад? – спросил граф. Что-то он начинал терять свою первоначальную явную самоуверенность.
- Ну предложи что-нибудь новенькое!
-   Я могу… - граф вдруг покраснел, как девушка, -…я могу, когда лаю, еще пускать ветры…в такт менуэта.
- Здорово! – Меншиков восхитился искренно. Он вообще обожал людей талантливых. Сам был из таких. Выкатил шарик, замелькал стаканчиками… Граф, вестимо, опять, фигурально говоря, обделался. И совсем не фигурально залаял с обещанным звуковым сопровождением… Давно так Меншиков не смеялся. Тут уж и дворня не сдержалась – за каждой портьерой хохотали, как перед концом света в последний день. Знали – сейчас князь ни в какую не осердится!..
- Ну тебя к бесу! – отсмеявшись, махнул рукой князь. – Вот потешил так потешил!.. Ну, говори, что там у тебя. Я ведь, знаешь, всё могу…
Однако, услышав просьбу, посуровел – уже теперь не в шутку. «Граф» этот, оказывается, вознамерился открыть в Санкт-Петербурге увеселительное заведение – с азартными играми и девками. И главное – под государственным покровительством и с его, Меншикова, участием в доле прибыли. Данилыч, конечно, не отказался бы от нового лакомого куска, но хорошо ещё помнилась вчерашняя царская милость… И всё за то же – чтоб не путал государственное, казённое со своим.
- Ты вот что, паря! – сказал он внушительно, но всё ж таки как немножко своему. – Ты эти дела брось! Ещё не хватало – государство российское в бардачные дела втравлять! У нас майданы при кабаках и так ещё с Алексея Михайловича гудят. Так это дело частное: плати 60 рублёв в год в казну – и заводи зернь на здоровье! Ну, ещё в гусёк можно. А карты вообще – прелесть дьявольская, их и Пётр Алексеевич презирает, преференс шашкам отдает... А при кабаках-то и девки, вестимо, имеются. Но чтобы государственный разврат учреждать – этому, брат, не бывать, уж не обессудь!.. Выдать ему пашпорт, - оборотился он к Педриле, - и проводить до Ревеля. А то ему Пётр Андреич Толстой враз холку как шпиону цезарскому обломает…
Напоследок Данилыч всё же, в благодарность, что от похмельной тоски его этот макаронник избавил, шепнул ему парочку приёмов, как орешек гонять, чтобы никогда в проигрыше не остаться. И ведь простые, в сущности, приёмы, да глуп народец… А за науку перстенёк с бриллиантом, правда невеликим, таки отобрал. Не мог Александр Данилыч совсем уж без гешефта оставаться. Не такой натуры был человек!..
Окончательно повеселев, Меншиков велел собираться. Генерал-губернатора Санкт-Петербурга, как всегда, ждали важные дела. Да и перед нелицеприятным другом юности надо было оправдаться суметь.
«Граф», конечно, тотчас уехал вон. Он был действительно умён, хотя, конечно, вот именно только что подлинным графом и не бывал на своем веку. Зато был настоящим, фактическим отцом другого, уже поистине великого авантюриста – Джакомо Джироламо Казановы. «Графские» гены, видно, там и сработали, да ещё с развитием... Известно, что Казанова был, помимо всего прочего, писателем (номер пять!), но о своих родителях сообщал смутно: вроде бы мать убежала с актёром, который, с другой стороны, был «внуком полковника», а род свой вёл аж с 1428 года. Беспристрастный биограф отмечал, что на самом деле родословная великого любовника и авантюриста «является в значительной степени плодом фантазии автора», то есть наиболее известного из Казанов. Так что вполне мог быть и «граф»…
А «графа» между тем понесло в Париж. Там он от большого безденежья продал секреты игры в орешки некоему заезжему англичанину, весьма, кстати, титулованному и богатому. Тот же, вернувшись домой, выболтал всё своему младшему брату, который был позором семьи и уже намыливался улепетнуть в североамериканские колонии… Так и пошло. Всего-то лет через сто семьдесят после этого один симпатичный жулик ободрал кичливого и якобы продвинутого фермера на восемьсот долларов – на весь его наличный капитал. И эту историю блестяще изложил тоже весьма непростой пацан, но при этом великолепный писатель – О.Генри (номер шесть!)…
Мне самому уже не довелось вживую увидеть игру «в напёрстки» – так вроде бы она называлась в России в последнее время. Разве что в кино… Теперь в моде разнообразные лохотроны. Правила как бы другие, но существо то же – предложить денег на халяву. Наверное, современные лохотронщики очень удивились бы, узнав, в какой, волей коловращения жизни, они оказались компании. А может, и нет. Они вообще-то, как правило, люди небезграмотные.
Я же, грешный, соединивший разрозненные эпизоды этой единой истории (номер семь!), просто искренно счастлив от нечаянного соседства с шестью великими предшественниками. Вот и весь сказ.