Рассказ

Андрей Воронкевич

      
                ОДНОКЛАССНИКИ

                ЭСКИЗ

Митя Завгородний неуверенно вглядывался в дальний угол бара. Тот, как назло, был почти вне зоны света. Может быть, конечно, и не назло, а именно нарочно – для тех, кто не хочет особо светиться даже и в почти пустом заведении…Что-то неуловимо знакомое было в жестах одного из трёх парней, сидевших у затемнённого столика. Он расположился спиной к Мите, а по ушам было не угадать. Так-то парни были как близнецы: в черных джинсах и черных косарях, надетых на черные же не то водолазки, не то футболки. Ну, и, конечно, бритые затылки… Впрочем сам Митя был одет практически так же и даже мог бы поспорить, у кого джинсы и куртка покруче – у парней или у него. Да и стрижки были похожи…
Ну, явно же он встречал этого делового где-то!.. Митя понял, что не будет ему покоя, пока не заглянет парню в лицо. Тому это, конечно, могло не понравиться, но любопытство превозмогло осторожность… Мите по теперешней работе не приходилось вести оперативную «полевую» слежку, но кое-чему его всё-таки учили в Высшей школе. Для начала он подошел к стойке, чтобы изменить угол зрения. Не удалось! Тогда он решил проследовать в сортир и обратно. И вот на обратном-то пути наконец засёк искомый профиль. Ванька Кондратьев! Контра! Они дружили с детсада до конца школы, а потом всё как-то прервалось. Митя, не поступив на философский факультет МГУ, попал в армию. Контра загремел на флот. Сначала они ещё переписывались, потом обоим надоело, ибо к концу второго года службы надоедает вообще всё. И новостей нет никаких, и общее душевное отупение, без сомнения, наличествует. Не успел Митя вернуться, их старый дом по Николо-Ямской (бывшей Ульяновской) пошёл на реконструкцию. Родители отказались от квартиры «в том же районе» ради лучшей планировки и лишних метров и согласились на Южное Бутово. Ванькины предки – из того же дома –  усвистали куда-то в Митино. Ни там, ни там телефонов первое время не было… Да и не в этом, конечно, дело. Дружба, как известно, далеко не всегда выдерживает длительное испытание заочностью, особенно в молодом возрасте. Время движется быстро, каждый день возникают новые знакомства, появляются новые, уже совершенно отдельные от старого школьного друга, дела... Митя вернулся из армии в девяносто пятом, Иван, стало быть, должен был придти в девяносто шестом. Вот и представьте, в какой бурный супчик они попали! День тогда шёл за три, не иначе…
Но тут, конечно, Митя душевно обрадовался. Всё вспомнилось как-то сразу – от пяти до семнадцати лет. Отдельными словами это всё нельзя было бы и описать. Просто возникло в мозгу тёплое цветовое пятно –  Контра!.. Митя, стараясь не мешать разговору, просто – теперь уже уверенно – встал так, чтобы Ванька мог его заметить.
- Тебе чего, брателло? – довольно благожелательно спросил тот, щурясь на свет из темноты…
-  Завгар, ты, что ли?!, - ахнул он в следующую секунду и вскочил из-за стола. Они даже обнялись, пошуршали друг о друга своими кожанами, хотя в юности терпеть не могли мужские объятия и поцелуйчики.
- Школьный друг! – объяснил Иван двум своим собеседникам. – Всё, пацаны, на сегодня всё. Завтра дотрём. Сами понимаете!..
Ребята испарились.
- Два лобстера и пива! – бросил Кондрат взметнувшемуся официанту (кружки немедленно возникли из воздуха!) и вперился Мите в глаза. – Ну, ты как вообще?
Он всегда был реактивней, быстрей. Может, поэтому играл всё-таки в их дуэте первую скрипку…
Тут надо объяснить кое-что. У них в своё время было так много общего, что многоопытная училка, например, даже удивлялась, как они могут дружить. Слишком уж были похожи, только, повторяю, Митя был чуть помедлительней. Но именно «чуть». С другой стороны – чего бы им и не дружить? И семьи у них были из одного советского инкубатора: обе пары – инженеры в КБ оборонных заводов, меж коими было всего-то три трамвайных остановки. Уж потом семейные пути разошлись, но не принципиально. Кто пошел в «челноки», кто «бомбил» на выстраданном «жигулёнке», кто шил беретки… Позднее, в основном, пристроились разнообразными агентами и менеджерами в разнообразных торговых, страховых и риелторских фирмах. (Кстати, родители тоже прекрасно по-соседски ладили когда-то между собой, хотя до дружбы домами там дело не дошло) И, так сказать, тезаурус у Мити с Иваном был практически одинаков: семейные библиотеки совпадали процентов на восемьдесят, и учились они оба в «продвинутой» языковой группе в английской спецшколе. И даже по физическому развитию почти не различались. Лет в четырнадцать они уж сами попытались как-то расслоиться. Митя пошёл по-простому в секцию бокса, а Ванька выпендрился и занялся карате… Знакомые барышни обязательно проходили через этап серьёзного девичьего сомнения – кого предпочесть. Такие уж они оба были, прямо скажем, перспективные… Ребята, кстати, тогда только посмеивались, потому что твёрдо договорились друг другу в этом деле не мешать и просто ждать, как выразился однажды Кондрат, «за чей забор упадёт созревший плод». Оба были по складу ума гуманитариями, хотя и вообще учились прилично, не презирали пижонски математику или, скажем, химию. Митя, как уже говорилось, целил на философский, Иван отдавал предпочтение истории. Оба хотели заниматься наукой, оба были убеждены, что именно в этих областях нужен прорыв. А раз нужен, значит, возможен, значит, есть шансы настоящего открытия, откровения… Не вышло с первого раза у обоих, но – не в последнюю очередь – потому, что и здесь они оказались в одинаковой ситуации: гуманитарного блата ни у кого из родителей не было…
- Я-то нормально, - Митя скромно шевельнул кожаными плечами.
- Да уж вижу, вижу, какой прикид! – ухмыльнулся Кондрат. – При делах?
- По специальности. Старший опер в окружном ОБЭПе.
Ванька неожиданно взорвался хохотом. У него и раньше была такая манера – хохотать навзрыд, как будто он сейчас, не сходя с места, помрёт.
- А в каком округе? – давясь от смеха, спросил он.
- В Юго-Западном.
- Ну тогда, в общем, нормалёк. Я Юго-Восток опекаю, к вам редко залезаю, только по случаю. Я ведь, знаешь, теперь опять рядом с Таганкой живу…
- Ты чего,  тоже в конторе? – обалдело спросил Митя. Вот этого уж он не ожидал. Но ожидал ли он этого от себя?.. Что должно было произойти в душе, настроенной на рафинированную научную работу, чтобы обратиться к деятельности столь практической и, мягко говоря, не рафинированной? (А проще – неизбежно грязноватой. По крайней мере, по искреннему суждению того же Мити начала девяностых годов).
- Это у вас – контора. У нас – бригада, - резанул не без самодовольства Кондрат и принял блюдо с дымящимися лобстерами у официанта. – Давай налетай, пока горячие…
Митя молча принялся за лобстера, соображая, как не испортить встречу всякими моральными глупостями. Впрочем, оказалось, что Иван никаких комплексов не испытывает.
- Думаешь, небось, бандит? И как, дескать, с ним поделикатней пообщаться – друг детства всё-таки? – проницательно спросил тот.
- Ничего я не думаю, - соврал Митя. – Мир давно перевернулся…
- Ну, так не мы с тобой его перевернули, правда?.. Помнишь, мы по английской литературе Робин Гуда проходили? Его там бандитом только очень несимпатичные персонажи называют… А одёжка у тебя, между прочим, не бедней моей будет. Это что, с ментовской зарплаты? А бар такой разве честному менту по карману?
Иван говорил совершенно беззлобно, просто он вообще всегда любил подначки. Где-то (у Мейерхольда?) он ещё в девятом классе вычитал термин «кинжальный диалог» и, бывало, злоупотреблял – и термином, и самим диалогом, как он его понимал.
- Ну уж, Робин Гуды нашлись, - бормотнул Митя, чтобы что-нибудь сказать, потому что не мог не признать Ванькину правоту – и насчёт одежды, да и насчёт бара тоже.
- Не скажи! – возразил тот. – Мы, между прочим, многодетным помогаем, и вообще… Ты думаешь, только наезжать умеем? Мы, Завгар, на кого надо наезжаем. На таких тварей, которым вот ты со всей своей конторой  ничего сделать не можешь… А к нормальным людям – с полным понятием и без всяких распальцовок. Вот недавно совсем – был случай. Попросили нас с одним мужиком поговорить. Как раз, кстати, в виде исключения, из вашего округа. Он, понимаешь, так устроил, что по закону ничего не должен. Те, кто деньги давал, у него в акционерах записаны. А фирма разорилась, и по бумажкам всё чисто… Приехали мы. Нет, ясное дело, вежливо: мол, поверенные в делах, типа адвокаты, надо бы обсудить… Мужик, конечно, перетрухал, но виду старается не показать. Чаю предложил… А мы огляделись: у него квартирёнка обшарпанная до изумления, телик чёрно-белый, советский ещё, мебель – с бору по сосенке, и у самого зубов половины нет, как у бомжа… То есть он честно разорился, вместе со всеми, деньги явно никуда не увёл. Ну, мы посидели, чайку попили, да и восвояси. И заказчику доложили: там ловить нечего, хоть ты тресни. Даже квартирёнка эта вшивая не его, а бабки его девяностолетней, которая в маленькой комнате проживает. И ещё там прописаны его бывшая жена и сын десяти лет. В общем, если бы и приспичило чего добиваться, – сплошная головная боль. Была бы какая-нибудь сволочь хитрая, мы бы уж изыскали способ квартирку прибрать, вместе с местной братвой. А здесь – дудки, мы себя не на помойке нашли…
- Ну и что такого? – самолюбиво дёрнулся Митя. – Вы-то стрелки вольные, сами себе хозяева… Ну, почти, почти, - успокоительно поправился он в ответ на протестующий жест Ивана. – Всё ж таки с нашей субординацией не сравнить, правда?
Иван снова отреагировал – неопределённо дернул плечом.
- Ну ладно, не будем спорить, не в этом дело. Только ведь и мы тоже палец от жопы отличить могём-с. И отличаем, будь спок! Если что, хрен нас заставишь давить по-настоящему. А субординацию пускай себе куда хотят засовывают… Вот на той неделе к такому же с обыском ездили. Ну и тоже, конечно, сразу поняли, что здесь без понтов. И обыск провели – закачаешься! Всё, что можно, процессуально нарушили! Первый попавшийся защитник в два счёта любую бумажку изъятую дезавуирует. Да и не дойдёт там дело до суда, это уж точно. Так что ты тоже не думай, что мы только хапать можем. И мы в людях разбираться умеем… Кстати, - сообразил Митя, –  у того кента тоже зубов нет и бабка старая…
- Так мы что, к одному и тому же, что ли, ездили? – хохотнул Кондрат. – Как твоего клиента фамилия?
Митя назвал… Ну да, это был я. Мы тогда уже года два как разорились окончательно. И действительно, в общем, не по моей вине, хотя, конечно, генеральный директор в принципе отвечает за всё. Ну, мы сопротивлялись банкротству честно – почти полтора года. Однако в конце концов нас всё-таки додавили… Не хочется вдаваться в подробности, сыпать соль на раны. Да уж чего там…
Коротко говоря, у нас не оказалось вовремя тысяч тридцати «зелёных» для взятки администрации небольшого подмосковного города. Мы пытались там вернуть к жизни небольшой же, но перспективный заводик. Зато тридцать тысяч нашлись у некоей российско-польской фирмы. Фирма эта пожелала именно на базе нашего завода выпускать алюминиевые банки для напитков. Ну, и провернули процедуру банкротства. Формальные основания с большой натяжкой, но всё-таки присутствовали. Однако даже девочки из арбитража понимали, что к чему. Тянули – в нашу пользу – до последнего. Но банковский кредит под свою программу (морозостойкие стеклопластиковые окна по канадской технологии), который бы сразу прекратил все разговоры о банкротстве, мы так и не получили. По двум основным причинам. Во-первых, никто из моих родственников ни в каком банке не работал. Это, конечно,  причина самая фундаментальная. Мы с заместителем объехали больше двадцати этих меняльных контор с нашим бизнес-планом. Кое-где нам прямо так по-простому и объясняли, почему денег не дадут… Во-вторых, земля, на которой стоял завод, не была его полноценной собственностью. Аренда на девяносто девять лет – типичная для нашего времени ситуация. Эта причина даже и не причина, а так, дежурная отговорка. Она легко могла бы быть проигнорирована, если бы всё было в порядке с первым пунктом…
А ещё короче говоря – слишком я доверился нашему родному государству. Посчитал, что теперь-то реформы пойдут споро, что дадут наконец дорогу честному предпринимательству. Доверился, и других вовлёк… Тогда, кстати, у меня и стали выпадать зубы. Потом врач спросил: «Вы где жили?» – «В Москве», - говорю. «А впечатление такое, что на Крайнем Севере. У вас элементарная цинга». Выяснилось, что цинга бывает и на нервной почве… Уголовное дело возбуждали за полтора года раз пять. Я в очередной раз рассказывал свою сагу  очередному юному дознавателю (они всё время увольнялись, и появлялся следующий, ещё моложе). Дело закрывали, а прокуратура возбуждала снова. Ну, и по неофициальным каналам, вроде Ивана Кондратьева, кое-кто пытался воздействовать. Подозревали, что какие-то денежки я всё-таки припрятал…
А я никаких загашников себе, пока были ещё возможности, действительно не завёл. И, может быть, поступил мудро. Хотя жену бывшую, получается, надул. Я уговорил – для раскрутки дела – продать её комнаты в коммуналке. Обещал хорошую квартиру через два-три года. Сумел же предложить только вот эту, с бабкой в придачу… Но не мог я, скажем, тайную квартирёнку на чужое имя покупать, как предлагали! Дело даже не в честности. Просто по-другому бы себя чувствовал, имея запас! Вёл бы себя по-другому, когда банкротство нагрянуло. Глядишь, крутить бы начал, торговаться. А так – нет у меня ничего, и что хотите, то и делайте. Юридически-то я точно был чист. Все мы равноправные и равноответственные акционеры, и точка!.. А морально – тем более после всяких ОБЭПов и Ванек Кондратьевых – я тоже уже не слишком терзаюсь. В конце концов, я никого деньги вкладывать не заставлял. Фактический форс-мажор – чего уж теперь крайнего искать? Даже несколько неблагородно, по-моему. Я-то потерял гораздо больше любого другого акционера, и не только в денежном выражении…  Жене, которая стала в результате бывшей, от этих рассуждений, конечно, не легче. Так что совесть все равно не чиста, не с той стороны, так с этой. Но тут уж ничего теперь не поделаешь, каким мудрым себя ни считай…
Да, а о ребятах кое-что добавлю. Оба произвели на меня наилучшее впечатление. Опер (то бишь, Митя), например, сказал – дословно: «Вы нам выдайте какие-нибудь бумажки. Какие сами хотите. И еще позовите двоих с улицы. В протоколе надо расписаться, как вроде понятые. Дворника, что ли, и вон, может, работягу из магазина. Чтобы перед соседями вас не выставлять»… А потом, между прочим, подсказал мне любопытный ход, как возбудить встречные иски о клевете, если всё-таки начнут меня прижимать. (Он намекнул, что у одного из бывших акционеров связи в окружной прокуратуре. Вот та и активничает, хотя дело, конечно, по его выражению, «не судебное»).
А рэкетир Ванька с бабкой моей разговорился. Она ему какое-то редкое лекарство назвала, которое врач рекомендовал. Точнее, бумажку с названием сунула. Я его в своё время найти  не смог. Да оно и  нужно-то было ей так, для психотерапии. (Мне врач сам сказал). Девяносто с лишним лет, и никаких вообще болезней, какие уж тут лекарства!.. Но рэкетир отнёсся серьёзно. Бумажку с названием взял и назавтра искомые капсулы привёз… Даже и мне, кажется, хотел предложить что-то деловое. Потом, очевидно, всё-таки  засомневался. Понимаю – разорившийся один раз может это и повторить. Во всяком случае, примета плохая, когда рядом неудачник…
Я не ведаю, какая психика может быть у ребят, наблюдавших в шестнадцать лет путч, а в восемнадцать – погромные толпы и расстрел парламента. (В первом случае оба бегали к Белому Дому. Во втором – к Моссовету. На следующий день заворожённо смотрели в телевизор, где на мосту неспешно и лениво ухали танки. Обоим через полгода, весной, предстояла армия и они, конечно, уже примеряли происходившее на себя). Может быть, как раз внутренне они мало чем отличаются, скажем, от моего поколения. Да и вообще – так ли уж различны внутренне люди разных эпох? – История говорит, что вообще-то не очень. Просто разные качества проявляются в разных ситуациях.   А вот ситуация у Мити и Ивана была, конечно, иной, чем у меня в их возрасте. (Интересно, что делал бы я, придись пресловутая эпоха перемен на мою юность? – Вопрос). В принципе они вполне могли бы и поменяться местами. Их биографии определились, в общем, случайностями: встречи, знакомства, да просто житейские совпадения. А подкосила-то судьба их одновременно и единообразно. И мотивы для ухода в жизнь сугубо практическую были одинаковы. (Их скучно и нелепо в очередной раз перечислять). Просто векторы случайно разошлись… Я вспомнил, как однажды в метро наблюдал забавную сценку. Два явных опера везли куда-то некую личность в наручниках – руки за спиной, а они поддерживали под локотки. Одеты все тоже были практически одинаково, и стрижки были – не отличишь. И, самое главное, общались они вполне по-приятельски: похохатывали, даже, кажется, травили анекдоты. В общем, если бы не наручники, я бы ничего и не понял… «А что, мент не человек, что ли?» – спросил бы, думаю, в этом месте Кондрат…
Конечно, никаких предрассудков по отношению к занятиям друга никто из моих героев не испытывал. Поговорив обо мне, они, естественно, стали «делиться». Ну-с, описали свои конкретные случайности. Слегка похвастали подругами. За коньячком (потом взяли и коньячку) успели поспорить и о Пелевине, и о Кундере. Договорились созваниваться… В общем, вели себя точно так, как любые друзья-одноклассники на их месте. Не чувствовали они себя по разные стороны баррикад, вот в чём дело! Да они и по сути не стали врагами – ни идейными, ни даже ситуативными. Держу пари, что, если жизнь их столкнёт, они вдвоём уж как-нибудь найдут выход. Придумают, прежде всего, как помочь друг другу, потому что на внешний мир, который на них плюнул и растёр, им, естественно, тоже – давно и безусловно наплевать…
 Можно было бы и сочинить здесь какую-нибудь такую историю, какой-нибудь «action», только зачем? И так ясно, что они выпутаются – вместе, не удосужившись даже подумать о каких-то там идеях, принципах, etc. 
Хорошо это или плохо? – Не знаю. Надлом, господа, надлом. Лев Гумилёв утверждал, что этнос, переживший (что бывает далеко не всегда!) такой надлом, вступает в Золотой век зрелости. Приходит эпоха медленного и тихого умирания, эпоха преобладания гармоничных людей, для которых их личность – уж у кого какая есть! – становится заведомо важнее любых внешних идей…
Переживём ли? А впрочем, что мне? Интересно, конечно, узнать, как дело кончится, но, если что, если уж очень жизнь надавит, меня выручат элементарные биологические законы – сердце там, сосуды, ещё какая-нибудь гадость «на нервной почве». Сбегу, ей-Богу, сбегу. А вот Мите-то и Ивану будет тогда ещё рановато.